Журнал «Вокруг Света» №05 за 1975 год

Конец «Третьего Рейха»

Итак, 29 и 30 апреля войска фронта, преодолевая все возрастающее упорство противника, особенно войск СС, стали вгрызаться в правительственные кварталы Берлина. Войска 8-й гвардейской армии и 1-й гвардейской танковой генерала М. Е. Катукова с юга, войска 3-й ударной В. И. Кузнецова и 5-й ударной Н. Э. Берзарина — с востока и севера, танкисты 2-й гвардейской танковой С. И. Богданова — с юго-запада.

Вечером, когда я вернулся со своего наблюдательного пункта в штаб армии, в районе Иоганнисталя, мне позвонил командующий фронтом маршал Г. К. Жуков. Он спросил:

— Есть ли надежда, что к празднику Первого мая мы полностью очистим Берлин?

Я ответил, что, судя по сопротивлению противника, хотя оно и ослабевает, надежды на скорую капитуляцию у меня все же нет.

На этом наш разговор и закончился. Маршал Жуков не стал давать мне каких-либо указаний, так как знал, что задача ясна и она будет выполняться.

Настроение было хорошее, бодрое: скоро конец войны. Поздно вечером работники политического отдела армии пригласили меня на ужин, надо было поговорить о предстоящих задачах. В политотделе находились писатели: Всеволод Вишневский, Евгений Долматовский; композиторы — Тихон Хренников, Матвей Блантер. Пока накрывали стол, Тихон Хренников сел за рояль и спел песенку из кинофильма «Свинарка и пастух», а Матвей Блантер — вальс «В лесу прифронтовом». Пришла пора садиться за стол, но в это время ко мне подошел дежурный политотдела и сказал, что меня срочно вызывают к телефону. Я прошел в комнату дежурного, взял трубку. Командир 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант В. А. Глазунов взволнованным и немножко приподнятым голосом доложил:

— На передний край 102-го гвардейского стрелкового полка 35-й дивизии прибыл с белым флагом подполковник германской армии с пакетом на имя командования русских войск. Он просит доставить его немедленно в вышестоящий штаб для передачи важного сообщения. Ему удалось перейти канал на участке висячего моста. Фамилия этого подполковника Зейферд. Сейчас он находится в штабе дивизии. У него есть полномочия верховного германского командования. Он просит указать место и время для перехода линии фронта представителями верховного командования Германии.

— Ясно, — ответил я. — Скажите этому подполковнику, что мы готовы принять парламентеров. Пусть он ведет их на том же участке, где перешел сам, через висячий мост. Огонь на этом участке прекратить, парламентеров принять и направить на мой передовой наблюдательный пункт, куда я сейчас же выезжаю.

Я вызвал к телефону начальника штаба армии В. А. Белявского и приказал обеспечить меня надежной связью. Затем, доложив обо всем по телефону маршалу Г. К. Жукову, сам в ночь на 1 мая выехал вместе с командующим артиллерией нашей 8-й гвардейской армии генералом Н. М. Пожарским и адъютантом на НП.

Еще не зная, с чем придут парламентеры, я чувствовал, что назревают серьезные события.

Едва успел перешагнуть порог рабочей комнаты, как на столе затрещал телефон. Взяв трубку, я услышал голос писателя Всеволода Вишневского, который с самого Одера находился при 8-й гвардейской армии. Узнав о том, что я на своем КП ожидаю парламентеров — представителей верховного командования Германии, Всеволод Вишневский взмолился, чтобы я разрешил ему приехать на КП и присутствовать на переговорах. Я решил, что такое событие не должно пройти мимо наших советских писателей. Они ведь тоже вместе с войсками шли от Волги до Берлина, и немало из них осталось на полях боев. И кому, как не им, следует рассказать об исторических событиях, свидетелями и участниками которых мы были. Поэтому без долгих колебаний я пригласил его к себе.

Тут же я вызвал к телефону генерала Белявского, которому приказал прибыть ко мне с офицерами и переводчиками разведотдела штаба армии.

