Журнал «Вокруг Света» №01 за 1977 год

Суша, окруженная водой

Я стоял на мосту со странным названием Котика-бридж, где-то в ста километрах от столицы Суринама Парамарибо, и взвешивал шансы выбраться отсюда дотемна. То, что обещанный автобус — он должен был пройти через мост два часа назад — не появлялся, меня нисколько не смущало. За годы работы в Южной Америке можно было привыкнуть и к большим недоразумениям.

Попасть в Суринам советскому журналисту было непросто. Ожидание визы подогревало интерес. И вот старый чиновник в аэропорту столицы Суринама, разглядывая мой паспорт, говорит, что за много лет работы впервые пропускает советского человека на территорию страны. И к ожиданию увлекательной поездки прибавляется чувство «первооткрытия». Я знал, что о Суринаме писали в нашей пресс (В № 2 журнала «Вокруг света» за 1975 год был опубликован очерк итальянского журналиста Д. Палоттелли о жизни буш-негров в суринамской сельве. — Прим. автора.) , но одно дело — увидеть страну глазами иностранного, даже высокопрофессионального журналиста, а другое — самому. Каждая деталь казалась мне теперь особо важной. Еще и потому, что о Суринаме известно мало. В том числе и в Южной Америке. Вопрос: «А где это?» — я слышал в Перу, Эквадоре и даже в Венесуэле.

А ведь страна немаленькая. Ее территория почти в пять раз больше Голландии, бывшей метрополии. Рассеченные реками Суринам, Корантейн и Марони заболоченные северные низины, удобные для выращивания риса, сахарного тростника, бананов, переходят в богатую бокситами саванну, которая постепенно поднимается к истокам этих рек, берущих начало на возвышенности юга — крае алмазов и золота.

Шесть разноцветных звезд

Первыми из европейцев, что обосновались здесь, в долине реки Эскибо, в 1596 году, были голландцы. Говорят, испанцы и португальцы не проявили интереса к этой территории: золота, которое интересовало их больше всего, они здесь не нашли. Заболоченное побережье с жарким и влажным климатом встретило завоевателей неприветливо: немало авантюристов, искавших волшебную долину вечной молодости —Эльдорадо, погибло от лихорадки.

Затем на побережье высадились англичане, потом французы: территория Суринама переходила из рук в руки.

О минувших временах в Парамарибо напоминает многое. Левостороннее движение транспорта осталось от англичан. (В 1667 году они отдали страну голландцам, обменяв ее на Нью-Йорк. Город на острове Манхаттен принадлежал тогда Голландии и назывался Нью-Амстердамом.) Двух- и трехэтажные деревянные дома, выкрашенные, белой масляной краской, — наследство голландцев. Дворец губернатора, представителя королевы Нидерландов, недавнего главы «самоуправляющейся территории»... А мощный форт, ныне музей «Зиланд», с его толстыми кирпичными стенами, башнями и портиками, с пушками, обращенными в сторону реки и моря, напоминает о борьбе между местным населением и захватчиками.

На белом полотнище национального флага, вместо традиционных гербов со львами, суринамцы поместили шесть пятиконечных разноцветных звезд, объединенных линией эллипса. Шесть звезд — шесть народов: индейцы — коренные жители континента, негры — бывшие рабы, привезенные из Африки, индийцы, прибывшие сюда по контрактам в начале века, индонезийцы-яванцы (волна эмиграции в основном шла именно с этого острова), китайцы и европейцы.

Визит к индейцам, коренным жителям Суринама, или Голландской Гвианы (кстати говоря, на языке индейцев слово «гвиана» значит «суша, окруженная водой»), начался с получасового ожидания парома через реку Суринам. Пятнадцать минут переправы — и автобус помчался по асфальту дороги, связывающей столицу Парамарибо с городом Албиной, расположенным на берегу другой реки, Марони, — естественной границы страны с Французской Гвианой.

Мне очень хотелось растормошить восемнадцатилетнего Ника Акбара, который вызвался сопровождать меня в этой поездке. Но было довольно рано, Ник мирно дремал, уткнувшись головой в боковое стекло, и будить его было совестно.

Прямая, как взлетная полоса аэродрома, дорога, встречные машины никак не вязались с близостью настоящей индейской деревни. По опыту прошлых поездок по индейским поселениям в долине Амазонки я знал, что соседство с хорошей дорогой способствует разложению общины. Поселения довольно быстро превращаются или в места показной экзотики, или в пригородные подсобные хозяйства, откуда в ближайшие населенные пункты везут излишки продуктов на продажу.

