Журнал «Вокруг Света» №11 за 1980 год

В эфире — голос Мангышлака

Ночью порыв ветра кидал в оконное стекло песок, а к утру воздух наполнился желтовато-матовым светом, и в солнечных лучах над землей потянулся желтоватый туман. Казалось, он пришел со стороны моря, но это была сухая пыль.

Когда мы с инженером Сариевым направились с базы геологоразведчиков к аэродрому, чтобы лететь на буровые, на улице один знакомый, завидев нас издали, стал спиной к ветру и поднял перекрещенные руки. «Нелетная!..» — прокричал он. Но мой спутник прикрыл глаза от солнца ладонью, посмотрел прищуренными глазами на горизонт, затянутый дымкой, вздохнул и сказал: «Надо лететь... Монтажникам нужно доставить детали...» Всю остальную дорогу он молчал, словно придумывал, каким способом заговорить погоду, остановить ветер. Временами поворачивал смуглое скуластое лицо в сторону, откуда ветер нес смешанные запахи степных трав и морских водорослей.

На летном поле, к моему удивлению, снаряжение и оборудование уже перегружали из самолета Ан-2 в вертолет, вертолетам ветер создает меньше помех при взлетах и посадках. Так что у меня не осталось сомнений, летим!

Степь внизу в серых, коричневатых, белесых разводьях. Это соль, ил со дна моря. Понижения были исчерчены старыми руслами, которые, подобно прожилкам листа, сходились к одному корню. Как всякая земля, Мангышлак с воздуха имел вид живого организма. Он был покрыт морщинами, живыми и усохшими. На горизонте стояло горячее пыльное марево. После степи поплыла серая земля почти без складок. Это был сор Мертвый Култук.

«Сор» в переводе означает «мертвая земля». Соры — это дно отступившего моря, на них долгое время ничего не растет, на сор не заходят звери, над ним не летают птицы. Вскоре вертолет сделал посадку на одной из буровых, выгрузился и, не задерживаясь, полетел назад. Вышка стояла на матово-серой, ровной от горизонта до горизонта земле, резко прочерчивалась на фоне неба. Немного в стороне от нее сгрудились в кучу обшитые алюминием вагончики, мерцали матовым серебром. Над головой плыли слоистые сероватые облака, сквозь которые падал ослепительно белый, застывший солнечный свет. Пейзаж вокруг казался инопланетным.

Часть доставленного на буровую оборудования погрузили в гусеничный вездеход, и мы продолжили наш путь. Сариев спешил. Под гусеницами плотный грунт постепенно перешел в «пухляк» с редкими кустиками степной растительности. Водитель вездехода выбирал дорогу в стороне от старой колеи — там гусеницы глубоко вязли в мелкой пыли. Пухляк оправдывал свое название — мы ехали словно по перине: машина мягко колыхалась...

Бригада монтажников, до которой мы с Сариевым добрались, расположилась на границе сора и степи. За вагончиками, где начиналась живая степь, невдалеке была видна наполовину смонтированная вышка.

Навстречу нам вышел, приветливо улыбаясь, человек. Грудь его, шея в распахнутом вороте рубашки и лицо были багрового цвета, темные курчавые волосы серебрились сединой, а на крупном носу шелушилась обгоревшая кожа. От его живых темных глаз во все стороны расходились мелкие морщинки. Прораб Тажудин Нурудинов, произнося слова приветствия, широко развел руками, словно собирался заключить нас в объятья. В степи всегда рады гостям, к тому же Сариева ждали, но не надеялись, что он доберется по такой погоде. Детали, доставленные им, сразу же пошли на укрепление уже собранной части конструкции вышки. Степь постепенно заволакивало черной пеленой...

Тажудин поливал нам из ковшика и, пока мы умывались, весело рассказывал, как дела в бригаде. Потом повел ужинать.

Рядом с вагончиком-столовой сидела повариха и кормила из бутылки с соской маленького джейраненка. Он еще с трудом стоял на длинных полусогнутых ножках. Огромные черные глаза доверчиво смотрели на людей.

— Нашли в степи, — говорил Тажудин. — Отец вокруг него бегает. Шофер издали увидел, говорит — что-то случилось.

— Отец — это козел-джейран, — поясняет мне Сариев. Его забавляет рассказ Нурудинова; сохраняя на лице невозмутимое выражение, он слегка добродушно усмехается. Тажудин из Дагестана, Сариев родился в казахской степи. Они давно знают друг друга Друзья.

