Журнал «Вокруг Света» №03 за 1989 год

Глаза Суоми

Продолжение. Начало см. в № 2.

Котка: каникулы на птичьих островах

Высокий человек в синем непромокаемом костюме и желтых сапогах загораживал на мосту проезд нашему автобусу, подняв в кулаке, как красный флажок, спортивную шапочку.

— О, нас встречает сам Тимо Ялканен! — воскликнул кто-то.

Еще не все успели выйти из автобуса, а Тимо уже спускался широким шагом к быстрой порожистой реке.

— Покажу вам место, где собирались окрестные жители, чтобы спасти свою Кюми,— сообщал на ходу Тимо.— Не зря эту речку ценят во всей округе. С давних времен здесь, за порогами, водились сиг, лосось. Царь Александр III разрешил монахам с острова Валаам отлов рыбы на Кюми, но только для своих потребностей. Видите, до сих пор остались в целости гранитные стенки, с которых монахи забрасывали сетки. А это императорский рыбачий домик — ныне музей, построенный Финляндией Александру III в благодарность за сохранность здешних мест. Вот мы и пришли...

Тимо останавливается у края поляны, где лес отступает от берега. Сюда недавно собралось много людей, в основном из Котки, узнав, что вверху за поворотом стали расчищать русло реки под электростанцию. Общество охраны природы пригласило журналистов из газет и радио — состоялся бурный митинг. Все это попало в прессу.

Понимая, что со строительством электростанции ничего не выйдет, хозяева стали распродавать участки земли по берегам Кюми. Теперь здесь заповедная территория Лангинкоски. С моря, перепрыгивая пороги, поднимается на нерест лосось. Его разрешается ловить, правда, только на удочку...

Крупнейший лесной порт страны Котка больше известен заповедником на островах в восточной части Финского залива. Скорее это даже не заповедник, а национальный парк. К островам, разбросанным вдоль побережья на десятки километров, идет наш катер.

Плывем по проливу Руотсинсалми, где во время русско-шведской войны разворачивались морские битвы, в которых сражались сотни боевых кораблей. Опыт этих баталий и заставил соорудить на острове Котка морскую крепость, разрушенную затем английской флотилией. От тех времен остался лишь православный собор святого Николая, купол которого высится в зелени парка, да поросшие кустарником развалины круглого форта Куокоури, виднеющегося от нас справа по борту на островке, похожем на головастика.

С моря особенно заметны следы когда-то прошедшего здесь ледника, мастерски обтачивавшего, шлифовавшего камни. На побережье виднеются гигантские каменные глыбы — «поля дьявола», как их зовут местные жители. Постепенно из морской глубины выступали островки, они росли, проливы между ними сужались, становясь похожими на каналы. Так образовались шхеры.

Финский берег резко отличается от противоположного, эстонского, изрезанностью и большим количеством островов. Здешний гранит очень ценится в строительстве, именно его возили для набережных и дворцов Петербурга.

В заповедном архипелаге Тимо Ялканен хочет отыскать свой любимый островок, где проводит каникулы и ведет научную работу. Об этом он нам медленно рассказывает по-русски. Тимо учился в Ленинграде, окончил университет, стал биологом.

А пока мы держим курс на дальний остров Хаапасаари, один из самых больших в архипелаге.

У Хаапасаари — богатая история. Люди появились на нем еще в начале тысячелетия. Затем на острова проникают шведы, возникают деревни. Существовала на Хаапасаари с середины XVIII века и русская деревня. Хотя во время войн деревни на островах разорялись, а жителей угоняли в плен, здесь вовсю шла так называемая «дружеская торговля». Два берега — финский и эстонский — жили мирно. Эстонцы плавали к островам ловить рыбу, продавали осенью картофель, зерно. Финны привозили на противоположный берег соленую салаку, а покупали водку. Обычно останавливались на ночлег в эстонских семьях. Дружили по многу лет, знакомство часто превращалось в родственные связи: увозили на острова невест.

Но Хаапасаари известен не только своим прошлым, но и знаменитыми по всему побережью лоцманами, знающими вдоль и поперек капризные проливы и бухты. Это потомственные моряки, насчитывающие в своей родословной более десятка поколений, бороздивших на судах Балтийское море, когда здесь вдосталь водилось вкуснейшей рыбы да и само море было здоровым, не чета нынешнему. Чтобы поговорить на эти темы, мы и хотим встретиться с моряками-островитянами.