В комнате НП я и адъютант. Проходит полтора часа ожидания каких-то важных событий. Уже два часа ночи, но спать совершенно не хочется. В голове мелькают воспоминания о боевых днях, ночах, неделях и месяцах — ведь война длится уже почти четыре года. Перед глазами проплывают, нет, проносятся вихрем эпизоды боевой жизни. Вот Волга, теперь, кажется, такая далекая и в то же время такая близкая, по ней плывет горящая нефть, бушующее пламя все пожирает — баржи, лодки. Вот Запорожье, ночной штурм, затем Никополь, Одесса, Люблин, Лодзь и, наконец, Берлин. Воины 62-й армии, отстояв священные рубежи на Волге, стоят теперь на Шпрее, в поверженном Берлине и ждут. Ждут парламентеров, которых посылают руководители «третьего рейха».

Приехали Всеволод Вишневский, с ним Евгений Долматовский и Матвей Блантер.

Эта ночь, предшествующая Первому мая, была тревожной, полной ожидания. В штабе 8-й гвардейской армии никто не смог сомкнуть глаз. Разговор не клеился, каждый из нас по-своему размышлял, что «день грядущий нам готовит...». Вот уже три часа ночи, три тридцать... Забрезжил рассвет. Наступило утро Первого мая. В Берлине мрачно, а там, на Родине, в ее восточных районах уже начались первомайские демонстрации, потом встретят праздник в Сибири, на Урале, в Москве. Проснутся люди и захотят узнать, что делается на фронте, в Берлине.

Наконец, в три часа пятьдесят пять минут отворилась дверь, и в комнату вошел немецкий генерал с Железным крестом на шее и фашистской свастикой на рукаве.

Присматриваюсь к нему. Среднего роста, плотный, с бритой головой и шрамами на лице. Правой рукой приветствует нас привычным фашистским жестом, левой подает мне документы.

Это начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс. Вместе с ним вошли начальник штаба 56-го танкового корпуса полковник генерального штаба фон Дуфвинг и переводчик. Пришли они из имперской канцелярии.

Кребс, стараясь быть спокойным, произносит:

— Буду говорить особо секретно. Вы первый иностранец, которому я сообщаю, что 30 апреля Гитлер добровольно ушел от нас, покончив жизнь самоубийством.

Проговорив это, Кребс сделал паузу, будто проверяя, какое впечатление произвело на меня его заявление. Он, по-видимому, ожидал, что я и все мы, находящиеся в штабе, набросимся на него с расспросами и, подстрекаемые любопытством, будем смаковать эту сенсацию. Выслушав сообщение Кребса, я не торопясь, спокойно сказал:

— Мы об этом уже знаем.

Затем, помолчав, как бы давая понять, что для меня это уже не новость, попросил Кребса уточнить, когда это произошло. Кребс, смутившись, что его сенсационное заявление оказалось холостым выстрелом, ответил:

— Это произошло в 15 часов сегодня...

И видя, что я смотрю на часы, поправился:

— Вчера, около 15 часов, 30 апреля...

Затем генерал Кребс зачитал обращение Геббельса к Советскому Верховному командованию, в котором говорилось: «Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера, мы уполномочиваем генерала Кребса в следующем:

Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня, в 15 часов 50 минут, добровольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю власть в оставленном им завещании передал Деницу, мне и Борману. Я уполномочен Борманом установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери. Геббельс».

Кребс, зачитав заявление Геббельса, вручил мне еще два документа: полномочие, выданное начальнику генерального штаба генералу Кребсу на право ведения переговоров с русским Верховным командованием (бланк начальника имперской канцелярии с печатью подписан Борманом 30.4.1945 г.) и завещание Гитлера со списком нового имперского правительства и верховного командования вооруженных сил Германии (этот документ подписан Гитлером, свидетелями, и дата помечена 4 ч. 00 минут 29 апреля 1945 года).

