Жизнь и смерть Эдуарда Берзина. Документальное повествование

Глава 3 Искать врагов народа

Чтобы реально оценить успехи Дальстроя в 1934 году, нужно представить, в какой общественно-политической обстановке происходили эти события. К тому времени за короткий срок в СССР были построены крупные заводы черной и цветной металлургии, машиностроения, энергетики, химии, заново созданы новые отрасли — тракторная, автомобильная, авиационная. Советская страна вышла в число крупнейших индустриальных держав мира.

В то же время, сельское хозяйство Советского Союза оказалось в этот период в состоянии глубокого кризиса. Насильственное объединение крестьян в колхозы привело к резкому уменьшению сбора зерна и сокращению поголовья скота. В 1933 году большинство зерновых районов страны охватил повальный голод. По подсчетам разных экспертов, за два года голодная смерть унесла от 3 до 6 миллионов человеческих жизней.

В эти годы в СССР был сделан последний шаг к установлению режима личной власти. Это относилось, прежде всего, к личной власти Сталина. Но не в меньшей степени режим личной власти формировался и на местах — в республиках, областях и административных районах.

Партийный аппарат ВКП(б) оформился в особую надстроечную структуру. Важнейшие функции управления перешли от советских органов к партийным. Сложилась разветвленная и очень мощная система карательных служб. Общественное сознание сформировалось в духе обязательной помощи этим органам, массового доносительства, стукачества.

Среди «успехов» Дальстроя (теперь уже — в кавычках) в 1934 году нельзя обойти молчанием и развернутые в тот период репрессии против работников предприятий и учреждений треста. Вначале в этих карательных операциях существовала одна организационная особенность. По всей стране этим занимались местные (краевые, областные) отделы ОГПУ. Поскольку на территории Дальстроя высшей карательной властью обладал Берзин как уполномоченный центрального аппарата ОГПУ, он решил не заводить в тресте отдела этой организации (предполагая, видимо, что размах этой деятельности будет не очень велик). Вместо самостоятельного отдела ОГПУ Берзин посчитал достаточным существование в рамках Управления Северо-Восточных лагерей сравнительного небольшого третьего отдела.

Сотрудники 3-го отдела Севвостлага вели следствие, большей частью по делам о правонарушениях среди заключенных. Иногда возникали дела по чисто уголовным преступлениям — воровство, разбой, убийства, которые совершали вольнонаемные. Дела политического характера, но 58-й статье Уголовного Кодекса, в 1932–1933 годах они заводили нечасто (мы называли, например, дело В. А. Ноблина).

Однако в 1934 году объем работы 3-го отдела стал увеличиваться, а направленность этой деятельности в значительной, мере изменилась. Теперь сотрудники этого отдела не столько боролись против уголовных преступлении, сколько стали выискивать среди вольнонаемных и заключенных Дальстроя «вредителей» и «врагов народа». Они проводили аресты и обыски в поисках «социально враждебных элементов». Допрашивали арестованных, оформляли на них «уголовные дела» для передачи в суд или во внесудебные органы.

В связи с возросшим объемом работы третьего отдела Севвостлага и увеличением количества дел, которые стали заводить на вольнонаемных, Берзин поставил перед Ягодой вопрос о создании в Дальстрое самостоятельного отдела ОГПУ, который бы не входил в лагерную структуру. Очень быстро этот вопрос был решен, и Берзин сообщил о нем особым приказом:

Общественная атмосфера в стране формировалась партийной пропагандой в этот период таким образом, что «врагов» нужно было искать всюду.

Массовые репрессии карательных органов после окончания Гражданской войны, когда вооруженная борьба советской власти со своими противниками уже закончилась, были начаты в 1928 году «Шахтинским делом». Это был первый крупный процесс над «вредителями» в промышленности. На скамье подсудимых оказались 50 советских горных инженеров и три немецких специалиста, работавших консультантами на угольных шахтах Донбасса. Суд завершился пятью смертными приговорами, остальные подсудимые получили значительные сроки заключения.

«Шахтинское дело» развязало руки ОГПУ, разветвленные органы которой), основываясь на тезисе Сталина об «обострении классовой борьбы», арестовали более двух тысяч специалистов различных отраслей промышленности. Большинство из них по постановлениям внесудебных органов было отправлено в лагеря. Несколько человек инженеров из этой волны репрессий попало в Вишерский лагерь. Берзин использовал их там на инженерных должностях, а затем некоторых из этих заключенных взял и на Колыму в Дальстрой.

В 1930 году ОГПУ инсценировало второй крупный судебный процесс — так называемой «Промпартии». Врагами народа на этом процессе были объявлены представители старой технической интеллигенции. Несколько человек, осужденных по процессу «Промпартии», также оказались на инженерных должностях в Дальстрое.

В том же 1930 году прошел процесс над учеными-экономистами, которым было предъявлено ложное обвинение в создании не существовавшей контрреволюционной Трудовой крестьянской партии.

Необоснованные репрессии против различных слоев интеллигенции, а также других социальных групп продолжались в Советском Союзе и после 1930 года. В 1932–33 годах ОГПУ провело карательные мероприятия против так называемого «Союза марксистов-ленинцев», квалифицировав его как контрреволюционную организацию. Постановлениями коллегии ОГПУ в несудебном порядке были привлечены к уголовной ответственности с назначением различных мер наказания 30 человек (М. И. Рютин и др.).

В 1933 году по сфабрикованным ОГПУ материалам Верховный Суд рассмотрел «дело о вредительстве на электрических станциях в СССР». Несколько десятков специалистов Московской, Челябинской, Златоустовской, Бакинской и других крупных электростанций получили различные сроки наказания с отбытием их в исправительно-трудовых лагерях.

Конечно, сотрудники карательных органов на Колыме в это время только осваивали методы фабрикации масштабных «дел» о «контрреволюционных заговорах» и тому подобных коллективных «вражеских вылазках». Они стремились демонстрировать свою бдительность и старание в поисках врагов советской власти.

И в 1934 году в Дальстрое прошла серия вначале небольших по охвату обвиняемых, но весьма политически раздутых процессов против местных «вредителей». Об итогах первого такого процесса говорит приказ, подписанный 2 апреля совместно директором Дальстроя Э. П. Берзиным и начальником Севвостлага Р. И. Васьковым, который в тресте также отвечал за работу с кадрами. Вот текст этого приказа:

Как известно, в июле 1934 года был образован Союзный Наркомат Внутренних дел, наркомом назначили Г. Г. Ягоду. В Дальстрое было создано соответствующее подразделение этого наркомата — отдел НКВД преобразованный из Отдела ОГПУ по Дальстрою. Его начальником стал П. Н. Куцерубов, уже некоторое время работавший в карательных органах на Колыме. Отдел развернул бурную деятельность по поиску «вредителей».

