Жизнь в эпоху перемен. Книга первая

Даша, чувствуя желание юноши, отстранялась не сразу, давая ему возможность дольше прикасаться к ней. Однажды, как бы нечаянно, Ваня прикоснулся ладонью к груди девушки и, не встретив отпора, сжал грудь в своей руке, ощущая нежную и тонкую упругость этой запретной части девичьего тела. Даша тогда резко отстранилась от Вани, вспыхнула лицом и тихим голосом попросила не делать этого больше.

– Я знаю, что тебе не пара и нам никогда не быть вместе. Ты барин и скоро уедешь учиться дальше, а мне оставаться здесь жить навсегда. Если я уступлю тебе сейчас – это будет радость для нас обоих, но ты уедешь, а я останусь здесь порченной – так называют у нас девушек, которые побаловались с парнями: их никто потом не берет замуж, а часто и родители выгоняют из дома. Будем просто друзьями, можешь иногда обнять меня – это так приятно, находиться в объятиях юноши, который нравится – но больше никаких вольностей: я себя буду блюсти для будущего мужа.

Ваня послушно выполнял эти условия девушки: прощаясь на опушке, он обнимал и тискал девушку, целуя ее в шею, Даша со смехом вырывалась и убегала домой, а Ваня, разгоряченный, еще долго сидел на лавочке возле своего дома, вспоминая теплую упругость девичьего тела и взгляд ее бездонных голубых глаз при расставании. Потом он шел в дом, выпивал стакан молока, что оставляла ему Фрося на столе веранды, и бросался на свою кровать, подминая и тиская подушку, как – будто это была Даша, пока сон не одолевал его мечты о близости с девушкой. Часто ему во сне проходила Даша, совсем нагой, как он видел ее на реке, прижималась к нему всем телом, и Ваня просыпался в сладко – мучительном семяизвержении, которое случалось с ним наяву от сновидений.

Незаметно лето подошло к концу. Ваня хотя и не добился желаемого от Даши, но считал, что это лето он провел с пользой, встречаясь с девушкой, которая ему нравилась.

Накануне отъезда, вечером, Ваня долго обнимал и целовал Дашу в шею, прижимал ее всем телом к себе, чувствуя, как девушка ощущает желание его восставшей плоти войти в нее, отчего Даша содрогнулась и, наконец, отстранившись от него хрипловатым от волнения голосом, тихо сказала, впервые целуя Ваню в губы, бесстрастно, но нежно:

– Жаль Ваня, что ты барчук, а я крестьянка и нам никогда не быть вместе. Был бы ты крестьянским сыном, я сейчас же отдалась бы тебе полностью, всматриваясь, как твои разноцветные глаза туманятся страстью обладания мною. А осенью ты бы взял меня в жены, и жили бы мы долго и счастливо, как говорится в сказках. Но крестьянка барину женою быть не может, а быть полюбовницей я не хочу и не могу. Вот и приходится нам расставаться навсегда, не познав себя, как муж познает жену. Почему люди рождаются в разных сословиях и почему не могут быть вместе? Разве это справедливо?

Ты нравишься мне, я понравилась тебе – что еще нужно людям для счастья? Но ты дворянин, я крестьянка и у нас не может быть счастья на двоих.

Прощай Ваня, навсегда, и помни меня, а я буду помнить тебя как первого юношу, которого сама целовала в губы. Побежали, слышишь, отец кличет меня домой, опасаясь, чтобы мы не наделали глупостей, – закончила Даша, крепко и страстно поцеловала Ваню снова в губы, отчего у него закружилась голова и зазвенело в ушах, вырвалась из его объятий и убежала на зов отца, оставив юношу одного.

С опушки леса он видел, как Даша подбежала к своему отцу и покорно пошла за ним в дом, успев повернуться и тайком помахать Ване рукой на прощание.

Они скрылись во дворе, а тем временем отец Вани вышел из ворот усадьбы и уселся на лавочке, дымя самокруткой, и видимо поджидая сына. Ваня пошел к дому, делая вид, что возвращается с речки. Подойдя к отцу, он присел рядом и молча наблюдал, как солнце коснулось вершин деревьев и медленно катилось вниз, сгущая воздух отблесками заката.

Отец покурил, потом повернулся к Ване и, похлопав его по плечу, участливо сказал:

– Не расстраивайся сынок, расставанием с девушкой. Ты, только входишь в мужской возраст и у тебя будут еще и встречи и расставания, пока ты не найдешь себе девушку по сердцу и по душе. Потом женишься на ней, пойдут дети, в заботах о них, пройдут годы, и оглянуться не успеешь, как станешь стариком, как я, и будешь также сидеть у дома, поджидая, когда сын или дочь вернуться с посиделок.

Надеюсь, ты не согрешил с Дашей напоследок? Давеча отец её, Николай, заходил ко мне и остерегал, чтобы ты не причинил обиды его дочери. И так по деревне слух прошел, что вы встречаетесь на берегу и этот слух уже навредил репутации девушки, ну а если бы вы согрешили по молодости, то Николай обещался спалить нашу усадьбу дотла за девичий позор.

Хорошо, что все закончилось без греха и тебе завтра уезжать. Я сам был молод когда – то и знаю по себе, как тянет юношу познать женщину всю целиком. Вот тебе сынок пять рублей, когда приедешь к тёте Марии, сходи к какой-нибудь гулящей девке, что помоложе, заплати ей, и она научит тебя обращению с женщиной. За деньги, оно конечно не так сладко, как по симпатии, но сможешь понять, в чем суть, обладая женщиной, а дальше все уладится само собой, – с этими словами Петр Фролович, сунул в руки сына пятирублевую ассигнацию, которую Ваня машинально упрятал в карман, удивляясь поступку отца.

