Глава 3 ЯЗЫК – ПРОДУКТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЕСТЕСТВА, ЕГО ВНУТРЕННИХ СПОСОБНОСТЕЙ

СТОИКИ

В древнегреческой философии стоицизм был одним из самых распространенных и влиятельных направлений. Один из его основоположников, Хрисипп Соле кий (281-208 гг. до н.э.), высказывался за имена "от природы": "первые звуки подражали вещам". Но понимали стоики "отприродность" имен не так, как Кратил в одноименном диалоге Платона (имена присущи вещам от рождения, и дело установителя их открыть), и не так, как Демокрит и Эпикур (имена соответствуют существенным свойствам вещей).

Подход стоиков к этой задаче можно назвать психологическим: чувственные особенности впечатлений от вещей (мягкость, грубость, жесткость) определяют подобные же особенности звуков. Из образовавшихся таким образом слов затем развиваются новые слова на основе ассоциаций по сходству, смежности, контрасту и т.п.

Прямыми свидетельствами того, что думали стоики о том активном начале, которое устанавливало связи между вещами н словами, мы не располагаем.

Здесь придется выдвинуть гипотезу о гипотезе.

Стоики проповедовали идею логоса – разумной законодательной и управляющей силы, божества, которое создало все сущее, соединившись с материей. Процесс творчества проходит через частные логосы, порождающие отдельные вещн. Человеческие логосы – особой природы, так как человек разумен, чем отличается от всего остального мира.

Стоики ввели впервые термин "логика", которую они понимали как науку о словах (неполных высказываниях, могущих быть истинными или ложными) и предложениях (полных высказываниях). Они же впервые сформулировали так называемый классический семантический треугольник, т.е. соотношение между вещью, мыслью о ней и словом, выражающим эту мысль: между собой сопряжены обозначающее, обозначаемое и объект. Обозначающее есть телесный звук, обозначаемое – бестелесный "предмет", постигаемый рассудком и не воспринимаемый варварами, не знающими языка, объект – телесный внешний субстрат. Стоики были последовательными сенсуалистами: источником всякого знания являются чувства, логический анализ их данных накапливает опыт.

Хотя стоики не противопоставляют чувственное познание разумному, как это делали многие древнегреческие философы, но объекты этих форм познания различны. В чувственном познании человек овладевает свойствами конкретных, индивидуальных предметов путем оттисков их в душе в виде ощущения. Разум же посредством умозаключений обобщает конкретное знание в общие понятия – "предвосхищения", из которых наука создает высшие понятия.

Слова создаются именно в области чувственного познания, поскольку представляют собой ощущения и впечатления внешнего или внутреннего чувства, и, следовательно, возникновение имен может произойти без разума, просто благодаря деятельности разлитой по всему телу души. Поэтому если стоики и связывали как-то появление имен с деятельностью божественного логоса, то очень опосредованно.

Не могли принять стоики и идею установителя имен, хотя истинный мудрец, друг богов, прорицатель и кормчий, всеведающий и обладающий всеми добродетелями, – одна из ведущих категорий их этического учения. Однако, как признавались сами стоики, такой мудрец-абстрактный идеал, и даже лучшие философы были лишь на пути к нему. Следовательно, установителя имен не могло существовать.

Согласно стоикам, человек особым образом сопричастен всеобщему разуму и мировой душе (логосу), которая предопределила его предназначение быть таким разумным животным, которое по природе предназначено к общению с себе подобными. И естественно, что природа человека, его душа, хотя и очень тонкая, но телесная созидающая сила, создала для осуществления его предназначения язык.

В изложении Августина (354-430) стоики представляли себе это следующим образом. Некоторые первые слова обладали сходством по звучанию со звучанием обозначаемой вещи, т.е. были звукоподражательными. Ощущение звучания вещи формировало звучание слова – положение, которое отвергает Сократ в "Кратиле". Примерами таких слов являются hinnitus 'ржание лошадей', clandor 'звучание труб', stridor 'скрип цепей'.

Для тех же предметов и явлений, которые не звучат, имеет значение, как они воздействуют на чувства (а не каковы они в действительности, как это у атомистов). В соответствии с этим и подбираются звуки для их обозначения. Например, мягко звучат слова lene 'мягкое', voluptas 'наслаждение', mel 'мед'. Неприятное обозначается грубыми звуками: asperitas 'грубость', crux 'крест'. Жесткими словами являются acre 'острое', lana 'шерсть', veprus 'терн'. Согласие ощущения вещи с ощущением звука стоики считали как бы колыбелью слов, говорит Августин.