Вначале сотрудники отдела направили свои усилия по адресу, уже известному, — в Управление автотранспорта (УАТ), ведь в апреле там уже были разоблачены «вредители».

В конце августа отдел НКВД представил Берзину материалы, где доказывалась «засоренность аппарата УАТ классово-чуждыми и враждебными элементами». 25 августа директор треста вынес обсуждение этих материалов на заседание главного партийного органа Дальстроя — бюро его партийного комитета. Берзин, как мы помним, осуществлял партийную власть на территории треста, так как был назначен еще в 1932 году уполномоченным Далькрайкома ВКП(б). Он имел полную возможность диктовать коллегиальному партийному органу свою волю.

По докладу начальника отдела НКВД Куцерубова бюро парткома вынесло партийные взыскания начальнику УАТ и нескольким партийным руководителям этого управления за «потерю классовой бдительности». Материалы этого заседания были переданы в газету Дальстроя «Колымская правда», которая в ближайшем номере напечатала несколько корреспонденций на эту тему с общим заголовком:

«Враг еще жив! Больше бдительности! Крепче удар по врагу!»

Опубликованные материалы информировали читателей, что благодаря оперативным действиям отдела НКВД Дальстроя в автотранспорте треста «раскрыта и ликвидирована контрреволюционная подрывная террористическая организация». Далее сообщалось, что по материалам отдела НКВД якобы в состав контрреволюционной подрывной группы входили: старший диспетчер Салтыков Н. А. — сын крупного кулака-торговца, Климов Н. Я. — владелец частной фирмы автомашин в Ленинграде, Муравец С. И. — владелец слесарно-литейной мастерской, Арканов, Грачев, Балашов, Маргунов, относящиеся к группе подрывников, дезорганизаторов»⁶⁸.

Участников этой выдуманной сотрудниками отдела НКВД Дальстроя «контрреволюционной организации» судили, они получили от двух до пяти лет заключения в лагерях.

В августе же 1934 года Берзин в качестве уполномоченного НКВД СССР по Дальстрою издал приказ, где указал еще один адрес для поисков «врагов народа»:

Понятно, что «контрреволюционный элемент» нужно строго наказывать, что и потребовал Берзин в этом приказе от начальника дальстроевского отдела НКВД:

О результатах работы отдела НКВД действовавшего по указанию Берзина, общественность особого треста была проинформирована через газету «Дальстроевец» (ранее выходила под названием «Колымская правда»).

Под рубрикой «Из зала суда» газета сообщала: «Контрреволюционные элементы, пролезшие в административно-хозяйственный аппарат дорожного управления, вели преступную, хищническую и вредительскую деятельность с целью подрыва, разложения строительства дороги… Недавно хищники предстали перед судом. 45 врагов социалистической Родины держали ответ. Большинство из них имеет судимости в прошлом. Все они закоренелые контрреволюционеры…

Матерые контрреволюционеры, бандиты, воры, неоднократно судившиеся: Трубников А. П., Зайцев Г. В., Орлов А. И., Асанов И. В., Мичурин Н. Ф., Шатыбелко Б. К., Митин А. Д. приговорены к высшей мере социальной защиты — расстрелу. Остальные 34 обвиняемых приговорены от 2 до 11 лет лишения свободы. Обвиняемый Зиловянский А. М. судом оправдан»⁶⁹.

Таким образом, в течение 1934 года в Дальстрое прошла первая волна процессов, где бесхозяйственность, разгильдяйство, а в некоторых случаях элементарное воровство отдел НКВД по Дальстрою и директор особого треста Берзин — уполномоченные НКВД СССР смогли представить как намеренное вредительство и контрреволюционные действия «врагов народа».

В ноябре 1934 года, с последним пароходом, Берзин выехал в Москву. Ему предстоял отчет о ходе выполнения постановлений Политбюро от 1931 и 1932 года. Он надеялся на высокую оценку своей деятельности, а поэтому отправился в дорогу в отличном настроении.

На полпути Берзина из Нагаево в Москву ему стало известно о гибели 1 декабря одного из руководителем советской страны С. Кирова. Этот человек руководил коммунистами Ленинграда, являлся членом Политбюро и Секретарем ЦК ВКП(б), считался другом Сталина.

Как считают сейчас многие исследователи, убийство Кирова было организовано руководством НКВД СССР по личному указанию Сталина: ему нужно было физически устранить своего главного политического соперника. Кроме того, самим фактом этого убийства Сталин воспользовался, чтобы создать правовую базу для мгновенных расправ с оппозиционерами.

4 декабря центральные газеты СССР опубликовали следующее сообщение:

Чтобы придать видимость законности этого беззаконного документа, на следующий день в газетах опубликовали постановление ЦИК СССР о внесении соответствующих, изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик.

Убийство Кирова было немедленно использовано Сталиным для расправы с-инакомыслящими в партии, которые после высылки Троцкого из страны значительно ослабили сопротивление.

По прямому указанию Сталина были организованы судебные процессы над членами так называемых «ленинградского» и «московского» центров.

Этими судилищами Сталин попытался возложить ответственность за убийство Кирова на бывших участников оппозиции в партии и на кадры, возражавшие против установления в стране режима личной власти. За два с половиной месяца после 1 декабря 1934 года только в Ленинграде было арестовано 843 человека⁷¹.

Следствие по их делам проводилось с грубейшими нарушениями законности. Несмотря на широко применявшиеся сотрудниками НКВД «физические методы» следствия, фактических доказательств преступной деятельности обвиняемых получено не было.

Однако сразу после окончания 28 декабря 1934 года судебного процесса по делу так называемого «ленинградского центра» было заведено «дело ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы». НКВД включило в группу 77 человек. Поскольку доказательств их виновности не имелось, дело не стали направлять в суд, а оставили для рассмотрения в Особом совещании НКВД СССР. 16 января 1935 года ОСО вынесло постановление по этому делу. Председателем совещания выступил сам Нарком внутренних дел Г. Г. Ягода. В нем участвовали заместители наркома Я. С. Агранов, Г. Е. Прокофьев, Л. Н. Бельский, сотрудник наркомата П. П. Буланов и прокурор СССР И. А. Акулов.

Все обвиняемые были направлены в лагеря или сосланы. Впоследствии же их дела пересмотрели, и большинство было расстреляно.

Вот в такой атмосфере массовых репрессий, развернутых в стране на рубеже 1934–1935 годов, оказался в Москве директор Дальстроя Берзин. Однако он приехал туда вовсе не затем, чтобы удивляться чему-либо. Кадровый работник ОГПУ — НКВД, он прекрасно представлял себе кухню деятельности этих карательных органов.