– Только тётке ничего не говори, – предупредил отец. Она и сама не против побаловаться с мужичком, но будет на меня ворчать, что сына послал к блудницам, если узнает. Не всё женщинам надо знать о нашей мужской жизни, а ты Ванюша, уже почти мужчина. Хватит горевать о Даше: помял, потискал её и довольно. У неё будет своя крестьянская жизнь, а у тебя будет своя, жизнь достойная дворянина, если выучишься и выйдешь в люди.

Нынче без капиталов наверх можно пробиться лишь через ученость – вот учись и учись сынок, пока есть такая возможность. Пошли в дом, а то Фрося будет ругаться, что ужин остыл: она запекла курицу к твоему отъезду, и будет обижаться, если мы не подойдем во– время.

Так, ничем, закончились встречи Вани с первой девушкой на заре своей юности, но он потом никогда не забывал, как впервые увидел нагую Дашу, выходящую из реки, после купания: с распущенными волосами в отблесках солнечного света на мокрой прекрасной фигуре девушки.

На следующее утро, Петр Фролович отправил сына с соседом на своей коляске в уезд, откуда Ваня должен был самостоятельно добраться поездом до Чаусс. Петр Фролович решил, что сын достаточно взрослый, чтобы самостоятельно добраться до тётки Марии, где ему оставался последний год обучения.

Добравшись до тётки Марии, юноша первым делом исполнил наказ отца посвятиться в мужчины с какой-нибудь гулящей девкой. В городке было заведение с девицами, которое содержала какая – то жидовка, но Иван не рискнул туда сунуться: городок небольшой и посещение им публичного дома не осталось бы не замеченным и могло получить огласку до смотрителя училища.

Товарищ по классу, с которым Иван поделился своим замыслом, посоветовал ему сходить в Заречье, где в двух – трех домах гулящие девки принимали клиентов за деньги. Он сам недавно посетил такой домик и остался, весьма доволен: девка оказалась молодой лет двадцати, еще не измызганная, но опытная и за пару часов посвятила его в мужчины, взяв всего денег три рубля.

Иван отправился по указанному адресу и вскоре вошел в приземистую избушку, где его встретила хозяйка: бойкая женщина в теле, но не размазня. Увидев входящего юношу, девка опытным взглядом оглядела будущего клиента и услужливо подсказала: -Что мальчик, пришел потерять невинность с блудливой девкой? А деньги за услугу у тебя найдутся?

Ваня смущенно показал зажатую в кулаке бумажку и девка, сразу подобрев, молвила: – Пойдем мальчик учиться любви, как у вас говорят. Давай свою пятерку, а все остальное я сделаю сама.

Ваня отдал деньги, которые тут же исчезли в складках халата, накинутого на девку. Ваня остался стоять, не зная, что ему делать дальше. Девка распахнула халат, обнажившись перед Ваней полностью, потом и вовсе скинула халат и, подойдя к юноше вплотную, стала сама раздевать его, пока Ваня не остался в одном исподнем белье, которое служанка любви тоже решительно скинула с него. Голый юноша продолжал стоять перед обнаженной женщиной, словно в трансе разглядывая женское тело. Девка осторожно взяла рукой его мужскую плоть, которая тут же воспряла, и повела юношу на кровать. Улегшись навзничь, девка, приобняв юношу, потянула его на себя, раздвинула свои ноги и ввела мужскую плоть в лоно, прижав юношу к себе. Иван едва успел сделать два движения, как в паху возникла щемящая сладостная боль, и его семя толчками изверглось вглубь девки, а Иван, разом обмякнув, замер в неподвижном оцепенении.

– Так я и знала, что ты мигом обслюнявишь меня, мальчик, – сказала девка освобождаясь от Ивана, откинула его к стене, встала, вытерлась какой – то тряпкой и снова прилегла рядом. – За пять-то рублей, придется мне поработать, как следует, чтобы ты из мальчика стал мужчиной, – хохотнула девка, и начала руками мять и тискать юношу, поглаживая его плоть, потом положила руку Ивана, на свою грудь и, почувствовав, что юношеская плоть восстала, вновь овладела юношей, втиснув его желание в себя. Иван ощутил упругую горячую глубину женского лона и инстинктивно начал двигаться, вжимаясь в женщину до упора. В этот раз он успел сделать с десяток движений, прежде чем снова извергся семенем.

– Вот уже лучше, – засмеялась женщина, но бог любит троицу и за твои деньги, я разрешаю тебе еще раз попользоваться мною. Она встала, нагишом прошлась по избе и, возвратившись к Ивану, поднесла ему кружку кваса. – На попей, и продолжим твое обучение.

Иван выпил квасу, почувствовав, как силы возвращаются к нему. Женщина снова прилегла рядом, Иван самостоятельно начал мять и тискать женскую грудь и ощутив, что мужская сила возвратилась к нему, уже самостоятельно овладел продажной девкой, вновь и вновь вжимаясь в теплую глубину ее женской сути, пока снова не наступило семяизвержение, обессилившее юношу окончательно.

Девка высвободилась из – под Ивана, встала, снова вытерла тряпкой укромное место не стесняясь глазевшего на нее юношу, одела свой халат и молвила: – Пожалуй, я отработала свои деньги и дала тебе первые уроки отношений с женщиной, а дальше вас, мужиков и учить не надо: сами с усами, и уже, как бог даст – так и будете обращаться с бабами. А ты, мальчик, заходи ещё – если будут деньги, спросишь Ольгу – это я и есть и мы с тобой покувыркаемся на постельке к твоему удовольствию. Мне деньги – тебе удовольствие, наверное, это и есть торговля любовью.

Бабки – знахарки снимают с людей порчу, врачуют травами, а мы, девки, освобождаем мужика от похоти, если у него нет жены или она больная. Получается, что мы тоже врачуем мужиков, но нас презирают, а знахарок уважают.

– Прощай и уходи, мне еще один клиент зайти обещался, надо привести себя в порядок после твоих излияний.

