Жили по соседству

Алексей Шубин

Жили по соседству

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Автомобильный человек и его родные

1.

Погожим весенним днем по шоссейной дороге из Москвы на юг неслась новая темно-зеленая машина "Москвич".

Сам по себе факт непримечательный. Зеленые, серые, синие и прочих цветов машины в великом множестве снуют то большим и малым дорогам Советского Союза, но этот "Москвич" по многим причинам достоин внимания читателя.

Тот, кому доводилось много ездить на машинах, не мог не заметить, что все они ходят неодинаково. Одна, старательно объезжая малейшие рытвины, делает хитрые зигзаги, другая идет более прямолинейно, пренебрегая солидными колдобинами, а третья носится себе чертометом, не считаясь ни с ухабами, ни с дорожными знаками, и будет так носиться до тех пор, пока автоинспекция не возьмет за шиворот лихача-шофера. Короче говоря, у каждого водителя свой почерк.

У водителя темно-зеленого "Москвича", если так можно выразиться, был почерк каллиграфический. Самый привередливый работник автоинспекции не нашел бы, к чему придраться, и в то же время любой седок сразу определил бы, что машину ведет новичок, сдающий экзамен автодорожного чистописания.

Так оно и было на самом деле. И водитель был молод, и документ на право вождения не успел помяться в его кармане. В минуты появления дорожных знаков живое и веселое лицо молодого автомобилиста становилось крайне сосредоточенным и серьезным, зато, когда впереди виднелся участок прямого и гладкого пути и представлялась законная возможность "газануть", молодой водитель газовал с наслаждением. И вообще он, по-видимому, был очень счастлив, потому что пел. Пел для самого себя, ибо, кроме него, в машине никого не было. Пел непрерывно, от Москвы почти до самого города Ефремова.

Звали этого счастливого путешественника Леонидом Карасевым, а темно-зеленый "Москвич" был его только что приобретенной собственностью. Ведя его, Леонид Карасев переживал то, что должен был переживать герой волшебной сказки, первый раз взлетевший на ковре-самолете.

- Мы люди... большого полета... - запел он очередную песню, но сразу смолк: на бровке дороги, несмело подняв руку, стояла пожилая колхозница.

Мягко сработал новый тормоз, и машина остановилась.

- Садись, бабушка, подвезу!

Старушка была приятно удивлена. Печально, но факт: легковые машины редко останавливаются перед бабушками.

Дальше случилось нечто совершенно малоправдоподобное. Как всем известно, лучшее в легковых машинах место (справа от шофера) по неписаным правилам всегда бронируется за женами начальников. Старушка попала на такое место и испугалась.

- Да как же я с тобой, милок, расплачусь? В ее руках оказалась новенькая пятирублевка. Скомкав бумажку, она конфузливо сунула ее в карман водителя. Леонид Карасев вытащил хрустящий комочек и вернул старушке.

- Мне, бабушка, твои деньги не нужны.

- Задаром везешь? - ахнула старушка.

- Задаром. Ты, бабушка, куда едешь?

- В самый город Ефремов, у меня там дочка в роддоме. Зять телеграмму дал, вот я и поторапливаюсь... Машина-то у тебя чья?

- Моя.

- Понятно, твоя, коль ею управляешь. Я про то спрашиваю: какой организации?

- Никакой, моя собственная.

- Сам купил?

- Сам, бабушка, за свои деньги. Старушка внимательно посмотрела сначала на большие и сильные руки, крепко державшие руль машины, потом на молодое и веселое лицо Карасева. Должно быть, и то и другое ей понравилось, потому что, помолчав, она с хитрецой повернула разговор в другую сторону.

- Видать, зарабатываешь, если автомобильным человеком стал.

- Я, бабушка, на заводе "Сельмаш" работаю, заработок у меня достаточный.

- Вон что...

Снова поглядела старушка на соседа, и он ей понравился еще больше. Молодой, здоровый, видный, приветливый и, по всему, непьющий. Вот бы Дашке жениха такого!

Мысль о любимице-внучке так ее обеспокоила, что она повела разговор почти напрямик.

- Женатый или холостой?

- Холостой. Мне, бабуся, всего двадцать три года.

- Вовсе молодой. При твоих обстоятельствах вполне можно о невесте подумать... Девушку на примете имеешь?

Бабкин вопрос заставил Леонида Карасева слегка покраснеть Дорога впереди была прямая и гладкая, но лицо у него стало такое, будто он вел машину по краю пропасти. Ответил серьезно и честно:

- Имею, бабушка. Очень хорошая девушка. Старушка вздохнула, но, подумав, сказала:

- Ежели есть по сердцу, то ладно. Только не прошибись. Нынче они разные бывают, невесты-то.

За разговором незаметно подъехали к Ефремову. Когда началась первая городская улица, старушка хотела сойти, но Леонид Карасев, наведя справки и сделав крюк по незнакомому городу, с почетом доставил ее к подъезду роддома.

Вылезая из кабины, довольная пассажирка предложила:

- Может, возьмешь все-таки?

В руке у нее зашуршала злосчастная пятерка.

Карасев даже рассердился:

- Ну тебя, бабушка!

- Как знаешь... Благодарствую за доставку. Старушка уже с крыльца оглянулась на отъезжавшую машину и в глубоком раздумье покачала головой. "Не мне бы, старой, а Дашутке в машине рядом с таким парнем сидеть".

Легко было Леониду Карасеву отказаться от бабкиной пятерки, но, говоря по правде, и рубль не был бы для него лишним! Выехав на проезжую улицу города, он остановил машину у киоска с газированными водами, тщательно обшарил карманы и нашел в них одиннадцать копеек.

- Два стакана газировки без сиропа! - заказал он, щедро выбрасывая на мокрый прилавок весь наличный капитал.

Пообедав таким образом, он для большей сытости прибег к средству, известному со дня изобретения первого пояса, - затянул потуже живот. Средство это, по-видимому, себя оправдало, потому что, выбравшись на широкое шоссе и пустив машину на полный газ, он снова запел. На этот раз о том, как зацветает в поле лен и как по полю ходит девчонка с такими косами, что в них можно влюбиться.

Кроме степного ветра, Леонида Карасева никто слышать не мог, но автор повести готов поклясться, что Карасев пел именно эту песню.

2.

Быстро ездят по хорошим дорогам новые автомашины, но есть скорости во много раз большие, и ничто не может помешать автору и читателю оказаться в рабочем поселке под областным городом Тавровом на несколько часов раньше темно-зеленого "Москвича". За это время мы успеем кое с кем познакомиться. Прежде всего с Наташей Карасевой, младшей сестрой нашего героя.

В то самое время, когда он обедал газированной водой, Наташа сидела на крыльце небольшого домика Карасевых и с ожесточением зубрила химию. Не учила, а именно зубрила, по сто раз твердя одно и то же.

- Газ метан це аш четыре... Имеет большое применение как топливо и сырье для ряда отраслей химической промышленности... Метан... це аш... имеет значение, как применение... Нет не так!.. Имеет сырье, как применение... Опять не так! Удивительно противный газ!

Чего только не делала Наташа, чтобы усвоить качества коварного метана! Она морщила лоб, сжимала указательными пальцами виски, щипала себя за подбородок все напрасно! Наконец она решила, что химию лучше всего усваивать босиком. Чулки и чувяки полетели в сторону, но и это не помогло. Даже стало хуже: вместо метана в белокурую Наташину голову полезла несусветная чушь:

- Метан, металл, метка, метание...

Рядом с Наташей, блаженствуя под солнечными лучами, сидел толстый рыжий кот. Наташа постучала карандашом по его лбу. Он прижал уши, недовольно задергал кончиком хвоста, нехотя приоткрыл светлые глаза с узкими черточками зрачков и лениво потянулся.

- Слушай, Хап, только очень внимательно слушай - обратилась к нему Наташа. - Формула метана - це аш четыре. Это означает, что молекула метана состоит из одного атома углерода и четырех атомов водорода... Ты, Хап, пожалуйста, не щурься, а слушай внимательно! Газ метан находит применение в химической промышленности и используется как топливо. Понял, Хап?

Хап, может быть, кое-что и понимал, но предпочел скрыть свои познания. Он зевнул, и глаза его слиплись.

- Лентяй и тупица! - сердито сказала Наташа, и в ее голову снова полезла ерунда: - Метан, метла, отметка, сметана...

Услышав последнее слово, Хап снова приоткрыл глаза, и стало ясно, что его интересовали преимущественно сложные химические соединения, особенно жиры и белки животного происхождения.

- Обжора! - пристыдила его Наташа и, решительно отложив в сторону учебники и тетради с записями, отправилась на кухню, где готовила обед хозяйка дома Анна Степановна.

- Мама! - решительно заявила Наташа. - Послезавтра я провалюсь на экзамене по химии.

- Не болтай чепухи, - спокойно ответила Анна Степановна, не прерывая работы над гестом.

- Говорю совершенно серьезно, - повторила Наташа. - Я провалюсь по химии и притом с ужасным треском и громом!

В доказательство того, что ужасный громовой провал - дело твердо решенное, Наташа стукнула кулаком по филенке двери.

Анна Степановна слегка обеспокоилась.

- Меньше четверок не получала и вдруг провалишься? - недоверчиво спросила она.

- Обязательно! И виноват в этом будет мой братец Леонид Федорович со своей машиной! Не мог подождать с покупкой до конца экзаменов!

- Не нарочно же он так сделал. Подошла очередь получать машину, вот взял отпуск и поехал.

Но успокоить человека, который собрался провалиться на экзамене по химии, не так-то легко.

- А эта нелепая телеграмма, которую он прислал из Москвы!

Злосчастная телеграмма, посланная Леонидом при выезде из Москвы, гласила: "Купил еду собственным ходом ждите вечером".

Бесспорно, самый короткий телеграфный текст можно рассматривать как литературное произведение, а таковое, как известно, подлежит критике. Но можно поручиться, что ни один многотомный роман не был раскритикован так, как сумела раскритиковать телеграмму брата Наташа Карасева.

- Во-первых, ему стало жаль рубля, и он не поставил ни одного знака препинания, - кипятилась она. - Это не экономия, а неуважение к адресатам! Во-вторых, что, собственно, он купил?.. Можно только догадываться, что речь идет о машине, но о какой? Я говорила ему, чтобы он брал машину цвета кофе или, в крайнем случае, бежевую, и вот, пожалуйста, ни полсловечка о цвете!.. А выражение "еду собственным ходом"? Даже неграмотно: ехать ходом" - нельзя! И, наконец, что значит "ждите вечером"? Вечер - понятие растяжимое: шесть часов вечер и десять часов - тоже вечер... Кстати, мама, он отправил телеграмму в пять утра, наверное, перед выездом. Если он едет со скоростью сорок километров, то скоро должен приехать. Я побегу к проходной, встречу Зину и скажу, чтобы она обязательно приходила к нам. Верно, хорошо получится?

- А химия? - улыбаясь, спросила Анна Степановна.

- Химию за меня пусть сдает Хап! Он знает, что молекула сметаны, то есть не сметаны, а метана, состоит из атома углерода и четырех атомов водорода или наоборот. Хап решительно все знает, только не сознается Неужели сегодня вечером у нас будет своя машина?!

- Вот легкомысленная девчонка! - скажет иной читатель.

Что ж, пожалуй и так! Но что поделаешь? Стопроцентно изжить легкомыслие или, как говорят журналисты, "вырвать его с корнем" пока еще не удалось. И хотя автор признает, что легкомыслие принадлежит к числу отрицательных человеческих качеств, выдергивать его нужно умеючи, чтобы не выдернуть заодно здоровых ростков непосредственности, молодого задора и веселья.

3

До 1930 года на том месте, где расположился рабочий поселок, стояла деревушка Церковная, такая малолюдная и тихая, что зимними ночами на ее улицы забредали степные волки. Жители Церковной по малоземелью хлебопашеством не занимались, а, пользуясь близостью города, промышлял сбытом овощей и молока. От великой бедности велся в Церковной женский кустарный промысел - шитье тряпичных кукол. Из старых, собранных в городе тряпок сошьют подобие маленького человечка, размалюют ему лицо и обрядят в лоскуток пестрого ситца. Продавали этих кукол в базарные дни приезжавшим в город крестьянам по гривеннику, а то и по двугривенному. Иная семья тем и жила.

Но близилось иное время. В годы первой пятилетки началось в городе Таврове новое промышленное строительство, да такое, что земли не хватало, и потянулся город через реку Тавру в степь, в сторону Церковной. Стремительна и тверда была его каменная поступь! Далеко в степь выбежали серые полотнища мостовых будущих улиц, длинными шеренгами зашагали столбы электропередач и уличных фонарей. Потом появились красные корпуса новостроек, вокруг них зазвенели молодые парки, а еще дальше, в самой степи, выросли исполинские цехи красавца завода сельскохозяйственного машиностроения.

Старожилы вспоминают:

- Легли спать в деревне, проснулись в городе.

Но это они приукрашивают: строительство завода и нового района было делом тяжелым и трудным.

Молодым колхозам страны нужны были сотни тысяч мощных машин, и партия не жалела ни забот, ни сил, чтобы их создать.

По се зову в числе нескольких ленинградцев приехал на новый завод для монтажа оборудования молодой путиловец, штамповщик Федор Иванович Карасев.

Разместились приезжие во временных бараках, по частным квартирам: думали не об удобствах, а как скорее и лучше выполнить партийное поручение.

И получилось, что, сами о том не ведая, привезли они с собой в Церковную нечто никогда здесь не виданное и небывалое. Как-то, возвращаясь поздним вечером с работы, Федор Иванович услышал отрывок разговора двух хозяек.

- Даже не поймешь, что за люди. Идет на работу - бреется, спецовка на нем чтобы всегда была чистая, с работы придет - вымоется, оденется в костюм и за книжку берется, а то в кино идет.

- Мой-то что учудил! С клопами и тараканами войну затеял! Порошка какого-то добыл и давай сыпать. Кровать на двор вынес и кипятком ошпарил. Умора!.. И уж больно вежливый: всегда "вы" да "вы". Намедни мой мужик сбасурманничал, а он за меня обиделся: "Не имеет, - говорит, - права при женщине скверные слова говорить".

Услышав такой разговор, Федор Иванович усмехнулся, но вечером за шахматной партией до ссоры поспорил с одним из товарищей-ленинградцев.

- Скорее бы с монтажом развязаться да к Исаакию! - вздохнул тот.

- Неплохо бы! - вырвалось у Федора Ивановича, но, подумав, он сказал: Оборудование мы смонтируем, а на кого оставим?