Уже видна с катера каменная башня на острове — наблюдательный пункт лоцманов, построенный в середине прошлого века. Катер плавно входит в глубоко врезанную в крутой берег бухточку. В спокойной воде отражаются десятки маленьких и больших разноцветных лодок, открытых, с каютами, с мачтами, между которыми осторожно двигается наш бело-голубой красавец катер с красной рубкой.

На зеленом острове выглядывают из-за скал и деревьев белые и желтые домики, а вдоль кромки берега вытянулись кирпичного цвета сарайчики — до самого причала. Там неподвижно стоят, широко расставив ноги, как в качку на корабельной палубе, трое плотных, кряжистых мужчин в куртках и вязаных шапочках. Невозмутимые, обветренные до красноты лица, приветливые голубые глазки. Чувствуется, что они давно и терпеливо ждут нашего прибытия. Один из них — капитан Кейо Юрьёля.

«Капитан» — привычная форма обращения к старым морякам, но Кейо на самом деле плавал капитаном. Он вперевалочку ступает по еле заметным следам, выбитым ногами островитян на лбистых гранитах острова. Кейо немногословен и не видит ничего особенного в своей биографии, чтобы ее подробно излагать. Да, лоцманы появились на Хаапасаари давно, еще в начале XVII века. У каждой семьи имелось в бухточке свое судно. Не только ловили рыбу, но и торговали, возили продавать гранит. Но здешнюю однообразную мирную жизнь ломали войны. Разоряли островную деревню и шведы. Особенно туго пришлось в первую мировую войну. Совсем захирела с тех пор торговля, а вторая мировая добила ее. У многих островитян остались зарубки в памяти от того времени. Опустела деревня, замерла торговля и в магазинчике, выстроенном отцом Кейо еще в 1907 году. А во вторую мировую разбомбили их дом, даже на этом островке были жертвы.

— Правда, бомбили не нас,— помолчав, добавляет Кейо и показывает на гранитный откос.

Издали видны остатки военных укреплений: пулеметные гнезда и площадки для орудий. Поблизости памятник погибшим на минах в море, и на нем фамилии местных жителей — совсем не короткий для такого островка поминальный список. С давних пор у жителей поселка было принято, как у всех моряков, хранить память о жертвах моря. Может быть, поэтому в чистенькой, беленой церкви, сооруженной всем миром еще в 1858 году, висит под потолком старательно выполненная модель парусника. Ее удачно пристроили между идущим Иисусом и вышитым по бархату лебедем — гербом острова Хаапасаари.

— На нашем острове все знали друг друга — и все беды переживали вместе, как в одной семье. Сейчас семья сильно поредела, и нам не нужно больше жертв и горя. О войне — ядерной — страшно и подумать, Я говорю не о себе — у меня взрослые дети, уже семеро внуков. Их судьба, судьба поселка волнует. Еще летом здесь живет сотни три-четыре человек, а зимой только в трех домах наберется с пяток соседей. Детей не заманить ни магазинчиком, ни морем. «Что нам твое море?» — говорят.— Кейо делает шаг к обрывистому берегу и пристально смотрит в недвижное морское зеркало, словно желая найти там ответы на мучившие его вопросы.— Я много плавал капитаном, даже доходил до Южной Америки, но больше всего люблю свое Балтийское море. Люблю, и знаю, и вижу — не то нынче наше море. Прежде на пять метров дно просматривалось, любой камешек разглядишь, а теперь видно лишь метра на три. А водоросли? Раньше они росли и исчезали, но последние лет десять зеленые разводы плавают все лето вокруг острова. Конечно, нам понятно, что раз море обильно «удобряется» отходами, то и «цветет» оно пуще прежнего. Но рыбакам от этого не легче. Все были потрясены размахом странной болезни, от которой вымирают тюлени в Северном море. Впечатление от задыхающихся, умирающих неестественной смертью животных, конечно, ужасное. А разве не жаль нам балтийской рыбы, которой становится все меньше? Рыбаки раньше помалкивали, не жаловались и на убыль рыбы и на ухудшение ее вкуса, а теперь ищут причины у себя дома и, нарушая вежливость, кивают и на ваш, эстонский, берег...

Экологи советско-финской экспедиции, местные защитники природы из Котки во главе с Тимом Ялканеном, жители острова Хаапасаари собрались в доме капитана Кейо Юрьёля и, угощаясь ароматной ухой его собственного приготовления, уже не первый час обсуждают проблемы Балтики...

