Жила-была одна семья

4

– Каких мальчиков? – Муж недоуменно выглядывал из-за газеты, и Ира поняла, что последнюю мысль невольно высказала вслух.

– Не живых. Не обращай внимания.

– Да. С живыми у Сашки ничего не выходит.

Он снова углубился в колонку биржевых новостей, а Ира поморщилась. И сама фраза, и грубоватое «Сашка» резали не только слух, но и душу. Знать бы, какой по счету кусочек сейчас улетел в бездонную пропасть ее счастливой семейной жизни.

Она заглянула к Пете. Мальчик спал, сбросив одеяло и раскидав по кровати кавалькаду покемонов. Ира аккуратно собрала пластиковых монстров, бережно сложила в коробку, накрыла ребенка, погладила легкие светлые волосы, машинально поправив свои – тяжелые, черные, вьющиеся плотными кольцами, как у Саши. Потом заглянула к Марусе – дочь отсутствовала, временно переместилась в одну из социальных сетей, обмениваясь сообщениями, надписями на стене и скачанными из Интернета забавными и не слишком роликами. Ира такое времяпрепровождение не одобряла, но разве можно что-либо запрещать семнадцатилетнему человеку, когда вокруг него такие же поглощенные всем этим подростки.

– Маш, какой завтра первый урок?

– Английский.

– Ложись спать.

– Ща.

Это могло означать с равной долей успеха, что компьютер будет выключен или через несколько минут, или через несколько часов.

– Сейчас же, – на всякий случай добавила Ира, не слишком уповая на показную строгость своего тона.

Она закрылась в ванной, смыла с себя всю тяжесть дня, машинально забивая в память то, что видела на полках: у Маруси закончился бальзам для волос, мужу нужен крем для бритья, да и зубную пасту хорошо бы поменять, у этой какой-то неприятный привкус. «И все же почему Саша создает только женские образы? Это какой-то неполный творческий мир, да и не творческий мог бы быть шире. Вот у нее, у Иры… Стоп. Нет. Не сегодня. Не думать, не вспоминать и не реветь. Не реветь, я тебе говорю. Не хватало еще, чтобы Миша увидел красные глаза и полез с расспросами». Хотя сейчас заплаканные глаза вполне объяснимы. Смертью близкого человека можно объяснить все: и резкие перепады настроения, и постоянное недовольство всем и вся, и внезапные слезы, и даже истеричный, неискренний смех.

Но объяснять ничего не пришлось. Когда она вошла в спальню, торшер был погашен, газета чуть слышно шуршала листами на полу под открытым окном, а Мишина спина под одеялом ясно говорила о нежелательности какого-либо общения. Ира тихо скользнула в кровать и будто назло этой холодной спине спросила:

– Помнишь, у Саши на комоде есть карточка, где мы с ней вдвоем в походе?

– Угу! – Миша все же не спал.

– Знаешь, кто сделал снимок?

– У-у?

– Один мальчик.

– У-у-у…

– Саша считает, что он был в меня влюблен.

– Угу! – Муж не поддерживал, не возмущался и не осуждал. Ему все это было безынтересно и скучно, он пытался уснуть, а ему мешали, и это страшно раздражало.

– А вдруг он влюблен до сих пор?

– Угу.

– Что «угу»? – взорвалась Ира.

Миша повернулся и примирительно, по-хозяйски обвил ее рукой.

– Ир, не говори ерунду! Давай спать.

Муж давно уже спал, а она все смотрела в потолок широко раскрытыми глазами и старалась разглядеть среди скользящих там полосок тусклого света ответ на незаданный вопрос: «А если это не ерунда?»