И тем не менее во все времена истории Суринама прослеживаются необычайная привязанность индейцев к своему укладу жизни, поразительная стойкость в борьбе с пришельцами из Старого Света. Именно эти черты заставили колонизаторов отказаться от попытки использовать коренное население на плантациях. Индейцы не просто уходили от военных отрядов в недоступные болота. Они уходили с боями и возвращались, нанося неожиданные удары, сжигая постройки и урожаи.

Капитанство по наследству

Ник проснулся так неожиданно, как будто у него над ухом прозвенел будильник. «Сейчас будет Албина», — сказал он, мельком взглянув на дорогу. Здесь нам предстояло пересесть на каноэ и около часа идти вверх по реке.

Наконец мы прибыли. Об этом нас известил белый плакат с надписью «Бигистоун», пристроенный на зеленых кустах, которые каким-то чудом выросли на большом гранитном камне, торчащем посредине бухточки. «Бигистоун» и означает «Большой камень» на «токи-токи» — своеобразном жаргоне из английских, голландских слов, перемешанных со словами из языка местных индейцев и выходцев из Африки.

Мы с Ником поспешили в деревню. Однако разговаривать было не с кем. Завидев нас, местные жители уходили внутрь домов или напускали такой безразличный вид, что ни о какой беседе не могло быть и речи. «Попробуем сначала найти капитана», — сказал Ник. Так по традиции называют местных вождей — наверное, еще с тех времен, когда они вели переговоры с капитанами военных отрядов европейцев и называли себя так же, чтобы не казаться ниже рангом.

Мы прошли всю деревню. Среди индейских хижин возвышалась церквушка, немного дальше — школа. Подойдя к большому, похожему на сарай дому на окраине деревни, Ник постучал в стену. Из-за угла вышла пожилая индианка и сообщила, что капитан спит. Однако, когда я начал расспрашивать ее о деревне, окно — или, лучше сказать, деревянная ставня, заменяющая и раму, и стекла, — открылось. Появилась голова старика. Это и был капитан. Я попросил Ника объяснить, зачем мы приехали. Вождь выслушал, еще раз внимательно посмотрел на меня, достал большой складной нож и, начав чистить апельсин, произнес:

— Ну что ж, если твой народ хочет знать о моем народе... Спрашивай.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Альфонс Стюра.

— Сколько лет вы правите этой деревней?

— Мне теперь уже семьдесят, а капитаном я здесь с тридцати. Считай.

— Вы знаете, как появилось селение Бигистоун?

— Этого я не знаю.

— Ну, а как давно вы здесь живете?

Вопрос заставил его задуматься.

— Мы живем здесь с тех пор, как бог создал землю, — сказал он.

— А все-таки, сколько лет?

— Лет двести, не меньше.

Это была явно трудная для капитана тема.

— Может быть, вы помните тех капитанов, что правили до вас?— спросил я, пытаясь выяснить то же самое другим путем.

— Хорошо помню по крайней мере трех, — сказал он с видимым облегчением. — Сначала был мой прадед, потом дед, потом отец. Теперь -я, а потом капитаном будет мой сын.

Выяснилось, что индейцы, несмотря на довольно обширные связи с миром (многие мужчины ходят на лесозаготовки, добывают шкуры для продажи), сохранили автономию. Власти не вмешиваются в их дела. Писаных законов нет, и, если возникает спор между семьями, прибегают к помощи суда — «круту». Вместе с капитаном «круту» решает, кто прав, а кто виноват. За мелкие проступки наказывают сами. Скандалистов, например, заставляют подметать улицу или выполнять другую работу на благо общины. Только в случае серьезных проступков передают нарушителя властям. Решение об этом принимает «круту», и не было случая, чтобы кто-то ослушался и не пришел в полицию.

Хотя я и не заметил, чтобы капитан подал какой-либо знак, но после разговора с ним отношение к нам изменилось. Мы входили в любой дом — кстати сказать, это было совсем нетрудно, поскольку многие «дома» были просто крышей на столбах: жители тропиков явно предпочитают свежий воздух уюту, замкнутому в четырех стенах.

Предположения мои частично подтвердились — так называемую «нетронутую индейскую общину» увидеть не удалось, но тем не менее я был рад, что побывал в Бигистоуне. Несмотря на мощный напор внешнего мира, индейцы сохранили свой уклад жизни и определенную независимость..