Это удивительное море с прекрасными пляжами из белейшего песка и крутым изгибом обрывистых берегов, дикими островками, заросшими соснами, будто создано для человека. Оно врезалось так глубоко в Европу, что его водообмен через проливы с океаном затруднен. А воды Северного моря, вливающиеся в Балтику, сильно загрязнены. Чистота балтийской воды определяется речными стоками. Но ведь не секрет, что все семь прибалтийских стран, в том числе СССР и Финляндия, имеют на побережье сотни предприятий, сельскохозяйственные угодья, разветвленную сеть дорог с непрерывным потоком машин и, конечно, флот. И все отходы этой гигантской производственной деятельности сбрасывают в реки и море. Со всей Европы по рекам в Балтику стекают тысячи тонн нефтепродуктов. А аварийные разливы нефти, как это случилось, например, у Клайпеды, когда потерпел катастрофу английский танкер? Тысячи тонн мазута, расплываясь по водной поверхности, залили тогда чистейшие песчаные берега, отравили подводную растительность и всю живность вокруг. А так как катастрофы происходят около берегов, то шельфовым продуктивным зонам наносится наибольший урон. Косяк сельди навечно ушел отсюда.

Чтобы масляная пленка исчезла с поверхности, приходится перекачивать через очистные сооружения тысячи кубометров загрязненной нефтью воды, буквально процеживая ее по многу раз. А пляжи? Если сразу не снять и не вывезти верхний слой, то мазут глубоко уходит в песок. Пернатые, севшие в нефтяное пятно, почти наверняка обречены: слипшееся оперение уже не защищает бедных птиц от холода, вода проникает под перья. Инстинктивно счищая клювом мазут, птицы заглатывают его и погибают от отравления.

Ничуть не лучше для здоровья моря «удобрение» его отходами сельскохозяйственного производства. Азотные и фосфорные соединения благоприятствуют массовому «цветению» простейших водорослей. Затем наступает их отмирание, при котором расходуется огромное количество кислорода.

Балтийское море двухслойное: наверху — слабосоленый слой воды, внизу — гораздо более плотный, соленый... Поэтому здесь водятся и морские, и пресноводные организмы. При окислении органических остатков разросшихся водорослей, опускающихся в нижний слой, расходуются все запасы кислорода. Ценная рыба, например треска, обитающая в соленом слое, задыхается без кислорода, гибнет все живое, и целые глубинные участки превращаются в мертвые зоны. Замечено, что в последние годы эти участки заполняются сероводородом. Такого Балтика не знала за всю свою историю. Море уже не может само защищаться.

За «круглым» экологическим столом в доме капитана вспомнили в первую очередь Хельсинкскую конвенцию по охране Балтийского моря от загрязнения, поддержанную всеми прибалтийскими государствами и международными организациями по изучению морей. Сейчас между государствами-соседями разделены обязанности по контролю за химическим и биологическим состоянием моря.

— Чтобы наши внуки тоже смогли попробовать такую вкусную уху, нам всем, и на том и на этом берегу, надо встать на защиту Балтики — спасти ее,— сказал на прощание капитан Кейо, крепко пожимая нам руки.

Уже когда катер отвалил от причала и вышел из бухточки, Тимо Ялканен усмехнулся и сказал:

— Рыбаков Хаапасаари, конечно, заботит судьба Балтики, они и сами каждый день сталкиваются с фактами загрязнения моря. Большим откровением для них стало то, что можно, сидя за одним столом с русскими соседями, так открыто говорить неприятные вещи и понимать друг друга...

— Скорее смотрите вправо! Различаете маленький островок? А белые пятна? — вдруг воскликнул Тимо.

Честно говоря, с большим трудом я разглядел в бинокль горбатый островок. Над ним кружили беспокойные птицы, поднятые шумом катера.

Хотя таких островов в заповедном архипелаге много — они вытянулись вдоль побережья на 60 километров и составляют 500 гектаров суши,— но их обитатели редко видят человека. Эти маленькие острова плохо приспособлены для жизни людей, а вот для птиц они — дом родной. Охотиться здесь запрещено, кое-где лишь имеются рыбачьи домики да приезжают любители грибов и ягод.

Тем временем катер приблизился к Птичьему острову, и наш капитан выключил мотор. Надо сказать, что, несмотря на довольно свободное посещение туристами островов и отсутствие строгих запретительных мер, финны бережно относятся к растительности и всему живому на них. Хотя, казалось бы, чего тут особенно беречь? Скалы да перелетные птицы.

