Журнал «Вокруг Света» №05 за 1974 год

Вячеслав Стерин. Случай в тайге

Юра Жданов — может, от усталости, а может, от того, что торопился домой, — так и сыпал словами:

— За Холмогорами дорога пересекает узкоколейку, там рытвины, так что не газуй!..

Борис Василев — плотный, коренастый болгарин, внимательно слушает своего сменщика. Он свободно научился понимать русский язык, но только тогда, когда собеседник не торопился, не забывал, что перед ним иностранец.

— Что есть узкоколейка?

— Узкая железная дорога, по ней древесину из тайги вывозят. Машину проверь получше, места там глухие! Одним словом, тайга шуток не любит...

— Ясно, — заулыбался Борис.

— Не спеши, но и не отставай... — продолжал Юра. — Да сверх бортов песок не бери, пожалей рессоры. Твою старательность я знаю... «МАЗ» недавно был на профилактике, но в дороге все возможно. И оденься потеплей, мороз кусается. Ты почему без валенок? На улице — минус тридцать три.

— Они у меня в кабине, да мне и так тепло, — Борис топнул войлочными ботинками на утепленной подошве по цементному полу диспетчерской.

— Валяй к врачу, только без валенок он все равно тебя в рейс не выпустит. Отморозишь свои костыли.

— Что есть костыли? — переспросил Борис.

— Костыли... Как бы тебе сказать — ну, деревянные ноги...

На выезде механик гаража вскочил на подножку машины Бориса и прокричал:

— Пойдешь последним, впереди твой друг — Иванко Арнаутский... Ну давай, «ноль семь — тридцать четыре»... Счастливо!

Борис прихлопнул дверцу кабины, закурил и, испытывая блаженное чувство, знакомое каждому шоферу, — когда мотор работает как часы, баллоны в порядке, в кабине тепло, — придавил акселератор. «МАЗ» взревел и покатил по заснеженной дороге к карьеру. Экскаваторщик Златан Клистов высунулся из кабинки и показал Борису четыре пальца, а тот в ответ три. Это на языке жестов, принятом на стройке, означало: возьму, мол, только три ковша!

Лязгнув стальными челюстями, ковш экскаватора вгрызся в гору намытого еще летом со дна Северной Двины песка и, развернувшись, высыпал груз в кузов самосвала. «МАЗ» присел, качнулся — Борис глядел в заднее окошечко. «Аккуратно сыплет Златан, ни разу не промахнулся...»

За год работы в Советском Союзе Борис еще не был так далеко в тайге. На стройке он обычно крутился по замкнутому маршруту: карьер — круг по поселку — завод железобетона... Но строительство третьей очереди Архангельского целлюлозно-бумажного комбината завершалось, и шоферов иногда посылали на другие объекты. Вот и сегодня колонна повезет песок на стройку ретранслятора в глухую тайгу.

Одолев укрытую льдом Двину за Исакогоркой, колонна «МАЗов» выбралась на берег и вползла в бело-черный молчащий зимний лес. Дорога пошла берегом реки. Сквозь сиреневую мглу зимнего рассвета виден другой берег, трубы бумажного комбината с шапками рыжего дыма, за ними — огромный скелет будущего главного корпуса третьей очереди. Обрастет конструкция корпуса бетонными блоками, задымит над ним труба, потянутся к цехам вагоны с древесиной. Тогда Борис уедет к себе в Болгарию и на память возьмет с собой лист бумаги, и будет показывать друзьям этот листок и объяснять, что это была за стройка — Архангельский бумажный комбинат...

Изредка выбегают из-за сосен к дороге высокие избы. Борису объяснили на стройке, отчего на Севере в деревнях строили такие высокие дома: под полом жилой части дома хозяева хранят сено, держат скот. Зимой высокая изба спасает от холода, а весной, когда разливаются таежные реки, от наводнения.

