Жизнь актера - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Жан Маре (11) #10

11

В том же 1939 году мне много раз предлагали сниматься в кино. Хотелось дебютировать удачно. Из-за болезни я пропустил первый фильм, сценарий которого меня очень заинтересовал, — «Ночь в декабре».

В другой раз это был «Человек, который ищет истину» с Ремю. Автор сценария Пьер Вольф заведовал отделом критики в крупной газете. Он счел необходимым предупредить меня, что, если я откажусь сниматься, он меня «утопит». Именно поэтому я отказался, хотя охотно работал бы с Ремю. Наконец, меня пригласили попробоваться на роль де Грие в «Манон». После просмотра продюсеры и режиссер заявили, что я скорее Дантон, а не де Грие.

Жан, возмущенный таким забавным утверждением, написал стихи.

Как мне сделать, чтоб тело светилось твое,

Источая и мирру и амбру,

Чтобы ангел, одетый в костям де Грие,

В этой студии вышел из кадра.

Им, несведущим, не понять,

Что душа твоя — снег и огонь — все на свете,

Что не зубы красивые нужно искать,

А накинуть на ангела сети.

Доказательство

От смеха, право, умереть не диво,

Как видят люди образ де Грие!

Ведь чтоб понять, что истинно красиво,

Достаточно взглянуть в лицо твое.

И, бурю чувств открыв в покое мнимом,

Вдруг осознать — все мрак, небытие,

Когда светило лучезарное твое

Сияет и горит неугасимо.

Божественный огонь в тебе живет,

Перебирают боги струны твоей лиры,

Поэтому столь чист, прозрачен звук ее

И лишь она секрет твой раскрывает миру.

Когда страдаешь ты — нет хуже ничего...

Наверно, колдовство тому причиной.

Стихи мои не в силах победить его,

Я их стыжусь: прости меня, любимый.

Страдание, о котором пишет Жан, было связано с моими зубами. Он повел меня к своему дантисту, и тот, сделав рентген, хотел удалить мне все зубы. В двадцать четыре года! Какая драма! У этого дантиста работал молодой сотрудник, которого заинтересовал мой случай. Он предложил заняться моим лечением. Готовый на все, я согласился. Он лечил каналы всех моих зубов. Позднее я ушел на войну с временными пломбами.

А Жана моя болезнь вдохновляла на создание стихов.

Недостойный поэт

Ты, как можешь, борешься с болью

И на ребенка походишь более

Или на зверя. Ко мне ты подходишь,

Глаз, полных упрека, с меня не сводишь:

«Ведь в карманах твоих уж, конечно, секретов немало,

Помоги же, всесильный поэт!»

Так глаза говорят — они тронуть могли бы и скалы,

Я не в силах помочь, разрывается сердце в ответ.

Этой ночью

Я в объятъях твоих этой ночью хотел бы уснуть,

Но ты стонешь, Жанно, и жестокая боль не проходит.

Меж тобою и мною незримый любви призрак бродит,

Я сквозь стену готов в простыне проскользнуть.

Твоя мерзкая болезнь

Ты шагаешь взад-вперед,

Ног твоих следы целую.

Боль же, что в тебе живет,

На себя взять не могу я.

Если б знал, какой напев

Пели феи королевам,

В замках усыпляя всех,

Пой я голосом сирены.

Погрузил бы в забытье

Эту боль я осторожно.

Но увы! Ничем ее

Успокоить невозможно.

Так пусть стократ воспета мной,

Живущая в устах прекрасных,

Когда пером взмахну я властно,

Уснет, довольная судьбой.

Ненормально

Когда Жанно от боли сам не свой,

Он как цветок, под пламенем поникший,

Иль мечущийся в клетке зверь лесной,

Которому сейчас весь мир чужд остальной.

Пакт заключить готов я с чертом иль с Всевышним,

Чтоб снова увидать ожившим

Того, кто радость воплотил собой.

Осенний олень

Пока твоя любовь любовь мне не открыла,

Считал, что правильно в игру играю я,

То старая игра была в «они» и в «я» —

Венера в Лувре, что на подиуме застыла.

Но то была тень тени, жил мертвец во мне,

Фавн бронзовый, в котором нет желанья,

Неистовство, на бедность подаянье,

Безумца семяизвержение во сне.

Так не вини ж меня за то, что жду в томленье

Я дара твоей юной красоты,

Когда со мною рядом дремлешь ты,

А я тобой любуюсь в упоенье.

Ах, пусть болезнь покинет твой альков

И мне вернет сей дар благословенный,

Чтоб не был я, как тот олень осенний,

Настороженно ждущий рога зов.

Прости меня (Глупее быть нельзя!)

Как часто жизнь несет страданье!

Жизнь — это лишь любовный круг.

Жизнь требует хранить молчанье,

И в ней нельзя ходить вокруг.

Нельзя идти ни перед нею,

Ни внутрь нее нельзя войти.

Сегодня я наказан ею.

О боль зубная, отпусти!

Жизнь может быть живой и мертвой,

Ты побежден иль победил.

Закрыл ты дверь свою сегодня,

Решил я — сердце ты закрыл.

Портрет

Соединившее нас небо, умоляю,

Пусть Жанно будет завтра здоров,

Пусть болезнь превратится в любовь,

И любовь эту я воплощаю.

Я был

Зачем же дантист ? Ведь есть

Все — фильмы, бюсты, любовь,

Но горестных мыслей не счесть,

И печально течет в жилах кровь.

Что я делал с тех пор, как я есть?