Я рассматриваю в бинокль (близко к острову капитан не разрешил подойти, заботясь о покое птиц) гранитные глыбы, слегка поросшие мхом. Вот и вся растительность. На граните застыли неподвижными изваяниями крупные черно-белые птицы. Сюда прилетают из тундры серые гуси, черные кайры, крачки. Полно чаек разных видов. Обитает здесь одна разновидность чаек, по-русски ее называют «олуша», численность популяции которой уменьшается. Поэтому финны оберегают покой островов, особенно в период гнездовья птиц.

— В прибрежных лесах живет скопа, крупная хищная птица,— рассказал нам Тимо Ялканен.— Она вьет гнезда в раскидистых кронах высоких сосен, чей возраст можно угадать по могучим медным колоннам стволов. Таких деревьев становится все меньше в окружающих лесах, а на молодых соснах скопе гнездиться опасно. Сильный, порывистый ветер ломает их верхушки в бурю, и птенцы гибнут. Вот любители природы и стали выбирать старые, еще крепкие деревья и в их ветвях сооружать искусственные гнездовья.

Конечно, так называемая «морская полиция» архипелага тоже не сидит без дела — ловит браконьеров...

Катер тихо относило от Птичьего острова, а вокруг изящно ныряли за добычей крохали, осторожно поглядывая на нас.

Мы проходим между двумя одинаковыми скальными островами. Внезапно Тимо подскакивает к борту и начинает нетерпеливо тыкать рукой влево по ходу катера:

— Во-о-н, видите, появился продолговатый остров. Видите? Да, да, еще лесом порос...

Тимо оборачивается к нам, впервые широкая улыбка сменяет озабоченность на его загорелом лице, и мелкие морщинки лучиками расходятся от глаз, а в голосе радость:

— Это мой остров. «Длинный» называется. На нем уже не первый год я провожу свои каникулы с семьей. Живем в палатке. Иногда удается уговорить приятеля вместе провести отпуск, он тоже натуралист. Тогда все размещаемся в каюте на его катере, поставленном на якорь у берега. С утра переправляемся на остров. Бродим, наблюдаем, определяем все изменения в природе с прошлого приезда. Начинается моя настоящая жизнь, моя работа...

Тимо отдает своему увлечению всего себя, свои каникулы и, когда сталкивается с чем-то непонятным, едет советоваться к друзьям-биологам в Ленинград.

— Острова возникли после ледникового периода — совсем молодые. Как появилась на них жизнь, когда? Почему на разных островах разные животные? Как далеко они пробрались по крошечным клочкам суши в море? Как живут сейчас и что им мешает? — Тимо задает вопросы нам, себе, своему оппоненту.— Этой темой никто не занимался — «Жизнь наземных позвоночных на островах восточной части Финского залива». Я выбрал ее без подсказки, сам.

Тимо ставит ловушки с вечера. Чтобы определить, кто живет и сколько этой живности на острове. Ставит когда 20 ловушек, а когда и 100. Смотря по тому, кого ловит и много ли этих существ здесь обитает. Утром Тимо проверяет ловушки, считает свою добычу. Если на сорок ловушек попало четырнадцать полевок, Тимо счастлив. Очень хороший результат. Потом до вечера Тимо лазает по чащобам, высматривает, вынюхивает: распознает следы животных.

Так он определил, что на Дальнем острове обитают зайцы, белки, темные и рыжие полевки, американские норки, лягушки и летучие мыши.

Еще живет на острове лосиная семья. Летом тут вдосталь корма, лосята растут, а зимой, когда застывает море, семья уходит на Большую землю.

— Первая стадия работы: узнать, кто, где живет. Сразу не поймал — это еще не значит, что остров пуст, надо искать, ставить новые ловушки,— объясняет Тимо,— островов-то много. Почему на одних живут только мыши, а на других лягушки? Или вот два острова рядом — один пустой, а другой густо заселен. На все вопросы, задаваемые природой, нужно ответить. Для этого необходимы терпение и годы работы.

Обследуя совсем маленький остров с другом-фотографом, Тимо получил много редких снимков ядовитых змей. На острове, кроме гадюк, водились и жабы. Как змеи попали сюда и выжили на голых скалах? Пусть на остров не ступала нога человека, но ведь нелегко было уцелеть змеям в суровые зимы.