Знакомясь с деревней, я невольно вспомнил историю арауканов, гордых индейцев чилийских нагорий. Они тоже вели упорную борьбу против колонизаторов, сопротивляясь им в течение нескольких веков, и только капиталистические отношения сломили их в начале двадцатого столетия, разрушив общину и древний уклад жизни. Здесь, в Суринаме, индейцев защитили непроходимые леса и болота.

Африка в Южной Америке

Из Бигистоуна в пограничный город Албину мы спустились по течению быстро. Распрощались с владельцами каноэ и выбрались на берег. Ник посмотрел на часы и предложил до захода солнца заехать к буш-неграм. Я согласился.

Первые партии «живого товара» были завезены в Суринам из Африки в начале XVII века англичанами. К середине века на плантациях работало около двух тысяч черных рабов. Завозили африканцев по системе «треугольника». Корабли уходили из Суринама в Амстердам, груженные дарами тропиков, из Амстердама в Африку везли промышленные товары, а там опустевшие трюмы до отказа набивали рабами. Известно: голландские страховые компании тех времен предусматривали, что до 40 процентов рабов умрет в пути.

В Суринаме африканцев ждали владельцы плантаций сахарного тростника, хлопка, кофе... Рабы восставали, бежали в непроходимые болота, предпочитая смерть подневольному труду. Но погибали не все, и так в далеких от побережья районах образовались деревушки — точно такие, как в Африке. Впоследствии тех, кто поселился в лесах, стали называть буш-неграми, а тех, кто остался на плантациях и смешался с местным населением, — креолами. После отмены рабства в 1863 году они массами уходили с ненавистных плантаций в города. (И до сих пор редко можно встретить негритянскую семью, работающую на плантации. Труд в деревне негры считают позорным, точно так же, как всякую другую работу, которую выполняли подневольные.) И в конце XIX века на место ушедших рабов по контрактам начали привозить индусов, китайцев, яванцев...

Деревня буш-негров оказалась вполне африканской: небольшие хижины под крышами из плетеной травы, деревянные двери с таинственно-абстрактными рисунками, которые должны отгонять злых духов от жилища.

На площадке перед хижинами вокруг тлеющего костра сидели старые и молодые женщины. Они судачили о чем-то, кормили детей. Неподалеку два малыша крутили скакалку, через нее прыгала девочка лет двенадцати. Одежда женщин тоже была на африканский манер — короткие яркие юбки и бусы. Все вели себя спокойно, приветливо, словно мы были их старые знакомые. Лишь когда голый карапуз лет трех от роду, заинтригованный блеском авторучки, подошел ко мне слишком близко, мать окликнула его: «Аденауэр, вернись!» Имя Аденауэр, да еще портреты кандидата на местных выборах, прилепленные поверх рисунков на дверях хижин, напоминали о том, что все это происходит не тысячу лет назад, а в XX веке. Когда мы покидали деревню, я вспомнил, что, кроме опереточно одетого в белый китель с блестящими пуговицами «капитана», я не видел ни одного мужчины. «Где они?» — спросил я у Ника. «На лесозаготовках», — был ответ.

...Уехать из Суринама и не увидеть рабочих буш-негров я не мог. Так я оказался на мосту Котика-бридж. Целый день с раннего утра мы ходили и ездили по джунглям с молодым инженером-стажером из Голландии. Разговаривали с рабочими, мастерами, механиками... Отличные знатоки джунглей, буш-негры незаменимы на этой работе. С переносной пилой они ходили но лесу, легко отыскивали нужные сорта деревьев, валили их, определяли качество, обрубали ветки, готовили мощные стволы к транспортировке. Производство было налажено по последнему слову техники. Точно по графику подходили мощные трайлеры, погрузчики, грузовики. Современными машинами тоже управляли буш-негры из тех самых экзотических деревушек. Только зарплата у них была не совсем современной. Большинство получает сто суринамских гульденов в месяц (около 50 рублей) — правда, как объяснил мне сопровождающий, они дополняются медицинским обслуживанием и страховкой на случай увечья...

В сущности, этот заработок не самый низкий в Суринаме, да и отрасль промышленности, которую контролирует «Бранзил», занимает в общем объеме производства страны всего три процента. Основные доходы крупные иностранные монополии получают от «красного золота» — бокситов.

