Жорж

Глава IX. РОЗА ЧЕРНОЙ РЕКИ

Заплатив Мико-Мико за китайский веер, цену которого сообщил ей Жорж, девушка, на миг представшая перед нами на пороге, вернулась в дом в сопровождении гувернантки, в то время как ее слуга помогал торговцу убирать товар в корзины.

Весьма довольная сделанной покупкой, о которой, впрочем, она вскоре забыла, девушка подошла к дивану той ленивой и томной походкой, которая придает креолкам неизъяснимое очарование. Диван стоял в глубине прелестного маленького будуара, уставленного пестрым китайским фарфором и японскими вазами; стены его были обиты красивым ситцем, который жители Иль-де-Франс привозят с берега Короманделя и называют патна. Стулья и кресла, как это принято в тропических странах, были сделаны из бамбука, а два окна, расположенных друг против друга, выходили одно во двор, засаженный деревьями, другое на обширную террасу, и пропускали сквозь занавески, сплетенные из ветвей бамбука, морской ветерок и аромат цветов.

Как только девушка улеглась на диван, из клетки вылетел маленький, величиной с воробья, попугай с серой головкой и, усевшись на ее плече, стал клевать веер, которым забавлялась хозяйка, раскрывая и вновь закрывая его.

Однако мысли девушки были заняты не веером, как прелестен он ни был и как она ни радовалась ему. Погруженная в мечты, девушка ничего не замечала вокруг себя. Нежная улыбка озаряла ее лицо. Гувернантка, молча понаблюдав за своей воспитанницей, спросила:

— Что с вами, милая Сара?

— Со мной? Ничего, — ответила девушка, вздрогнув от неожиданности. — Как видите, я играю с попугаем и с веером, вот и все.

— Да, вижу, вы играете с попугаем и с веером, но когда я потревожила вас, вы, похоже, думали не о них.

— О, Анриет, клянусь вам…

— Вы не привыкли лгать, и особенно мне, — прервала ее гувернантка. — Зачем же вы говорите не правду?

Девушка залилась румянцем; мгновение поколебавшись, она сказала:

— Вы правы, дорогая Анриет, я думала совсем о другом.

— О чем же вы думали?

— Я думала о том, что это за молодой человек, который так вовремя появился и помог нам. Я никогда не встречала его раньше, наверное, он прибыл на корабле, доставившем сюда губернатора. А что, разве предосудительно думать о нем?

— Нет, дитя мое, здесь нет ничего дурного, но вы солгали мне, когда сказали, что думаете о другом.

— Я поступила нехорошо, простите меня, — сказала девушка.

И она потянулась прелестной головкой к гувернантке, которая поцеловала ее в лоб.

Обе на мгновение замолчали, но так как Анриет, будучи строгой англичанкой, не могла допустить, чтобы ее воспитанница слишком долго предавалась воспоминаниям, и так как Сара тоже чувствовала неловкость от затянувшегося молчания, — обе одновременно решили поговорить о чем-либо другом. На этот раз первой заговорила Сара:

— Что вы хотели сказать, милая Анриет?

— Но ведь и вы, Сара, начали что-то говорить. Что вы сказали?

— Я желала бы знать, как новый губернатор, что, он молодой?

— А если молодой, вы будете довольны, не так ли, Сара?

— Конечно. Если он молодой, он будет устраивать праздники, давать обеды, балы, и это оживит наш скучный Порт-Луи, где всегда так уныло. О, в особенности балы! Если бы он устроил прием!

— Вы ведь очень любите танцевать, дитя мое?

— Люблю ли я танцевать! — воскликнула девушка.

Анриет улыбнулась.

— Разве неприлично любить танцы? — спросила Сара.

— Неприлично, Сара, всему предаваться с такой страстностью, как это делаете вы.

— Чего же ты хочешь, милая Анриет, — сказала Сара ласковым, полным очарования тоном, к которому она при случае умела прибегнуть. — Такой уж у меня характер: я люблю или ненавижу и не умею скрыть ни ненависть, ни любовь.

Разве ты сама не говорила мне, что скрытность — большой недостаток?

— Конечно, но неспособность скрывать свои чувства и безудержно предаваться желаниям, я бы даже сказала — инстинктам, — далеко не одно и то же, — ответила серьезная англичанка, которую смущали откровенные рассуждения ее воспитанницы, так же как ее неудержимые порывы.

— Да, я знаю, вы часто говорили мне это, милая Анриет; я знаю, что женщины в Европе, те, кого называют порядочными, нашли нечто среднее между откровенностью и скрытностью — сдержанность. Но, милая бонна, от меня нельзя слишком многого требовать, я ведь не цивилизованная женщина, а маленькая дикарка, выросшая среди дремучих лесов, на берегах Большой реки. Если то, что я вижу, мне нравится, я желаю, чтобы это мне принадлежало. Видите ли, Анриет, меня немного избаловали, и я стала своевольной. Что бы я ни просила, мне ни в чем не отказывали, а если и отказывали, я брала сама.