Все это надо объяснить вначале для себя, а потом в научных статьях, которые Тимо хочет обязательно напечатать. Он-то знает, какой удивительный мир скрывают эти невзрачные скалы. Но ему хотелось бы, чтобы все смотрели и поражались необычной жизни архипелага и полюбили эти гранитные острова...

Они все дальше уплывают от нас — маленькие клочки суши, полные тайн. Серый полог балтийского неба на миг раздвигается, и солнечный свет заливает морскую даль. Там, уносимые ветром, тают и снова появляются над островами белые хлопья птиц.

Лаппенранта: вечер в доме композитора

Почему же этот городок с уютной гаванью, распахнутой в далекую синь озера Саймы, вспоминается чаще других и даже его очень финское имя «Лаппенранта», которое мы немилосердно коверкали, кажется теперь притягательно-ласковым? Может быть, оттого, что кое-кто из нас к тому времени потихоньку стал считать дни, оставшиеся до возвращения домой, а здесь к нам отнеслись внимательно, совсем по-родственному. Своих финских хозяев, разобравших нас на постой, мы даже шутливо прозвали за их заботливость «папы» и «мамы».

Высадились мы на старой брусчатой площади. Несмотря на ранний час, нас предупредительно встретили в соседнем магазинчике — в таких финские хозяева всегда закупали что-нибудь перекусить. Стоило только нашему энергичному предводителю Туве Селинхеймо протянуть хорошенькой продавщице пластиковую кредитную карточку своего отца, уже многократно выручавшую нас, как скатерть-самобранка,— и в объемистые пакеты укладывались банки кофе и чая, круглые сыры и маленькие колбаски, разрезанные на тончайшие ломтики и упакованные в хрустящую бумагу батоны. Надо признаться, что всегда нашу группу отоваривали быстро и вежливо, приглашая заходить снова. Кстати, даже в крохотных лавочках где-нибудь на хуторах или островах покупки обязательно вручали в целлофановых пакетах, подобных тем, которые у нас продаются по 40 копеек,— бесплатная услуга фирмы, если она даже состоит из одной семьи.

Раз уж зашел разговор о «сфере обслуживания», то трудно удержаться от похвального слова в адрес финского «общепита». Ресторанными обедами нас не баловали, но на предприятиях в каждом городе всю экспедицию кормили в обычных заводских столовых самообслуживания. Работники приходили сюда прямо из цехов, только были они не в засаленных, перепачканных робах, а в отлично сшитых разноцветных комбинезонах. Девушки в белейших фартуках и накрахмаленных наколках на белокурых головках молниеносно выбивали чеки и метали на подносы тарелки с ароматными блюдами. О сладких булочках, тортах и пирожных, желе и кремах, разнообразных напитках говорить не приходится — они были выше всяких похвал...

Чуть ли не впервые за все путешествие в Лаппенранте нас встретило безоблачное небо, и мы, скинув надоевшие штормовки, вышли на разомлевшие от жары улицы. Наш путь лежал к Сайменскому каналу, и по дороге все с удовольствием рассматривали пеструю толпу горожан, одетых модно, удобно, недорого, спортивно — и каждый на свой вкус. Причем вкус был не стереотипный, продиктованный «кич-модой», а соответствующий уровню культуры и своему представлению о красивом и удобном.

Побывав на Сайменском канале и понаблюдав, как в шлюзах вода поднимает и опускает тяжеленные баржи, мы отправились пешком обратно в город. Шли придорожными тропами, заросшими полевыми цветами, забыв, что рядом пульсирует жизнь промышленного центра. Сельскую идиллию дополняли две гладкие лошадки в зеленой низине, жующие траву около тележки. Наверху, на откосе у пригородного шоссе, стоял свежепокрашенный синий киоск, такая гостеприимная избушка на курьих ножках. Поднявшись по склону, мы увидели, что «торговая точка» готова накормить и напоить жаждущих путников. И раньше я обращал внимание, как быстро строят такие павильончики в городах, причем трудятся обычно в выходные дни целыми семьями. Подростки обязательно помогают старшим, а детишки играют рядом.