- Это уж не наша забота. О кадрах пусть другие думают.

- Для такого завода высокая производственная культура нужна.

- Тебе-то что? На Путиловском культуры хватит.

- А здесь что будет?

- Нас это не касается. Наше дело - временная командировка. Сказать по правде, надоела мне эта Церковная хуже горькой редьки!

- И завод?

- Плевать я хотел на Церковную!

- И на завод плевать?

- Если он в Церковной, то и...

- То и на него? Так!

Оставив партию шахмат недоигранной, Федор Иванович поднялся и молча вышел, хлопнув за собой дверью.

С этого дня у него появился интерес к Церковной и к окружавшей его жизни.

Бескультурья вокруг и впрямь хватало. Водилось оно и в избах старожилов, и в бараках строительных рабочих, и даже в новом, только что выстроенном клубе.

Раньше с квартирной хозяйкой и ее детьми Федор Иванович почти не разговаривал: был вежлив, приносил ребятам гостинцы - и только. Теперь его заинтересовал быт семьи... Как-то вечером он разговорился с молоденькой дочерью хозяйки Анютой.

Она сидела на кухне и проворно шила. Свет небольшой керосиновой лампы блестками рассыпался по ее белокурым волосам.

- Что это вы мастерите? - спросил Федор Иванович. - Всегда я вас за шитьем вижу.

Девушка смутилась и спрятала под стол работу.

- Так, Федор Иванович, пустяки...

- Секрет?

- Не секрет, а просто вам смешным покажется.

- Работа смешной не бывает.

- Ваша работа, конечно, не смешная, а очень даже серьезная, а моя вовсе глупая... Даже сказать стыдно: куклу шью... У нас многие женщины и девушки этим занимаются. И бабушка шила, и мама...

- Почему же вы думаете, что это пустяк? Сделать игрушку для ребенка хорошее дело.

Взяв со стола ножницы, Федор Иванович машинально повертел их в руках. Это были старинные ножницы фирмы Зингер, тупые, разболтавшиеся в шарнире. Предложил:

- Давайте я их вам починю. На другой день принес ножницы. Остро наточенные, скрепленные, отшлифованные, они сверкали, как новые.

- Большое вам спасибо, Федор Иванович! На этот раз, беседуя с Анютой, Федор Иванович успел рассмотреть не только ее пышные волосы, но и глаза, большие, карие и, как показалось ему, грустные. Вспомнил: и песни Анюта пела всегда печальные. Чаще всего про бедную девушку.

Хороша я, хороша, Да плохо одета. Никто замуж не берет Девушку за это.

Грустная и вместе с тем глупая песня. Грустное редко бывает глупым, а тут так. Не оттого ли, что звучала в этой песне отжившая свой век, ставшая нелепостью правда?

- Завтра в клубе кино будет. Пойдемте со мной, Анюта?

- Ой, что вы!..

- Не хотите со мной идти?

На личике у Анюты румянец, на глазах слезы.

- Хочу, но... как же я пойду?.. Нет, не пойду!

- Почему?

- Вы вон по-городски одеты, а мне одеться не во что. Как есть деревенская, юбка, кофтенка да маринетка старенькая.

- Вот беда! Зато у вас душа хорошая.

- Какая у меня душа! Я ведь вовсе малограмотная...

- Грамоте научиться недолго.

- Кто же меня учить станет?

- Я!

Это "я" вырвалось у Федора Ивановича само собой. Но не было потом в его жизни случая, чтобы он о том пожалел.

И еще было...

В самый день пуска завода, когда Федор Иванович вечером возвращался домой с торжественного собрания, он рассмотрел в темноте стоявшую у калитки девушку.

- Пустили, Анюта! - весело сообщил он. - Теперь нам, монтажникам, делать больше нечего.

- В Ленинград уедете? - тихо спросила она. Стояла пора, когда отцветали яблони. Темное южное небо, усеянное частыми мерцающими звездами, казалось совсем близким. С полей веяло пряным запахом весенних трав. И напоминало это Федору Ивановичу совсем другое, далекое: белые ленинградские ночи, застывшую широкую гладь Невы, бесчисленные огни великого города... Где лучше - сказать невозможно, но не в том главное: где счастье искать? Анюта всхлипнула.

- Завод пустили, а... наш дом сносить будут!

- Тут школу поселковую станут строить, - объяснил Федор Иванович. - За дом заплатят, а участок под застройку выше отведут, там, где семейным рабочим дома строят...

Неожиданно девушка заплакала горько и неудержимо, прижавшись лицом к рукаву Федора Ивановича. Совсем не о доме плакала она! Понял это Федор Иванович и утешил Анюту как мог: расцеловал ее мокрые глаза и щеки.

- Никуда я от тебя, Анюта, не уеду... Дорогая моя, любимая!.. Сам сказать об этом собирался, да как начать, не знал...

Куда слезы делись! Застыла Анюта в объятиях Федора Ивановича, и слышно ему стало, как сильно и быстро бьется девичье сердце.

Так вот оно где, счастье!

Но стоит ли так долго старину вспоминать? Не давнему прошлому, а сегодняшнему дню посвящена эта повесть, и если автор позволил себе такое отступление, то только потому, что темно-зеленый "Москвич" Леонида Карасева не успел еще домчаться до дома.

4.

Вернувшись с работы, Федор Иванович прочитал телеграмму сына и, как будто ничего особенного из нее не вычитал, взялся за обычные дела. Вымылся, надел свежий парусиновый костюм и вышел к обеду. Посыпая перцем щи, спросил Наташу:

- Ну, как у тебя, птица-синица, с химией? Наташа, скромница-скромницей, опустила глаза в тарелку.

- Думаю, как-нибудь выдержу...

Отец - не мать: ему не скажешь, что экзамен по химии поручено сдавать Хапу. Не то чтобы Федор Иванович не любил шуток, но на шутки умел отвечать шутками, а их Наташа имела основание побаиваться.

- "Как-нибудь" - это значит на тройку, - прокомментировал ответ дочери Федор Иванович. - Не жирно планируете, Наталья Федоровна.

- Дело в том, папа, что мне ужасно мешает заниматься Ленькина машина. Учу, а сама все время про нее думаю.

- А ты на время про нее забудь.

- Пробовала, но ничего не выходит... Со мной происходит в точности то же, что со Львом Толстым...

- Не так плохо! Какую главу "Войны и мира" дописываешь?

- Ты смеешься, папа, а я говорю серьезно. Когда Лев Толстой был маленький, он играл со своими братьями "в белого медведя". Нужно было стать в угол и не думать о белом медведе, а у него ничего не получалось, потому что он все время думал о том, что нельзя думать о белом медведе, и, значит, все-таки думал о нем. Понимаешь?.. Так и я думаю о Ленькиной машине...

Федор Иванович улыбнулся.

- Хочешь, совет дам? После обеда стань в угол и думай о том, что тебе нельзя думать о химии

- Вот ты опять шутишь, а мне не до шуток! После обеда Федор Иванович по обыкновению прошел в сад.

Маленькая усадьба Карасевых и состояла из одного сада, причем плодоводством заведовал Федор Иванович, а декоративным цветоводством - Наташа. Деревья плодоносили, а цветы цвели на славу. Что касается животноводства, то оно велось Карасевыми крайне своеобразно И, как говорится, себе в убыток. Живность, населявшая их усадьбу, смело могла быть отнесена к категории мелкого безрогого и совершенно непродуктивного скота.

Белая с черным пятном на носу собачонка Клякса была заведена в качестве сторожа, но за короткое время пребывания у Карасевых разъелась и впала в такое благодушие, что разучилась лаять. Ее благодушие заходило столь далеко, что, когда в карасевский сад через забор наведывались соседские ребята (делали они это в пору созревания яблок и отнюдь не для юннатских наблюдений), она, приветливо посалютовав им хвостом, спокойно свертывалась колечком и делала вид, что спит. Если бы не Ивана Ивановна, добровольно взявшая на себя обязанности сторожа, худо пришлось бы яблоням и грушам!

Что касается Иваны Ивановны, то странным прозвищем и самим существованием она была всецело обязана Наташе. Несколько лет назад, придя в гости к одной из своих подруг-соклассниц, Наташа увидела большое гусиное семейство, в стороне от которого жался хилый и забитый птенец. На Наташин вопрос, почему он такой, хозяйка дома сердито ответила: "Такой уродился. Давно его добить надо, да все руки не доходят". Наташе стало жаль заморыша, и она выпросила его себе. И что же? Через каких-нибудь три месяца на вольных карасевских кормах при заботливом Наташином уходе жалкий комочек пуха превратился в крупного, удивительно умного гуся. Тогда-то на семейном совете ему в честь известного персонажа "Каштанки" и была присвоена кличка "Иван Иванович". К кличке все привыкли, но ко всеобщему конфузу скоро выяснилось, что Иван Иванович... гусыня! Возник было спор о новой кличке, но Наташа сразу его прекратила, заявив:

- Совсем ничего менять не надо! Только раньше мы звали его.., то есть ее, Иваном Ивановичем, а теперь будем звать Иваной Ивановной.

По хозяйственным расчетам Анны Степановны прожорливую Ивану Ивановну следовало зарезать если не к Октябрьским праздникам, то к Новому году, но против этого дружно восстали остальные Карасевы во главе с Наташей. Решающее слово принадлежало Федору Ивановичу, сказавшему:

- Птица ручная, мы к ней привыкли, пусть живет. А битых гусей на базаре достаточно.

С годами Ивана Ивановна выровнялась в большую, жирную гусыню с отвратительнейшим характером. Из всего человечества она признавала Карасевых, почтальоншу и часто приходившую Зину. Плохо было тем, кто не внимал ее предупреждающему шипу! Приятель Леонида Семен Голованов, получив от Иваны Ивановны огромнейший синяк, шутя посоветовал:

- Добрые люди предупреждают, когда держат во дворе злую собаку, и вам следовало бы написать на калитке: "Без звонка не входить. Во дворе гусь-людоед".

Не в пример чревоугоднику Хапу и заболевшей благодушием кляксе, Ивана Ивановна приносила хозяйству известную пользу. Встретившись с ней несколько раз, соседские ребятишки утратили всякий интерес к карасевским яблокам.

А яблоки и впрямь были хороши. Навсегда оставшись в поселке, Федор Иванович заложил сад еще в год постройки дома, а потом так увлекся садоводством, что прослыл на улице Строительной заправским мичуринцем. Заболеет у кого деревцо или захочет кто новый сорт привить, зовут консультантом и хирургом Федора Ивановича.

Впрочем в тот самый день с Федором Ивановичем происходило почти то же, что и с Наташей. Обманывая себя, он только делал вид, что осматривает сад, мысли же его неотступно вертелись вокруг другого.

Покупка машины не была уж таким удивительным событием. Многие инженеры, мастера и старые кадровики завода успели обзавестись автомобилями раньше, но эта покупка наглядно свидетельствовала о том, как быстро и твердо стал на ноги Леонид. Над этим стоило поразмыслить.

Лет семь назад, при переходе в девятый класс, Леонид получил две двойки. К великому удивлению Анны Степановны Федор Иванович отнесся к этому вполне спокойно, но разговор с сыном у него получился серьезный.

- Либо учиться, либо работать, - сказал он ему. - Зря место в школе занимать нечего!

Из дверей, где стояла Анна Степановна, сцена разговора очень напоминала известную картину художника Ге "Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе" с той разницей, что Леонид держался куда смелее и увереннее царевича.

- Я, папа, на завод хочу! - решительно, молодым баском ответил он.

Анна Степановна всплеснула руками, но Федор Иванович не был этим ответом ни рассержен, ни обескуражен. Некоторое время он молча разглядывал высокую фигуру сына, дивясь, как быстро возмужал парень.

- На заводе, брат, тоже учиться и работать нужно, - ответил он. - Там в цехах голубей не гоняют, в футбол не играют, мороженого не едят.

- Знаю, папа.

- Какой же ты для себя цех облюбовал?

- Сборочный, а еще лучше токарно-механический... Туда станки новые ставят - ДИП-200 и ДИП-300. Знаешь: "Догоним и перегоним"?

- Как не знать! Губа у тебя не дура!.. Только вот беда: к новым станкам ветрогонов и сорванцов не подпускают...

- Небось, если ты попросишь... Здесь-то Федор Иванович рассердился! Так рассердился, что изо всей силы бахнул кулаком по столешнице.

- Такого дела, чтобы я за тебя просил, не было и не будет! На всю жизнь на носу заруби! Дома я тебе отец, на заводе - однофамилец. Понял? И в отдел кадров с заявлением сам пойдешь... Но запомни, если ты на производстве нашу фамилию осрамишь, то... - Федор Иванович подумал и рубанул: - Своими руками голову оторву!

Здесь произошло то, чего художник Ге не предусмотрел бы: подсудимый улыбнулся.

- Ты, папа, как-то странно говоришь: то мы с тобой однофамильцы, то, если я твою фамилию осрамлю ты голову оторвешь? И если я в отдел кадров приду, то Николай Петрович первым делом спросит: "А тебе отец позволил?"

Федор Иванович сообразил, что действительно был не совсем последователен.

- Николаю Петровичу скажешь, что позволил... Но об этом еще завтра утром поговорим, утро вечера мудренее...

Когда Леонид после треволнений дня заснул крепким сном юности, Федор Иванович завел не менее серьезный разговор с опечаленной Анной Степановной.

- Знаю, мать, о чем горюешь. Мечтала, что сын профессором будет, а он вон к станку просится...

Это была правда: мечтала Анна Степановна для своего сына о многом. И больше всего удивляло ее сейчас спокойствие мужа - человека, которому она безгранично верила.

- Сядь, Анюта, рядом... Расскажу тебе, о чем думаю... Перво-наперво ответь: кем я был, когда ты за меня шла?

Анна Степановна с ответом не торопилась, да Федор Иванович на нем и не настаивал. Ответил сам:

- Был я, Анюта, простым рабочим. И отец мой рабочим был, и дед, и прадед... Мы, Карасевы, из рода в род рабочие-путиловцы. И прямо тебе скажу: хочу, чтобы мой сын по этой дороге пошел. О почете мечтаешь... так где он, почет? Хорошая работа - вот почет! Мало ли больших деятелей по прямой дороге от станка шло?.. Уважаешь ты Петра Тихоновича?

