Журнал «Вокруг Света» №06 за 1971 год

Поморье, месяц туманов

С севера, с просторов Беломорья, в Онежскую губу шел шторм. Он раскачивал мелкие воды залива, поднимал грязные буруны над отмелями. В трещинах низких каменных островков росли груды пены. Они были пористы, желты и тверды на глаз, точно окатанные куски старой пемзы.

А здесь, под защитой Ворзогорского мыса, стояла тишина, и в прозрачной глубине еле покачивались длинные плети водорослей.

Наступало время отлива, вода уже стала убывать, и «Балтиец» остановился напротив Ворзогор, километрах в трех от берега, — ближе было не подойти. К борту теплохода подвалила дора — широкоскулая моторная лодка, которую «Балтиец» предусмотрительно тащил на буксире. На тихой воде в нее без помех перегрузили ящики с товарами для сельского магазина и спустились немногие пассажиры.

Под высоким берегом горели костры, но никого уже не было вокруг. Провожающие ушли, а те, кто хотел сегодня попасть в Онегу, не дождавшись доры, шли на больших весельных лодках к теплоходу. С лодок неслись хохот, веселые вопли, кто-то играл на гармонике, но тут все покрыл призывный гудок «Балтийца», и гребцы сильнее налегли на весла.

Мы сбросили свои рюкзаки на гальку и немного посидели у костра, отогреваясь.

Лето кончилось. Пронзительная, знобящая свежесть висела в воздухе. Наступал сентябрь — время моросящих дождей, штормов и туманов. Но по опыту многочисленных отпускных скитаний по Северу мы с приятелем знали, что нет в Беломорье для нас лучшего сезона, чем начало осени, когда пустынные побережья словно замирают в ожидании зимы, расцвечиваются дивными красками и время от времени вдруг дарят ослепительно яркие теплые дни, особенно памятные, точно ласковое бабье лето среди ненастья.

...Мы посидели немного у костра, отогреваясь, а потом двинулись по крутой дороге вверх, к Ворзогорам — первому селу в нашем путешествии по Поморскому берегу.

Ворзогорский мыс напоминал корабль. У оконечности села острый обрыв-нос врезался в море, и на нем стояла решетчатая мачта. Отсюда мы увидали далеко внизу крошечный «Балтиец», словно светлый спичечный коробок, с пенным хвостом, уходивший к Онеге. Попытались разглядеть и сам город, но он скрывался в штормовой дымке, и лишь шлейфы дымов, косо поднимавшиеся в небо, обозначали то место, откуда мы вышли часа полтора назад — низкий деревянный город, причалы заводов, заваленные штабелями желтых досок, вереницы иностранных судов — лесовозов, многолюдье порта...

Улицы Ворзогор под кисеей дождя были пустынны и тихи. Мы прошли мимо ветряной мельницы, заросшей желтым лишайником, мимо старого кладбища с часовней и огромными развесистыми рябинами с кистями тяжелых ягод. Вышли к деревянной двуглавой церкви. Под дождем ее дерево стало черным и скользким, и только с подветренной стороны стены и осиновый лемех на главках были сухи, серебристо-серы.

Церковь стояла у околицы, дальше уж не было никакого жилья. Здесь же кончались и ворзогорские высоты. Склон горы полого опускался к озеру с зеленой водой и кудрявыми деревьями. А за ними начинались бесконечные рыжие болота с чахлыми соснами, и чуть правее, отделившись от болот песками, лежало белесое море.

Корюшка пахла свежим огурцом. Мы ловили зеленых корюхов, навагу и белобрюхую жадную камбалу и вместо садка пускали их в лужицы, чистые и синие, оставленные на скалах высокими приливами и дождями.

Давно бы нам надо было трогаться дальше — путь предстоял еще неблизкий, — но никак не могли расстаться с этим мысом — Сосновым наволоком, куда мы шли не день и не два.

...От Ворзогор до самой Унежмы — деревушки на далеком синем наволоке — по берегу не было ни одного селения. Все они — и Нименьга, и Малошуйка, и следующая за ними Кушерека — стояли на одноименных реках гораздо выше по течению, выбрав места посуше и покрепче, чем заболоченные морские побережья, спрятавшись в лесах от беломорских ветров.