Чтобы не стоять в очереди к окошечку киоска, мы подошли к красному столику, где девочка наливала из кувшинов напитки. Взяв по стаканчику кофе и булочку, предложили марки. Но не туут-то было: девочка, отказываясь, смущенно покачала головой. Оказалось, мы попали в день открытия «торговой фирмы», которая привлекает внимание к своему «делу» бесплатным угощением. Семья прикатила с товаром на телеге из ближайшей деревни. Готовила яства мать, а дочери торговали. Двое белобрысых мальчишек с вихрами, выкрашенными в разноцветье, в джинсовых курточках с заклепками почтительно брали бумажные тарелочки с едой из рук своей ровесницы.

Глядя на эту сценку, я вспомнил встречу в Ботаническом саду в Хельсинки с милой женщиной Минной Котло. Она записывала показания приборов на метеопункте, который служит людям с начала века.

— Я всего лишь помогаю следить за осадками и ветрами,— улыбнулась Минна,— трудятся здесь мои дети, Кисли и Янпе, а муж Ристо у них — главный советчик. Когда-то мы с мужем отвечали за работу метеопункта, а теперь нас сменили дочь и сын, одновременно оба учатся в гимназии. Это материальная помощь семье и полезное дело для всех, молодым работа тоже никогда не вредила...

Из Лаппенранты уже вечером нас привезли к одинокому дому в лесу. Смолкли моторы машин, и под лапами развесистых елей повисло плотное комариное гудение. На врытых в землю скамьях за столом сидели мужчины и, лениво отмахиваясь от комаров, что-то обсуждали. Около них высилась темно-зеленая плотная елочка с табличкой у ствола. Дерево посадили певцы хора высшей технической школы города в честь композитора Тойво Куула. Так вот куда мы приехали! Дом любимого финнами автора звучных хоровых произведений и мелодичных песен для сольного исполнения, дом Куула, трагически погибшего в 1918 году.

Одноэтажный дом композитора отличался старомодным изяществом, был не огорожен и открыт всему лесу. Ступени деревянного крыльца под крышей изрядно уже стерлись. Из распахнутой двери неслись знакомые звуки национального гимна Финляндии, сочиненного знаменитым Фредериком Пасиусом, зачинателем музыкальной жизни в Хельсинки, предшественником великого Яна Си-белиуса. Как музыка гимна, так и слова были написаны в середине прошлого века. Словами гимна стал первый стих «Наш край» из известной поэмы Рунеберга «Сказания прапорщика Стооля». Вот как звучат несколько его строк в переводе Александра Блока: «Наш бедный край угрюм и сер, но нам — узоры гор и шхер — отрада, слаще всех отрад, неоцененный клад».

Под аккомпанемент рояля пели дети. На встречу с нами финны приехали семьями. И, судя по доносящимся ароматным запахам, готовились показать свое кулинарное искусство. Так оно и оказалось. На длинном столе в обеденном зале стояли блюда карельской кухни. До тех пор, пока гости все не попробовали, хозяева и даже дети не сели за стол. Мы уплетали тающие во рту пирожки с рисом, без которых не обходится праздничный стол, особенно рождественский, и разглядывали убранство комнаты. Ее стены украшали ворсовые ковры. Это традиционное финское рукоделие, истоки которого уходят еще в бронзовый век, первым получило широкое признание за пре-. делами страны. Ковры «рюйю» поставлялись в XVII веке в королевский дворец в Стокгольм. Кстати, в последние годы финские ворсовые ковры стали все больше закупаться на международном рынке, а национальные костюмы из домотканых материалов вновь вошли в моду — их любят надевать по праздникам.

На ворсовом ковре я заметил кантеле. Во время праздников, где много музыки, танцев и игр, непременно звучат народные инструменты. Старейший финский инструмент, используемый для сопровождения рун, упоминался в карело-финском эпосе «Калевала», собранном и опубликованном поэтом и фольклористом Элиасом Лёнротом. Этот сборник эпических песен и поэм, изданный в середине прошлого века на средства Литературного общества, послужил основой для развития национальной культуры. Есть народные песни, положенные и на музыку композитора Тойво Куула...

Тем временем концерт у рояля продолжался, пели русские романсы, советские песни, причем многие из них знали и подпевали финские друзья и их дети.

Постоянный декламатор на наших встречах Хейкки Рапо читал стихи писателя периода неоромантизма Алексиса Киви «Страна Суоми»:

Там в тысячах озер всегда

Ночная светится звезда,

Там кантеле звенит струной,

И сосны в золотом песке

Звенят вблизи и вдалеке:

Вот здесь Суоми, край родной!