Берзин ехал в Москву, чтобы отчитаться за три года нелегкого труда. Он рассчитывал, что Сталин оценит его старания, и надеялся решить назревшие проблемы дальнейшею освоения Колымы.

Ему все удалось. Тридцать пятый год стал его звездным часом. Но в эту же московскую командировку произошли события, может быть, тогда для Берзина не очень заметные, но впоследствии ставшие роковыми в судьбе первого директора особого треста.

Как самое яркое событие 1935 года биографы Берзина отмечают награждение его орденом Ленина весной того года.

Однако этому предшествовали два других события, тесно связанных с награждением и предшествовавших ему. Длительное время ученые и журналисты знали лишь об одном из них.

Речь идет о двух заседаниях Совнаркома СССР, в которых участвовал Берзин: там решались вопросы, поставленные им в ЦК партии и правительстве.

Первое заседание Совета Народных Комиссаров проходило 23 февраля 1935 года. В повестке дня вопрос был обозначен следующим образом: «О программе золотодобычи в 1935 году».

В то время добычу золота в стране вели самостоятельно два ведомства. Наибольшая часть добычи приходилась на гражданский Главк (Главное управление), носивший название «Главзолото». Его начальником был известный хозяйственник А. П. Серебровский. Одновременно он являлся заместителем Наркома тяжелой промышленности: именно в этот наркомат составной частью входил ею Главк.

Второй организацией, которая вела в стране добычу золота (независимо от Наркомтяжпрома), был Дальстрой. Как мы помним, он не входил ни в какой наркомат: по постановлениям ЦК компартии и правительства Дальстрой подчинялся только Центральному Комитету (то есть Сталину), а для прикрытия было обозначено, что он подчиняется Совету Труда и Обороны.

Понятно, что программа золотодобычи на 1935 год могла быть сформирована лишь с учетом возможностей обеих организаций, которые вели эту добычу. Как вспоминал начальник «Главзолота» Серебровский, в начале 1935 года «на заседании правительства были заслушаны доклады мой и тов. Э. П. Берзина, а затем было поручено специальной комиссии дать к следующему заседанию правительства проект мероприятий, нужных для дальнейшего развертывания золотой промышленности»⁷².

Наркомату тяжелой промышленности, где были сосредоточены все золотодобывающие предприятия, кроме Дальстроя, Совнарком установил программу 77,5 тонны. Дальстрою задание на 1935 год было установлено отдельно. Оно составило 8,5 тонны химически чистого золота.

Для обеспечения добычи благородного металла в утвержденном объеме Совнарком этим же постановлением выделял Дальстрою из своего резервного фонда на 1935 год дополнительно 107 миллионов рублей. Кроме того, еще миллион из средств Нарком-вода был ассигнован тресту целевым назначением — на покупку двух грузовых пароходов. Подписал постановление председатель СНК СССР В. Молотов.

Как видим, это постановление определило главную цель работы Дальстроя в 1935 году — количество золота, которое от него ждет ЦК партии, и дополнительные деньги, которые можно потратить на организацию добычи этого золота.

Однако за прошедшие три года работы Дальстроя Берзин увидел немало вопросов, которые могли быть решены также только на самом высоком уровне. К тому же, он мог похвалиться ЦК и правительству уже сделанным на Колыме. Поэтому Берзин добивается принятия специального постановления, которое бы зафиксировало успехи Дальстроя и его неотложные нужды: 16 марта 1935 года Совнарком принял такой документ. Его название было кратким, но всеобъемлющим: «О Дальстрое».

Постановление очень большое: шесть страниц. Выделим его главные моменты.

В первых абзацах дана оценка проделанной коллективом особого треста трехлетней работы. Мы приведем эту часть документа с небольшими купюрами, сохранив стиль.

Обратим внимание, что в этой — весьма пафосной части постановления ни слова не сказано о том, чьими руками все это сделано. Достижения Дальстроя — на 90 с лишним процентов — тяжкий труд заключенных, их потерянное здоровье, а нередко — загубленные жизни, В 1934 году в тресте работало 3690 вольнонаемных специалистов и более 32 тысяч заключенных. Конечно, правительство Советского Союза, говоря об успехах Дальстроя, стыдливо умалчивало о подобных «деталях».

После хвалебного раздела в постановлении Совнаркома перечислялись тридцать пять пунктов, каждый из которых начинался со слов «обязать», «утвердить», «выделить» и тому подобное. Из них четыре первых пункта ставили некоторые конкретные задачи перед руководством особого треста, а остальные поручали наркоматам и ведомствам обеспечить деятельность Дальстроя материальными, финансовыми и людскими ресурсами.

Поскольку главная задача треста в 1935 году (количество золота, которое следовало добыть) была определена предыдущим постановлением Совнаркома, то нынешний документ оставил две задачи, рассчитанные на перспективу. Первый пункт обязывал Дальстрой «для подготовки широкой эксплуатации золоторудных богатств Колымы… приступить к строительству обогатительной фабрики 1-й очереди».

Собственно, это был старый вопрос. Но подступиться к его решению до этого никак не удавалось. Речь шла о том, чтобы начать добычу рудного золота на Колыме.

Рудное золото — это, если упрощать ситуацию, такой металл, которые находится в очень твердых, неразрушенных породах. Его месторождения залегают, в отличие от месторождении россыпных (на которых до тех пор строилась вся добыча золота на Колыме), на достаточно больших глубинах. Если еще упростить сравнение, можно сказать так: металл из россыпных месторождений добывают на большой площади, но почти на поверхности земли. А металл из рудных месторождений добывают с небольшой площади, но зато со значительных глубин.

Из этих различий россыпных и рудных месторождений вытекают особенности технологических процессов при добыче золота. В первом случае — на россыпных месторождениях должно работать большое количество людей. Но они могут вести добычу практически вручную.

На рудных месторождениях без механизмов и машин золота не добудешь. Механизмы необходимы, чтобы вгрызаться в твердые породы, которые содержат золото, чтобы вести проходку горных выработок — шахт, штолен и т. п. Без машин золотосодержащую руду не поднимешь из глубины на поверхность земли. Наконец, извлечение металла из золотосодержащей руды — процесс гораздо более сложный, чем известная нам промывка песков на россыпных месторождениях. Такое извлечение требует работы довольно сложных машин. Система подобных машин называется обогатительной фабрикой.

Из сказанного следует, что для добычи золота на приисках — из россыпных месторождений, требуется, как минимум, большое количество рабочей силы. По мере отработки одних месторождений работников перемещают на другие.