Каждый день, каждый миг, вновь и вновь?

Был художником, вот и вся честь.

Жан решил перенести на экран «Трудных родителей». Он нашел продюсера. Съемки должны были начаться в сентябре.

Да здравствует мой король

Я в сентябре прекрасный фильм снимаю,

Орлом взлетит он, над законами паря,

Как он волнует нас, как силы в нас вливает

Меня же Богом сделал он, хранящим короля.

Жан должен был осуществлять режиссуру, Ивонна де Бре — играть роль, написанную для нее, Марсель Андре, Габриэлла Дорзиа — свои роли, я — свою. Ни продюсер, ни оператор не хотели приглашать Алису Косеа на роль девушки. Они считали ее слишком старой и не обладающей необходимой для роли чистотой.

Жан рассказал о своем проекте Капгра, директору театра, где была поставлена пьеса «Трудные родители».

— Почему ты не сказал мне об этом раньше? Я хочу быть твоим продюсером.

— Потому что мы не можем пригласить Алису.

— Но это же ясно. Я все прекрасно понимаю. Я свяжусь с твоим продюсером.

Капгра стал главным инвестором фильма. Декорации готовы, приглашены актеры, операторы, технический персонал. Вдруг Капгра заявляет:

— Теперь или Алиса будет играть, или фильма не будет.

Все убиты. Что делать? Кто-то предлагает сделать пробы с Алисой. Пусть она убедится сама.

В назначенный день Алиса не явилась. Меня послали за ней. Она отказалась ехать, заявив, что делать пробы со мной, молодым дебютантом, естественно, необходимо, но она достаточно снималась в фильмах, чтобы обойтись без этого. Я возвращаюсь на студию. Жан звонит ей и объясняет, что пробы необходимы для оператора, чтобы он смог сделать хорошие крупные планы. Она соглашается. Я возвращаюсь за ней.

Оператор честно старается сделать ее моложе, используя газовую ткань, вырезанную и продырявленную бумагу. Во время просмотра Алиса находит себя прелестной, молодой, очаровательной.

Мы же считаем, что она выглядит, как Вольтер в Ферне[14].

Что делать? Нужно, чтобы кто-то сказал ей правду. Никто не решается.

Я беру это на себя, бросаюсь с головой в воду: отвожу улыбающуюся Алису в сторонку. Вскоре ее улыбка превращается в гримасу, потом исчезает совсем. Помня, как она относилась к Жану в последнее время, я отважился сказать ей все, даже то, что не следовало бы говорить женщине.

Она измучила Жана во время создания его новой пьесы «Пишущая машинка»: предлагала поставить третий акт на место второго, второй на место первого, не давала окончательного ответа, будет ли она играть в пьесе, считая, что ей лучше сыграть в «Парижанке», или в новой пьесе Салакру, или же в «Федре», или еще не знаю в каких других, — и все это она говорила, спокойно обмакивая сухарики в чай. Короче говоря, Жан совершенно упал духом. А этого я не мог допустить.

Декорации разобраны, контракты расторгнуты. О фильме не может быть и речи.

Мы с Жаном уезжаем в Сен-Тропе. Уже тогда это было экстравагантное место. Чтобы поддержать тон, нужно было соответственно одеваться. Мы остановились в маленьком отеле «Ле Солей», куда по ночам доносилась музыка с танцплощадки «Пальмира». Модная песенка называлась «Сомбреро и мантильи» в исполнении Рины Кетти.

Этот шум мешал Жану спать и работать. Мы перебрались в другой отель «Аиоли». Его хозяином был один из наших друзей, Ж.П. Хагенауэр. Номера в «Аиоли» со вкусом обставлены, и мы чувствовали себя здесь, как в особняке. Однажды утром к нам в отель зашли мои товарищи, одетые так, будто собрались уезжать, и сообщили, что они мобилизованы.

— Мобилизованы? Почему?

— Как почему? Ты не знаешь, что объявлена война?

Я ничего не знал. Мы с Жаном не читали газет и не придавали значения распространяющимся слухам.

— Но если вы мобилизованы, то и я, наверное, тоже.

— Какое у тебя мобилизационное предписание?

— Не знаю.

— У нас шестое.

Наверное, у меня такое же, так как мы примерно одного возраста. Мы решили ехать. По дороге остановились в Лионе. Все прервали отдых, свободных номеров в гостинице не было. В конце концов мы нашли один ужасный — с простынями, цветом и толщиной напоминающими картон.

Добравшись до площади Мадлен, я убедился, что не только мобилизован, но еще и опоздал на свой сборный пункт, находившийся в Версале. Я позвонил матери. Она была в отчаянии, и мне пришлось сделать крюк, чтобы проститься с ней. Как Жану, так и ей я предсказал, что вернусь через неделю. Я не верил фактам: войны не может быть. Это какой-то чудовищный обман. Я оставил машину Жана на одной из улиц Версаля, неподалеку от центра, и собирался сообщить об этом Жану, чтобы он ее забрал.

Опоздал не один я. Мне выдали военную форму, не сделав выговора. Офицеры жаловались, что у них мало легковых машин. Я предложил «Матфорд» Жана. Они с радостью согласились. На машину прикрепили фальшивый военный номер.

Вечером я вернулся в квартиру на площади Мадлен. Мы поужинали с Коко Шанель, которая изъявила желание быть моей «крестной». Я отказался, дав ей понять, что хотел бы, чтобы она была «крестной» всей моей роты, и она согласилась. Конечно, она хотела, чтобы я простил ей историю с «Трудными родителями».