Журнал «Вокруг Света» №04 за 1994 год

«Я буду долго гнать велосипед...»

«Л ежит Гася простяглася, а как встанет, так до неба достанет». Такую вот загадку сложили о степной дороге селяне-гречкосеи. Казалось бы, и не хлопотное это дело крутить педали по серой асфальтовой ленте, вроде и не утомляет езда по накатанному степному протяженью, но как посмотришь вдаль, скользнешь взглядом по дрожащему окоему, который словно тянет за волосы лежебоку Гасю, заставляя ее подняться и заглянуть за белые облака, так становится муторно и хмуро на душе. Солнце льет и льет на землю зной, который не дает передышки ни дороге, ни путникам. И нигде не видно дедов-маньяков, которые могли бы подбодрить, обнадежить, подать добрый знак. По народному поверью, это духи тени. Они прячутся по темным прохладным закуткам, когда минует полдень и начинает спадать жара.

Однако рано или поздно дорога устает мчаться за ветром и усмиряет свой бег, расплескиваясь по вишневым улочкам степного селения. Здесь и мы отдыхаем возле колодца под ажурной беседкой с аистом на шпиле. И непременно во время этого краткого привала завяжется разговор со степнячкой, пришедшей за водой, или с вислоусым потертым дедком, что выполз за ворота. Посетуют сельчане на неразбериху дней нынешних, повздыхают о будущем, в котором еще доведется хлебнуть лиха, и непременно взгрустнут о светлой и доброй старине. И тогда возникает желание подольше задержаться у приветливой криницы. Напиться воды вволю, ополоснуть лицо, вдохнуть поглубже запах чабреца и полыни. Потом внимательно оглядеть дорогу, приметы которой не успел запомнить. Вдруг появится на ней отставший путник? Прикрывшись от полуденного зноя соломенным брылем, он идет себе и идет — придерживает рукой тощую дорожную суму и думает о своем. Нужно обязательно его дождаться. А может, и пойти навстречу. Ведь этот путник — из той далекой старины, в которой берут начало тропки, что ныне разбежались вдоль пограничных плетней. Нам о многом его надо расспросить. Ведь цель нашего велосипедного путешествия — проехать вдоль «украинского кордона» по «славянскому пограничью» (около семи тысяч километров), очертить и обозначить его в географическом, историческом и этнографическом аспектах.

«Не строй светлицу близко от границы», — советовали в старину убеленные сединами хуторяне молодцам, которые собирались обзавестись хозяйством вдали от обжитых мест. Однако парубки-«отчаюги», как правило, не внимали советам старших (правда, нередко сама жизнь не оставляла им выбора) , и на овеянных лихими ветрами пограничных пустошах возникали все новые и новые поселения. Их жители, отвоевывая себе место под солнцем, не только отражали набеги воинственных соседей, но и многому учились у них, перенимали обиходные словечки, секреты выживания, способы проникновения в дикую природу.

Так, шажок за шажком, становилась на ноги и заявляла о себе новая жизнь. Устанавливая рубежный знак или пограничный столб, эта жизнь не отмежевывалась от остального мира, а утверждала себя, стремясь свою пограничную самобытность сделать прочной и долговременной основой бытия.

Эту основу мы и пытались постичь во время велопробега. Она оказалась простой, понятной разноязыким народам и неизменной на протяжении веков. Показателен в этом отношении отрезок маршрута вдоль Азовского побережья. Где-то на далеких границах, может, и ходили хмурые тучи, здесь же, над Азовом, легко и свободно проносились белые облачка, которыми, съезжая с изнуряющих степных трасс, мы любовались, блаженствуя на чистых пляжах Белосарайской косы. Над деревьями возвышалась белая башенка маяка. На его свет вчера мы и держали курс. В это же время маячный огонь указывал дорогу большим и малым судам, что шли морем.

«Маяки — святыня морей. Они принадлежат всем и неприкосновенны, как посланники иноземных держав» — эти слова Петра I мы прочитали еще на воротах Нижнебердянского маяка, установленного на Бердянской косе. Граница воды и суши часто становилась границей государств. Однако маякам и мореходам, для которых они, собственно, и были построены, неведомы кордоны — маячные сооружения надежно и верно указывали дорогу всем: и морскому бродячему люду, и сухопутным странникам, и купцам из далекого чужеземья, и чумацким валкам из степной глубинки.