Для добычи золота на рудниках — из рудных месторождений, требуется, прежде всего, довольно сложная техника и небольшое количество рабочей силы. Но эти рабочие должны быть весьма квалифицированными — специально обучены работе на сложной технике. Контроль за технологическим процессом должны вести также высококвалифицированные инженеры.

В нервом случае основные затраты — на содержание и быт большого количества рабочих. Во втором — на технику, строительство фабрики и рудника. И — на высокую квалификацию персонала.

Как видим, свои достоинства и сложности имеют оба способа добычи металла. В добыче рудного золота привлекает стабильность производства, его территориальная ограниченность. Геологи Билибин и Обручев, в конце 20-х годов давшие общенаучный прогноз распределения месторождений золота по Колыме, знали только об одном рудном месторождении — оно было названо Среднеканской жилой. Билибин очень верил в свои теоретические построения, которые в то время еще только вызревали в его сознании. Поэтому он придавал важное значение Среднеканской жиле, хотя данные ее разведки были очень невелики. На эту жилу Дальстрой и был сориентирован в 1931 году в постановлении ЦК ВКП(б) «О Колыме».

Однако предположения Билибина не оправдались. Среднеканская жила оказалась бедным месторождением. Но геологи Дальстроя кашли еще одно рудное месторождение золота — Утинское. Оно располагалось около притока реки Колымы — крошечной речки Утинки. И вот теперь, уже в начале 1935 года, Совнарком поручал особому тресту начать строительство промышленного комплекса на этом, новом рудном месторождении.

Второй пункт правительственного постановления обязывал Дальстрой «максимально форсировать разведки на олово с тем, чтобы одновременно с разведкой уже в 1936 году приступить к добыче руды».

Постановление Совнаркома намечало совершенно новое направление в деятельности особого треста — добычу олова. Ведь вначале, мы помним, трест создавался для добычи золота. Но в середине 30-х годов в стране развернулась широкая индустриализация. Крупные заводы европейской части Союза наращивали выпуск автомашин и гусеничной техники, которая шла в народное хозяйство, но, главным образом, для оснащения набиравшей сил Красной Армии. Вот для этих-то машин и потребовался такой материал как олово. Оно шло на изготовление подшипников, без которых не могли работать моторы.

На территории Дальстроя геологи нашли рудное месторождение олова. Теперь предстояло срочно организовать добычу там стратегического металла.

В постановлении Совнаркома, мы говорили, многим наркоматам и ведомствам поручалось обеспечить Дальстрой различного рода ресурсами для выполнения его всех, теперь уже расширившихся, задач. Характерен последний, 35-ый пункт этого документа: «Ответственными за выполнение настоящего постановления являются:

в наркоматах — Народные Комиссары,

в край- и облисполкомах — председатели их,

и в остальных организациях — руководители последних».

Подобная запись напоминала и Наркомам и местным властям в краях и областях об особом, чрезвычайном характере той организации, о которой шла речь в документе, — Дальстрое. Нар-комы лично отвечали за поставку особому тресту гвоздей, строительного леса и всего, что предписывалось постановлением.

Конечно, такой документ говорил очень многое о Дальстрое и его директоре тем, кому было положено его читать. Но это был очень узкий круг: на постановлении стоял гриф «секретно». А Берзину требовалось публичное признание.

И через неделю после выхода постановления Совнаркома, 22 марта, ЦИК СССР принял постановление, которое на следующий день опубликовали центральные газеты. «За перевыполнение программы 1934 года по добыче золота» орденами и медалями была награждена большая группа руководителей, причастных к этой добыче, а также специалистов и рабочих золотодобывающей промышленности.

Почти вся первая страница газеты «Правда» была занята фотографиями награжденных и текстами постановлений. Самой крупной была фотография Наркома тяжелой промышленности Орджоникидзе. Две, немного меньшего размера, — его заместителя, непосредственно отвечавшего за добычу золота предприятиями наркомата, Серебровского и — Берзина. Теперь он стоял в одном ряду с Наркомом и его заместителем. И наградили их с Наркомом одинаковыми орденами — Ленина, а Серебровского — только орденом Красной Звезды.

Конечно, номер газеты с фотографиями и текстом постановлений о награждении в те времена был очень читаем. Несколько экземпляров сохранилось в музеях и библиотеках до наших времен. Упоминают о нем ученые и журналисты, пишущие о том времени. Но никто почему-то не обратил внимания на то, как названы в постановлениях предприятия, где работали награжденные. Рядом с большинством фамилий награжденных стояли названия трестов, входивших в Наркомат тяжелой промышленности: «Востокзолото», «Лензолото» и так далее. Это постановление называлось «О награждении работников золотодобывающей промышленности».

Следом за ним стоял другой документ — постановление, озаглавленное «О награждении работников «Колымзолото». Далее перечислялись фамилии награжденных работников Дальстрой, начиная с Берзина. Но ведь в стране не существовало организации с названием «Колымзолото». Но зато был особый трест «Дальстрой», подчинявшийся Политбюро ВКП(б). Именно его работники были названы в этом постановлении. Зачем понадобился мошеннический фокус с заменой названия в газете? Почему не сказать правду?

Долго пришлось искать ответ на эти вопросы. Только перелистав центральные газеты тех лет, можно понять, что само название «Дальстрой» было запрещено публиковать тогда в открытой печати. В редких публикациях (даже Берзин опубликовал корреспонденции в «Правде» и «Известиях») называлась лишь география треста: Колыма, Нагаево, Магадан, Среднекан. Но никогда не упоминалось, что в тех местах действовал Дальстрой. Слишком особый характер носила его деятельность, и слишком необычна была его подчиненность. Вот поэтому даже в постановлении ЦИК — высшего официального органа государственной власти СССР — для публикации в газетах вынуждены были написать ложь. Слово «Дальстрой» напечатать было в то время нельзя: секрет. Вот и придумали — «Колымзолото». Ведь похоже на «Лензолото» и подобные гражданские тресты.

Вскоре в Кремле были вручены ордена. Там же — сделаны фотографии награжденных труппами.

Но на этом поездка Берзина в Москву не завершилась. Была еще одна фотография, сделанная во время той командировки, — Директор особого треста многократно бывал в здании НКВД на Лубянке: там он решал вопросы, связанные с лагерем и работой дальстроевского отдела НКВД. Заходил он и к Г. Г. Ягоде. С наркомом его связывали многие годы совместной работы в ВЧК и ОГПУ. Когда Берзин перед отъездом из Москвы зашел попрощаться, Ягода вызвал в кабинет наркомовского фотографа. Коллеги обнялись, щелкнул затвор фотоаппарата. Через час нарком вручил Берзину готовый снимок и тут же сделал надпись: «Дорогому Эдуарду Петровичу Берзину от Г. Г. Ягоды».