Пример был убедителен. Старинный друг Карасевых, Петр Тихонович Нестеренко, мастер инструментального цеха, был отозван на большую работу в Москву: министр - не министр, а около того. Впрочем, Анна Степановна знала другой пример, более близкий. Сам Федор Иванович, пришедший на завод штамповщиком, давно уже работал сменным мастером, был членом бюро заводской партийной организации и депутатом областного Совета. Имел он и награды и, что главнее всего, пользовался общим уважением. Вспомнив обо всем этом, Анна Степановна улыбнулась:

- Ладно уж, знаю, что ты уговаривать умеешь. На другое утро Леонид стал учеником токарного цеха. Время показало, что ни отец, ни сын не ошиблись. Через четыре года Леонид Карасев числился одним из лучших токарей, а в пору, когда цех переходил на скоростное резание металла, оказался в ряду новаторов.

Редко бывают долговечными номера торопливых газет, но все-таки бывают. Заботливо, на самое дно заветной укладки, спрятала Анна Степановна номер "Тавровской правды" с портретом сына. Портрет был невелик и не слишком схож, но кому из матерей не свойственна маленькая гордость?

5.

В тот момент, когда Федор Иванович, сидя на скамейке в саду, размышлял о судьбе сына, а Наташа доказывала самой себе, что ни белых медведей, ни "Москвичей" в природе не существует, издали донесся долгий и веселый сигнал легковой машины. Сразу забыв про химию, медведей и даже про чувяки, Наташа опрометью кинулась на улицу.

- Папа, мама! Ленька приехал!

Выскочив из машины, Леонид по-мужски, троекратно расцеловался с отцом (при этом Федор Иванович сделал вид, что приезд сына на собственной автомашине дело обыкновенное), а затем загреб в свои широкие объятия мать и сестру. Он так крепко сжал их, что Наташа закричала:

- Что ты делаешь?! Ты так маму задавишь! Железное кольцо разомкнулось, и Леонид заявил:

- Мамочка, родная, хочу есть, как семьдесят семь тысяч голодных волков! Ни маковой росинки сегодня во рту не было.

Анна Степановна всполошилась:

- Как же так? Неужели без завтрака выехал?

- Не до того было. Выезжал рано.

- Так по дороге закусил бы. Чай, столовые по дороге попадались?

- Выпил в Ефремове газировки, на большее финансов не хватило.

- Да ведь денег ты брал с запасом!.. На плохой конец, у тети Лизы занял бы...

- И запас растратил, и у тети занял - и все растратил. Запасные части брал, книг много купил. Последний раз стал расплачиваться - сорока копеек не нашел, пришлось одну книжку отложить.

- Ох, как же это так - целый день не евши!..

Через несколько минут Леонид сидел на веранде перед сковородкой с яичницей. Он только принялся за еду, как перед ним предстала Наташа.

- Почему она такая? - гневно спросила она.

- Кто "такая"? Яичница?

- Не яичница, а машина. Почему она такого невозможного зеленого цвета?

- Представь себе, Натка, с точно таким вопросом я обратился к одному специалисту, и знаешь, что он мне ответил? Он ответил: "Она зеленая потому, что ее покрасили зеленой краской".

- Это я и без твоего специалиста знаю. Но неужели не было машин другого цвета?

- Были всякие, даже черные...

- Фу!

- Коричневые...

- Фи!

- Серые, мышиного цвета...

- Бр...

- Были еще такие... Ну как тебе сказать?.. Как твой зимний халатик.

- Цвета какао с молоком?

- Примерно.

- Да отстань ты от него! - прикрикнула на Наташу Анна Степановна. Человек с голоду помирает, а ты к нему пристаешь.

Но остановить Наташу было не легко.

- Полюбуйтесь на него! Были машины цвета какао с молоком, а он выбрал лягушачьего!

- Не лягушачьего, а болотного.

- Не болотного, а самого что ни на есть пре-раз-ля-гушачьего! Я всегда говорила, что у тебя нет вкуса!

Спор с сестрой не помешал Леониду расправиться сначала с яичницей, а потом с тарелкой щей и изрядной порцией солянки. Запив эту благодать стаканом холодною молока, Леонид поспешил к машине, где застал вооруженного складным метром отца.

О постройке гаража или о сооружении временного навеса для машины Карасевы думали и раньше, но дело это сулило большие неприятности и под благовидным предлогом уточнения габаритов "Москвича" все время оттягивалось.

- Придется отодвинуть калитку на метр сорок и расширить на полметра, поделился Федор Иванович своими расчетами. - Я уже размерял: вот здесь будет проезд, а гараж вон там.

Он показал в глубину сада, на красивую двадцатилетнюю грушу, в темной зелени которой светились огоньки мелких завязей.

Ознакомившись с планом отца, Леонид понял, что вместе с грушей должны будут погибнуть клумба с Наташиными георгинами и большой куст сирени. Это был наименьший ущерб, вызванный вселением "Москвича" на густо озелененную усадьбу.

- Жаль, папа, такое дерево валить.

Жаль? Леониду и впрямь было жаль рубить красивое, молодое, плодоносящее дерево, но слова его прозвучали как-то очень спокойно, и Федору Ивановичу показалось, что настоящая жалость бывает не такая.

"Старое и новое... Непреложный закон диалектики", - подумал Федор Иванович и тотчас почувствовал, что где-то в тайниках души у него возникла ничем не объяснимая неприязнь к вторгнувшемуся в его быт "Москвичу" Про себя усмехнулся: "Стар становлюсь. Антимеханизаторское настроение".

Молодость бывает эгоистична. Не заметив грустной задумчивости отца, Леонид принес топор, пилу и лопату.

- Я калиткой займусь, а уж грушу ты сам... - сказал Федор Иванович.

Когда топор первый раз ударил по корню дрогнувшего и испуганно зашумевшего дерева, Федор Иванович отвернулся и едва не крикнул: "Подожди!"

Как ни силен был первый удар, раненое дерево еще можно было вылечить. Но Федор Иванович промолчал.

6.

Строительство навеса было в полном разгаре, когда появились первые гости товарищи Леонида по комсомольской бригаде: весельчак и шутник Семен Голованов, кудрявый красавец Игорь Куликовский и белокурый великан Иван Татарчук. После осмотра обновки они включились в работу Карасевых, и с ней было покончено засветло.

Взявшись за топор, Татарчук заодно покончил с поваленной грушей. На время этой работы Федор Иванович уходил в глубь сада. Вернувшись, увидел груду дров и хвороста. Прямой полутораметровый штамб дерева (как тщательно Федор Иванович обмазывал его известью этой весной!) был ошкурен и стоял прислоненный к стене сарая.

- Такое бревнышко в хозяйстве пригодится, - весело сказал Татарчук Федору Ивановичу. - Груша - дерево крепкое.

"Дерево, в конце концов, на то и дерево, чтобы служить человеку живым и мертвым", - подумал Федор Иванович, но эта рассудочная мысль не успокоила его. не рассеяла грусти.

На ступеньках веранды между Наташей и Анной Степановной сидела Зина Пилипенко, любимица семьи Карасевых и всего заводского коллектива. Немного выше среднего роста, румяная и пышная, она на первый взгляд могла показаться слишком полной, если бы ее полноте не сопутствовало обаяние здоровья и молодости. И уже совсем не замечалась эта полнота, когда, одетая в расшитое русское платье, с косами, небрежно переброшенными через плечи, Зина подходила к ярко освещенной рампе сцены и, солируя, вела за собой многоголосый заводской хор.

Увидев Зину, Леонид по-товарищески предоставил друзьям завершение строительства и поспешил к крыльцу.

- Сегодня же повезу всех кататься! - щедро пообещал он.

- Отдохнул бы лучше: ведь из Москвы приехал - не шутка! - сказала Анна Степановна.

- Я уже отдохнул, мама!.. Машина, не считая водителя, поднимает троих. С первым рейсом поедешь ты, папа и...

Леонид посмотрел на Наташу и Зину и выбрал:

- И Зина.

- А я? - тоном обиженного, готового заплакать ребенка спросила Наташа.

- Ты - со вторым рейсом. Ты, Семка и...

- Зиночка! - сделав невиннейшее лицо, подсказала Наташа.

- И Зина! - согласился Леонид. - Третьим рейсом поедут: Ваня, Игорь и...

- Зин-зи-зинчик! - снова подсказала Наташа, сделав на этот раз такую хитрую гримасу, что Леонид покраснел.

- Довольно тебе, Натка! - проговорила Зина, плавным движением рук поправляя концы пестрой шелковой косынки.

- Язык у тебя без костей, только бы насмешничать, - в свою очередь пожурила дочь Анна Степановна. - Однако, ежели на машине ехать, чай, приодеться надо...

С этими словами Анна Степановна приподнялась. В ту же секунду Наташа воскликнула:

- К нам Тыкмаревы идут!

К дому Карасевых, наискось пересекая улицу, уверенно и неторопливо двигался высокий и статный пожилой человек, одетый в чесучовый костюм. Рядом с ним легкой походкой шла стройная молодая девушка.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Может быть, вначале и скучноватая, но совершенно необходимая

1.

Здесь читатели, если хотят, могут посетовать на автора: начал рассказывать об одном, так об одном и рассказывай, в сторону не сворачивай.

Ох, и нетерпеливый народ эти читатели, особенно молодежь!

Помню, ехал я в поезде и наблюдал, как читала книжку одна девушка. Читала, что называется, запоем. Так увлеклась, что обо всем на свете забыла: то хмурится, то улыбается, то вздыхает, - одним словом, переживает. И вот вижу, лицо ее неожиданно становится скучным, она зевает и начинает торопливо перелистывать книжку. Забежала вперед страниц на десять... и снова увлеклась.

Книжка была у нее не моя, совсем другого автора, но мне все-таки стало обидно, и я спросил:

- Чем объяснить, что вы хорошую книгу с пятого на десятое читаете?

Она посмотрела на меня и ответила

- Книжка, верно, неплохая, но только чрезвычайно бестолковая: все время речь о любви идет, но местами автор от сивки-бурки плести начинает: в воспоминания, в рассуждения, в описания какие-то пускается. Совсем это лишнее. Я сейчас такое скучное место пропустила, а дальше опять хорошо пошло.

- Про любовь?

Девушка так увлеклась чтением, что только головой кивнула и ответила междометием:

- Угу!

Все это я вспомнил для того, чтобы и у меня не случилось недоразумения с читателями. В этом месте повествования писательский долг велит мне свернуть немного в сторону и даже вернуться назад. Хотите - читайте эту главу, хотите не читайте, но запомните: пропустите ее - жалеть будете!

2.

Прежде чем рассказать, кто такие Тыкмаревы, нам придется снова вернуться ко временам Церковной.

Казалось бы, что постройка огромного завода должна была в самое короткое время стереть с лица земли порожденный нищетой кустарный кукольный промысел, но он оказался неожиданно очень живучим. Живучесть его, в сущности, объяснялась просто: Советской стране нужны были усовершенствованные сельскохозяйственные машины, но это вовсе не значило, что советская детвора перестанет играть в куклы. Даже наоборот получилось: неуклонно возрастал спрос на машины и параллельно с этим, без всякой видимой связи (эх, плоховато еще у нас с кадрами товароведов-экономистов!), возрастал спрос на игрушки.

Кукольный промысел пережил своеобразный кризис, но потом оправился и возродился для нового расцвета.

В начале тридцатых годов он был на краю гибели. Неуклюжие, сшитые из старых тряпок куклы стали никому не нужны. Смешно вспомнить, а бывало так: нашьет иная кустарка целую дюжину кукол, распродаст их за бесценок на базаре уцелевшим единоличникам и бежит в игрушечный магазин покупать на вырученные деньги хорошего, настоящего кукленка для дочери или внучки.

Куда дальше идти? Совсем пришел конец промыслу, но спасли его бабка Тыкмариха и ее сын Сергей Семенович Тыкмарев. Одна из лучших мастериц-кукольщиц, бабка Тыкмариха, смекнула, что работать по-старому нельзя, и пустила в ход "праздничный товар" (бывало, и раньше мастерицы баловали своих внучат тщательно сработанными и нарядными куклами). Когда в городе открылась очередная выставка народного искусства, бабка принесла на нее образцы своего художества. Сшитые из нового материала, разряженные в цветастые накрахмаленные платья, куклы свидетельствовали о немалом художественном таланте мастерицы и имели большой успех.

Секретарь обкома партии, побывав на выставке, вслух укорил председателя облкустпромсоюза:

- Под самым городом такое сокровище находится, а ты не видишь! Где же твоя инициатива?

Председатель сразу прозрел, и на следующий день в Церковную выехал заведующий оргинструкторским отделом союза.

Но и здесь, пожалуй, ничего бы не вышло, если бы умная бабка Тыкмариха не поручила деловых разговоров сыну, Обойдя поселок, молодой Тыкмарев сумел организовать довольно многолюдное собрание мастериц: собралось человек сорок старух и несколько девушек. Скрывать нечего: из молодежи пришли хроменькие, глухие, горбатые, которым работать на строительстве завода было не под силу. Но собрание состоялось, и на нем решено было организовать артель. Председателем избрали престарелого партизана, бывшего председателя сельсовета. Когда же возник трудный вопрос о хозяйственном и техническом руководстве, его снова разрешила Тыкмариха. Поднявшись и низко поклонившись собравшимся, она сказала:

- Товарищи и подружки мои! Одно дело - куклы гандобить, другое - артельное хозяйство вести. Здесь грамотность и большое разумение требуются. Говорили, чтоб меня в правление выбрать, а какая я правительница, ежели подписаться не умею? Совет же такой даю: вместо меня моего сына выбрать. Он грамотный, всякие порядки знает и в нашем промысле разбирается. Пускай нам послужит. Может, неладно делаю, что сына хвалю, так не обессудьте... Как скажете, так тому и быть!

После речи Тыкмарихи Сергей Семенович Тыкмарев единогласно был избран в правление артели. Уже в то время занимал он немаловажную по Церковной должность счетовода сельпо, и многим показалось странным, что он без колебания сменил ее на ненадежное место заведующего производством маленькой артели "Мягкая игрушка". Немало молодому красивому парню пришлось выслушать насмешек, что взялся он за тряпочное бабье дело, но Сергей Семенович либо отмалчивался, либо коротко отвечал:

- Там посмотрим, что будет.

И доказал свою правоту. Сумев добыть щедрые кредиты, он сразу поставил производство на широкую ногу. Умер первый председатель правления, был снят за нехорошие дела второй, ушел, получив повышение, третий, уехал учиться четвертый, а Сергей Семенович как был, так и оставался заведующим производством. И не мудрено: энергичный, инициативный, привыкший ладить с людьми, он знал дело и не боялся риска, связанного с нововведениями.