Кстати, Белосарайский маяк, построенный в 1835 году, — один из самых старых на Азовском побережье. Он свидетель многих волнующих событий, произошедших на азовском пограничье. В 1779 году у впадения реки Кальмиус в Азовское море, на месте запорожского зимовника До-махи, крымские греки основали город Мариуполь. Вокруг него, вблизи Белосарайской косы, выросли селения, которые греки назвали по имени мест своего прежнего проживания, — Ялта, Урзуф, Старый Крым. В другом месте Приазовья поселились болгары, основавшие села Ботиево, Строгановку, Преслав. И так почти вдоль всего южного украинского кордона. На огонь маяков, что стояли по берегам теплых гостеприимных морей, устремлялись большие и малые народы. И смешивались языки, и переплетались обычаи, и взаимообогащались нравы. Есть в украинском языке слово «прочухан». Так обычно называли трепку, избиение, потасовку. В старину существовало такое выражение — «памятковый прочухан». Что это означало? А вот что. Ответственный за раздел земли брал с собой в поле сельских пацанов. На границе участков он то одного, то другого награждал тумаками да подзатыльниками — «памятковыми прочуханами». Впоследствии при земельных спорах мальцы с крепкой памятью выступали свидетелями и по заданной им в том или ином месте трепке заново восстанавливали межи. Однако даже самый памятливый хлопец, которого наградили не одним «памятным прочуханом», не смог бы определить границу между народами, что селились в Приазовье. И никакие кордоны, рубежи и межи не могли остановить этого переселенческого движения и взаимопроникновения культур. И ныне на пограничном плетне сушатся горшки разноязыких хозяек, живущих по обе стороны границы. Вкус борща в этих горшках — вот их главная забота. Что бы ни случилось, бить горшки они не станут — себе дороже потом собирать и склеивать черепки. Ныне в цене и горшки, и даже сами черепки, которые иные политики с такой легкостью разбрасывают по державным подворьям...

«К своему роду хоть через воду». Приходилось и через воду — ливни часто накрывали нас посреди чистого поля, и через болота, в которые после дождя превращались иные проселки, и через буераки, колдобины и рытвины — без этих «чортороев» невозможно представить себе наши большаки. Однако вот незадача: где чей род, какие пути к нему ведут, где его корни? Ищем мы ответ на эти вопросы, вроде вертится он на языке, а все не приходит в голову. Один из нас осел по одну сторону границы, другой завел семью по другую, родню разбросало по городам и весям. Правда, не мы одни в таком положении. У жителей пограничья, по которому проходил наш путь, все настолько перемешано, что они уже давно не знают, какого они роду-племени, каким богам им надлежит молиться. Иные, чей язык причудливо расцвечен русскими и украинскими сочными народными оборотами, без тени сожаления называют себя «перевертнями».

На таможне, которая установлена на границе Ростовской и Донецкой областей, мы пообщались с торговками, которые предлагали проезжему люду черешню, разными путями добытую в местном колхозном саду, и клубнику, «выкоханную» на приусадебных участках. Все они из украинского села Успенка (на российской стороне расположена Авилово-Успенка). Однако таможенное начальство согнало их с родной украинской стороны. Это ничуть не смутило бойких казачек (как не смущали таможенные препоны купцов всех времен и народов). Поворчав на представителей власти — чисто для проформы, по традиции ростовских и донецких базаров, кумушки покинули насиженное местечко и уселись в сотне метров поодаль, но уже на земле другой, более гостеприимной державы. Кстати, без этих самых торговок и вообще мелких торговцев невозможно представить себе жизнь больших и малых селений (особенно в приграничных областях) в недалеком прошлом. Правда, украинцы не славились рвением торговаться, набивать цену, расхваливать свой товар. «Благодаря неповоротливости малоросса и его занятиям, привязывающим его к родному месту, в Малороссии очень распространены ярмарки, где торговцами являются евреи и великоруссы», — писал один исследователь украинских нравов. Однако жизнь, передвижение народов через границы меняли со временем старые нравы, и украинцы не хуже русских научились торговать и торговаться. Гуртивныки, перекупки, сидухи, фурщики, ходебщики, прасолы, офени, коробейники — мелкое торговое сословие и на Украине, и в России было чрезвычайно пестро и разнообразно. Современному путешественнику все это очень легко представить, так как торговки, «сидухи», стали ныне приметой наших дорог. Особенно их много вблизи таможенных постов, разбросанных по разным дорогам.