Но прежде чем рассказать об этом — несколько слов о тех, кто составляет большинство населения страны. После отмены рабства и массового ухода африканцев с плантаций проблема рабочей силы стала для плантаторов чрезвычайно острой. В Китай, Индию, Индонезию направились вербовщики. Они сулили хорошие заработки и сытую жизнь в далекой стране. С бедняками подписывали контракты на пять лет и тысячами отправляли в Суринам. Сначала везли только индийцев, знавших секреты выращивания риса, потом, с 1890 года, чтобы сбить цену на рабочую силу, начали контрактовать яванцев. Индийцам в Суринаме все время напоминали, что яванцы обходятся дешевле, а яванцев настраивали против соседей-индийцев, возбуждая зависть к их «привилегированному» положению.

Изменилось ли что сегодня в этих отношениях? Студенты-индийцы из университета пригласили меня ознакомиться с «привилегированным положением» в одной из общин. Ехать пришлось недолго — небольшие участки земли, принадлежащие индийцам, начинаются минутах в двадцати езды от Парамарибо. Домики жителей — рахитичные строения из досок, похожие на обветшалые сараи под соломенными крышами, — жались к дороге с унылым однообразием. У одного из них мы и остановились. Наше приближение к весьма условному ограждению из проволоки было встречено неслыханно громким лаем двух тощих собак. Хозяева, однако, не появились. Мои спутники, не смущаясь этим обстоятельством, прошли в калитку к дому. Большие щели меж досками, отсутствие ставен в окнах и замка на открытой, криво висящей двери откровенно говорили о том, что хозяева не боятся быть обворованными. Один из студентов постучал по подпорке навеса. Из темноты дома вышел мальчик лет девяти. Индийские дети удивительно красивы, а этот мальчишка показался мне просто принцем из мультфильма — так неправдоподобно велики были его глаза с пушистыми ресницами, так ослепительно сияла улыбка среди этого уныния нищеты. Студент объяснился с мальчиком, и тот грациозным жестом пригласил нас следовать за собой — так, будто мы должны идти по дорогому ковру, а не по грязи. Спутники мои остановились, сняли ботинки, засучили брюки и пошли следом. За домом находился небольшой участок земли, залитый водой. Хозяев мы застали за посадкой риса. Не прекращая работы, стоя но колено в воде, они опускали маленькие зеленые кустики рассады в воду и говорили с нами, изредка поднимая голову и одаривая улыбками.

В домике под соломенной крышей обитали отец, мать, двое стариков и шестеро детей. Крохотный клочок земли за домом — арендованный участок. Он, конечно, не может обеспечить семью полностью, но и с голоду не дает умереть. А вот если бы еще отец получил работу, то совсем было бы хорошо. Пока что, однако, работы постоянной нет, и приходится — вот уж который год — делать что попадется. На разговор к заборчику участка подошла соседка — старая яванка с козьей ножкой в скрюченных пальцах. Я спросил, сажает ли рис она. Ответ был краток: нет денег нанять трактор, чтобы расчистить болото, а у самой не хватит сил.

Я уже знал, что индийцы и яванцы живут довольно дружно. Через сто лет совместной жизни очаг национальной розни переместился на вражду между крестьянами — выходцами из Азии и бывшими африканцами — теперь в основном рабочим классом и служащими.

В разговор вступила жена хозяина. Она выпрямилась и спросила, правда ли, что я из России.

— Из Советского Союза, — отвечаю я.

Хозяева переглядываются и улыбаются.

— Россия — Друг Индии, — говорит женщина. И они снова улыбаются. В этой глуши такая осведомленность удивляет. Но это только сначала: ведь многие семьи переписываются с родственниками на далекой родине и из писем узнают больше, чем из местных газет.

— Скажите, почему вы сажаете на своем участке именно рис?

— Он очень дорог на рынке, и купить его мы не можем, а это основная еда, — отвечает хозяин. Жена его уже снова согнулась над посадками.

— Сколько вам нужно зарабатывать, чтобы нормально жить?— спрашиваю я.

— Гульденов сто двадцать, — без раздумья отвечает хозяин.

Сто двадцать на десять человек? Вспоминаю, что служащий гостиницы в Парамарибо, холостой парень, говорил мне, что меньше чем на триста гульденов в месяц он жить не смог бы. Но у каждого свой предел мечтаний. И неудивительно, что у индийца-рисовода этот предел невысок. Среди крестьян много таких, как он, скрытых безработных, которые числятся арендаторами клочка земли. Когда-то они были основными поставщиками риса на рынок Суринама и на экспорт. Но постепенно высокомеханизированное хозяйство монополии СМЛ (Нидерландский фонд современной агрикультуры) вытеснило их продукцию с рынка и оставило крестьян без работы. СМЛ и до сих пор контролирует около 80 процентов суринамского экспорта риса и располагает самыми современными способами и технологией рисоводства. Всему этому должны были — во всяком случае, так провозглашалось — обучаться крестьяне. И обучались — 6 человек в год. Да, шесть из 20 тысяч крестьян, занятых в рисоводстве.