Меня не покидало странное чувство нереальности происходящего: еще перед глазами крутились суперсовременные машины на предприятии, где мы были днем, а сейчас — молчаливый, темный лес, деревянный дом со старинными люстрами, полный музыки и света, спокойные танцы на узорном паркете...

И вот, разглядывая картины в гостиной, бронзовый барельеф композитора Куула, я прочитал снова название «Хоровое общество». Просто в сознании никак не укладывалось, что это не мертвый музей композитора, а насыщенный жизнью центр культуры, очень подходящий национально-романтической окраске творчества Тойво Куула. Хорошее дело предприняли высшая техническая школа и ее хор, выкупив этот замечательный дом, овеянный старыми культурными традициями, взяв над ним опеку и не закрыв его гостеприимные двери на замок, как это иногда происходит с усадьбами знаменитых творцов...

Еще у входа в дом композитора мы познакомились с семьей Хейккиненов, «папой» Вейкко и «мамой» Туула, пригласивших нас на ночлег. Так как у хозяев машина отсутствовала, то поехали мы вдвоем с медиком и экологом Олегом Чарыевым на старенькой малолитражке, дребезжащей всеми частями. Вез нас Юни Марьюмоки, бывший студент, а ныне безработный, мечтавший снова учиться на философском факультете. Из-за нехватки средств эта мечта пока оставалась недостижимой, так же как и женитьба на юной гимназистке, сидевшей с ним впереди. Но Юни не унывал, приглашая нас на праздники в Финляндию, уверяя, что к тому времени все образуется. В дороге он рисовал завлекательные картины, как скоро в деревнях, на Аландских островах будут праздновать Иванов день, сохранившийся еще с языческих времен. Разведение костров, обрядовые игры, гадание, высокие шесты, украшенные цветами и листьями — в домах обязательно березовые ветки — весь праздник олицетворяет надежду на богатый урожай, благополучие.

При всей вере в грядущее благополучие было заметно, что не только Юни, но и нашим хозяевам Хейккиненам приходится весьма экономно распределять расходы своего семейного бюджета. Их небольшая квартирка в обычном доме стоит миллион марок, недешева и бытовая техника. И квартира, и вообще все в доме — хотя на первый взгляд там нет лишних вещей или каких-то признаков роскоши — куплено в рассрочку. Между тем банковский заём дается под двенадцать процентов, так что в месяц только за квартиру приходится выплачивать более тысячи марок. Недешево стоит содержание маленьких Вилли и Женни, которые уже спят, пока взрослые обсуждают разные проблемы на кухне за бутылкой пива.

Сам Вейкко, служащий городского муниципалитета, занимается социальными вопросами, рассказывает о том, что в Лаппенранте трудно устроиться на работу, а в Хельсинки жить дороже, да и не хочется многим отпускать далеко молодежь из дома. Его жена Туула работает физиотерапевтом в доме инвалидов, так что ей хорошо известна изнанка жизни, бедствия людей, выброшенных из привычной колеи.

— Нелегко рабочим бороться за свои права, особенно на крупных предприятиях,— вступает в разговор молчавший до сих пор лобастый плотный человек, друг наших хозяев, Эркки Каупинен — секретарь городской коммунистической организации.— Хотим в ближайшее время выпускать свою газету — легче будет ставить острые вопросы, добиваться ответа на них. Моя жена, работающая на заводе концерна «Партек», все время жалуется на сильное загрязнение воздуха. Каждый день взрывы в карьере неподалеку от цехов поднимают горы известняка — никакие маски не спасают. А за вредность не платят.

— Действительно, установленные на финских предприятиях нормы вредных выбросов в окружающую среду учитывают в первую очередь технологические возможности производства, а не их влияние на здоровье рабочих,— добавляет Олег Чарыев,— на ТЭЦ нам сообщили о высоком проценте задержки серы. Казалось бы, хорошее дело. Но в чем тут причина? Очень просто — это выгодно фирме: серу можно продать. А меры, требующие больших затрат по борьбе с другими загрязнителями окружающей среды, откладываются. У нас в стране в зависимости от вредности тех или других цехов установлены социальные льготы. Конечно, вашим рабочим за них надо бороться...

Ранним утром нас разбудил детский смех: две забавные рожицы с прямыми соломенными волосами заглядывали в комнату. Провожать отправилась вся семья, а Вилли и Женни всерьез пытались помочь нам тащить рюкзаки.

(Окончание следует)

В. Лебедев, наш спец. корр.