О чем бы ни заходил раз говор, торговки обычно в карман за словом не лезут. На наш вопрос о границе и о пограничном житье-бытье одна молодица ответила:

— Нам, татарам, все одно. Живем по принципу: увидишь своих — кланяйся нашим. Все мы тут одинаково перевернутые.

Это — сегодня. А в прошлом? Человек хороший, когда на себя похожий, — везде приграничный житель отмечал свое отличие от соседа. Бог каждого наделил от природы своим лицом, и «хорошим» для других человек мог быть лишь в том случае, если не терял своего обличил. Так, например, закарпатских лемков, которые жили непосредственно возле венгерской границы и вместо буквы «в» выговаривали «л», называли на Украине «бадваками». Южане, в частности херсонцы, звали выходцев из западных губерний «полыцаками». Тех, кто жил рядом с белорусами, как и самих белорусов, прозывали «бацькунами», «литвинами».

За частое употребление словосочетания «кабы ж» солдат, и вообще русских, на Украине нередко в шутку называли «кабышами». Распространены были и такие прозвища русских, как «лапотник», «москаль», «кацап». Не могли украинцы без подначки. «Цапом » на Украине называют козла, подбородок которого украшала жидкая бороденка. В отличие от украинцев русские носили бороды — «как у цапа». Украинцев же чаще всего именовали «хохлами», связывая это прозвище с длинными чубами, которые оставляли на бритой голове запорожские казаки (кстати, этот обычай они переняли у степняков). Северяне еще называли украинцев «руссинами» или «руснаками», у кубанцев встречалось такое прозвище украинских соседей, как «городовик».

Но, подмечая различия в национальных типах, улавливая несходство национальных характеров, которые, бывало, даже становились предметом злых шуток, народ все же в повседневной жизни больше обращал внимание не на национальность, а на то, насколько уживчив человек, какая от него польза другим людям. Этому можно найти подтверждение и у многих этнографов прошлого века. «Подшучивая над умеющим ко всему приспособиться суетливым торговцем евреем, мужик считал его как бы естественной принадлежностью села», — подмечал один автор. Другой исследователь народного быта, сравнивая русских и украинцев, писал: «Различия же их не только не вредны, но положительно полезны. Они укрепляют связь; они делают малорусса и великорусса необходимыми друг для друга. Изгладить эти различия, порожденные условиями природы и всей прошлой историей, невозможно и не нужно».

Злая доля, зов беспутных ветров, любопытство, алчность, обида часто срывали людей с насиженных мест и гнали по пыльным дорогам бескрайней земли. Кого только не принимало, например, вольное запорожское братство, охранявшее степные славянские кордоны, какие только национальности не собирало под своими сечевыми стягами! В результате смешанных, «пограничных», браков рождались и множились «недоломки», «покручи», «суржики». «Недоляшком» называли ополячившегося украинца; прозвищем «тума» награждали человека, одним из родителей которого был турок или татарин, а другой — украинец.

Иные патриоты ныне, вольготно расположившись за своим «национально-державным» плетнем, считают людей, которые разговаривают на смешанном языке — «суржике» и не пытаются выпячивать свою национальность, чуть ли не ущербными, обиженными матушкой-природой. Полезно в связи с этим вспомнить одно крестьянское заклинание. Посеявши зерно, селяне говорили: «Уроди, Боже, на трудящего, на ледащего, на просящего, на крадящего и на всякую долю!» Изначально, с самых древних времен, в народе непреложным считалось, что каждый имеет право жить и плодить потомство на этой земле: ведь солнце одинаково одаривает своим светом и теплом всех людей, независимо от их цвета кожи, веры и языка...

Наша доля — дорога. Для путешествия вдоль украинской границы мы выбрали дорожные велосипеды «Украина». И не только название определило выбор. Еще весной в Харькове, на велозаводе, директор которого отнесся к идее экспедиции с непривычным для нашего стремительного и прагматичного времени интересом, конструктора настойчиво советовали взять дорожно-спортивные модели — ими обычно пользуются туристы, однако мы настояли на своем и оседлали более простые и надежные машины. Для селян всех возрастов (да и для многих горожан) ныне эти «самокатки» (так одна бабуся назвала наши веломашины) — незаменимый транспорт на все случаи жизни. Ну а мы еще решили доказать, что они в дальних странствиях ничуть не хуже своих собратьев с несколькими передачами. Подъемы брать на дорожных велосипедах тяжелее — в гору часто приходится вести их «в поводу». От этого вроде бы и удлинялся путь, но мы скоро почувствовали и некоторое преимущество такого велосипедно-пешего ритма — время от времени отдыхали мышцы и взгляд, давая возможность обозреть окрестности, перекинуться словом-другим с косарями, что размахивали косами по обочинам дорог. Их и нашим предкам, которые нередко надолго отлучались из дому, приходилось пользоваться и более примитивным транспортом. Уже не говорю о дорожном времени, которое растягивалось в недели, месяцы, а то и годы.