Услышав о новом клиенте, Иван вздрогнул от отвращения, представив себе, что какой – то старый, толстый мужик будет мять и тискать эту давку. Заметив это, Ольга насмешливо сказала: « Что не нравятся мои клиенты? Возьми меня мальчик на полное содержание и будешь тогда один пользоваться мной. Не можешь? Тогда уходи и не мешай работать».

Иван быстро оделся и вышел на улицу. Вспоминая происшедшее, он не ощутил восторга от обладания женщиной. Даже во сне, представляя Дашу в своих объятиях, он получал большее удовлетворение, чем в объятиях этой девки.

– Сюда ходить можно, чтобы снимать похоть с тела, а за женскою любовью надо обращаться к девушке, которая нравится. – Интересно, что бы я ощутил, если бы добился Даши? – думал Иван, уходя прочь от продажной любви.

Так, уроками от гулящей девки, за деньги, Иван стал мужчиной, познав женщину, но, не познав всей сладости любовного соития с любимой девушкой.

XI

Последний год обучения в училище отличался от предыдущих тем, что мальчики превратились в юношей, стали интересоваться девушками, познакомиться с которыми возможно было лишь по-соседски или на официальных городских вечерах по случаю какого-нибудь торжества: тезоименитства государя Николая Второго или церковного праздника, например Рождества.

В городке была женская прогимназия, выпускницы которой тоже вступали в возраст зрелости, как и выпускники училища. По традиции, еще при прошлом директоре училища, были устроены музыкальные вечера совместно с девушками из прогимназии. На этих вечерах, которые проводились три раза в неделю, юноши и девушки учились танцам, под присмотром учителя музыки, устраивались спевки, разучивались романсы под фортепьяно, и всем было весело и интересно. Иван вполне успешно учился танцам, памятуя разговор отца, что мужчина обязан уметь хорошо танцевать, чтобы этим умением, завлекать девушек, которые ужасно любят танцевать.

Однако петь Иван так и не обучился за все годы учебы в училище: слух у него был неважный, и он отчаянно фальшивил, напевая даже простую народную песню, не говоря уже о романсах, но слушал пение других с удовольствием.

В танцах Иван весьма преуспел и, кружась в вихре вальса с девушкой из прогимназии, он, ощущая гибкое и трепетное тело девушки в своих руках, понимал, почему отец настоятельно рекомендовал ему обучаться танцам: ничто так не сближает с девушкой, как танец, никакие слова и даже песни, не позволяют юноше держать девушку в своих руках, а в танце это необходимое условие.

Для выхода в свет подросшего племянника тетя Мария, пошила Ивану пару костюмов, в которых он выглядел худоватым, но почти взрослым мужчиной и даже рыжеватый пушок начал пробиваться у него над верхней губой.

Войдя в возраст взросления, Иван тщетно искал себе друзей среди сверстников по училищу: приятельские отношения у него были со всеми, но вот настоящих друзей, с которыми можно делиться самыми сокровенными мыслями, не находилось.

Случайно, на танцевальном вечере, он разговорился с девушкой из прогимназии, которая стояла в одиночестве у стенки, с любопытством разглядывая окружающих.

В это время начали разучивать танец польку и Иван вызвался составить девушке пару. Разучивая пируэты, они разговорились и уже через полчаса стали настоящими друзьями. Девушку звали Машей: она была жизнерадостна, приветлива и охотно слушала рассказы Ивана о прошедшем лете, которое он провел у отца в деревне.

Маша была местная уроженка, жила с родителями на другом конце городка и, видимо раньше никогда не встречала Ивана, потому что искренне удивилась его разноцветным глазам, с детской непосредственностью разглядывая его так и эдак, пока окончательно не убедилась, что глаза юноши действительно разные: зеленый и голубой.

– Как это необычно, – развеселилась девушка и даже захлопала в ладоши, – вам Ваня, надо непременно прийти к нам в гости, в это воскресенье. Я представлю вас как своего друга и пусть папа, и мама тоже удивятся вашим глазам.

– Что я, обезьяна, какая, чтобы меня разглядывать? – Обиделся юноша, но Маша вдруг прижалась к его плечу и прошептала: – Я скажу им, что вы волшебник и сами изменили себе цвет одного глаза: посмотрите, как они будут охать и ахать, а мы посмеемся вместе над предрассудками старших.

Иван почувствовал, что ему легко и просто общаться с этой девушкой и самое удивительное заключалось в том, что он не чувствовал к ней привычного притяжения как к женщине – пусть и юной, но уже оформившейся: в неброской красоте лица с правильными чертами и нежным румянцем на щеках, на котором выделялись большие карие глаза в обрамлении длинных и пушистых ресниц. Тёмно– каштановые волосы ниспадали девушке на плечи шелковистыми прядями, и от этого Маша казалась выше ростом, хотя была ниже Ивана на пару вершков. Стройная, тонкая фигурка девушки постоянно меняла позы, что говорило о её непоседливости.

Заметив, что–то интересное, она легким толчком руки привлекала внимание Ивана, восклицая громким шепотом: – Смотрите, смотрите Ваня, как импозантен пианист; – или что – то другое, например: – Видите ту девушку – красавицу блондинку? Она полька, но православная, и мы учимся с ней в одном классе.

За вечер они сдружились, будто были знакомы много лет и Иван не спрашиваясь, пошел провожать Машу, а она, уцепившись в темноте ему за локоть, шла рядом, рассказывая какой-то случай из своей, гимназической жизни.

Иван с улыбкой взрослого мужчины, слушал девичий лепет Маши, удивляясь как легко и непринужденно ему рядом с этой милой девушкой, которая взяла его под руку, что было бы совсем недопустимо при свете белого дня.

Незаметно они подошли к дому, где жила Маша, поговорили несколько минут и, уговорившись встретиться через день снова на танцевальном кружке, Маша ушла в дом, помахав Ивану рукой на прощание.

