Гладиатор

Глава 1

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - "Краснопресненская".

Иван проехал уже три станции по Кольцевой линии метрополитена. Сидя в расслабленной позе и якобы подремывая, он из-под полуопущенных век внимательно наблюдал за едущими рядом с ним, входящими в вагон и выходящими на очередной станции пассажирами.

Чувство близкой опасности, которое не покидало его вот уже три дня, обостряло зрение, слух, память и, как это обычно и происходило с ним в опасной ситуации, наполняло тело мощной энергией жизни.

Иван пока не заметил ни одного взгляда, обращенного в его сторону, ни одного напряженного движения, мысленно продолжив которое, можно было бы ощутить себя его конечной целью или, проще говоря, мишенью... Он позволил себе слегка расслабиться. Но не до такой степени, чтобы у него созрело решение выйти на следующей станции и залечь в своей берлоге - в высотке на площади Восстания. Он сейчас не мог рисковать последним своим убежищем, о котором Крестному ничего не было известно...

Иван втянулся в тренировку, в игру, которую устроил ему Крестный, но чувствовал себя и действовал так, как будто она в определенный момент вдруг перестала быть неким условным спектаклем. Это стало правильным и своевременным, потому что барьер, отделявший эту так называемую игру от реальности, с настоящими смертями, настоящими убийствами, был уже пройден.

По условиям игры он выступал в роли дичи, по следам которой шли "загонщики" и "охотники". Тренировка продолжалась уже третьи сутки, за время которых он успел на своей шкуре почувствовать все прелести этой роли... Еще двое суток назад Иван сам был преследователем, что соответствовало роду его занятий: он был киллером, а стало быть "охотником", и осуществлял запланированный отстрел своих "зайчиков". Суть идеи Крестного в том и заключалась: каждый должен побывать во всех ролях, знать все партии, освоить до уровня виртуоза всю партитуру в целом...

Иван еще раз внимательно осмотрелся. Ощущение опасности немного притупилось, и он разрешил себе совсем закрыть глаза, целиком положившись в отслеживании ситуации на слух. Мыслей не было - одна зияющая пустота. Недавно пережитая близость со смертью долго выходила похмельем из его тела...

Иван вспоминал глаза человека, жизнь которого он забрал три дня назад, приложив для этого значительные усилия. Глаза того, кто еще секунду назад смотрел на мир с хозяйской жадностью уверенного в себе человека. Нажимая на спуск, Иван хорошо разглядел его лицо: оно выражало лишь испуг.

Когда же первая пуля из пистолета Ивана пробила голову того человека, еще недавно в качестве премьер-министра управлявшего Россией, и на белую рубашку, в которую он оделся по случаю встречи с избирателями, закапали темно-красные капли, на лице экс-премьера не отразилось и тени удивления той быстротой, с которой завершилось его существование в качестве претендента на пост президента страны. На лице было понимание... Понимание, доступное только человеку, идущему к смерти. Человеку, увидевшему смерть не краешком глаза, а обоими глазами и во весь рост. Иван закрыл эти глаза, всадив в каждый из них по куску свинца, лишил их надежды увидеть еще что-нибудь, кроме смерти...

Пожалуй, первая мысль, которая посетила тогда Ивана, была: надеяться можно только на смерть. Смерть безусловна и неотвратима. Она наступает всегда. Просто для одних раньше, для других - позже. Для него она тогда чуть было не наступила...

Смерть подошла так близко, что Иван ощутил на губах ее сладкий поцелуй. Он помнил взгляд полковника Никитина, державшего его на мушке своего пистолета... Иван так и не успел понять, почему Никитин убил не его, а прострелил голову стоявшему рядом с ним генералу.

- Станция "Киевская". Переход на Арбатско-Покровскую и Филевскую линии.

Иван открыл глаза и неожиданно встретился взглядом с девушкой, сидевшей напротив и внимательно смотревшей на него. Первым его желанием было нажать на спуск пистолета, который он держал на изготовку в правом кармане своей куртки. Кем же еще могла быть девушка, как не явным "загонщиком"? Ивана удержало от этого движения полное отсутствие ощущения опасности, которое его никогда прежде не подводило и которому он всегда доверял. Возможно, здесь присутствовало что-то другое, чего Иван в тот момент не осознал. Единственное, что он понял и прочувствовал, - опасности нет, смерть далеко от него...

Девушка сделала едва уловимое движение полными, ярко накрашенными губами, чуть заметная тень улыбки легла на ее лицо. Она опустила взгляд и вновь уткнулась в лежавшую на ее пухлых коленях книгу.

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция "Парк культуры".

Людская масса поволновалась и успокоилась. Иван тоже успокоился, поскольку никто из вновь вошедших в вагон людей не обратил на него особого внимания. Девушка продолжала читать свою книгу.

Он вновь расслабился и закрыл глаза.

Иван припомнил разговор с Крестным, который состоялся три дня назад, сразу после выполнения последнего задания.

Они сидели в маленьком, тесном зале арбатского ресторанчика, который принадлежал Крестному, и глухонемой официант, похожий на медведя гризли, открывал им уже вторую бутылку с очень длинным узким горлом и наклейкой из серебристой фольги.

- Объясни этому своему "гризли", чтобы он принес еще что-нибудь, ну, водку там, виски, коньяк... Я не хочу пить этот латиноамериканский самогон.

Иван раздраженно посмотрел на официанта. Но "гризли" видел только Крестного, не обращая на Ивана ни малейшего внимания. Все заказы делал Крестный, объясняясь с официантом какими-то особыми, только им двоим понятными знаками.

- Нет, Ваня. Ты хочешь меня обидеть. После каждого дела я пью этот, как ты его обозвал, "самогон". Это привычка, Ваня. Добрая, многолетняя привычка. Это традиция, которую я не нарушаю уже четверть века. Когда мне было столько же, сколько тебе сейчас, я каждый день пил этот "самогон" вместо воды, потому что в воде была лихорадка. Тропическая лихорадка.

Крестный вздохнул ностальгически.

- Ты, Ваня, великий человек. Ты себе цену не знаешь. Я - знаю. И еще знаю, что пить мы должны этот противный "латиноамериканский самогон", который ты пить не хочешь. Ты должен. Потому что ты работаешь сейчас так же, как мы тогда - тридцать - сорок лет назад. Впрочем, нет - ты работаешь лучше. То, что ты сегодня сделал, я бы, например, сделать не смог. И уверен, что этого не смог бы сделать сегодня никто из моих мальчиков.

- Они хорошо мне помогли...

- "Пулеметы"?.. Так ведь они - просто исполнительные ребята. Их еще натаскивать да натаскивать, не один месяц уйдет, пока из них толк выйдет...

Подвыпивший Крестный был в хорошем настроении и в слегка возбужденном состоянии.

- А что, Иван? Надо бы тебе отдохнуть.

- Я не устал.

- Я, Ваня, устал. От тебя. Мне бы самому отдохнуть. Но знаю, что ты на месте не усидишь. Начнешь самодеятельность разводить, Никитина искать станешь...

Иван усмехнулся:

- Стану.

- А зачем, Ваня?

- Этого я и сам не знаю. Он меня на мушке держал. И отпустил.

- Ну и что? - Крестный явно недоумевал.

- Хочу понять - почему?

- Но это же невозможно, Ваня! Не поймешь, пока он сам не скажет. Не старайся. Лучше - выпей со мной! - Крестный смотрел на него огорченно и ласково, как на капризного, упрямого ребенка.

Из моря спиртного, которое было к их услугам, Крестный выбрал гаванский сухой ром. "Такого дерьма, - подумал Иван, - мне пить еще не приходилось". Но Крестный смаковал это кубинское пойло с явным удовольствием.

- Нет, Ваня. К Никитину ты не суйся. Опасный человек. Я даже думаю, что он сам тебя найдет. Если сможет, конечно...

Крестный вдруг развеселился. Взгляд его стал заговорщическим.

- Нет, нет и нет, Ваня. Никитина ты не трогай. А отдохнуть нам с тобой все же требуется. Это мы заслужили. Ты заслужил.

Он вновь схватился за бутылку, плеснул в низкие широкие стаканы жидкости, напоминавшей запахом растворенную в ацетоне резину.

- Давай. За нас! За победителей!

- Мне хватит. Я больше не пью.

- Ваня, я хочу выпить за нас с тобой. Выпить. С тобой. За нас. С тобой. Сколько, в конце концов, можно работать! Можем мы с тобой выпить за нас? Мы можем отдохнуть или мы не можем?

Крестный нес явную чушь. Уж работать-то его никто не заставлял. Он всегда сам решал - браться за очередную работу или нет. Ощущение подневольности своей жизни, отголоски которого Иван слышал сейчас в его словах и тоне, с которым они были сказаны, вероятнее всего, было проявлением своего рода психологического атавизма брежневско-андроповской эпохи...

Иван впервые заметил, что Крестный стар. Пройдет еще несколько лет, и однажды он резко - за полгода-год - постареет так, что станет просто дряхлым. Сейчас он еще не старик, а тогда будет уже не стариком - будет полутрупом. Иван сравнил Крестного с собой и посмотрел на него долгим немигающим взглядом, в котором читалось знание будущего.

Впрочем, от зрачков глаз Крестного взгляд Ивана отразился, как от зеркала, не проникнув внутрь...

- Что, Ваня, не хочешь отдохнуть? Обманываешь меня. Я же по глазам вижу о вечном думаешь.

Крестный хмыкнул.

- Туда мы всегда успеем. Ты о земном, Ваня, подумай. Бабенку себе никакую не подобрал? Чтобы отдых полноценным вышел?

Иван сверкнул на него глазами, но промолчал.

- Ну, знаю, знаю, что ты всегда один. А я и ничего, я только пошутить хотел. Ты про кличку свою слыхал? Как менты тебя окрестили?

Иван молчал.

- Не слыхал? Ну так слушай. Ты у них зовешься Гладиатор. - Крестный не засмеялся, а именно захихикал - по-стариковски мелко и противно. - Вань, а ты, случаем, яйца себе в Чечне не отморозил? Это я опять насчет баб. У тебя там в штанах все в порядке?..

Иван начал раздражаться. Он молчал, но смотрел на Крестного в упор.

Странное дело: обычно всегда выдержанный и тщательно выбирающий слова Крестный разговаривал нагло и вызывающе. Правда, Иван впервые видел Крестного пьяным. Откуда ему было знать, что пить тот совсем не умел - пьянел очень быстро и становился агрессивным и неосторожным, способным на ненужный риск и авантюры?.. И еще: откуда было знать Ивану, что Крестный его ненавидит? Тот и сам толком этого не понимал. Крестный всегда с нетерпением ждал возвращения Ивана с задания. И каждый раз, когда он возвращался, чувствовал вместе с радостью и удовлетворением от того, что Иван жив и дело сделано, какое-то непонятное, отравляющее радость разочарование. Словно опять не произошло чего-то такого, что Крестный долго и тайно ожидал...

Однако человек, который осмелился бы открыть Крестному на это глаза, заработал бы аккуратную дырочку от пули во лбу. Крестный любому сомневающемуся в подлинности его добрых чувств к Ивану в ответ сказал бы, что он любит Ивана как сына. И был бы при этом абсолютно искренен.

Крестный знал об особом отношении Ивана к смерти, хотя и не понимал его никогда. Сам он смерти не боялся, но очень хотел бы, чтобы она наступила не раньше, чем жизнь ему надоест. А жить все не надоедало и не надоедало.

Готовность Ивана к смерти, жажда встреч со смертью делали его в глазах Крестного лучшим киллером, которого он только мог себе представить. Но одновременно пугали его. Ведь Крестный не обладал никакими рычагами управления этим человеком. Иван уже больше года работал с ним, но Крестный так и не понял до сих пор, почему тот ему подчиняется. А установить четкую иерархию их отношений считал необходимым...

Может быть, взгляд Ивана, в котором он прочитал больше, чем ему хотелось бы, а может быть, постоянно ощущаемая непреодолимая независимость его поведения заставили Крестного вновь возвратиться к мысли о том, что необходимо избавиться от принципа паритетности в их отношениях, более четко распределить роли. Он теперь искал для себя зацепку, чтобы оправдать давно задуманное - то, что он хотел, но все же не решался осуществить, боясь непредвиденных последствий, каких-то непредсказуемых реакций Ивана...

Алкоголь всегда придавал ему решимости в сложных ситуациях выбора, помог и сегодня.

- ...Ваня, у тебя точно нет с этим никаких проблем? Убеди меня, старика. Трахни кого-нибудь прямо сейчас, вот здесь, а? Хочешь, пойдем на улицу, выберем женщину? Ты покажешь пальцем на ту, которая тебе понравится, а я ее сюда приведу. Хочешь?..

Иван молчал. Крестного заносило все дальше, все ближе к порогу чувствительности Ивана...

- ...Не хочешь, сынок? Ну трахни тогда вот этого медведя. Эй!

Он сделал жест рукой, подзывая к себе глухонемого официанта.

- Снимай штаны, - сказал он официанту, прекрасно, впрочем, зная, что тот не понимает, что от него хотят. - Сейчас вот этот, - Крестный указал пальцем на Ивана, - будет тебя ебать.

"Гризли" неподвижно стоял, глядя на Крестного. Иван тоже сидел неподвижно и молчал.

- Не хочешь, - с горечью констатировал Крестный. - Эх, Ваня, разве так можно, сынок? Что же ты только этой суке-смерти даешь свой хуй сосать?..

Сидевший напротив него Иван все так же молча поднялся, сгреб в горсть порядком поредевшую шевелюру Крестного и приподнял его за волосы над стулом. Больше он ничего не делал. Просто держал Крестного на весу и внимательно смотрел тому в глаза.

"Гризли" напрягся и вопросительно посмотрел на Крестного. Тот отрицательно махнул рукой: ничего, мол, не надо, уйди.

Медведеобразный официант отошел.

- Все, Ваня, поиграли и хватит. Посади меня туда, откуда взял.

Иван разжал кулак.

Крестный мешком грохнулся на стул. Он наконец получил то, к чему стремился, - необходимое для принятия определенного решения состояние духа... И даже протрезвел от этого. Его внутренний механизм был запущен. Ход событий, едва начавшись, сразу обрел искомую неотвратимость...

- Ладно, хватит болтать, Ваня. Давай поговорим. Нам с тобой предстоит большое дело. Очень большое. Гораздо больше, чем все фокусы с этим дырявым мешком, которого ты расстрелял сегодня утром. Дело очень сложное. Ты еще не готов. К нему придется готовиться. Основательно готовиться. И серьезно.

Крестный налил себе еще рому, но не выпил, а поставил стакан на стол и продолжил:

- Тебе нужно потренироваться, прежде чем я доверю тебе это. Тренировка будет жесткой. Но увлекательной, это я тебе обещаю. Мои мальчики, конечно, тебя не стоят, но и они не просты, кое-что умеют.

Он взял свой стакан, одним движением опрокинул его в рот и добавил:

- Все. Поехали. Детали я расскажу тебе на месте. Времени у нас будет достаточно...

У Ивана не было причин отказываться. Он пока не допускал мысли, что Крестный хочет его смерти.

- Поехали, - просто сказал он, - покажешь мне своих мальчиков.

...Поезд метро замедлял ход. Подъезжали к станции. Иван открыл глаза. Девушка вновь смотрела на него.

- Вы проспите свою станцию, - сказала она.

- Нет, - ответил Иван, - не сумею. Хотя с удовольствием сделал бы это. Не спал двое суток.

В окнах вагона замелькали мраморные колонны. Поезд остановился. Зашипела пневмосистема открывания дверей.

- Станция "Октябрьская". Переход на Калужско-Рижскую линию.

Девушка встала.

- Пойдемте, - сказала она. - Я вам помогу.

Глава 2

Полковник Никитин второй день работал в новой должности. Должность была генеральская. До того ее занимал генерал Романовский. Но три дня назад Никитин разнес ему голову из своего табельного оружия. Случилось это во время убийства Ильи Григорьевича Белоглазова, кандидата в президенты России, бывшего председателя правительства, причем почти в самый момент убийства...

Белоглазов был богатейшим человеком в России. На него работали практически все службы и структуры государственной власти, исключая, может быть, лишь президентскую охрану. Белоглазова за глаза называли не иначе как Хозяином. Да, собственно, он и был одним из немногих настоящих хозяев России. Если бы мнение Никитина было бы кому-нибудь интересно, то он непременно сказал бы, что именно такой человек и должен быть президентом России.

Однако, как это ни парадоксально, именно Никитин заказал убийство Белоглазова. И своими руками сделал все возможное, чтобы оно могло осуществиться... Настоящей его целью был киллер Иван Марьев, поскольку Никитин был уверен, что именно Иван станет исполнителем заказа. Идея Никитина была откровенной авантюрой: подставить Белоглазова, чтобы поймать на крючок Ивана и его хозяина, о котором Никитину ничего не было известно, но фигура которого явственно просматривалась за спиной Ивана.

Шансы на проигрыш, как и при любой авантюре, были значительными. Но Никитину удалось тогда убедить своего начальника - генерала Романовского, старого боевого товарища, с которым они исколесили половину земного шара, выполняя задания партии и правительства в самых отдаленных от России географических точках, в осуществимости безумной на первый взгляд идеи. Удалось убедить, наверное, потому, что и сам Романовский был неисправимым авантюристом, любил блефовать и, надо признаться, делал это виртуозно - опыт на этот счет у него был гигантский...

Вместе с тем Романовский отвечал за безопасность кандидата в президенты. Поэтому он сразу предупредил Никитина: если покушение на Белоглазова осуществится и тот будет убит, следующая пуля попадет в голову Никитину. И выпущена она будет из его, Романовского, пистолета. Не успел выстрелить генерал... Никитин среагировал быстрее. Следующей простреленной головой оказалась голова Романовского.

Авантюрная затея закончилась, как и положено любой авантюре, провалом. Белоглазов был убит. И убил его Иван Марьев. А самому Ивану удалось уйти. Иван переиграл Никитина. Хотя и был момент, когда полковник держал его на мушке. Но Никитин успел сообразить: пока он пытается застрелить Ивана, Романовский, не задумываясь, продырявит ему башку - как обещал, потому что Белоглазов был все-таки убит... Пришлось стрелять не в киллера, а в Романовского. Иван же успел скрыться...

Впрочем, Никитин уже не жалел, что все так обернулось. Как руководитель секретного спецподразделения "Белая стрела", Никитин был заместителем Романовского, и, само собой, расследование обстоятельств смерти генерала поручили именно ему.

Первое, что он сделал, выполняя это поручение, - позаботился, чтобы в материалы дела не попали три пули, выпущенные из его табельного пистолета. Пулеметные очереди, выпущенные, как потом стало понятно, помощниками Ивана, разнесли три окна в ГУМе, через одно из которых и стрелял в Белоглазова киллер. В возникшей при этом суматохе никто не сумел заметить, куда стрелял полковник Никитин. В результате с подачи Никитина в материалах белоглазовского дела появилась мифическая фигура второго киллера, застрелившего генерала Романовского.

Никто, разумеется, не знал, что сама идея покушения на Белоглазова принадлежала Никитину. Он сумел представить дело так, что все это якобы организовал сам Романовский, который и был затем убран преступниками - чтобы не осталось никаких следов, позволявших бы выйти на исполнителей...

Никитину "удалось" выяснить это столь оперативно и так быстро представить по команде соответствующие бумаги, что уже через сутки он был назначен на должность, которую до него занимал генерал Романовский. Должность была, естественно, генеральская, и со дня на день Никитин ожидал приказа о присвоении нового звания.

На него свалились новые заботы. Во-первых, нужно было найти человека, который заменил бы его на посту руководителя "Белой стрелы". Такого, чтобы, с одной стороны, на него можно было положиться в экстремальных ситуациях, а с другой - чтобы не проявил себя слишком умным и чересчур честолюбивым. Ведь руководитель "Белой стрелы" подвергался соблазну стать истинным хозяином этой организации и направлять ее "полет", так сказать, по собственной воле и личному разумению. Хозяин у спецподразделения уже был: отказываться от этой роли Никитин вовсе не собирался.

Во-вторых, еще одной, и нелегкой, заботой Никитина был Иван. Марьев уже дважды переиграл его. Никитин чувствовал себя "в долгу" и рвался "расплатиться". Нога, простреленная Иваном при первой их встрече, до сих пор не давала полковнику спать спокойно и ходить не хромая. Так что перед Никитиным стояла не просто очередная служебная задача - он ощущал личную потребность найти Ивана...

Искать в Москве человека, который знает, что его ищут, - та еще задачка! Но Никитина вдохновляло то, что ему все же удалось - пусть ценою жизни Белоглазова - подержать Ивана несколько мгновений на мушке. Никитин рассуждал так: удалось в этот раз, удастся и в следующий. Не надо отчаиваться. Он был оптимистом и умел ждать своего шанса. А цена для него никогда значения не имела...

В-третьих, нужно было что-то решать и с положением дел в самой Москве. Уровень преступности в столице России стал теперь никитинской головной болью.

Никитин, новатор милостью Божьей, давно уже обдумывал идею создания в столице некоего единого криминально-правового пространства, причем на принципиально новых основаниях...

Возникла идея спонтанно, после того как Никитин стал случайным свидетелем разговора Романовского с руководителем Государственной налоговой службы. Разговор шел по телефону, и что там говорил "налоговый", Никитин не слышал, но в ответ Романовский разразился отборным матом и заорал:

- Ты, может быть, и нас собираешься заставить налоги платить?!

Фраза запала в голову Никитину: он ее покрутил и так и эдак... и в конце концов набрел на такую золотую жилу, что даже сам ахнул. Взвесив свое "детище" на весах разума с точки зрения осуществимости, он решил, что реально воплотить идею вполне возможно. Стоит только как следует захотеть!

Доклад на эту тему у него был практически готов, но он все никак не решался ознакомить со своими новациями генерала Романовского. Тот, хотя и отличался склонностью к авантюризму в оперативной работе, во всем, что касалось социально-экономических проблем правоохранительных органов, был большим консерватором.

Безвременная кончина Романовского и собственный взлет к власти развязывали Никитину руки, давали новый толчок его инициативе...

Буквально на третий день после своего назначения Никитин созвал так называемое неофициальное совещание. Подобные совещания представителей всех служб раньше проводил Романовский. На них решались сложные вопросы экономических и дипломатических отношений силовых ведомств с криминальным миром Москвы.

Сидя на месте Романовского во главе длинного стола, обитого зеленым сукном, Никитин разглядывал входящих в кабинет и занимающих свои традиционные места людей, которыми теперь предстояло руководить ему.

Паша Большеданов, всю жизнь курировавший службы ОБХСС, ныне - отделы по борьбе с экономической преступностью. Карьерист до мозга костей, подхалим и жополиз. Но исполнителен до чрезвычайности и дело свое знает: считает не хуже калькулятора, память на цифры - феноменальная. Один недостаток - тупость. Не способен к самостоятельным решениям...

Иван Иванович... А как же его фамилия? Да хрен его знает. Никитин и имя-то с трудом вспомнил. К нему ж на совещаниях никогда и никто не обращался, сам всегда вылезал. Короче, замначальника тюрьмы на улице Матросская Тишина по общему режиму. Этот просто туп, без всяких достоинств. Но если нужно кого-то опустить, задавить, сломать - пожалуйте к Ивану Ивановичу. Дело свое знает, сломает в два дня, изобретателен, мать его...

Гена Герасимов, аналитик. Этот на своем месте. Способности - от Бога. Как говорится, по кончику хобота способен восстановить всего слона, а по кончику хуя - цвет глаз покойника. А если серьезно, то факты для него - словно буквы, из которых он складывает слова, а слова, в свою очередь, объясняют ситуацию. Никитин его даже побаивался и всегда старался дозировать информацию, которую направлял в аналитический отдел, дабы не искушать Герасимова излишним знанием...

Серега Коробов, которого Никитин решил поставить у руля "Белой стрелы". В оперативной работе толков, но не больше. Звезд с неба не хватает. Руководитель из него - так себе. Вот жена его - та руководитель. Так Серегой руководит, что тот иной раз крутится, как на сковородке. Сам-то в этом смысле - бездарь. И хорошо, такой Никитину и нужен на этом месте. Тем более что у Сергея есть свой личный счет к Ивану: Серегиного друга Петьку Иван зверски убил в тот же вечер, когда ранил Никитина в квартире Лещинского...

Николай Евстафьевич Прилуцкий, гений планирования, виртуоз прогноза. Этот вообще неизвестно как попал в "органы". Насколько Никитин знал, он всю жизнь проторчал в Госплане, а в мутное время начала девяностых оказался в силовых структурах и сделал головокружительную карьеру. Хотя, конечно, за своими бумажками реальных событий никогда не видел, да и до сих пор понятия не имеет, как они иной раз неожиданно сцепляются друг с другом...

Все они были страшные консерваторы, новые идеи воспринимали в штыки. Им бы сидеть, не поднимая своих задниц с нагретых кресел, да вот беда - еще и работать надо! А с тем, что Никитин им сейчас изложит, столько возни поначалу будет, что они просто взвоют. Но это их проблема. Никитин выступать перед ними собирался не для того, чтобы получить их одобрение и согласие... Надо, чтобы поняли они смысл тех дел, к исполнению которых приступят уже сегодня...

- Ну что, все собрались, соратники?

Никитин поднялся, еще раз обвел всех собравшихся внимательным взглядом. "Прижухли, - подумал он. - Прикидывают, как со мной жить, как приспособиться к новой метле. Эх вы, козлы государственные, чиновнички..."

- Итак, я собрал вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие нам предстоит большая работа. Хватит греть задницы в теплых креслах. Позволю себе еще одну цитату: нельзя ждать милостей от криминального мира, взять все самим - вот наша задача...

Никитин просто чувствовал, как у его подчиненных мозги медленно съезжают набекрень. "Ладно, - решил он, - хватит над ними издеваться..."

- Теперь серьезно. Первое, что предстоит нам с вами сделать, это поменять лидеров криминальных группировок, контролирующих Москву. На их место поставить своих людей - проверенных, надежных, а главное, подконтрольных, управляемых. Из тех, кто запуган, или куплен, или попросту зависит от нас. Это могут быть даже наши сотрудники, если им удастся ненавязчиво внедриться и закрепиться в нужной роли внутри группировки. Если мы сумеем это осуществить - будем контролировать всю Москву... "А я стану фактически самым крупным московским уголовным авторитетом", - ухмыльнулся про себя Никитин, весьма довольный такой перспективой. - ...Поэтому тебе, Сережа, - продолжал Никитин, - с завтрашнего дня предстоит начать массовый отстрел лидеров группировок.

Лицо у Коробова вытянулось, но он промолчал, дожидаясь продолжения. Зато вылез Иван Иванович и, как всегда, выступил совершенно невпопад, что стало дурацкой традицией неофициальных совещаний:

- Так их, блядей! Давно пора...

- Помолчите, - поморщился Никитин.

В дальнейшем его предложения по персоналиям - кого убрать, а кого оставить - особых трений не вызвали.

Большеданов, правда, пытался возражать против немедленной ликвидации филевского лидера по кличке Ноздрь. Фамилия авторитета, который "качал права" в Филях, была не Ноздрев, а Ноздырев, поэтому звался он не уничижительным женским именем Ноздря, а странноватым, но несомненно мужским и более твердым Ноздрь. Коренные москвичи произносили по-московски протяжно и с ударением на первом слоге - Ноздарь... Пашка заявил, что за Ноздарем и его "фильками" крупный долг: Ноздарь не полностью расплатился за свое недавнее освобождение. За ним еще восемь тысяч долларов. Ситуацию Пашка держит якобы под контролем. По его сведениям, деньги сейчас активно собираются. Если сейчас "Белая стрела" уберет Ноздаря, то деньги пропадут.

Никитин вздохнул и, жестом прервав Большеданова, ответил:

- Не мелочись, Паша. Пятьдесят лимонов не такие деньги, чтобы из-за них откладывать принципиальную, историческую по своему значению перестройку наших отношений. Потому что речь идет о самой схеме финансовых отношений с организованными преступными группировками.

Далее Никитин увлекся разъяснением своей основной идеи.

- ...Что представляет собой сейчас схема наших отношений с ОПГ? Мы ловим преступников, сажаем их и берем выкуп за освобождение. То есть фактически мы сосуществуем с ними на равных. Закон они нарушают по своему усмотрению, без оглядки на нас. Они оглядываются лишь на Уголовный кодекс. И то только когда их ловят... Наша работа строится по алгоритму, задаваемому московским криминалитетом: в основе алгоритма лежит само преступление, расследование, по сути, следует за ним, и результат его определяется доказуемым составом преступления. Однако мы при всем при этом отвечаем за уровень преступности в Москве. Я лично отвечаю. Не только перед своим начальством и перед населением, но и по существу... А при сложившейся системе взаимоотношений с криминальным миром мы воздействовать на этот уровень фактически не можем...

Никитин остановился, перевел дух, посмотрел на реакцию соратников: все сидели с непроницаемыми лицами.

- ...Уровень наших с ними взаимоотношений дворовый: кто кому морду набьет, тот и права качать будет, - продолжил он после паузы. - На мой взгляд, это просто пережитки варварства... Отношения физиологической соревновательности остались в первобытном прошлом человечества. Сегодняшний мир питается идеями конвергенции и единого социального пространства. И только мы, силовики, строим отношения с теневыми структурами по давно похороненному в цивилизованном мире принципу: "у кого дубина больше, тот и прав"... Формально мы как бы развиваемся вместе со всем остальным миром: у нас появились новые методы расследования, электронная аппаратура, новейшее оружие и иные технические средства, на нас работает наука. Однако на деле все это означает лишь одно мы выстругали себе новую большую дубину, показываем ее сопернику и пытаемся его этой дубиной запугать: смотри, мол, мы сильнее... Это варварство, даже более того - дикость, борьба первобытных племен за место охоты. Ведь в ответ противник примется строгать себе еще большую дубину, чтобы запугать в свою очередь нас. Слепому видно, что внутренняя логика этого процесса уводит в дурную бесконечность... Мы забываем, а может быть, и вовсе не знаем о том, что передовые позиции в развитии современной науки принадлежат сейчас социологии, психологии и логистике...

Тут Никитин снова обвел взглядом своих сотрудников. На некоторых лицах он прочел растущее недоумение и уже начал понемногу раздражаться.

- ...К сожалению, познания в социологии большинства наших сотрудников руководящего звена не распространяются дальше шестого пункта личного дела. А самые крупные наши "знатоки" психологии считают ее вершинным достижением теорию Ломброзо и такой, извините, букварь, как адаптированные для массового сознания коммерческие книжонки Дейла Карнеги, столь популярные у нас... Вы, мать вашу, родину, взрастившую вас такими идиотами, - окончательно рассвирепел Никитин, - может быть, ждете, когда появится такое же сраное пособие "Как поймать преступника"? И будете по нему составлять планы оперативных расследований? А вам останется только лизать жопу своему начальнику?.. Впрочем, я отвлекся...

"Спроси я у любого из своих подчиненных, что такое логистика, - подумал Никитин, - пообещав уволить, если не ответит, - завтра же останусь вообще один".

- ...Короче говоря, уровень нашего с вами развития чрезвычайно низок, и, может быть, поэтому мы ничего, кроме размахивания дубиной, не смогли придумать в наших отношениях с криминальным миром. Да и наши финансовые дела с этим миром далеки от совершенства. Они напоминают столкновение двух субъектов, встретившихся на "большой дороге" и рвущих друг у друга из рук кошелек третьего. И здесь все упирается в тот же самый сакраментальный вопрос: кто сильнее? И здесь тот же самый социальный бодибилдинг - подростковая инфантильная забава накачанных идиотов...

Никитин опять сделал паузу, проследил за реакциями: на некоторых лицах выразилось уже некоторое оживление, видно было хоть слабое, но все же движение мысли.

Серега Коробов был явно озадачен открывающейся перспективой. Его озаботило свалившееся буквально в первый же день на его плечи ответственное задание. В операциях по ликвидации он участвовал не раз, даже руководил некоторыми, но сам еще ни разу их не разрабатывал и по своему плану не проводил. А тут сразу такой объем работы...

Прилуцкий сидел раскрыв рот. Видно, Госплану структурные перестройки такого масштаба и содержания были в диковинку. "А что же я должен планировать-то?.." - написано было на его лице.

Зато Генка Герасимов смотрел на Никитина во все глаза и впитывал каждое слово. Кажется, он уже догадался, куда клонит Никитин. И не только догадался, но и сумел оценить перспективы...