Как частные логосы несут в себе семена, из которых разовьется полная вещь, в том числе душа и тело человека, так и из начальных слов "вольность называния" создает все другие слова. При этом используются подобные впечатления от самих вещей, ассоциации, как будут говорить в XVIII в., по сходству. Пример, приведенный Августином, правда, несколько неуклюж: crura 'ноги' произошла от crux в силу сходства ног по длине и твердости с деревом, из которого сделан крест.

Другой способ получения новых слов – перенос старых слов на смежные предметы. Слово piscina "бассейн'получилось из piscis 'рыба' "по причине воды, в которой живут рыбы". Следующий прием – называние по контрасту: темная lucus 'роща' от lucet 'светит', bellum 'война' от bella 'прекрасная'.

Называние по смежности имеет много разновидностей: что делается получает название от того, с помощью чего делается – слово foedus 'союз' произошло от foeditas 'поросенок, который приносится в жертву при заключении союза'; от средства к результату (от puteus 'колодец' к potatio 'питье*); от содержащего к содержимому и наоборот (от orbis 'круг' образовался urbs 'город', который опахивают кругом, и из hordeum 'ячмень' получился horreum 'овин*); от части переходят к целому и от целого – кчасти(тисго 'острие меча' и 'весь меч*).

У бесчисленного количества слов происхождение скрыто, но его можно установить.

Механизм ассоциативного переноса значений слов является основным объяснением их многозначности, и стоики прекрасно это поняли. Но для раскрытия причин и закономерностей создания новых слов он недостаточен. Здесь необходим учет целого ряда внутренних и внешних для языка факторов, в частности системные отношения слов в языке, способы словообразования, свойственные ему, потребности общения – появление новых предметов, изменение социальных отношений, развитие аналитизма и синтетичности внутреннего мира людей, их мышления.

Рассуждения стоиков о звукоподражании явились фундаментальными для философии и лингвистики нового времени. Если гераклитовская идея о том, что слова – тени вещей, не была воспринята в XVIII-XX вв., то две формы звукоподражания – подражание звукам вещей и впечатлениям о вещах – станут основными тезисами так называемой ономатопоэтической теории происхождения языка.


ЗВУКОПОДРАЖАТЕЛЬНАЯ ТЕОРИЯ У ЛЕЙБНИЦА И ДЕ БРОССА

Лейбниц (1646-1716), знаменитый немецкий философ и ученый XVII-начала XVIII в., придерживался звукоподражательной теории в том ее варианте, какой сложился у стоиков. Он был сторонником теории общественного договора о законах человеческой жизни. Лейбниц высказывал различные лингвистические идеи: о происхождении языков, о генеалогической их классификации, о возможности создания общечеловеческого философского языка. Слова образовались благодаря стихийному, инстинктивному подражанию их звучаний тем впечатлениям, которые производили на первых людей окружающие их вещи и животные. Есть звуки сильные и шумные, а есть мягкие и тихие. И те и другие передают соответствующие представления. Так, звук г вызывает сильное движение и шум. Поэтому он в самых различных языках передает слова с близкими значениями, связанными с сильными действиями: нем. Riss 'разрыв', лат. rumpo, фр. arracher, ит. straccio близки и по звучанию и по значению.

Буква 1 обозначает тихий и мягкий шум, в чем нетрудно убедиться на соответствующих примерах. Более того, это свойство 1 привело к тому, что с его помощью в латинском, верхненемецком и других языках образуются слова с уменьшительным значением. Представление как бы формирует для себя звуковую оболочку слова. Так, звуки а и h, сами по себе не сильные и легкие, послужили материалом для слова, обозначающего шумную жидкость – воду. Но для этого надо их сделать более грубыми, что достигается их удвоением: aha или ahha.

В языке, конечно, много случайного и искаженного, рассуждает Лейбниц, и современные слова отошли от их первоначального звучания и оригинального значения. Примером случайного в языке, нарушающего общую тенденцию к соответствию звучаний и значений слов, служат названия хищных животных (lelion 'лев', le lynx 'рысь', le loup 'волк1), содержащие мягкий и краткий звук 1. Перенос этого звучания на хищников мог произойти через посредство слова laut 'быстрота', в котором звук 1 на месте и значение которого может быть связано или с быстротой этих хищников, или с быстротой убегания от них человека.