В кабине «МАЗа» уютно: ровно звучит мотор, впереди отчетливо видна белая лента дороги, бортовой номер «МАЗа» Иванко. Когда сидишь один в кабине, и не с кем перекинуться словом, и дрема наваливается на глаза, одно спасение — говорить с самим собой. О чем хочешь. Можно с кем-нибудь спорить, песни петь. Можно свою жизнь рассказывать вслух. «Что в ней особенного, другарь Василев? Ничего... Гимназия, потом курсы шоферов, затем служба в морской автобазе — продукты доставлял кораблям в Бургасе... А потом на таком же «МАЗе» возил гравий на берег реки Огоста. Там, вблизи Михайловграда, строили электростанцию. Первая твоя стройка была, другарь Василев? Первая... Понравилось? Понравилось... И потому, когда узнал из газет, что можно поехать на север России строить бумажный комбинат, решил сразу. Правда, мать беспокоилась, что ты замерзнешь... А тебе здешняя зима очень по душе пришлась. И лето здесь жаркое, еще жарче порой, чем у тебя в селе Буковец над Дунаем...»

К вечеру колонна машин свернула с вологодского тракта и пошла по самой настоящей таежной дороге — узкой, колдобистой. Переехали и узкоколейку — Борис с интересом покосился на станцию, возле которой стояли, словно игрушечные, платформы с древесиной.

А солнце сползало со стылого неба и прижималось к зубчатой черной стене тайги на дальних холмах. Проселок становился уже, к тому же вырастали тени от леса и перекрывали дорогу. В мрачнеющей дали показалась голубая луковка купола церкви, заснеженные избы деревушки. Передние «МАЗы» засигналили; думая, что это конец пути, надавил на клаксон и Борис, а потом разглядел, отчего шум: дорогу пересекал лось.

...Вначале Борис ничего не понял — ему показалось, что слишком крут подъем и мотору не хватает мощности. Он надавил акселератор до упора, но мотор и вовсе заглох. Борис нажал на стартер, мотор взревел на больших оборотах и снова замолк. Самосвал тянуло под уклон, Борис нажал на тормоз, но ножные тормоза не держали. Тогда он рванул ручной — машина остановилась. Борис понимал, что дело дрянь, раз отказала гидравлика, не работает мотор — причина одна: сломался топливный насос. Поэтому не подается горючее в двигатель. Но в запаснике другого насоса нет! Холод уже проникал в кабину, стали покрываться снежными разводьями стекла. А на гребне холма подпрыгивал Иванкин «МАЗ». Василев резко надавил на клаксон — взметнулись с придорожных елок перепуганные сороки в темное небо.

Арнаутский услышал сигнал — через несколько минут, тормознув у самого радиатора заглохшего «МАЗа», Иванко залез к Борису в кабину.

— Ого, да у тебя холодно. — Он похлопал в ладоши, чтобы отошли руки, и спросил: — Ну что случилось?

— Насос полетел.

— Зря я сказал, ребятам, чтоб не ждали. У тебя запасного нет?

— Нет!

— Беда. И у меня нет.

Они помолчали. Борис натягивал валенки. Было два выхода: идти на буксире до Заболотья — это километров тридцать, или одному оставаться здесь, а другому поскорее доставить груз и вернуться назад с насосом. Но остаться одному в стылой кабине, без печки, когда мороз начинает крепчать к ночи...

— Может, рискнем на буксире? — спросил не очень уверенно Иванко.

Борис понял: сам Иванко не верит в такую возможность.

— Нет, без тормозов нельзя. Разобьемся оба. Дорога-то холмистая...

— Слушай, а ведь за холмом деревня. Туда-то я тебя дотащу, ты в какой-нибудь избе пересидишь у печки, а я часа через четыре буду обратно! — Иванко даже радостно ударил ладонью по коленке — словно говоря: разве плохая идея?

До деревни они ползли около получаса. Небо почернело, и на нем выступили холодные звезды. Борис то и дело вставал на подножку, чтобы разглядеть дорогу и не врезаться в задний борт машины Иванко. Когда показалась первая же изба незнакомой деревушки, Борис посигналил.

