Жизнь Леонардо. Часть третья.(с иллюстрациями)

Рафаэль

Бастиано да Сангалло, сын Антонио и племянник Джулиано Сангалло, знаменитого архитектора, работал вместе с маэстро Перуджино над росписью церкви святой Аннунциаты. Учеником он был беспокойным, и нередко у него случались «философские» кризисы. Тогда он бросал живопись и принимался изучать доктрины гуманистов. Можно поэтому понять, какое глубокое впечатление произвели на него картоны Микеланджело. Он оставил Перуджино и буквально поселился в монастыре Сант'Онофрио, чтобы объяснить флорентийцам все совершенство и философский смысл картона «Битва при Кашине». Свои речи он пересыпал столькими цитатами из творений классиков, особенно Аристотеля, что слушатели дали ему дружеское прозвище «Аристотель из Сангалло».

В это же самое время другой ученик Перуджино сделал для себя великое открытие. Но ему чудом искусства показались картоны не Микеланджело, а Леонардо — «Битва при Ангиари». Юношу, которого восхитило это творение Леонардо, звали Рафаэль Санти да Урбино.

— Маэстро, я учился живописи по вашему картону «Святая Анна»,— сказал он, когда ему наконец удалось попасть к Леонардо.— Я многократно копировал этот картон, а теперь прошу позволения изучить картоны о битве при Ангиари.

— Ты принес какие-нибудь свои работы?

Юноша открыл папку и показал эскизы, зарисовки — решения будущих картин. В них была видна уверенная рука художника, его наблюдательность и ум, способный направлять руку.

— Браво! — воскликнул Леонардо.— За это время ты немало преуспел, рисунок стал мягче, я бы сказал, что ты освобождаешься от «Перуджианства». Рафаэль покраснел.

— Я уже видел твои работы,— продолжал Леонардо.— Мне их показали в Урбино. Приходи завтра. Я кое-что тебе покажу.

На другой день Рафаэль снова пришел в Санта Мария Новелла.

— Идем со мной,— сказал ему Леонардо и повел его через площадь.— Вот художник, который заставит заговорить о себе весь мир,— сказал он Моне Лизе.— Он из Урбино, зовут его Рафаэль. А теперь смотри,— обратился он к юноше и снял занавес, закрывавший картину на мольберте.

Рафаэль долго молча смотрел на портрет Моны Лизы. Ему казалось, что он грезит — такая живопись была совершенно новой, поразительной и по совершенству своему неповторимой для человека.

— Что же ты молчишь, Рафаэль?

— Не могу выразить словами,— прерывающимся голосом ответил Рафаэль.— Теперь я вижу, понимаю, что такое живопись. Я готов расплакаться от счастья.