Фотографию директор треста увез на Колыму. Конечно, он ее показывал своим сотоварищам в Нагаево: не каждый может запечатлеться в обнимку с Наркомом внутренних дел. Но через несколько лет эта фотография сыграла свою роль в совсем иных обстоятельствах.

Нужно отметить еще одно событие, которое произошло во время почти полугодового пребывания Берзина в Москве. Он знал, что торгпредство Советского Союза в Голландии уже в течение ряда месяцев, по поручению правительства, вело переговоры с одной из судоходных компаний о закупке для Дальстроя нескольких океанских пароходов. Когда же директор треста попытался выяснить детали этого контракта, в Совнаркоме довольно быстро решился вопрос о командировке Берзина в Амстердам.

Он пробыл в Голландии недолго, всего несколько днёй. Оказалось, что покупка двух судов была уже оформлена, третье он выбрал сам. Там же, в Амстердаме, Берзин придумал названия пароходам. Первый был назван фамилией любимого наркома — «Ягода». Два других стали называться «Джурма» и «Кулу». Названия этих колымских речек засели в памяти Берзина, который все последние месяцы работал с документами о настоящем и будущем Дальстроя: колымские геолога обещали в бассейнах этих рек хорошее золото.

Та короткая заграничная командировка тоже через три года аукнется Берзину неожиданной стороной. Но это будет потом. А в — тот год директор особого треста только радовался своим иностранным приобретениям. 26 сентября, обогнув половину земного шара, к причалу Нагаевского порта подошел первый из купленных пароходов — «Ягода». Берзин отметил это событие приказом:

«Судно находится в полной исправности состояния, и команда готова приступить к работе на основной линии Нагаево — Владивосток».

Еще через три месяца, после прихода остальных судов, директор треста написал в годовом отчете для Политбюро:

«Эти три парохода являются наиболее крупными и быстроходными в гражданском Тихоокеанском флоте».

Создав свой океанский флот, Берзин вывел Дальстрой в число наиболее влиятельных «морских» собственников в бассейне Тихого океана.

1935-й год Колыма начинала без Берзина. Еще осенью 34-го, перед отъездом в Москву, он позаботился, чтобы в его отсутствие рычаги управления огромной и сложной машиной особого треста оказались в надежных руках.

В конце октября 1934 года по вызову Берзина в Нагаево прибыли З. А. Алмазов и И. Г. Филиппов. Первый работал в Московском представительстве Дальстроя и занимал должность помощника директора треста, это был кадровый чекист: еще на Вишере он являлся заместителем Берзина. После образования Дальстроя перешел в его Московское представительство. А вскоре был назначен по совместительству помощником начальника ГУИТЛ (затем переименован в ГУЛАГ)⁷⁴.

С отъездом Берзина в Москву Алмазов стал исполняющим обязанности директора треста.

Филиппов тоже был хорошо известен Берзину: он возглавлял Вишерский лагерь. В Нагаево 13 ноября произошла смена руководства Севвостлага: Филиппов принял должность начальника этого управления⁷⁵ от своего предшественника Васькова.

Уже через две недели, ознакомившись с положением дел в лагерях Дальстроя, Алмазов и Филиппов были вынуждены издать 28 ноября грозный совместный приказ. Вот его текст:

Подобная характеристика быта заключенных и условий их содержания в лагерях, данная в приказе непосредственных начальников этих лагерей, наглядней всего демонстрирует фальшивый характер отдельных либеральных жестов, время от времени производившихся Берзиным.

Директор особого треста не забывал делать такие жесты регулярно. Так, например, в упоминавшееся постановление ЦИК от 22 марта 1935 года, которым Берзин был награжден орденом Ленина, но его предложению были внесены пункты, касавшиеся заключенных: пятеро были досрочно освобождены из лагеря, а с девятерых снята судимость, они восстанавливались в правах.

Конечно, кое-какой интерес в этом мероприятии был у директора треста и свой. Например, он назначил опытного специалиста М. А. Эйдлина главным инженером горного управления Дальстроя. Но у того за плечами была судимость: в 1929 году коллегия ОГПУ дала ему большой срок по 58-й статье. «Контрреволюционер». Эйдлин отбывал срок на Соловках, потом в Дальлаге. За хорошую работу был досрочно освобожден и приехал на Колыму. Берзин сразу его заметил: в Дальстрое оказалось не так много опытных горняков-организаторов. Но судимость, висевшая на Эй длине, не украшала и директора треста, выдвинувшего бывшего «контрреволюционера» на ответственный пост. Так что снятие судимости с этого человека было не просто жестом доброй воли Берзина, по и попыткой обезопасить себя в случае каких-то осложнений.

Говоря о кадровой политике Берзина, нельзя обойти молчанием весьма запутанную, прямо скажем, даже таинственную историю появления и пребывания на Колыме группы ленинградских чекистов, осужденных в связи с убийством Кирова в Ленинграде в декабре 1934 года.

Как известно, сотрудники Ленинградского управления НКВД вели следствие по факту этого убийства лишь в первый день, когда оно произошло, Уже утром следующего дня, 2 декабря 1934 года, из Москвы специальным поездом в Ленинград прибыли Сталин, Молотов, Ворошилов и Жданов.

В числе сопровождающих были заместитель наркома НКВД Я. С. Агранов и работник ЦК ВКП(б), заместитель председателя комиссии партийного контроля Н. И. Ежов, ставший затем одним из секретарей ЦК ВКП(б), а потом сменивший Ягоду в должности Наркома внутренних дел. Тотчас по прибытии они отстранили начальника Ленинградского УНКВД Ф. Д. Медведя от работы, а на следующий день он был снят с должности. По указанию Сталина Агранов и Ежов провели в Ленинграде основную часть следствия.

29 декабря Военная Коллегия Верховного суда СССР приговорила «террористическую группу» из 14 человек, куда якобы входил непосредственный убийца, к смертной казни, этих людей расстреляли немедленно.

Как мы уже отмечали, за убийством Кирова последовали массовые аресты. В течение 1935 года прошло еще несколько политических процессов. Среди них как-то затерялся (хотя сообщение в газетах и было) процесс над теми, кто непосредственно отвечал за охрану Кирова — над руководящими сотрудниками Ленинградского управления НКВД. 23 января 1935 года та же коллегия Верхсуда рассмотрела дела по обвинению этих лиц. На удивление, все они получили очень мягкие приговоры, как сказано в тексте, «за преступно-халатное отношение к своим обязанностям»⁷¹.