– Какая милая девушка, это Маша, – думал Иван, возвращаясь, домой к тёте Марии. – Мне с ней легко и просто и удивительно, что у меня не возникло к ней чисто мужского желания. Пусть она будет моим другом: может же быть дружба между мужчиной и девушкой – я читал об этом в книгах, но не верил.

На следующее утро Иван, как обычно пошел в училище доучиваться до получения свидетельства об окончании училища, чтобы потом выучиться на учителя. На последнем году обучения занимались только повторением пройденного ранее, для подготовки к испытаниям за полный курс училища, поэтому учеба была уже необременительна для Ивана, обладавшего хорошей памятью.

Стояла вторая половина октября. За ночь подморозило, и Иван весело шагал по подмерзшим лужицам, похрустывая сапогами по тонкому льду, покрывшему дорожные выбоины и колею, заполненную водой.

– Хорошо, что Маша вчера держалась за меня, и не поскользнулась на этой грязи, – весело подумал юноша, вспоминая вчерашний вечер и свою новую знакомую. – Завтра встретимся и поболтаем ни о чём с этой милой девушкой, а если будут танцы, то и потанцуем в свое удовольствие. Она сказала, что я хорошо танцую и надо постараться не разочаровать девушку в своем умении вальсировать.

С этими мыслями Иван и вошел в училище, предварительно вымыв сапоги от вчерашней грязи в колоде с водой, что лежала у входа. Группа была уже в сборе полного состава в количестве 14 человек, и ждали нового учителя. Прежний учитель Борис Олегович или Боб, как звали его ученики, закончив курс, весной переехал на жительство в Витебск и теперь класс доучивал другой учитель: сухой и желчный старик – Павел Евгеньевич Тухманов, которому оставался год до выхода на пенсию и поэтому он усердно занимался с учениками, чтобы выпустить их с хорошими отметками.

Прозвенел звонок в коридоре, дверь открылась, и вошел Петух – так прозвали ученики своего нового учителя: по начальным буквам. Учитель и впрямь был похож на взъерошенного петуха с хохолком на лысой голове, бородкой и прыгающей походкой. Положив журнал на стол, Петух оглядел класс и, убедившись, что все на месте приступил к урокам.

Повторяли материал лишь по предметам, по которым будут испытания: учитель давал задания из учебника, письменное или устное, ученики готовились и потом отвечали учителю вслух, а Петух поправлял учеников, если они ошибались, вновь и вновь повторяя пройденное за прошлые годы: вот и всё учение на последнем году. Иван постоянно удивлялся никчемности последнего года обучения и считал его потерянным временем жизни.

На следующий день, вечером, Иван поспешил в гимнастический зал училища, где проходили уроки танцев, чтобы встретить свою новую знакомую Машу. Девушка оказалась на месте, и, увидев Ивана, радостно улыбнулась и призывно помахала ему рукой.

Весь вечер они провели вместе: учились танцам, слушали песни и романсы, которые осмеливались исполнять некоторые гимназистки и юноши из училища – надо сказать, что некоторые ученики пели весьма неплохо и вызывали одобрение присутствующих. Маша, тоже достаточно искусно, сыграла на фортепьяно какую–то вещицу, заслужив аплодисменты. Когда вечер закончился, Иван проводил Машу до дома уже знакомым ему путем, оживленно обсуждая увиденное и услышанное.

– Жду вас, Ваня, к нам в гости в воскресенье, – сказала девушка на прощанье. – Я уже сказала родителям, что познакомилась с хорошим юношей, и мы уже подружились. Можно, мы будем говорить между собой на «ты» ? – спросила девушка, – мы же друзья, хотя и недолго, а друзья не говорят на «вы».

Получив согласие Ивана на простое обращение, Маша захлопала в ладоши и воскликнула: – До свидания Ванечка, спокойной тебе ночи, – засмеялась и убежала во двор дома, где в двух комнатах светились лампы: видимо родители ожидали возвращение своей дочери.

В воскресенье, после полудня, Иван надел свой новый костюм и, сказав тёте Марии, что идет в гости к родителям знакомой девушки, отправился в путь, услышав вслед пожелание тетки, быть осторожнее с девушками, чтобы не попасть в неприятную историю, а какую она расскажет потом.

Родители Маши встретили Ивана радушно, так же, как и дочь, подивились его разноцветным глазам, а отец девушки – Юрий Алексеевич, земской доктор, сказал, что впервые в своей практике сталкивается с таким явлением, хотя и слышал о разноцветных глазах. Родители Маши оказались приветливыми и открытыми людьми, простыми в общении, и обед прошел за оживленным разговором, где родители расспрашивали Ивана об его родителях и жизни здесь, на что юноша отвечал охотно.

Когда он упомянул, что живет у тётки Марии, Юрий Алексеевич нахмурился и сказал, что знает эту женщину с родимым пятном на лице, и она однажды лет пять назад обращалась к нему за советом, но каким не уточнил.

После обеда родители удалились к себе, а Маша провела Ивана в свою комнату для занятий, где они и провели время до вечера за разговором, рассматривая книги и альбомы с фотографиями, которые стало модным заводить в обеспеченных семьях.

Отец Маши служил земским врачом, выезжал в сёла к больным, лечил людей в городской больнице и вел частную практику, поэтому числился местным интеллигентом. Мать Маши домохозяйничала, но будучи набожной, посещала церковь ежедневно, в пику мужу – атеисту. Юрий Алексеевич, как– то сказал Ивану, что сколько врачи не изучают тело человека, нигде не находят у людей места для души, а коль нет места, то нет и самой души.

Маша была их единственной дочерью, в которой родители души не чаяли. Вечером, попив чаю, Иван распрощался и ушел вполне довольный проведенным временем.