Еще в пору, когда артель переживала первые организационные трудности, он привез из города две штуки коричневой фланели и купленного за дорогую цену, но очень красивого игрушечного медведя. Не погнушавшись "бабьим делом", сам распорол игрушку, сделал по споркам выкройки и роздал лучшим мастерицам-надомницам. Те взялись за новую работу нехотя, с сомнением. И впрямь - чуть ли не половину сшитых мишек пришлось забраковать, зато вторая половина (мишки в то время входили в большую моду) оправдала расходы. Да и забракованные не погибли. Распоров их и соответственно браку уменьшив заготовки, Сергей Семенович выбросил к Новому году нестандартных по размеру, но недорогих медвежат. Артель получила внеплановый доход, а заработок мастериц увеличился на целых тридцать процентов. За медведями пошли в ход пёсики, котики, слоники.

По настоянию Тыкмарева крепко ставшая на ноги артель пригласила специалиста-закройщика, а потом и художника. Через пять лет она обзавелась пошивочным цехом с машинами, работавшими от электромоторов.

Умерла, сделав свое немаловажное дело, мудрая бабка Тыкмариха, умерли или ослепли ее подружки, а дело росло. После войны Тыкмарев сумел не только его восстановить, но и расширить, добившись включения фабрики в систему местной промышленности.

Так рядом с гигантом-заводом прочно обосновалось другое промышленное предприятие, пусть небольшое, но нужное - теперь уже фабрика "Плюшевая игрушка". И снова предоставив удобное директорское кресло другому, Тыкмарев удовольствовался должностью его заместителя по производственной и хозяйственной части.

Давно смолкли насмешки над "бабьим делом". Если по подъездной ветке с завода "Сельмаш" ежедневно уходили десятки платформ, груженных машинами, предназначенными подчас для самых далеких стран, то чего-нибудь стоили и емкие контейнеры с продукцией фабрики "Плюшевая игрушка". От Мурманска до Еревана знали ее марку магазины детских товаров.

Не зря, значит, уходил с должности счетовода Сергей Семенович Тыкмарев, не зря отдал двадцать семь лет жизни хлопотливому делу!

С годами Сергей Семенович хотя и отяжелел, обрюзг и жаловался частенько на сердце, но все еще был бодр и деятелен. Только личная жизнь ему не удалась. Женился он, к великой обиде многих девушек-мастериц, где-то в другом, далеком городе, будучи в командировке. Зато и привез такую красавицу, каких в Церковной не видывали, разве в песнях пели:

Лицо белое, очи черные, А уж глянет, как рублем одарит.

Крепко любил ее Сергей Семенович, но непрочно оказалось его семейное счастье. Родив мертвым второго ребенка, мальчика, красавица жена умерла, оставив молодому вдовцу (был в то время Сергей Семенович в самом расцвете сил) двухлетнюю девочку. Тяжело пережив горе, на нее-то и перенес он свою великую любовь. Может быть, из-за нее и не женился второй раз, взяв в дом для ведения хозяйства одинокую родственницу.

Умен был Сергей Семенович, но любовь словно ослепила его: выбрал он дочери имя Лилиан. Для заграничного романа оно сошло бы, но, как хотите, а Лилиан Сергеевна да еще Тыкмарева звучит нескладно. Одно оправдание - в то время было в моде давать несуразные имена.

Однако не в имени дело. Каждый, кто видел Лилиан, не смеялся, а задумывался. Она была хороша малюткой, восхитительна девочкой-подростком и красива девушкой.

Не скудна наша земля красавицами, а хорошенькими хоть пруд пруди. И то сказать: не та красавица, что на весь мир славится, а та, что сердцу нравится. Но красота Лилиан не только нравилась, но и удивляла. Посмотрит на нее человек и задумается: бывают ли впрямь такие красавицы?

Начнут, бывало, хвалить какую-нибудь красотку и обязательно вспомнят о Лилиан. Один вспомнит, другой отзовется:

- Что о той говорить!.. Может быть, из миллиона одна...

Чуть выше среднего роста, стройная, с простой гладкой прической каштановых волос, Лилиан обладала правильными и в то же время мягкими чертами лица, такими, что... впрочем, пусть каждый себе представит настоящую красавицу.

Один пожилой и талантливый художник, писавший на заводе портрет знаменитого литейщика, встретив Лилиан на улице поселка, проводил ее долгим восторженным взглядом.

- Вот это натура! - воскликнул его спутник, тоже художник, но более молодой и менее талантливый. Старик покачал головой.

- Может быть, но не для меня. Я не Антонис Ван-Дейк, не Бартоломе Мурильо, даже не Жан Батист Грёз...

Художники молча стояли до тех пор, пока Лилиан не скрылась из вида.

- Девушка-элегия, - определил старший. - Не советую никогда связываться с такой натурой: лучший способ проявить ограниченность своего таланта.

Знала ли сама Лилиан о своей красоте? Конечно, знала и, зная, никогда ничем ее не подчеркивала. Сергей Семенович часто упрекал ее за скромность выбранных фасонов платья. Заглядывая в журналы мод, он иногда находил что-нибудь нарядное и предлагал ей. Лилиан в ответ говорила:

- Не надо этого, папа! Как ты не понимаешь, что это мне не подходит.

Когда она появлялась в перворазрядном городском ателье, неизменно происходило одно и то же: в зеркальной примерочной комнате собирались закройщицы, мастерицы, иногда досужие клиентки. Сверкая матовой белизной голых плеч, Лилиан торопливо надевала готовое платье и, расправив его, без тени кокетства поворачивалась перед зеркалом. Скромное по фасону платье выглядело королевским нарядом и, что удивительнее всего, всегда прекрасно сидело. Не давая полюбоваться перешептывавшимся зрительницам, Лилиан торопливо снимала обновку.

Однажды пожилая, но очень нарядная клиентка, жена профессора, попросила Лилиан пройтись в новом платье по залу ателье. Лилиан посмотрела на нее и резко ответила:

- Я обыкновенная, живая девушка, а не кукла.

Лилиан ушла, а профессорша долго переживала происшедшее.

- Дерзкая девчонка!.. Совершенно невоспитанная девчонка!

Немного остыв, профессорша добавила:

- Но хороша! И... кажется, неглупа!

3.

Тыкмарев приходился Анне Степановне троюродным братом, но родственных, даже близких, добрососедских отношений между семьями Карасевых и Тыкмаревых не было, несмотря на то, что их дома разделяли какие-нибудь сто метров. Трудно сказать, что было причиной такой отчужденности, вернее всего - несходство характеров Федора Ивановича и Сергея Семеновича. В детстве Лилиан часто играла с Леонидом и Наташей (она была младше первого и старше второй), но дружбы так и не возникло. Больше того, с некоторых пор Наташа невзлюбила Лилиан. Случилось это, когда Лилиан, закончив строительный техникум, под предлогом болезни отца отказалась ехать на предназначенную для нее работу.

Этим и объясняется, что, увидев подходящих к дому Тыкмаревых, Наташа сделала гримасу.

- Сейчас опять начнутся разговоры, - шепнула она Зине. И они начались.

- Молодец, племянник! - сказал Сергей Семенович Леониду. - Одобрить можно... Снилось ли тебе, Анна Степановна, что будем мы на собственных машинах раскатывать?

К оценке покупки Тыкмарев подошел по-деловому, расспросив Леонида о ее технических показателях. Осмотр машины занял чуть не час.

Подошла Доротея Георгиевна Уткина. Так, Доротеей Георгиевной, мы будем именовать ее и в дальнейшем, хотя по паспорту она значилась Дарьей Егоровной. Приход ее сразу вызвал бурное оживление. Дальняя родственница Карасевых и Тыкмаревых, она не походила ни на кого. Старая дева, ибо счет ее годам давно остановился на тридцати пяти, Доротея Георгиевна нимало не тяготилась одиночеством, возмещая отсутствие семейного очага самой широкой общительностью. Развитию этого качества способствовала ее профессия. Она работала маникюршей в поселковой парикмахерской, а кому неизвестно, что парикмахерские являются своего рода клубами? К этому следует добавить, что Доротея Георгиевна была ужасающе эксцентрична. Каждую появившуюся у нее мысль она высказывала в любом обществе немедленно, в самой откровенной форме, выбирая сильные эпитеты и очень громко. Делалось это, впрочем, без злого умысла.

Что касается наружности, то, чтобы не обидеть эту почтенную особу, скажем коротко: ее внешность была прямой противоположностью внешности Лилиан. Даже несмотря на то, что Доротея Георгиевна очень часто подражала ей в выборе фасонов платья. Вдобавок ко всему она постоянно пользовалась духами самого неопределенного, но пронзительного запаха.

- Это мне нравится! - с разбегу обрушилась она на Леонида. - Племянник покупает машину, а я узнаю об этом последней! Услышала такую новость и чувствую - буквально не могу работать: в голове головокружение, сердце бьется, руки трясутся, в глазах всякие звезды и планеты. Бросила все и убежала. А клиентки, как назло, самые нетактичные: видят, что человек взволнован, последних чувств лишается, а все-таки к нему с грязными ногтями лезут... Ах, Леон, вы и представить себе не можете, как я рада!

- Чему вы, собственно рады, Дарья Егоровна? - спросил Семен Голованов, любивший подтрунивать над Доротеей Георгиевной.

- Удивительно невежливый юноша! - ответила она и снова повернулась к Леониду. - Вы, Леон, открыли нам бездну, полную наслаждения!

- Закрой ее сейчас же, Ленька! - сделав нарочито испуганное лицо, посоветовал Голованов, Доротея Георгиевна даже не заметила этой реплики.

- Ах, если бы только вы знали, Леон, как я обожаю высшие скорости! воскликнула она. - Когда я езжу на высших скоростях, у меня кружится голова и появляются страстные мысли. Надеюсь, вы не откажетесь немного меня покатать?

- Разумеется, Доротея Георгиевна... - проговорил ошеломленный Леонид.

- Я всегда знала вашу вежливость! И знаете что? Мы будем газовать! Пожалуйста, не жалейте эту самую - как ее называют? - коробку со скоростями...

Здесь в разговор вмешался персонаж, на которого до сих пор никто не обращал внимания, а именно Ивана Ивановна.

Предусмотрительно загнанная Наташей в палисадник, она, хотя и была возмущена происходящим, на ее взгляд, беспорядком, но держалась спокойно до тех пор, пока увлеченная автомобилизмом Доротея Георгиевна не подошла вплотную к изгороди палисадника. Тогда, просунув сквозь решетку голову и длинную шею, хитрая гусыня и нанесла ей предательский удар сзади.

Доротея Георгиевна взвизгнула и замахала зонтиком, но Ивана Ивановна и не подумала отступать.

- Когда вы, наконец, зарежете эту отвратительную гусыню? - спросила Доротея Георгиевна, потирая скрытый под множеством одежд синяк.

- Ко-го? - точно не доверяя своему слуху, скрипуче спросила Ивана Ивановна. - Ко-го?..

- Тебя!

Ивана Ивановна так завертела головой и так зашипела, что всем стало ясно: она, в свою очередь, мечтает видеть зажаренной Доротею Георгиевну.

Давясь от смеха, Наташа схватила веник и отогнала рассвирепевшую птицу. Ивана Ивановна удалилась с поля боя, громко хлопая крыльями и победоносно гогоча.

- А ты чему смеешься, негодная девчонка? - обрушилась Доротея Георгиевна на Наташу. - Только приди ко мне маникюр делать, я тебе пальцы обкарнаю!

- Доротея Георгиевна, миленькая! Не сердитесь, но я, право, не могу...

И Наташа залилась хохотом, заразившим всех, а в конце концов и Доротею Георгиевну.

Совсем разрядил обстановку Федор Иванович, предложивший Леониду покатать гостей.

Построенные полчаса назад диспетчерские расчеты были принесены в жертву вежливости и гостеприимству.

В машину сели Доротея Георгиевна и Тыкмарев. Переднее место после всех неторопливо и неохотно заняла Лилиан, сказавшая:

- Мне, папа, не хочется ехать, но если едешь ты, поеду и я...

4.

- Это прямо-таки возмутительно! - кипятилась Наташа, провожая глазами убегающее облачко пыли. - Спрашивается, почему поехали Тыкмаревы?.. Я этого Леньке никогда не прощу! Во-первых, я ни за что не буду ездить на его противной лягушке, во-вторых, после экзаменов он будет обязан выучить меня управлять машиной... И терпеть не могу эту Лильку! Подумаешь, "мне не хочется ехать"... Воображает, что делает одолжение!

Слова Наташи последовательностью не отличались, но ее почти никто не слушал.

- Да будет тебе, Натка! - сказала, наконец, Зина, все время спокойно сидевшая на ступеньке крыльца.

- А на твоем месте я задала бы Леньке как следует! Принарядившаяся для прогулки Анна Степановна отозвалась:

- Вернется скоро, наше от нас не уйдет. Федор Иванович, стоя у калитки, разговаривал с товарищами сына. Говорили о заводских делах. В другое время Федор Иванович не остался бы равнодушным к цеховым новостям, но на этот раз в коротких его репликах можно было уловить что-то похожее на усталость и задумчивость.

- Так, так... - говорил он. - Это хорошо, что со Станкостроя пригласили... Делиться хорошим опытом надо... Это хорошо...

Первым понял настроение Федора Ивановича Семен Голованов и, глянув на ручные часы, сказал:

- Пошли, ребята, до дому. Ленька устал и от нас со своей машиной никуда не денется. Пусть проведет вечер по-семейному.

Вместе с ребятами ушла, несмотря на Наташины уговоры, Зина. Уходя, по обыкновению расцеловалась с Анной Степановной и Наташей.

Сумерки быстро сгущались. Все же, пройдя по саду, Федор Иванович успел еще раз оценить и пережить происшедшие перемены: пустоту широкого проезда и холодный простор неба на месте густой кроны дерева. Около сарая белело ошкуренное бревно. На ощупь оно было влажным: древесина еще жила.

"Место дерева заняла машина: закон диалектики, - снова подумал Федор Иванович, садясь на скамейку. - И живуч же, должно быть, инстинкт собственника, если я этак о каком-то деревце тоскую!"

Обнаружив в себе чувство собственника, Федор Иванович глубоко заблуждался. С деловой стороны срубленная груша большой ценности не представляла - в саду были деревья куда более ценные и интересные с точки зрения садоводства, но такого красивого дерева больше не было. Вот этой-то погибшей красоты и было жаль Федору Ивановичу. О ней-то и грустил он весь вечер, а может быть, и гораздо дольше...

5.

Промчавшись по высокому мосту над рекой, машина въехала в город и через несколько минут плавно катилась по асфальту центральных улиц Таврова.

- Куда везти? - тоном профессионального шофера спросил Леонид.