— И что же при таком отличном характере будет, когда вы станете женой Анри?

— О, Анри покладистый юноша; мы уже условились, что я буду позволять ему делать все, что он захочет, и сама буду делать все, что пожелаю. Не правда ли, Анри? — продолжала Сара, повернувшись к двери, которая в этот момент открылась, чтобы впустить господина де Мальмеди и его сына.

— В чем дело, дорогая Сара? — спросил молодой человек, подойдя и целуя ей руку.

— Правда, что, если мы поженимся, вы никогда не будете мне противоречить и будете делать все, что я захочу?

— Черт, — сказал де Мальмеди, — вот так женушка, она заранее ставит условия!

— Правда, — продолжала Сара, — что, если я все еще буду любить балы, вы будете сопровождать меня на них и ждать, а то ведь эти противные мужья потанцуют немного и уходят. При вас я смогу петь, сколько захочу, удить рыбу? А если мне захочется красивую шляпу из Франции, вы мне купите ее? Нарядную шаль из Индии? Красивую арабскую или английскую лошадь?!

— Конечно, — улыбаясь, произнес Анри. — Что до арабских лошадей, то мы сегодня видели двух очень красивых, и я рад, что вы их не видели: они не продаются, и если бы вам случилось захотеть их, я не смог бы их вам подарить.

— Я их тоже видела, — сказала Сара, — они, наверное, принадлежат молодому иностранцу, брюнету с чудесными глазами.

— Однако, Сара, — сказал Анри, — вы, кажется, обратили внимание больше на всадника, чем на его лошадь?

— Да нет, Анри, всадник подошел и заговорил со мной, а лошадей я видела издали, они даже не ржали.

— Как, этот юный фат заговорил с вами, Сара? По какому же поводу?

— Да, по какому поводу? — повторил господин де Мальмеди.

— Во-первых, — сказала Сара, — я не заметила в нем ни капли фатовства, да вот наша Анриет была со мной, она тоже не заметила в нем самодовольства. По какому поводу он заговорил со мной? О боже мой, по самому естественному поводу. Я возвращалась из церкви, а у дверей дома меня ждал китаец с корзинами, полными всякой всячины. Я спросила у него, сколько стоит вот этот веер… Посмотрите, какой он красивый, Анри.

— Ну, и что же дальше? — спросил де Мальмеди. — Все это не объясняет нам, почему этот человек заговорил с вами.

— Сейчас объясню, дядя, сейчас объясню, — ответила Сара, — я спросила у китайца цену, но он не смог мне ответить, ведь он говорит только по-китайски. Мы были в большом затруднении, Анриет и я, мы спрашивали всех, кто окружил нас, чтобы полюбоваться красивыми предметами, нет ли среди них кого-нибудь, кто мог бы стать нашим переводчиком. И тогда незнакомец подошел к нам, предложил помочь, поговорил с китайцем на его языке и, повернувшись к нам, сказал: «Восемьдесят пиастров». Это ведь недорого, правда, дядя?

— Гм! Столько стоил негр, пока англичане не запретили торговать ими, — сказал де Мальмеди.

— Так, значит, этот господин говорит по-китайски? — с удивлением спросил Анри.

— Да, — ответила Сара.

— Ах, отец, — воскликнул Анри, разражаясь хохотом, — вы не слышали? Он говорит по-китайски!

— Ну и что же? Что же тут смешного? — спросила Сара.

— Конечно, ничего, — продолжал Анри, не переставая хохотать. — Ну как же! У этого красавца иностранца чудесный талант, и он счастливый человек. Он может разговаривать с коробками для чая и с ширмами.

— Вообще-то китайский язык не очень распространен, — сказал мсье де Мальмеди.

— Это какой-нибудь мандарин, — сказал Анри, продолжая потешаться над молодым незнакомцем, высокомерный взгляд которого он не мог забыть.

— Во всяком случае, — ответила Сара, — это образованный мандарин, потому что, после того как он поговорил с торговцем по-китайски, он разговаривал со мной по-французски и с нашей милой Анриет по-английски.

— Черт! Так, значит, он говорит на всех языках, этот молодчик, — сказал господин де Мальмеди. — Такой человек был бы не лишним в моих конторах.

— К сожалению, дядя, — сказала Сара, — тот, о ком вы говорите, как мне кажется, был на такой службе, после которой любая другая служба покажется ему неинтересной.

— А на какой же?

— На службе у короля Франции. Вы не заметили, что он носит в петлице ленточку ордена Почетного легиона и еще другую какую-то ленточку?

— О, в настоящее время, чтобы получить такой орден, вовсе не обязательно быть военным.