С того дня и повелось, что Иван частенько захаживал к Маше в гости, иногда нечаянно и без приглашения, но всегда встречал радушный прием без навязчивого любопытства о его отношении к Маше.

На тезоименинство царя в женской гимназии был устроен вечер, куда пригласили и старших мальчиков из училища. Иван много танцевал с Машей, и они показывали публике свое умение, что приобрели в танцевальном кружке. Когда часы пробили полночь, все вокруг стали целоваться, поздравляя с днём тезоименинства царя, и Маша тоже расцеловала Ивана в обе щеки, чем смутила и удивила юношу: он -то относился к ней вполне дружески, без тайных желаний, но прикосновение девичьих губ сменило в нем дружескую привязанность к Маше, на медленно разгорающуюся страсть к ней, как девице.

После посещения гулящей девки Ольги, сразу по приезду, Иван усмирил свои плотские желания женщин, не найдя в этом ничего особо привлекательного, а природная брезгливость и вовсе отвернула его от посещения продажных девок, хотя деньги на это имелись. Он слушал как некоторые его одноклассники делились подробностями плотских утех с гулящими девками за деньги, не испытывая ни малейшего влечения повторить уроки любви с Ольгой.

После Рождества, случайные прикосновения к Маше стали ему приятны так же, как летом были приятны прикосновения к Даше, там, в гостях у отца, но острого желания близости с Машей у него еще не наступило и они продолжали дружеские отношения, скрывая от себя, и друг от друга плотские влечения и мечты.

Иван, однажды, пригласил Машу зайти к нему в гости: – Тётка Мария очень добрая женщина, хотя и с родимым пятном на лице. Она уже спрашивала не раз, что это за девушка, с которой меня видят в городке. Я сказал, что ты дочка доктора Иванова и тётка Мария посоветовала мне привести тебя в гости и показать, как я здесь живу у тётки, но без отца. Давай Маша, в воскресенье пойдем ко мне в гости: тётка обязательно приготовит чего-нибудь вкусного, а я покажу тебе свои книги по истории, которой хочу заниматься, когда выучусь на учителя.

Через пару дней Маша, объявила, что отец не разрешает ей навестить Ивана и быть в гостях у тётки Марии: – Не знаю почему, но отец категорически против моего знакомства с твоей тётей – недоуменно пояснила девушка. – А ты Ваня, по-прежнему, можешь приходить к нам, когда пожелаешь – так мне сказал отец.

– Может быть, он опасается твоего испуга, при виде тётки Марии без платка – догадался Иван, но тётка и по дому всегда ходит в платке и ее уродства не видно, а левый глаз и здоровая щека с подбородком выглядят вполне привлекательно, как у обычной женщины.

– Не знаю, почему отец не хочет, чтобы я зашла в твой дом, но воли отца я нарушать не буду, а то он и вовсе может запретить нам дружить, – пояснила Маша.

В следующий раз, когда Иван навестил Машу в воскресенье, Юрий Алексеевич, после обеда пригласил гостя к себе в кабинет, сказав дочери, что у него есть разговор к Ивану.

Кабинет отца Маши был устроен по рабочему: в шкафах стояли медицинские книги, ещё в двух шкафах были всякие инструменты, лекарства в таблетках и флакончиках и ещё другие непонятные предметы.

– Иногда приходиться среди ночи ехать к больному и всё необходимое для врача я храню здесь, чтобы быстро собраться и оказать больному помощь – пояснил доктор, усаживаясь в кресло и предложив Ивану присесть на диван.

– К вам, Ваня, у меня назрел серьезный разговор, продолжал Юрий Алексеевич, внимательно разглядывая юношу.

– Моя дочь, видимо, увлеклась вами уже не по-дружески, а как девушка. Мне вы тоже симпатичны, но молоды для серьезных отношений, собираетесь учиться дальше, а это годы и годы. Машу я тоже намерен отправить учиться в Москву, где у меня есть брат с положением, и он подберет подходящее учебное заведение для девушки.

Потому вместе вы быть не можете, и я опасаюсь, чтобы по молодости лет вы и моя дочь не наделали глупостей, прямо скажу: чтобы не вступили в отношения, когда страсть затмевает рассудок. Я врач, я вижу, что Маша готова отдаться вам при первом же настойчивом желании с вашей стороны и не могу допустить, чтобы мою дочь погубила первая девичья любовь. Вы из порядочной семьи и должны дать мне дворянское слово, что не будете соблазнять мою дочь: ей на погибель, а себе в укоризну. Пройдет время, вы оба выучитесь, познаете жизнь, и если ваши чувства сохранятся, то я буду рад считать вас, Ваня моим зятем.

– Если Иван, вы даёте слово, то можете продолжать дружеские отношения с Машей, а иначе я буду вынужден ограничить ваши встречи или вовсе отправлю дочь досрочно к брату в Москву. Решайте Ваня: вы мужчина и ответственны за свои поступки, даже если и не достигли совершеннолетия.

Иван, покраснев от смущения, что Юрий Алексеевич, догадался о его отношении к Маше и смутных намерениях к близости, срывающимся голосом заверил отца, что у него нет, и не будет дурных помыслов покуситься на честь девушки.

– Вот и славненько, другого ответа я и не ожидал, можете идти, Маша, наверное, уже заждалась, – ответил Юрий Алексеевич, дружески похлопав Ивана по плечу, и понизив голос, добавил:– Если уж совсем станет невтерпеж от мужского желания и чтобы обезопасить Машу, советую вам, как врач, иногда посещать публичных девок и снимать с ними свою похоть.

Нам, мужчинам это можно. У нас в городке тоже есть гулящие девушки, которые по бедности занимаются грешным делом. Среди них, есть и вполне чистенькие и свежие: говорят, что в Заречье живет некая Ольга, так мужики к ней повадились, будто осы на мед, – закончил доктор и хитровато взглянул на покрасневшего вновь юношу.