Большеданов хлопал глазами - как видно, пока ничего не понимал. Пашке всегда приходилось разжевывать суть любой идеи. Но уж если схватит, то мертво! Судя по вытаращенным глазам и нервно барабанящим по столу пальцам - еще не схватил...

Иван Иванович сидел с выражением такой неизменной, непроницаемой тупости на лице, что невозможно было определить - дошло до него что-нибудь или нет. Впрочем, невозможно только для тех, кто его не знал. Никитин ясно читал на его лице мысль: "Что вы там говорите, херня все это интеллигентская. Давайте всех их к нам на Матросскую Тишину - опустим в два счета!"

- ...Надеюсь, я достаточно наглядно изложил вам сложившееся положение, продолжил Никитин, - чтобы вы прониклись пониманием необходимости принять следующее предложение. Суть его заключается в принципиальной модернизации наших отношений с криминальным миром - в том, чтобы дать фактически новое содержание социальным функциям, заново распределить социальные роли, возложить ответственность за уровень преступности на сам криминальный мир и, более того, придать этой ответственности экономический характер, то есть я предлагаю ударить по преступности долларом. Как это сделать? Поясняю...

Каждому виду преступлений, совершаемых сейчас в Москве, должен соответствовать своеобразный налог, с помощью которого мы будем иметь возможность регулировать число преступлений этого вида. Это даст нам возможность влиять кроме всего прочего на структуру преступности. Верхушка криминального мира - я думаю, целесообразно будет проследить за сохранением районной автономности криминальных группировок - будет сама, исходя из своих финансовых возможностей, определять, сколько преступлений какого рода может быть совершено на их территории в предстоящем отчетном периоде. Потому что за каждое преступление, повторяю, за каждое, они должны будут с нами расплатиться по специально разработанному дифференцированному тарифу.

Внедрение такого принципа построения отношений дает нам сразу несколько преимуществ. Во-первых, изменится социально-качественное наполнение конкретной преступности. Высокий уровень предлагаемого мною налогообложения приведет к тому, что резко снизится число случайных и материально немотивированных преступлений, например изнасилований. На первый план выйдут так называемые рентабельные преступления, прибыль от которых будет превышать затраты на них и вводимый налог. Я предвижу увеличение числа ограблений, разбойных нападений, случаев мошенничества, воровства. Зато, как я уже говорил, произойдет сокращение изнасилований, убийств, хулиганских действий и других преступных деяний, не приносящих дохода. Кроме того, величина налога может повлиять и на социальную дифференциацию самих рентабельных, материально мотивированных преступлений. Придется десять раз подумать, прежде чем выбрать, например, объект ограбления. Стоит ли грабить человека, доход которого не превышает пятисот долларов в месяц, если эти пятьсот долларов будут затем взиматься нами в качестве налога за каждое ограбление?

Сейчас я, конечно, беру цифры, что называется, от фонаря, многое еще предстоит продумать нашим экономистам. Но суть не в этом. Представьте, какие возможности открываются для нас. Мы ликвидируем преступность в социальном пространстве с низким уровнем доходов. Нападать на небогатых людей станет невыгодно. Мы сможем гарантировать безопасность московским жителям, имеющим доход не более тех самых пресловутых пятисот долларов. Они станут просто не интересны для преступников с экономической точки зрения. Мало того, когда лидеры районных ОПГ освоятся в установленных нами новых условиях, они сами станут не только следить за уровнем организованной преступности, но и контролировать преступность мелкую, случайную, преступления, совершаемые заезжими гастролерами, поскольку платить за все, что происходит в районе, будут в любом случае они... В том числе и за бытовые преступления - пусть следят, в конце концов, за нравами москвичей, раз уж мы предоставляем им экономическую самостоятельность...

Я надеюсь, вы понимаете, что все преступления, совершенные не их людьми, им придется самостоятельно расследовать, они будут вынуждены сами ловить тех, кто их совершил, и потом отдавать в наши руки. Поскольку мы поставим условие: или плати, или предоставь преступника с полными, достаточными для суда, доказательствами его преступления...

Вы вскоре увидите, как суть нашей с вами работы кардинально изменится. В глазах населения мы будем по-прежнему отвечать за уровень безопасности жизни в Москве, как отвечаем за это сейчас. На деле же мы займемся только его регулированием, воздействуя на тех, кто будет отвечать за него реально, - на лидеров ОПГ...

Наказание за нарушение вводимых нами новых правил должно быть очень суровым. Наказанию подвергать следует в первую очередь лидеров, а уж они потом пусть со своими делами внутри района разбираются сами...

Очень ответственные задачи возлагаются на "Белую стрелу" - и в связи с предстоящей вскоре массовой ротацией лидеров ОПГ, и потому, что опыт ее деятельности в целом наиболее соответствует практике обеспечения наших стационарных отношений с организованными преступными группировками...

В заключение добавлю следующее, - продолжал Никитин. - Я не жду от вас никакого обсуждения, не спрашиваю, согласны или не согласны вы с изложенным мною проектом. От вас требуется только внедрять его в жизнь, в нашу работу, причем в кратчайшие сроки. Проект рассмотрен на всех уровнях и в целом одобрен. Он будет называться "Московская версия". Поэтому: аналитическому отделу, Герасимову, - представить конкретные разработки по ротации в каждом районе Москвы; экономическому отделу, Большеданову, - просчитать уровни рентабельности по различным видам преступлений и социальным слоям; плановому отделу, Прилуцкому, - представить прогнозы и предложения по уровню преступности в Москве на следующий квартал. И не из пальца высосать - все должно быть реально;

Коробову - составить и отработать планы воздействия на лидеров ОПГ по трем вариантам - мягкий, жесткий и замена, то есть ликвидация.

Все. До завтра все свободны.

Глава 3

Иван решил пойти за девушкой, заговорившей с ним в вагоне метро. Почему? Объяснить, даже самому себе, было бы слишком сложно. Да и не хотелось. Просто он знал, что можно. Что от нее не исходит опасности. И теперь Иван шел за ней в толпе спешащих к выходу из метрополитена пассажиров, стараясь не терять ее из виду, но и не забывая постоянно контролировать ситуацию вокруг себя, уровень своей безопасности.

За годы тренировок и постоянной практики у Ивана выработалось развитое периферическое зрение. Держа в фокусе один объект, он регистрировал движения, происходящие во всем доступном его глазам секторе.

Еще в лагере спецподготовки его учили читать с помощью бокового зрения, не глядя прямо в текст. Дело в том, что обычно человек видит четко только то, что расположено в непосредственной близости от основного объекта, на котором в данный момент сфокусирован его взгляд. Например, глядя на клавиатуру компьютера, люди видят не всю клавиатуру, а лишь по две-три буквы вправо и влево от той, на которую смотрят... Иван видел всю клавиатуру сразу. Его научили быстрому чтению: он, например, не водил по строчкам глазами, а просто скользил взглядом сверху вниз по центру страницы. Текст при этом воспринимался идентично, ничуть не хуже, чем при обычном чтении, зато скорость увеличивалась и пять - десять раз. Кроме всего прочего, быстрое чтение развивало бессознательную оперативную память и скорость реакции. Отрабатывалась в лагере и стрельба по мишени, видимой лишь боковым зрением. Иван в этом упражнении набирал всегда не меньше восьмидесяти баллов... Находясь в толпе, он мог благодаря развитому боковому зрению автоматически отмечать возможные цели вокруг себя. Целью становился любой человек, взгляд которого задерживался на Иване дольше, чем на одну секунду. При этом тут же срабатывала психологическая установка, заданная Иваном самому себе...

Вот и сейчас Иван машинально сунул руку в карман и нащупал рукоятку пистолета - потому что отметил боковым зрением высокого чернокожего парня, ехавшего на соседнем эскалаторе в одну с ним сторону, который внимательнее и дольше, чем следовало, смотрел на него... Через мгновение Иван всадил бы ему пулю в голову, а сам бросился бы бежать вверх по эскалатору, расшвыривая стоящих впереди людей. Но тревога оказалась ложной. Иван вовремя понял, что смотрел парень не на него, а на стоявшую впереди, на ступеньку выше, девушку.

Иван отпустил рукоятку пистолета и вытащил руку из кармана. Спровоцированный выразительным взглядом негра, он тоже обратил наконец внимание на девушку, стоящую непосредственно перед ним на эскалаторе... Фигура ее была чуть полноватой, но тем еще более привлекательной для мужского взгляда. Округлые плечи делали ее подчеркнуто женственной. Обозначенная ремешком линия талии резко переходила в ярко выраженную линию бедер, крутизна и упругость которых обещали немало наслаждений. В обтянутых короткой юбкой ягодицах не было и намека на девственность - напротив, сочетание в них упругости и подвижности рождало ощущение откровенной сексуальности, отнюдь, впрочем, не вульгарной. Просто это было женское тело, которое знало и любило прикосновение мужских рук, мужскую ласку...

Иван вдруг сообразил, что за все то время, которое прошло с момента выхода из вагона, девушка ни разу не оглянулась на него. Словно она чувствовала, что откровенное, повышенное внимание к его особе сейчас может только раздражать и тревожить Ивана. Это ему понравилось.

Иван положил руку на ее бедро. Девушка спокойно обернулась и посмотрела на него с улыбкой:

- А я думала, что вы заснули на ходу. Подождите, не засыпайте. Я живу недалеко отсюда, в двух минутах ходьбы. Там вы сможете отдохнуть лежа...

- Почему ты меня не боишься? - спросил Иван.

В глазах у нее отразилось недоумение.

- Разве так страшно смотреть на мужчин?

- А разве нет?

Иван спрашивал вполне серьезно, без тени игры. Ему действительно было непонятно, как могут женщины не испытывать страха, глядя ему в глаза.

Он вдруг поймал себя на том, что после Чечни ни разу не видел в зеркале свои глаза. Даже когда брился, ни разу не встречался взглядом со своим отражением в зеркале. Это получалось как бы само собой, бессознательно... Иван боялся не увидеть в своих глазах ничего, кроме смерти, пропитавшей в нем каждую жилку, каждую каплю крови, каждый нерв. Он боялся своего взгляда, несущего смерть, и неосознанно избегал его. Это был своего рода способ уйти от мыслей о смерти от своей собственной руки...

Любой вооруженный человек, посмотревший Ивану в глаза, хватался за свое оружие, потому что видел в них свою смерть. Пусть не мгновенную, пусть ту, что наступит еще только когда-нибудь, в отдаленном будущем, но оттого не менее страшную в своей неизбежности... И стремился закрыть эти устрашающие его глаза. Чаще всего - пулей, если имел такую возможность.

Исключение составлял только Крестный, знавший об Иване гораздо больше других. Тот чувствовал таящуюся в Иване смерть в любой момент, даже когда Иван не смотрел на него, поворачивался к нему затылком... Чувствовал и пользовался этим в своих интересах. Но даже Крестный, насколько помнил Иван, не любил встречаться с ним взглядом.

Когда же на Ивана смотрели женщины, он старательно гасил свой взгляд, боясь, что через глаза они проникнут в него гораздо глубже, чем он того хотел, глубже, чем он готов был им позволить...

Эскалатор вынес их наверх, а людское течение вскоре вытолкнуло на Большую Якиманку. Перед глазами замелькал поток машин. Ревущие, гудящие и шипящие на все лады, они оглушили Ивана, забрали на себя все его внимание. Девушка, шедшая рядом, вновь на какое-то время словно перестала для него существовать. Иван мгновенно включился в игру, в "охоту", превратился в "дичь"...

Накопившаяся за двое суток напряженного бодрствования усталось делала дальнейшее адекватное восприятие ситуации и эффективный контроль за ней все более проблематичными. Иван чувствовал, что иногда сознание словно заволакивалось каким-то туманом. При этом некая абстрактная множественность начинала заменять собой конкретные объекты в восприятии окружающей обстановки, слабела направленность внимания, скорость ответных реакций ощутимо замедлялась, стремясь к нулю... Сознание делалось каким-то вязким, каждую мысль приходилось из него выдергивать, словно сапоги из густой грязи дорог на чеченских равнинах...

Ивану определенно нужно было немного отдохнуть, поспать хотя бы часа два-три, чтобы полностью восстановить прежнюю работоспособность.

Девушка чуть ли не за руку перевела Ивана на другую сторону Крымского вала, и они тут же свернули в глубь квартала, образованного Крымским валом и Большой Якиманкой. В немноголюдных московских дворах Иван почувствовал себя намного лучше. Он вновь владел ситуацией. Но отдых все же был, несомненно, необходим.

- Мой дом, - сказала девушка, когда они остановились у одного из подъездов шестнадцатиэтажного дома.

Она стояла в некоторой нерешительности. Теперь уже Иван взял ее за руку и ввел в подъезд...

Когда она открыла дверь квартиры на третьем этаже, Иван, еще не переступив порога, услышал дребезжащий старческий голос:

- Наденька, ты не одна? Где же ты ходишь? Ты опять меня бросила и пошла искать мужиков... Ты сучка, Надя. Неужели так между ног чешется, что мать родную забываешь? Сделай мне укол, сучка... Меня крутит всю. Болит все внутри... Сделай укол...

Девушка взглянула на Ивана - извини, мол, молча сделала жест рукой, приглашая пройти в комнату, расположенную прямо по коридору. Сама прошла на кухню, забренчала какими-то склянками, зажгла газовую плиту, налила во что-то воды...

Иван приоткрыл дверь комнаты, откуда доносился голос. В ноздри ему ударил густой запах преющего старческого тела, лекарств, экскрементов, хлорки. Через все это пробивался ясно ощутимый запах гниющего мяса. Сквозь щель он увидел лежащую навзничь на постели старуху, уставившую глаза в потолок. Стул рядом с кроватью был заставлен пузырьками с лекарствами, чашками с водой, тарелками с засохшими остатками пищи.

- Что смотришь? - все так же глядя в потолок, прошипела старуха. - К Надьке пришел? Деньги вперед заплати. Знаю я вас, кобелей, знаю. Все норовите бесплатно, по любви, на халяву...

Старуха Ивана не заинтересовала. В ее комнате пахло смертью, но не будущей, а уже наступившей. Пахло разрытой могилой, труп в которой еще не до конца разложился...

Иван нашел в коридоре ключи от квартиры, запер дверь и положил ключи к себе в карман. В комнате, указанной ему девушкой, которую старуха называла Надей, стояла огромная кровать - настолько широкая, что занимала почти всю площадь квадратной комнаты. Иван лег, даже не подумав о том, чтобы раздеться. Он чувствовал себя в полной безопасности. Надя не вызывала у него никаких опасений. Иван не задавался вопросом, зачем она привела его к себе, но опасность с ее стороны Ивану точно не грозила. Он понял, что может наконец окончательно расслабиться. И в ту же секунду заснул.

...Надя устало вздохнула. Бессвязное бормотание полусумасшедшей матери надоело ей до чертиков. Все эти обвинения - что она якобы забывает про мать, что думает только о себе и о мужчинах, были несправедливы. Она никогда не забывала о матери. И не смогла бы забыть, даже если бы захотела. Это была ее боль, ее страдание, ее крест. Даже в постели с мужчиной Надя не могла полностью расслабиться и забыть о ней - больной, сходящей с ума, заживо гниющей. Мать, старая и знаменитая в свое время московская проститутка, всегда была третьей в постели своей дочери. Это, по сути, был для Нади групповой секс.

Тем более, что именно мать когда-то научила ее всему, что Надя умела сейчас в постели. Надюха была глупой маленькой московской школьницей, когда мать принялась передавать ей свой богатый профессиональный опыт. Не настолько, конечно, глупой, чтобы в двенадцать лет не понимать сути происходящего в постели между мужчиной и женщиной, и не настолько маленькой, чтобы не иметь хотя бы минимального сексуального опыта. Но профессиональные секреты тридцатипятилетней московской путаны с двадцатилетним стажем были для нее откровением.

Пьяная мать, возвращаясь иногда под утро, вытаскивала дочь из постели и принималась жаловаться ей не столько на свою судьбу, сколько на время, разрушающее ее красоту, здоровье и, главное, привлекательность для мужчин ее столь популярного тела.

Наде было жалко мать, она принималась ее успокаивать, гладить по голове, как маленького ребенка, целовать, говорила, что мама у нее - по-прежнему самая красивая женщина в мире.

Мать рыдала, уткнувшись в ее полненькие девчоночьи коленки.

Наде приходилось раздевать ее, вести в душ и помогать ей мыться. Чаще всего мать бывала настолько пьяна, что сама не способна была уже ни на что, а только помогала дочери мыть свое тело.

Тело, его доскональное знание, совершенное владение им было, собственно, единственным ее жизненным достоянием. Все остальное - деньги. И квартира, и мебель, и дача, и все остальное, купленное за деньги, было уже вторично и заработано тем же самым телом.

Сидя в ванной и подчиняясь мягким детским рукам дочери и струе душевого шланга, она рассказывала ей и себе все, что было в ее голове, вываливала все свое знание мужчин, женщин, их отношений на голову своей двенадцатилетней дочери. Она рассказывала ей о своем теле, о том, как оно отзывается на мужскую ласку, что она чувствует в этот момент, пыталась передать словами состояние оргазма, грубо и зримо объясняла последовательность полового акта со всеми подробностями.

Даже позже, вспоминая об этом, она не могла осуждать себя за то, что сообщала так много двенадцатилетней девчонке.

Эти знания тайн своей профессии были единственной ценностью, кроме денег, которую она могла передать дочери. Это была ее суть, и она не хотела исчезнуть бесследно вместе со своим телом. Да и о чем, собственно, говорить, когда этот двенадцатилетний ребенок своими руками регулярно смывал с нее, насмерть пьяной, мужскую сперму. Что уж тут ханжество разводить.

После душа Надя вела мать в постель, укладывала и ложилась с ней, гладила ее тело, шептала ласковые слова, чтобы той было не страшно.

Стоило матери закрыть глаза, как комната начинала плыть и переворачиваться, вызывая тошноту и позывы к рвоте, лежать с открытыми глазами было легче, и она, прижав Надьку к себе, рассказывала и рассказывала ей все, что было для нее важно и интересно.

И не только рассказывала.

Объясняя, например, дочери, как мужчины воспринимают женскую грудь, она показывала на себе, как разные типы мужчин по-разному держат женскую грудь, заставляла Надьку трогать ее и свои груди, чтобы та лучше поняла. Рассказывая, что такое оргазм, она научила ее мастурбировать, и сама часто помогала ей кончить. Сама она без мужчины кончать не умела, а Надю приучила испытывать клиторный оргазм от своих и ее рук.

Для Нади приходы пьяной матери поначалу были мучением, связанным со слезами, рыданиями и истериками. Но потом это стало привычным, как все привычное, превратилось в норму и, как любая норма, перестало вызывать какие-либо эмоции. Это просто стало жизнью.

Когда один из постоянных клиентов матери, привезя как-то ее пьяную домой и сдав на руки Надьке, сам тоже порядком пьяный, задержался, отпаиваясь кофе, заведенная в постели матерью Надька уложила ее, наконец, и, решив на практике опробовать полученные от матери знания, без особого труда очаровала маминого клиента бездной обнаружившейся в ней сексуальности, несмотря на ее девственность, с которой она тут же и рассталась.

Так тринадцатилетняя Надька заработала свой первый червонец. С матерью она, конечно же, поделилась своим первым успехом, та хоть немного и поплакала с похмелья, но все же кое-что подсказала для следующего раза.

Однако путь матери Надя не повторила. У нее не было столь жесткой зависимости от денег, не было такого страха перед жизнью.

Утолив первый подростковый сексуальный голод, она быстро заскучала, не сделав для себя ни одного чувственного открытия, а лишь убеждаясь в правоте того, что знала уже от матери.

Она оказалась намного практичнее матери, сразу начав копить свои первые заработки, словно зная от рождения то, что мать ее только-только поняла текучесть денег и ненадежность жизни. На одежду, еду, развлечения мать зарабатывала, и даже очень неплохо, Наде иногда даже удавалось прихватить у нее из сумочки сотню-другую долларов, все равно пропьет или потеряет...

К тому времени, когда мать окончательно села на наркотики, у Нади скопилась приличная сумма, позволившая ей купить квартиру.

Не в центре, конечно, но и Химки ее вполне устраивали. Ей даже нравилось, что вокруг нет постоянно жужжащего и спешащего во всех направлениях сразу людского муравейника центральных районов Москвы.

Пока мать еще барахталась, Надя ее и своими усилиями собрала, сколько могла, и через одного из своих клиентов купила контрольный пакет небольшой коммерческой фирмы, работающей в сфере обслуживания.

Фирма что-то ремонтировала, Надя даже толком не знала что. То ли видеотехнику, то ли компьютеры. Да ее это и не интересовало. Главное, рынок в этой отрасли не думал сокращаться, а, наоборот, расширялся с каждым годом, обещая ей постоянный доход и независимость.

Надя нашла для фирмы директора, поставила ему очень жесткие, но очень выгодные условия, оговорив себе ровно столько, сколько ей было нужно для спокойной жизни, а остальное отдав на развитие фирмы и оплату труда. Появлялась она там дай Бог три-четыре раза в год, да и то случайно, или когда пригласят на собрание учредителей. А не пригласят, так и не ходила. О деньгах она не беспокоилась. Ее долю прибыли ей ежемесячно переводили на ее личный счет в банке.

Вот так ее жизнь приобрела стабильность и независимость.

Она была типичной москвичкой - довольной своей внешностью и своими доходами независимой и свободной женщиной с уравновешенной психикой и тайной происхождения первоначального капитала.

В районе Крымского моста она так и осталась "Надькой из парка", проституткой, дочерью проститутки.

В Химках она была просто москвичкой, вероятно где-то работающей, да мало ли где работают сегодняшние москвички, кому это интересно?

Наверное, кто-то считал ее содержанкой, но ведь это совсем не то, что проститутка, это даже уважение может вызывать, смотря кто содержит.

Короче, жизнь Надю полностью удовлетворяла.

Было только два момента, не дававшие ей жить спокойно. И оба, так или иначе, связывали ее жизнь с матерью, и эта связь сама по себе ее с некоторых пор стала основательно раздражать.

Особенно когда мать прочно села на иглу и уже не могла обходиться без ежедневной дозы. Она начала сильно сдавать, все реже выходила из дома, поскольку за неделю старела на год, все и всех ненавидела и в конце концов перестала вставать с постели.

Вся ее ненависть к своей жизни и жизни вообще сосредоточилась на дочери, от которой она теперь полностью зависела. Она не могла даже самостоятельно сделать себе укол, не то чтобы раздобыть дозу.

Все это было теперь на ее Надьке, и за это она ненавидела ее еще больше.

Ненависть матери не раздражала Надю, а утомляла с каждым днем все сильнее. Ее наркотическая зависимость требовала ежедневных расходов, с каждым днем все больших и больших.

Она начинала понимать, что мать тащит ее за собой, на тот путь, по которому прошла сама, и мысль о возможности повторения этого пути вызывала у Нади невыносимую скуку, до ломоты в скулах.

Можно было, конечно, решить все просто - не приезжать, например, неделю, а потом посмотреть, чем дело кончится. А что оно за неделю окончательно кончится, Надя не сомневалась.

Она часто думала об этом, понимая, что такой выход будет действительно лучшим выходом для них обеих - и для нее, и для матери.

Но решиться на это не могла.

Что ей мешало, она не могла бы объяснить.

Может быть, воспоминания, что именно это умирающее существо дало ей первое чувство сексуальной свободы, помогло ей впервые испытать ощущение физиологической радости от своего тела?

Может быть, то, что только лежа когда-то в постели с матерью, она получала все, чего не могла потом получить ни от одного мужчины?

Может быть, это была привычка к постоянному страданию, вошедшему в ее жизнь вместе со страданием ее матери и постепенно ставшему ей так же необходимым?

И она ездила на другой конец Москвы к своему старому знакомому, бывшему клиенту, одному из тех, кого мать ей передала как бы по наследству и который давно перестал быть клиентом, а просто остался хорошим знакомым, к которому всегда можно обратиться за определенного рода товаром, в любое время суток.

Привозила матери героин, делала ей уколы, наблюдая, как та затихает после них то с ясной блаженной улыбкой, то с безобразной гримасой страдания.

Ей было очень тяжело ощущать свою родственную привязанность к этому полутрупу, для которого она не могла фактически ничего сделать - ни облегчить страдания матери, ни навсегда прекратить их решительным вмешательством в ее судьбу.

Но был и еще один момент, который отравлял ее жизнь, внося сумятицу в ее размеренный, лишенный резких движений душевный мир.

С детства отложились в ее памяти рассказы матери о мужчинах, с которыми женщина чувствует себя женщиной, о настоящих мужчинах, которых ей так и не довелось встретить в своей не очень бурной, но все же довольно долгой сексуальной практике.

Рассказам матери она не верить не могла, настолько они были живы и искренни.

Идеальный мужчина существовал в ее воображении, но в жизни она ни разу его не встретила и уже начала сомневаться в самой себе. Может быть, это она какая-то не такая, может быть, мужчины, о которых рассказывала мать, просто не обращают на нее внимание, она для них не интересна?

А что, если дело в том, что она вообще не может быть женщиной в полном, настоящем смысле этого слова? Настоящей женщиной?

Такой, какой когда-то была ее мать?

От этой мысли желание убить мать становилось просто невыносимым, и Надя убегала из квартиры на Димитрова, пытаясь отвлечься от навязчивой мысли.

...Надя ехала в метро от одного из бывших клиентов матери, у которого доставала для нее героин. Она была погружена в свои невеселые мысли о запутанных отношениях с матерью.

Неожиданно Надю заинтересовало выражение лица мужчины, вошедшего в вагон метро на станции "Рижская". Он как-то по-особенному окинул немногочисленных пассажиров вагона беглым, но очень цепким взглядом. По ее лицу он только скользнул глазами, но и этого мимолетного взгляда ей хватило, чтобы понять: что-то похожее она уже видела. Это настолько заинтриговало ее, что она вышла вслед за мужчиной из вагона на станции "Проспект Мира" и пошла за ним по переходу на Кольцевую линию. По пути она пыталась сообразить, что же ей напомнили эти странные глаза...

Надя вошла вместе с ним в вагон, народу было немного, и она села напротив, чтобы спокойно, как следует рассмотреть его лицо. Надо было наконец вытащить старую занозу из памяти. Подумав, что неприлично так пристально и откровенно рассматривать незнакомого человека, она достала из сумочки свою любимую Франсуазу Саган, изданную в мягкой обложке, открыла наугад и сделала вид, что читает.

Как Надя могла заметить, у сидящего напротив нее человека был острый взгляд, и она не хотела привлекать к себе его внимания: вдруг ее поймут не правильно, сочтут настойчивый взгляд обычной уловкой проститутки, ищущей клиента. Поэтому несколько минут она сидела, уткнувшись в книгу, хотя и не прочла ни одной строчки... Когда Надя оторвала взгляд от книги, человек, который ее так заинтересовал, сидел, прикрыв глаза, и, казалось, дремал. Пользуясь моментом, Надя хорошо его рассмотрела.

Он выглядел довольно молодо, всего лет на пять старше нее. Короткая стрижка открывала крутой упрямый лоб, середину которого прорезала глубокая морщина, контрастирующая с молодым в целом лицом. Прямой, слегка удлиненный, как принято говорить, римский нос. Тонкие, жесткие губы, вероятно часто сжимавшиеся очень плотно - об этом свидетельствовали характерные морщинки в уголках. Подбородок средний, не особенно массивный, но и не узкий, слегка заросший щетиной. Эта небритость не влияла на общее впечатление о мужчине, имевшем вид слегка запущенный, но в целом вполне интеллигентный и приличный.

Обычное лицо самого обыкновенного человека, ничем не выделяющегося из толпы москвичей. Что называется - без особых примет. Впрочем, особая примета была - глаза... Сейчас, не видя их, Надя подумала, что, если бы не глаза, она никогда бы и внимания на него не обратила. Лицо рядового московского инженера или тренера какой-нибудь детской спортивной школы (на мысль об этом наводила короткая стрижка). Но глаза меняли все.

Едва она подумала об этом, как сидящий напротив мужчина открыл глаза, и оказалось, что он смотрит прямо на нее. Смотрит напряженно, словно оценивая опасность, возможно, исходящую от нее. Вдруг он весь как-то напрягся и шевельнул рукой, засунутой в карман джинсовой куртки, а другой, свободно лежащей на сиденье, схватился за его край...

"Он меня испугался, - подумала Надя. - Надо же! Я могу быть опасной для мужчины? Ну разве что иногда, в постели..." Ей стало весело. Надя постаралась сдержать улыбку, невольно раздвинувшую губы, когда она представила сидящего напротив мужчину с собою в постели... И тот же полуиспуганный, полуугрожающий взгляд, только устремленный на нее сверху вниз... Улыбка не поддавалась сдерживанию, и Надя уткнулась в книгу, пряча ее.

Но стоило ей опустить глаза и мысленно вообразить себе взгляд незнакомца, как улыбка исчезла с ее лица без следа: Надя вспомнила, где и при каких обстоятельствах она видела подобный взгляд... Так смотрела на нее год назад мать - еще не окончательно увязшая в наркотиках и имевшая возможность остановиться, вернуться к нормальной жизни. Стоявшая на краю и знавшая, что она стоит на этом краю. Видевшая, что там, за краем... А там, за краем, была смерть.

Наде даже слишком хорошо был знаком этот взгляд, ей подолгу и внимательно приходилось смотреть в глаза матери, то осмысленно страдающие, то совершенно безумные, но всегда видящие одно - смерть, подошедшую вплотную. Как-то раз, с трудом оторвавшись от матери, Надя случайно увидела отражение своего лица в зеркале. И едва не разбила его: ее собственные глаза впитали то самое выражение - глаза, обращенные внутрь себя, похожие на черные дыры...

"Этот человек живет на самом краю, в одном шаге от смерти", - поняла Надя. И она не могла теперь его так просто отпустить, дать ему уйти, раствориться в потоке людей... В смерти заключалась для нее некая загадка. А этот человек понимал смерть - она ясно прочитала это в его взгляде.

Когда она вновь посмотрела на незнакомца, глаза его оказались опять полуприкрытыми. Но ей уже было ясно: он из того мира, где есть только жизнь и смерть, а еще - балансирование на их тонкой, едва ощутимой грани.

"Если он проснется после "Октябрьской" - увезу его в Химки, - решила Надя. - А если проснется раньше..." - эту мысль она додумать до конца не успела.

Он открыл глаза, когда вагон уже тормозил у "Октябрьской", - и будто вонзился ими в ее лицо.

- Вы проспите свою станцию, - сказала она в ответ на его пристальный взгляд.

- Нет, не сумею...

В этих коротких, ничего на первый взгляд не значащих фразах содержалось очень многое. Слишком многое, чтобы можно было сейчас вот так просто встать, отойти в сторону и забыть о существовании друг друга. По крайней мере, так казалось Наде... Она ясно услышала, что он просил о помощи. Может быть, сам того не осознавая. "Наверное, в его голове просто нет понятия о том, что можно просить у кого-то помощи, - подумала Надя. - Он и не знает такого слова. При нашей страшной жизни в этом нет ничего удивительного. Зато я знаю, что такое помощь..."

- Пойдемте, - сказала она. - Я помогу вам.

...Сделав матери укол и подождав, пока ее бормотание утихнет, Надя прошла в комнату, куда направила незнакомца. Он спал одетым на ее огромной кровати как был, в куртке, с засунутой в карман рукой... Кровать эта в свое время повидала много разного и диковинного, но в последние годы принимала на себя только одинокую Надю...

Надя бесцеремонно принялась раздевать незнакомца, не опасаясь его разбудить, а напротив, уверенная, что он не проснется. Вытащив его руку из кармана куртки, она обнаружила зажатый в ней пистолет и не сумела его забрать. Пистолет так и остался в его руке. В карманах куртки нашла еще пять пистолетов. Глаза ее при виде такого арсенала уважительно округлились... Надя раздела его полностью, резонно решив, что он давно уже был лишен подобного комфорта - спать обнаженным. Раздевшись сама, она прижалась к спящему всем телом, вдыхая запах мужского пота, табака и резкого одеколона. От этого запаха кружилась голова, хотелось закрыть глаза и вдыхать его еще и еще.

У нее не было никакого физиологического желания. Ей просто хотелось лежать рядом с этим человеком. Надя положила голову ему на плечо и тоже заснула. Спокойно и удовлетворенно.