Лейбниц, таким образом, поддержал звукоподражательную теорию древних греков и подготовил ее широкое использование в гипотезах о происхождении языка, выдвинутых в XVIII и XIX вв. Подтверждение тому – точка зрения де Бросса.

Поиски естественных оснований языка, характерные для философии XVIII в., вызвали интерес к языкам первобытных народов Африки и Австралии, бурная колонизация которых началась в это время. Один из исследователей этих народов, де Бросс, опубликовал в 1765 г. книгу "Рассуждения о механическом составе языков и физических началах этимологии". Он наблюдал за тем, как люди отсталых племен создают названия новых для них предметов, и пришел к выводу, что основной источник слов – это звукоподражание: дикарь ружье называет "пу", а птицу – "куку". Если же предметы, а тем более действия не звучат, то голос подражает образу обозначаемого предмета: если предмет содержит в себе пустоту, то и голос должен звучать как бы из пустоты, если предмет груб, то и голос грубеет.

Но и этих двух способов словотворчества (подражание звучанию предмета и подражание образу предмета), считает де Бросс, недостаточно, чтобы объяснить происхождение слов; как и Руссо, он привлекает "природные вопли" человека. Это та гипотеза, которая впоследствии получила название теории междометий.

Наблюдая за поведением детей, де Бросс пришел к выводу, что первоначально бессмысленные восклицания детей, выражающие их ощущения, переходят в междометия, "живописующие" внешний мир. Перенеся эти наблюдения на первобытный язык, он решил, что междометия суть первые его слова. Из междометий, сопровождавших ощущения и впечатления от вещей, получались слова, "накладывавшиеся" на эти впечатления.


ТЕОРИЯ РЕФЛЕКСИЙ И. ГЕРДЕРА

В 1769 г. Берлинская академия объявила конкурс сочинений на тему "Могут Ли люди, будучи представлены своим врожденным способностям, создать язык?" Одним из немногих, кто ответил на этот вопрос положительно, был немецкий просветитель второй половины XVIII в. И. Гердер. И до этого конкурса его интересовал вопрос о происхождении языка, а тут выпала возможность высказаться публично. В 1771 г. Гердер представил рукопись в академию, и она была отмечена премией. В следующем году работа публикуется под названием "Исследование о происхождении языка".

Если до сих пор мыслителей беспокоило прежде всего происхождение членораздельного слова, его звуковой стороны, то Гердер сосредоточил свое внимание на возникновении внутреннего содержания имени, его значения, что явилось несомненным новаторством. Гердер исходит из того, что и животные и человек в животном состоянии имели язык. Это язык естественных криков страдающей души, это проявление ее инстинктов. Такие крики возбуждают другие существа с родственной душой, вызывая у них сочувствующие ощущения. Язык животных и первых людей основан на инстинктах, это язык ощущений. Подтверждением тому является язык дикарей – трогательные звуки, в которых дикари изливают свои чувства. Все это – действие закона "чувствующей машины".

Но настоящий человеческий язык очень далеко отстоит от языка ощущений. Последний для него даже не корни, а соки, которыми питаются корни человеческого языка. А дело в том, что человек обладает особой природой, противоположной сущности животных. Если животные – это чувствующие машины, работающие инстинкты, то у человека инстинкты ослаблены. Этот недостаток возмещается совершенно особым качеством – разумом, который, как и язык, коренится в природе человека. Разум не возвышает его на ступень над животными, но делает человека другим по существу. Эта сила охватывает и познание, и чувствования, и "волящую природу" человека; в ней-то и лежат исходные основания языка.

Благодаря разуму человек перестает быть инстинктивно действующей природной машиной, он становится свободным от бессознательной деятельности, он сам может поставить и решить задачу "обработки" самого себя, так как способен найти сферу своего отражения, в том числе в самом себе. Другими словами, он может наблюдать самого себя, анализируя свой внутренний мир. Эта способность к рефлексии и породила сначала внутренний, а затем внешний человеческий язык.

Гердер упорно подчеркивает, что рефлексия и созданный ею язык – особые свойства человеческого рода, они также естественны, как сам человек. Мы бы согласились, что рефлексия (самосознание) является одним из кардинальных психических свойств человека, но она отнюдь не есть то, что отделяет его от животного мира, как это получается у Гердера.