— Извините, что я не зову вас в дом, но скоро стемнеет, а мы должны закончить работу. Да и для вас, наверное, это слишком бедный дом, — говорит хозяин.

— Кто знает, чем измерить богатство человека? Ваш дом мне кажется очень богатым — ведь у вас такие красивые дети, и их шестеро.

Красное золото Суринама

Как только высокий креол с пышной прической и внушительной бородой принял меня в отделе внешних сношений компании «Суралко», я понял, что ни серьезного разговора, ни тем более посещения рудников не будет. Бывает так: хозяин радушен, изо всех сил старается показать свое расположение и желание помочь, а тем не менее чувствуется, что все наоборот...

Креол вручил мне множество рекламных проспектов «компании, внимательно выслушал и даже записал просьбы. Потом несколько раз приходил ко мне в гостиницу, рассказывал о продвижении запросов по административным инстанциям, а я все больше убеждался в пустоте разговоров.

Последняя встреча была и вовсе смешной.

— Вы знаете, — грустно сказал он, — руководство компании считает посещение вами рудников нецелесообразным. Производственные секреты, вы понимаете... Они, правда, предложили посетить нашу электростанцию в горах, но, раз вам все равно не разрешат зайти внутрь, я воспользовался вашим именем и отказался. Вы не в обиде?

О каких это производственных секретах идет речь?! Вскрышные разработки бокситов видны с дороги. Самосвалы и экскаваторы работают везде одинаково. А о роли алюминиевых компаний в жизни страны я знал и без бородатого креола.

Бокситы нашли в Суринаме в 1915 году. Долгое время их держали под спудом как стратегический запас, и лишь в годы второй мировой войны месторождения стали разрабатываться — им суждено было сыграть важную роль: ценнейшее сырье вывозили в США, где из него производили высококачественный алюминий. В настоящее время добыча сосредоточена в руках двух компаний: «Суринам алюминиум», или «Суралко», дочернего предприятия одной из крупнейших монополий Соединенных Штатов «Алкоа» («Алюминиум компани оф Америка»), и «Биллитон», в которой преобладает голландский капитал (эта фирма входит в группу «Ройял Датч-Шелл»).

Бокситы Суринама приносят монополиям баснословные прибыли. Равходы на добычу минимальные — сырье залегает практически на поверхности. Мощные экскаваторы попросту снимают верхний слой почвы и ссыпают в стотонные грузовики. Содержание алюминия в руде — среди самых высоких в мире: каждые четыре тонны бокситов дают тонну металла. По объему добычи «красного золота» маленький Суринам занимает третье место в капиталистическом мире после Ямайки и Австралии. Считают, что международный алюминиевый спрут «Алкоа» именно отсюда получает треть сырья.

За несколько десятков лет хозяйничания эти монополии фактически сумели превратить суринамскую экономику в свой придаток. Их продукция составляет около " 90 процентов экспорта страны. Только «Суралко» в 1974 году получила 1,3 миллиарда долларов дохода, в то время как казне достались жалкие 50 миллионов в виде смехотворно низких налогов.

Нет, не случайно в Суринаме стали задумываться, не поможет ли решению острых социальных проблем его полумиллионного населения более справедливая политика распределения доходов. Самым очевидным препятствием на пути такой политики было колониальное положение страны. Было — потому что 25 ноября 1975 года Суринам добился независимости.

Парамарибо с его быстрым темпом жизни современного города, потоком машин, велосипедов, мотоциклов, многолюдными улицами центра, зданиями банков постепенно сгладил впечатления от кратковременного посещения джунглей. Начинало казаться, что все виденное там — просто незначительная экзотическая деталь. Ведь в самом деле индейцев в Суринаме всего несколько тысяч, а буш-негры составляют только 10 процентов населения...

Но «лесные негры» напомнили о себе неожиданно...

«Идти вперед и не оборачиваться...»

Мы шли с Роем, председателем кружка учеников средней школы по изучению истории Суринама, по улице Грааве-страат. Рой рассказывал о забастовке рабочих, которая стала как бы последним шагом на пути к независимости.