Глава 4

У Крестного на всякий случай всегда был на примете или давно не работающий, заброшенный пионерский лагерь в окрестностях Москвы или опустевший Дом отдыха из тех подмосковных здравниц, что во множестве были выстроены в довоенные годы различными министерствами и ведомствами, а через шестьдесят семьдесят лет добросовестной службы оказались никому не нужными. Теперь они стояли безлюдными и потихоньку разрушались природными стихиями - солнцем, дождями, ветрами и морозами, а также облюбовавшими их бродягами...

В таких забытых Богом и людьми местах, среди остатков подмосковной цивилизации Крестный устраивал свои полигоны для придуманных им испытаний и "гладиаторских" игр.

Ничего нового он, собственно, не выдумал, поскольку со времен Римской империи не появилось ничего принципиально нового в области индивидуальных способов убийства человека человеком. Человеческая жестокость во все времена проявлялась в одних и тех же формах.

Люди всегда убивали друг друга, ставили на кон свои жизни и стремились забрать жизнь другого человека, как ставку в игре. В них глубоко укоренилось убеждение, что если они не будут убивать сами, то расстанутся со своей собственной жизнью. Таковы были и оставались правила игры.

Крестный учил выигрывать в этой игре. По его мнению, шанс выиграть имел лишь тот, кто убивал других быстрее, чем они могли убить его самого, кто убивал наверняка и, что важно, никогда не оставлял в живых недобитого врага, действуя по принципу: жалость, проявленная тобой к врагу, всегда убивает тебя самого.

Особенно любил Крестный заброшенные плавательные бассейны. В них очень удобно было проводить поединки "гладиаторов".

Абсолютно равные условия для соперников.

Отсутствие каких-либо вспомогательных приспособлений для убийства, заставляющее соперников рассчитывать только на свое тело в качестве единственного оружия. В исключительных случаях инструменты смерти для них определял сам Крестный.

Невозможность проявить слабость, струсить, убежать, отступить. Страх при прочих равных условиях мог означать только одно - смерть. Страх и смерть были синонимами на этих выложенных кафелем подмосковных аренах.

Это покажется странным, но для Крестного не последнее значение имел и эстетический момент. Белый кафель в красных пятнах, полосах и брызгах крови он воспринимал как своеобразную эстетику смерти. Здесь виделось ему что-то от морга, от операционной, а что-то и от скотобойни...

У плавательных бассейнов есть, наконец, еще одно достоинство: они напоминают римский театр, где зрители располагались над ареной на высоких трибунах.

Бои, которые устраивал Крестный, как и бои гладиаторов в Древнем Риме, представляли собой настоящие бенефисы смерти.

Он заставлял своих мальчиков убивать друг друга... А ведь они все были его воспитанниками, некоторых он знал годами, успел к ним привыкнуть и привязаться. К тому же в каждого из них он вкладывал деньги, и немалые. Обучение даже одного профессионального киллера стоит недешево, а тут сразу теряешь несколько.

Хотя здесь правильнее говорить не об обучении, а о воспитании. Крестный считал, что обучить можно и медведя: выдрессировать его, и он будет вести себя в точности как человек. Но воспитать из медведя человека невозможно. Сделать зверя человеком практически под силу только Господу Богу, а теоретически это отчасти удалось пока только Дарвину с его теорией происхождения видов.

Зато можно из человека воспитать зверя. Не обучить звериным повадкам и приемам, а именно воспитать...

Крестный и Иван сидели в плетеных креслах у края пустого, но не захламленного бассейна, в котором уже, наверное, лет пять не бывало воды, и Крестный пытался растолковать Ивану принципы своей работы.

- Пойми, Ваня, мне будет одинаково жаль потерять любого из них...

Он указал рукой на десятку обнаженных бойцов, сидящих у противоположного края бассейна на обшарпанной спортивной скамье.

- ...Каждый из них у меня не меньше года. И каждый стал для меня почти как сын: пока еще несмышленыш, но малыш должен вырасти и занять свое законное место среди моих взрослых сыновей. Таких у меня уже сорок...

- У тебя были дети? - перебил его Иван. - Твои, собственные?

- Не отвлекайся, Ваня. И меня не отвлекай... - Крестный поморщился и замолчал, сбившись с мысли.

Впрочем, пауза была лишь секундной.

- Были, - ответил Крестный Ивану. - Один. Он умер. Не буду сейчас рассказывать, как, при каких обстоятельствах. Расскажу в следующий раз. Я очень надеюсь, что у меня еще будет сын.

- А я не надеюсь, - вновь перебил его Иван. - Я просто знаю.

- Ты только не хвались, Ваня. Ребятишки у меня способные. Ты сам увидишь. У них сегодня что-то вроде экзамена. Дисциплина называется - "голыми руками". Сейчас они спустятся туда, - он показал на бассейн, - парами и попытаются убить друг друга. Экзамен сдаст тот, кто останется в живых.

Иван рассмеялся:

- Ты притащил меня сюда, чтобы я переломал твоим пацанам шеи?

- Ваня, не держи меня за идиота...

Мясистый нос Крестного вновь сморщился, словно от дурного запаха.

- ...Я десятки лет занимаюсь этим делом и умею отличить студента от преподавателя. Мы с тобой сегодня - жюри. Будем принимать экзамен. Но только сегодня. И до тебя очередь дойдет. Но ты, конечно, будешь иметь дело не с этими сопливыми ребятишками. Это же младшая группа. Сосунки... У меня есть ребята и повзрослее. Не торопись, время у нас есть. Я уже такой старый, что не могу бегать быстро, как молодой сайгак. И думать быстро не могу. Я живу медленно...

Иван, продолжая смеяться, примирительно похлопал его по плечу.

- ...Правила сдачи экзамена очень просты, - продолжал Крестный. - Вниз спускаются двое. Обратно поднимается лишь один. Драться можно только голыми руками. Впрочем, можно и ногами, и головой, и задницей - всем телом. Но ни в руках, ни на теле - ничего, даже одежды.

- Глупо это, - сказал Иван. - Зачем?

- Не так уж и глупо, Ваня. - Крестный усмехнулся. - Я ведь должен быть не только жестоким, но и справедливым. Как судьба. А перед судьбой мы все голые. В чем мать родила. В чем пришли на свет, в том и уходим. Не спрашивая, зачем пришли, не зная, почему уходим... Сегодня пятеро из них уйдут, продолжал он. - Знал бы ты, какие огромные деньги я на все это удовольствие трачу. - Крестный вздохнул. - Каждый из них получает стипендию. Сегодня пятеро будут лишены стипендии, но сэкономить на этом мне ничего не удастся. Пятерым, сдавшим экзамен, стипендия будет увеличена вдвое... Впрочем, что это я разнылся, - усмехнулся Крестный. - Я же сам все это придумал.

Крестный предоставил Ивану право самому выбрать первую пару. Они с Крестным встали и медленно обошли бассейн вдоль бортика.

Бойцы при их приближении тоже поднялись со скамейки.

Они были полностью обнажены. На груди и спине каждого белой люминесцентной краской были нарисованы цифры - от одного до десяти.

- Ребятки, - сказал им Крестный, когда подошел совсем близко, - сегодня у вас трудный день. Вы шли к нему целый год. Я верю, что каждый из вас готов сдать этот экзамен. Но я знаю, что сдадут его только пятеро. И вы тоже это знаете. Принимать экзамен будем мы, вдвоем, - я и вот он. - Крестный показал рукой на Ивана. - Хоть мы вам и известны, но поскольку так положено, представляю членов жюри: я - Крестный, ваш отец и бог, а это - Иван, Гладиатор, на счету у которого Белоглазов, Кроносов и многие другие, не менее известные покойники. Вы должны понимать, что быть похожим на него - честь для вас. Все. Большего вам знать не следует. Сейчас объявим первую пару.

Крестный и Иван вернулись к своим креслам.

Крестный тут же налил себе полстакана "Канадского клуба" с содовой и предложил налить Ивану того же. Иван отказался. Он хоть и доверял Крестному раз тот сказал, что сегодня никаких неожиданностей для Ивана не будет, значит, их не будет, но ведь неспроста Крестный его сюда привез. Не сегодня, так завтра. Готовым нужно быть постоянно. Никакого алкоголя.

- Ну? - Крестный нетерпеливо-вопросительно взглянул на Ивана.

- Первый и пятый, - ответил тот.

Крестный поднял руки, пальцами правой показывая единицу, а пальцами левой - пятерку.

С противоположной стороны бассейна двое обнаженных мужчин поднялись со скамейки и по двум разным лесенкам спустились на выложенное кафелем дно.

Первого Иван выбрал машинально, просто потому, что он первым попался на глаза. А вот Пятого - специально, за его отдаленное сходство с самим Крестным.

Крытый бассейн базы отдыха был построен в тридцатые годы и предназначался для плавания. Прыжковых вышек его проект не предусматривал, дно бассейна было ровным. Обстановка сохранилась неплохо. Кафель был цел, скамейки вокруг бассейна, хоть на них и облупилась краска, были еще пригодными для сидения. Работало даже электрическое освещение, нужды в котором, впрочем, не было, так как через стеклянную крышу проникало вполне достаточно света.

Первый и Пятый стояли на дне бассейна в нескольких метрах друг от друга, ожидая сигнала.

Крестный высморкался и махнул рукой.

Они продолжали стоять неподвижно, но поединок уже начался.

Это ничем не напоминало поставленные режиссерами кинематографические бои с участием Ван Дамма, Ли Чанга или других голливудских "китайцев". Хотя эффектные удары ногами по голове, прыжки-сальто и "рентгеновские" взгляды и Первый и Пятый умели использовать не хуже самого Ван Дамма... Просто сейчас все это было ни к чему.

Не требовалось ни запугивать противника, ни деморализовывать его - это было бы лишним, даже разведка боем. Первый и Пятый хорошо знали друг друга. Они не раз встречались в тренировочных боях, и счет в этих встречах был равный.

Первый имел некоторое преимущество над Пятым по своим природным данным: чуть более длинные руки давали возможность достать Пятого немного раньше, чем тот достанет его. Вместе с тем Пятый был явно сильнее физически: накачанная фигура, вздувшиеся мускулы, гири-кулаки - все говорило о его преимуществе в силе. Если ему удастся создать условия, при которых потеряют значение длинные руки Первого, - он победил...

Сближение начал Пятый, спокойными, неширокими шагами пытаясь подойти к противнику. Но тот столь же спокойно отодвигался, синхронными шагами сохраняя постоянную дистанцию. Так продолжалось несколько минут, и Пятый мог быть в любой момент дезориентирован из-за постоянного восстановления Первым дистанции. На этом, наверное, и были построены расчет и тактика Первого...

Иван четко уловил начало атаки.

На один из шагов Пятого Первый не ответил синхронным движением назад, оставшись на месте. Пятый сделал еще шаг вперед, может быть, машинально, а может быть, согласно своему плану атаки. Дистанция сократилась до трех шагов.

Но следующий шаг Пятого был предотвращен мощной контратакой Первого. Сделав движение корпусом вниз и обозначив своей целью колени Пятого, Первый затем резко оттолкнулся от кафеля и ушел вверх от мгновенно отреагировавших на его первое движение мощных рук Пятого...

Иван уже понял замысел атаки Первого: притупив бдительность противника и сумев уйти от его защитной контратаки, Первый получал своеобразную "зеленую волну" для новых атак. Нужно было только всякий раз на мгновение опережать ответ Пятого и тут же ставить ему новую задачу для защиты. С каждой следующей атакой Первый мог разворачивать Пятого в удобную для себя позицию, чтобы в конечном счете провести удар на поражение и этим закончить бой... Иван видел: Пятый уже фактически выполняет то, что диктует ему Первый своими атаками.

Иван был уже почти уверен, что знает, чем этот поединок кончится, и ему заранее стало скучно. Но Пятый сумел вновь привлечь его внимание... Первый летал вокруг Пятого, как целая туча комаров. Поединок шел в таком темпе, что, казалось, Первый атакует сразу с нескольких сторон. Пятый едва успевал поворачиваться в нужную сторону.

Ивану все это уже надоело, и он ждал только конца поединка ради того, чтобы узнать, каким именно способом Первый прикончит Пятого. В том, что эти ребята умеют убивать голыми руками не хуже его самого, Иван не сомневался.

Иван пропустил тот момент, когда Пятый сделал что-то нелогичное, не вписывающееся в систему защиты, которую навязал ему Первый. Иван как раз в это время зевнул и потому не увидел, как вместо того, чтобы защититься от очередной угрозы Первого, Пятый просто пошел навстречу его движению. И вот тут-то Первый показал, что он, по сути дела, не готов к такому серьезному испытанию, как экзамен, устроенный Крестным... Вместо того чтобы воспользоваться якобы имевшим место просчетом в тактике противника и закончить поражающим приемом именно ту атаку, которую он только что начал, Первый по инерции "проскочил" дальше, не успел в ответ изменить свою уже давшую сбой тактику. Он, как полный идиот, остановил движение своих сдвоенных в этот момент рук к черепу противника, хотя тот был полностью открыт, и начал заход на новую атаку, которую запланировал заранее. Но в результате потерял инициативу, темп и из победителя, которым себя уже ощущал, превратился в неудачника, двоечника, провалившего экзамен...

Когда Иван закрыл зевающий рот и открыл прищуренные на мгновение глаза, он успел заметить на лице Пятого презрительную улыбку. Пятый улыбался и тогда, когда двинулся вслед за Первым, начавшим свою, по всей видимости, последнюю атаку... Она стала атакой на пустоту, потому что Пятый просто исчез из его поля зрения и, пользуясь своей относительной свободой, оказался за спиной у Первого, сам повернувшись спиной к нему. Иван недоумевал, глядя, как Пятый резко прогибается назад и неожиданно обхватывает своими огромными руками Первого за бедра и колени. Однако Пятый знал, что делает... Плотно схватив Первого, он начал резко выпрямляться, отрывая того от кафеля. Неизвестно, успел ли Первый сообразить, что сейчас произойдет, но он судорожно задергал руками и ногами, что, впрочем, не повлияло на эффективность приема, которым заканчивал бой Пятый. Первый мелькнул в высшей точке над головой Пятого... А затем тот резко согнулся вперед, одновременно немного присев, и с хрустом вогнал Первого черепом в кафельный пол...

Головы у Первого просто не стало.

Пятый стоял, широко раздвинув ноги, и придерживал обеими руками столбом стоящее тело Первого... Под ногами Пятого медленно расползалась кроваво-белесая масса. Он смотрел на Крестного. Тот кивнул - экзамен принят.

Пятый оттолкнул от себя тело Первого и пошел к лесенке, чтобы выбраться из бассейна. Тут только Иван заметил, как напряженно поднялся у Пятого член, раскачивающийся в такт шагам из стороны в сторону и разбрасывающий вправо и влево на кафельную плитку капли спермы... Поднявшись по лесенке на бортик бассейна, Пятый не сел на скамью, а, отойдя к стене, свалился на пол, уткнувшись лицом в угол.

Иван иронически посмотрел на Крестного:

- Это - пять?

- У меня зачетная система, - буркнул Крестный, несколько смущенный необычным состоянием победителя...

- Хорошо, что в Москве нельзя голышом работать. А то он бы полгорода разнес своим шлагбаумом... Это же надо так сподобиться - каждый раз спускать в штаны!..

Крестный промолчал.

В поединке второй пары, вызванной Крестным, легкий и подвижный Третий быстро и красиво победил массивного, но неповоротливого Девятого...

Это было похоже на поединок носорога с леопардом.

"Леопард" минуты три кружил вокруг тупо реагирующего и медлительно поворачивающегося в его сторону "носорога", выбирая момент для нападения, а потом просто запрыгнул к нему на плечи и перегрыз глотку. Причем Третий сделал это в буквальном смысле слова: зубами разодрал Девятому сонную артерию...

Остальные три пары практически не привлекли внимания Ивана, противники в них были почти равными по силе, и побеждал один из них только благодаря ошибке другого, а не в результате своих активных действий.

Иван уже не смотрел на них, перед его глазами всплывали картины его собственных гладиаторских боев, которые ему в Чечне приходилось порой вести каждый день, - когда он попал в плен и его чеченский хозяин сделал из него бойца, непобедимого Чеченского волка. В Чечне это не было тренировкой, как у Крестного, или забавой, как в Древнем Риме, это был бизнес, способ зарабатывания денег. Ставки на бойцов доходили до тысяч долларов, и кое-кому из чеченцев удалось хорошо подняться на гладиаторских боях. Правда, разорившихся на них же гораздо больше.

У Ивана был тогда выбор - отказаться и умереть мучительной смертью или стать гладиатором. Смерть, пусть даже мучительная, ему была не страшна, но он не мог принять бессмысленности этой смерти. Иван видел, что чеченцы делали с теми, кого им не удавалось сломить. Кресты с распятыми на них русскими солдатами не были редкостью в чеченских аулах. Окровавленные куски мяса, прибитые к ним, были еще живы. Как только распятый умирал на кресте, чеченцы тут же снимали его и бросали труп на скотомогильник, где веками догнивали кости лошадей, быков и прочей домашней падали, в том числе и умерших рабов.

Кресты с мертвыми солдатами были, конечно, страшны, но кресты с еще живыми были намного страшнее. Иван помнил, как его привели к одному из крестов и посадили перед ним, чтобы он смотрел на человека, умиравшего на кресте. Мухи роились на его теле, временами покрывая лицо сплошной копошащейся зеленой массой, временами взлетая, вспугнутые порывом ветра. Тогда Иван видел взгляд умирающего на кресте солдата. И ему казалось, что страдает он не столько от боли, сколько от того, что не понимает, почему он здесь оказался. Во взгляде читалась не боль, а вопрос страдающей души - за что? Душа, готовясь подняться в небо, пыталась осознать свои грехи и не могла этого сделать.

Чеченские пацаны со злобным смехом бросали в распятого камнями, стараясь не попасть в голову, чтобы случайно не убить раньше времени. Солдат должен был умереть сам - от осознания бессмысленности своей смерти. Ни один чеченец, пусть даже самый маленький пацан, не должен был проявлять к русскому милосердия, убивая его тело и тем самым избавляя от мучений его душу.

Иван понял тогда, сидя перед крестом, что не отпустит свою душу в небо, что не пойдет на крест. Нет, он не испугался, страх перед смертью он потерял гораздо раньше, видя ее постоянно перед глазами и привыкнув к ее облику. Просто он понял, что крест - это тупик, поражение. И решил не сдаваться. Выход у него был только один - стать гладиатором и убивать всех, кто будет стоять на его пути к следующей секунде жизни.

Первые бои были самыми трудными. Душа еще рвалась из него, не в силах принять убийства, например, друга, которого необходимо было убить, иначе тот убил бы тебя. Иван давил ее и душил в себе, не давая ей толкнуть себя на безрассудную смерть, чтобы только облегчить ее страдания. Он смотрел на свою душу как бы со стороны и видел, как она с каждым проведенным им боем слабела и затихала... И переставала его мучить.

Труднее всего оказалось побеждать не сильных, а слабых. В борьбе с сильным соперником возникала злость, которая и вела Ивана к победе. Слабые провоцировали его на жалость. Бой с таким противником был не борьбой, не состязанием, это было уничтожение.

В третьем бою его поставили против какого-то сопливого мальчишки, довольно внушительного телом, но сдавшегося, раздавленного страхом смерти. Выйдя на арену в круг костров и сидящих между ними зрителей, Иван оглядывался и впрямь, как затравленный волк в кругу красных флажков. Тогда он еще не отказался от надежды вырваться из этого круга бородатых чеченских лиц, на которых было одно и то же выражение - ожидание его смерти или смерти его противника. Их привел сюда не только азарт крупного выигрыша, но и азарт смерти, эмоционального ее переживания тоже читался в их возбужденных глазах.

Обведя глазами круг импровизированной арены, Иван вновь понял, что надежда вырваться отсюда - всего лишь иллюзия. Большинство зрителей, если не все поголовно, были вооружены. Любое движение Ивана за пределы круга зрителей было бы встречено выстрелами. Получить свободу можно было, только умерев.

Иван остановил взгляд на своем противнике. Тот застыл в напряженной позе готовности к бою, но Иван ясно видел лихорадочный блеск страха в его глазах. Иван понял, что парень парализован страхом. Страхом перед ним, Иваном, который сейчас олицетворял его смерть. Иван почувствовал себя удавом, стоящим перед кроликом. Ощущение было мерзкое, его хотелось сбросить с себя, но никак не удавалось. Оно прилипло к Ивану, словно его собственная кожа.

Парень был на голову выше Ивана, - гора накачанных мускулов, способных разогнать кулак до скорости гоночного автомобиля. Он мог бы быть очень серьезным противником, если судить только по его внешнему виду. Чеченец, взявший его в плен, гордился своим трофеем и не хотел его даже никому продавать, хотя ему предлагали довольно большие деньги. Он надеялся крупно на нем заработать. Конечно, он и предположить не мог, как ошибся!

Иван смотрелся рядом с ним очень скромно. Его мускулы не отличались подчеркнутым объемом, но скоростью мускульной реакции он мог бы соперничать с любым профессиональным боксером. А отточенные за время бесконечных тренировок в спецлагере движения и набитые до металлической твердости мышцы ладони делали его руки страшным оружием в рукопашном бою. Тело Ивана было, по сути, эффективной, высокопроизводительной машиной убийства, замаскированной обычной, не бросающейся в глаза внешностью. Убойную силу придавала этой машине зажатая в тиски его собственной волей душа, отказывающаяся принимать страдание.

Иван сразу понял, что может убить этого парализованного страхом накачанного кролика, что тот не в силах пошевелить пальцем, чтобы защититься. И тут же все в нем всколыхнулось против этой работы, поскольку уничтожение беззащитного существа - только работа, что-то вроде расчистки мусора или уничтожения насекомых. Иван не хотел заниматься этой работой.

Он сделал несколько шагов в сторону парня. Тот не шевельнулся, продолжая смотреть на Ивана широко раскрытыми глазами. Иван подошел вплотную. Руки парня опустились и безвольно обвисли. Было видно, что он приготовился к смерти. Зрители на линии костров засвистели и заорали что-то по-своему хриплыми голосами. Ивану стало противно то, что ему предстояло сделать. Он пришел в бешенство, всегда обещающее смерть его противнику. Но сейчас противника не было, была жертва. А Иван быть палачом не хотел.

Повернувшись спиной к стоящему столбом парню, он сделал несколько шагов в сторону ближайших к нему зрителей. Остановившись в кругу и сжав кулаки, он закричал им, освещаемый неровным колеблющимся светом костров, рыжими сполохами ложащимся на его лицо:

- Эй, вы! Трусливые чеченские собаки! Выходите против меня! Что вы жметесь друг к другу и прячетесь за кострами? Боитесь потерять свои яйца? Кого вы мне подсунули? Мне, которого вы сами прозвали Чеченским волком? Я не дерусь со щенками. Выходите вы сами! И я убью любого из вас! Я убью вас всех! Я убью всю вашу сраную Чечню! Вместе с вашими матерями, родившими вас - трусливых ублюдков! Я убью ваших женщин, чтобы они не могли рожать трусов! Я разбросаю камни, из которых сложены ваши дома! Где же вы, бородатые уроды? Выходите! Выходите, трусы!

Иван что-то еще кричал, но уже не слышал самого себя, такой крик и вой подняли зрители. Затрещали автоматные очереди, выстрелы из карабинов и пистолетов. Чеченцы беспорядочно палили в воздух. Одна пуля просвистела возле самого лица Ивана, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Иван не боялся, что его застрелят на арене, его хозяин-чеченец ни за что не допустил бы этого. Слишком много денег он истратил на то, чтобы приобрести Ивана, купить у охотника за живым товаром.

Кто-то выскочил в круг, и Иван даже засмеялся от радости, предвкушая, как он сейчас будет ломать и рвать руками тело этого стремящегося к своей смерти человека. Но худой и сгорбленный старик чеченец с плетью в руке побежал по кругу вдоль самой линии костров в сторону от Ивана. Оказавшись ближе к русскому парню - противнику Ивана, старик ринулся к нему напрямую, вскинул свою плеть и принялся хлестать его, не разбирая, куда попадет.

- Убэй его! - кричал он парню, и злость брызгала у него изо рта вместе со слюной во все стороны. - Убэй его! Убэй!

Каждый свой выкрик он сопровождал ударом плети. Парень, вздрогнувший от первого удара, очнулся от своего оцепенения. Боль от удара плетью по лицу дала ему силу и способность к сопротивлению. Он закрывался от ударов руками, уворачивался, но чеченец настойчиво хлестал и хлестал его плетью до тех пор, пока боль не стала злостью. Дождавшись очередного удара, он подставил под плеть руку, ременный конец плети обмотался вокруг нее, и парень резким движением выдернул рукоятку плети из рук чеченца. Чеченец что-то удовлетворенно закричал по-своему и выбежал из круга за линию костров. Парень побежал было за ним, но вновь поднявшаяся автоматная стрельба остановила его.

Его злость требовала выхода, но рассуждать он не мог. Для этого необходимо было успокоиться, а едва бы он успокоился, к нему вновь вернулся бы страх смерти. Парень отшвырнул плеть в сторону и повернулся к Ивану. Ему даже не пришло в голову, что плеть можно использовать как оружие в сражении с Иваном. Парень просто шел навстречу Ивану, сжимая свои пудовые кулаки и бессмысленно ими размахивая. Попасться на пути этого кулака сейчас было равносильно самоубийству. Кулаки разнесли бы вдребезги все, что угодно, - голову так голову, грудную клетку, перемололи бы и руки и ноги. Как сухие прутья.

Иван почувствовал, что теперь может вступить с этим парнем в борьбу. Жалость к беспомощному существу ушла, как только он увидел, что парень представляет для него реальную опасность.

Он тоже двинулся навстречу своему сопернику. Руками тот молотил беспорядочно, но на близкую дистанцию к себе не подпускал. Иван мог надеяться только на свою мгновенную реакцию, на скорость движения своих рук, на быстроту и резкость своих ударов. Нужно было соблюдать предельную осторожность, чтобы избежать удара пудовых кулаков. Один такой удар мог бы решить исход сегодняшнего поединка. Причем - не в пользу Ивана.

Заметив, как медленно его соперник делает замах, Иван решил применить боксерский прием по ослаблению удара противника. Когда правая рука парня только начала движение в его сторону, Иван резким и точным мгновенным выпадом правой ударил по бицепсам правой руки парня. Рука у того дернулась и обмякла. В глазах у парня появилось недоумение. Ивану показалось, что парень сейчас вновь впадет в панику, и он слегка расслабился, совсем забыв о том, что руки парня движутся почти без контроля со стороны его мозга.

Мощный удар в плечо поднял Ивана в воздух и отшвырнул к самой линии костров. Иван упал, прокатился еще несколько метров и вытянулся, попав правой рукой прямо в угли прогорающего костра. Иван с удивлением смотрел на свою руку, которую лизали голубоватые огоньки пламени. Боли от ожога он не чувствовал. Он попробовал убрать правую руку из костра и не смог. Рука не слушалась. Тогда он, опираясь на левую руку, поднялся, и правая рука, следуя за его телом, выползла из костра и безжизненно повисла вдоль туловища.

Парень, уже справившийся со своим удивлением от падения Ивана, которое для него самого было полной неожиданностью, приближался. Его страх перед Иваном, сначала заглушенный болью от ударов и страхом перед чеченцем-хозяином, сейчас и вовсе прошел. Он шел к Ивану в полной уверенности, что идет его добивать. Иван знал эту эйфорию, наступающую после первого, но далеко еще не окончательного успеха в схватке. Чаще всего она становится причиной краха, поражения, смерти. Иван стоял, приходя в себя после легкой контузии от удара, и ждал ошибки своего противника. Он был уверен, что парень, судя по всему не искушенный в единоборстве, сейчас ее допустит. Ошибка противника была, собственно говоря, единственной надеждой Ивана на победу.

Опыт всех драк, боев, в которых ему приходилось за свою жизнь участвовать и побеждать, не подвел Ивана. Едва парень приблизился на расстояние удара, Иван схватился левой рукой за правое плечо и упал на колени. Зрители завыли и залаяли что-то на своем языке, как стая шакалов. И тем самым только помогли Ивану. Противник полностью поверил в его беспомощность. И поторопился добить его. Ничего не опасаясь, он размахнулся левой и в этот момент оказался полностью открытым для удара.

Уже занесенным направо кулаком левой руки Иван врезал ему по яйцам. Он ударил со всех сил, которые у него были, и в этот момент выиграл бой. Парень так и остался стоять над Иваном - не закончив движения левой рукой, не в силах вздохнуть, не в силах что-либо соображать. Он начал крениться вперед, и Иван едва успел уйти с того места, на которое упал его противник.

Правила требовали добить его. Иван не стал ничего придумывать для этого, а просто пробил парню височную кость ударом тяжелого армейского ботинка...

...Но не только воспоминания отвлекали Ивана от того, что происходило на дне выложенного кафелем бассейна. Он смотрел на все это рассеянно, практически не интересуясь тем, что видит. Его все больше занимала мысль о том, зачем все-таки Крестный привез его с собой?

По его словам, вроде бы для тренировки в необычных условиях. Но пока все это, с точки зрения Ивана, походило на дешевый спектакль. Для тех, кто в этом участвовал, дело обстояло вполне серьезно... Но для себя он не видел ни в ком достойного соперника.

Иван резко повернулся к Крестному:

- Зачем ты меня сюда привез?

Смех Крестного гулко разнесся по помещению бассейна, отразившись от стен. Услышав смех, Второй оглянулся, ища глазами Крестного, и это был последний его взгляд. Он тут же получил от Десятого удар по ногам и упал на спину. Подняться ему Десятый уже не дал...

- Заскучал ты все-таки, Ванюша, - смеясь, сказал Крестный и сделал знак рукой, чтобы выходила последняя пара - Шестой и Восьмой. - Потерпи, сынок! Крестный оборвал смех. - Сейчас мы здесь закончим и пойдем ужинать. И я все тебе объясню...

Закончили они минут через десять, когда Шестому наконец удалось обмануть Восьмого. Шестой сделал вид, что споткнулся и упал на спину. Иван ясно видел, что он притворяется, но Восьмой, обрадовавшись подарку судьбы, не обратил внимания на напряженную позу опасно сгруппировавшегося Шестого. И подошел слишком близко, уверенный, что нанесет сейчас последний удар, который решит исход поединка... Он тут же получил мощный удар ногой в пах, от которого согнулся пополам и лишился на секунду способности вести бой. За полсекунды Шестой успел встать на ноги, еще через полсекунды он уже висел у Восьмого за спиной и обхватывал руками его голову... Резкий рывок - и все было кончено.

Крестный подождал, когда Шестой выберется наверх, встал и окинул взглядом забрызганный кровью кафель и пять трупов, валявшихся в лужах крови на дне бассейна. Он как будто собирался что-то сказать, но только усмехнулся и промолчал.

Иван закурил свой любимый "Винстон". Вид крови и чужой смерти мало его волновал.

- Пойдем, Ваня, перекусим. - Крестный взял его под руку и повел к выходу. - Надеюсь, аппетит я тебе не испортил?

Иван покачал головой:

- Глупо все это, Крестный. Столько времени, столько сил ты тратишь на то, чтобы дать возможность пятерым жеребцам загрызть пятерых меринов...

- Ты даже не знаешь, насколько ты не прав, Ваня. - Крестный тяжело вздохнул. - Их ведь никто не заставлял лезть сегодня в бассейн. Они добровольцы. Год прожили вместе. Тренировались, ели и отдыхали вместе... На заданиях защищали друг друга от чужого свинца, если этого требовала ситуация...

Крестный сделал паузу, давая Ивану время прочувствовать значение своих слов. Однако у Ивана его слова никаких чувств не вызвали.

- А сегодня ни один не отказался от поединка... Кому-то из них пришлось убить сегодня своего друга, можешь быть в этом уверен.

При этих словах Крестного что-то едва забрезжило у Ивана в памяти... Лагерь спецподготовки... Первые месяцы в Чечне... "Друг - это мертвый человек, который лежит с тобой рядом и убить которого ты уже не можешь, - подумал Иван. - Почему Крестный говорит, что эти, в бассейне, были друзьями? Ведь они были живы... Друг - это тот, кто смотрит на тебя с той стороны, со стороны смерти... Оттуда смотрят еще многие, но все они молчат, а друг может рассказать, что там, за чертой..."