Прочитав документы, я обращаюсь к генералу Кребсу:

— Какое может быть правительство, если ваш фюрер покончил жизнь самоубийством? Ведь этим актом он, по существу, признал несостоятельность возглавляемого им режима. Теперь кто-то из заместителей вправе решить — быть или не быть дальнейшему кровопролитию? Кто сейчас замещает Гитлера?

— Геббельс. Он назначен канцлером. Но перед смертью Гитлер создал новое правительство во главе с президентом гросс-адмиралом Деницем.

Поднимаю телефонную трубку, вызываю маршала Жукова и докладываю ему:

— Ко мне прибыл начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс. Он сообщил, что Гитлер покончил жизнь самоубийством. Геббельс как канцлер и Борман как председатель нацистской партии уполномочили Кребса вести переговоры с нами о перемирии. Кребс просит прекратить военные действия на время переговоров, дать возможность собраться новому правительству во главе с президентом Деницем, которое решит вопрос о дальнейших немецких действиях.

Маршал Жуков предупредил, чтобы я держал телефонную трубку около уха, так как он будет докладывать в Москву. Возможно, будут вопросы или потребуются разъяснения.

Через минуту он задает мне вопрос:

— Когда Гитлер покончил жизнь самоубийством?

Спрашиваю об этом Кребса вторично, поскольку в первый раз он ошибся механически, а возможно, и умышленно. Спрашиваю и смотрю на часы, которые показывают 4 часа 27 минут Первого мая. Кребс понял свою ошибку и сейчас же уточнил:

— Вчера, 30 апреля в 15 часов 50 минут.

Передаю это Жукову, а он — в Москву.

Через минуту в телефоне слышится:

— Спросите Кребса, что они хотят — сложить оружие и капитулировать или заниматься переговорами о мире?

Я спрашиваю Кребса в упор:

— Идет ли речь о капитуляции и уполномочены ли вы ее осуществить?

— Нет, есть другие возможности.

— Какие?

— Разрешите и помогите нам собрать новое правительство, которое назначил Гитлер в своем завещании, и оно решит это в вашу пользу...

Ну, думаю, хитер, второй раз повторяет одно и то же — излюбленный прием дипломатов добиваться цели настойчивым повторением одних и тех же мыслей в разных вариантах.

— Нам понятно, что хочет ваше новое правительство, — заметил я, — тем более нам известна попытка ваших друзей Гиммлера и Геринга прозондировать почву у наших союзников. Разве вы об этом не знаете?

Кребс насторожился, видимо, мой вопрос был для него неожиданным, он смутился, начал шарить в боковом кармане мундира и достал карандаш, который ему был совершенно не нужен.

— Я являюсь уполномоченным законного правительства, которое сформировано по завещанию Гитлера. Может появиться новое правительство на юге, но оно будет незаконным. Пока правительство есть только в Берлине, оно законное, и мы просим перемирия, чтобы собраться всем членам правительства, обсудить положение и заключить выгодный для вас и для нас мир.

— Вопрос о перемирии или мире, — подчеркнул я, — может решаться только на основе полной капитуляции. Таково решение наше и наших союзников, и вам не удастся посеять рознь в этом едином фронте антигитлеровской коалиции никакими разговорами и обещаниями.

По лицу Кребса пробегает дрожь, шрам на его щеке порозовел. Сдерживая себя, Кребс проговаривается:

— Мы думаем, что СССР будет считаться с новым законным немецким правительством. От этого выгадаете только вы.

Заявив ему, что у нас одно условие — безоговорочная капитуляция, я вышел в соседнюю комнату позвонить командующему фронтом.

В докладе маршалу Жукову я изложил по телефону свои соображения:

— Кребс пришел не для переговоров о капитуляции, а, по-видимому, выяснить обстановку и наше настроение — не пойдем ли мы на сепаратные переговоры с новым правительством; сил у них для дальнейшей борьбы нет; Геббельс и Борман перед полным крахом решились на последний ход — завязать переговоры с нашим правительством, они ищут всякие лазейки и трещины между нами и союзниками, чтобы посеять недоверие. Кребс явно тянет с ответами на вопросы, он хочет выиграть время, так как наши войска ночью и сейчас продолжают наступление, кроме участка, где перешел Кребс.