– Неужели и об этом знает? – изумился Ваня, – кажется, меня тогда никто не видел, а больше я в этом краю городка и не появлялся! – И, чтобы отвлечь отца девушки от этой темы, сказал:

– Позвольте узнать Юрий Алексеевич, почему вы запрещаете Маше приходить ко мне домой в гости?

– Потому и запретил, что о твоей тётке Марии ходят слухи, будто водит она мужиков в дом для плотских утех, и я не хочу, чтобы Маша об этом узнала. Кроме того, лет шесть назад, эта Мария приходила ко мне на прием разузнать: почему у нее не зарождаются дети. Я сделал осмотр и сказал, что детей у нее не может быть по женскому недостатку – нужна операция, а поскольку живет она без мужа, то значит слухи об ее распутстве с мужиками, имеют основания.

К тому же, твоей тётки часто не бывает дома и я опасался, что придёт Маша к тебе на дом, и вы согрешите, коль присмотра за вами не будет. И впредь запрещаю Маше приходить к вам на дом от греха подальше. Наш дом всегда открыт для вас Ваня и можете бывать у нас когда угодно и сколько угодно. А теперь бегите к Маше, но не говорите о нашем разговоре. Скажите, что, я расспрашивал вас о планах на будущее.

Маша действительно спросила Ваню, о чем это отец говорил, так долго с ним наедине, но юноша сказал, что разговор шел о планах Ивана на будущее и Юрий Алексеевич готов ему помочь, если будет необходимо. Маша успокоилась, и остаток дня они провели в ее комнате, читая вслух стихи Пушкина, где встречались и строчки про любовь.

С этого дня Иван старался реже прикасаться к Маше, потому что каждое такое прикосновение вызывало желание обнять девушку, так чтобы косточки захрустели, а потом и овладеть ею по согласию: известно же, что запретный плод слаще. Именно после данного им слова, Маша стала для Ивана желанной: дружба ушла, а взамен пришла нестерпимая страсть обладания.

Маша, заметив перемену в его отношении, будто нарочно норовила прижаться к юноше плечом или бедром, провоцируя его на объятия или встав с дивана непринужденно потягивалась всем телом, будто кошка, так что ее девичья фигурка обтягивалась платьем, вызывая восстание мужского желания и тогда Иван, под каким-нибудь предлогом уходил домой, подставляя холодному зимнему ветру свое разгоряченное лицо, а дома ему снова стала сниться обнаженная Даша, выходящая из реки, но почему – то с лицом Маши и опять сон заканчивался утренним семяизвержением. И потом приходилось украдкой от тетки Марии застирывать исподнее белье, удаляя пятна от юношеского желания, самопроизвольно излившегося от приснившегося, будто наяву, обнаженного образа любимой девушки.

В учебе и встречах с Машей, незаметно наступила весна, растаяли снега, прилетели грачи, на обочинах зазеленела первая трава, ребятишки из дворов перебрались играть на улицу в бабки. Проходя мимо игроков, Иван вспомнил, как шесть лет назад он приехал к тётке Марии и тоже начал играть в бабки с соседскими мальчишками. Эти мальчишки выросли, как и он, и уже давно работали кто–где, возвращаясь усталыми после двенадцатичасового рабочего дня. Иван иногда встречал, прежних друзей, возвращаясь от Маши, здоровался и они, молча, расходились, также как разошлись их жизненные пути.

Он – сын обедневшего дворянина смог учиться, чтобы выбиться в люди, а они – дети крестьян, переселившихся из-за невыносимой нужды в город, принуждены были с малолетства зарабатывать на кусок хлеба, даже и не мечтая ни о какой учебе.

Сословное различие разделило Ивана и его друзей детства раз и навсегда: как это представлялось Ивану при таких встречах. Но впереди, грядущие годы сулили большие перемены, грозные отзвуки которых, как дальний весенний гром, доносились со всех концов Российской империи и в этот маленький уездный городок вестями о восстаниях крестьян, забастовках рабочих и смутах среди инородцев.

Учебные годы приближались к завершению, будущие выпускники повеселели, ожидая выпускных испытаний, которые проводились для проформы, поскольку учителя больше полагались на оценки учебы в течение прошедших лет, чем на знания учеников, показанные на испытаниях.

Маша, которая, как и Иван, заканчивала курс обучения, почему – то погрустнела с приходом ясных весенних дней и Иван часто ловил на себе ее вопрошающий взгляд, но не знал, как и когда объясниться ему с девушкой, которая всей душой привязалась к нему поначалу как товарищу, а затем и избраннику девичьего сердца. Памятуя о слове, данном отцу Маши, юноша ни разу, с самого Рождества, не обнял и не поцеловал девушку, которая напряженно ждала от него решительных действий и вероятно отдалась бы ему сразу и безоговорочно, скажи он лишь несколько слов любви и прижав ее к себе.

Ясный девичий взор Маши угасал по мере того как приближалось окончание учебы и скорое расставание Ивана с этим городом, о чем он говорил девушке, делясь планами на дальнейшую учебу.

Отец Маши тоже заметил смятение чувств своей дочери и однажды, оставшись наедине с юношей, посоветовал ему объясниться с дочерью пообещать что–то на будущее или же решительно растоптать девичьи мечты, сказав, что он скоро уедет навсегда.

– Поймите, Иван, ваша нерешительность лишь усугубляет страдания моей Машеньки. Она чувствует, вашу привязанность к ней, и не может понять ваше молчание, потому, что не знает о том обещании, что вы дали мне. Поговорите с Машей, и пусть будет так, как вы решите.

Дня через два после этого разговора, когда Иван гулял вместе с Машей вдоль реки, которая разлилась широким потоком, затопив почти всё Заречье, он завел трудный разговор с девушкой, об их будущем.