Процесс создания языка, по Гердеру, состоит в следующем. Мышление есть не простое узнавание предмета, а выделение из роя образов, проносящихся в душе человека, отдельных "волн" для сосредоточенного наблюдения над ними. В результате анализа выделенного образа и сопоставления его с другими выявляются признаки как отличительные свойства этого образа и создается отчетливое понятие. Эти отличительные признаки образа – результат рефлексии – и есть "слова души".

Но не всякий признак, считает Гердер, становится "словом души" и отделяется от образа предмета, а такой, который повторяется и производит наиболее сильное на нее впечатление, выделяясь на первый план. Так, для белого, кроткого, покрытого шерстью ягненка таким признаком будет "блеять"; при повторной встрече с ним душа скажет: "А, это ты, блеющий!" Звук блеяния соединился с признаком "блеять" овцы и в результате рефлексии сделался ее названием. Звук, признак предмета и его идея соединятся даже в том случае, если человек и не будет пытаться произносить название. Эта связь возникает в разуме сама по себе, естественно, и душа, созерцая овцу и избрав блеяние в качестве памятного знака, "в глубине своей уже проблеяла" это слово.

Гердер, видимо, первый начал рассуждать о внутренней речи. До сих пор понятие это очень сложное и спорное. В контексте же рассуждений Гердера, в плане генезиса речи оно просто перевернуто: "слова души", конечно, могли возникнуть не в результате спокойного созерцания предметов, а только в процессе общения людей.

В качестве "материала" для звуков речи Гердер вслед за Ж.-Ж. Руссо указывает на природные звуки вещей и на звуки, вызываемые чувствованиями. Здесь он рассуждает довольно витиевато: имея чувства, душа имеет отчетливые представления, а следовательно, признаки и внутренний язык; с другой стороны, чувствования как ощущения, присущие "животной природе" человека, имеют свой звук, который и есть слово для внешней речи. Таким образом, внутренний язык и внешний связаны через чувствование, а не рефлексией, которая не распространяется на "животную природу".

В одной из своих последних работ, "Идеи к философии истории" (1791), Гердер отдает дань подражанию жестами и мимикой у детей и диких народов. Последних он называет "прирожденными артистами мимики", которые выражают в танцах и играх присущий им образ мыслей. Но эти средства общения, как и звуки, – средства "животной природы", и с помощью их человек не приобрел бы свой "родовой характер". Подлинно человеческая природа могла возни кнуть только благодаря разуму и языку, но они уже – "чудо божественного вмешательства".

Противопоставление животного и разумного начал в человеке, сочетающееся с религиозными убеждениями Гердера, привело его к двойственности понимания происхождения языка (и естественное, и чудесное), что дало основание его современнику философу И.Г. Гаману (1730-1788) называть это понимание сверхъестественным доказательством человеческого происхождения языка.

ЯЗЫК КАК ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА (В. ГУМБОЛЬДТ)

Вильгельм Гумбольдт (1767-1835) – немецкий философ, лингвист и политический деятель, один из основоположников сравнительно-исторического языкознания и философии языка. По своему мировоззрению он – яркий представитель гуманистического немецкого просвещения, друг Гете и Шиллера.

Цель общественного развития В. Гумбольдт видел в полном и гармоничном развитии духовных сил и способностей, данных личности щедрой природой. В этом развитии должно найти выражение все своеобразие индивидуальности как отдельного человека, так и нации в целом. Дух нации – дух ее языка, язык – деятельность духа, через нее и происходит саморазвитие внутреннего мира и отдельной личности и нации в гармоническое целое. Движущая сила этого развития – творческое воображение.

В. Гумбольдт многое сделал в области классической филологии и сравнительно-исторического языкознания. Свои взгляды на происхождение языка В. Гумбольдт выразил в довольно кратком отрывке из введения "О различии в строении человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода" к книге "О языке кави на о. Ява".

Очень своеобразным для своего времени, предвосхитившим многие направления современной лингвистики (психолингвистика), был подход Гумбольдта к пониманию природы языка. Язык не есть нечто застывшее, мертвое, созданное, он и деятельность духа, и создаваемое в каждый момент, и постоянное, и преходящее. Будучи вечно повторяющейся работой ума, стремящегося к звуковому выражению мысли, он являет собой то общее, как мы сейчас сказали бы, регулярное, что многократно производится в говорении. Но чтобы стать языковым (а не речевым) явлением, регулярности недостаточно. Слова и правила, которые обычно называют языком, будучи хаотически выделены из говорения, могут представить лишь отдельное, не характерное для всего языка. Высшие и тончайшие особенности языка могут быть постигнуты Не через отдельные его элементы, а в связной речи, через совокупность всех говорений, коей и является язык.