Медведь и его заместитель И. В. Запорожец получили по 3 года заключения в лагере. Такой же срок суд определил А. А. Губину.

Еще шестерых — Ф. Т. Фомина, А. С. Горина-Лундина, Д. Ю. Янишевского, А. А. Моссвича, А. М. Белоусенко и П. М. Лобова — осудили на срок в два года. Лишь один сотрудник УНКВД М. К. Бальцевич получил 10 лет лагеря, и то лишь потому, что допустил, как сказано в приговоре, «ряд противозаконных действий при расследовании дел».

Вот после этого притвора и началось самое интересное. Ни один из названных ленинградских чекистов в лагеря не был отправлен. Всех их, кроме Бальцевича, Ягода направил в Дальстрой для устройства на работу на руководящие должности.

К сожалению, пока не разысканы документы, позволяющие представить, кто непосредственно принимал такое решение. Можно только предположить, что сделал это Ягода персонально, может быть даже скрыв такой ход событий от Сталина. Ведь последний очень не любил, когда оставались в живых свидетели каких-то темных дел.

Если же верны предположения исследователей о том, что убийство Кирова произошло по указанию Сталина, то непосредственными организаторами сложной комбинации, в которую был вовлечен убийца, могли быть только кто-то из перечисленных ленинградских сотрудников НКВД. Наиболее вероятным организатором этого темного дела считается Запорожец, навязанный Ежовым в заместители Медведю.

В то же время и Медведь, и Запорожец были многолетними соратниками Ягоды по работе в карательных органах. Так, например, с Медведем еще с 1920 года Ягода работал в коллегии ВЧК под руководством Дзержинского. Да и других осужденных чекистов он знал хорошо: все они были не рядовыми сотрудниками второго по важности после Москвы — Ленин градского управления НКВД.

И вот эти-то преступники, которые по приговору суда должны отбывать наказание в лагере, в июне 1935 года, сразу с открытием навигации, прибыли в Нагаево. Однако прибыли они вовсе не как заключенные: некоторые приехали даже с семьями.

По прибытии каждый получил хорошую должность, жилье, которое полагалось вольнонаемному руководящему составу, и, конечно, соответствующий должности оклад. Начальник Ленинградского управления НКВД Медведь получил должность помощника начальника Оротуканского горнопромышленного района. Вместе с женой он поселился в отдельном доме в поселке Оротукан, который был центром этого горняцкого района.

Заместитель Медведя по Ленинграду Запорожец стал заместителем начальника только что организованного Управления дорожного строительства (сокращенно УДС) Дальстроя в поселке Мякит. Потом Управление переехало в новый поселок Ягодный.

Конечно же, такие должности Берзин предоставил им, получив детальные совершенно секретные указания наркома Ягоды. Ведь осужденные ленинградские чекисты были назначены не только на руководящую хозяйственную работу. Нескольких человек из этой группы Берзин направил на работу в дальстроевский отдел НКВД который выполнял функции областного Управления НКВД. Так, Горин-Лундин (в Ленинграде был начальником оперативного отдела НКВД на Колыме стал заместителем начальника отдела НКВД Дальстроя. Мосевич и Лобов заняли должности начальников ведущих подразделений этого отдела. По-существу, все руководство работой этого карательного органа, призванного искать и ловить «врагов народа» в Дальстрое, было отдано в руки осужденных бывших ленинградских чекистов. Для видимости в приговоре суда им загасали сроки для отбывания в лагерях, а по существу просто перевели из одного территориального управления НКВД — в другое.

Сохранились воспоминания о том времени одного из старейших геологов Колымы Б. И. Вронского. По своей работе геолога он часто бывал в тех поселках, где жили и работали некоторые из ленинградских чекистов. Вронский много раз встречался с ними, бывал в гостях. Чтобы наглядно представить, как эти чекисты отбывали назначенные им сроки «заключения в лагерях», можно обратиться к воспоминаниям Вронского. Он писал:

Можно лишь предполагать, что сладкую жизнь своим ленинградским друзьям, а возможно, и соучастникам операции по уничтожению Кирова устроил нарком Ягода. И сделал он это втайне от Сталина и других членов Политбюро. Например, Н. С. Хрущев не знал, что эти люди были на Колыме, да еще и при хороших должностях. Он считал, что Медведь и Запорожец отправлены отбывать наказание в Якутию на Ленские прииски⁷⁹.

Думаю, Хрущев не просто перепутал географию: так его информировали сотрудники НКВД. Они так действительно считали, пот ому что в карательном наркомате никто кроме Ягоды и Берзина не знал правды об этих людях.

Ленинградские чекисты, возглавившие дальстроевский От-дел НКВД, внесли в его работу размах и жесткость карательных операций, ставших уже характерными для центральных областей страны. Этот отдел стал находить в производственных коллективах Дальстроя все больше и больше «вредителей» и «контрреволюционеров». Конечно, это мешало работе коллективов, и некоторые руководители неодобрительно отнеслись к такого рода инцидентам.

Однако волна репрессий в стране нарастала. Берзин, вернувшийся осенью 1935 года из Москвы, прекрасно это знал. И он оперативно отреагировал на нежелательное сопротивление репрессиям со стороны руководящих работников и специалистов треста. 9 декабря 1935 года он направил во все производственные управления и предприятия Дальстроя «закрытое письмо». Подпись под документом стояла: «Уполномоченный НКВД СССР по Колымскому району». Приведем его текст:

Надо обратить внимание, что в процитированном документе Берзина говорится о том, что сопротивление карательной деятельности сотрудников местного Отдела НКВД оказывали и хозяйственные руководители и даже работники ОЛПов, то есть лагерной системы. В этом факте весьма наглядно проявилось четкое разделение сферы деятельности этих трех самостоятельных частей Дальстроя:

1) хозяйственной, т. е. руководителей предприятий,

2) лагерной, то есть сотрудников УСВИТЛ,

3) отдела НКВД.

Дело в том, что у работников каждой сферы были свои задачи деятельности. И если у первых и вторых эти задачи хотя бы сходились в одной общей точке (но — не совпадали), то задачи деятельности сотрудников отдела НКВД объективно мешали работе предприятий лагеря.

Задача хозяйственных руководителей — выполнение, а еще лучше — перевыполнение производственного плана, эти руководители заинтересованы в том, чтобы предприятие было укомплектовано полным штатом рабочих и специалистов — заключенных и вольнонаемных. Чтобы и те и другие были накормлены, обуты и одеты, чтобы их отдых позволял им восстановить свои силы для нового рабочего дня. То есть для хозяйственника и те и другие — лишь рабочая сила для выполнения плана.