- Ах, куда угодно, только, пожалуйста, стремительно! - воскликнула Доротея Георгиевна.

- Далеко не поедем, - отозвался в свою очередь Сергей Семенович. - Доедем до парка я обратно. Машина подъехала к широким воротам парка.

- Дальше немного, вон туда... Сергей Семенович указал на огни ресторана, маячившие в зелени каштанов и акаций.

- Подъезжай сюда. Так... Стоп! Запри машину.

- Зачем, дядя?

- Затем, что ты, умница, хорошую покупку сделал, и я тебя с ней поздравить желаю. Обмоем, чтобы колеса лучше вертелись.

- Я пить не буду, Сергей Семенович, - довольно решительно сказал Леонид. Мне, как водителю, нельзя.

- Пить тебя я не заставлю, а губы помочить можно.

- Обожаю холодное шампанское! - заявила Доротея Георгиевна.

Заняли столик на веранде, и Тыкмарев подозвал официантку. Заказ, судя по тому, как долго она записывала, был сложен и не во всем выполним. Тыкмарев остался недоволен, сказав:

- Бедно живете! Скажи Александру Митрофановичу: приезжал, мол, Сергей Семенович и остался в претензии.

Запутавшиеся в листве фонари еще не светили, но веранда была освещена настолько ярко, что Леонид невольно подумал: "Точно в витрине магазина сидим".

По-видимому, такую же стеснительность испытывала и Лилиан, севшая спиной к зрячей темноте.

Зато Доротея Георгиевна чувствовала себя как рыба в воде. Она поминутно оглядывалась вокруг, вслух сообщая о своих наблюдениях.

За столиком справа сидели трое мужчин. Футляры со скрипкой, кларнетом и гобоем изобличали их профессию.

- Рядом сидят музыканты! - сказала Доротея Георгиевна. - Адски обожаю музыку! Она всегда навевает на маня безумное настроение. Только не понимаю, почему эти нахалы так на меня лупятся!

Автор очень хорошо относится к Доротее Георгиевне и склонен (заметьте, совершенно искренне!) считать ее замечательной женщиной, но правда для него дороже всего, и он должен констатировать, что музыканты смотрели мимо Доротеи Георгиевны, стремясь разглядеть сидевшую с опущенной головой Лилиан.

Официантка, очевидно давно знавшая Тыкмарева за тароватого клиента, быстро сервировала стол.

Наполнив шампанским (его было принесено две бутылки) фужеры Доротеи Георгиевны и Лилиан, Тыкмарев потянулся к стопке Леонида с графином коричневой жидкости.

Ожегшись коньяком, Леонид торопливо закусил ломтиком апельсина.

- Больше не буду пить.

- И не надо. Ты закусывай как следует... Икорки съешь, потом сардинки.

После двух рюмок, Тыкмарев покраснел и оживился.

- Должен прямо тебе сказать, племянник, одобряю? Одобряю тебя за то, что ты приобрел вещь!

"Вещь" в понимании Леонида была предметом. Ему вспомнились надписи на вокзале и в бане: "Сдавайте вещи в камеру храпения", "Часы и ценные вещи сдавайте на хранение банщице". И английская булавка, и хомутик от ремешка тоже вещи. Но назвать вещью машину!

Леонид только что собрался возразить Сергею Семеновичу, но в это время из парка донеслись звуки музыки: на эстраде исполняли в высшей степени минорный вальс, и он показался Леониду необыкновенно красивым. Понравился вальс и Доротее Георгиевне.

- Какая очаровательная музыка! - воскликнула она. - Я могла бы вечно слушать такую музыку.

- Долго слушать - спать захочется, - ответил Сергей Семенович.

- Ах, нет! Я хотела бы умереть под звуки прекрасной мелодии! - во всеуслышание заявила Доротея Георгиевна, оглядываясь на музыкантов.

Как всегда бывает у здоровых людей при слабом опьянении, чувства захмелевшего Леонида обострились. Он стал замечать то, чего не замечал раньше: его внимание привлекло странное разлапистое пятно на скатерти, очень что-то напоминавшее. Напряг память и вспомнил: пятно было похоже на остров Целебес, изображенный на школьной карте восточного полушария.

Через два столика, слева, сидела еще одна компания: группа молодых людей. Все они были острижены одинаково, "под бокс". Походило на то, что перед приходом в ресторан они наскоро подстриглись в одной парикмахерской. Пили, видимо, долго: стол был густо уставлен пивными бутылками. Один из парней, хорошо сложенный брюнет (лицо его показалось Леониду знакомым), был трезвее товарищей. Он упорно смотрел на Лилиан, втолковывая что-то соседу. Тот тоже посмотрел и громко сказал:

- Есть взять на мушку!

- Не шухари, балда!

Разговор этот не понравился Леониду, и, передвинув стул, он закрыл Лилиан своей достаточно широкой спиной.

Она, опершись на стол левой рукой, ела пломбир и тихо говорила с отцом. Тот ей возражал. Донеслась его фраза:

- Докторов слушать, так и дышать вредно... Лилиан покачала головой.

Давно знакомая красота девушки никогда не поражала Леонида, но сегодня он залюбовался ею и сказал:

- Ты такая красивая, Лиля, что все на тебя смотрят.

- Очень жаль, - ответила она и негромко, очень просто сказала: - Прошу тебя, Леня, уедем отсюда... Доктора совсем запретили папе пить, а он их не слушается. И ведь тебя дома ждут... Смотри, уже совсем темно.

Как он забыл, что дома его ждут? И кто: мать, отец, Зина, Наташа, самые близкие товарищи!.. Впрочем, нет! Он хорошо все время помнил об этом, но неудобно было торопить других, а потом... потом... эта музыка!..

- Сергей Семенович, поедем? - спросил он. Еще раз взглянув на дочь, Сергей Семенович тяжело поднялся.

6.

На обратном пути Леонид развез по домам восхищенную поездкой Доротею Георгиевну и Тыкмаревых. Подъехав к своему дому, он застал неожиданную тишину. Только одна Анна Степановна ждала его на веранде.

- Мама, где же Зина и ребята?

- Ушли.

- И Зина?

Зина могла бы подождать, должна была подождать!..

- А папа? Натка?

- Наташа на кухне химию учит, отец в саду. Открыв калитку и поставив машину под навес, Леонид пошел в сад, где едва можно было рассмотреть белевший парусиновый костюм отца. Присел рядом, ожидая, что отец заговорит первым, но Федор Иванович молчал. Тогда сказал сам.

- Мы, папа, завтра поедем. Хорошо? Федор Иванович отодвинулся от Леонида.

- Не знаю. Может быть, и поедем, если от тебя вином не будет вонять.

- Это, папа, Сергей Семенович...

- До Сергея Семеновича мне дела нет, а до Леонида Федоровича есть! И пьяные машины не водят.

- Я совсем не пьян, папа, только...

- Пока от тебя пахнет, не хочу с тобой говорить!

Федор Иванович резко поднялся и пошел по дорожке, но не домой, а на улицу. Прислонившись к стояку ограды палисадника, задумался, удивляясь собственной вспыльчивости.

От утреннего счастливого состояния не осталось и следа. Улегшись в постель, Леонид не мог уснуть: необъятный по количеству впечатлений и воспоминаний день, казалось, все еще продолжался, не давая покоя утомленной мысли. Второстепенное мешалось с большим и важным. Леонид попробовал закрыть глаза, и ему сейчас же представилась бесконечная, несущаяся навстречу дорога, и не было той дороге ни конца, ни края... Потом почему-то очень отчетливо вспомнилась старушка-попутчица и смешной обед в Ефремове.

"Почему так рассердился отец? Конечно, получилось нехорошо, но ведь я был трезв, почти совсем трезв... Во всяком случае, так говорить отец не должен был... И Зина ... Она знала, не могла не знать, как я хотел встречи с ней, и все-таки ушла..."

Над поселком стояла теплая ночь. Совсем близко, в конце сада, запел соловей. Первые колена песни прозвучали неуверенно, потом голос певца окреп и, славя любовь и весну, он рассыпался долгой и громкой трелью. Пение оборвалось так же неожиданно, как началось: возможно, соловья вспугнул Хап, подходивший к вокальному искусству с гастрономической точки зрения.

В саду и в доме Карасевых все стихло.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Плохой конец хорошего дня

1.

В ночь перед экзаменом по химии Наташа видела вещий сон: ей приснился свирепый белый медведь. Особенно страшно стало Наташе, когда медведь, став на задние лапы, заговорил человеческим голосом, задавая ей вопросы по химии. Наташа так испугалась, что не могла ничего ответить, и мохнатый экзаменатор поставил ей совершенно небывалую отметку - "Мо", что, как известно из периодической системы элементов, означает сокращенное название металла молибдена - и ничего более.

Многозначительный, но загадочный Наташин сон стал предметом обсуждения за завтраком. Федор Иванович утверждал, что Наташе приснилась ерунда, но сама Наташа, в далекое от экзаменов время не верившая никаким снам, доказывала, что ее сон все-таки что-нибудь значит. В поисках веских аргументов она по обыкновению обратилась к классической литературе и привела разительный пример:

- В "Евгении Онегине" Татьяна тоже медведя видела.

- Ну и что же?

- То, что после этого случилась ужасная гадость: Онегин застрелил Ленского.

На всякий случай перечитав о молибдене все, что было написано о нем в учебнике химии, Наташа убежала в школу. Вернулась с экзамена не очень довольная, но и не слишком расстроенная. Медведь оказался шутником: на экзамене о молибдене и речи не зашло. Наташе пришлось иметь дело с серой, серной и сернистой кислотами, причем произошла кое-какая путаница.

- Нужно было написать H2SO4, а я написала H2SO3, - объяснила она Анне Степановне. - Александра Ивановна придралась. Я говорю, что это почти одно и то же, а она мне целую лекцию прочитала, что если я на бутылке с H2SO4 напишу H2SO3, то может случиться целая авария и люди сожгутся.

Правда, при ответе на следующие вопросы Наташе удалось несколько поправить дело, но в аттестате появилась четвертая по счету четверка.

После обеда она успокоилась окончательно и заявила Федору Ивановичу:

- Конечно, папа, четверка меньше пятерки, но все-таки больше тройки.

Федор Иванович сделал удивленное лицо.

- Как? Четверка меньше пятерки, но больше тройки?.. Ты это из высшей математики узнала или своим умом дошла?

- И всегда-то ты смеешься надо мной, папа! Наташа надула было губы, но через минуту уже обнимала Леонида.

- Ленечка, миленький, покатаемся!.. Заедем за Зинзинзинчиком, возьмем и ее с собой...

Наташин план соответствовал желаниям самого Леонида. Накануне он уже заезжал к Зине, но оказалось, она уехала в город.

На этот раз за Зиной на ее квартиру зашла Наташа. Вернулась быстро и одна.

- Она опять уехала в город, даже домой с работы не заходила... Знаешь, Леня, я думаю, Зина в тот вечер рассердилась и теперь тебя нарочно мучает.

На следующий день Леонид узнал поразившую его новость: Зина взяла отпуск и уехала на десять дней к родственникам в Брянскую область. Почему перед отъездом она не захотела увидеться с ним? И разве не он должен был отвезти ее на вокзал и проститься с ней на перроне?..

Только через полторы недели Зина вернулась. Первой ее встретила на улице Наташа.

- Она прекрасно выглядит, и, знаешь, Леня, я уговорила ее поехать завтра с нами на прогулку... Вот будет хорошо!

На взгляд Леонида, все складывалось не так хорошо.

- Она не собиралась зайти сегодня к нам?

- Я ее звала... Она говорит - некогда.

- Потом ты сказала, что "уговорила" ее поехать с нами. Значит, она отказывалась и согласилась неохотно? Наташа замялась.

- Нет, очень охотно, только... не сразу. Она готовится к какому-то выступлению.

Зина и раньше готовилась к концертным выступлениям в клубе, но это не мешало ей проводить с Леонидом целые вечера.

- Она любит тебя, Леня, - попробовала Наташа утешить задумавшегося брата. - Только, наверно, она все еще сердится за то, что ты уехал тогда с Тыкмаревыми. Может быть, даже ревнует к Лильке. Попроси у нее завтра прощания. Скажи: "Зина, прости меня. Больше никогда в жизни не случится ничего подобного!" Ручаюсь, что она сразу простит. Я на ее месте моментально бы простила.

Вообще в семье Карасевых друг на друга долго не сердились. После гневной вспышки Федора Ивановича в памятный нам вечер отец и сын помирились на другое же утро. Догадывался ли Федор Иванович теперь о состоянии сына или нет, но только спросил:

- Что, молодец, невесел, головушку повесил?

- Так, папа...

- Ой, так ли?

2.

За широким поясом огородов, километрах в шести от поселка, начинается вековой широколиственный лес, длинной полосой протянувшийся вниз по течению Тавры. Места здесь - одно красивее другого. Посмотришь - так кажется, ничего лучше не сыщешь, а пройдешь по берегу полкилометра - снова ахнешь. На утренних и вечерних зорях и в будни рекою и ее берегами владеют пенсионеры-рыболовы да ребята школьники, отдыхающие от премудростей арифметик, алгебр и синтаксисов, зато в выходные дни приезжает, приплывает и приходит сюда народу тьма-тьмущая.. Рабочие и работницы завода "Сельмаш" и фабрики "Плюшевая игрушка" приезжают организованно - с буфетами, радиолами, а "Сельмаш" иной раз и с духовым оркестром. В дни массовых гуляний от поселка до леса с утра курсируют заводские автобусы и оборудованные скамейками грузовики. У кого есть собственный транспорт, приезжает на нем. Куда ни глянешь, прячутся под деревьями "Победы", "Москвичи", мотоциклы, а сколько лежит на траве велосипедов - не счесть! Приехав, все устраиваются по собственному вкусу: одни собираются компаниями, другие отдыхают в семейном кругу, молодежь теснится около танцевальных и спортивных площадок.

Любителям тишины и птичьего пения приходится забираться в лес подальше и поглубже: чуть ли не на пять километров по берегам Тавры звучит музыка, раздается стройное и нестройное пение, слышатся крики купающихся и шлепанье по мячам.

Карасевы расположились неподалеку от реки на уютной площадке, затененной кружевной зеленью дубов и кленов. Оставив "Москвича" под надзором Федора Ивановича и Анны Степановны, Леонид, Наташа и Зина пошли в глубину леса. Впрочем, Наташа скоро ушла, по ее словам, для того, чтобы посмотреть, как играют в волейбол команды механического и сборного цехов.

Оставшись вдвоем, Зина и Леонид некоторое время молчали.