Иванко подбежал к нему:

— Ты чего?

— Хватит... Отцепляй буксир. Помоги слить в ведро солярку, оставь сигареты и кати.

— Ладно. Иди в моей кабине погрейся, ишь как лицо побелело, а я все сам сделаю.

В теплой машине Борис разомлел: хорошо после режущего мороза покурить.

Дверца хлопнула, в кабину протиснулся заиндевелый Иванко:

— Все сделал... Я через два часа... Возьму у ребят насос и сразу к тебе. А ты беги в избу — на улице аж дышать трудно...

Борис загасил сигарету, на морозе курить было невозможно, и, толкнув дверцу, выпрыгнул на снег.

«МАЗ» Иванко взревел, подмигнул Борису красным глазком стоп-сигнала и растаял в темноте. Мороз сразу ожег лицо, забрался под полушубок, погнал из глаз слезы. Борис огляделся: вокруг черный лес, перед ним мрачная, с белой шапкой снега на крыше изба.

«Отчего нет огня в окнах?» — тревога уколола его...

Борис взбежал по ступенькам крыльца и заколотил кулаком по двери. За дверью захлебнулась в лае собака. Он успокоился: коль есть собака, должны быть и люди. Но пока, кроме лая, никаких звуков — ни шарканья подошв, ни скрипа — не донеслось. «Может, спят и не слышат?» — он снял варежки и снова застучал в дверь. Руки быстро онемели, но опять слышался только лай. «Хозяева, видно, в гости ушли», — решил Борис и рысцой побежал к другой избе.

Но здесь окна и двери были заколочены досками. В третьей и четвертой избе на его стук тоже никто не ответил, окна были темны. Он понял: в деревушке людей нет. Собаку или бросили, или она сама как-то пробралась в дом, кто знает. Он вернулся к своему «МАЗу» — его погасшие фары казались глазами уснувшей рыбы.

Он слышал: есть в тайге такие деревни, в которых больше никто не живет. Старики вымерли, а молодежь подалась в город. Летом еще приезжают сюда на рыбалку и охоту бывшие жители, а зимой избы пустуют. «Но почему в одной собака? Ведь собаку кто-то должен же кормить?» — эта мысль как-то успокаивала.

— Куче, кученце! 1 — позвал он собаку и снова застучал в дверь.

1 Собака, собачка (болг.).

Пес зашелся в лае, но изба молчала. Борис вырос в деревне и знал: покинутую людьми собаку — даже самую лютую — голос человека обрадует. Если пес злится и лает на голос, значит, он не покинут, он охраняет дом.

Мороз крепчал.

Борис достал ведро, покидал в него ветошь, налил солярки и негнувшимися, задубеневшими пальцами чиркнул спичкой. Вспыхнул огонь, сначала будто нехотя, лениво, а потом пламя вырвалось из ведра и вокруг выросли тени. Борис тянул к огню руки, пригибался, чтоб отогреть лицо, подставлял всего себя, валенки...

— Что за леший, батюшки?

Борис резко выпрямился и обернулся: перед ним спокойно стояла старуха. Огонь освещал ее полушубок, шаль, кружевную от инея. На валенках у нее были лыжи.

— Цыган, что ли? — вглядевшись в его лицо, спросила бабка.

— Булгар... Болгарин... Шофер. Машина сломалась... Избу не открыли.

— Господи, не открыли, говоришь? — старуха властно кивнула ему и сказала: — Шагай за мной...

У крыльца избы, где только что лаяла собака, старуха сняла лыжи, скинула с плеч рюкзак и поднялась по ступенькам. Собака за дверью радостно заскулила.

— А кто тебе может открыть? Во всей деревне одна я только и живу.

Она нашарила где-то за доской ключ и отомкнула замок.

На крыльцо выскочила маленькая лохматая собачка и, подпрыгнув, лизнула старуху в нос, а затем закрутилась возле Бориса, не то ворча, не то радуясь.

Старуха звякнула щеколдой, распахнула дверь и втолкнула Бориса в теплую избу.