Иван пожал плечами.

Крестный досадливо вздохнул. "Похоже, для Ивана это и впрямь только театр, - подумал он. - Этим его не проймешь".

Крестный уже около года пытался разными способами воздействовать на Ивана, но все его попытки оказывались неудачными.

Как управлять человеком, у которого есть душа, Крестный знал. Он умел убивать душу и даже любил это делать, считая, что душа для дела - вредна... Доберись до души человека - и он в твоих руках!.. Но как управлять Гладиатором, оставалось для Крестного загадкой. И оттого он испытывал к Ивану противоречивые чувства: и уважал его, и ненавидел, и любил, и боялся одновременно.

- И все же, Ваня, - упорствовал Крестный, - если они согласились, то, значит, поняли что-то. И теперь я этим пятерым доверяю больше, чем вчера доверял всем десяти...

- Ты меня утомил, Крестный, - покачал головой Иван, - давай ближе к делу.

- Вечно вы, молодежь, спешите. Я старик, и потому нетороплив. Садись, Ваня, бери шашлык, ешь и слушай меня, старика...

Они сели за полусгнивший деревянный стол в какой-то беседке, где уже лежали приготовленные шампуры с мясом, стояли кувшин с красным вином и высокие бокалы тонкого стекла. В нескольких метрах от беседки горел костер, возле которого возился с шампурами медведеобразный глухонемой из арбатского ресторана Крестного.

- Ты прав, Ваня, - сказал Крестный, - не для того я тебя сюда привез, чтобы показывать, как молодые бараны рогами сшибаются. Что тебе до этого? Мертвых баранов ты, что ли, не видел?

Крестный налил себе и Ивану по половине бокала красного вина, кивнул бери, мол, - и сам подцепил длинный шампур. Провел носом вдоль капающего жиром мяса, вдыхая аромат:

- Ах, как пахнет! В таком виде баранина аппетитнее и нравится мне гораздо больше, чем в неразделанном, как там, в бассейне.

Крестный посмотрел на Ивана и, поймав его удивленный взгляд, рассмеялся.

- Да нет, шучу, шучу, что ты. - Он шутовски замахал на Ивана руками. - Это настоящие бараны, они при жизни блеяли, вот тебе крест... - Он перекрестился. - Эдак ты меня заподозришь, что я вместо вина тебе крови налил. Что ты, сынок, еда - это праздник, не порть его глупыми подозрениями...

Иван поднял свой бокал, попробовал, что в нем: оказалось, вполне приличная "Хванчкара". Он стащил зубами крайний кусок с самодельного шампура из стальной проволоки и откинулся на спинку скамейки, стараясь не капать на себя жиром... Он уже понял, что Крестный никак не решится начать какой-то разговор - важный, давно, видимо, задуманный, но почему-то трудный для него. "Что ж ты ломаешься, как целка, - думал Иван. - Неужто боишься меня?"

- Крестный, может, мне раком встать, чтоб ты решился наконец? Или ноги пошире раздвинуть, чтобы не боялся, что у тебя не получится?

- Фу, какой ты грубый, Ваня. Зачем ты так со стариком? Нам же, старикам, знаешь, надо не столько трахнуть, сколько поговорить об этом. - Он вздохнул. Ну, коли ты настаиваешь, можно и поторопиться. Сегодня ты видел только одну из моих групп. У меня их много. Есть и элита, так сказать, высшая лига. Человек сорок отличных парней. Те, кто дрались сегодня, - Крестный поморщился, - самые слабые. И главное, среди них нет лидера. Я, правда, ставил на этого, из первой пары, на Пятого. Но, как видишь, ошибся. Хороший парень, соображал быстро... Но он же мне всю Россию осеменит!..

Крестный хихикнул, но тут же взял себя в руки и вновь заговорил серьезно:

- ...Да и потом, над ним смеяться будут. Не удержится он в лидерах, свои же шлепнут. Не потерпят они извращенца над собой. Договорятся, например, Шестой с Десятым и грохнут его за милую душу! С лидерами у нас вообще проблема. Что в нашем общем большом государстве, что в моем маленьком...

- Давай ближе к телу, - перебил уже слегка раздраженный старческой болтовней Иван. - Или правильнее будет сказать - к трупу?

- А вот тут ты, Ваня, ошибаешься, и сильно. О трупах мы пока разговаривать не будем. Рано. Попозже - заказ будет. Очень интересный. И очень сложный. Потому и надо вначале прикинуть - силенок хватит ли? Чтобы не обосраться потом, как сегодня эти пятеро, в бассейне. Им-то простительно, а нам с тобой было бы стыдно. Не правда ли, Ваня?..

Иван промолчал. Он постепенно заинтересовался разговором. Сквозь шелуху бессмысленных слов начала проступать суть.

- ...Так вот, о лидерах. Сорок человек - хорошая группа. В том случае, конечно, если эти люди подготовлены мной, а во главе их стоишь ты. Такой отряд многое может сделать, очень многое. Тогда группе никакой заказ отдать не страшно... А ведь можно подготовить и еще сорок. И еще. Но есть проблема. Она касается человека, который захочет стать в подобной группе лидером. Я хочу, чтобы лидером у них стал ты, Ваня. Я не спрашиваю тебя, хочешь ли ты этого. Ты, Ваня, должен будешь поверить мне на слово, когда я скажу тебе - надо! Поверишь?

Внимательно слушавший Иван кивнул.

Обрадованный его покладистостью Крестный воодушевился и энергично продолжил:

- Ну вот, ты же видишь, что я прав! Тогда послушайся меня еще в одном. Эти люди никогда тебя заочно, так просто не признают, будь ты хоть трижды Иваном Марьевым и четырежды Гладиатором. Они поверят в тебя, только увидев твою силу и почувствовав смерть, которую ты посеешь рядом с ними. Ты должен завоевать их авторитет. Для этого нужно убить десятерых из них. Чтобы они убедились: ты один сильнее всего отряда...

- Ты что же - хочешь пустить меня в бассейн одного против десятерых своих головорезов? Пусти. Можешь даже вооружить их какими-нибудь вилами или мотыгами. Если, конечно, тебе своих головорезов не жалко...

- Ну что ты, Ваня, как ты мог подумать... Нет, конечно. Игра, в которую мы с тобой сыграем, будет называться "догонялки". Вот так, по-детски. Потому что проста, как та самая детская игра: все убегают, один догоняет. У нас наоборот: один убегает, а все догоняют...

Крестный внимательно посмотрел на Ивана.

- Убегать будешь ты, Ваня. А мои, как ты выразился, головорезы догонять. Догонят - убьют.

Крестный тут же спохватился и поправился:

- Конечно, конечно, может быть, и ты их убьешь. Но их сорок, а ты один. И кроме того, если всех ликвидируешь, кем потом командовать будешь? Это же твои будущие солдаты...

Крестный помолчал, ожидая реакции Ивана.

Но тот ничего не отвечал.

- Ты, Ваня, подумай. Я ведь с ножом к горлу не пристаю. Хочешь соглашайся, не хочешь - откажись, слова не скажу...

Вот так. Крестный расставил свои ориентиры. Направо пойдешь - коня потеряешь... и так далее. Иван подумал, что Крестный загнал его в своеобразную ловушку. Отказаться?.. Нет, отказаться он не мог.

Наплевать, что подумают Крестный, его мальчики, кто угодно... Мнение других людей давно не волновало Ивана. Он никогда не реагировал ни на насмешки, ни на восхищение. Люди слишком многого не понимают, чтобы разобраться в мотивах его поступков и делать какие-то выводы...

Собственное мнение было гораздо существеннее для него. Причем, не в том обычном смысле, за которым, как правило, скрываются все те же мнения о человеке других людей, только уже воспринятые и переработанные в личные ценностные установки и нравственные ориентиры...

У Ивана сложилась принципиально иная система ценностей. В ней, например, не было места понятию трусости. Человек испытывает страх в ситуациях, когда ему грозит боль или смерть. Ни того ни другого Иван не боялся. После Чечни, ранения, плена и рабства болевой порог был у него настолько высоким, что граничил с полной нечувствительностью. А смерть... Смерть была не страшна, более того, желанна.

Иван не ощущал страха вообще, но обладал гипертрофированным чувством опасности. Он мог идти ей навстречу, уходить от нее или как бы совершенно игнорировать опасность и при этом не давать себе никаких оценочных характеристик.

Разве способность, например, учащать или задерживать дыхание влияет хоть как-то на самооценку человека? Разве его физиологические свойства могут быть оценены с нравственной точки зрения? Их можно оценить только с точки зрения их роли в процессе выживания, в ситуации выбора между жизнью и смертью.

Жизни Иван не доверял: жизнь неустойчива, ненадежна и преходяща. Абсолютна и вечна только смерть. Смерть - хозяйка жизней людей и хозяйка жизни в целом. Мнение Ивана о самом себе было только проекцией предполагаемого мнения о нем Госпожи Смерти...

Отказ от предложения Крестного означал попытку уклониться от близости со смертью, то есть, по существу, неуважение к смерти со стороны Ивана. Обречь себя на мучения человека, потерявшего уверенность в себе, не имеющего четкого представления ни о себе, ни о мире, ни о своем месте в нем, - вот что такое для Ивана отказаться!

Но близость смерти действовала на него опьяняюще. Фактически Крестный предложил Ивану уйти в запой. Иван же в своем отношении к Госпоже Смерти стоял ближе не к "алкоголикам" или "пьяницам", а скорее к "гурманам", ценящим тонкий вкус точно дозированной смерти...

Поразмышляв с минуту, он сделал выбор и, не глядя на Крестного, коротко кивнул, уверенный, что тот все еще внимательно смотрит на него.

Крестный обрадованно засмеялся, начал потирать руки, хлопнул Ивана по плечу и тут же показал, что ни хрена в Иване не понимает, заявив:

- Молоток, Ваня! Я знал, что ты не струсишь, не испугаешься...

Ивану сразу стало скучно слушать его болтовню, и он перебил:

- Заткнись, психолог... Давай подробности.

- Даю, Ваня, даю-даю-даю, - засуетился Крестный. - Только сначала ты давай-ка покушай - Бог знает, когда теперь придется-то. Да и придется ли?

Иван промолчал. Похоже, Крестный специально старался вывести его из равновесия. Да и не задевало его это карканье Крестного.

Поесть и вправду не мешало бы. Проголодавшийся Иван основательно принялся за шашлык, запивая ароматное мясо терпким грузинским вином.

А Крестный начал наконец излагать те подробности и детали, которые имели в этой игре определяющее значение...

Иван уже догадался, что Крестный много треплется, потому что боится, и за словами, за ерничанием пытается скрыть свой страх. Он по-прежнему не понимал Ивана, и страх происходил именно от этого непонимания. Вот только раньше он страшился самого Ивана, а теперь вынужден бояться еще и за него.

- Пошел ты со своим трепом, Крестный, - миролюбиво буркнул Иван. - Что ты меня в могилу живьем суешь? Ты давай плотнее, плотнее. И поконкретнее, старый болтун, поменьше пустых слов.

- Золотой ты человек, Ваня. Как тебя трудно обидеть! Другой давно бы мне мозги вышиб... Ну да ладно. Пушечку ты, значит, мне отдаешь... Чтобы не было соблазнов устроить разборку прямо здесь, на месте!..

Вместо ответа Иван достал свой ТТ и бросил на колени к Крестному.

- Играем по всей Москве, - продолжал Крестный. - В течение недели. Сегодня понедельник. В следующий понедельник к полуночи все мои "охотники" возвращаются на базу и мы проводим разбор... Если ты к тому времени еще жив приходишь тоже, и с этого момента они уже не только мои, но и твои мальчики, Ваня... Игра может закончиться раньше - как только ты принесешь мне личное оружие семерых "охотников". Пистолеты у них помечены: последние цифры серийного номера - от единицы до сорока... Или если они привезут мне твой труп...

Крестный помолчал, смущенно глядя в сторону, и каким-то виноватым тоном продолжил:

- Мне неловко это тебе говорить, но я вынужден, таковы правила... Ты, Ваня, имеешь возможность спрятаться, отсидеться неделю и тем самым сохранить свою жизнь. В следующий вторник, начиная с ноля часов, тебя никто из моих пальцем не тронет. Иначе я им сам головы поотрываю. Но... - Крестный вздохнул. - Прости, Ваня, я все же скажу: в этом случае ты будешь мне уже неинтересен... И еще давай договоримся вот о чем: если незадачливые "охотники" тебя в Москве не находят, ты сам выходишь на контакт. Как? Придумаешь что-нибудь. Я в твои способности верю. Условие мое таково - согласись, оно разумно! - если в течение суток никто из "охотников" не убит - ты проиграл... Должен тебе сказать, что кроме "охотников" в игре участвуют "загонщики". Сколько их, ты знать не должен. Они не имеют оружия, не имеют никаких опознавательных знаков, не имеют права тебя убить. Но они будут постоянно следить за тобой и сообщать о тебе "охотникам". Ты можешь их убивать, если хочешь и если сумеешь обнаружить. Только, смотри, не перебей половину Москвы под эту марку, а то Министерство обороны бросит против тебя регулярные войска...

Крестный взял кувшин с вином, налил по бокалу себе и Ивану. Поболтав остатками в кувшине, он неожиданно выплеснул их Ивану на грудь. По светло-серой рубашке Ивана расплылось темно-красное пятно...

- Так надо, Ваня! - На всякий случай Крестный предостерегающе поднял руку. - Это всего лишь ритуал. Так у нас принято. Это знак моим головорезам, что время пошло.

Иван взглянул на часы: двадцать три пятьдесят пять.

- Иди, Ваня, - вздохнул Крестный. - У тебя есть полчаса. А пять минут это мой подарок тебе, Ваня. В половине первого "охотники" пойдут по твоему следу. Все, Ваня. Иди.

Иван не тронулся с места. Он не привык к подаркам и предпочел отказаться от лишних пяти минут. До полночи он сидел с бокалом "Хванчкары" в руке и наблюдал, как на медном в свете костра лице Крестного пляшут блики огня...

В полночь Иван встал и пешком направился в сторону шоссе - мимо толпящихся у костра "охотников", мимо бассейна с трупами, мимо импровизированной автостоянки, на которой собралось десятка два иномарок, готовых через полчаса ринуться по его следам...

Глава 5

В понедельник поздним утром оперативники группы майора Коробова изнывали от жары в Измайловском парке, прогуливаясь, сидя и лежа на обочине аллеи Большого круга и на живописных полянках вдоль нее. По понедельникам в парке практически отсутствовала публика, что значительно облегчало задачу опергруппы.

Коробов поджидал делегацию из Балашихи: Старшину, качавшего там права уже больше года, и трех приближенных к нему лиц. Прозвище "Старшина" балашихинский лидер получил вовсе не благодаря фамилии, как это часто бывает, а исключительно из-за внешности. Фамилия у него была вполне обыкновенная Копубняк, зато внешность впечатляющая: фигура квадратная, голос - громкий и властный, кулаки - пудовые, а мысли - незамысловатые и в силу этого короткие... Словом, типичный старшина, договориться с которым не было никакой возможности. Старшинские имидж и поведение оказались решающим фактором, определившим судьбу лидера, а вместе с ней и судьбы его клевретов. Аналитики предложили его ликвидировать. Никитин предложение утвердил. Коробов вынужден был ввести в действие заранее подготовленный план ликвидации Старшины.

Но одно дело - сочинять план, а совсем другое - осуществлять на деле "предоперационное привыкание к месту проведения ликвидации"... Оперативники Коробова на солнце разомлели, мозги их от жары поплыли, движения стали вялыми и замедленными. Оперотряд на глазах терял боевую форму. Это Коробова раздражало, он нервничал, тем более что сам был во всем этом виноват.

Коробов назначил встречу Старшине от имени некой мифической группировки "кремлевской", претендующей якобы на установление своих порядков в самом центре Москвы и ведущей теперь переговоры с окраинными московскими группами о переделе сфер влияния.

Выступить от имени "кремлевской" группировки - это придумал Никитин, когда аналитики сообщили ему, что, на их взгляд, необходимо поменять не менее восьмидесяти процентов лидеров группировок, контролирующих Москву, а Коробов доложил, что за основу плана в каждой из операций взята типовая ситуация вызов объекта ликвидации на встречу с подставным лицом.

"Твоими мозгами хорошо водку закусывать" - так оценил работу Коробова Никитин, но с должности руководителя "Белой стрелы" почему-то не снял, хотя Коробов был к этому уже готов. Вместо этого Никитин набросал на листочке обобщенную легенду об этой самой воображаемой центральной группировке, что он великолепно умел делать.

Детали Коробов разработал самостоятельно: выбрал на роль подсадных лиц оперативников подходящей комплекции, проследил, чтобы они постриглись под ежик и переоделись в спортивные костюмы фирмы "Адидас", выдал им оружие... Словом, все сделал, как надо, как учили... Однако Никитин, заявившись собственной персоной на базу "Белой стрелы", все переделал по-своему: накачанных ребят с короткими стрижками послал в патруль, выбрал новых - худых и длинноволосых, одел их в пиджаки, белые рубашки и галстуки, оружия не разрешил брать с собой вообще никакого.

Серега Коробов на него даже обиделся и до сих пор от невысказанной обиды чувствовал себя, как перегретый водяной котел с засорившимся клапаном...

Знакомый трехсотый "мерседес" с балашихинским Старшиной появился на углу аллеи Большого круга и аллеи Пролетарского входа неожиданно, за десять минут до назначенного срока, и совсем с другого направления, не со стороны шоссе Энтузиастов, как было договорено со Старшиной, а от Круглого пруда. Машина неслась то по пешеходным дорожкам, то по газонам, ломая кусты и круша скамейки.

У Коробова глаза полезли на лоб. Что за херня такая? Что ж они делают, суки? Сейчас же менты сюда слетятся, как воронье! Весь план ликвидации идет к черту - они ж всех живьем похватают!

"Мерседес" выскочил на перекресток аллей, зацепив левым крылом "девятку" с никитинскими подсадными, и газанул дальше в сторону шоссе Энтузиастов...

Коробов растерялся. Он ясно увидел, что за рулем машины сидит Старшина, лицо его в крови, на сиденье рядом с ним уткнулся в лобовое стекло обладатель мощного бритого затылка. Старшина и не взглянул в сторону тех, на встречу с кем ехал - словно их там и не было...

Не успел Коробов толком прийти в себя, как новое явление поразило его не меньше прежнего. Он даже рот приоткрыл, увидев, как по колее, проложенной "мерседесом", одна за другой продрались через кусты две "ауди" и один "форд" и, мелькнув перед носом парализованного от изумления Коробова, устремились к шоссе...

- Коробов, блядина, ты язык в жопу, что ли, засунул? - услышал он голос Никитина, доносящийся из рации. - Где Старшина? Почему молчишь?

- Товарищ полковник, - еле выговорил в ответ Коробов. - У меня тут хрен поймешь, что творится...

- Где Старшина?

- Он едет по шоссе Энтузиастов...

- Куда едет? В Москву?

- Я не знаю...

- Уволю, сука! В дворники пойдешь...

- Он ранен...

- Что ты сказал? Вы его упустили?!

- Это не мы, товарищ полковник. Он мимо нас не глядя пролетел.

- А вы и рты пораскрывали?!

- Никитин, за Старшиной погоня!

- Какая погоня? Ты же не знаешь, мать твою, в какую сторону он едет!

- Это не мы, Никитин. Три иномарки - "форд" и две "ауди".

- Что же ты стоишь, со мной языком треплешь, сука? Догони, выясни!

Коробов рванулся к машине.

- Давай, догоняй их! - завопил он шоферу.

- Ты бы еще поближе к вечеру их собрался догонять, - буркнул тот себе под нос и с места включил третью скорость.

Они помчались к шоссе. Но там, естественно, давно уже и след простыл не только Старшины на "мерседесе", но и гнавшихся за ним иномарок... Вылетев на перекресток, Коробов заорал водителю: "Стой!" - выскочил из машины и начал приставать с расспросами к лоточникам, торговавшим у станции метро "Шоссе Энтузиастов". Кто-то видел "мерседес", выехавший из Измайловского парка с большой скоростью, кто-то обратил внимание на "ауди", а вот "форда" никто не заметил. Одни утверждали, что "мерседес" направился к Московской кольцевой дороге, другие - что тот уехал в сторону центра...

Коробов чувствовал себя как тот голодный осел, который оказался точно посередине между двумя одинаковыми копнами сена и не в силах был сделать выбор. Осел, как известно, умер от голода. Неизвестно, что ожидало бы Сергея Коробова, но тут вовремя подключился Никитин и в своей весьма экспрессивной манере быстро вывел того из ступора:

- ...Ищи, куда они делись! Они где-то там, в твоем районе. Гаишники на кольцевой говорят, что белый "мерседес" с окровавленным водителем мимо них не проскакивал. Прошла одна "ауди", они ее остановили, обыскали, но не нашли ничего подозрительного и вынуждены были отпустить. На площади Рогожской заставы их тоже не было. Ищи, Коробов! Мне надо знать, кто нам дорогу перешел...

...Лишь к вечеру Коробову удалось разыскать следы "мерседеса", затем саму машину, а вскоре и Старшину. Он доложил об этом Никитину. Шел уже второй час ночи, но Никитин немедленно собрал совещание в малом составе: Коробов, аналитик Герасимов и сам Никитин.

- Что там у тебя, докладывай, - хмуро обратился он к Коробову. Не нравилось ему это дурацкое происшествие. Очень не нравилось.

- Нам удалось установить, что на Старшину было совершено нападение как раз в то время, когда он ехал на встречу с нами. Неизвестный обманом или силой, точно установить не удалось, заставил Старшину остановиться на повороте с шоссе Энтузиастов на главную аллею Измайловского парка. По его приказу трое из находившихся в "мерседесе", включая Старшину, вылезли из машины, четвертый пытался вытащить пистолет, но был застрелен на месте. Два помощника Старшины пытались бежать и были убиты неизвестным. Стреляет он исключительно метко... В тот момент, - продолжал Коробов, - когда Старшина, как приказал неизвестный, стоял, положив руки на капот машины и широко расставив ноги, джип, подъехавший на большой скорости, свернул на главную аллею. Неизвестный, как утверждают свидетели, выстрелами от бедра, пробил колесо джипу и голову водителя. Джип врезался в дерево и загорелся. Выскочившего из него человека неизвестный также застрелил. Он забрал оружие убитого, заставил Старшину сесть за руль "мерседеса", а сам нырнул на заднее сиденье. Машина на большой скорости направилась в глубь парка, а через одну-две минуты вслед за ней, свернув с шоссе, устремились три иномарки - те самые, которые мы тоже видели. По сообщению очевидца - местного алкоголика, собиравшего ландыши для продажи, неизвестный особых примет не имеет, роста и телосложения среднего, черты лица правильные, стрижка короткая...

- Ты не можешь побыстрее рассказывать, Коробов? - перебил Никитин. - Не такой уж ты подвиг совершил, разыскав убитого, причем вовсе не тобой, Старшину!

- Можно и быстрее, - невозмутимо согласился Коробов. Сейчас он чувствовал себя уверенно: задание было выполнено, а там пусть Никитин ворчит себе сколько угодно. - ...Из свидетелей, наблюдавших "мерседес" со Старшиной у станции метро "Шоссе Энтузиастов", правы оказались те, кто утверждали: белый "мерседес" направлялся к центру. Его действительно видели чуть дальше по шоссе на перекрестке шоссе с Электродной улицей, а также у станции метро "Авиамоторная". "Мерседес" следовал в прежнем направлении. Однако на площади Рогожской заставы он зафиксирован не был. Это заставило нас прочесать довольно большой район, включая все прилегающие к шоссе Энтузиастов улицы...

Коробов посмотрел на Никитина. Тот сидел сморщившись, как от зубной боли, и махал ему рукой - мол, побыстрее!

Коробов вздохнул и продолжал:

- В районе Рогожского кладбища, на улице Войтовича, нами был наконец обнаружен разыскиваемый "мерседес", однако совершенно пустой. На сиденье водителя обнаружены следы крови. Розыски пассажиров машины были продолжены. Примерно через час от работников ближайшей железнодорожной станции "Москва-Товарная" поступил сигнал, что на рабочих путях обнаружен труп человека со следами применения огнестрельного оружия. Прибыв на место, мы идентифицировали найденный труп - это оказался Копубняк, он же Старшина, лидер балашихинской группировки... У меня все. - Коробов многозначительно поглядел на Никитина с Герасимовым.

Нехорошо сверкая глазами, Никитин поднялся из-за стола. Сказать он ничего не мог, только тяжело дышал и смотрел в упор на Коробова.

- Все у тебя? - наконец спросил он очень тихо, но, по-видимому, изо всех сил сдерживаясь. - Это все, что ты успел сделать за день? А где тот человек, что убил Старшину? Где хотя бы какие-то следы его? Где описание внешности? Какой-то пидор вмешивается в тщательно продуманную нами операцию, разваливает ее полностью, до основания, выставляет нас полными идиотами и скрывается. А мы разводим руками - "У меня все!". Вот здесь у тебя точно все! - При последних словах Никитин подскочил к Коробову и постучал ему костяшками пальцев по лбу. Звук в ночной тишине получился до странности отчетливый. Коробов побагровел и поднялся со стула. Назревала попытка бунта.

- Товарищ полковник... - начал он.

- Что "товарищ полковник"?! - заорал на него Никитин. - Товарищ генерал, а не товарищ полковник! Сегодня приказ подписан. Утром погоны поменяю... Так что ты хотел сказать, Коробов? - уже спокойнее переспросил Никитин.

- Ничего, товарищ генерал. - Смутившийся Коробов опять уселся на свое место. - Поздравляю, - пробормотал он себе под нос.

- Спасибо, Коробов, - ответил Никитин. - Жаль, не могу ответить вам тем же... за вашу службу.

- Ну хватит, в самом деле! - вступил в разговор Герасимов. - Ну что вы, блядь, сцепились! Выясняете, кто умный из вас, кто дурак? И так ясно, что дураки вы оба, а умный - я. Потому что молчу и думаю: что, почему и зачем... А вы холки друг другу дерете...

- Ну так скажи, раз ты такой умник, - тут же переключился на него Никитин, - что все это значит. Что за идиот устроил сегодня катание в Измайловском парке?

- Кто это все устроил, я, конечно, сказать не могу. Информации у меня не хватает. Но один вывод уже сделал. Хотя тебе с твоим-то умом давно пора самому до этого додуматься... А не орать на подчиненных...

- Какой вывод? Говори! Что ты передо мной выламываешься?

- А вот такой! - повысил голос Герасимов. - Пока мы не установим, кто помешал нашей операции, весь твой план перестройки нашей работы с криминалитетом следует свернуть. Мы сейчас ничего не знаем. Именно - кто сел нам на хвост? Что у него на уме? Ты уверен, что это не люди из Управления охраны президента? Что это не один из нелегальных спецотрядов его личной охраны?..

Никитин поскреб пальцами давно небритый подбородок.

- Ты прав. Все может быть. Вот положеньице, блядь! - Он в сердцах хлопнул ладонью по столу.

Коробов слегка подпрыгнул на месте.

- Слушай меня, Коробов. - Никитин говорил теперь не упирая на свое превосходство, просто, по-деловому. - Ты на резкость не обижайся, не первый день меня знаешь. Хватит сопли размазывать, надо делом заниматься. Во что бы то ни стало установи, что это был за человек. Хоть какой-нибудь его след найди, хоть что-то выясни. Иначе мы все как парализованные сидеть будем. Нам только и останется защищать правопорядок...

- Я думаю, надо внимательно изучить сегодняшние сводки происшествий, высказал предложение Герасимов. - Полагаю, дело сегодня не ограничится одним Старшиной. И нам следует по почерку искать возможную связь каждого случая с происшествием в Измайловском парке.

- Вот вдвоем с Коробовым этим и займитесь, - благословил их Никитин. И вышел, хлопнув дверью...

...За полчаса, предоставленные ему Крестным, Иван успел дошагать до шоссе. Он не бежал, зная, что спокойное дыхание гораздо важнее нескольких десятков метров, которые он выиграет, если побежит...

Навстречу ему попались парень с девушкой. "Неужели уже и "загонщиков" пустили следить за мной, - подумал Иван. - Так ведь еще рано. Еще толку никакого..."

- Шоссе далеко, молодежь? - спросил у них Иван, хотя не был уверен, что оно вообще есть где-нибудь поблизости.

- Километра полтора, - ответил парень, - прямо по дороге.

Иван слегка прибавил шагу. По его расчетам, когда он дойдет до шоссе, у него должно остаться еще минут пять до начала погони...

На шоссе ему повезло. Как только он выбрался на полотно дороги, вдали показались приближающиеся огни автомобильных фар. Иван посмотрел на часы: ровно половина первого. Машина вот-вот должна поравняться с ним. Выбора не оставалось - машину нужно было так или иначе останавливать. Он встал прямо на дороге.

Иван, конечно, не мог рассчитывать на то, что обычный, так сказать, средний российский водитель в ночное время остановится, увидев на дороге человека с залитой кровью грудью. А винное пятно в свете фар ни за что другое принять было нельзя. Но он предполагал, что, по всей вероятности, нервы у водителя не выдержат, он сбросит скорость и попытается объехать Ивана. Тогда появится шанс запрыгнуть на машину и захватить ее...

Поэтому Иван был несколько удивлен, когда машина, марки которой он не смог разобрать из-за ослепляющего света фар, начала уже издалека тормозить, скрипя шинами по асфальту, и остановилась метрах в пяти перед ним.

Иван стоял с поднятой рукой, решив действовать по обстоятельствам. Слышно было, как открылась дверца. Темный силуэт обозначился рядом с машиной.

- Эй ты, чего стоишь, - услышал Иван. - Подойди сюда.

Иван хотел было уже и в самом деле подойти, но его остановила следующая фраза вышедшего из машины:

- Товарищ лейтенант, да он весь в крови!

Иван тут же скорректировал свои действия: начал медленно оседать на шоссе, вполне натурально изображая обморок. И даже весьма эффектно стукнулся головой об асфальт...

Он не без оснований полагал, что подбежавшие к нему люди могли быть только милиционерами... Водитель оказался рядом чуть раньше и начал шлепать Ивана ладонью по щекам, надеясь, вероятно, таким образом привести его в сознание. Иван услышал приближающиеся шаги второго милиционера, которого первый назвал лейтенантом, и внутренне собрался: теперь пора!

Он открыл глаза и внимательно посмотрел на безусое мальчишеское лицо сержанта-водителя. На лице милиционера отразилась искренняя радость от того, что похлопывания по щекам дали свой эффект.

- Очнулся, товарищ лейте...

Договорить ему Иван не дал. Ладонями обеих рук он резко ударил пацана по ушам. Сержант как сидел на корточках перед Иваном, так и продолжал сидеть, но схватился руками за голову и закричал от боли. Лейтенант был еще в трех шагах от Ивана. И это было плохо, потому что он успел достать из кобуры свой пистолет... Иван видел, как рука лейтенанта с пистолетом поднимается на линию выстрела. Через секунду это движение закончится и начнется следующее - нажатие пальцем на спуск. Секунды Ивану хватило, чтобы приподняться с асфальта и, схватив сержанта за форменную куртку, закрыться от выстрела его телом. Не ожидавший этого лейтенант не успел среагировать и дважды выстрелил в спину сержанта. Одна пуля прошла тому сквозь шею, чиркнув вскользь и по голове Ивана, а вторая засела в грудной клетке. Сержант скончался почти мгновенно.

Лейтенант растерянно опустил пистолет. Не каждый день приходилось ему, подмосковному милиционеру-лейтенанту, убивать своих водителей-сержантов. Эта растерянность его и погубила. Иван толкнул тело убитого сержанта, сбив лейтенанта с ног, одним прыжком настиг милиционера и в следующее мгновение привычным движением переломал ему шейные позвонки...

"Премьера прошла удачно! - подумал Иван. - Однако надо торопиться, иначе я дождусь всей "охотничьей своры"". Он побежал к машине. Трупы милиционеров остались на дороге. "Все равно первыми на них наткнутся "охотники" Крестного. Если захотят - сами уберут", - решил Иван.

Машина оказалась "Жигулями" шестой модели. Не заглушенный сержантом мотор работал на холостых оборотах. Иван прыгнул за руль и рванул с места. Куда - он пока не мог сказать с уверенностью. Предположительно - в сторону Москвы.