Был теплый весенний день, на березах проклюнулись первые, клейкие, зеленые листочки, воробьи стайками перелетали на обочину дороги, отчаянно борясь между собой за каждый найденный кусочек пищи. Вороны с карканьем обустраивали на березах свои гнезда, обветшавшие за зиму, а высоко в небе стаи перелетных птиц тянулись на север к местам обитания, когда Иван начал объяснятся с девушкой.

– Дорогая Маша, – сказал Иван, глядя вдаль, где синева неба сливалась с синевой разлившейся реки, – скоро мы заканчиваем наше обучение здесь, и что будет дальше нам пока неизвестно. Я собираюсь учиться, тебя отец тоже намерен отправить на учебу в Москву, и видимо нам придется расстаться: юность наступила, но мы ещё не совсем взрослые и не можем принимать самостоятельные решения вопреки воле родителей.

Ты мне настоящий друг, мне с тобой легко и просто и как девушка ты мне очень – очень нравишься. Я не сплю ночами и думаю, как быть дальше, но ничего не могу придумать. По любви к тебе я чувствую себя взрослыми, но по возрасту и положению я еще подросток. Мне хочется целовать тебя, шептать слова любви, но я не могу увезти тебя с собой, пожениться и быть всегда вместе: и возраст не позволяет, и жить нам будет негде и не на что. А просто так, прелюбодействовать, я не хочу.

Потому и сторонюсь твоих прикосновений и не пытаюсь обнять тебя и поцеловать, чтобы страсть не захлестнула нас обоих и мы не наделали глупостей, как говорил мне твой отец, а я дал ему слово в этом. Я мужчина и должен отвечать за свои поступки. Давай останемся друзьями, если пока нам нельзя любить друг друга. Я буду писать тебе письма, и может быть, жизнь еще повернется, к нам удачей и мы будем вместе.

Маша неподвижно стояла спиной к юноше и молча слушала его объяснение о предстоящей разлуке. Девушка ждала объяснения в любви, а ей предлагалась лишь дружба. Она повернулась лицом к Ивану, подняла глаза, полные слез и вдруг бросилась к нему на грудь и разразилась громкими рыданиями, сотрясаясь всем телом. Девушка не понимала и не желала понимать справедливости слов любимого юноши, чувствовала себя несправедливо обиженной, отчего расплакалась еще сильнее.

Иван бережно обнял Машу за плечи, прижал к себе, ощущая, как трепетно вздрагивает девушка у него на груди, и начал целовать ее в мокрые глаза и солоноватые от слез щеки, наконец, прижался к ее губам долгим и страстным поцелуем. Маша тут же перестала плакать и в ответ начала осыпать лицо юноши короткими ответными поцелуями, пока их губы не встретились вновь во взаимном желании. Они стояли неподвижно на берегу реки, целуясь снова и снова, пока у Ивана не закружилась голова от разгоревшейся страсти, и он неимоверным усилием отстранил разгоряченную девушку от себя, тяжело дыша как после долгого бега.

Маша, напротив, получив от Ивана доказательства любви к ней, вполне успокоилась и радостно прижалась вновь к его плечу, словно юноша и не говорил ей только что о грядущей разлуке. Это будет впереди, а пока в объятиях любимого ей было спокойно и приятно.

Иван огляделся по сторонам: людей поблизости не было и он бережно, повел девушку вдоль берега, чтобы присесть на поваленное дерево, валявшееся неподалеку, – на этом дереве часто сиживали влюбленные парочки: согрешить здесь не было возможным, но можно было всласть обниматься до боли в паху и нацеловаться до припухлости губ.

Присев на дерево, Маша снова прижалась к Ивану, ласково потрепала его по волосам, заглянула в его разноцветные глаза и сказала невинным голосом:

– Я-то, дурочка, думала, что совсем тебе не нравлюсь как девушка, и ты считаешь меня только другом, а оказывается, что ты дал слова моему отцу пощадить мою честь. Ты хотя и старше меня почти на год, но не знаешь, что девушка сама выбирает как вести себя с любимым мужчиной, однако папа был прав, высказав опасения: я всегда была готова уступить тебе при малейшем домогательстве.

Мне с тобой спокойно и надежно, я чувствую твое настроение, угадываю желания и мысли, твои прикосновения вызывают у меня приятное волнение, а от сегодняшних поцелуев у меня и вовсе закружилась голова: я согласна на все – делай со мной, что хочет мужчина.

Иван резко отстранился от прильнувшей к нему девушки: – Нельзя нам делать этого – я дал слово и сдержу его. Ты младше меня, но можешь хоть завтра выйти замуж, а мне до совершеннолетия еще четыре года, чтобы совершать мужские поступки не обращая внимания на твоего отца и моего тоже. А четыре года срок большой: мы повзрослеем окончательно, и может быть, наши чувства изменятся. Тебе, Маша, будет двадцать лет – в этом возрасте моя сестра Лидия имела уже двоих детей, будучи замужем. Нам кажется, что мы любим друг друга сейчас и навсегда, но пройдут года и все может измениться. Одно только не изменится – наша дружба.

Останемся друзьями, я буду писать тебе письма, а куда писать ты сообщишь моему отцу, адрес которого я тебе дам. Будем учиться дальше с тобой врозь, и если любовь сохранится у нас обоих к концу обучения, знай, что я непременно разыщу тебя и предложу быть моей женой навеки. – Сказав эти слова, Иван снова начал страстно целовать девушку, чувствуя, как ее тело обмякает в его объятиях, а страсть обладания снова кружит ему голову.

Он вскочил с бревна, и, потянув Машу за руку, заставил ее встать, прижал к себе всем телом, поцеловал несколько раз и решительно повел девушку от берегового обрыва к ближайшим домам, что виднелись за пустырем. Чувство ответственности и долга пересилило в нем плотскую страсть обладания любимой девушкой и он, в последующей своей жизни, всегда гордился этим благородным поступком.