«Сколько бы он ни цобыл, волы нужды проезжих не разумели, тогда-то я вспомнил, что лучше в Сибири ездить на собаках, нежели в Малороссии на волах, которые по великодушию своему что с плугом, что с тележкой равно ступают», — отмечал в дневнике один путешественник прошлого. Ему, вероятно, не терпелось побыстрее добраться до места назначения, поэтому так и раздражала его медлительность животных. Украинский же селянин, привыкший к размеренной жизни и неторопливости, ценил в волах прежде всего их выносливость и неприхотливость в корме.

Украинские чумаки совершали на волах дальние путешествия к теплым морям. Украинцев, кстати, случалось, называли «мазницами» именно за то, что они любили чумаковать и имели дело с дегтем. Просторно и вольно в степи кострам и людям, а дорогам в ней некуда деться. Через границы и межи, мимо таможенных постов и сторожевых вышек, по чистому пограничному полю проходили Солоный путь, Муравский, Изюмский и Черный шляхи, Кальмиусская сакма, Пахнучкова дорога и другие торные пути. Позже многие из них стали называться чумацкими. По этим дорогам пролегал и наш маршрут, и часто опыт прокаленных солнцем, степенных степных странников в пропыленных сорочках-ячумачках» был нашим верным и надежным ведущим. Несколько раз, увлекшись быстрой ездой, один из нас вырывался далеко вперед, и случалось, что на иных перекрестках мы теряли друг друга из виду. Непростительное лихачество. Наш предок был более осторожен и предусмотрителен. Даже молодые чумаки, впервые отправляясь в путь, знали, что именно на перекрестках путников подстерегали блуд, дух-встречник, черти-полевики, злыдни и прочая дорожная нечисть, которая заставляла добрых людей блудить, терять спутников, сворачивать с колеи, вязнуть в болоте. Поэтому на перекрестках дорог даже самые храбрые ездоки притормаживали и шептали, крестясь: «Перекрестный шлях, перекрестная дорога, дай мне, Боже, счастья, здоровья».

Дорога меняет взгляд человека на многие привычные вещи (в том числе и на границу, которая является преградой для путников). Где стал, там и стан. В дороге и ворога назовешь родным отцом. В объезд, так к обеду, а прямо, так дай Бог к ночи. Пеши — без промешки. Пешком верней будешь. Чудные правила, будто и не людьми они установлены. Все по-другому, наоборот, все вывернуто наизнанку, и тем не менее все разумно, проверено на многовековом опыте. Печка нежит, а дорожка учит. Учит видеть свет не только в своем окне, учит смотреть на мир шире, добрее, быть терпимым к «странностям» народов, которых разделяет кордон. И еще много чему учит дорога.

По каким бы землям она ни пролегала, какие бы границы ни пересекала, во все времена дорога и путники, идущие по ней, жили своей особой жизнью, общей для севера и юга, для разноязыких народов. На Украине, скажем, существовало правило: если по дороге у воза что-нибудь сломалось, то, чтобы починить его, разрешалось срубить дерево. Но если хозяин клал срубленный ствол на воз и так въезжал в село, то ему приходилось нести ответственность за самовольную вырубку. Если по пути нужно было срочно накормить лошадей, не возбранялось даже взять охапку чужого сена. Те древние правила и ныне органично вплетены в дорожный этикет. Часто, чтобы утолить жажду, мы, не слезая с велосипеда, срывали вишни с ветвей, что, перегнувшись через заборы, свисали прямо на дорогу. Хозяева подворий, которые, случалось, в это время выходили из дому, не корили и не ругали нас, даже нередко предлагали помощь. Но если мы слезали с велосипедов и набивали вишнями кульки, то к нам уже относились совсем по-иному. Из путников, которые терпят лишения и которым изредка не зазорно воспользоваться плодами чужого труда, мы превращались в посторонних, а посторонним негоже зариться на чужое.