Справа на ответвлении дороги он заметил мелькание фар. Иван понял, что это "охотники" и, прибавив газу, выключил фары. При лунном свете дорогу видно было не очень хорошо, но Иван успевал замечать небольшие повороты и незначительные спуски и подъемы, хотя и мчался со скоростью под сто километров.

Его осенила идея, как можно хотя бы приблизительно сориентироваться в своем местоположении относительно Москвы. Он пошарил над лобовым стеклом и нашел заткнутый за противосолнечный козырек путевой лист. Включив освещение в салоне и сбросив скорость, Иван прочитал на оттиске печати: "Балашихинский районный отдел внутренних дел". И еле разобрал в соответствующей графе чернильные каракули: "Балашиха-Москва-Балашиха"...

Все стало ясно. Он ехал в Москву со стороны Балашихи. На милицейской машине.

...Пост ГАИ перед кольцевой дорогой Иван миновал на редкость спокойно. А он готовился, подъезжая к посту, к погоне, выстрелам и тому подобному - ведь он вел милицейскую машину, будучи одет в гражданскую одежду, да еще залитую "жидкостью, напоминающей кровь", как пишут в милицейских протоколах. Вместе с тем ему все равно было, от кого уходить - от "охотников" или от гаишников.

Однако гаишники оказались страшно заняты. Они зацепили какого-то "купца" КамАЗ-длинномер, набитый товаром, и теперь трясли водителя, доказывая ему, что он чего-то там нарушил, и намекая на то, на что всегда намекают гаишники в таких ситуациях. И никому из них просто дела не было до коллег из райотдела, следующих по своим делам в столицу. Иван почувствовал себя даже несколько разочарованным. "Скучно с вами, ребята", - буркнул Иван себе под нос, миновав пост.

Но в Москве следовало быть осторожнее. Прежде всего - переодеться и избавиться от милицейской машины. А вот пистолет лейтенанта пригодится. Неделю им Иван попользуется, а потом выбросит...

...Чем дальше, тем все больше игра, придуманная Крестным, казалась Ивану просто забавой, не стоящей внимания ерундой - по сравнению с реальными событиями тех месяцев, когда его группа уходила от чеченской погони по горам, не имея возможности ни отдохнуть, ни просто расслабиться...

Добравшись до первой достаточно широкой аллеи Измайловского лесопарка, Иван миновал ее, проехав чуть дальше, съехал на обочину и вылез из машины. "Охотники" наверняка уже нашли трупы милиционеров на дороге и обязательно обратят внимание на милицейскую машину. Может быть, и обстреляют ее сразу же...

Иван пешком прошел метров пятьдесят назад по шоссе и залег в кустах у обочины. Начинало светать. Машины изредка проносились мимо, но это были не те машины. "Видно "охотники" сначала в Балашиху рванули", - подумал Иван.

Вскоре совсем рассвело и Иван уже начал сомневаться, не ошибся ли он в своих ожиданиях. Но вот на шоссе показались пять иномарок, идущих на небольшой скорости. Сидящие в них люди внимательно посматривали по сторонам. "Они", понял Иван.

Иномарки проехали мимо того места, откуда наблюдал за ними Иван, и остановились у брошенной им милицейской машины. Иван приготовился. Минуту все было спокойно. Потом хлопнули дверцы, несколько человек направились к ментовским "Жигулям".

Расстояние от Ивана до ближайшего автомобиля было метров тридцать. Заметив, что в машинах осталось по одному человеку, Иван выскочил из своего укрытия и помчался что было сил к ближайшей. В запасе у него секунд пять пока его заметят, пока поймут, что это их "заяц", пока откроют пальбу... Последние метры придется бежать под пулями, ну что ж, это ему не впервой... На шестой секунде он упал ничком на обочину шоссе, но перед самым падением на бегу сделал два выстрела: в водителя машины, до которой он добежал (он сидел спиной к Ивану и, естественно, не успел его увидеть и отреагировать), и в одного из тех, кто стоял рядом с милицейской машиной, - тот первым заметил Ивана и поднял пистолет...

Иван тут же вновь вскочил на ноги, не прицеливаясь, сделал еще два выстрела - нужно было интенсивным обстрелом мешать "охотникам" вести прицельный огонь...

Он был уже рядом с машиной. Едва Иван дернул дверцу на себя, в лобовом стекле появилась неровная дыра, и оно все пошло трещинами. Иван не стал выбрасывать мертвого водителя из машины - сел прямо на него, чтобы не терять времени... Доехав задним ходом до поворота на присмотренную заранее аллею парка, он свернул направо и на въезде в Измайловский парк освободился наконец от мертвого водителя, перетащив его на сиденье справа...

Как Иван и предполагал, его наглость ошеломила "охотников". "Заяц" оказался зубастым. Они, конечно, могли себе это заранее представить, но одно дело - представлять, а совсем другое - убедиться на практике, насколько укусы его болезненны... В общем, в Измайловский парк он въехал один, без сопровождения. "Охотники" преследовать его сразу не решились. Наверное, подсчитывали потери.

Машина с разбитым стеклом Ивану была не нужна. Он спокойно доехал на ней до Лебедянского пруда, остановился. Не глуша мотор, снял с убитого джинсовую куртку, стащил с себя залитую вином рубашку и переоделся. Затем вышел из машины и направил ее на первой скорости в воду с мертвым водителем в салоне. В кармане куртки водителя он обнаружил пистолет с последней цифрой серийного номера "двадцать восемь"...

...Иван шел по аллее, греясь под лучами утреннего солнца. Игра с "охотниками" начинала ему нравиться, хотя оставалась для него пока только игрой. Источники опасности были хоть и многочисленны, но четко определены. Действовать повнимательнее, не влезать в безвыходные ситуации - что еще нужно? Он уже знал, как победить в этой игре...

Иван хорошо себе представлял, что сейчас творится в головах "охотников"... Он сам был таким, как они, когда проходил обучение в лагере спецподготовки: большое самомнение, совсем немного профессиональных навыков, достаточно наплевательское отношение к смерти, большие, но еще неразвитые способности, умение неплохо, но без должной уверенности стрелять, хладнокровие, когда убиваешь пассивную жертву, и неизбежные мысли о собственной смерти, когда жертва сопротивляется... "А впрочем, почему я так высокомерен по отношению к этим начинающим убийцам? - подумал Иван. - Ведь вышел же из меня толк. Правда, моим главным учителем стала Чечня". Это после Чечни он сделался тем Иваном, каким был сейчас, и получил прозвище "Гладиатор"... Ну что же, эта дорога никому не заказана!..

Дойдя до главной аллеи Измайловского парка, Иван повернул налево, к шоссе Энтузиастов. Ясно, что "охотники" от него не отстанут: они сейчас стоят где-то на шоссе и обдумывают, как им догнать строптивого "зайца"... У выезда на шоссе Иван устроился под деревом и стал дожидаться "охотников". Степень опасности, которая в настощий момент исходила от них, Ивана уже не удовлетворяла. Он хотел более азартной игры. "А если притвориться спящим? - думал он. - Захотят они взять меня живым или пристрелят сразу, чтобы не испытывать судьбу?" Молодой спецназовец Иван непременно захотел бы взять такого "зайца" живьем. Ведь это было бы свидетельством его высокой квалификации! Иван, прошедший Чечню, спокойно пристрелил бы придурка, совершенно не испытывая соблазна поиграть со смертью...

Иван сидел в парке неподалеку от шоссе и ждал, сам не зная чего. Людей в парке практически не было, не в ком было подозревать ни "охотников", ни даже "загонщиков". Копошился, правда, невдалеке от него какой-то непонятный человечек - траву какую-то рвал или грибы искал, но Ивану, собственно, было на него наплевать. Краем глаза он за человечком наблюдал: на случай, если тот окажется "охотником" и неожиданно выхватит пистолет... А если это один из "загонщиков", так и черт с ним. Иван сам хотел сейчас быть обнаруженным. Он не тот "заяц", что отсиживается в кустах...

Разомлев на солнышке, Иван почувствовал, что порядком устал, и его впервые посетила мысль - а как и где он будет спать в течение недели? До него понемногу стал доходить истинный смысл игры, придуманной Крестным...

Дело вовсе не в "охотниках" как таковых. Каждого из них Иван самого легко подстрелит, как того пресловутого зайца. Дело в том, что их очень много, этих "охотников". Подстрелив одного, двух, трех, хоть десяток, ты все равно не избавляешься от опасности и должен продолжать игру. Ты не имеешь возможности отдохнуть. Вот в чем суть игры: не в том, чтобы продемонстрировать свое умение убивать, а в необходимости иметь сверхчеловеческую выносливость, обладать способностью выжить, непрерывно убивая...

То, во что он с подачи Крестного ввязался, уже не казалось Ивану развлечением. Любое, самое сложное задание, которое ему приходилось ранее выполнять, было, по сути, гораздо легче нынешней роли "зайца"... Иван представил себе московскую улицу - с тысячами лиц, тысячами глаз, тысячами спешащих и толкающихся людей - и почувствовал, как в нем закипает злость: то ли на Крестного, который ему это предложил, то ли на самого себя за то, что подрядился в этом участвовать...

В следующие десять минут Иван убедился в точности своего анализа и понял, что в течение ближайшей недели будет находиться в очень неприятной ситуации... Он, Иван, в силу своих особых способностей теперь в каждом повстречавшемся ему человеке обречен видеть "охотника" или, как минимум, "загонщика"... "Крестный, сука, извращенец!.." - мысленно выругался Иван.

В этот момент с шоссе Энтузиастов на главную аллею Измайловского парка свернул белый "мерседес" с четырьмя мужчинами. Иван воспринял их как "охотников" без малейших колебаний (что и требовалось доказать!). Он спрятался за деревом и стал наблюдать за их дальнейшими действиями, поскольку сам не имел пока никакого плана.

"Мерс" остановился прямо напротив Ивана, и трое мужчин вылезли из машины.

- Ну вас на хер с вашим пивом, - выругался один из них, плотный и коренастый, очевидно, в адрес своих спутников - двух тощих субъектов с совершенно тупыми, агрессивными лицами. Оружия в руках ни у кого из них не было.

Иван вышел из-за дерева.

- Руки, - спокойно сказал он.

- Ты чо, мужик? - изумленно уставился на него коренастый крепыш. - Мы поссать.

- Ру-ки, - по слогам настойчиво повторил Иван. - Иначе стреляю.

Коренастый повернулся к машине и положил руки на крышу "мерседеса". Он оказался единственным сговорчивым из всех, наверное, был самым умным.

Четвертый, до этого неподвижно сидевший в машине, неожиданно активизировался: попытался высунуть из окошка руку с пистолетом. Иван, не целясь, выстрелил и попал ему в висок.

Двое тощих, перепуганные столь точным выстрелом Ивана, ломанулись в разные стороны. Иван, практически не глядя, лишь уловив это движение боковым зрением, дважды выстрелил. Оба упали, уткнувшись лицом в землю. Иван не сомневался, что они мертвы.

- Мужик, мы поссать. Ты чо? - бормотал крепыш, держа руки на крыше "мерседеса".

Иван не представлял, что делать дальше. Не с крепышом, конечно, с ним все ясно, его-то он просто убьет. Как ехать в город, если в каждом человеке подозревать "охотника"? Всю Москву ведь не перестреляешь! А выстрелы получаются сами собой, вот как сейчас - бессознательно, почти автоматически...

В этот момент с шоссе на главную аллею Измайловского парка на большой скорости влетел джип. И Иван машинально совершил еще одно бессознательное движение, вернее несколько движений: не вскидывая пистолета, от бедра, он выстрелил по машине, пробив джипу колесо, и по водителю, через переднее стекло, попав тому в голову.

Джип на большой скорости сразу унесло с дороги на обочину и дальше в парк. Он пару раз вильнул - видно, тело мертвого водителя давило на руль - и буквально через несколько метров врезался в дерево. От удара машина мгновенно загорелась. Левая задняя дверца открылась, из машины выскочил какой-то человек и рванулся к Ивану. Иван пулей остановил его стремительный бег. Одежда на убитом тлела и дымилась. Иван вырвал у него из руки пистолет с последней цифрой "двадцать" в серийном номере.

Добраться до горящих в машине мертвецов, чтобы проверить, нет ли у них номерных пистолетов, было невозможно. "Да и хрен с ними! - решил Иван. - Еще таскать их с собой! До понедельника времени много..."

В этой группе преследователей, как помнил Иван, было пять машин. Значит, осталось четыре. Расслабляться нельзя, сейчас появятся и остальные... Крепыш, стоящий у "мерседеса", в это время сделал какое-то движение, Иван даже не разобрал - угрожающее или нет, может быть, просто пот рукой вытер или сопли. Но среагировал мгновенно: рукоятка его пистолета врезалась сбоку в лоб крепышу. Тот от удара развернулся лицом к Ивану и сполз на землю рядом с машиной.

- В машину! - заорал на него Иван. - Быстро!

Повторять не пришлось. Парень вскочил на ноги и юркнул в машину, на место водителя. Иван сел сзади. И вовремя. На шоссе показались три иномарки. Они притормаживали с явным намерением свернуть в парк...

- Гони! - приказал Иван. - На полную.

"Мерседес" рванул по главной аллее в глубь Измайловского парка. Труп на сиденье застреленного Иваном парня рядом с водителем качнулся назад, а затем завалился вперед и уперся головой в переднее стекло. "Мерседес" быстро набрал скорость. Иван, неплохо ориентирующийся в Измайловском парке, заметил, что слева мелькнул поворот на Елагинский проспект. Он посмотрел назад. Иномарки не отставали, хотя и не приближались на расстояние выстрела. Происшествие с джипом, видно, вновь охладило охотничий пыл его преследователей.

- На дорогу смотри, - приказал Иван крепышу, заметив, что тот искоса поглядывает на него. - Парк хорошо знаешь?

- Мой район, - тихо ответил крепыш.

- Тогда сам дорогу выбирай, - приказал Иван. - Вернемся обратно, на шоссе.

Крепыш-водитель гнал, не сворачивая, до Московского проспекта, там резко крутанул влево, через минуту пролетел Майскую аллею и еще через пару минут вылетел на Народный проспект, едва не сбив ларек на углу перекрестка.

- Ты, блядь, ездить не умеешь?! - прикрикнул на водителя Иван. Ему вовсе не хотелось застрять где-нибудь, чтобы висящие на хвосте иномарки спокойно расстреляли его из нескольких стволов.

- Вижу плохо, - буркнул водитель.

Тут Иван обратил внимание на то, что лицо крепыша залито кровью. Кровь натекла на глаза и уже подсыхала, образуя корку, мешающую смотреть.

- Протри глаза, сопляк, - разрешил ему Иван, поняв, что тот боится сделать лишнее движение, опасаясь опять получить по морде...

Они выехали к аллее Большого круга. Ивану показалось, что крепыш бросил на него быстрый взгляд. Сомнения родились в его голове. Что-то слишком поспешно он свернул: кто-то ждет его там, куда он везет Ивана...

- А ну стой! - крикнул ему Иван. - Давай прямо.

- Куда прямо-то? - заупрямился водитель.

Иван сзади выстрелил в приборную панель и разнес спидометр.

- Я сказал - прямо! - повторил он.

"Мерседес" влетел в пешеходную зону и помчался, уже не разбирая дороги, через пешеходные дорожки и газоны, ломая кусты и круша скамейки... Иномарки с "охотниками" следовали на порядочном расстоянии. Как показалось Ивану, они пребывали в некоторой растерянности. По крайней мере, никаких активных действий не предпринимали...

Машина продралась через кусты на очередной перекресток аллей. Что-то Ивану здесь не понравилось: обстановка была какая-то неестественная. Почему-то поблизости торчали "Жигули" девятой модели. Что они делают в пустынном парке? Крепыш зачем-то направил "мерседес" в сторону этой машины и даже зацепил ее левым крылом... "Вот сучонок, - подумал Иван. - Наколоть меня хочешь? Похоже, тебя тут ждали..."

- Вперед! - приказал он. - И на полную, с ветерком.

Машина рванула по пустынной аллее Пролетарского входа в сторону шоссе Энтузиастов. Оглянувшись посмотреть, как там иномарки, Иван с удивлением отметил, что парни, сидевшие в "девятке", даже не вылезли из машины после того, как левое крыло "мерседеса" продрало им боковые дверцы... Но больше всего озадачивало то, что откуда-то сбоку к "девятке" подбежал уже знакомый Ивану человек с рацией в руке. В нем Иван узнал того самого ментовского пидора, который стрелял в него во дворе дома Лещинского и в которого он тоже стрелял, но промазал.

- Вперед! - заорал Иван еще громче, хотя водитель и так гнал на полной скорости, еле вписываясь в повороты аллеи.

"Никитин, - всплыла в голове Ивана фамилия, которую называл в разговоре с ним Крестный. - Это его человек. Крестный сказал: "Он сам тебя найдет". Откуда он взялся?.."

- Ну теперь, паскуда, мы с тобой поговорим! - последняя фраза относилась уже к водителю-крепышу, вцепившемуся в руль...

"Мерседес" выскочил на шоссе Энтузиастов. Здесь было оживленное движение, и Иван приказал сбавить скорость, не желая привлекать лишнего внимания. Тем более что от иномарок они, похоже, оторвались или, по крайней мере, ушли из зоны видимости.

- В центр, - крикнул Иван, и "мерседес" влился в поток машин, следующих в сторону Рогожской заставы. Они проехали под железнодорожным мостом, затем пересекли еще две ветки... Справа мелькнула станция метро "Авиамоторная"... Еще одна железнодорожная ветка...

- Налево, - скомандовал Иван, внимательно следящий за дорогой. -К кладбищу.

Водитель послушно свернул с шоссе. А что ему еще оставалось? "Ему вообще уже осталось мало чего", - подумал Иван.

У кладбищенской ограды он приказал остановиться, вышел из машины, открыл дверцу и вытащил водителя за шиворот из-за руля.

- Пошли, - коротко сказал он.

Ивану этот район Москвы не был знаком, но он представлял себе, что по прямой от кладбища, если стоять к нему спиной, должна быть станция "Москва-Товарная". А саму станцию он изучил хорошо...

...Именно там он проводил одну из ликвидаций. Крестный как-то попросил его похитить видного деятеля московского криминального мира, предпринявшего что-то против него, Крестного. Иван в подробности чужих взаимоотношений обычно не вникал. Так вот: того деятеля Иван привез на "Товарную", а там уже Крестный сам с ним разговаривал. Но, видно, они тогда так ни о чем и не договорились. Потому что чуть позже Ивану было сказано:

- Заткни его, Ваня. Он слишком воняет.

А теперь Иван сам вел туда же еще одного деятеля, чтобы прояснить ситуацию: откуда у них на пути возник сегодня человек из никитинской своры...

Иван не ошибся в выборе направления. Минут через десять они наткнулись на железнодорожные пути, а дальше сориентироваться было уже не сложно. Ивану удалось отыскать даже то самое место, где он осуществлял ликвидацию: оно удобно было тем, что находилось в закоулке между какими-то пакгаузами. Почти все свободное пространство занимали вагоны, это скрадывало звуки и затрудняло обзор.

Увидев приоткрытую дверь в одном из товарных вагонов, Иван остановился.

- Лезь, - приказал он крепышу.

Тот затравленно оглянулся, но повиновался, поскольку после всего произошедшего боялся Ивана до ужаса. Иван нырнул вслед за ним.

- Итак, сейчас ты мне расскажешь все, что знаешь о людях, которые ждали тебя в Измайловском парке. Если мне покажется, что ты врешь... Повторяю: если мне только покажется! - ты умрешь.

Иван поставил его у торцевой стены вагона лицом к себе, а сам встал напротив на расстоянии удара.

- Меня не ждал никто, - неуверенно пролепетал крепыш.

Иван тут же ударом пистолета сломал ему нос. Незадачливый водитель упал на колени, закрыв лицо руками.

- Ты все же решил умереть? - спросил Иван, слегка наклонившись к нему. Кто были эти люди в "девятке"?

- Я не знаю их, - дрожащим голосом, совершенно не вязавшимся с его крепкой борцовской фигурой пролепетал парень. - Какая-то центральная группировка. Они вызвали нас на переговоры. Я не видел никого из них раньше. Мы хотели только пощупать их, посмотреть, кто они... Я ничего о них не знаю...

- А сам ты кто? - спросил Иван, сообразивший, что речь идет о каких-то преступных группировках, договаривавшихся между собой. Но откуда же тогда, черт возьми, там взялся Никитин со своими людьми?..

- Из Балашихи я, - ответил парень. - Старшиной кличут...

- Салага ты, а не старшина, - отрезал Иван. - У них менты на хвосте, а ты перся к ним, как к маме родной.

Старшина с недоверием поглядел на Ивана.

- Думаешь, на понт тебя беру? Думай как хочешь. Только ты мне сейчас скажешь, зачем пер прямо к ментам... Меня испугался? Или ты у них в агентуре? И меня к ним вез, а?

Старшина молчал, плохо понимая, о чем идет речь.

- Почему вы вообще около меня остановились? Ты со своими засранцами?

- Да мы поссать... - пробормотал парень, трогая пальцами то, что осталось от его носа. - Пива напились...

- Ты мне только в мозги не ссы, - ответил Иван. - "Поссать"!.. Трое уже поссали, сейчас и ты обоссышься.

Старшина, до сих пор еще не терявший надежды, что его отпустят живым, напрягся. Иван хорошо видел, что он вот-вот бросится на него. Потому что других вариантов спасти свою жизнь у него не оставалось. Так полагал Старшина. Он, конечно, не мог знать, что у него нет ни единого шанса. Иван сознательно провоцировал крепыша. Потому что убивать дрожащую тварь ему было невыносимо скучно, даже рука не поднималась, но не от жалости, а, скорее, от лени. И он ждал, когда тот проявит хоть какое-нибудь подобие агрессии...

Иван даже нарочно сделал вид, что отвернулся от Старшины, не упуская тем не менее того из поля зрения. Он даже дал возможность Старшине толкнуть себя и ждал, когда же тот нападет на него, ну хоть за горло схватит, что ли... Надеяться убежать мог только совсем уж пацан: чтобы освободиться, требовалось убить Ивана. Другого пути не было.

Но Старшина, с силой толкнув Ивана, бросился к двери. Тот даже не упал, поскольку ждал этого толчка и был готов к нему. Преодолевая раздражение и скуку, он всадил пулю беглецу в затылок. Старшина выпал из вагона.

...Иван шагал по путям, размышляя над тем, как странно складывалась ситуация. От "охотников" он оторвался, последнего из них убил совсем недавно значит, в запасе у него почти сутки. Их можно провести спокойно, никого не убивая. И Крестный при этом не сочтет его проигравшим. Так много свободного времени Ивану и не нужно, но поразмышлять в спокойной обстановке не мешает.

Откуда, к примеру, взялся Никитин? Это была загадка, над которой Ивану предстояло поломать голову.

Могло ли это быть случайностью? Могло. Влез же Иван совершенно случайно в ту операцию Крестного у гостиницы "Украина"! Тогда Иван взял на себя чужую роль и расстрелял объект ликвидации... Мог он напороться еще раз? В принципе мог...

...Иван решил избегать пока многолюдных мест Москвы: они требовали особой концентрации внимания. В тихих окраинных районах он чувствовал себя гораздо спокойнее. Любого человека здесь можно было увидеть метров за пятьдесят, а то и за все сто, и заблаговременно, до выхода на позицию возможного выстрела, определить - стоит его опасаться или нет.

Однако, размышляя, Иван машинально двигался какими-то переулками и не следил за направлением движения. К тому же внимание его было ослаблено ощущением, что опасность в настоящий момент отсутствует. И вдруг, повернув за очередной угол, он оказался на большой и шумной улице с интенсивным автомобильным движением... Внезапно возникшее ощущение, что вот сейчас раздастся направленный в него выстрел, как будто раскололо окружающий мир на тысячу осколков: опасность таилась в каждой проезжавшей машине, в каждом проходящем мимо человеке, в каждой подворотне, даже в каждом случайно брошенном на него взгляде.

Он мгновенно напрягся, отогнав все ненужные в данную минуту мысли. И уже автоматически отслеживал сложную ситуацию, вновь видел каждое лицо, попадавшее в поле его зрения, приоткрытое окно каждой машины, пролетавшей мимо, регистрировал каждое движение проходящих мимо людей, не вписывающееся в общую схему...

Вывод был неутешительный: теперь ему надо так же, как от "охотников", шарахаться от ментов... А ведь еще сегодня утром они не вызывали опасений!

Иван поймал себя на том, что озирается по сторонам, как затравленный зверь. Это было хуже всего, потому что привлекало внимание окружающих. Иван почти бегом заскочил в какой-то магазин.

Напряжение сразу ослабло. Два десятка покупателей, пять продавцов - вот, собственно, и все, за чем нужно было теперь следить. Внимательно осмотрев зал, Иван не обнаружил ничего подозрительного. Обычный магазин. От ярких бутылок, упаковок, коробок, пачек рябило в глазах. Между стеллажей с товарами бродили покупатели с металлическими корзинами. Иван взял корзину и прошел в зал. "Надо что-то купить, - подумал он, - чтобы не привлекать внимание других..."

Он побродил минут пять вдоль стеллажей, бросил в корзину бутылку пива и пакетик чипсов и понял, что пора уходить. Если задержится дольше, то привлечет внимание персонала. А что предпримет этот персонал дальше, предположить трудно. Может вызвать ментов, а может устроить силами собственной охраны... Реальной опасности для Ивана это не представляло, но главным врагом сейчас был шум. Его Иван боялся больше всего.

Он пошарил по карманам джинсовой куртки и с отвращением вытащил на свет сотню долларов десятками. Рублей не было. "Еще один повод для лишнего внимания к моей особе..." - подумал Иван. Конечно, тысячи москвичей ежеминутно пытаются расплатиться долларами, но Иван хотел бы сейчас принадлежать к тем жителям столицы, которые долларов не имеют.

- Девушка, можно зелеными? - обратился Иван к продавщице, стоявшей за кассой у выхода.

Та мельком оглянулась и кивнула. Полезла в сумочку, достала свои деньги, отсчитала стоимость Ивановых чипсов и пива. Иван протянул ей десятку.

- По четыре... - то ли спросила, то ли проинформировала она.

Даже в этой экстремальной ситуации Иван не мог не удивиться.

- По четыре? - переспросил он.

- По шесть - в обменном пункте, - отрезала продавщица, отсчитывая ему сдачу рублями.

"Да хоть по два, только давай быстрее!" - думал он про себя. За ним уже выстроилась очередь, что заставляло его чувствовать себя актером на сцене...

Бутылке пива нашлось применение тут же, едва Иван покинул магазин... Улица сразу навалилась на него множеством впечатлений - зрительных и слуховых. Услышав визг тормозов и звук открываемой дверцы автомобиля, он резко обернулся и увидел остановившийся у тротуара "опель" и вылезающего из него молодого мужчину, поразительно напоминавшего внешностью и повадкой тех "охотников", которых ему показал Крестный на "базе отдыха"... "Охотник!" - мелькнуло в голове у Ивана. Откуда он мог здесь взяться и как вычислил "зайца", рассужать было некогда. Иван взмахнул бутылкой и обрушил ее на голову вылезшего из "опеля" мужчины... Не дожидаясь, пока тот упадет, Иван выхватил пистолет и дважды выстрелил: сначала в голову мужчины, а затем в окно автомобиля, не разглядев даже, сидит ли там кто-либо, автоматически целясь туда, где предположительно могла находиться голова пассажира, если бы он сидел рядом с водителем...

...Уже сворачивая за ближайший угол, Иван понял, что это был не "охотник". Просто мужчина, которому понадобилось что-то срочно купить в магазине. На свое несчастье он затормозил прямо за спиной у Ивана. Его смерть была случайна и бессмысленна.

Ивану стало плохо, словно он предал кого-то, нарушил какую-то заповедь, не выполнил обязательства. "Я не могу убивать всех подряд только потому, что они попадаются мне под горячую руку, - мучительно искал выход из этой патовой ситуации Иван. - Так я из профессионала превращусь в маньяка..." Иван припомнил шуточку Крестного: "Смотри, Иван, не перестреляй пол-Москвы!" Но ему было совсем не смешно. Крестный, по сути дела, придумал своего рода пытку: выдержишь - ты профессионал высшего класса, а не выдержишь, сломаешься станешь либо трупом (с помощью "загонщиков" и "охотников"), либо маньяком.

Был уже вечер вторника, первого дня игры. Предстояло пройти еще через шесть дней испытаний - и не стать ни трупом, ни маньяком...

Иван блуждал всю ночь по пятачку Москвы, ограниченному Рогожской заставой, в районе которой его наверняка поджидают если не "охотники", то люди Никитина, станцией "Москва-Товарная", где на путях наверняка уже обнаружен труп Старшины и менты разыскивают убийцу, и многолюдной улицей, как он позже сообразил, Нижегородской, выходить на которую он теперь просто опасался во избежание непредсказуемых последствий... Иван и там основательно наследил, оставив после себя труп. Может быть, и не один: кто знает, что там с пассажиром машины стало после его выстрела!

Оставался один путь - к центру Москвы. Ему очень не хотелось двигаться в этом направлении. Там было гораздо больше людных улиц. "Охотник" мог подойти незаметно почти вплотную... Но главное, на многолюдной улице еще нужно было научиться существовать. Научиться вливаться в ее течение, маскироваться так, чтобы чувствовать себя капелькой в людском потоке. Научиться следить за всей массой людей одновременно, не пытаясь регистрировать движение каждой части этого целого...

Двигаться к центру было необходимо. Это все же лучше, чем кружить на одном и том же пятачке, пугая редких ночных прохожих и рискуя нарваться на милицейский патруль.

Где-то под утро Иван принял решение пробираться сначала к Таганской площади, а потом и дальше в Замоскворечье. Замоскворечье он, по крайней мере, хорошо знал. Помнил пустынные полянские и ордынские улочки и проезды. Они казались ему сейчас такими спокойными и привлекательными...

На рассвете он заставил себя выйти на Садовое кольцо, на улицу Земляной вал. По пути ему встречались лишь редкие прохожие. Иван присел на скамеечку на остановке троллейбуса. Через полчаса к нему подсела какая-то старушка, вида самого простецкого, по-видимому, из тех, что живут торговлей на маленьких рынках у станций метро или сбором пустых бутылок. Иван не почувствовал при ее приближении никакой опасности.

- Эй, парень! - бесцеремонно толкнула она его в плечо. - Ты куда едешь-то? Куда тя несет?

Иван не глядя оттолкнул ее руку.

- Нет, парень, ты не прав! - заявила бабка. Она, как стало ясно, была сильно пьяна. - Нет, ты скажи, на хрена тебе куда-то ехать, если тут, рядом, все есть. Тебе же некуда ехать-то, мужик! Не-е-ку-да!

Она погрозила Ивану пальцем и вновь схватила его за плечо.

- Пойдем со мной! - по-пьяному убежденно и деловито заявила она. - Нет! Не думай. Себя я не предлагаю...

Бабка кокетливо покрутила толстым безобразным задом.

- ...У меня там все есть. Все найдем. Были б деньги. У тебя есть деньги? А, парень?..

Иван не знал, как от нее отделаться, и пребывал в некоторой растерянности. Свернуть ей шею было проще простого. Без всякого шума. Но Ивану не хотелось этого делать! Он хотел одного - спокойно сидеть и ждать троллейбуса. Если бы это спокойствие никем не нарушалось, он готов был просидеть так сутки.

- ...Ты чо, глухой, да? - продолжала приставать бабка. - Деньги у тебя есть? Есть?

Иван сунул руку в карман, достал несколько бумажек, сунул их бабке. Та удовлетворенно мотнула головой, сделала шаг от остановки, посмотрела на бумажки, потом на Ивана и спросила:

- Ты чокнутый?

Иван промолчал.

- Тогда давай еще! - заявила старуха, не дождавшись ответа.

Иван встал. Бабку как ветром сдуло.

Подошел троллейбус. Иван с удовлетворением отметил, что в салоне всего человек пять пассажиров...

"Чертова бабка, - думал Иван, проезжая Таганскую площадь. - Ведь червяк же! А почему-то не раздавил ее..." И без того подавленное настроение окончательно испортилось.