Проводив Машу домой и условившись встретиться завтра вновь, Иван направился к своему дому, чтобы пообедать: было четыре часа пополудни, но передумал и свернув в переулок пошел в Заречье: в паху у него ныло от несбывшегося желания и он решил навестить девку Ольгу, чтобы за деньги снять с себя вожделение к женщине, по совету отца Маши.

У знакомой избы на улице никого не было видно и Иван, щелкнув калиткой, вошел во двор. Ольга сидела на крыльце, рядом стоял стакан с водкой и валялся соленый огурец – гулящая девка видимо выпивала, но боже, как она изменилась за зиму! Куда исчезли свежесть ее лица и приятная округлость тела? Вместо молодой непутевой девки перед Иваном сидела замученная худая и усталая женщина с нездоровым синюшным лицом и потухшим взором красноватых от пьянства глаз.

Приглядевшись к вошедшему клиенту, женщина отпила немного из стакана, закусила огурцом и хрипловатым голосом проговорила: – Снова объявился, студент! Хочешь продолжить обучение любви? Изволь дать рубль на водку, и я обслужу тебя по первому разряду.

Иван, испытав брезгливость к женщине и кляня себя, ответил:

– Проходил мимо, дай думаю, поблагодарю за науку, но пожеланий никаких не имею.

– Все вы мужики, проходите сначала мимо, а потом суётесь в самую глубь женщины без всяких намерений, – ответила девка и продолжила с пьяной откровенностью. – Что? Брезгуешь моего вида? Да я и сама себя брезгую. Не думала быть гулящей, а вот стала! Что вы, мужики знаете о женской доле? Трёте женщину, пока в прах не разотрете и шасть к другой девке – посвежее, да поприятнее. Ты, студент, меня тогда тоже застал еще свеженькой – век гулящей девки короток: два, три года и уже никому не нужна и за полцены. А ведь у меня в деревне парень был, пожениться осенью хотели, да конь его копытом убил, и осталась я невенчанной вдовой. Потом в деревне голодуха весною случилась от неурожая, люди кору липовую ели и подалась я в город на заработки, чтобы тяте с мамкой и младшими детьми помочь. А здесь в городе, какой заработок девке? Только причинным местом. Вот и стала гулящей, избу эту купила, родителям помогала, пока клиенты щедры были на мою свежесть. Потом пришлось дитя блудное скинуть у бабки – повитухи, здоровье – то и повредила: клиентов не стало и вот начала пить горькую. Ничего, даст бог, оклемаюсь, продам избушку и вернусь в деревню – там народ добрее, чем в вашем проклятом городе, – закончила Ольга свою исповедь и снова отпила из стакана.

– Разве в деревне бывает голод, – удивился Иван, который, по малолетству не помнил, что в его селе по весне иногда люди ходили тощие и бледные: кожа да кости.

– Ещё как бывает, – воскликнула девка, – хлеба хватает до масленицы, – редко до Пасхи, тогда и начинается голод: каждый второй или третий год бывает голодным. Картошка выручает, но бывает и картошки неурожай, тогда голодают до смерти целыми семьями. При нынешнем царе – батюшке помощи крестьянам никакой нет, только поборы, – закончила Ольга и допила свой стакан.

Иван направился к калитке, но девка окликнула:

– Эй, студент! Коль пользовать меня не желаешь, дай, сколько можешь на водку – я же научила тебя любовной утехе! Иван порылся в кармане, нашел только полтинник, что дала ему давеча тётка Мария и, подав монету Ольге, быстро ушел, не слушая благодарности от пьяной девки.

Что за день такой неудачный выдался – думал Иван, быстро удаляясь из Заречья по легкому мостку через речку Басю. – Сначала отказался от любимой девушки, а потом отказался и от потрепанной гулящей девки: впредь будет мне наука, не связываться с другой женщиной, пока не разобрался с первой.

Вернувшись, домой, Иван, проголодавшись за весь день, плотно пообедал, прилег на диван с учебником, намереваясь готовиться к испытаниям, но сытный обед и прошедшие события сморили юношу и он незаметно заснул, проспав до сумерек и возвращения тётки из магазина. Поужинав вместе с тёткой, он снова лег спать, проспал крепким сном до утра, а проснувшись, чувствовал себя бодрым и энергичным, как – будто вчерашних событий не было вовсе.

Уроки уже закончились, и ученики ходили в училище на консультации к учителям, готовясь к испытаниям, которые еще назывались экзаменами, по основным дисциплинам за полный курс училища.

После консультации Иван, как обычно зашел к Маше в гости без приглашения. Маша была дома и тоже готовилась к экзаменам, но встретила его холодно и настороженно, будто и не было вчерашнего объяснения в любви и жарких поцелуев.

Иван был в недоумении, пока Маша тихонько на ушко, не прошептала ему, что кто–то видел их вчера целующимися, на бревне у реки. Это стало известно отцу, который сделал ей выговор за недостойное девушки поведение на людях и хотел отказать Ивану от дома, но она уговорила отца не делать этого: они с Ваней остались лишь друзьями и поцеловались перед грядущим расставанием. Маша сказала, что и Ваня должен подтвердить ее слова, если Юрий Алексеевич спросит его. На том и условились, но больше Маша вольностей не допускала, и Иван довольствовался пожатием ее руки, листая учебники.

Отец Маши ничего Ивану не сказал, но перестал быть радушным, и, видимо, с нетерпением ожидал отъезда юноши домой после окончания училища.

Наконец испытания закончились, Иван получил отличные отметки, кроме музыки, где довольствовался четверкой, и наступил выпускной день, который училище и женская прогимназия проводили вместе.

Ученики и девушки пришли в форме: такова была традиция, вместе с родителями и даже тётя Мария, закутавшись в платок, пристроилась в конце зала.