— Подъезжаем, смотрим — лежит. Мать, наверное, кто-то убил,— продолжает Тажудин.

— Козу кто-нибудь убил, — «переводит» мне Сариев — Браконьер какой-нибудь.

Тажудин закивал головой, погладил джейраненка.

Ветер усиливался. Начиналась степная пыльная буря. Наш хозяин забеспокоился, надо было съездить к соседям за продуктами.

Со стороны сора медленно плыла бушующая темень. Я тоже вызвался ехать к соседям.

Через десяток километров видимость стала сносной. Мы ехали по степи. Пыль и ветер шли как-то полосами. Местами казалось, что никакой бури нет... Тажудин остановил машину, вышел. У обочины дороги я не сразу заметил гнездо с четырьмя серыми яичками, возле него ходила небольшая длинноногая и долгоносая птичка — степной куличок.

— Пришлось колею проложить немного в стороне, поселился возле самой дороги, — сказал Тажудин. «Проведав» куличка, мы поехали дальше.

Соседи бурили скважину на глубину в несколько километров. Чувствовалось, что люди здесь обосновались надолго. Строй вагончиков образовывал замкнутый прямоугольник, посреди которого был поднят навес от солнца. Тут же под ним стояли скамейки. Кто-то устроил даже подобие газона с цветами. Познакомиться с соседями как следует не удалось. Побросали мешки с продуктами в кузов машины и помчались обратно. Мало того что надвигалась буря, еще и садилось солнце...

Всю ночь и наутро шуршание ветра то переходило в режущий свист, то, немного стихнув, начиналось снова — сначала вкрадчиво, потом настойчиво. Днем работа на монтаже была прекращена. Буря разразилась в полную силу.

Вокруг стояла пыльная завеса. В небольшом дворике внутри замкнутого строя вагончиков — хотя ветер был и тише, воздух светлее — голоса наши тонули в невнятном шуме. Фигура человека, шедшего к вагончику, колыхалась воздушные струи крутились в пространстве, как поток в водовороте.

Тажудин водил меня в гости по вагончикам. Везде его встречали оживленно. Чувствовались одновременно уважение и непринужденность Багровый обветренный Тажудин в белой рубашке с засученными рукавами на жилистых руках краснел от чая еще больше, становился еще более добродушным и веселым

Бригада Тажудина была смешанной — в ней были казахи, люди с Кавказа, русские, украинцы. Сам Тажудин давно уже монтировал вышки на Мангышлаке, его семья жила в Шевченко — городе, построенном из коричневатого камня-ракушечника на самом морском берегу. Вечерами солнце садилось в сине-зеленую воду напротив города, в той стороне, где на другом берегу Каспийского моря лежал Дагестан, родина Тажудина.

Тажудин и его монтажники рассказывали мне за чаепитиями, как они однажды тащили вышку, возле которой мы с Сариевым сделали посадку по пути в бригаду. На этой буровой сейчас работал прославленный мастер Салманов. Планомерно, точно по графику уходили под землю сотни метров труб, буровая работала как хорошо отлаженный механизм... На место вышку тащили зимой. От дождей сор развезло в жидкую грязь по колено, которую приходилось месить болотными сапогами. В этой грязи вязли и тракторы Гусеницы под основанием вышки, на которых она двигалась, тащились волоком, оставляя за собой настоящий ров. Приходилось добавлять все новые и новые машины для тяги. Рвались тросы. Сооружение в пятьдесят метров высотой, с усилием скользя по грунту, опасно кренилось то в одну, то в другую сторону...

Когда наступали часы радиосвязи буровых с базой, Нурудинов прерывал чаепитие и шел в свой вагончик. Каждая бригада давала сводки о пройденных под землей метрах, о запасах топлива, материалов, о состоянии техники, о ремонтах. На связь выходили и монтажные бригады: нужно было, чтобы на базе знали, как собирают или передвигают вышки, не случилось ли чего. Здесь, как в штормовом море, кому-нибудь могла потребоваться помощь... Мангышлак, над большей частью которого бушевала буря, перекликался сотнями голосов. Большинство этих голосов были знакомы Тажудину судьба не раз сводила его с этими людьми и в хорошую погоду, и в ненастье...