Таким образом, язык рассматривается в двух смыслах: как деятельность, речевое поведение, создающее постоянно возрастающую совокупность высказываний, в которой живут и воплощаются дух наций (здесь Гумбольдт растворяет язык в речемыслительном процессе), и язык как то "высшее и тончайшее", в котором выражено своеобразие и индивидуальность духа народа.

Для понимания точки зрения Гумбольдта на происхождение языка важны его представления о ходе исторического процесса. В нем действуют силы сцепления событий причиной и следствием, что позволяет восстановить жизнь прошлых поколений, объяснить действия последующих, в частности великих, личностей. Но есть другие, внутренние силы, которые обновляются, воплощаясь во внешнем действовании. И эти новые внутренние силы уже не могли быть учитываемыми. Другими словами, наблюдаемые причинно-следственные связи событий перемежаются в деятельности людей со стихийными проявлениями внутренних сил индивидов и наций. Таким всплеском внутреннего действова-ния людей, перешедшим во внешнее действование, и явился акт стихийного, бессознательного, свободного, но не инстинктивного образования языка.'

Язык глубоко заложен в духовном развитии человечества, он неотъемлемая его часть, в нем обнаруживаются все состояния культуры. И в то же время язык самостоятелен. Он появляется как эманация, перевоплощение духа, как дар человечеству от его внутренней природы.

Язык является продуктом коллективного воодушевления. Заложенный в душе каждого человека внутренний прототип языка, как внутреннее действие, переходит во внешнее поведение в результате совместного действия душевных сил отдельных людей, которые (силы) поддерживались уверенностью каждого, что его поймут. Этот акт творящей силы выполняется всей массой народа, в которой тонет отдельная личность. И, несмотря на это, в нем воплощается глубина ее индивидуальности, так же как своеобразие культуры народа в целом.

Рассматривая язык как нечто непосредственно заложенное в человеке, создание которого не объяснимо разумом, В. Гумбольдт этим самым снимал вопросы о факторах и внутренних механизмах перехода от доязыкового к языковому состоянию людей, т.е. те вопросы, над которыми билась мысль французских просветителей. Стихийность и таинственность появления языка из человеческого духа мало чем отличается от чудотворного возникновения речи.


ЯЗЫК НЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА, НО ВОЗНИКАЕТ В НЕМ САМОПРОИЗВОЛЬНО (А. ШЛЕЙХЕР, Ч. ДАРВИН)

Дарвиновское учение о роли в биологической эволюции естественного отбора, а в возникновении человечества полового отбора оказало сильнейшее влияние не только на естествознание второй половины XIX в., но и в некоторой мере на гуманитарные науки, в частности на языкознание. Попытку перенести закономерности формирования видов животных на возникновение и развитие языков предпринял выдающийся немецкий лингвист А. Шлейхер (1821 -1868).

Эти идеи Шлейхер развивал в ряде статей, в частности в открытом письме дарвинисту Геккелю, опубликованному под названием "Дарвиновская теория и языкознание".Подобно тому как живые организмы происходят из простой клетки, так и первые языки состояли из самых простых форм – корней. Эти корни стали значимыми звуками в силу звукоподражания. Звук, издаваемый предметом, вызывал то же чувство, что и сам предмет. Это общее для образа звука и образа предмета чувство и явилось основой, на которой соединились звук и предмет. Так представлялся Шлейхеру переход от"звуковых жестов" и звукоподражаний к значащим звукам праязыков. Так как такие переходы происходили у разных людей и в разных местах, то праязыков было бесчисленное множество, но все они имели одинаковую "корневую" праформу. Эти праязыки не имели грамматики, не было ни имен, ни глаголов, ни склонений, ни спряжений. Язык не имел способов для их выражения, которые аналогичны органам живых организмов и возникают по мере их совершенствования.

Поскольку языки являются "естественными организмами", они возникают независимо от человеческой воли, растут и вымирают так же, как организмы. Поэтому вопрос о причинах, вызвавших к жизни языки, у Шлейхера становится биологическим, а не лингвистическим вопросом и не обсуждается.