- Здесь хорошо. Верно, Зина? - сказал, наконец, Леонид и взял ее за руку. Я хотел поговорить с тобой, Зина. Что с тобой случилось? Почему ты не заходишь к нам и стала такая... холодная? ;

Рука Зины была неподвижна.

- С чего ты это взял?

Спросила медленно, лениво, без волнения. "Разговаривает так, точно отвязаться от меня хочет", - подумал Леонид.

- Молчишь все время, точно думаешь о чем-то, чего сказать не хочешь. Раньше ты мне обо всем говорила.

- Какая была, такая и осталась.

- Нет... Помнишь, когда я собирался ехать за машиной, мы мечтали о прогулках, о поездках? О том, что побываем в Москве, на Кавказе... Ты сама предлагала заехать куда-нибудь далеко-далеко в лес и там, у реки, прожить вдвоем целую неделю Ты не забыла? Помнишь?

- Помню... Ребячество все это...

Мягкая рука Зины по-прежнему неподвижна и, может быть поэтому, кажется холодной. Леонид отпустил ее. Так и есть: Зина почувствовала облегчение.

- Ребячество! - повторила она. - Несерьезно, скучно, глупо... Ну, прожили бы неделю, а дальше? Леонид не скоро нашелся.

- Эту неделю мы были бы счастливы, а потом.. потом о ней осталась бы память на всю жизнь.

- И только?

- Чего же ты хочешь от жизни, Зина? Что нужно для того, чтобы ты была счастлива?

- Не знаю.

Леонид заметил, что Зина старается не встречаться с ним глазами. Помолчав, сказал:

- Ты очень переменилась и... больше не любишь меня.

- С чего ты взял? Ты мне по-прежнему нравишься...

- Но...

- Почему "но"?

- Я чувствую по твоему тону. Ты хотела сказать: "Ты мне нравишься, но..."

Глаза Зины впервые встретились со взглядом Леонида, и она тотчас же их опустила.

- Ты выдумываешь, я не собиралась говорить никакого "но", по если ты хочешь, скажу... Последнее время я много думала и решила, что до сих пор мы были очень глупыми. Мы мечтали, не зная, о чем мечтаем...

- Я прекрасно знал: я мечтал о тебе. Зина пожала плечами.

- Опять одно и то же! Я говорю о жизни, о том, как построить жизнь.

- Разве мы не можем ее хорошо построить?

- Конечно, можем! Ты будешь, как вол, работать в цехе, я тоже буду работать, а придя домой, стирать... В голосе Зины прозвучала нескрываемая ирония.

- Подожди... А Дворец культуры, а хор?.. Отец у меня умный и добрый, и мать очень добрая. И товарищи... Зина пожала плечами.

- И все завод да завод: резание металла, расточка, сверление, нарезка, шлифовка, выполнение норм. Боже, как все это надоело!.. И будем мы с тобой жить "по утренней смене, по первой сирене"... А ты, наверно, про меня думаешь: "...но девушки краше, чем в Сормове нашем, ему никогда и нигде не найти".

Отрывки песни Зина пропела, насмешливо их пародируя.

- Зина!

- Ты возмущён? Я и забыла, что Федор Иванович и ты - пламенные патриоты завода!.. Послушай, Леня: неужели тебе не нравится никакая другая девушка, кроме меня? Такая, которая согласилась бы ездить и целоваться с тобой в машине? Думаю, что охотниц нашлось бы порядочно. Тем более, что у вас свой дом, ты хорошо зарабатываешь...

Даже не смысл, а холодный, циничный тон Зининых слов испугал Леонида. Мелькнула мысль: Зина - артистка, может быть, притворяется? За этой мыслью другая:

Зина ли идет рядом с ним? В поисках разгадки заглянул ей в лицо, но ответного взгляда не встретил.

- Ты подумай об этом, Леня. Серьезно подумай.

- Зина!

- Да, я - Зина! - И, проведя полной рукой по пышным белокурым волосам, Зина сказала холодно и спокойно: - Наша любовь - детская глупость. Не будем больше о ней говорить.

Леонид остановился, Зина прошла несколько шагов вперед и повернулась к нему.

- Я пойду туда, - сказала она, показывая рукой в сторону, откуда неслись звуки музыки, - А ты... ты подумай...

3.

Некоторое время Леонид, ни о чем не размышляя, шел по лесу. Куда шел - сам не знал. Ему хотелось уйти от людей, но люди были повсюду. На первой же лужайке он наткнулся на компанию из нескольких человек - молодых ребят-строителей, живших в общежитии. Расстелив на траве чей-то плащ, они играли на нем в карты. Под деревом стояли бутылки, консервные банки, вокруг валялись комки промасленных газет. Слышалось шлепанье карт и приглушенные возгласы, пересыпанные руганью.

Леонид круто свернул в сторону и зашел в густую заросль орешника. Через двадцать метров увидел лежащего на земле парня в расшитой рубашке-украинке. Кто он - узнать было невозможно: лицо скрывала соломенная шляпа. Рядом с ним, поджав под себя ноги, сидела девушка - мастерица "Плюшевой игрушки" и, тихонько трогая струны гитары, подбирала песенку из "Верных друзей".

Забравшись еще глубже в лес, через полсотни шагов Леонид попал во владения новой компании, мирно беседовавшей вокруг богато накрытой клеенки. Хотел обойти, но его окликнули. На низкой лесной траве сидели и лежали несколько мужчин уже далеко не молодого возраста. Некоторых из них - главного бухгалтера, закройщика, художника и кладовщика фабрики "Плюшевая игрушка" Леонид встречал на улицах поселка раньше.

Центром группы был Сергей Семенович Тыкмарев. Он полулежал, скинув рубашку, и его белое брюзглое тело рельефно выделялось на темной зелени подлеска.

- Подойди сюда, племянник!.. Рекомендую: сын троюродной сестры, передовик производства и, между прочим, автомобильный человек... Он рассказывал, что так его одна старушенция назвала, потому что он собственную машину имеет.

Леониду пришлось поздороваться со всеми.

- Ты, Леня, присаживайся по-свойски.

- Тороплюсь, Сергей Семенович.

- Сюда торопиться не ездят. Скоростничество на заводе осталось. Присаживайся, выпей да закуси как следует. И мы по единой пропустим.

- Не буду пить, дядя... А впрочем... - согласился он, немного погодя.

- Правильно, действуй по-рабочему, - сказал Тыкмарев, наливая полный стакан. - За молодежь!

Леонид залпом выпил. В голове его точно просветлело. То, чего он не понимал, сразу стало простым и понятным.

"Все вздор, - решил он. - Зина хорошая девушка. Просто у нее такое настроение сегодня. А может быть, притворялась, меня испытывала... Но все это чепуха. Я еще раз встречусь с нею и все устроится..."

Повернувшись в сторону какого-то неизвестного Леониду толстяка ("Должно быть, из города", - догадался Леонид), Серей Семенович сказал, по-видимому продолжая прерванный разговор:

- Ты, Юрий Валерьянович, хоть и адвокат, и юрисконсульт, а такой штуки, которую я сделал, хоть всю жизнь думай, не сделаешь... Отводит в 1954 году горисполком заводу "Сельмаш" участок под жилой дом. Участок этот у нас под боком, и мы планировали на нем склад и столовую строить. Получился у нас спор, но с "Сельмашем" спорить, конечно, трудно: кто они и кто мы? Наш директор уже было лапки кверху поднял... А я говорю: стоп! Потому что имеется зацепка: в 1941 году, накануне войны, горисполком эту землю за нами закрепил, и мы даже котлован копать там начали. Кинулся в областной архив: точно, есть постановление.

- Теперь грош ему цена! - махнул юрист рукой. - Во-первых, давность, во-вторых, новое постановление...

- Э, брат! В новом об отмене старого не сказано. Понял? Да и не в том дело: есть бумажка, можно в арбитраж идти и ждать, когда разберется... А мы тем временем пригнали на участок экскаватор и машин тридцать бутового камня и кирпича сгрузили. А "Сельмаш" шляпит: его директор что выдумал - повел дело по партийной линии! Вызывают нашего директора в горком ко второму секретарю. Тут бы все пропало, если бы он поехал, да я уговорил его заболеть и вместо себя меня послать. Я беспартийный, меня разговором о партийной дисциплине не проймешь. Приезжаю. Секретарь давай мне доказывать: "Сельмаш", мол, предприятие всесоюзного значения и прочее... Я выслушал и отвечаю: это все правильно, но только старое решение не отменено, и мы уже на этом участке строительство начали. "Как строительство начали?" - "Начали, и идет полным ходом". - "Не может быть!" - "Совершенно точно. Не верите: машина внизу стоит, можете своими глазами убедиться". Попался он на удочку. "Что ж, поедем". Приехали, а на участке разгар работы. Экскаватор гремит, машины ездят, и уже кладка идет. Прораб руками размахивает, шестьдесят рабочих вовсю стараются...

- Где вы шестьдесят строителей взяли? - усомнился сидевший рядом с Тыкмаревым юрист.

- Настоящих строителей четыре человека было. Остальные наши девчата.

- Ловко!

- Привез я секретаря и одного боюсь: ну-ка он из машины вылезет и спросит, когда строительство началось: постановление горисполкома вынесено одиннадцатого, а мы за дело взялись семнадцатого... Подзываю прораба: как, мол, дела? Тот по моей звукозаписи: "На сегодняшний день земляные работы кончены. Уложены плиты фундамента. План строительства выполнен на 11, 37 процента". Покачал секретарь головой: "Да, - говорит, - вижу, что-то не то получается"... Теперь "Сельмаш" сам в арбитраж обратился... Да поздно! В этот самый день в газете статья "Ценный почин работниц фабрики "Плюшевая игрушка", и в ней полное описание воскресника на строительстве столовой...

- Дальше что было?

- Дальше мы строительство свернули. Через два года только с ним справились... Вот и говорите: "законное основание", "срок давности"... Наш брат, практик, тоже что-нибудь смыслит!

Посмотрев на племянника, Сергей Семенович спохватился, что, пожалуй, зря при нем расхвастался, но Леонид был погружен в свои мысли.

Когда все молча закусывали, Леонид громко и невпопад сказал:

- А ведь я, Сергей Семенович, скоро женюсь!

4.

Прочитав привезенные газеты и номер "Огонька" (самое интересное он читал Анне Степановне вслух), Федор Иванович уютно прикорнул в тени дуба. Погода стояла замечательная, и чувствовал он себя прекрасно Сообщение прибегавшей Наташи о том, что Леонид и Зина гуляют вдвоем по лесу, старших Карасевых не обеспокоило, Анна Степановна даже оказала:

- Пусть себе гуляют, их дело такое...

Наташа достала из машины полотенце и, сказав, что идет на речку купаться, улетучилась.

Запах леса, влажное дыхание близкой реки, легкий шум листьев так подействовали на Федора Ивановича, что он задремал.

"Умаялся за неделю, - подумала Анна Степановна, вглядываясь в поседевшие виски заснувшего мужа. - И то сказать: дело не молодое, да и работа - то в цехе, то на заседаниях".

Прикрыв лицо Федора Ивановича от мух носовым платком, она поудобнее устроилась у него в ногах и, чтобы не заснуть самой, достала из корзины протершиеся носки Леонида, иголку, клубок штопки. Тут ей захотелось пить. Бутылка с водой была под боком, и Анна Степановна всласть попила, глотая воду прямо из горлышка.

За этим занятием и застал ее Семен Голованов. Подкравшись поближе, он прицелился фотоаппаратом и, только щелкнув затвором, сказал:

- Добрый день, Анна Степановна!

- А, Сеня!.. Что это ты? Неужто меня с бутылкой снял?

- И вас с бутылкой и Федора Ивановича.

- Некрасиво этак-то?

- Очень красиво! Наклею в альбом и сделаю подпись: "Прогульщик и лодырь Федор Иванович Карасев и его жена, горькая пьяница Анна Степановна". Попробуйте докажите, что не так!

- Ох ты и выдумщик!

Карасевы понимали и любили шутку. У Наташи хранился целый альбом снимков, сделанных Головановым в самые неожиданные моменты. Помимо членов семьи и товарищей, в альбоме были увековечены Клякса, Хап, даже свирепая Ивана Ивановна.

- А Ленька где? - спросил Голованов, пряча в футляр аппарат.

- Где-то с Зиной гуляет, - объяснила Анна Степановна.

- Закономерно!

- А Наташа купаться побежала.

- Тоже закономерно!.. Когда придут, скажите, что мы их около танцевалки ждем.

- Передам... Ты, Сеня, закусить не желаешь ли?

- Перед танцами совершенно невозможно: боюсь потерять изящество и грацию.

- Небось, от бутерброда с котлеткой не потеряешь!

- Гм!..

По опыту зная, какие котлеты умеет жарить Анна Степановна, Голованов облизнулся.

- Соглашаюсь, чтобы сделать вам приятное, но не думайте, что откупитесь такой жалкой взяткой: пленка будет проявлена, снимок отпечатан и передан куда следует, по назначению.

- Да уж и то в альбоме места не осталось... Таким образом, и Федор Иванович, и Анна Степановна, и Голованов, и оповещенные им товарищи Леонида были спокойны.

5.

По неписаному закону одно из лучших мест на Тавре в выходные дни переходило в полное владение женщин и детворы. Длинный песчаный пляж, пологое неглубокое дно гарантировали здесь безопасность и удобство купания, а густая тень ветел и дубов защищала купающихся от лишнего усердия солнца.

Па своем любимом месте Наташа застала Лилиан. Выбрав тенистый уголок под кустом ивняка, Лилиан (на ней был купальный костюм) сидела и вышивала. Рядом стояла открытая сумка, из которой выглядывали бесконечные мотки разноцветного шелка.

- Ты и здесь вышиваешь, Лилиан? - удивилась Наташа.

- Как видишь, - улыбнулась Лилиан. Скинув платье, Наташа подсела к ней.

- Покажи, Лиля.

Лилиан передала Наташе кусок полотна, вдоль края которого тянулась длинная гирлянда цветов.

- Опять сама узор выдумала: какая ты фантазерка! Почему у этой гвоздики одного лепестка нет?

- У цветов лепестки опадают. Наташа сама смыслила в цветоводстве.

- Конечно, опадают, но зачем это изображать? Цветок должен быть как цветок: у яблони пять лепестков, у оирени и жасмина - по четыре. И это красиво.

- Может быть, но я думаю иначе. У меня есть вышивка: цветы отцветающей груши. Знаешь, когда розовинка внутри становится гуще. На одном из цветков уцелело только три лепестка, два летят по ветру. Внутри венчика пчела.

- И ты вышила все это?