Постепенно внимание всего эфира в диапазоне, на котором переговаривались геологи, сосредоточилось на одной бригаде, на той, что перетаскивала буровую вышку. На этот раз буря захватила монтажников в пути. Грунт, наверное, был не очень удобным, движение шло с трудом. Сошла с гусеничной тележки под вышкой одна сторона конструкции. Вышку выравнивали сорокатонными гидравлическими домкратами, мощности, видимо, не хватало, приходилось помогать передвижным краном... Тажудин с волнением, затаив дыхание у рации, следил за происходящим. Монтажники работали далеко от нас, на другом конце мертвой земли, и из диалога я понял, что у передвижного крана, не выдержав нагрузки под порывом ветра, сломалась у основания стрела. Тажудин издал негромкое восклицание, забормотал что-то себе под нос, сокрушенно покачал головой. Ситуация была аварийной. Тажудин вполголоса комментировал происходящие события, возбуждался, иногда оспаривал те или иные действия своих коллег.

— Может вышка упасть? — спросил я Тажудина, видя, как он притих перед рацией.

Он молча кивнул в ответ.

— А поднять можно?

— Э-э, если упадет, что там поднимать, один металлолом останется.

Кажется, стрела была заварена и вышку выровняли, движение продолжалось. Но что-то все-таки было не в порядке.

— Не хватает тяги, не хватает тяги! — несколько раз настойчиво проговорил голос в эфире.

В ответ с базы неслись распоряжения. От соседней бригады на помощь вышли два трактора. Я представил себе, как они идут через бурю, шум моторов сливается с шумом ветра, черные смерчи, поднимающиеся из-под гусениц, сливаются с несущейся со всех сторон пылью.

— Можно к ним как-нибудь попасть? — снова спросил я Тажудина.

— По воздуху не попадешь, по земле далеко...

На следующий день, воспользовавшись небольшим затишьем в погоде, на соседнюю буровую прилетел со снабжением самолет Ан-2. На обратном пути он сел возле бригады Тажудина. Пилот всего на несколько минут остановил винт и, как только мы с Сариевым оказались в самолете, поднял машину в воздух. Сариеву нужно было на базу, я же хотел как-нибудь добраться до монтажников, попавших в беду.

После часа полета летчики посадили самолет, пролетев всего полпути до базы. Там, где мы сели, было тихо и пахло степными травами. Только что в воздухе стоял пыльный туман, дул сильный ветер, а сейчас степь легким ароматным дуновением ласкала лицо. Перемена была неожиданна. Пилот объяснил мне, что на побережье продолжается буря, мы же были в стороне, в глубине полуострова.

Сариев рвал рядом с посадочной полосой полынь.

— По воздуху к монтажникам все равно не попадешь, — сказал он мне, — скорее на гусеницах...

Он приложил букет из полыни, только что связанный им, к лицу и с наслаждением втянул в себя горьковатый запах.

— Нам еще повезло, — спокойно продолжал Сариев, — могли посадить значительно дальше. А если буря застанет на необорудованной площадке — совсем плохо. Тогда экипажу все время сидеть в самолете и разворачивать его на ветер. Если ветер зайдет сбоку, может опрокинуть самолет, сломать, у него парусность большая, на аэродромах в таких случаях крепят тросами за крылья...

К концу дня я все-таки добрался до своей цели наземным транспортом.

В вагончике с раскрытой настежь дверью на кошме сидели и оживленно разговаривали люди. Среди них был главный механик экспедиции Кушербай Айгожиев, выпускник Московского горного института. Говорил он без умолку, с подъемом, как человек, который закончил очень важное дело и у которого буквально свалилась гора с плеч. Кушербай отвлекался то на темы житейские, то снова и снова возвращался к тому, что было вчера и что предстоит сделать завтра. Создавалось впечатление, будто он никак не мог преодолеть напряжение аварийной ситуации.

Тут же прораб Бекушев, шумно плескаясь, умывался. Потом с полотенцем на шее сел на кошму, привалился спиной к стенке и с наслаждением вытянул ноги. Он был похож на бегуна, который «выложился» на дистанции.

Бригадир Алексей Иванович Злобин, сухой, седой, небольшого роста, как ни в чем не бывало, покуривал у порога. Про него мне рассказали, что за семнадцать лет работы на Мангышлаке он, передвигая вышки, чуть не весь полуостров исходил пешком. И то, что происходило вчера и сегодня, для него было вполне обычным событием.