Проехали мост через Москву-реку, мост через Водоотводный канал, Павелецкий вокзал... Иван вышел перед Серпуховской площадью. Свернув направо, он углубился в лабиринт Монетчиковых переулков, которые считал, пока не сбился со счета. Через какое-то время набрел на Новокузнецкие переулки, в глубине души чуть ли не обрадовался, что снова выйдет путаница... Но Новокузнецких оказалось всего два, оба длинные и кривые, и это несколько разочаровало его... Иван вышел на Ордынку, а когда добрался до ее конца, к Третьяковке, город уже проснулся.

И тут Иван вспомнил условие Крестного: если за сутки он не убьет никого из "охотников", то проиграл... Иван выматерился. "Сопляк, салага херов, - ругал он самого себя. - Разнюнился, тяжело, видишь ли, ему, убивать не хочется... Крестный с дерьмом смешает, если не удастся выиграть... Ладно Крестный сам-то хорош буду!.." Иван взглянул на часы. "Охотника" из джипа он убил, помнится, часов в десять утра. Значит, у него осталось часа два, не больше, чтобы найти "охотников". Хотя бы одного!

Что делать? Нужна какая-нибудь идея - как срочно разыскать кого-нибудь из них...

"Да!.. Замаскировался с перепугу, - думал Иван. - Так ведь и проиграть недолго". Ему было даже неловко перед самим собой из-за волнений и метаний прошедшей ночи. По-видимому, произошла адаптация в новых условиях или он просто отдохнул наконец... Москва не вызывала уже у Ивана тех опасений и чувства тревоги, которые еще совсем недавно он испытывал со всей остротой.

Похоже, чем-то ему помогла и та бабка, которая вымогала у него деньги на остановке троллейбуса и которую он не захотел убивать. Пережитая злость на нее, нерастраченная энергия раздражения несколько взбодрили его, хотя вспоминалась она Ивану до сих пор как какой-то бред.

...Как же быть с "охотниками"? Рыскать по Москве и искать случайный контакт? Так можно неделю пробегать. Глупо! "Охотников" надо вычислить. Для начала - вспомнить все, что о них известно...

Иван напряг память. Это был процесс, напоминающий сканирование... В сознании мелькали картины всех контактов, которые когда-либо состоялись у него с людьми Крестного... Но ничего существенного для решения данной задачи он не нашел. Единственное, что смог добыть из памяти, - внешние данные некоторых из "охотников"... Стоп! Есть зацепка!..

Приезд в Москву. Первый день. Стрельба у гостиницы "Украина". Вот он запрыгивает в машину к людям Крестного... "Илья! - осенило Ивана. - Того высокого длинноволосого парня звали Илья! Это он впервые при мне произнес имя "Крестный"... Вполне возможно, что он еще жив. Скорее всего, он один из теперешних "охотников". Но даже если его и нет среди них... Он мне что-то говорил перед тем, как я отказался идти с ними... Куда я отказался идти? В ресторан гостиницы "Савой", куда же еще! Конечно. Туда мы и подъехали после того, как довольно долго мотались по Москве... Что он сказал? Что-то насчет портье... Спроси Илью, он сказал. У портье... Да, именно так все и происходило!"

Это уже было кое-что! Не Бог весть какая информация, но попробовать можно. Других вариантов все равно нет!

У Ивана оставалось полтора часа. Он решил действовать нагло, почти в открытую.

Вышел на Большую Ордынку и поймал такси.

- К "Савою", - сказал он водителю. - И побыстрее.

На того это не произвело никакого впечатления. Он тронулся с места не спеша, приноравливаясь к неторопливому движению по Большой Ордынке...

- Овес нынче дорог... - нагло улыбнулся водитель в ответ на недоуменный взгляд Ивана. - Овес да гаишники...

Иван пошарил в кармане и нашел долларов пятьдесят, не считая рублей, полученных в качестве сдачи в магазине. Он бросил деньги рядом с ручкой переключения скоростей. Затем вынул пистолет, на глазах у водителя проверил, сколько осталось патронов, хотя прекрасно помнил это, и сунул его опять в карман.

- Пятьдесят баксов, - сказал он водителю. - Но чтобы через десять минут мы были у "Савоя". Если хочешь заработать еще, подождешь меня минут пять.

- Понял, - отозвался сразу же повеселевший водитель и лихо газанул, вылетая на Большой Москворецкий мост...

До "Савоя" они домчались в одно мгновение.

Иван молча вышел из машины и направился к ресторану. Водитель пусть ждет, а не хочет - обойдемся и без него... Надеяться на чью-то помощь было не в правилах Ивана. Он предпочитал даже в мелочах ни от кого не зависеть и всегда рассчитывал только на себя... Но на всякий случай отметил, что звука отъезжающей машины не было слышно. Значит, вдохновленный долларами, водитель все-таки ждет.

Еще не назвав имени Ильи, Иван уже понял, что с "Савоем" угадал точно. Портье просто застыл на месте, увидев Ивана. Его рука двинулась, а затем остановилась на полпути к карману, в котором, очевидно, лежал пистолет. Это продлило ему жизнь. Ровно на пять секунд, в течение которых Иван внимательно смотрел ему в глаза. В них увидел он запоздалый страх перед неизбежной смертью, бесконечное удивление по поводу наглости Ивана, заявившегося туда, куда он ну никак не должен был приходить... И даже уважение прочитал Иван в этих глазах - уважение к настоящему профессионалу. Иван молча ударил его пальцами в горло. Портье начал оседать на пол, но Иван подхватил его и быстро отволок в какую-то каморку поблизости. Пощупал пульс - отсутствует! Как и следовало ожидать: удар в нервный узел на шее отработан был у Ивана хорошо. Пошарив у портье по карманам, Иван с удовлетворением обнаружил пистолет с последней цифрой серийного номера "двадцать три". Вспомнив об ожидающем водителе такси, взял из кармана убитого и пачку денег...

Свою норму на среду он выполнил. Осталось позаботиться о четверге назначить свидание. Иван вытащил из нагрудного кармана портье авторучку, нашел на его столе чистый листок, пару секунд раздумывал, а затем написал: "Четверг. Казанский вокзал". Записку он сунул портье в рот - так, чтобы клочок ее выглядывал наружу и сразу бросался в глаза при взгляде на убитого.

Иван взглянул на часы. Прошло минуты четыре с того момента, как он здесь, в "Савое", появился. "Даже успеваю на такси", - подумал он... Водитель ожидал его на том же месте.

- К трем вокзалам, - сказал он таксисту, садясь на сиденье рядом с ним. И чем быстрее ты свалишь отсюда, тем будет лучше для нас обоих.

- Понял, - ответил сообразительный шофер, уже выруливая с Лубянской площади на Мясницкую...

Глава 6

Никитин воспаленными глазами уставился на распинавшегося перед ним Серегу Коробова. "Хоть и тупой, - думал генерал Никитин, - а умеет иногда. Умеет. Люблю я таких - тупых и преданных..."

Слушать то, что докладывал Коробов, было одно удовольствие. То, что он говорил, означало большую удачу, такую, какая бывает один раз в десять лет... Удовольствие портило лишь то, что голова Никитина соображала с каждой минутой все хуже - не выспался! С этими ночными совещаниями... А что делать, если сводки поступают после двадцати четырех часов? Хочешь не хочешь, до утра сидишь с Герасимовым, голову ломаешь: нет ли в сводках какой-нибудь зацепки...

Но сегодня можно будет выспаться. Спасибо Коробову! Откопал такой факт, что и голову ломать не надо - и так все ясно.

- Ну вот, Никитин, а ты на него ругался. По лбу ему стучал, - подал голос Герасимов, когда Коробов закончил свой доклад. - А ведь он нас всех выручил. Молодец!..

Герасимов хлопнул руководителя "Белой стрелы" по плечу. Коробов сидел довольный, на лице его бессознательно то и дело появлялась глуповатая улыбка удовлетворения...

- Даже Коробову ясно, - продолжал Герасимов, - что все сообщенные им сведения выстраиваются в одну фактологическую цепочку. Старшину нашли на станции "Москва-Товарная". На Нижегородской улице, совсем недалеко от станции, через несколько часов убит старший матрос торгового флота Самсонов, находившийся в Москве в отпуске. В одно время с ним, опять же неизвестным лицом, застрелена его любовница, сидевшая в машине. Наше внимание два последних убийства привлекли по двум причинам. Близостью к "Москве-Товарной", а стало быть, и к трупу Старшины - раз. Абсолютным отсутствием мотива - два. Самсонов в Москве, как установлено, никого, кроме своей любовницы, не знал, появился в столице только вчера, причин для его устранения какими-либо его недоброжелателями не просматривается никаких. Ограблен он не был, хотя имел при себе крупную сумму денег...

- Очевидцы... - не вытерпел и попытался высказаться Коробов. - Очевидцы...

- Коробов! - с иронией посмотрел на него Герасимов. - Ты уже отблистал, дай и мне посверкать немного. Хотя где уж мне до тебя сегодня...

- Ох, мудозвоны!.. - простонал Никитин. - Геннадий, давай ближе к делу.

- ...Итак, подхожу вплотную к главному, дорогой ты наш товарищ генерал. То, что убийство Старшины и убийство Самсонова с любовницей совершены одним и тем же человеком, не вызывает сомнений. Это подтверждается косвенно показаниями очевидцев, которые описывают внешность стрелявшего в Самсонова очень близко к тем данным, что мы получили от свидетеля происшествия у въезда в Измайловский парк с шоссе Энтузиастов. Но только что я получил и прямое подтверждение... - Герасимов сделал эффектную, как ему показалось, паузу. Эксперты подтвердили, что выстрелы в Старшину и в Самсонова с любовницей сделаны из одного пистолета.

Никитин, однако, никак не отреагировал. Это были скорее доказательства для суда, чем сведения для оперативной работы. В оперативке иной раз достаточно только интуиции, без всяких доказательств...

Герасимов прищурился и продолжил. У него, видно, были припасены еще кое-какие козыри, и он тоже хотел устроить себе небольшой бенефис.

- Далее. Как нам уже доложил наш доблестный командир и начальник над всеми индейскими стрелами (надо сказать, что присутствующие этой шутки Герасимова не оценили), сегодня днем был убит портье ресторанно-гостиничного комплекса "Савой", некто Прошкин. На теле убитого не обнаружено никаких повреждений, которые могли бы стать причиной смерти. Однако это было именно убийство. Свидетельницей его оказалась уборщица, спрятавшаяся за барьерчиком гардероба. Как только убийца скрылся, уборщица вызвала милицию. Во рту портье обнаружена записка, состоящая из трех слов: "Четверг. Казанский вокзал". Ни автор записки, ни ее адресат не установлены. Возможно, что автором записки был убийца. Возможно, но не достоверно. Уборщица хорошо рассмотрела убийцу и показала, как именно был убит портье. Опираясь на ее слова, можно утверждать с высокой степенью достоверности, что убийца применил один из специфических приемов, известный нашим спецназовцам под названием "поцелуй Матильды". Описание внешности, сделанное уборщицей, полностью соответствует данным на фигуранта из Измайловского парка и совпадает с описанием "стрелка" с Нижегородской улицы...

- Фоторобот сделал? - спросил Никитин.

Герасимов молча показал ему фотопортрет, составленный по обобщенным показаниям очевидцев всех трех эпизодов дела.

Никитин целую минуту вглядывался в довольно схематичное изображение человека на рисунке и наконец задумчиво спросил:

- Где я мог видеть эту рожу?

- Во сне она тебе снилась, Никитин, - ответил Герасимов и развернул перед ним какую-то папочку.

- Бля-я... - задохнулся Никитин. - Марьев. Гладиатор. Блядь буду, если не он!

- Не будешь, - хмыкнул Герасимов. - Он это, точно. Вот его фотография из дела. Правда, он здесь значительно моложе. Фотография времен лагеря спецподготовки. Но узнать можно.

- Ну, мужики, - Никитин даже поднялся со стула, не зная, как выразить им свою благодарность, - порадовали. Это дело так нельзя оставить... - И полез в сейф.

Герасимов уже нюхал свой кулак, понимая, что Никитин сейчас достанет бутылку коньяка, и хочешь не хочешь, а грамм двести с ним придется выпить.

- Это же надо - сам в руки идет!.. - бормотал Никитин, разливая "Корвуазье" по граненым стаканам. Он терпеть не мог тонкое стекло. И вообще часто страдал ностальгией по давно прошедшим временам своей молодости. Поэтому, например, в сейфе у него всегда имелась пачка "Примы" для себя, тогда как на столе лежал "Кэмэл" для гостей.

Герасимов уже чувствовал себя именинником, но главный козырь все же приберег напоследок. Уже выпив свой коньяк, затянувшись сигаретой и слегка захмелев, он вальяжно развалился на стуле и сказал:

- Есть еще один сюрприз. Уж не знаю, Бог или черт дернул меня отдать эту записочку, найденную у портье во рту, на графологическую экспертизу. И знаешь, Никитин, что выдал их компьютер?

- Ну, что еще новенького скажешь? - Захмелевший Никитин уже достал вторую бутылку коньяку и наливал себе еще стакан.

- Ее написал Гладиатор. Марьев. Это он назначил кому-то свидание на Казанском вокзале.

- Что? - Никитин уронил бутылку, коньяк потек по полу. - И ты мне уже час мозги канифолишь, зная все это?! Да я же тебя... Актер хренов!

Никитин разом протрезвел, как только окончательно стало ясно, что есть возможность завтра взять Марьева.

- Все, - заявил он. - Оба пошли на хрен. Завтра в шесть - у меня.

Коробов с Герасимовым выскочили из кабинета.

Никитин подобрал с пола бутылку с остатками коньяка, допил ее из горлышка и направился в комнату отдыха, дверь в которую находилась рядом с его столом, но была замаскирована стенными панелями. Но сделав очередной шаг по направлению к ней, Никитин вдруг остановился, словно вспомнив что-то, вернулся к столу, на ощупь нашел стакан, наполненный коньяком, и выпил его...

До кровати в комнате отдыха он добрался с трудом. Упал, не раздеваясь, на постель и еще некоторое время невнятно бормотал.

- Иван... Гладиатор... Иван... Марьев...

Потом он заснул.

Утром Никитин проснулся в пять часов. Несмотря на жестокое похмелье, он тут же схватился за телефон и набрал домашний номер Герасимова. Ждать, когда тот возьмет трубку, пришлось довольно долго.

- Ну ты, умник, - буркнул Никитин в трубку, едва услышал хриплый герасимовский голос. - Вы хоть додумались с Коробовым, что записку он не мне и не тебе оставлял? Кому она была адресована, до того и должна была дойти. Это не ясно, что ли?

- Ясно... Додумались...

- И до чего вы додумались? Это ж сразу делать надо было, на месте...

- Слушай, чего ты меня-то пытаешь, звони Коробову, - попытался возмущаться Герасимов. - Он там рулил...

- Полковник Герасимов! - заорал в трубку Никитин. - Я задаю вам служебный вопрос. Извольте отвечать.

Герасимов запыхтел в трубку, но ответил по форме:

- Докладываю, товарищ генерал. Коробов объяснил уборщице, что содержание записки не составляет никакой тайны и вполне может быть передано подругам и сослуживцам. Через два часа оперативники Коробова выяснили, что содержание записки знают не только все работники "Савоя", но даже продавщицы "Детского мира". При такой плотности распространения информации не думаю, чтобы она могла пройти мимо адресата.

- Ну, смотри, умник, - сказал Никитин. - Молись Богу, чтоб было так. - И бросил трубку.

Герасимов не ошибся в своем предположении, что содержание записки дошло до адресата. Записка у трупа во рту! Всех посвященных так и распирало поделиться информацией с друзьями и знакомыми. Этот голливудский сюжет всколыхнул обыденную повседневность существования местного персонала. Уже через полчаса содержание записки стало известно официантам и горничным, а они сообщили его всем остальным, включая клиентов, находившихся в тот момент в зале.

...На постоянных клиентов, привычно расположившихся за большим, на десять персон, столом, новость произвела ошеломляющее впечатление. Высокий, длинноволосый Илья так сжал свой фужер с шампанским "Асти Мондоро", что раздавил его в руке и порезался. Пока он ходил в туалет обмывать руку, пока официант поливал ее йодом и забинтовывал, за столом царило молчание, все сидели с непроницаемыми лицами.

Каждый думал примерно об одном и том же: "Этот наглый "заяц" становится опасен... Он уже убил пятерых "охотников" и забрал два номерных пистолета..." Тут мысль спотыкалась - вспоминалось, что убит еще и портье, то есть всего ликвидировано шестеро "охотников" и отобрано три пистолета. Тридцать первый, конечно, сам виноват, ведь он был оставлен на своем месте как раз на тот случай, если на ресторан набредет ошалевший "заяц"... Вместо этого он стал жертвой да еще и отдал "зайцу" свой пистолет...

Холодок опасности постепенно начинал подбираться к позвоночникам сидящих за столом "охотников".

Илья, вернувшись с забинтованной рукой и усевшись за стол, молчал минуты три. В течение этих трех минут у всех "охотников", сидящих за столом, вновь возникли схожие мысли: каждый думал о том, нет ли его личной вины в происшедшем... В "Савое" сидела первая десятка, у каждого из них в подчинении была своя маленькая группа из трех человек, которым они отдавали приказы: что делать, где искать "зайца", кому какой объект в Москве брать на себя.

- Кто ставил Тридцать первого на входе? - нарушил наконец молчание Илья.

...Эти люди часто участвовали вместе в сложных и опасных операциях и в ходе них привыкли называть друг друга по номерам. Да и состав их, пусть и не очень быстро, но все же постоянно менялся, и запоминать партнеров по номерам было гораздо удобнее, чем привыкать каждый раз к новому имени...

Девятый, вздохнув, поднял вверх руку.

- С понедельника возьмешь его номер. Если останешься в живых. - Илья обвел взглядом сидящих за столом. - Где мы его ждали? Кто расставлял людей?

Четвертый плеснул себе коньяку, взял рюмку.

- В Одинцово. И на вокзалах, - ответил он на вопрос Ильи. - Вокзалы - это его любимое место. - И, пожав плечами, замолчал.

- Значит сейчас на Казанском кто-то есть? - спросил Илья. - Кого там поставили?

- Восемнадцатого и Двадцать второго. - На вопрос и на этот раз ответил Четвертый. - А что? Они хорошие стрелки...

- Вы еще ничего не поняли, да? - Илья говорил спокойно, но это спокойствие казалось "охотникам" почему-то угрожающим... Спокойствие камня, нависшего над горной дорогой. Спокойствие гор перед обвалом.

- Это не "заяц". - В голосе Ильи появился холод могильного мрамора, как будто он хотел подчеркнуть: этот холод легко мог стать уделом тех, кто сейчас не поймет его до конца. - Это волк, кабан, аллигатор. Это раненый слон. Кто-нибудь из вас видел раненого слона? Завтра на Казанском вокзале увидите. Потому что все мы, сидящие за этим столом, будем завтра там. С шести утра. И до тех пор, пока не явится Иван. Менты скорее всего тоже там будут. Их не замечать. Вы меня поняли? Не ввязываться ни во что. Даже если будут провокации с их стороны. Нам важно взять Ивана. Или убить его. И привезти тело Крестному. Если мы это сделаем, мы раздавим и Крестного. Вы сами выбрали меня своим председателем и поэтому до следующих выборов будете выполнять все мои приказы. Сейчас я отвечаю за судьбу нашего Союза киллеров. Лично. Перед всеми вами и вашими людьми. И поверьте моей интуиции, которая меня никогда не подводила: если мы сейчас не убьем этого чеченского волка и не раздавим его престарелого маразматического хозяина - Крестного, наш Союз никогда не сможет занять в России того места, которого он достоин...

Илья налил себе лимонный "Перье" без газа, выпил и добавил:

- Восемнадцатого и Двадцать второго можете считать покойниками. А Иван скорее всего уже имеет не три, а пять наших пистолетов... У меня все. Завтра в шесть на Казанском. Если не возникнут стандартные варианты, каждый действует автономно. В контакт друг с другом без острой надобности не вступать.

Он поднялся и вышел из зала.

- Х-х, Керенский... - хмыкнул кто-то. Кажется, это был Второй.

...Из "Савоя" Иван направился сразу на Казанский вокзал, чтобы на месте восстановить в памяти всю его обстановку, продумать варианты атак, отходов, обманных ходов, определиться с использованием подручных материалов в качестве прикрытия, выявить мертвые зоны обстрела с наиболее выгодных огневых позиций. Ему важно было увидеть вокзал глазами "охотника".

Кстати, и с водителем пора было расстаться. Как ни удобно было ездить по Москве на машине вместо того, чтобы фланировать по улице, реагируя одновременно на тысячи взглядов... Привыкать к удобствам он не мог себе позволить. Это был закон его жизни: стоит привыкнуть к чему-то удобному, облегчающему твое существование, и тебе конец. Рано или поздно ты не сможешь без этого обходиться и поставишь свою жизнь под угрозу. Причем подставишься по глупости, из-за своей личной слабости. Нельзя привыкать ни к чему - ни к вещам, ни к людям, ни к удобствам. Все, к чему ты привязывашься, так или иначе укорачивает твою жизнь... Поэтому с водителем надо было распрощаться, а чтобы молчал, постараться замазать его в чем-то. Это заставит его держать в дальнейшем рот закрытым. Не убивать же его только за то, что подвез тебя с одного конца Москвы на другой! "Так можно пол-Москвы перестрелять". Фраза эта почему-то застряла в голове Ивана и постепенно становилась чем-то вроде лейтмотива его рассуждений и даже действий...

Комсомольская площадь, или площадь трех вокзалов, как ее предпочитает называть сегодня большинство москвичей, встретила Ивана привычной суетой. Поток машин, двигающийся со стороны Садового кольца по Каланчевке и проспекту Академика Сахарова, уходил по Краснопрудной и Русаковской улицам в Сокольники. На площади из машин высаживались те, кому нужно было покинуть Москву, или те, кто встречал приезжающих в столицу... Иван не принадлежал ни к тем, ни к другим, но его целью тоже была именно площадь трех вокзалов. Его такси подрулило к Казанскому вокзалу со стороны рабочих пакгаузов и камер хранения, в переулочек, зажатый Казанским с одной стороны и веткой с Курского на Рижский - с другой.

Таксист и в мыслях не держал в ближайшее время расставаться со своим клиентом. Не каждый день выпадает удача: за полчаса заработать триста, а потом еще за полчаса - пятьсот. Разве можно упускать такого пассажира? Да пусть он хоть трижды бандит, вымогатель, насильник, грабитель, убийца - какая разница? Он платит деньги, и этого достаточно. Да мы со всей душой, все, что угодно, и с ветерком, и крадучись...

Иван предполагал, что на каждом из московских вокзалов его будут ждать "охотники". Слишком хорошо была известна Крестному его любовь к железнодорожным воротам Москвы, а тот не мог не поделиться информацией со своими "мальчиками"... Иначе бы они его просто не поняли. На Казанском Ивана однозначно поджидали, как и на любом другом вокзале. Но ему хотелось проверить два момента: во-первых, знают ли они его в лицо достаточно хорошо, чтобы начинать атаку, не произведя предварительной идентификации личности; во-вторых, сможет ли он сам уверенно вычислять "охотника" в экстремальных условиях...

С водителем Иван обращался вежливо. Тот ведь никак от него пока не зависел. Иван ничего не приказывал, ничего не требовал - какое, собственно, он имел на это право? Он лишь просил спуститься туда-то, повернуть туда-то, остановиться там-то.

Водитель остановился прямо напротив какой-то забегаловки с шашлыками... Черт его знает, кому пришла в голову мысль поставить шашлычную именно тут, где народ почти и не ходит. Разве что какие-нибудь транзитные пассажиры, шатаясь по площади, набредут на нее случайно и купят пару шашлычков. А так - убыточное дело. Наверное, поэтому шашлычная и была вечно закрыта... Вот в таком месте, куда случайный-то прохожий не забредет, Иван и оставил такси.

Прежде всего он направился в кассу. Предпочитал купить билет - только чтобы поменьше вопросов и свободный доступ в зал ожидания без особых проблем...

...Иван не без оснований полагал, что, прежде чем застрелить, "охотники" попробуют взять его живьем. Откуда им было знать, что после Чечни с Иваном такой номер вообще не проходит. На любую самую неожиданную атаку он успевал среагировать, принять какие-то меры к ее отражению или нейтрализации. А уж после этого сам начинал диктовать условия противоборства. И надо сказать, условия эти никогда не были выгодными для соперников Ивана.

Вокзал был все-таки не улицей с ее ежесекундно меняющейся ситуацией и бесконечным набором персоналий. Вокзальный люд тоже находился в постоянном движении, но оно было во много раз упорядоченнее уличного. По сравнению с быстриной улицы вокзал был стоячим прудом, у каждой обитающей в нем лягушки была своя хорошо известная партия...

...В кассовом зале стоял привычный галдеж цыганок, в ноздри ударил специфический запах застарелого пота, исходящий от пассажиров, застрявших на вокзале больше чем на сутки. А число таких на Казанском было постоянным и составляло примерно половину всех присутствовавших в зале.

...Отпечаток кочевой жизни на лицах настоящих пассажиров не позволял "охотникам", как бы они ни старались, замаскироваться под постоянных или временных обитателей Казанского - под вокзальных кочевников. Что-то неуловимое выдавало их. Может быть, привычка самого тела к комфорту?..

Иван же был кочевником по натуре. Наверное, лишенная постоянства, беспокойная жизнь киллера в чем-то соответствовала самой его природе. Поэтому и чувствовал он себя как дома на этих вокзальных островках-стоянках среди московской суеты. Иногда, правда, и его тянуло отдохнуть на постоянном стойбище, отлежаться в своей "берлоге" на площади Восстания...

По вокзалу нельзя разгуливать с пистолетом "наперевес". Прежде чем выстрелить в Ивана, нужно его вычислить, то есть проявить к нему неприкрытый, целенаправленный интерес. А это означает обнаружить себя. То, что можно сделать на многолюдной улице почти незаметно, на вокзале - практически невозможно. Это все равно что появиться во фраке на пляже.

Одного такого "фрачника" Иван выявил сразу. Тот выбрал позицию, невыгодную во всех отношениях, кроме одного - удобство наблюдения. Он решил, вероятно, что основная проблема - Ивана найти. Поэтому и уселся в кресло, стоящее у главного прохода. Мимо него хоть раз, но должен был пройти каждый, кто попадал на Казанский. А то, что это кресло само по себе торчало на виду, он как-то не сообразил... Это была грубая ошибка.

"Охотник" и Иван встретились глазами сразу же, как только Иван вместе с потоком пассажиров какого-то поезда вынырнул из-за угла. Белобрысый парень с прической ежиком и серьгой в ухе смотрел на Ивана во все глаза с не поддающейся маскировке тревогой. Нелюдимого Марьева не знал в Москве никто, кроме Крестного и его "курсантов". Это был явно один из них. Иван смотрел ему в глаза и кроме тревоги видел в них еще и растерянность. Да и было отчего растеряться. Иван мог фиксировать каждое его движение. Киллер попробовал было сунуть руку в карман, но тут же отказался от этого намерения, и его рука остановилась на полпути в очень неестественном положении, а затем медленно легла опять на колено. Иван держал обе руки в карманах своей джинсовой куртки, без сомнения имея в каждом по пистолету, и успел бы несколько раз продырявить неудачливого киллера прежде, чем тому удалось бы достать свой пистолет.

Киллер понял, что где-то ошибся, но осознал это слишком поздно. Иван уже владел ситуацией и сам диктовал ее развитие. У "охотника" была слабая надежда на напарника, но тот отправился с очередным обходом по другим залам, и раньше чем через пять минут ожидать его появления не приходилось.

Не зная наверняка о присутствии на вокзале еще одного или нескольких "охотников", но предвидя такую возможность, Иван решил действовать спокойно, без шума, но быстро. Он видел, что белобрысый боится рукой пошевелить - очень уж не хочется ему расставаться с жизнью. И потому направился прямо к нему, по пути отслеживая, чтобы тот ни на мгновение не выпадал из пределов видимости, а также чтобы никто не оказался случайно на линии выстрела и не лишил бы его таким образом преимущества над соперником. Поэтому Иван двигался по сложной траектории и несколько метров даже шел в неестественном положении, как-то боком. Но зато он вышел точно на "охотника". Расстояние между ними неумолимо сокращалось...

Наконец Иван подошел вплотную и сел рядом, положив свою ладонь на руку белобрысого парня, лежащую на колене. Со стороны это выглядело как дружеская встреча двух хорошо знакомых людей.

- Малыш, тебе никто не говорил, что ты похож на молодого Мэла Гибсона?..

Иван говорил ровно и спокойно, именно таким тоном, какой и свойствен дружеской беседе. Парень в ответ лишь судорожно вздохнул и сделал глотательное движение. Он не знал, как в такой катастрофической ситуации вести себя с Иваном, боялся сделать что-нибудь не так и тем самым вызвать его раздражение...

- Девушки, например, не говорили? Нет? - Иван чуть наклонился, приблизил свои губы к его уху и немного понизил голос:

- Где твоя пушка?

Парень подбородком указал на свою левую подмышку. Иван приятельски-покровительственным жестом похлопал его по левой стороне груди и действительно обнаружил, что пистолет там, где было указано.

- Жаль, что тебе никто раньше не говорил, что ты похож на Мэла Гибсона, продолжал дружеским тоном трепаться Иван. - Теперь уже, наверное, никто так не скажет. Потому что в настоящий момент ты похож на пацана, который увидел, как отец трахает его мамочку. А еще ты похож на человека, который ждет смерти...

Медленно выговаривая все это, Иван спокойно, без резких движений, но достаточно быстро сунул руку за борт светлого летнего пиджака парня и, вытащив из подмышечной кобуры пистолет, сунул его себе в карман. Может быть, кто-то и успел заметить в его руке оружие, но теперь это не имело значения, потому что задерживаться в зале Иван не собирался.

- Если хочешь остаться в живых, то сейчас пойдешь со мной и будешь вести себя тихо. Тогда, может быть, тебе удастся осуществить свое желание...

Иван обнял паренька за плечи, они одновременно поднялись и вместе пошли к выходу на перрон... Затем свернули направо, в тот глухой проход, в конце которого Иван оставил такси. "Охотник" вел себя в соответствии с поставленным условием. Но Иван обратил внимание на то, что парень незаметно озирается по сторонам, и сделал вывод: "охотник" на вокзале не один...

Таксист и на этот раз терпеливо ожидал пассажира. Последнего это совершенно не удивило, но и особенно не обрадовало. Водитель же заметно повеселел - денежный клиент вернулся! Он даже вышел из машины и услужливо распахнул заднюю дверцу для Ивана и его спутника. Иван надел на парня наручники, взятые у него же из кармана, затолкал его в машину, сам сел рядом с ним, закурил. Любопытствующий таксист пригнулся к рулю и в то же время навострил уши. Прикинулся ветошью - сделал вид, что его нет в машине... "Да хрен с ним, пусть слушает!" - решил Иван.

- Теперь ты будешь быстро и внятно отвечать на мои вопросы...

Тон Ивана изменился вместе с ситуацией. Теперь он говорил сухо и по-деловому четко, вовсе не угрожал, но за короткими, рубленными фразами чувствовалась реальная опасность.

- Первый вопрос: сколько еще "охотников" на вокзале?

- Один, - глухо ответил парень.

- Второй вопрос: кто руководит "охотой"? Крестный?

- Нет, - мотнул головой парень. - Илья. Первый номер.

Только теперь Иван мог оценить по-настоящему всю важность той информации, которую он откопал в своей памяти, - о молодом человеке по имени Илья и о "Савое"...

- Третий вопрос. Твой пистолет с особым номером?

- Да, - кивнул парень. - Восемнадцатый. Из тройки Четвертого.

- Из какой еще сраной тройки? - не понял Иван. - Можешь это считать четвертым вопросом.

- Каждый из тех, кто входит в первую десятку, имеет в подчинении группу из трех человек...

Парень объяснял неохотно, словно делая над собой усилие, по-видимому, ему не хотелось предавать своих. Иван слушал его со всевозрастающим интересом и удивлением.

- ...В каждую тройку входят: один "курсант" из второй десятки, один - из третьей и один - из четвертой. Чтобы уравнять возможности каждой тройки и никому из СК не давать преимущества.

- Что такое СК?

- Союз киллеров.