— А ну не крутись, Рыжик, под ногами — дай свет зажечь... Я как знала: с утра печку истопила, щец сготовила, а хватилась — хлеба-то нет. Ну и тронулась в соседнее село, в магазин. Хотела было у снохи заночевать, да собаку пожалела — и обратно вернулась.

Хозяйка запалила керосиновую лампу, свет выхватил из темноты нехитрое убранство избы: стол с лавками, полати, иконы в углу. Борис бессильно опустился на сундук у дверей: в тепле он почувствовал, как промерзло тело.

— Да ты, милый, никак совсем замлел. Я сейчас... Мигом...

Она опустилась перед ним на колени, стащила валенки, распахнула его полушубок, потом кинулась к шкафчику, звякнула чем-то, и Борис почувствовал резкий запах водки.

— Пей сразу!

Тепло разлилось по телу,

— Как тебя зовут?

— Борис.

— Ишь ты, как моего сына... А меня — бабка Варвара. Ты ведь мог и замерзнуть до смерти — не подоспей я. Вот уж бог надоумил не ночевать у снохи...

— Что есть сноха? — спросил Борис.

— Да жена сына моего.

Старуха вытащила из печи чугунок, налила щей в миску и поставила ее на стол, потом из рюкзака вытащила буханку хлеба и сказала:

— Садись...

После щей Борис пил чай с сушеной малиной. Тень старухи, двигающейся по избе, ломалась на стене. Бабка Варвара заставила его раздеться до белья, натерла ему ноги водкой и указала на печь:

— Лезь...

На печи пахло луком, связки его висели у потолка, чесноком, сушеными яблоками. Борис завернулся в овчину, и сон накрыл его теплым одеялом.

Очнулся он от разговоров. Отодвинул ситцевую занавеску и глянул вниз: за столом у пыхтящего самовара сидели Коля Букалов, старшой колонны, и Иванко Арнаутский. Окна избы молочно белели. Варвара прихлебывала чай из блюдечка и слушала, как Коля рассказывал о стройке, на которой они работают. Иванко тоже пил чай, степенно слизывая варенье с ложечки.

— Насос привезли? — крикнул Борис.

— А, замерзший очнулся, — засмеялся Букалов. — Ты все проспал... И насос привезли, и поставили, и твою машину отогнали и разгрузили. Ждем вот, когда очнешься. Пора ведь и в обратный путь.

Перед тем как попрощаться, Борис спросил Варвару:

— Так одна и живешь? Без людей?

— Так и живу. Сын зовет в соседнее село, да я не еду. Здесь век прожила, здесь и успокоюсь. А чего мне бояться? Я в лесу выросла. А по дороге люди ездят, ко мне заходят. Новости говорят...

Борис Василев снял вязаный шарф и подал Варваре:

— Подарунок от меня.

— Христос с тобой... За что обижаешь, не возьму...

— Не полагается, бабуся... У болгар такой обычай, не возьмешь — обидишь, — вступил в разговор Коля.

— Ладно, раз обычай такой — возьму...

Она повесила на гвоздь, под рамку с фотографиями, синий вязаный шарф, затем подошла к сундуку, согнала с него Иванко, откинула крышку, нагнулась. По избе поплыл резкий запах нафталина. Наконец она нашла, что искала, подошла к Борису и протянула варежки из козьей шерсти.

— И у нас обычай в деревне — отдаривать. Бери...

С тех пор, когда бы ни заглянул к Варваре гость — проезжающий шофер или еще кто из путников, — она показывала на шарф и рассказывала: — Подарок от болгарина. Они, болгары-то, песок в тайгу возили мимо меня. Ну, у одного болгарина машина возьми и сломайся. Он понадеялся на деревню, друзей отпустил, а сам остался. А деревня-то — один мой дом... А я в отлучке была — за хлебом наладилась. И хотела уж в селе-то у снохи заночевать, да передумала. Возвратилась, а мой болгарин над костром пляшет из последних сил. Вот ведь как бывает...