— Но все-таки человек, которому дают орден, должен чем-то отличаться от других людей, — возразила Сара. Задетая, сама не зная почему, она защищала иностранца, следуя инстинкту, присущему простым сердцам и заставляющему их защищать тех, на кого несправедливо нападают.

— Ну что ж, — сказал Анри, — наверное, его наградили за то, что он владеет китайским языком. Вот и все!

— Впрочем, мы узнаем это, — сказал де Мальмеди тоном, доказывающим, что он не заметил неприязни, возникшей между двумя молодыми людьми, — потому что он прибыл на корабле губернатора, а так как на Иль-де-Франс не приезжают для того, чтобы уехать на следующий день, он, разумеется, останется здесь.

В это время вошел слуга и вручил письмо с печатью губернатора, которое только что принесли от лорда Маррея.

Это было адресованное господину де Мальмеди, Анри и Саре приглашение на обед в следующий понедельник и на бал, который должен был состояться после обеда.

Сомнения Сары относительно губернатора рассеялись; значит, это, безусловно, галантный мужчина, если начало своей деятельности на острове он ознаменовал торжественным приемом. Сара обрадовалась, узнав, что сможет провести вечер в танцах. Она особенно ликовала, потому что как раз получила из Франции прелестные украшения из искусственных цветов; теперь ей представлялся случай показать их на балу.

Что касается Анри, то эта новость, с каким бы внешним равнодушием он ее ни принял, не была для него безразлична: Анри считал себя одним из самых красивых молодых людей колонии, и, хотя его брак с кузиной был делом решенным и он считался ее женихом, Анри не прочь был пококетничать с другими женщинами. Это было тем более нетрудно, что Сара, по беспечности ли своей или по складу характера, никогда не выказывала ревности.

А де Мальмеди-отец заважничал, узнав о приглашении; ведь не прошло и двух часов после приезда губернатора, как он уже был приглашен на обед, — честь, которую, по всей вероятности, губернатор оказывал только самым влиятельным лицам острова.

Приглашение несколько изменило планы, намеченные семьей Мальмеди. Анри назначил на следующее воскресенье и понедельник большую охоту на оленей в районе Саванны, который в те времена был еще пустынным. Там в изобилии водилась крупная дичь, и, так как охота должна была частично происходить во владениях отца, Анри пригласил человек двенадцать друзей в воскресенье утром на свою прелестную виллу, на берегу Черной реки, в одном из живописнейших мест острова. Теперь, когда на один из дней был назначен губернаторский бал, необходимо было перенести охоту. Поэтому Анри вернулся к себе, чтобы написать письма, которые Бижу должен был отнести адресатам, с оповещением о том, что охота состоится на день раньше.

Де Мальмеди попрощался с Сарой, объяснив, что у него деловое свидание; на самом же деле он пошел объявить соседям, что через три дня сможет поделиться мнением о новом губернаторе.

Что касается Сары, то она заявила, что, ввиду Неожиданных обстоятельств, у нее очень много дел, связанных с подготовкой к балу; в субботу утром она не сможет поехать с господами, но присоединится к ним в субботу вечером или в воскресенье утром. Остаток дня и весь следующий день прошли, как и предвидела Сара, в приготовлениях к торжественному вечеру. Благодаря разумным действиям Анриет Сара смогла уехать, как и обещала дяде. Наиболее важное было сделано, платье примерено, и опытная портниха пообещала, что оно будет готово вовремя.

Итак, Сара уехала в хорошем настроении; после балов она больше всего любила природу В самом деле, за городом она могла предаться безделью или пойти на прогулку; ничего подобного нельзя было представить себе в городе. На природе Сара была полностью предоставлена самой себе, не слушая ничьих наставлений, ни даже указаний милой Анриет. Если она хотела предаться лени, то выбирала красивое место, ложилась под кустом ямбоз или памплемуссов, и здесь, среди цветов и птиц, дышала успокоительным воздухом, слушала пение птиц, забавлялась, глядя, как обезьяны прыгают с ветки на ветку или висят, зацепившись хвостом за сучок, следила за грациозными движениями зеленых ящериц, которых так много на Иль-де-Франс, их можно встретить на каждом шагу. Здесь она оставалась часами, словно слившись с природой. Если появлялась потребность в движении, она становилась газелью, птицей, бабочкой; переплывала поток, гонялась за стрекозами с блестящими, как рубины, головками, склонялась над пропастью, чтобы сорвать водяные лилии с широкими листьями, на которых дрожали капли росы; она была подобна русалке под водопадом, чья водяная пыль обволакивала ее словно газом. В отличие от других креолок, лица которых почти никогда не розовеют, ее щеки покрывались таким алым румянцем, что негры, привыкшие давать каждому явлению и человеку имя на своем поэтическом и красноречивом языке, называли Сару не иначе как Роза Черной реки.

Итак, Сара была совершенно счастлива; наступали дни, когда она сможет предаться тому, что любила больше всего на свете: природе и праздничному балу.