- Да. Хочешь, зайди посмотри.

- Ты прекрасно вышиваешь, Лиля, но рисунков твоих я как-то не понимаю. И вот сейчас: ты сделала набросок на полотне, а вышиваешь не так.

- Отступаю от контуров?

- Да.

- Я поправляю рисунок.

- И портишь его! Когда я кладу фрукты на вазу, я всегда укладываю их, чтобы они выглядели красивее.

- Прячешь пятнышки и червоточины?

- Конечно, не показываю.

Лилиан улыбнулась, потом задумалась.

- И я так делаю... иногда...

К девушкам подошла Зина Пилипенко.

- Это ты? Где же Ленька? - удивленно спросила Наташа.

- Наверное, пошел к ребятам: они его ищут.

- Я думала, что вы будете гулять дольше.

Зина, не отвечая, начала снимать платье. Оно было длинное, узкое, из упругого липкого шелка. Наташа помогла ей.

Рядом со стройной, загоревшей Лилиан Зина казалась толстой и рыхлой.

Наташа ущипнула ее за складку на боку.

- Какая ты толстушка, Зина! Как поросеночек.

- Уж не такая толстая.

- Что же ты не лезешь в воду?

- Нужно сначала отдохнуть и обсохнуть. Йода теплая?

- Не очень: говорят, где-то град выпал... А я еще выкупаюсь. Пойдем, Лиля?

Лилиан сложила вышивку в сумку и легко поднялась. Обе девушки побежали по горячему песку к реке. Вбежав в воду, Наташа вскрикнула, окунулась и медленно поплыла, часто и сильно бултыхая ногами. Лилиан зашла далеко в воду и нырнула. Через несколько секунд ее пестрая косынка показалась на середине реки. Плыла она свободно и быстро по направлению к другому берегу, густо заросшему лозняком. Здесь, под глинистым обрывом, били ключи, и внизу вода была особенно холодна. Держась за ветки, Лилиан вскарабкалась на берег, и ее косынка, удаляясь, замелькала в кустах. Там, совсем близко, находилась заросшая тростником, стрелолистом и аиром старица реки. Посредине заводи плавали округлые листья и молодые, только еще зацветающие цветы белых кувшинок. Лилиан поплыла за ними.

- Лиля! Лилиан! - кричала ей Наташа. - Лилька!.. Противоположный берег безмолствовал.

- Эта Лилька прямо сумасшедшая! - сказала Наташа Зине. - Она когда-нибудь утонет!.. А ты все еще сидишь? Иди же купаться!

Зина поднялась и пошла к реке. Входила в воду нерешительно, зябко поеживаясь.

Наташа не выдержала и начала кидать в нее пригоршнями сверкающей воды

- Что ты делаешь? - с испугом закричала Зина и тяжело бултыхнулась. - Ай!

- Теперь плыви!

Но Зина не поплыла. Сидя на мелком песчаном дне, она обливалась водой.

- Ну хоть зайди поглубже и окунись!.. А вот и Лилиан плывет. Посмотри, сколько она кувшинок нарвала! Лилиан плыла через реку наискось, против течения, держа в одной руке охапку белых цветов. Когда глубина позволила стать на ноги, она пошла к берегу. Наташа кинулась ей навстречу.

- Лиля, милая, дай цветочек!

Мокрые, освеженные купанием девушки снова расположились на берегу. Лилиан задумчиво рассматривала цветы кувшинок, а Наташа плела венки.

- Сделаю венки себе и вам, опущу в воду, чтобы они не завяли, и пойдем в них на танцплощадку.

Увлеченная окружающим, купанием и цветами, Наташа все забывала спросить Зину о чем-то важном и нужном, но наконец, вспомнила.

- Почему вы все-таки так быстро расстались с Леонидом? Я думала, вы весь день вместе гулять будете. Зина пожала плечами.

- Зачем? Наташа, может быть, и была легкомысленна, но в наблюдательности отказать ей было нельзя.

- Вообще ты какая-то чудная стала. И к нам не заходишь, и ничто тебя не интересует... И так уже давно. Когда Ленька приехал и я тебе пошла сказать, ты даже не обрадовалась, а если обрадовалась, то самую чуточку.

Зина сидела, опершись локтями о колени и покусывая нижнюю губу.

- И такой противной манеры молчать и кусать губы у тебя не было, продолжала Наташа. - Ну скажи откровенно, почему вы расстались?

- Стало скучно, и расстались.

- Тебе.. тебе стало скучно с Леонидом?!

- Да.

- Но ведь ты его... Я была уверена, что вы друг друга любите. И мама... Даже папа так думал!..

- Я и любила... немного.

- Только "немного"? Что ты говоришь, Зина! Немного любила, а теперь разлюбила совсем?

- Может быть, не совсем... Но ты этого не поймешь, Ната!

Наташа действительно ничего не понимала.

- Я, Ната, ухожу с завода и уезжаю.

- Ты уходишь с завода?!

- Да, уже подала заявление.

- Неправда! - воскликнула Наташа, хотя поняла, что Зина говорит правду.

- Да, я подала заявление об уходе с завода. Меня пригласили солисткой в областной народный хор, и я согласилась. В городе мне предоставляют квартиру...

- Ты согласилась?! А заводской хор? Кто же будет выступать на вечерах самодеятельности? Ты... Ты подумала об этом?

- Я же говорила, что ты меня не поймешь... Ты думаешь о заводе, о Леониде, а я - о другом. У меня хороший голос. Я могу стать артисткой. - И хорошо! Но разве артистки не могут любить, быть женами?

- Могут. Но быть женой Леонида я не могу.

- Почему?

- У Леонида своя дорога, у меня - своя.

- Потому что он простой рабочий-станочник, а ты - артистка?

Зина пожала плечами.

- Наш областной хор имеет большой успех. Он выступает в Москве, в Киеве, в Ленинграде... Скоро поедет в Польшу, Чехословакию, Венгрию. Возможно, и в капиталистические страны поедет. Как же я могу быть женой человека, который...

- Который тебе не пара?

- Который прочно прикреплен к какому-то поселку и живет только его интересами...

- Какая же ты есть после этого! Зина прикусила губу и отвернулась:

- Суди как хочешь...

- Ты же любишь Леонида?

- Не настолько, чтобы связать себя на всю жизнь с поселком. Есть места получше, и... люди получше встречаются.

Наташа вскочила; Глаза ее засверкали гневом.

- Какая ты гадкая оказалась, Зина! Гадкая, себялюбка, эгоистка!.. После этого тебя... тебя нужно выгнать из комсомола!

Зина оставалась спокойной. Пожав плечами, сказала:

- Причем здесь комсомол? Да и почему я не могу быть комсомолкой? Потому что лучше других пою и хочу стать артисткой?

- Потому что...

Наташа негодовала: было что-то очень нехорошее, даже порочное в расчетливом решении Зины уйти на поиски лучших мест и особенно в той легкости, с которой она жертвовала любовью. Но это было делом ее совести.

- Хорошо, оставайся в комсомоле! - разрешила Наташа. - Но... не смей больше приходить к нам! Слышишь? Не смей! Я тебя видеть не хочу.

- Последнее время я и не ходила, избегала встречи с Леонидом. Ты сама приставала ко мне, чтобы я согласилась поехать с вами сюда... Может быть, ты и на этом пляже мне сидеть не позволишь?

- Я утопила бы тебя сейчас!

- Дурочка!

- И... натягивай платье на свою свиную тушу сама, как знаешь!

Во время этой ссоры снова взявшаяся за вышивание Лилиан не проронила ни слова.

- Слушай, Лиля! - обратилась к ней торопливо одевавшаяся Наташа. - Ты поступила бы так на ее месте?

- Я никого не любила, но не уехала бы от отца... Его многие не любят, но он не пережил бы моего ухода. И я не могу и, пожалуй, не хотела бы быть артисткой...

6.

По дороге к стоянке "Москвича" Наташа не остыла, только ее горячий и немного смешной гнев успел смениться другим, горшим чувством - обидой. Она заплакала.

Слезы дочери всполошили Анну Степановну и обеспокоили Федора Ивановича. Понять что-либо из сбивчивого, прерываемого всхлипываниями рассказа Наташи было нелегко.

- Да успокойся ты, дочка! - говорил Федор Иванович, держа, ее за плечи. Есть о чем плакать...

- Посуди сам, папа: она... она сказала, что будет искать места и людей "получше"... Я никогда, никогда, никогда не ожидала, что она окажется такой гадкой и подлой.

- Ну и что ж из этого, что она так сказала? - успокаивал дочь помрачневший Федор Иванович. - От ее слов мы ни хуже, ни лучше не станем. И завод сквозь землю не провалится, и хоровой кружок немногим пострадает.

- Я никогда не думала, что она окажется такая...

- Не одна ты, все мы обманывались... И хорошо, что, наконец, ее узнали.

- Но Леонид ее любит! Папа, мама, поговорите с ним, чтобы он ее разлюбил.

- У Леонида своя голова на плечах. Правда, не очень еще умная, но варить все-таки может.

- Где он сейчас, Леня-то? - спохватилась Анна Степановна.

- Они с Зиной уже очень давно разошлись, - все еще всхлипывая, сказала Наташа.

"Куда он в самом деле ушел? Развлекаться с товарищами? Так не такое у него сейчас настроение", - подумал Федор Иванович и, покривив душой, спокойно сказал:

- Придет. Не маленький, не потеряется.

- Я бы его сразу разыскала, но куда я пойду, такая заплаканная?.. - Наташа всхлипнула. - И ни за что не хочу с Зинкой встречаться: еще подумает, что я из-за нее ревела...

В грустном молчании сидели Карасевы в лесу, оглашенном звуками чужого веселья. Прошло часа полтора, и солнце успело опуститься довольно низко, когда, наконец, раздалось близкое шуршание листьев и хруст сучьев. Леонид шел под руку с Иваном Татарчуком. На ногах он держался твердо, но был бледен и странно разговорчив.

- Понимаешь, папа, - сказал он, тяжело опускаясь на траву рядом с Федором Ивановичем. - У меня с Зиной произошло... маленькое недоразумение, но... оно будет... лик-ви-ди-ровано... Она говорит: "Не надо машины"... Я с ней согласен: не надо, так не надо!.. И навес для нее напрасно строили... Мы, папа, на то место снова грушу посадим... Ту самую, которую я срубил.

Федор Иванович все понял. Татарчук успел пояснить:

- Я его в лесу, далеко отсюда нашел. Шли так, чтобы никто не видел.

- Ты, Ваня, машину до дома довести сможешь?

- Думаю, справлюсь, Федор Иванович. Через несколько минут выбравшаяся из леса машина плавно катилась мимо огородов, возвращаясь в поселок.

Ночью, как в достопамятный день приезда Леонида, отец и сын встретились в саду. Только на этот раз Федор Иванович подсел к Леониду. Помолчав, тепло и просто сказал:

- Жизнь, брат, штука мудреная... И человек мудрено устроен: не скоро раскусишь. Иной вроде бы и первого сорта, а копнись поглубже, гниль... Бывает и так: был человек первого сорта, стал третьего... И наоборот случается: считаешь человека ничем, а он лучше многих оказался.

Федор Иванович говорил обобщенно, но было ясно, о чем, вернее, о ком идет речь. Помолчав, он без видимой связи добавил:

- А вином, брат, горя не зальешь! От горя, как от врага, прятаться не надо: встречай в открытую и стой твердо.

- Зачем, папа, она обманывала меня и всех нас?

- Никого она не обманывала, сами мы обманулись... Только всего и было сказано

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В которой повествуется о ряде чрезвычайных происшествий

1.

Велик завод "Сельмаш": от токарно-механического до малярного цеха добрых полкилометра, до транспортного - вдвое дальше. Вот и бывает, что новости доходят не до всех сразу.

Приятелей у Леонида Карасева не счесть: с кем подружился на производстве, с кем раньше - в школе и пионерских лагерях, а иных помнит по детскому саду.

Около проходной веселая толкотня.

- Здорово, Карасище! Слыхать было, отпуск отгулял?

- Отгулял.

- Говорят, из Москвы машину пригнал?

- Пригнал.

- Покатаемся, стало быть?

В разговор вмешивается другой приятель.

- Держи карман шире, нужен ты ему! Он теперь с Зиночкой Пилипенко раскатывать будет. Довольно им пешком гулять.

- Фью, хватился! Зина Пилипенко ушла из токарного.

- В заводское управление?

- Нет, брат, хватай выше и то не достанешь! В артистки подалась. В областной хор. Третьего дня расчет получила.

- Этак и Ленька за ней удерет?

- Верно, Карасев, и ты бы хору предложил: не требуется ли, мол, баритональный токарь седьмого разряда?

И без злобы сказанная шутка может разбередить свежую рану. Карасев отстает от группы приятелей.

Как все знакомо ему на заводском дворе! По асфальтовой дорожке, которая ведет к механическому цеху, извиваются трещины: давно изученный нехитрый узор.

По-прошлогоднему подняли вверх свои еще не зажегшиеся свечи разлапистые каштаны. На клумбах в черных влажных ямках зеленеют неокрепшие высадки цветов-однолеток. Одни торопливые анютины глазки и маргаритки уже цветут желтым, фиолетовым, розовым бархатом.

Незаметно подошел к токарно-механическому цеху.

Длинный, почти весь стеклянный, он походит на огромную оранжерею. Сходство увеличивается тем, что кое-где сквозь окна выглядывает зелень фикусов, китайских роз и пальм. У завода есть свое садоводство, и, нужно сказать, "зеленый цех" работает на славу. Вот водопроводчики - те подкачали; небольшой фонтан против фасада цеха бездействует третий год. Его трубка забита почерневшей от времени деревянной втулкой. Этакий заводище, а фонтанного дела не освоил!

Дверь цеха открыта. Перед Леонидом - залитый солнцем простор бесконечно длинного и высокого помещения. Сотни машин размещаются здесь свободно. Иной станок. хоть и весит полсотни тонн, издали смахивает на швейную машину.

Карасев идет к своему станку по полысевшей, но чистой ковровой дорожке. Веснушчатая, в синем халатике Валя Тарасенко катит навстречу ему большой, похожий на упрямое животное пылесос. - Здравствуй, Валюточка!

Это славная девушка: добрая, веселая, на редкость трудолюбивая и, если не обращать внимания на веснушки, хорошенькая. Она весело улыбается Леониду белозубой приветливой улыбкой и, приложив руку к груди, а затем очертив ею вокруг себя, показывает, как она и весь цех соскучились по Леониду.