Она родилась стихийно, без достаточной подготовки. Работники таможни потребовали задержанную властями зарплату. Все могло обойтись мирно, но внезапно суд объявил забастовку незаконной, и страсти разгорелись. Таможенников, грузчиков поддержали служащие, к ним присоединились рабочие рудников. Решили направить делегацию к губернатору. Когда манифестантов с прошением отделяло от губернаторского дворца пять-шесть кварталов, появилась вооруженная полиция. «Спокойно, спокойно, — раздавались голоса. — Все равно ничего не добьемся, нужно расходиться». Здесь-то и вмешался Абайса, президент профсоюза буш-негров. Он сказал, что его делегация пройдет дальше. Это, конечно, наивно, но буш-негры непоколебимо верят в духов и считают, что заговоренному человеку пули не страшны. Абайсу убили здесь же, на глазах у демонстрантов. Рой показал мне это место. В память о гибели Абайсы кто-то постоянно поливает мостовую красной краской. «Пуля убила его потому, считают негры, что он обернулся, — продолжал Рой. — Оборачиваться заговоренному нельзя». Они так и шли, не оборачиваясь, и полиция расступилась, пораженная этим удивительным геройством...

Забастовку все-таки подавили. Начались аресты организаторов, запугивания... Однако вскоре предстояли выборы, и это народное выступление повлияло на их исход. Бастовали в основном креолы, а крестьяне-индийцы, поверив призывам своих лидеров, воздержались от участия в волнениях. Консервативная партия индийцев, которая находилась у власти последние четыре года, потерпела поражение. Ей на смену пришла такая же консервативная партия креолов; победу обеспечила забастовка и лишь отчасти — необычное обещание: независимость. С лозунгом добиться независимости в самое ближайшее время выступили, правда, не лидеры консервативной партии креолов, а новые, впервые вошедшие в правительство лидеры Национальной республиканской партии, имеющей широкие связи с рабочим движением. Консерваторы вынуждены были объединиться с ними в период предвыборной кампании, а после победы предоставили им несколько министерских портфелей.

С кем бы мне ни приходилось встречаться в Парамарибо, когда речь заходила о независимости, наиболее активным борцом за нее называли министра экономики господина Брума. К нему я и направился.

Энергичный, лет сорока, министр говорил сжато. Проблемы страны он знал хорошо и постоянно подчеркивал, что решение их возможно только после достижения Суринамом статуса независимого государства.

— У Суринама типично колониальная экономика. Почти все, что производится, идет на экспорт. Это сырье. Готовые изделия ввозятся. Не составляют исключения и продукты питания. Приходится импортировать даже растительное масло, консервированные продукты, незаменимые в такой жаркой стране, как наша. Положение рабочего класса и средних слоев населения тяжелое. Безработные составляют примерно четвертую часть всех жителей.

В стране есть железная руда, нефть, — продолжал он. — Необходимо заняться созданием энергетической базы. Перед страной задача: кроме сахара, бананов, кофе, хлопка, наладить производство продуктов питания для населения, выращивать бобы, картофель, сою. О народе Суринама по-настоящему может позаботиться только национальное правительство в условиях независимости. А это означает, помимо прочего, расширение торговых связей, ликвидацию зависимости от Голландии и в экономическом плане тоже.

В стране и даже в самом правительстве далеко не все разделяли точку зрения господина Брума. Находились люди, которые утверждали, что свобода преждевременна. Большинство, однако, считало: политическую независимость следует рассматривать лишь как первый этап борьбы.

Дискуссии продолжались несколько месяцев, и сами суринамцы подвели им черту. Учитывая настроения народа, депутаты парламента единодушно одобрили новую конституцию независимой страны.

Правительство начало проводить в жизнь меры, направленные на решение самых острых проблем. Вдвое повышен налог на экспорт бокситов иностранными монополиями, разработаны планы развития западных районов страны, создания ряда мелких предприятий, которые должны производить товары для нужд населения, увеличились расходы на образование, здравоохранение и социальные нужды.

О том, как праздновали в Суринаме день независимости, я узнал из газет. Приехали гости из многих стран мира. Город был украшен для праздника. Торжественный прием делегатов, в том числе и представителей Советского Союза, ознаменовал начало новой истории страны. Я читал об этом и вспоминал наши долгие дискуссии с Tea Дулайт, известной деятельницей культуры Суринама. «Сможем ли мы стать нацией? — с тревогой спрашивала она. — Что дадим мы, маленькая страна, огромному миру? Да и примет ли нас этот мир?»

Мир принял бывшую голландскую колонию, но проблемы ее не решить разом.

Владимир Весенский

Парамарибо — Москва