Шлейхер, большой знаток индоевропейских языков, пытался найти общие закономерности их развития из праязыка. Построив его гипотетическую реконструкцию, он даже написал басню на индоевропейском праязыке. Во взглядах на историю языка он опирался на диалектику Гегеля (триада морфологических типов языков) и эволюционное учение Ч. Дарвина, которое прямолинейно переносил на эволюцию языков: языки рождаются, развиваются, борются и погибают. Их строение аналогично морфологии организмов. Жизнь языка проходит два периода – период роста и период распада. Триада роста складывается из трех состояний: изолирующие языки, например древнекитайский (в них слова-кории прочно не соединяются в предложении с другим» корнями или аффиксами), агглютинирующие.например финно-угорские (предложение состоит из механически "нанизанных" на корень аффиксов; агглютинация – букв, "прилипание"), и флективные (с большим числом окончаний). Рост языков происходил в доисторический период, до появления письменности. В исторический период начинается распад языка, его звуков, форм, перестройка структур предложения.

Точка зрения А. Шлейхера на язык и его происхождение вызвала глубокое сочувствие и заинтересованность Ч. Дарвина. В своей позиции он примыкает к господствовавшим в XIX в. звукоподражательной и междометной теориям3. Для него нет сомнения, что человеческая речь произошла из подражания естественным звукам, голосам животных, инстинктивным крикам самих людей. Жесты же играли вспомогательную роль.

Дарвин обращает внимание на сильно развитую способность к подражанию у наших ближайших родственников – обезьян, а также у интеллектуально недоразвитых людей (микроцефалов-идиотов и дикарей). И вполне вероятно, что наши обезьянообразные предки, в особенности выделяющиеся из них одаренностью, были способны подражать реву хищных зверей, оповещая своих товарищей о грозящей им опасности. Такие звуки и явились первым шагом к образованию языка.

Другой источник языка, по Дарвину, – это "музыкальные кадансы" первобытного человека, которые чаще всего звучали во время ухаживаний и выражали различные эмоции – любовь, ревность, радость, вызов сопернику. Подражание "музыкальным крикам" с помощью членораздельных звуков (Дарвин, видимо, ошибочно полагает, что членораздельные звуки свойственны животным и, следовательно, первобытному человеку) и дало начало словам, обозначающим различные эмоции.

По мере все более частого употребления голоса навыки пользования им совершенствовались, что передавалось из поколения в поколение по закону наследования результатов упражнений. (В настоящее время экспериментально доказано, что приобретенные признаки не наследуются.)

Полагая, что язык возник естественным и стихийным путем благодаря врожденным звукоподражательным способностям человека, Ч. Дарвин выделяет особую роль "одаренных" индивидов, которые первыми стали издавать кадансы и подражать реву животных, что перекликается с идеей установителей имен.


КОНЦЕПЦИЯ В. ВУНДТА

Линия В. Гумбольдта, видевшего истоки языка в бессознательной деятельности человеческого духа, была поддержана мощным авторитетом выдающегося философа и психолога второй половины XIX в. В. Вундта. В своей стройной и глубоко увязанной концепции он учел передовые веяния и фактические данные языкознания, психологии и этнологии.

По Вундту, язык образуется непроизвольно и бессознательно. Слово, как и любое другое инстинктивное действие, возникает из "инстинктивного побуждения". Первоначальное слово – субъективный продукт внутреннего движения, и выражает оно не само представление о предмете, а то, как это представление бессознательно действует на внутренний мир человека.

В. Вундт поставил перед собой задачу сопоставить и увязать три плана человеческого поведения: физические действия (пантомима), психические движения (чувства и мысли) и языковое поведение, поскольку "язык есть всякое выражение чувств, представлений, понятий посредством движений"4.

"Мимические движения" могут быть трех видов: рефлекторные, указательные и изобразительные. Рефлекторные движения выражают чувства, и в языке им соответствуют первые слова – междометия; указательные жесты передают представления о наличных предметах; изобразительные действия воспроизводят очертания отсутствующих предметов. Второй и третий типы пантомимы лежат в основе первых словесных корней. С развитием языка роль пантомимических движений в общении уменьшается, оставаясь, однако, значительной в случае указательных жестов, поскольку указательные местоимения, по В. Вундту, появляются в языке в последнюю очередь, и порождающий их психологический закон имеет своеобразную (более произвольную) природу.