Парень, видно, все-таки решил сдавать всех подряд, надеясь таким путем спасти свою жизнь, и демонстрировал готовность отвечать на любые вопросы... Иван понял, что ему есть чем поинтересоваться, помимо обстоятельств игры, навязанной ему Крестным. О Союзе киллеров Иван слышал впервые. Эта информация его и заинтересовала, и обеспокоила одновременно...

- Союз - это Крестный? - спросил Иван.

- Союз - это Илья, - ответил белобрысый. - Это первая десятка.

- А Крестного, значит, в расход... - Иван уже не спросил, а просто подумал вслух.

- Крестному осталось жить столько же, сколько тебе. Он умрет в тот же день, что и ты.

Парень, видя, что информация, сообщенная им, озадачила Ивана, чуть приободрился и говорил уже гораздо увереннее...

- Мы уберем его, как только ты будешь убит. Он старик и ни опасности, ни ценности сам по себе не представляет. Крестный приговорен. Точно так же, как и ты.

- И что же дальше? - поинтересовался Иван.

- Дальше мы будем делать то, что нужно нам, а не Крестному... Добиваться своих целей... Выбирать своего председателя, которым сможет стать каждый из нас...

- Каких целей? И почему их нельзя добиться с Крестным?

- С Крестным? - Парень растерялся. - Он старик...

- Ну и что? Вот ты молодой. Но он умрет, по крайней мере, после меня. А ты меня опередишь.

- Илья говорил... - пробормотал парень, но почему-то резко замолчал на середине фразы.

- Что говорил? Ну! - прикрикнул на него Иван.

- Что мы не должны быть бездумными исполнителями... Нам самим следует решать, как работать и за какую цену... Этот старый маразматик считает, что владеет нашими жизнями, как Господь Бог... Мы сами определим, кому жить, а кому умереть...

Парень явно повторял чужие, услышанные им от кого-то фразы, не слишком хорошо понимая, чьи интересы по-настоящему просматриваются за этими, на первый взгляд, складными словами... Он был предназначен на роль обычного "политического мяса", одной из тех песчинок в составе электората, из которых и состоят песочные фундаменты постаментов для политических лидеров...

- Заткнись, - сказал ему Иван. - Это уже и без вас давно решено.

Иван ждал, когда второй "охотник", обеспокоенный исчезновением белобрысого, начнет его искать и метаться по вокзалу, пытаясь разобраться в ситуации. А этот Ивана уже не интересовал. Только он пока не придумал, что делать с ним дальше... Убивать его не было ни желания, ни особой необходимости.

- Меня будут искать... - подал белобрысый голос, в котором чувствовалось напряжение. Он будто намекал на какую-то угрозу.

- Я сказал: заткнись! - вторично оборвал его Иван. - Будет лучше, если я про тебя забуду... - Иван опустил стекло в задней дверце такси и достал пистолет. - Вы никогда ничем не станете. Всегда будете только кучей дерьма. И вам вечно будет засерать мозги какой-нибудь хуеплет вроде Ильи... Вот это, что ли, твой приятель?

Иван показал пистолетом на невысокого плотного парня с квадратными плечами с плащом, перекинутым через правую руку. Он шел в их сторону напряженной походкой. Осторожность настолько ясно выражалась во всех его движениях, что давала противоположный, демаскирующий эффект...

- Смотри, - сказал Иван белобрысому, - так может двигаться только самоубийца. Ты, надо сказать, выглядел не лучше...

Парень с плащом приближался медленно, но шел точно в направлении такси. Он был так увлечен осматриванием закоулков и дверей справа и слева, что обратил внимание на такси только тогда, когда до машины оставалось метров десять. Иван не стал дожидаться, пока он примет какое-либо решение: сразу же выстрелил, попав парню в левую сторону груди. Тот без звука упал замертво. Шофер такси автоматически повернул ключ в замке зажигания.

- Подожди, - остановил его Иван. - Не торопись.

Он не спеша вылез из машины. Ему для решения очередной проблемы требовалось всего двадцать - двадцать пять секунд, а за такое короткое время ничего существенного произойти не может... Когда Иван был уже около лежащего на асфальте парня и разгибал пальцы его правой руки - они сжимали рукоятку пистолета, спрятанного под плащом, - он услышал, как открылась дверца машины. Белобрысый пытался удрать... Иван передумал отпускать его: врагов нельзя щадить, их нельзя прощать и верить им нельзя ни в чем, кроме искренней ненависти и желания убить тебя...

Белобрысый не успел выбраться из машины, он только поставил на асфальт одну ногу. Иван поднял руку убитого "охотника" с пистолетом и нажал на спуск его же пальцем. Раздался выстрел. Пуля попала белобрысому в шею, он захрипел и свалился на заднее сиденье... Иван вытащил наконец пистолет у мертвеца и бросился к машине. Захлопнув на бегу дверцу, открытую белобрысым, он сел рядом с водителем.

- В Сокольники, - приказал он.

Бледный водитель трясущейся рукой включил скорость. Машина вырулила из тупичка, пересекла площадь и помчалась по Краснопрудной.

Иван, перегнувшись через спинку переднего сиденья, проверил карманы белобрысого. Ему нужны были деньги, и он действительно нашел перехваченную резинкой пачку долларов, состоящую из мелких банкнот. Выдернув из пачки примерно треть банкнот и сунув их в карман, Иван бросил остальные на заднее сиденье и сказал дрожавшему от страха водителю:

- Деньги - твои. Избавься от него сам. - Иван кивнул на заднее сиденье. А меня высади у метро...

Минут через десять он уже спускался по эскалатору на станцию метро "Сокольники", предоставив водителю самому решать свои проблемы... В конце концов, тот неплохо сегодня заработал. И с этим не перетрудится.

...Улица вновь кромсала сознание Ивана на части тысячами острых осколков. Впечатления от московской уличной суеты больше всего напоминали ему отражение в разбитом зеркале... Но Иван твердо решил держаться и не впадать в панику. В метро было все же немного спокойнее, хотя и здесь обстановка походила на калейдоскоп. Однако по крайней мере от станции до станции она изменялась мало, и напряжение, владевшее Иваном, ослабевало...

...Водитель такси, долго блуждавший вокруг парка "Сокольники", вырулил наконец на пустынный, заросший кустами перешеек между Оленьими прудами, вытащил из машины тело и, уложив его в какую-то ложбинку, привалил хворостом... Иван к тому времени уже несколько раз перешел с линии на линию метрополитена и вплотную подумывал о том, где и как ему устроиться на отдых предстоящей ночью.

Никаких оригинальных или хотя бы просто удобных вариантов... На вокзалы соваться нельзя, там ждут "охотники", в этом была возможность убедиться... Снимать какую-нибудь бабу и проводить ночь у нее? Нет, этот вариант тоже не годится. Одна мысль о том, что придется кого-то трахать, вызывает тошноту... Хочется просто покоя и неподвижности. Одиночество - лучший вид комфорта...

Ехать на площадь Восстания в свою маленькую и не известную никому квартирку Иван не рискнул по двум причинам: во-первых, нет никакой гарантии, что это тайное убежище не раскрыто, во-вторых, если бы его обнаружили именно там, он оказался бы в ловушке, потому что путей отхода из этого места не было.

"Видимо, придется всю ночь шататься по улицам с шестью пистолетами в карманах, как ходячий арсенал", - подвел итог Иван.

Глава 7

С восьми часов утра Никитин организовал на Казанском вокзале грандиозный ремонт.

Многочисленные входы и выходы, переходы между залами, проходы на перроны и прочие торные пути - все было перегорожено барьерами, стойками, натянутыми веревками с надписями: "Прохода нет. Ремонтные работы". Жизнь вокзальных аборигенов была жестко ограничена, свободное для передвижения пространство безжалостно усечено, потоки прежде хаотически метавшихся пассажиров упорядочены твердой рукой, не знающей ни сомнений, ни жалости. В результате на всем пространстве вокзала остался единственный путь - с площади и из метро к перронам. И двигаться по нему в этом направлении было просто и легко - поток людей тек ровно, спокойно, несколько завихряясь только в кассовом зале. А вот обратно двигаться было чрезвычайно трудно - все равно что плыть против течения, и потому пассажиры с прибывающих поездов большей частью шли в обход на площадь и вокруг вокзала...

Не рискнув никому что-либо доверить, Никитин сам расставлял людей, сам проводил инструктаж и сам осматривал предполагаемые огневые позиции. Сложность заключалась в том, что из-за скопления больших масс людей в ограниченном пространстве невозможно было вести эффективную стрельбу в здании вокзала. Никитин распорядился привезти на Казанский пневматические пушки, стреляющие сетями, которые обычно использовались при отлове диких зверей. Специфическое оружие безо всяких объяснений позаимствовали в Московском зоопарке и Институте зоологии при Российской Академии наук. Четыре пушки расставили в местах, где с наибольшей вероятностью могли произойти стычки, и замаскировали под ремонтную технику.

Никитин отправил в залы Казанского вокзала тридцать оперативников, переодетых в рабочую одежду, и они с восьми часов утра принялись ковырять, сверлить, стучать и пилить. Чтобы деятельность сотрудников Никитина не выглядела откровенной имитацией, пришлось срочно согласовать с руководством вокзала характер и объемы реальных ремонтных работ. Оперативники хоть и кое-как, но все же принялись их выполнять... Руководство вокзала давно планировало ремонт внутренних помещений, что, собственно, и натолкнуло Никитина на эту идею - задействовать своих людей под видом ремонтных рабочих.

Кроме того, среди пассажиров вокзала постоянно крутилось человек десять сотрудников, изображавших приезжих, они должны были отслеживать появление Ивана. Всем занятым в операции были заранее розданы фотографии Ивана, изготовленные на основе фоторобота. Никитин строго проинструктировал каждого: при обнаружении Марьева никаких самостоятельных действий не предпринимать, сообщать об этом по рации ему лично и четко выполнять все приказы, которые поступят от него.

Первые два часа прошли в большом напряжении. Все ждали, что искомый объект будет вот-вот обнаружен и начнется активная операция по его задержанию. Никитин при этом волновался, пожалуй, больше других. Он понимал, что нет никаких оснований ожидать появления Ивана с самого утра, но все же почему-то волновался... Постоянно проверял связь с постами, группами задержания и слежения. Дергал Коробова, допрашивая о готовности его людей применить стандартные разработки по задержанию опасного преступника в многолюдной городской среде. Герасимов, сидевший рядом с ним в кабинете начальника вокзала, хозяина которого они просто выгнали, усмехался себе в реденькие усы и говорил, что сейчас поспать бы не мешало, встали-то рано, а Иван, мол, все равно раньше полудня не появится... По его предположениям, Иван должен был отсыпаться сейчас где-нибудь в укромном месте. Никитин посылал его подальше, причем каждый раз по новому адресу. И продолжал волноваться.

К десяти часам утра и самим Никитиным, и всеми его людьми овладела какая-то апатия, появилось желание послать всю эту затею к черту, а затем закинуть туда же свою пушку или автомат и завалиться спать. Герасимов же к тому времени уже воплотил это всеобщее желание в реальность: растянулся на составленных вместе стульях и мирно спал, сладко посапывая. Никитин жутко ему завидовал, но последовать его примеру все же не решался. Зато подошел к изредка всхрапывающему во сне Герасимову и зажал ему нос пальцами. Тот проснулся, послал Никитина на хрен, повернулся на бок и вновь заснул.

Собственно, последние два часа дремали все или почти все, но то, что личный состав снизил свою боеготовность, не вызывало сомнений. К двенадцати часам дня все начали потихоньку просыпаться и приходить в себя, с ужасом осознавая фактическую сторону и возможные последствия своего состояния.

Нельзя сказать, чтобы, выспавшись или хотя бы немного вздремнув, никитинские оперативники привели себя в полную боевую готовность... Проснулся наконец и Герасимов. Он поглядел на часы, встал, расставил на места стулья и заявил Никитину, что самое время подкрепиться ну хотя бы кофейком с бутербродами. Теперь Никитин послал его на хрен. Однако Герасимов туда не пошел, а направился в одну из вокзальных забегаловок, где накупил целую гору бутербродов и десятка два одноразовых пакетиков растворимого кофе.

Никитин не спал и даже не дремал ни минуты. Он сидел за столом начальника вокзала и грыз ногти. Его начали посещать сомнения: может быть, Иван вообще сегодня не придет на Казанский вокзал?.. Герасимов, совсем напротив, был абсолютно спокоен и уверен в успехе. Вскипятив воды в найденном в шкафу у начальника вокзала сувенирном электрическом самоваре и заварив кофе, главный аналитик принялся за бутерброды.

- Никитин, вынь пальцы изо рта, руки-то грязные... Между прочим, совать грязные руки в рот - верный способ подхватить желудочно-кишечное заболевание. А то и глисты... Представляешь, Никитин, у тебя глисты? Проводишь ты, к примеру, совещание с нами, а сам места себе не находишь - ни сесть, ни встать...

- Хватит трепаться, - сказал Никитин. - Лучше объясни мне, почему он никак не идет?

- Знаешь, Никитин, в чем разница между мной и тобой? У тебя сильно развита интуиция, у меня - логика. С помощью интуиции хорошо предугадывать развитие ситуации и разбираться в мотивах преступлений. Но объяснять самому себе что-нибудь, опираясь на интуицию, - это гиблое дело... Кстати, если ты мне сейчас не поможешь справиться с этими бутербродами, я объемся и потеряю способность соображать.

- Вот и теряй, обжора. И я тебя завтра же уволю... И вообще - иди на хрен со своими бутербродами.

Никитин достал из кармана фляжку, отвинтил крышку и надолго приложился к горлышку.

- В кофе плеснуть? - спросил он у Герасимова, оторвавшись от фляжки.

Тот помотал головой:

- Мы к этому делу не привычные. Работаем только по трезвянке.

- Слушай, Ген, а ты ничего не напутал? - Никитин смотрел на Герасимова с сомнением и одновременно с надеждой. Он в общем-то был уверен, что тот ничего не напутал. Но Иван-то все не появлялся!.. - Может, это не он написал записку?

Герасимов задумчиво поднял глаза к потолку.

- Может, и не он. Теоретически можно допустить что угодно: например, что эту записку написал ты, генерал Никитин, особенно учитывая твои контакты с криминальным миром...

- Хватит паясничать, - разозлился Никитин. - Или ты сейчас выкладываешь свои соображения, или идешь писать рапорт об увольнении.

- Ну, ладно, ладно... Мы же шутим... Соображения тут простые. Записка вообще была странной: время встречи точно не указано, только день - четверг... - Герасимов запихнул в рот еще один бутерброд и, пережевывая его, пытался продолжать говорить:

- Согласись... Странная манера... назначать встречу! - Он запил бутерброд кофе и вновь заговорил нормально:

- Человеку, увидеться с которым очень хочешь, горишь желанием, так встречу не назначают. Такую записку можно написать человеку, с которым встречаешься по необходимости - не хотелось бы, но обстоятельства вынуждают. Например, с врагом... Что за враги могли быть у Ивана Марьева в "Савое"? По "Савою" у нас информации очень мало, почти нет. Об убитом портье по фамилии Прошкин удалось выяснить следующее: никакой это не Прошкин, а рецидивист Гапоненков по кличке Игла, заядлый морфинист. Гапоненков фигурирует в трех делах как исполнитель заказных убийств. Скрывается уже больше года...

- Это что же выходит? - почесал затылок Никитин. - Киллеры друг друга мочить начали, что ли?

- Выходит так. Но... Что у них там за разборки, нам неизвестно. Кто был еще в "Савое" кроме Гапоненкова - неизвестно. Кому адресована записка неизвестно. Кто придет на встречу с Иваном - неизвестно. Судя по тому, как Иван обошелся с Гапоненковым, вряд ли встреча обещает быть дружеской. Кроме того, придут ли на встречу с Иваном те, кого он пригласил, тоже неизвестно...

- Они меня сейчас мало интересуют. Мне нужен именно Иван. Он постоянно оказывается у меня поперек дороги...

- Думаю, напрасно ты ими пренебрегаешь... Но об этом чуть позже. Итак, принимаем за основу то, что Иван назначил здесь встречу своим врагам. Или врагу. Значит, Марьев примет меры предосторожности, то есть вряд ли заявится сюда открыто. Это касается и его врагов. Они обязательно будут действовать скрытно, всячески маскироваться. Кстати, скорее всего, они уже здесь, причем с раннего утра, как и мы... Если, конечно, они стремятся встретиться с Иваном, а не бегают от него.

- Да хрен с ними. Уже полдня прошло, а его все нет. Почему?..

- Берем другой информационный ряд. Что нам известно об Ивановых подвигах за последние двое суток? Он совершил ряд странных, неадекватных действий. Расстрелял зачем-то в Измайловском парке и на шоссе Энтузиастов две машины. Одну из них утопил в пруду. Убил при этом пять человек. Захватил неизвестно для какой цели Старшину, ехавшего, как мы знаем, на свою собственную ликвидацию, покатался с ним по парку, а затем убил. Убил случайного человека и женщину, ехавшую с ним, на Нижегородской улице. Иван мечется, совершает немотивированные поступки. Он постоянно возбужден, взволнован. Чем? Не имеем об этом никакого представления... Но тем не менее это остается фактом. Судя по хронологии совершенных убийств, у него просто не было времени отдохнуть за эти двое суток. Он трудился в поте лица, лишая жизней ближних своих...

Герасимов закурил, выпустив струю дыма.

- Я думаю, - сказал он, - Иван сейчас спит. Отдыхает. И появится здесь только к вечеру. Бодренький и свеженький, как огурчик. А мы все будем как член после трех палок - неподъемными.

- Ну это только твои предположения - спит... только к вечеру... В конце концов, Прошкин, или, как там его, Гапошкин, был убит вчера утром. Что после этого делал Иван, мы не знаем. Может быть, спать завалился?

- Может быть, и завалился. Действительно, мы не знаем. Но, вероятно, скоро узнаем.

- О чем это ты?

- Да о трупе, найденном ночью здесь, на Казанском вокзале, в тупике у пакгаузов.

- Да иди ты!.. - отмахнулся Никитин. - Тебе теперь везде Иван мерещится. Ты его прямо каким-то пулеметчиком себе представляешь.

- Возможно, я и ошибаюсь... - Герасимов протянул ему сотовый телефон. На. Сам позвони экспертам.

Никитин посмотрел на него с тревогой... Набрал номер, вызвал к телефону лаборантку, спросил, что там с результатами экспертизы по трупу, найденному на Казанском вокзале... Он внимательно слушал, и со стороны хорошо было видно, как на него действует то, что он слышит: начинал разговаривать стоя, потом сел, чуть позже - оперся локтями о колени, а закончив разговор, некоторое время молча сидел, опустив голову и не глядя на Герасимова.

Тот ждал достаточно долго, но в конце концов не выдержал и спросил:

- Ну что там?

Никитин медленно кивнул и лишь затем сказал:

- Пистолет тот же... Что на "Товарке" и Нижегородской. И установлена личность убитого - некто Сафронов, киллер. В двух делах о заказных убийствах проходит вместе с Гапоненковым. - Он ударил себя кулаком по колену. - Я ничего не понимаю! Если он назначил встречу этому Сафронову на сегодня, то почему убил его вчера? Ты можешь это объяснить? Теперь вообще непонятно, придет он на вокзал или нет...

- Думаю, что придет. Разница по времени между убийством Гапоненкова и убийством Сафронова всего полчаса. Не думаю, чтобы встреча Сафронова с Марьевым была заранее оговорена. Они встретились случайно. Создается впечатление, что все убийства, совершенные Иваном за последние два дня, были случайными, не спланированными заранее. В пользу такого утверждения говорит и спонтанность его действий. Хотя, возможно, мы просто не знаем мотивов всех этих убийств... Но я уверен, что Иван сегодня появится здесь. И что встречу он назначал не Сафронову. И что на встречу с ним придет некто, связанный и с Сафроновым, и с Гапоненковым, то есть, вероятнее всего, это будет киллер. И еще у меня есть одна догадка: встретятся они для того, чтобы убить друг друга. Если хочешь, это мне подсказывает моя интуиция. Интуиция, вытекающая из логики...

- Мне плевать, откуда ты это взял... Я думаю о том, что делать нам, чтобы не оказаться в очередной раз в дураках. Что-то слишком часто оставались мы в дурацком положении в последнее время.

- Ждать. - Голос Герасимова звучал уверенно. Он был убежден в своей правоте. - Ждать Ивана. И помочь киллеру убить его.

Никитин задумчиво посмотрел на Герасимова. Он-то вовсе не испытывал подобной уверенности.

- Я бы предпочел взять его живым...

"Охотники" показали себя большими профессионалами в отслеживании "дичи". Никто из них не порывался не только заснуть, но даже расслабиться. На всех подействовала легкость, с которой Иван расправился с не самыми худшими из "охотников". Да и средний уровень их подготовки был в целом все же значительно выше, чем у оперативников Коробова и Никитина. Они умели часами поддерживать неизменно высокий уровень внимания, настраивать свои сигнальные системы на появление одного-единственного человека и при этом игнорировать постороннюю, не относящуюся к заданию информацию...

Илья появился на Казанском в десять часов: прошел вместе с потоком народа по единственному пути через вокзал, оторвался от толпы в кассовом зале, постоял в очереди в кассу, оценивая обстановку и вычисляя среди вокзальной публики своих людей.

...Вон тот развалившийся в кресле в обнимку с саквояжем мужик простецкого вида с совершенно тупой мордой - Седьмой. В саквояже, с которым он ни на минуту не расстается, у него, конечно, готовый к употреблению автомат. Седьмой на дело только с автоматом ходит. Это его специфика. И крошит все подряд, что попадает на линию огня между ним и объектом. Несмотря на свой простецкий вид, он сейчас внимательно следит за залом. Илья почувствовал и на себе его едва скользнувший взгляд. Нужно, кстати, за ним присматривать, когда появится Иван. При случае он не преминет срезать из автомата и своих, если кто под руку попадется. Хитрая и опасная сволочь этот Седьмой.

Ага!.. Компания, которая пьет водку, стоя за столиком вокзального кафе, это Второй, Третий и Девятый. Эти демонстративно нарушают приказ Ильи - в контакты без надобности не вступать. Вечная оппозиция. Второй мечтает занять его, Ильи, место. Само по себе это нормально. Ведь и Илья мечтает занять место Крестного... Тот не умеет или не хочет пользоваться всеми преимуществами, которые оно ему дает. А Илья - и умеет, и хочет. Поэтому и рвется на это место. Уже не просто мечтает, а предпринимает конкретные шаги, чтобы мечту эту осуществить. Почему же Второму не помечтать о том же в отношении Ильи? Тем более что все это - так, ничего серьезного, одно фрондерство: похмыкивание за спиной, мелкий саботаж... Однако сегодняшний факт надо запомнить. Они же, сволочи, самоустранились от участия в операции. И кто знает, что они сейчас пьют: воду из винных бутылок, как того требует технология проведения операции, или водку. Второго-то с Третьим вряд ли удастся тронуть, их не только свои тройки поддержат. А вот Девятый напрасно с ними связался. Напрасно. Вылетит он во вторую, а то и в третью десятку. Если, конечно, жив останется. Но это уже его личная проблема. О своей безопасности каждый сам должен заботиться... В первую очередь - следить, чтобы свои же не подстрелили. Пусть Девятый теперь следит повнимательнее.

А в очереди в соседнюю кассу стоит Шестой. Человек ответственный. Туповат, правда, но все делает на совесть. И легенда у него самая, пожалуй, сложная стоит в очереди в кассу, покупает билет, потом курит, стоит в очереди, чтобы сдать билет... Опять курит и идет покупать новый... Чтобы потом его тоже сдать... Все время в движении, все время на ногах. Утомительно. Зато постоянно среди пассажиров, постоянно меняет позицию, активен, постоянно контролирует зал. Нет, Шестой надежный кадр. Он всегда поддерживает того, кто наверху. А пока наверху я, меня это устраивает.

Десятый не придумал ничего умнее, чем поставить книжный лоток. Ну, с этим понятно, ему повыделываться хочется. "Мы все глядим в Наполеоны..." - вспомнил Илья. Лоток, конечно, очень удобная позиция, можно сказать, лучшее, что можно придумать... Возможность постоянно, не привлекая ничьего внимания в ответ на свой интерес, следить за залом. А что - скучаю, мол, смотрю по сторонам!.. Возможность мотивированно двигаться, уже попав в поле зрения объекта. Мало ли что там под прилавком продавцу может понадобиться! Продавец постоянно совершает такие движения... Возможность мотивированно оставаться все время на одном месте... Да, в общем, куча преимуществ. Но ведь все это нужно делать технично! Ну вот он выперся со своим лотком. А что он делать будет, если вдруг нагрянет торговая или налоговая инспекция? Начнет требовать документы, которых у него, конечно же, нет? И что - устроит перестрелку с налоговиками? Ясное дело, он всех их положит. Но это же идиотизм! Это же провал операции! Кроме того, разве с такой рожей можно книгами торговать? На ней же написано, что ее обладатель - прыщавый онанист с патологическими наклонностями и к книгам никакого отношения не имеет. Он же не сможет отличить Хейли от Пристли, а Роберта Желязны от Сулеймана Стальского. Там сейчас такой подборчик изданий на лотке - умереть со смеху можно. Ну со смеху-то ладно. Но ведь подозрение это вызовет у любого мало-мальски умного человека... С такими выкидонами он никогда выше нынешнего уровня не поднимется. Союзник такой никому не нужен. На раз подставит...

Илья вышел из очереди и двинулся дальше по единственному пути через вокзал...

...Ну вот, прямо в Одиннадцатого упираешься, ни обойти его, ни объехать. Позиция отличная - с точки зрения пострелять. Но торчит он тут, как член на лбу. То есть привлекая всеобщее внимание. Но с этим уже ничего не поделаешь Одиннадцатый упрям, как африканский носорог. Его теперь проще убить, чем согнать с облюбованного им места. Иметь его в противниках - это целая проблема. Да и числить его своим союзником - тоже. Ведь нужно постоянно следить, чтобы он не уперся во что-нибудь ненужное... Устал я от него, но ничего не поделаешь - работать приходится с тем материалом, который есть. Торчит тут, и пусть себе торчит. Его проблема, в конце концов, если Иван шлепнет упрямца... Одиннадцатый, этот носорог, считается входящим в первую десятку. Традиция есть традиция. Надо, чтобы число голосов не было четным. Первый кандидат на замену номеров с четвертого по десятый...

...Первая десятка решала голосованием, кого из остальных двадцати девяти поставить на место Одиннадцатого, если он уходил наверх. Первый, Второй и Третий выбирались раз в месяц всеми четырьмя десятками. Первый становился Председателем и получал очень большую власть над остальными. Вплоть до применения высшей меры в экстренных случаях. Такая система приводила к очень оживленной политической борьбе и не давала людям застояться, закиснуть, ослабить инициативу...

Четвертый бродил по перрону, делая вид, что поглядывает на табло прибывающих поездов, но Илья тут же уловил острые взгляды, которыми он встречал всех, попадающих на перрон.

Этот выбрал себе роль эдакого мотающегося в проруби эдельвейса. Такая уж натура - на одном месте не сидится, не лежится, не стоится! "Via est vita!" Скорее уж: "Via est morta!" С его-то быстротой реакции и показателями стрельбы! Непостоянен, правда, - это его главный недостаток. Неудержимая активность может совершенно неожиданно смениться непреодолимой ленью, происходящей от склонности к гедонизму и сибаритству. Тогда он все дела сбрасывает на свою тройку, а сам ударяется в праздность. Непостоянен и ненадежен. Его нужно все время чем-то увлекать, что-то такое ему подсовывать интересное, иначе он за тобой не пойдет - брякнется на ближайший диван... Сейчас он возбужден: вчера Иван убил одного человека из его тройки, другой пропал, скорее всего, навсегда. Иван у него теперь в печенках сидит, вот он и не может на месте оставаться...

Илья обошел вокзал с левой стороны, как раз там, где вчера был убит Двадцать второй. У него неприятно засосало под ложечкой: "На какой хрен я год назад подобрал Ивана, этого чеченского ублюдка, у гостиницы "Украина", когда тот влез не в свое дело и помешал нам самим осуществить ликвидацию? Хотел на свою сторону переманить! А он каким-то образом на Крестного вышел. Я бы давно уже стер в порошок этого Крестного, который вообразил себя невесть кем - не то Нероном, не то Мухаммедом, пророком Аллаха на земле! Сволочь! Гребет огромные деньги их руками в свой карман. Да если эти деньги в ход пустить, можно в России такое место занять - Крестный даже представить себе не может! Россия страна революций. Но такой революции, какую задумал я, в России еще не было... Она даже и не снилась ей ни в каком кошмарном сне!.."

На Пятого он наткнулся сразу же, как только вышел на площадь. Тот стоял у подземного перехода с букетом роз и нервно поглядывал на часы. "Господи! Откуда берутся такие идиоты? Ведь он уже два часа ждет свою мифическую девушку! Еще часа два - и к нему просто менты подойдут с проверкой документов... Ну придумал! Гений! Нет, Пятый самостоятельно работать не может, теперь я в этом окончательно убедился. Пора ставить вопрос о переводе его обратно во вторую десятку. Вот он, полюбуйтесь! Стоит и не знает, что ему делать..."

Илья прошел мимо и прошипел, не шевеля губами:

- Пошел отсюда! Быстро!

Пятый как сквозь землю провалился. Впрочем, он действительно оказался под землей - смылся с площади в подземный переход...

...Так. Все вроде? А где же Восьмой-то? Ну этот самый хитрожопый! Осторожный, как все азиаты, он ведь то ли казах, то ли узбек, всегда выбирает самую защищенную позицию, хотя далеко не всегда - самую эффективную. И был в чем-то он, видимо, прав, поскольку в первой десятке состоит дольше всех. Да и на заседаниях правления никогда не лезет вперед, держится за спинами других, ничего не предлагает, при голосовании почти всегда воздерживается... И сейчас забился, наверное, в какую-нибудь щель, как таракан. Тараканы, кстати, из существующих сегодня на Земле животных - древнейшие. Но первым Восьмому никогда не стать. Даже вторым или третьим. Тараканы - ветвь тупиковая... Да хрен с ним, пусть сидит в своей щели. Припомним ему, когда удобный случай представится...

Проходя по вокзалу, Илья видел, конечно, необъяснимое обилие ремонтных рабочих, часть из которых бестолково и лениво ковырялась в стенах, а часть откровенно дремала, прислонясь к этим же стенам. Хотя Илья и не считал себя крутым аналитиком, но уж совсем тупым он себя не назвал бы. К тому же с интуицией у него тоже было все в порядке. Развитая была интуиция. Она-то и заставила его обратить внимание на этих рабочих. А элементарная логика подсказала, что не будет никто тратить деньги на рабочих, которые еле-еле ковыряются, вместо того чтобы работать. Подсадные рабочие, ментовские. Что это у них за агрегаты такие интересные по залам расставлены?

Илья насчитал таких "рабочих" больше двух десятков. "И все это на одного Ивана? Ни хрена себе, вот это они его уважают! Гораздо больше, чем мы, хмыкнул про себя Илья. - Он, сука, конечно, боец. Но и не таких обламывали. Не сможет один человек победить Союз киллеров. Не сможет. Надорвется... А менты что ж, они не помеха. Нас не трогают, и хрен с ними. А если Ивана ненароком завалят - так это хорошо, нам мороки меньше... Союзнички! - ухмыльнулся Илья. - Всех вас прижучим, придет время..."

...Иван проснулся от настойчивого запаха духов, который лез ему прямо в ноздри. Он вряд ли сумел бы отличить "Boucheron" от "Dolce & Gabbana", а среди торговой марки "Salvador Dali" почувствовать разницу между "Laguna" и "Dalissime", но аромат духов его чем-то взволновал, о чем-то напомнил: что-то такое туманное и очень приятное мелькнуло в голове, отдалось в пояснице и вызвало слабое напряжение в паху...

Иван повернул голову в сторону запаха и сначала увидел обнаженную женщину, спящую на его правом плече, а затем и почувствовал ее тело своим телом. Он и сам оказался обнаженным, что его немало удивило.

Было странно, что он по-прежнему не чувствовал никакой опасности. Он внушал себе, что опасность должна быть, что забывать о ней нельзя, но... совершенно не ощущал ее.