Первая наша забота в пути — о ночлеге и хлебе насущном. Если с крышей над головой все было просто — на каком пограничном бережку приютились с палаткой, там и стан, там и дом родной, — то о пропитании приходилось думать непрестанно. Случалось, узнав о том, что мы уже накрутили не одну тысячу километров, сердобольные селянки вздыхали: «За что вам такая мука, нехай Господь вас сохраняет и милует...» — и одаривали то брусочками сала, то мешочком крупы. Однако бывало и так, что нам самим приходилось просить хлеба насущного, и мало было таких, кто отказывал в пучке зелени или десятке картофелин. А нередко и за стол усаживали, потчуя борщом или наскоро приготовленными галушками.

Наперед накорми, а там поспроси — и так исстари ведется у наших народов. Жива эта традиция и поныне — в этом мы убеждались, задерживаясь и в приазовских селениях, и в шахтерских поселках, и в харьковских слободках, и в полесских хуторах. Во все времена достойная встреча дорожного человека — святой долг для хозяина. В своем завещании детям еще киевский князь Владимир Мономах писал: «Более других чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простой или знатный, или посол, если не можете дарами, то бра-шиной и питием...» В отличие от званого, «тяжелого», гостя, путник считался гостем «легким».

Один из нас как-то вечером у костра задумчиво обронил: «У чьих порогов еще придется нищебродничать, кто приютит и приветит?» Мы катили по неоглядным просторам, были в белобоких хатках «легкими» гостями, просили, а случалось, и выпрашивали позарез нужное нам и чувствовали родство с теми, кто ходил и продолжает ходить по миру и просить подаяние. И единение это нас ничуть не обижало и не угнетало.

Старцы, жебраки, прошаки, харпаки, шатущие, побирушки — невозможно представить себе ни российские большаки, ни украинские шляхи без этих бродяг-христарадников. Живущая милостынями нищенствующая братия не есть примета какого-то одного злого времени. Обделенные судьбой да еще к тому же склонные к бродяжничеству люди существовали всегда, а посему им издавна были отведены свои место и роль в обществе. Нищие заставляли обывателей смирять свою гордыню («от тюрьмы да от сумы не зарекайся»), напоминали о милости высших сил, о добродетели, совести, служили укором тем, кто жадно и безоглядно копил богатства.

С нищими было связано в народе множество поверий и обычаев. Им щедро подавали во время церковных и иных празднеств — нищелюбие считалось не последней добродетелью. «Легкодушником» на Гуцульщине назывался малый хлебец, который выпекался специально для подаяния. На Черниговщине швеи, чтоб не потели руки, старались тайком подержаться за суму нищего. На Волыни то же самое проделывали в случае, если на пальцах часто появлялись «задирки». Считалось, что в торбе у нищего находятся куски хлеба святого, и прикосновение к нему могло избавить от любого недуга. На Благовещение в некоторых селениях внуки вывозили на улицу своих старых дедов, чтобы те в шутку просили милостыню у прохожих.

Нередко нищие объединялись в братства и цехи. Профессиональное объединение нищих имело своего цехмейстера, ключника, хранителя общей казны. Время от времени проводились общие собрания, где выдавались подъемные тем, кто собирался жениться, назначалась пенсия уходящим на покой. Тот, кто намеревался стать профессиональным нищим, должен был пройти ученический стаж, после чего ему приходилось держать экзамен на знание молитв. Кто выдерживал испытания, получал торбу, дававшую право нищенствовать.

На Украине среди нищих выделялись слепые музыканты — «лирныки». Чтобы стать «лирныком», слепцу нужно было вступить в братство — «лирныцтво». За самовольное ношение лиры старшие наказывали виновных и даже отбирали у них инструмент. Ученик сначала выучивал специальные подаяльные песни-«жебранки», Молодой «лирнык», входя в хату, становился на колени и пел, пригибаясь к земле. Настоящий же «лирнык» считал для себя унизительным становиться на колени и пел стоя.

Установленные в обществе негласные законы взаимопомощи и взаимовыручки помогали людям, выбитым из жизненной колеи, обрести новую дорогу или хотя бы удержаться на плаву. Так, в украинских селах был широко распространен обычай «приймачества». В семью, где не хватало рабочих рук, принимался неимущий со стороны, чаще всего — круглый сирота. После нескольких лет добросовестной работы приймак получал право на часть имущества хозяина. При церквях находились так называемые «шпитали», где жили старцы, которые кормились от громады.

Так уж повелось: рука, что просит подаяние, а над ней — другая рука, дающая. Да не оскудеют руки дающих и дарующих — не оскудеют их души. Какие бы границы их ни разделяли.

Владимир Супруненко, наш специальный корреспондент