Но если быт (питание, отдых и т. п.) вольнонаемных организовывал тоже хозяйственный руководитель, то в отношении заключенных здесь вступала в права уже лагерная администрация — штатные работники УСВИТЛа. Их задачи — прежде всего, изоляция преступников (подлинных или мнимых) от окружающего мира, а уже во вторую очередь, организация быта (питания, отдыха и т. д.) этих людей. Для лагерной администрации заключенные — это наказанные преступники, которым работники УСВИТЛа обязаны обеспечить отбытие наказания.

Если лагерная администрация так кормила заключенного, что он был способен выполнять производственную норму, им были довольны и хозяйственный руководитель и охранники. Если же заключенный норму на производстве не выполнял, хозяйственник был им недоволен, потому что все предприятие могло не выполнить план. А это уже угрожало наказанием самому хозяйственнику.

Сведения о слабой работе заключенного поступали в лагерь. Лагерная администрация наказывала такого заключенного уменьшением пайка. Человек ослабевал и работал еще хуже. Соответственно его еще хуже кормили. Так могло продолжаться до тех пор, пока заключенный не умирал от истощения и упадка сил. Хотя в принципе ни его хозяйственный начальник, ни лагерная администрация не ставила цель уничтожить этого человека. Такова была система принудительного груда. Она требовала, чтобы заключенный, как машина, работал хорошо, без сбоев и остановок. Если же начинались сбои — в дело вступали строгие инструкции карательной системы, которые предписывали УСВИТЛу наказывать заключенного — «испортившуюся машину».

Конечно, как в любой системе, в лагерной администрации работали разные люди. Встречались звери, которые получали удовольствие от того, что могли уничтожать заключенных, издеваться над ними, инструкция разрешала охране стрелять в заключенного в случае нарушения им границ зоны, попытки побега и тому подобное. Конечно, охранников и воспитывали в таком духе, что они начинали считать политических, заключенных «врагами народа». Однако беспричинные убийства заключенных охраной отмечались редко.

Что же касается расстрелов, о которых есть свидетельства в воспоминаниях бывших заключенных, то это уже деятельность не лагерной администрации, не Управления лагерей, а совсем другой, самостоятельной структуры — местного отдела (впоследствии — Управления) НКВД. От сотрудников этого отдела (Управления) служебные обязанности, как мы говорили, требовали искать и выявлять всяческих «врагов» советской власти — среди и вольнонаемных и заключенных. Поскольку таких реальных врагов к началу 30-х годов в стране почти не осталось, отделы и управления НКВД чтобы оправдать свое существование, стали их выдумывать.

Выше мы рассказывали о нескольких «делах» выдуманных «вредителей», которые дальстроевский отдел НКВД организовал на предприятиях и в управлениях треста. Конечно, подобные мероприятия сотрудников этого отдела вносили сумятицу в жизнь производственных коллективов, серьезно мешали работать.

Кое-кто из руководителей проявил недовольство бурной деятельностью местных чекистов. Но мы видели, как Берзин, пользуясь мандатом уполномоченного НКВД на территории Колымы, тотчас вмешался в этот конфликт: недовольные были наказаны, от остальных он потребовал «обеспечить поддержку и авторитет» своему карательному отделу.

Пребывая одновременно в нескольких должностях, совмещая в одном лице партийную, административную, хозяйственную и карательную власть, Берзин хорошо понимал, что главная его задача — непрерывно увеличивать добычу золота. Ради нее — лагеря и стройки, автодорога и морской порт, пароходы и все остальное. Поэтому в 1935 году он произвел в структуре треста некоторые изменения с тем, чтобы улучшить руководство золотодобывающей отраслью в Дальстрое.

Дело в том, что геологи открывали все новые и новые месторождения. В 1935 году количество полигонов, на которых шла добыча благородного металла, значительно увеличилось. На левом берегу реки Колымы, куда еще только-только дотянули автодорогу, уже действовали крупные прииски Партизан, Ат-Урях, Хатыннах, Штурмовой.

Берзин разделил единое Горное управление на два самостоятельных, назвав их Южное и Северное. В Южное горнопромышленное управление (ЮГПУ) вошли старые прииски, растянувшиеся по правому берету Колымы и ее притоков: Среднекан, Борискин, Пятилетка, Юбилейный, Холодный, Таежник. А молодые прииски, расположенные на левобережье Колымы, были объединены в Северное горнопромышленное управление (сокращенно: СГПУ).

Директор треста форсировал работу по подготовке к эксплуатации первого на Колыме месторождения рудного золота. Оно называлось Утинским, так как находилось вблизи впадения речки Утинки в Колыму. Как мы помним, пуск Утинского месторождения был записан в постановлении Совнаркома.

Но это месторождение было расположено на некотором расстоянии от проложенной автотрассы. Причем, по маршруту возможного проезда к Утинке возвышались крутые сопки, через которые нужно было перевалить, то есть сделать перевал. Сохранились воспоминания одного из строителей Утинского ответвления от главной автотрассы.

Николай Эдуардович Гассельгрен — дипломированный инженер-строитель. Как вольнонаемный, по договору, подписанному в Московском представительстве Дальстроя, в 1934 году прибыл в Нагаево и был определен на работу в одну из дорожных дистанций Управления дорожного строительства.

В приведенном отрывке воспоминаний Гассельгрена очень характерны последние слова. Образованный, неглупый инженер убежден, что мягким в те годы руководителю нельзя было быть. И что «панибратство» между вольнонаемными и заключенными недопустимо. А ведь это говорит человек, который через год, по фальшивому обвинению берзинского отдела НКВД, сам оказался под следствием, в камере предварительного заключения Магаданской тюрьмы.

Оголтелая пропаганда тех лет оболванивала умных людей. Казалось бы: вот он — Н. Э. Гассельгрен на своем горьком опыте должен понять, как непрочен, эфемерен в те годы был рубеж между вольнонаемным и заключенным. Еще вчера он командовал тысячей заключенных, а сегодня, не совершив никакого преступления, по капризу сотрудников этого самого отдела НКВД сам — за решеткой. Значит, сегодня уже те, кто остался на воле, не должен допускать «панибратства» с Гассельгреном? И он такие нормы поведения, такую нравственность считает нормальными.

Видно, многолетняя мощная пропаганда так уродует, калечит психику человека, что тот не верит даже своей собственной трагедии. Но верит — лживой пропаганде.

В воспоминаниях Гассельгрена есть еще один эпизод, который подчеркивает нелепость и противоестественность морали, разделившей в те годы советское общество на «чистых» и «нечистых». Он так описывает этот эпизод.