Генезис психических процессов проходит три этапа – "обширные" представления, общие представления и понятия. "Обширные" представления целостны, не расчленены. Они совпадают в сознании с индивидуальным объектом. Эти представления запечатлевают в сознании поверхностный, наиболее сильно подействовавший на человека признак предмета, достаточный для отделения в мыслях одного предмета от другого. Развивающееся мышление подвергает "обширные" представления анализу, вычленяя в них отдельные признаки, после чего сродственные и общие признаки единичных представлений объединяются и мышление образует общие представления, которым соответствует множество предметов. Обобщая еще больше признаки и абстрагируя их от общих представлений, мышление получает понятия; им уже не соответствует ни один реальный предмет. "Обширные" представления выражаются самыми примитивными языками – радикальными (от radix 'корень*), их аналитические разложения в совокупность признаков – агглютинативными (приклеивающими, от glutinum 'клей*), а понятия – инфлекциональными (от inflecto 'сгибать, изменять*). Эта классификация в основном совпадает с морфологической классификацией, несколько отличаясь от нее терминологически.

Вундт далек от понимания того, что язык возник в ответ на потребность в общении, вызванную внешними факторами. Он сосредоточивает свое внимание на психических движениях внутреннего мира индивида.

Истоки языка лежат в ярких, бросающихся в глаза признаках (предикатах) предметов. Такими признаками являются прежде всего качества, воспринимаемые органами чувств. Так, солнце может быть первоначально только теплым или блестящим, и эти "обширные" представления – предикаты – и ложатся в основу его названия – корня. Как только возникает представление – предикат, сразу же инстинктивно появляется звук, его обозначающий.

Первые суждения обходились без подлежащих, они представляли собой одни предикаты (это были как бы безличные предложения): "нечто светит", "нечто издает звук" (мысль Вундта о предикатных суждениях в дальнейшем найдет себе уточнение и развитие в трудах многих лингвистов и станет основой той сложившейся в настоящее время концепции (см. ниже, главу 5), в соответствии с которой первоначально было не имя и не слово, а слово-предложение).

Звук, которым выражалось на первом этапе появления языка предикативное представление, мог быть и эмоциональным выкриком (междометием), вызванным этим представлением, и подражанием звучанию соответствующего предмета. Конечно, первоначально естественно звучавшие корни радикального языка в процессе стихийного его развития значительно изменяются – и Вундт пытается доказать это на большом языковом материале.

Первые корни, как уже говорилось, непосредственно были связаны с указательной и изобразительной пантомимой и соответственно делились на указательные (здесь, который, этот, там) и предикативные (солнце, человек, любовь). Разница между ними состоит в том, что если указательная пантомима и корень имеют одно и то же назначение, благодаря чему корень просто "обращает" пантомиму в звук, то изобразительная пантомима и предикативный корень различны по природе и корень только "переводит" пантомиму в звук.

В результате взаимодействия чувственных признаков, предикатов и звуков образуется радикальный язык, в котором нет грамматики и предложения строятся как свободная последовательность корней, соответствующая ходу мыслей говорящего. Примером такого языка Вундт считает китайский, который развивался за счет богатства корней: чтобы сказать "в доме", китаец употребит два корня – дом и внутренность.

По мере того как "обширные" представления начинают расчленяться на составляющие их признаки, образуются агрегаты признаков, состоящие из совокупностей отдельных признаков. Этим совокупностям соответствуют наборы корней, из которых один становится основным, а остальные – уточняющими. На этой ступени формируются агглютинативные языки, в которых слова "склеиваются" из нескольких корней. Вундт приводит пример: в делаварском языке есть слово nadholineen, образованное из корней naten 'достать', hoi (от amohol 'лодка*) и ineen 'нас' и означающее "достать-на-лодке-нас" (угроза неприятеля переплыть к нам на лодке).

И наконец, когда развиваются и выделяются в мышлении общие представления и абстрактные признаки, слово превращается в символ, и значения его составных элементов уже не принимаются во внимание. Из таких слов-символов и образуются инфлекционные языки со сложной грамматикой.

Поскольку первые этапы языка сильно зависят от условий жизни народа, постольку число первоначальных языков было бесконечным. Дальнейшее же их развитие и застывание связаны со свойствами их народов.

Загрузка...