Маршал Жуков задал несколько вопросов и предупредил, что он сейчас обо всем доложит в Москву и приказал ждать указаний.

Возвращаюсь после переговоров с маршалом Жуковым и обращаюсь к Кребсу:

— В завещании Гитлера ясно говорится о том, что он создает правительство из людей, «которые будут проводить войну всеми средствами». Не лучше ли вам прежде согласиться сначала кончить войну, а потом начать переговоры?

Кребс что-то раздумывает:

— Ответ может дать мое правительство, а не я...

За окном грохот орудий. На улице уже светло, день Первого мая начинается в Берлине очень своеобразно для нас. Мы не спали всю ночь, ведем переговоры, но пока без пользы. Москва приказала ждать ответа, часто запрашивает и уточняет детали переговоров. Из штаба фронта срочно потребовали прислать документы, принесенные Кребсом. С документами в штаб фронта посылаю полковника Толконюка — начальника оперативного отдела армии.

Меня снова зовут к телефону. Маршал Жуков сообщает, что ко мне послан его заместитель, генерал армии Соколовский. Просит уточнить о Гиммлере, где Риббентроп, кто начальник генерального штаба, где труп Гитлера?

Я отвечаю то, что узнал из разговоров с Кребсом, но последний не особенно разговорчив. Это же предсмертная дипломатия, которую ведет Кребс. Его положение и задача не из легких. Он знает, уговорить нас, чтобы мы поверили Геббельсу, Борману и ему, почти невозможно. Но его послали за этим, и он упорно добивается своего. Мы, ведя переговоры, можем сами решить только один вопрос — принять капитуляцию и больше ничего, но вынуждены ждать ответа Москвы.

Уточняю вопросы с Кребсом, поднимаю трубку, вызываю маршала Жукова и докладываю:

— Верховный главнокомандующий гросс-адмирал Дениц находится в Мекленбурге, там же рядом и Гиммлер, которого Геббельс считает предателем. Герман Геринг якобы больной, на юге. В Берлине только Геббельс, Борман, Кребс и труп Гитлера.

Приехал генерал Соколовский. Я докладываю ему о самоубийстве Гитлера, о завещании, о Денице, Бормане, Гиммлере — одним словом, все, что удалось выяснить во время продолжительных и столь нудных переговоров с Кребсом.

Выслушав меня, Соколовский сам начинает задавать вопросы Кребсу, которые уже были заданы ему мною.

Соколовский требует капитуляции и прекращения напрасного кровопролития. Кребс настаивает на признании нового правительства во главе с Деницем, перемирии и переговорах с Советским правительством.

Конечно, эти переговоры ни к чему не приводят. Кребс просит послать полковника фон Дуфвинга к Геббельсу и установить телефонную связь с рейхсканцелярией.

Соколовский после доклада по телефону маршалу Жукову разрешает послать в рейхсканцелярию полковника фон Дуфвинга за получением указания и дать связь через фронт в рейхсканцелярию.

Время 10 часов 40 минут. Мы все измучены. Идем завтракать. Началась наша артиллерийская подготовка... Пролетели самолеты. Кребс нервничает. Бой идет по всему фронту, кроме участка, где тянут связь к Геббельсу.

После завтрака возвращаемся в зал. Докладывают, что связь с имперской канцелярией работает. Кребс приободрился, берет телефонную трубку, начинает говорить с Геббельсом. Подчеркивает пункт: по радио будет объявлено о предательстве Гиммлера. Геббельс требует возвращения генерала Кребса и тогда лично все с ним обсудит. Мы даем согласие на возвращение Кребса.

Кребс вслух читает свою запись наших условий.

1. Капитуляция Берлина.

2. Всем капитулирующим, сдать оружие.

3. Офицерам и солдатам, на общих основаниях, сохраняется жизнь.

4. Раненым обеспечивается помощь.

5. Предоставляется возможность переговоров с союзниками по радио.