Кроме главного механика экспедиции, в вагончике сидел главный инженер одного из подразделений геологоразведчиков. Не все прорабы и бригадиры любят, когда в горячую минуту к ним является начальство, но прибыть в самый ответственный момент было к чести главных.

Во многих вагончиках в бригаде свет горел далеко за полночь. После двух напряженных дней и после благополучного окончания переделки, в которую попала бригада, хотелось говорить, вспоминать подобные же ситуации, своих товарищей, с которыми приходилось работать...

Утром Кушербай показывал трехкилометровый путь, который вышка проделала за эти два дня: коричневая, распаханная гусеницами земля в редких кустиках травы. Оттуда, откуда шла вышка, была видна степь, убегающая вдаль зелеными волнами; впереди же, куда еще предстояло двигаться, лежал сор. Над ровной темной полоской на горизонте дрожал, струился воздух, казалось, там бьются морские волны. На самом деле море было далеко.

Ветер стих, небо было безоблачным, ярко-синим. Когда мы проехали несколько сот метров вперед по сору — предстояло проверить грунт, я заметил, что оставшуюся позади вышку отделило от земли светлой полосой, будто немного подняло в воздух. Эта полоска под вышкой дрожала и струилась, словно поверхность воды. Нижняя часть вышки приняла неясные очертания.

— Мираж... — совершенно спокойно, заметив мое удивление, сказал шофер.

Добравшись до точки, обозначенной колышком, мы пересели в трактор, дальше мог быть вязкий грунт.

— Сначала попытаемся перетащить вышку на самую дальнюю точку, которую наметили геологи, — пояснил мне Кушербай, — если не удастся, придется остановиться на ближней.

На горизонте плавали островки с неясными контурами. «Ну на сей раз море», — решил я. Но это опять был мираж. Оставленная нами машина, казавшаяся издали маленькой коробочкой, тоже плавала в воздухе.

Через некоторое время грунт под гусеницами трактора стал пружинить и колыхаться.

— Здесь вышка не пройдет, — сказал Кушербай, — внизу под твердой коркой трясина. Придется монтировать на месте.

Несколько раз мы вылезали из кабины, забивали лом в грунт. Сначала лом шел с напряжением, потом проваливался... Немного погодя стали проваливаться, увязать и гусеницы. Можно было подумать, что сор заманил нас миражем, похожим на море, а теперь старался поглотить в трясине.

Мы вернулись к оставленной машине. Еще раз внимательно осмотрели колышек на точке. Кушербай шариковой ручкой сделал на нем надписи, проставил номера. Пошутил:

— Ударит нефть, надпись исторической окажется...

Вернувшись в бригаду, он связался по рации с базой, доложил, куда можно перетащить вышку, получил утвердительный ответ. Поговорив еще немного с главным инженером о делах, стал спешно прощаться.

— Мне нужно дальше, — сказал он. — Здесь пойдет как на параде...

Вскоре после завтрака монтажники заняли свои места. Сели в кабины тракторов водители, люди стали по сторонам и сзади вышки. Впереди — бригадир Алексей Иванович Злобин. Он вставил в мундштук сигарету и закурил. Махнул рукой. Тракторы разом взяли, вышка тронулась. Впереди широким шагом шел Злобин, за ним три машины, «впряженные» цугом, тащили вышку. А два трактора ехали по сторонам на всякий случай, чтобы при необходимости поддерживать вышку за оттяжки. Еще по сторонам и сзади шагало по человеку. В сопровождении своего «эскорта» вышка быстро двигалась по ровной, как лист бумаги, ярко-серой поверхности сора. Сор снова играл миражами. Рокот моторов тонул, исчезал в безбрежном, струящемся пространстве, под ногами хрустели слежавшиеся ил и песок. Расстояние в два километра было пройдено за полчаса. Каждые сто последующих метров на соре ничем не отличались от ста предыдущих, метры и минуты слились воедино. Когда я с фотоаппаратом в руках догнал вышку, остановившуюся возле колышка, в руке бригадира по-прежнему был длинный мундштук с догорающей сигаретой. И казалось, будто передвижение шестидесятитонной громады длилось всего несколько минут...

Андрей Фролов, наш спец. корр.