Валя немая. Она потеряла дар речи, когда только начинала его обретать. Это произошло в 1942 году, после взрыва фашистской бомбы. Но, если бы Валя могла говорить, она, наверно, рассказала бы, как любит этот цех, в котором чувствует себя маленькой хозяйкой. Однажды, когда неряха Виктор Житков намусорил подсолнечной шелухой, она немедленно обнаружила непорядок, обличила виновника и сделала ему выговор. Самый настоящий выговор! Взяла за рукав, притащила на место преступления, показала на вещественные доказательства и несколько раз ткнула ему пальцем в лоб.

После этой экзекуции Житков предстал перед смеющимися товарищами крайне сконфуженным. Больше Виктор не мусорил.

Вот и станок. Леонид осматривает его: все в порядке. Порядок и в инструментальном шкафе. Заготовленные Леонидом резцы дожидаются хозяина. Первый день не обещает быть трудным: на станок идет знакомая деталь Е-17.

- Не разучился, Карасев? - посмеивается, подходя к станку, мастер Ордынцев.

- Соскучился, Дмитрий Федотович! - вполне искренне отвечает Леонид Карасев.

Да, он соскучился по цеху, по товарищам, по станку, по работе. Но есть где-то в глубине души большая тоска. Не скоро рассеется эта тоска: никогда не подойдет теперь к его станку Зина, одетая в привычный черный халат, с пышными волосами, собранными под тугой голубой косынкой.

Придет, бывало, одарит взглядом голубых глаз, спокойной улыбкой и приветливым словом.

- Эх!..

Резец касается металла, и вот уже раздается привычный звук - шелест набегающей стружки. Восемьсот оборотов. Для начала хватит...

Урвав минуту, к станку подходит Татарчук.

- Слышал новость? К нам корреспондент из "Молодого рабочего" приезжает. Он уже на днях был, да мы уговорили его до твоего приезда подождать. Новость, по правде говоря, не из приятных. Дни больших успехов молодых скоростников завода, когда внимание печати волновало, ушли в прошлое. Рассказывать о том, что было два года назад, - скучно, да и стыдновато.

- Почему вы с Головановым не объяснили ему, что бородой трясти не стоит?

- Да парнишка славный... Такой любопытный, во все вникает, всем интересуется... Очерк хочет написать.

- Ну их с очерками!..

Попасть в очерк было совсем досадно. Не то чтобы приезжающие на завод журналисты неверно писали (попадались среди них люди, добросовестно вникавшие в производство), но уж очень они любили приукрашивать! И почти у всех была манера вкладывать в чужие уста собственные слова и мысли.

Как-то комсомольцам довелось беседовать с журналистом, приехавшим из самой Москвы. Через несколько дней пришла газета с очерком.

Первое, что услышал Леонид, придя в цех, было:

- Здорово, мастер скоростного резания металла!

- Да я не мастер! - не понимая, в чем дело, возразил Леонид.

- По штату - не мастер, а вот по скачкам мастер.

- По каким еще скачкам?

- На, слушай... "Молодой мастер скоростного резания металла Леонид Карасев говорит: "Мне удалось добиться резкого скачка путем умелого сочетания ускорения оборотов и усиления подачи. Изготовление такой детали, как Ж-34, на обработку которой требовалось раньше 3 - 4 часа, теперь занимает 15 минут. Старикам такие темпы и не снились. Но и это еще не предел: при творческом отношении к делу я и мои товарищи можем добиться..." И хвастун же ты, Ленька!

Ребята хохотали, Леонид сердился. Факты были верны, но зачем понадобились корреспонденту "резкий скачок", "умелое сочетание", "творческое отношение" и бедные старички, которым чего-то "не снилось"? Сам Карасев ничего подобного не говорил. И еще досаднее было, что о главном - о креплении деталей, о заточке резцов - было сказано скороговоркой. И опровергать нечего, и радоваться нечему!

Услышав о появлении нового корреспондента, Карасев только вздохнул.

Еще до отъезда Леонида по заводу прошел слух, что скоро прибудут новые станки. Слух обернулся правдой: приходила в цех не то чтобы комиссия, а все заводское начальство - директор, главный инженер, инженер по безопасности, начальник бюро новой техники, в общей сложности инженеров двенадцать. Часа два толковали и спорили, осматривая станки и что-то маракуя.

Нехитрое дело старую машину в мартен отправить, чтобы для новой место освободить, но и не такое легкое. Иной старик-станок три жизни прожил, тридцать три раза модернизирован, не счесть, сколько в него труда и смекалки вложено, - вот и реши, как с ним поступать? На ином фабричной марки не осталось, а он все еще верой-правдой служит... Тут еще другой вопрос: что новые машины принесут? И кому достанется честь и слава новый механизм осваивать, поднимать стальную целину?

Легко было сказочникам тянуть: "Скоро, мол, сказка сказывается, да не скоро дело делается". Оговорятся таким манером и начнут по три, а то и по семь раз одно и то же пересказывать. Современному писателю куда труднее: только написал "глава вторая", а жизнь шестую дописывает. Вот и приходится современному советскому писателю в сапогах-скороходах бегать. Он бежит, впереди него несутся читатели, позади - критики. Читатели кричат: "Догоняй!", а критики злорадствуют: "Отстал, отстал, отстал!"

При таких темпах писателю спать нельзя. Вот он и попал на обширную территорию завода "Сельмаш" в часы, для литературы не положенные: ночью, когда закончилась вторая смена.

И угодил как раз вовремя, когда Карасев, Голованов и Татарчук выходили из цеха. Пошли они к проходной и видят на подъездных путях изо всех сил старается паровозик-кукушка. Только вот что странно им показалось: обычно кукушка вывозила со двора готовые машины, а на этот раз тащила машины на двор. Хоть машины в ящиках, но чутье машиностроителя здесь не ошибется.

Когда кукушка протаскивала платформы мимо фонаря, успели рассмотреть на ящиках марку завода "Станкострой".

- Похоже, к нам приехали! - сказал Татарчук.

- Случайно не завезут, адресом не ошибутся! - ответил Голованов. - Теперь, ребята, держись, чтобы нам из первых последними не стать...

О том, чтобы не стать последним, по-своему думал и Игорь Куликовский, работавший в этот день в дневной смене... С этой мыслью он и отправился вечером в кино, где шла картина с интригующим, но не слишком мудрым заголовком: "Она - дочь своей матери".

Но о Куликовском расскажем потом. А сейчас проводим до дома (если только сумеем это сделать!) трех друзей: Карасева, Татарчука и Голованова.

Рассуждая о содержимом привезенных на завод ящиков, они благополучно миновали ярко освещенные кварталы около завода и свернули на улицу Строителей.

Шли они не по тротуарам, а как полагается старожилам, срезая углы и тем самым предельно сокращая расстояние. Совсем неподалеку от улицы Строителей, пересекая наискось темную площадку законсервированной стройки, они услышали женский крик:

- Помогите!.. Товарищи, помогите!..

Все трое, не обменявшись ни одним словом, ринулись на зов.

2.

Сказать, что в поселке царили тишь да гладь, значило бы согрешить против истины. При великом многолюдстве бывало всякое. Затеют, скажем, ребятишки на улице игру и разобьют стекло, или соседская кошка полакомится чужим цыпленком, или какой-нибудь именинник выругается во всеуслышание на людной улице, или просто две домохозяйки не поладят из-за бельевой веревки - вот и поднимется шум. В девяносто девяти случаях из ста такие ссоры без услуг милиции заканчивались добрым миром: не в характере русского человека долго сердиться, портить нервы по мелочам.

Но с некоторых пор в поселке стало неспокойно.

Ранней весной произошло настоящее "чепе". Возвращаясь из Дворца культуры после затянувшейся шахматной партии, начальник конструкторского бюро пожилой инженер Александр Александрович Ляликов был остановлен около своего дома четырьмя ребятами. Показав ему ножи (в темноте они представились ему особенно длинными), ребята сняли с него пальто, отняли часы и портфель. Толстый инженер без ропота расстался с собственным имуществом, но попросил оставить содержимое портфеля. В ответ на просьбу последовала ругань.

На другое утро Ляликов пришел в бюро в драповом пальто, без портфеля... В полдень исчезнувшие чертежи и записки были найдены в одной из урн, изорванные, испачканные, оскверненные похабными надписями. Это граничащее с вредительством издевательство над творческой мыслью возмутило всех едва ли не больше, чем сам грабеж. Немало было сетований по адресу милиции, не сумевшей разыскать преступников!

Потом все успокоилось, и население поселка свободно вздохнуло, решив: "Не наши орудовали, а приезжие".

Прошло еще несколько месяцев, когда случилось новое, чрезвычайное происшествие, на этот раз уже из ряда вон выходящее. Ранним утром возле дамбы, ведущей в город, был найден труп молодой работницы фабрики "Плюшевая игрушка". Глубокая колотая рана под левой лопаткой свидетельствовала о силе и хладнокровии убийцы.

Трагическая смерть девушки возмутила и взволновала все население поселка. Иные женщины еще долго побаивались ходить по отдаленным улицам, но время взяло свое, и все вошло в нормальную колею.

Меньше всех уголовные дела волновали Лилиан Тыкмареву. Она не была трусихой, а может быть, окончательно успокоил ее рассказ об убийстве в своеобразном изложении Доротеи Георгиевны Уткиной.

- Какой кошмар! - восклицала Доротея Георгиевна. - И подумать только, что третьего дня я собственноручно делала покойнице маникюр! В этом есть что-то сверхъестественное!

- Но ведь третьего дня она покойницей не была? - улыбаясь, возразила Лилиан.

- Все равно! Она была обречена и предчувствовала это.

- Почему вы так думаете?

- Когда я взялась за ножницы, покойница сказала: "Только поосторожнее, Доротея Георгиевна, я боюсь, что вы меня уколете или порежете..." Так и сказала: "я боюсь" и "порежете"! Совершенно очевидное предчувствие!.. У меня до сих пор по спине мурашки бегают...

Почему-то Доротея Георгиевна предполагала, что преступление было совершено на романтической почве, и она "даже могла представить", как оно произошло.

- Это ужасно! Он хотел, чтобы она любила его, а она этого не хотела и любила другого. Тогда он решил, что она не должна любить никого... Взмах кинжала, и... все кончено!.. Я беседовала об этом с одним железнодорожником. Он говорит, что мужчины из-за любви бывают способны на злодейство. Но какой кошмар! Если бы я увидела занесенный над собой кинжал, я упала бы в обморок.

И она закатила глаза, наглядно демонстрируя, сколь безропотно приняла бы смерть от руки влюбленного злодея.

Лилиан, улыбаясь, слушала эту болтовню, нимало не подозревая, что скоро ей самой придется увидеть занесенный над собою нож.

В один из июльских вечеров она отправилась на последний сеанс в кино во Дворец культуры. Картина закончилась поздно. На улице, за ярко освещенным подъездом дворца, ее подстерегала теплая, безлунная и, казалось, безмятежно спокойная ночь.

У кого-кого, а у Лилиан недостатка в желающих ее провожать не было. Еще перед началом сеанса она успела поклониться Игорю Куликовскому, и при выходе из зала он оказался около нее.

Многие работницы "Плюшевой игрушки" вздыхали по красивому токарю, но Лилиан видела в нем только одноклассника по школе, а теперь попутчика до дома. Что касается Игоря, то... то какому парню не лестно постоять в фойе театра, а потом пройтись в обществе красавицы?

Благополучно миновав людные кварталы, Лилиан и Куликовский свернули в темный переулок, ведущий на улицу Строителей, когда заметили две догонявшие их фигуры. На улице Строителей возникли еще две фигуры и сейчас же, точно из земли, еще две - на этот раз по бокам.

Потом события развернулись с умопомрачительной быстротой. Куликовский почувствовал сильный удар в спину и отлетел в сторону, получив негромкое, но грозное предупреждение:

- Не шухари, а то потроха вон!..

Около него стояло трое парней. Трое других сгрудились вокруг Лилиан. Один вырвал у нее из рук сумочку. В руках другого она рассмотрела какой-то длинный и узкий предмет.

- Снимай часы!.. Ну!..

Это было страшно, но Лилиан не растерялась, даже не очень испугалась. Она прекрасно поняла, что от нее требуют: ей нужно было снять с руки золотой браслет с часами. Браслет был массивный и расстегивался с трудом. Лилиан пыталась его снять, но сразу сделать этого не могла.

- Сейчас сниму, - довольно спокойно сказала она. Опустив нож, грабитель грубо схватил и до боли сжал ее руку.

- Тебе говорят, снимай... До пяти считаю!

Угроза сопровождалась руганью.

Лилиан никогда не испытывала насилия и не слышала обращенной к ней ругани. Она могла, не пожалев, отдать часы, но подчиниться насилию - никогда. Чувство протеста восторжествовало в ней над чувством самосохранения, и она с неожиданной для самой себя силой ударила кулаком грабителя в лицо. Удар, пришедшийся по глазу, был неожидан и болезнен настолько, что парень пошатнулся и отпустил руку Лилиан. Она кинулась бежать по направлению освещенных окон ближайшего дома и закричала:

- Помогите!..

Лилиан бежала очень быстро, но погоня ее настигала. В нескольких шагах за собой она слышала тяжелый топот.

Потом все так же быстро переменилось. Хлопнула дверь, совсем близко раздался грозный лай овчарки и задребезжала долгая, прерывистая трель свистка. Погоня прекратилась. Добежав до забора, обессилевшая Лилиан остановилась в темноте под свесившимся через забор деревом. Неподалеку от нее происходила какая-то возня, в смысле которой разобраться было нелегко. Людей стало больше. Они бегали друг за другом, сбивались в кучи. Некоторые вырывались из кучи и пробегали мимо Лилиан.

Донесся голос Татарчука.

- Ножом, сволочь?.. Убью гада!

Затем два тяжелых удара по чему-то мягкому, кряхтение, падение тела, стук по доскам забора, треск поломанной ограды палисадника, снова свистки и лай всполошенных собак.

- Ленька, не дай этому уйти!.. Он меня ножом в бедро ткнул.

- Держу... не вырвется!

Народу собиралось все больше. Забегали лучи карманных фонарей, замелькали белые гимнастерки милиционеров.

Лилиан была испугана, пережила величайшее напряжение сил, но сознания ни на минуту не теряла. Не быстрота ног, не темнота дерева защищали ее теперь, а люди, добрые, отзывчивые. Она была в безопасности.

- Лилиан!.. Лилиан!.. Здесь кричала Лилиан... Где она?

В лучах вспыхивающих фонарей Лилиан увидела отца.

Жалкий, растерянный, запыхавшийся, в нелепой полосатой пижаме, Сергей Семенович метался по полотну улицы.