13 часов 08 минут. Кребс ушел. Парламентер от руководства «третьего рейха» не согласился на капитуляцию, не захотел приостановить разрушение Берлина и прекратить напрасные жертвы с той и другой стороны, включая мирное население Берлина.

Генерал Кребс, несомненно, лично убедился в нашей твердости, в нашем могуществе и в безвыходном положении своих войск. Из переговоров он понял, что ему ничего не добиться, и ушел, как говорят, несолоно хлебавши. Несомненно, это была последняя попытка добиться раскола между нами и союзниками.

Чтобы ускорить ход событий, мы дали команду усилить огонь. По этой команде со всех сторон загремели залпы «катюш» и полетели тысячи мин, снарядов разных калибров на правительственные кварталы, на имперскую канцелярию.

Результат этого мощного и хорошо подготовленного огня скоро сказался. Из дивизий и корпусов начали поступать донесения об успешных действиях войск.

На улицах бои еще ведутся, но уже с продолжительными паузами. Генерал армии В. Д. Соколовский не выдержал, пошел отдохнуть в соседний дом. Меня тоже валит с ног усталость.

Командир 28-го гвардейского стрелкового корпуса генерал А. И. Рыжов доложил, что его войска успешно развивают наступление на север, восстановлена огневая связь со 2-й гвардейской танковой армией С. И. Богданова.

Командир 74-й гвардейской стрелковой дивизии генерал Д. Е. Баканов обрадовал, что его гвардейцы полностью овладели Потсдамским вокзалом и ведут наступление через Бранденбургские ворота на рейхстаг.

Взят квартал 152 — гестапо. Уничтожено гнездо самых опаснейших гадюк. Взято много правительственных зданий. Кольцо наших войск сжимается.

Командующий артиллерией армии генерал Пожарский докладывает: приказал стрелять только прямой наводкой.

Поступают данные о добровольной сдаче в плен целых немецких подразделений.

22 часа 20 минут Первого мая. Все устали до предела. Бой начинает стихать.

0.40 минут 2 мая получаем немецкую радиограмму на русском языке: «Алло! Алло! Говорит 56-й германский танковый корпус. Просим прекратить огонь. В 0.50 минут высылаем парламентеров на Потсдамский мост. Опознавательный знак — белый флаг».

Приказываю: штурм прекратить только на участке встречи парламентеров. Последних принять.

Опять звонок из 47-й гвардейской стрелковой дивизии. Докладывают, что полковник фон Дуфвинг на мосту предъявил документ: «Командир 56-го танкового корпуса... Полковник генерального штаба фон Дуфвинг является начальником штаба 56-го танкового корпуса. Ему поручено от моего имени и от имени находящихся в моем подчинении войск передать разъяснение. Генерал артиллерии Вейдлинг».

Полковник фон Дуфвинг заявил, что он уполномочен от имени генерала Вейдлинга заявить Советскому командованию о решении прекратить сопротивление... и капитулировать.

По телефону вызываю маршала Жукова и докладываю:

— Гарнизон города Берлина на многих участках фронта начал сдаваться в плен. Командир 56-го танкового корпуса, он же командующий обороной Берлина, генерал артиллерии Вейдлинг со штабом уже сдался в плен и скоро будет у меня. Сейчас у меня находится делегация от директора министерства пропаганды доктора Фриче (некто Хайнерсдорф), который является заместителем Геббельса. Делегация сообщила, что доктор Геббельс покончил жизнь самоубийством, Борман и семья Геббельса погибли в имперской канцелярии якобы от взрыва газа. О судьбе генерала Кребса они ничего не знают. Доктор Фриче остался в Берлине самым главным представителем бывшего правительства. Он согласен на капитуляцию и просит предоставить ему возможность выступить по радио и призвать войска и народ сложить оружие и прекратить сопротивление. Он просит нас взять под защиту всех немцев Берлина, говоря, что просит «милости от имени народа, возможности работать для блага человечества».

Маршал Жуков спрашивает:

— Можно ли положиться, что доктор Фриче скажет по радио немецкому народу то, что нужно?