Смотрите, какую парадоксальную ситуацию вырисовывает приведенный отрывок воспоминаний. Гассельгрен с большим уважением пишет о Запорожце, ведь тот — его непосредственный начальник. Да еще — премирован, да еще — получил повышение по службе. Но не знает Гассельгрен, что в приговоре суда по делу Запорожца записано: «три года заключения в лагерях». И если бы не доброта Ягоды к своему другу, сидел бы Запорожец в лагере. А с заключенным Гассельгрен не допустил бы панибратства!

Но не знает добросовестный и обманутый советской пропагандой Гассельгрен, что Запорожец где-то числится заключенным. И он восхищается этим человеком: ведь как человек Запорожец не изменился оттого, посадили его за колючую проволоку или же он остался на свободе.

В этих воспоминаниях упоминается новое назначение Запорожца. Действительно, в конце 1935 года Берзин своим приказом утвердил его в должности начальника УДС. А незадолго перед этим получил подобное повышение коллега Запорожца по Ленинграду: 5 сентября Ф. Д. Медведь был назначен начальником только что образованного Южного горнопромышленного управления с центром в Оротукане.

Что представляли собой такие горняцкие поселки, расположенные вдоль автотрассы, говорит краткая характеристика, данная в отчете Дальстроя за 1935 год.

Понятно, что из девятисот с лишним жителей поселка Оротукан большинство составляли заключенные, бараки которых были выделены в отдельную «зону». В те годы, правда, в большинстве небольших поселков, в отличие от Нагаево-Магадана, подобные «зоны» еще не всегда были обнесены рядами колючей проволоки с охранными вышками. Зачастую лагерная зона была отделена от домиков вольнонаемных работников каким-нибудь примитивным забором из жердей. В иных же случаях не имелось и такой загородки: жилье вольнонаемных и заключенных располагалось буквально рядом.

На побережье Охотского моря в 1935 году Берзин продолжал политику колонизации за счет заключенных-бытовиков и уголовников, примерной работой и поведением заслуживших условно-досрочное освобождение из лагеря. В течение года был колонизирован 291 заключенный. Для 219 человек с «материка» привезли семьи. В отчете за тот год говорилось следующее:

У колонистов прибрежных поселков в хозяйствах имелось 68 коров, 5 быков, 51 теленок, 37 лошадей, 6 волов, 101 свинья и 152 ездовые собаки. В течение года колонисты выловили и сдали в магазины Дальстроя 18 072 центнера рыбы. Они собрали 31 тонну картофеля, 57 тонн капусты и 84 тонны других овощей, произвели 1369 кг мяса, 1006 кг масла, 10 576 литров молока, 1973 кг творога, 2881 кг сметаны. Таким образом, своим трудом колонисты обеспечивали значительную часть продуктов питания для собственного потребления и кое-что давали для других предприятий треста.

Кроме колонистов, которых освобождали досрочно, ежегодно из лагерей Дальстроя после отбытия полного срока заключения выходило несколько тысяч человек. Например, в 1933 году таким путем было освобождено 3401 человек⁸⁵. В 1934–35 годах — еще больше. Многие из освободившихся хотели бы остаться на Колыме, так как оплата труда вольнонаемным здесь была повышенная.

Однако многие остающиеся после освобождения бывшие заключенные создавали для руководителей Дальстроя сложные проблемы. Во-первых, жилье: хотя бы относительно благоустроенных жилых помещение в Нагаево и поселках на трассе не хватало даже для тех, кто приезжал из центральных районов страны, заключив индивидуальный договор с трестом.

Во-вторых, далеко не все из освобождающихся имели специальности, в которых предприятия Дальстроя испытывали необходимость. А рядовыми рабочими в дорожном строительстве или на приисках было гораздо выгоднее и проще иметь заключенных, которые не могли требовать для себя каких-либо особых условий. Поэтому 21 октября 1935 года Берзин утвердил инструкцию «О порядке приема на работу освобожденных из лагеря».

Инструкция устанавливала строгие правила: «Оставление на постоянной работе в системе Дальстроя освобожденных из лагеря разрешается на следующих условиях: 1) если данный освобожденный необходим для использования на работе в качестве служащего или квалифицированного рабочего; 2) если освобожденный выразил желание работать в зреете не менее трех лет»⁸⁶.

В 1935 году пароходы привезли в Нагаево еще почти двадцать тысяч заключенных. Поэтому, несмотря на освобождение из лагерей нескольких тысяч человек, лагерный контингент в тресте еще вырос и достиг к концу года 44 601 человек⁸⁷. В течение года было создано несколько новых подлагпунктов и командировок — в основном на новых приисках и дорожных дистанциях. Для охраны этих лагерных зон в Дальстрой прибыло пополнение стрелков из демобилизованных красноармейцев и 58 обученных собак⁸⁸.

Прибывшие контингенты заключенных Берзин направлял на добычу золота и на Утинку, где начиналось строительство первого горнорудного предприятия.

Автодорога перекинулась на левый берег реки Колы мы. УДС под руководством Запорожца довела дорожное плотно до 604-го километра, где располагался западный фланг приисковых полигонов. Здесь, у ручья с ласковым названием Ягодный, дорожники поставили первые домики поселка. Впоследствии этот населенный пункт стал центром одного из самых крупных горнодобывающих районов золотой Колымы.

По трассе непрерывным потоком из Нагаево шли автомашины с грузами для приисков, хорошее снабжение увеличенных контингентов заключенных позволило почти в два раза перевыполнить установленный Совнаркомом план добычи золота. Дальстрой в 1935 году уже в августе выполнил плановое задание, утвержденное ему Совнаркомом на мартовском заседании, когда Берзин вместе с Серебровским выступали там с докладами.

11 сентября из Нагаево в Москву ушла зашифрованная телеграмма:

Копию этой телеграммы директор Дальстроя отправил во Владивосток первому секретарю Дальневосточного крайкома ВКП(б) Лаврентьеву. С этим человеком Берзин подружился осенью 1932 года в Москве, в ЦК партии, когда на заседании Политбюро обсуждался вопрос о Дальстрое. Именно тогда, чтобы сделать директора особого треста единоличным правителем Колымы, его назначили «уполномоченным» Далькрайкома партии и Далькрайисполкома, хотя ни в каких уставах и конституциях такие должности не значились.

1 октября работы на горных полигонах были завершены. Трест сдал 16 тонн 326 килограммов благородного металла — в шлихе[16]. Из Москвы пришла правительственная телеграмма:

Это была первая телеграмма на имя Берзина с такой подписью. Потом будут и другие. Нынешняя прибавила ему уверенности, в какой-то мере успокоила. Ведь в стране нарастал мощный вал массовый репрессий. И до Колымы пока докатывались лишь их отзвуки.