Мы останавливались в устьях рек, в промысловых избушках. Отсюда, вдоль травянистых речных берегов, уходили вверх, к селам и деревням, дороги. Они были разбиты, заброшены и пусты. Это удивляло: куда же еще торить путь помору, как не к морю?.. Однако стоило только раз подняться по ним к деревням, как все становилось понятным. Деревушки от моря отвернулись. Теперь они стояли лицом к железной дороге, которая заменила древний почтовый тракт, связывающий Онегу и Кемь. К железной дороге теперь тянулись наезженные и исхоженные пути. Здесь трещали моторы, сновали автомашины и тракторы. Железная дорога кормила н давала работу. Она не зависела от непогоды и отливов, когда с моря и не добраться к берегу, низкому, топкому, залесенному...

За Кушерекой болота стали исчезать, и впервые за все время лес вплотную подступил к морю. Соленая вода подмывала корни таежных елей. Штормы забрасывали плавник прямо на брусничные поляны. Там, где было посырее, на сгнивших лесинах, принесенных морем, росла самая крупная черно-красная клюква.

Мы шли по койвате — по дну отступившего в отлив моря, пересекая осохшие заливы и сокращая путь. А потом за очередным мыском углядели неизвестно откуда взявшуюся песчаную крепкую дорогу. И лес тут начинался другой — сухой, чистый и светлый, похожий на подмосковные рощи. Только седые поля ягельника да придорожные останцы — нагромождения остроугольных глыб в пленке лишайников — говорили, что мы все же на Севере. Прямо на дороге росли подберезовики и маслята, и на шоколадных шляпках грибных крепышей виднелись глубокие порезы, оставленные клювами тетеревов и рябчиков.

Берег тоже изменился. Теперь он обрывался к морю отполированными красноватыми скалами. Но все это было лишь прелюдией к красоте Соснового наволока.

Мыс вырастал вперед и вверх из сыпучих дюн и сосновых боров. Точно освободившись от тяжести деревьев и их крючковатых цепких корней, наволок разбегался широко и вольно, окружив себя тихими бухтами с песчаными пляжами и подставив волнам крепкий монолитный бок, стянутый для прочности кварцевыми жилами...

На мысу приютились два дома. В новой, желтой, свежего теса избе уже жили онежские рыбаки. Мы поселились в доме втором — огромном, щелястом и гулком. В доме жило колодезное эхо. Оно пропадало лишь по вечерам, когда мы докрасна калили железную печь. Дров жалеть было нечего — из рассыпавшихся в устье Онеги запаней на беломорские берега выносило достаточно кругляков. Да и здорово это было — сидеть у гудящей печи.

Онежане рассказали, что в реке Сосновке, которая впадала в море слева от наволока, водится форель. Форель в Сосновке точно была. Но добираться до нее было нелегко. Сначала приходилось ждать отлива, чтобы посуху напрямик через залив идти к речному руслу. Там начиналась едва заметная тропинка, которая убегала в заболоченные приречные чащи.

Река казалась неподвижной, черная вода мертво и маслянисто лежала в низких берегах, густо заросших черничником. На черничных полях, под кронами ельников, паслись дикие гуси. Первый раз они подпустили нас совсем близко и долго в удивлении тянули из кустов длинные шеи.

Река оживала на порогах и перекатах, скатывалась с ноздреватых плит хрустальными струями. Здесь стояла форель. Сторожкая рыба, она ничем не выдавала себя. Только мелкие глупыши рисковали подниматься к поверхности и изредка, пустив колечко ряби, подбирали с поверхности мошку. За крупной форелью надо было охотиться в самом верховье, где Сосновка становилась уже ручьем, почти скрывавшимся в зарослях травы. Мы наживляли куски белого мяса камбал и тихо просовывали удилища сквозь нависшие еловые лапы, поджидая резкий и сильный рывок...

Но наступил день, когда мы впервые заленились идти на Сосновку, а сам мыс уже был исхожен вдоль и поперек, и не нашлось лучшего дела, чем прямо под домом ловить со скал корюхов, смешно и крепко пахнущих огурцом. Тогда мы поняли, что надо уходить сейчас же, иначе сами себе испортим память о наволоке. Кстати, было время отлива, морское дно обнажилось, и мы могли двинуться прямо через залив в Унежму — километров шесть было до нее сейчас, а. вкруговую — семнадцать.

В Кеми кончилось наше путешествие. Остались позади и заброшенная Унежма, и большое село Нюхча над красивой рекой. Остался позади Беломорск с белыми судами на канале.

Осенние туманы закрывали Поморский берег, подготавливая переход к белизне северной зимы.

В. Арсеньев.