Я ответил, что можно, но под нашим контролем.

За окнами синий рассвет. 6 часов 45 минут второго мая. Вызывает по телефону маршал Г. К. Жуков. После переговоров с ним объявляю всем присутствующим и главным образом делегатам от Фриче:

«Первое. Советское командование принимает капитуляцию Берлина и отдает приказ о прекращении военных действий.

Второе. Оставшиеся немецкие гражданские и военные власти должны объявить всем солдатам, офицерам и населению, что все военное имущество, здания и коммунальные сооружения и ценности должны быть в порядке, ничего не взрывать и не уничтожать, особенно военное имущество.

Третье. Вы, господин Хайнерсдорф, поедете с нашим офицером к доктору Фриче, заберете его с собой на радиостанцию для выступления, затем вернетесь сюда.

Четвертое. Я еще раз подтверждаю, что мы гарантируем жизнь солдатам, офицерам, генералам и населению и по возможности окажем медицинскую помощь раненым.

Пятое. Мы требуем, чтобы не было никаких провокационных действий со стороны немцев, выстрелов или диверсий, иначе наши войска будут вынуждена принять ответные меры».

Делегация от Фриче в дверях сталкивается с прибывшим ко мне генералом артиллерии Вейдлингом. Последний зло покосился на них и проговорил: «Нужно это было делать раньше». Из этих слов стало понятно, что с Вейдлингом не потребуется вести длительных переговоров, а можно будет сразу перейти к делу о безоговорочной капитуляции.

Вейдлинг — среднего роста, сухощавый и собранный генерал. Он в очках. Выбрасывает руку — жест фашистского приветствия. Проверяю документы — они в порядке.

Я спрашиваю его:

— Вы командуете гарнизоном Берлина?

— Да, я командир 56-го танкового корпуса.

— Где Кребс? Что он говорил вам?

— Я видел его вчера в имперской канцелярии. Я предполагаю, что он покончил жизнь самоубийством. Кребс, Геббельс и Борман вчера отклонили капитуляцию, но вскоре Кребс сам убедился в плотности окружения и решил — наперекор Геббельсу — прекратить бессмысленное кровопролитие. Повторяю, я дал моему корпусу приказ о капитуляции.

— А весь гарнизон? Распространяется ли на него ваша власть?

— Вчера вечером я всем дал приказ отбиваться, но... потом дал другой...

Наши воины-гвардейцы ждут. Они не отдыхают, они наготове. И если враг не согласится сложить оружие, они готовы ринуться снова на штурм...

12 часов дня.

Берлинский гарнизон, а также войска СС, охраняющие имперскую канцелярию и остатки гитлеровского правительства, капитулировали. Другого выхода у них не было. Переговоры на КП 8-й гвардейской армии закончились подписанием приказа о капитуляции Берлинского гарнизона.

И думалось мне: пройдет еще несколько дней, и будет подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии в том городе, который был штурмом взят советскими войсками.

С этими мыслями я вышел со своими товарищами на улицу. Вокруг тишина, от которой мы так отвыкли. С непривычки она кажется звенящей. И вдруг мы услышали, как где-то недалеко чеканит шаг строй. Даже не верится, что это наши гвардейцы уже успели приобрести такую слаженность в строю, что они могут так бодро маршировать. Но как же не быть бодрым в такой час! Усталость уступила место бодрости, радости. Строй приближается. Из парка Тиргартен идет рота 79-й гвардейской дивизии. Роту ведет гвардии капитан Н. И. Кручинин. Он только что закончил очистку восточного бункера от фашистов, пытавшихся еще сопротивляться. Там был сделан последний выстрел в полосе 8-й гвардейской армии. Последний выстрел — и гвардейцы вышли из боя на центральную улицу Берлина строевым шагом. Какая выправка, сколько радости на лицах воинов-победителей! Слышится голос запевалы, и вот уже песню дружно подхватили все:

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов!

На улицах Берлина разливается русская, советская песня.

Маршал Советского Союза В. И. Чуйков