Не было никакой опасности. Была только женщина, мирно спящая на его плече, и она вызывала у него интерес. Нет, не желание, а именно интерес. Он осторожно вытащил правую руку из-под ее головы и сел на кровати. В своей левой руке он обнаружил пистолет... Женщина не проснулась, а только пошевелила головой, устраивая ее поудобнее на подушке, слегка почмокала губами, сглатывая скопившуюся во рту слюну. Затем она потянулась, расправляя затекшие ноги, повернулась, чтобы лечь на спину, длинными ногтями поскребла волосы на лобке и, взяв себя правой рукой за левую грудь, успокоилась и задышала глубоко и ровно.

Иван встал и начал одеваться, разглядывая лежащую перед ним на спине женщину. Фигура у нее была чуть полновата и тем не менее привлекательна. Она притягивала взгляд Ивана. Округлые плечи придавали ей подчеркнутую женственность. Резко выраженная талия переходила в крутые бедра. Не в теле женщины, как таковом, а именно в линии перехода от талии к бедрам заключалась какая-то волнующая тайна... Черный треугольник лобка, тщательно подбритый по бокам и кудрявившийся густыми волосами в центре, почему-то не напоминал Ивану о близости влагалища: чего не видишь, того как бы и не существует в природе... У этой женщины было просто красивое тело, на которое приятно смотреть...

Иван одевался машинально, не думая о том, что и зачем делает. В голове сработала какая-то вложенная туда помимо его воли программа, которой он подчинился, не рассуждая... Хотелось остаться и продолжать смотреть на спящую женщину, потому что Иван чувствовал нечто необычное. Он, конечно, видел женщин в постели, но они всегда лежали с раздвинутыми ногами, с приподнятым, беспокойно ерзающим тазом, готовые втянуть в себя, как бы всосать его плоть. И он боролся с ними в постели, побеждал их своими руками и своим членом. Они были привлекательны, но только как соперники. Не соперницы, а именно соперники Ивана. Враги... Видел он и мертвых женщин, но это была всего лишь мертвая, разлагающаяся плоть...

Иван оделся. Его пистолет был на своем месте, но чего-то еще не хватало. Иван оглянулся, увидел на тумбочке у кровати пять пистолетов, взятых у убитых "охотников". Он несколько секунд смотрел на них, но затем все же не стал брать с собой.

Иван нагнулся и положил руку на бедро женщины. Она открыла глаза, спокойно, без всякого испуга, посмотрела на него и улыбнулась. Потом потянулась, провела правой рукой по соскам тугих продолговатых грудей, по упругому животу, лобку, ногам. Собственное тело явно нравилось ей, само его существование доставляло удовольствие. И еще Иван понял: ей приятно то, что он на нее смотрит. Ему тоже было приятно на нее смотреть. В ней напрочь отсутствовала агрессия...

Иван неожиданно вспомнил, что уже наступил четверг, и взглянул на часы. О женщине он почти сразу перестал думать... На часах было девятнадцать сорок.

- Я ухожу, - сказал Иван. - Спасибо. Я хорошо отдохнул.

Иван говорил очень непривычные для него слова. Вернее, непривычными были испытываемые при этом ощущения. Он, к примеру, с удовольствием произнес фразу: "Я хорошо отдохнул". И не только потому, что последние года два он вообще не отдыхал... Отдыхать ему не давало что-то такое, что вошло в его жизнь в Чечне, а может быть, и еще раньше, что-то, заставляющее Ивана ненавидеть весь мир, всех людей, поклоняться Великой Смерти, убивать и чувствовать от этого наслаждение... А эта простая фраза несла в себе заряд какой-то непонятной пока Ивану свободы...

Он сделал шаг к двери.

- Подожди, - сказала женщина.

Она села на постели, подогнув под себя по-турецки ноги и открыв для обзора щель пониже лобка, которая у Ивана ассоциировалась с агрессией. Но он по-прежнему не ощущал ничего, что бы говорило об исходящей от нее опасности...

- А это? - показала она подбородком на тумбочку с пистолетами.

- Я вернусь за ними, - ответил Иван и вышел из комнаты.

Когда Иван закрыл за собой дверь, Надю почему-то охватило сильное волнение. Откинувшись на постели, она сжимала руками груди и напряженно прислушивалась к звукам в квартире...

Шаги Ивана медленно удалялись от двери ее комнаты. Она мысленно представила себе, как он идет по коридору, вот поравнялся с комнатой матери... Вдруг шаги смолкли - очевидно, он остановился. Сердце Нади провалилось куда-то в живот и еще дальше в пах. Она сейчас хотела его так сильно, что, казалось, кончила бы от одного его взгляда - такого, как тогда, в метро...

Скрипнула дверь в комнату матери. Надя застонала и почувствовала, как сладкие волны, берущие начало в паху, разливаются по всему телу и яркими вспышками сверкают в мозгу...

В тот момент, когда Иван покидал спальню, он и не думал заходить в комнату к больной старухе. Но его чуткое, тренированное ухо вдруг уловило хорошо знакомое слово, произнесенное старческим голосом... Это заставило его напрячься, прислушаться и в конце концов остановиться у двери старухиной комнаты.

- Смерть... - доносился до Ивана свистящий шепот. - Смерть ходит... Стоит за дверью... Заходи... Устала ждать... Заходи...

Иван толкнул дверь, которая едва слышно скрипнула. Старуха лежала, глядя в потолок, иссохшие губы шевелились, издавая невнятные звуки, которые время от времени складывались во вполне различимые слова:

- Устала... Болит внутри... Смерть... Устала ждать... Заходи...

Иван слушал старуху, ни о чем не думая и не испытывая никаких чувств. Он вспоминал прощальный взгляд, брошенный ему обнаженной женщиной в ее спальне, и постепенно осознавал, зачем зашел в комнату старухи... Зашел, потому что его звали, потому что просили у него милостыни...

- Болит все... Болит... Устала ждать...

Иван подошел ближе к постели старухи. Она по-прежнему смотрела в потолок и Ивана не замечала.

- Ну-у-у... - протяжно произнесла она. - Ну-у же...

Иван протянул к ней руку и приставил средний палец правой руки к центру груди между ключицами - к основанию горла.

- А-а-а-х!.. - выпустила из себя воздух старуха.

Иван слегка надавил пальцем и секунд двадцать держал его в таком положении... Горло старухи некоторое время делало судорожные движения, но очень быстро успокоилось... Старуха молчала и больше не шевелилась...

Иван постоял минуту, глядя на затихшую старуху... И решил для себя, что все сделал правильно.

Он вышел из квартиры и с этой минуты думал только о предстоящей встрече на Казанском вокзале.

Иван был уверен, что на Казанском вокзале его поджидают не один и не два "охотника": как минимум - десяток, причем самых лучших... На внимание со стороны Никитина тоже можно было рассчитывать... Если, конечно, он вмешается в игру. Встретил же он никитинских людей в Измайловском парке! Столкнулся-то он с ними случайно, но это не значит, что они не успели сесть ему на хвост или вычислить его по каким-то своим каналам. А каналов у них немало...

Отправляться сразу на Казанский было нецелесообразно. Несколько успокоенный мыслью о том, что главные силы "охотников" должны собраться на Казанском вокзале и, следовательно, вероятность напороться на них на улицах Москвы снизилась, Иван без приключений преодолел путь до метро, почти не обращая внимания на взгляды в свою сторону.

Иван не разрабатывал заранее план действий. План всегда диктовали внешние обстоятельства - особенности поведения жертвы, жесткие ограничения в выборе способа убийства, как в случае с Кроносовым, которого Иван отравил через водопровод, или плотность преследования, как сейчас... Иван изучал эти обстоятельства, принимал их как данность, пропускал через себя, делая частью своего понимания ситуации, а уж это понимание само рождало некий план, всегда нетрадиционный и трудно вообразимый для противника.

Переиграть Ивана можно было только с помощью таких же нетрадиционных методов... Если предположить, что Иван знает о наличии "охотников" внутри здания вокзала и не полезет на рожон, а постарается найти обходной маневр, тогда ставить стрелков на вокзале бессмысленно... Правда, с таким же успехом можно допустить, что Иван вычислит такой ход мысли и реакцию "охотников" и сделает наоборот - устремится в здание вокзала и уже оттуда, изнутри, будет организовывать свою атаку...

От рассмотрения всех возможных вариантов развития событий у Ильи Председателя Союза киллеров - голова шла кругом. Но в конце концов он успокоил себя тем, что диспозиция все равно будет складываться стихийно - как следствие господствующего в СК принципа демократического автономизма: цель общая, но каждый действует в одиночку.

Никитин же вообще был лишен возможности строить какие-либо предположения по поводу поведения Ивана, поскольку у него не имелось для этого необходимой информации. Догадки Герасимова были, конечно, хороши, но оставались лишь догадками, и Никитин вынужден был действовать самым традиционным и прямолинейным образом: повышать концентрацию своих людей во всем пространстве предполагаемого контакта и ждать, пока активизируются субъекты этого контакта. И он ждал... Ждал уже двенадцать часов, то окончательно теряя терпение, то вновь вдохновляясь единственным своим аргументом - чем больше проходит времени, тем вероятнее, что вот-вот, сейчас появится Иван...

...С "Октябрьской" Иван поехал не сразу к "Комсомольской", а в другую сторону по Кольцевой линии и вышел из вагона на станции "Парк культуры". Там он пересел на Кировско-Фрунзенскую линию и, миновав чуть ли все весь центр Москвы, выбрался за пределы Садового кольца. Он не сошел ни на станции "Красные ворота", ни на "Комсомольской"... Иван покинул метрополитен, только доехав до станции "Красносельская".

Иван вышел на Краснопрудную улицу и направился в сторону Комсомольской площади. Он тщательно исследовал все попадающиеся по пути забегаловки, подвальные бары, столовые, рюмочные, шашлычные-чебуречные, винные магазины с отделами, торгующими в розлив. И вот наконец в каком-то Давыдовском переулке нашел то, что искал... В грязной, заплеванной забегаловке, торговавшей пивом, портвейном "Анапа", причем сильно разбавленным, и бутербродами с килькой, он увидел форменную фуражку носильщика с Ярославского вокзала. Ее обладатель, краснолицый мужичок лет пятидесяти, разговаривал с типичным московским "синяком" неопределенного возраста. "Синяку" с равными шансами на успех можно было дать и тридцать лет, и шестьдесят. Иван взял кружку пива и пристроился за соседним столиком.

- Нет, - говорил "синяк", водя перед своим лицом указательным пальцем из стороны в сторону, - я поднялся не в восемьдесят пятом, а в девяностом... - Он иногда задевал себе пальцем за нос и вздрагивал. - Я... Я все направления... Я всю площадь снабжал водкой... У меня здесь до самой Краснопрудной очередь стояла. В два ряда... - "Синяк" придвинулся ближе к краснолицему носильщику и понизил голос до шепота, поведя по сторонам ничего не видящими глазами:

- Я деньги из воздуха делал... Я продал три... пять... не помню... Я продавал вагоны водки... На запасных путях Казанского стоял состав с водкой для Москвы... Ко мне пришел Батя...

- Я с ним поработал, еще застал... Он бригадиром был... - вставил краснолицый.

"Синяк" утвердительно-понимающе покивал головой и вновь поднял указательный палец, желая продолжать делиться своими воспоминаниями:

- Батя сказал, что мне дадут всего десять процентов, но там этой водки было море, вагоны... "Вези водяру, Батя, - заорал я ему. - Я согласен!.."

Теперь краснолицый точно с таким же выражением кивал головой.

- Через две недели! Ты понял?.. Через две недели, Петя, я стал приезжать сюда на "форде". У меня тогда был красный "форд" и свой шофер. Самому мне водить нельзя было. Права у меня еще в восемьдесят пятом отобрали. Насовсем... Правда, потом вернули... - "Синяка" разбирал смех. - Ты мне веришь, Петька? Ко мне на прием записывались, я шишка тогда был для всех Сокольников. В Сокольниках только у меня водка была...

Пиво в забегаловке было отвратительным, пить его Иван просто не смог - так и стоял перед полной кружкой, разглядывая кильку, лежащую перед ним на кусочке черного хлеба. Килька была украшена одиноким засохшим колечком лука и благоухала подсолнечным маслом... "Вечер воспоминаний окончен, - подумал Иван. - Пора прогуляться". Он подошел к стойке, купил бутылку "Анапы", попросил открыть, взял один бутерброд, один стакан, нахлобучил стакан на бутылку и протолкался от стойки к столику, за которым и "синяк", и Петя-носильщик теперь оба понимающе кивали друг другу перед опустевшими кружками.

- Не помешаю, ребята? - спросил Иван и, не дожидаясь ответа, поставил бутылку на стол.

Он снял стакан с горлышка бутылки и стал наливать в него портвейн. Взглянув как бы случайно на стоящих напротив него "синяка" и носильщика, он резко остановил процесс наполнения стакана и громко воскликнул:

- Петька! Ты откуда, брат?

Краснолицый носильщик очень сосредоточенно на него смотрел, нисколько, впрочем, не узнавая. За годы путешествий по портовым и вокзальным забегаловкам Петя успел обрести столько "братьев", что число их, наверное, превысило численность населения славного города Бомбея, в котором побывал он тридцать лет назад, служа тогда в советском торговом флоте.

- Мы с тобой год назад на этом же самом месте эту же "Анну Палну" пили! орал на всю забегаловку Иван, хлопая Петьку по плечу.

Носильщик счастливо улыбался, уже представляя себе, как будет пить до утра за счет этого денежного "знакомого"... А может, и дольше - если "знакомый" вырубится раньше него и даст возможность спокойно ознакомиться с содержанием своих карманов и кошелька... Он старательно напрягал память, но вспомнить новоявленного "брата" никак не мог. Однако тот держал в руках бутылку, и Петя решил-таки проявить к нему самые теплые "родственные" чувства.

- Мужики! Угощаю! - шумно радовался встрече Иван. - Каждому по бутылке! Я мигом.

Он сбегал к стойке, взял еще две таких же бутылки "Анапы" и два таких же бутерброда, все это принес и выставил на столик. В соответствии с неписаной традицией каждый распоряжался предназначенной ему бутылкой по своему усмотрению. Носильщик Петя налил половину кружки и принялся прихлебывать из нее по глоточку. "Синяк" набузовал полную кружку, но пить начал из горлышка то, что осталось в бутылке. Иван наполнил свой стакан доверху, взял его в руку, но потом поставил на столик и сказал, указывая пальцем в самый нос "синяка":

- И тебя я тоже знаю. Ты - Равиль!

- Я?! - возмутился "синяк". - Я никогда не был татарином! Ни-ког-да! - И он по своей привычке поднял указательный палец и отрицательно помахал им перед собой. - ...Нет, одно время я был евреем. Был... - Неожиданно "синяк" смягчился и утвердительно закивал головой. - Но тебя я не знаю...

- Слушай, а сейчас ты кто? - не отставал от него Иван.

- Я?! - крайне удивился тот. - Я русский. Или российский? Не знаю точно...

- Тогда давай... И за тех, и за других...

Иван поднял его кружку с вином и сунул ему в руку. "Синяка" немного покачивало, и он вцепился в кружку, как в точку опоры. Начал пить, но осилил только половину, после чего прижал кружку к щеке и так стоял, покачиваясь и глядя на Ивана. Только Иван якобы собрался выпить свое вино, как "синяк" попытался усесться прямо под столик, что было категорически запрещено теми же неписаными традициями московских забегаловок - где угодно, только не в заведении! Иван с носильщиком подхватили его под руки и потащили на улицу. "Синяк" бороздил носками ботинок асфальт...

- Давай сюда, - сказал Иван, заметив невдалеке очень соблазнительный каменный заборчик, каких в Москве не так уж много и какие привлекают всех, не рассчитывающих добежать до туалета.

На пространстве вдоль забора было действительно не слишком чисто, более того, вся обозримая территория была основательно "заминирована". Они затащили бесчувственное тело за забор, и Иван, отстранив грузчика, слегка толкнул "синяка" в спину. Тот, полетев носом вперед, влип плашмя в хорошо удобренную московскую почву.

- Ты чего?! - закричал носильщик. - Безрукий, что ли?

Иван посмотрел на Петю абсолютно трезвым взглядом, сразу вызвавшим у последнего серьезные опасения.

- Не волнуйся! Тебя я положу, где почище. Фуражку сними, чтоб не испачкалась...

- Ты чего, брат? - бормотал носильщик, пятясь назад, но фуражку все же снял.

- Я тебя раздеваю, браток, - ласково ответил Иван и слегка врезал ему левой в подбородок.

Носильщик резко дернулся назад и с глухим звуком стукнулся затылком о кирпичную стену какого-то сарая. Иван подхватил его под мышки и аккуратно усадил на землю. Затем стащил с него форменную куртку, быстро натянул ее на себя, взял из рук у Пети фуражку и, помахивая ею, двинулся в сторону Краснопрудной... Он был почти готов к свиданию с "охотниками" на Казанском вокзале.

В зале для транзитных пассажиров Ярославского вокзала Иван взглянул в зеркало и с удовлетворением отметил, что не может сам себя узнать. Надвинутая на глаза фуражка закрывала половину лица, во всей остальной внешности не осталось ни одной индивидуальной черты. Единственное, что могло привлечь внимание, - бляха носильщика, на которой можно было разобрать надпись: "Ярославский".

Проторчав примерно полчаса у транзитных касс и успешно отбившись от всех пассажиров Ярославского и Ленинградского вокзалов, пытавшихся его "снять", Иван услышал наконец обращенную к нему долгожданную фразу:

- На Казанский отнесешь?

- Ну! - быстро ответил Иван.

- Ну-ну! Неси! - буркнул ему высокий и толстый мужчина с совсем узкими плечами, но зато с необъятным задом. Этот пассажир пыхтел и отдувался уже только от того, что ему приходилось нести свое собственное тело. А кроме тяжелого, откормленного тела у него были еще внушительного вида чемодан, перетянутый ремнями, и спортивная сумка, небольшая, но плотно набитая. Застегнуть сумку не удалось, и теперь из нее торчали какие-то тряпки и целлофановые пакеты.

Толстяк назвал цену, на которую Иван тут же, не торгуясь, согласился. Он и представления не имел, сколько берут носильщики за свои услуги...

- Деньги вперед, - только и сказал Иван, давая понять, что он согласен.

Толстяк высыпал ему в подставленную ладонь горсть пятирублевых монет. Иван, не считая, сунул их в карман. Потом легко подбросил чемодан на левое плечо, а правой хотел было подхватить спортивную сумку... Но толстяк не дал ему даже притронуться к сумке, отрицательно покрутил головой и сказал:

- Это я сам.

"Деньги у него, что ли, там? - подумал Иван, но, оценив еще раз взглядом комплекцию своего клиента, изменил свое мнение:

- Нет, скорее жратва!" Нести один чемодан ему было еще удобнее... Держа его двумя руками и полностью загораживая при этом свое лицо, имеешь тем не менее возможность наблюдать за обстановкой... А при необходимости можно, даже не избавляясь от чемодана, правой рукой быстро выхватить пистолет...

Они вышли из здания Ярославского вокзала и спустились в подземный переход. Иван, внимательно наблюдавший за всеми, кто попадал в поле его зрения, остался доволен результатами своего наблюдения... На них все обращали внимание. Толстяк обладал настолько колоритной внешностью, что пройти мимо него, не оглянувшись и не хмыкнув про себя: "Вот это да!", было просто невозможно. На фоне такого пассажира носильщик с чемоданом совершенно терялся. Да и что примечательного можно найти в носильщике, которой тащит обыкновенный чемодан с Ярославского вокзала на Казанский?

Подземный переход они миновали спокойно. По пути Иван заметил только троих обладателей чрезмерно внимательных глаз, шарящих взглядами по лицам всех прохожих подряд. Но входить в контакт с противником здесь, в подземном переходе, Иван не собирался. Он назначил встречу на Казанском, а значит, должен попасть внутрь вокзала и именно там начать разборку с "охотниками"... "Это дело чести!" - мог бы сказать Иван, если бы подобное понятие еще существовало в его сознании. На самом деле он просто чувствовал, что все должно быть именно так, а не иначе...

Едва они влились в поток пассажиров, двигающихся через Казанский вокзал, как Иван отметил резкое усиление напряженности в окружающей обстановке. Внимательные, ищущие взгляды буквально пронизывали все пространство вокзала. Невозможно было даже приблизительно определить количество субъектов наблюдения...

Оперативники Никитина, проведя весь день и вечер в бесконечном и бессмысленном ожидании и в напряжении, к этому времени уже слегка озверели и чуть ли не за руки хватали проходящих мимо них людей, чтобы заглянуть им в лицо.

"Охотники" Ильи проявляли профессиональную выдержку, терпеливо дожидаясь появления объекта. Сколько раз им приходилось это делать, прежде чем всадить пулю в какой-нибудь дорогостоящий лоб! Сам Илья все чаще делал свои обходы, рискуя привлечь внимание оперативников. Он порядком нервничал из-за того, что Иван заставляет себя так долго ждать, но с удовлетворением отмечал вполне сносную боевую готовность своих людей... Правда, от троицы, собравшейся поначалу за столиком в кафе, осталось на настоящий момент только двое. Девятый напился, как свинья, и громко храпел, развалясь в кресле, неподалеку от столика, за которым Второй и Третий продолжали свою пьяную беседу. А что? С них взятки гладки. "Интриганы хреновы!" - ругнулся про себя Илья. И еще он немного беспокоился за Одиннадцатого, который продолжал упрямо торчать у стены на проходе, демонстрируя поразительную силу воли и одновременно тупое упрямство. Илье показалось, что он уже накалился, как утюг, до последней степени и готов был прострелить любую мало-мальски подходящую для этого башку. "Даже если Иван сегодня не появится, - думал Илья, - этот без выстрела с вокзала не уйдет..."

...Его-то первого и определил Иван как "охотника". Держа двумя руками чемодан и наблюдая в щель между рукой и чемоданом злобно бегающие глаза стоящего у стены в наилучшей огневой позиции верзилы, Иван уже не сомневался, что это именно "охотник". Тот был в расстегнутой почти до пояса джинсовой рубашке, правую руку он держал за пазухой и нервно то сжимал в кулак, то вновь разжимал пальцы левой руки.

"Ты откроешь сегодняшний счет", - подумал Иван, имея в виду не счет смертей, а лишь счет пистолетов. Жизнь его была Ивану не нужна...

...Он всегда презирал противников, которые старались победить врага не умением убивать быстрее и эффективнее, а демонстрацией свой злобы, гнева, ярости или бешенства. За всем этим Иван видел одно стремление слабого, неуверенного в себе человека напугать противника громким голосом и злобным видом... В деле такие ярые и злобные оказывались неуклюжими и нерасторопными. Если их запугивание с самого начала не имело успеха, они сразу и безоговорочно проигрывали. Стоило им только повстречать врага, у которого не было страха перед ними, - и им наступал конец...

Ивану вспомнился один чеченец, изъявивший желание драться с русским рабом-гладиатором. Чеченец поставил на кон самое дорогое, что у него было, свое оружие: короткоствольную скорострельную винтовку и старинный кинжал своего отца, в ножнах, украшенных чеканкой... В живых мог остаться только победитель в поединке, значит, проигравшему оружие было уже ни к чему... Бой был долгим и утомительным - один из самых трудных боев, проведенных Иваном в чеченском рабстве. Чеченец каждую секунду готов был нанести смертельный удар и каждую секунду готов был его получить... "Профессионализм, - подумал Иван, как раз и состоит в этой двойной ежесекундной готовности..." Он навсегда запомнил взгляд чеченца: неподвижный, непроницаемый, говорящий, казалось, только одно: "Встречай свою смерть!.." Иван дважды увернулся от его стремительно выброшенной руки, нацеленной прямо в Иваново горло. Если бы чеченцу удалось тогда вцепиться Ивану в горло, тот был бы уже покойником. Он вырвал бы у гладиатора горло, как вырвал кусок мяса из плеча, едва коснувшись его своими крючковатыми пальцами, твердыми, как клюв орлана-белохвоста... Иван понял, что в третий раз ему увернуться не удастся. И прежде чем чеченец в третий раз нацелился на его горло, Иван воткнул указательный палец своей правой руки ему в глаз - глубоко, на всю длину пальца, очевидно задев какой-то важный мозговой центр... Чеченец застыл, как парализованный. Застыл и Иван, держа палец в его голове. Чеченец, напряженно выгнувшись, как столбнячный больной, начал падать всем корпусом назад... Голова его постепенно сползала с Иванова пальца. Поразило Ивана то, что все это время выражение другого, невредимого глаза оставалось неизменным...

...Все это промелькнуло в голове Марьева в течение нескольких секунд, пока он разглядывал внешне спокойного, но внутренне взвинченного до последней степени "охотника" у стены. Правой рукой за пазухой тот сжимал пистолет - в этом Иван не мог ошибиться. "Охотник" злобно смотрел на толстяка пассажира, ненавидя его, очевидно, уже только за то, что он не Иван...

...Иван споткнулся ровно за один шаг до верзилы. Угол летящего чемодана угодил тому прямо в лицо, левая рука падающего вслед за чемоданом Ивана скользнула парню под рубашку, и мгновенно перехватила руку киллера, и выдрала из нее пистолет, а в это время правая Иванова рука, якобы пытаясь удержать падающий чемодан, слегка коснулась нервного узла у основания шеи верзилы. Иван упал, парень же остался стоять там, где стоял. Он моргал глазами и шевелил губами, но не мог ни вымолвить слова, ни поднять руки... Иван ползал по полу у его ног, неуклюже хватал чемодан, бормотал извинения, даже отряхивал брюки верзилы и заправлял ему рубашку. Отнятый пистолет уже лежал в кармане форменной куртки. Толстяк нависал над Иваном, загораживая его от излишне внимательных глаз, и вполголоса матерился. Надвинув фуражку на глаза, Иван наконец вновь подхватил чемодан и всем своим видом изъявлял готовность двигаться дальше - извините, мол, досадное недоразумение, глупая случайность!

Верзила так и продолжал стоять на своем месте у стены, и ненависть в его глазах горела прежним огнем, даже, пожалуй, еще усилилась, но он был абсолютно беспомощен. А Иван и толстяк направились в кассовый зал. Здесь, как понял Иван, им предстояло расстаться... Ивану следовало решить, какую линию поведения, какую тактику избрать на ближайшее время...

В зале Иван сразу же выделил в толпе напряженную физиономию книжного лоточника, с которым пытался вести интеллектуальную беседу какой-то пожилой мужчина в очках и с бородкой клинышком. Лоточник в ответ на обращения интеллектуала только закатывал глаза к потолку и отрицательно мотал головой. Когда же он опускал глаза, то нетерпеливо шарил цепким взглядом по залу, явно кого-то выискивая и поджидая. "Охотник", - отметил про себя Иван.

Толстяк подошел к очереди в кассу.

- Сюда. - Он указал Ивану на место у своих ног, куда надо было поставить чемодан.

Иван освободился от чемодана, поправил немного великоватую фуражку и спокойно, ни быстро, ни медленно, пошел в сторону вокзального кафе, глядя, казалось бы, только прямо перед собой, но на самом деле видя все по обеим сторонам от себя... Он пытался засечь еще хотя бы одного "охотника". У него было уже шесть "охотничьих" пистолетов, не хватало всего одного, чтобы выиграть эту придуманную Крестным жестокую игру... Однако ему не удалось обнаружить больше ни одного из преследователей, хотя он ясно ощущал их присутствие недалеко от себя. Можно было бы, конечно, удовлетвориться одним изъятым пистолетом и потихоньку убраться из здания вокзала. Еще один пистолет за оставшиеся до понедельника дни Иван как-нибудь сумел бы добыть! Но он твердо решил закончить игру сегодня.

Подойдя к витрине-прилавку кафе, Иван, стоя спиной к залу, снял фуражку, не спеша достал из кармана пистолет и аккуратно поместил его внутрь фуражки. Бросив на стойку пятирублевую монетку из числа только что полученных от толстяка, Иван буркнул продавщице: "Сдачи не надо", чтобы не терять времени, взял стаканчик кофе и повернулся к залу лицом... Его появления в помещении вокзала, так сказать, "с открытым забралом" с этой стороны никто не ожидал он находился далеко от основного прохода, в "застойной" зоне. И действительно, на тот момент Ивана еще никто не заметил.

С пистолетом, прикрытым фуражкой, и стаканчиком кофе он двинулся к ближнему столику, где два парня спортивного вида беседовали за бутылкой водки. Уже по пути Иван услышал, как один из них говорил другому:

- На Шестого надежды мало. Он никогда не пойдет против Ильи. По крайней мере, сейчас...

Содержание сказанной парнем фразы, прозвучавшее знакомое имя - все это сразу насторожило его. А когда он поставил свой кофе на столик и оба парня одновременно повернули к нему головы, настал момент полной ясности: в их глазах отразилось такое удивление, что истолковать его можно было только в определенном смысле - оба они, конечно же, узнали Ивана... Поэтому он без всякой паузы произнес:

- Стреляю при первом движении. Ваши животы у меня на стволе. Успею убить обоих прежде, чем вы пошевелитесь. Вы все поняли?

Парни одновременно кивнули, глядя на правую руку Ивана, которую он держал под столешницей. Они загораживали Ивану большую часть зала, и он не видел, что там творится, но старался фиксировать изменения обстановки с помощью слуха...

- Теперь давайте знакомиться. Сначала ты, - кивнул Иван на парня слева от себя. - Двумя пальцами, очень осторожно, достаешь пистолет и кладешь его на столик.

Парень, растопырив пальцы, залез себе за пояс и достал пистолет, держа его, как было приказано, указательным и большим пальцами. Он положил пистолет на столик и средним пальцем осторожно придвинул его к Ивану. Иван левой рукой взял пистолет и сунул его в карман.

- Теперь ты, - обратился он ко второму "охотнику", - делаешь то же самое.

Второй парень тоже растопырил пальцы и сунул их за пазуху своего легкого летнего пиджака. Он уже вытащил пистолет с видимым намерением положить его на стол, но... то ли от волнения, то ли с умыслом парень выронил пистолет из задрожавших пальцев, и тот упал на мраморный пол с характерным металлическим стуком... Неизвестно, на что он рассчитывал, если сделал это умышленно. Может быть, надеялся, что Иван сунется поднимать упавшее оружие или заставит это сделать его самого? И, таким образом, он получит хоть какой-то шанс, хоть минимальную возможность для атаки? Но Иван просчитал такой вариант еще до того, как произнес первую фразу, и заранее принял решение, что он будет делать в этом случае. Звук от удара упавшего пистолета о мраморный пол однозначно послужит сигналом для всех остальных "охотников", сколько бы их ни находилось в этом зале. Решение Ивана было очень невыгодным для парня, уронившего пистолет, как, впрочем, и для его спутника, уже расставшегося с пистолетом...

Иван, не медля ни секунды, выстрелил два раза, попав одному киллеру в живот, а другому - чуть пониже живота, и бросился на пол вслед за их рухнувшими телами, стремясь упасть так, чтобы опрокинувшийся столик и тела парней загородили его от выстрелов со стороны зала. В том, что выстрелы сейчас же последуют, Иван был абсолютно уверен. Не знал он лишь одного: сколько человек будет по нему стрелять... Можно было предполагать наличие в зале от двух до пяти стрелков.

Едва он коснулся пола, как сразу из трех точек зала загремели выстрелы... Шестой, стоявший на широко расставленных ногах прямо посреди очереди в кассу, стрелял, держа пистолет обеими руками и вытянув их далеко перед собой. Он успел сделать три выстрела, но, поскольку цели не видел, попал два раза в крышку столика и один раз в плечо раненного Иваном Второго... Десятый, оттолкнув от себя осточертевший ему за день книжный лоток, произвел два выстрела - как и Шестой, с вытянутых рук. Но он тоже не видел Ивана за лежащими на полу телами и потому оба раза попал в спину Третьему, добив его окончательно... Больше всего шума наделал Седьмой. Выхватив из лежащего у него на коленях саквояжа автомат, он вскочил и с нечленораздельными криками начал поливать очередями всех лежащих на полу в кафе, надеясь, что ему удастся всадить хотя бы одну пулю в Ивана. И своей цели он достиг. Как ни прикрывался Иван телом Второго от автоматных выстрелов, пули рикошетили от мраморного пола, и две из них все-таки попали ему в ногу и в бедро... Седьмому, может быть, даже и удалось бы прикончить Ивана, позиция которого была весьма невыгодной, но он отвлекся от него ради Девятого. Тот при первых же выстрелах проснулся, но по-прежнему сидел в кресле. Седьмой не мог упустить такого момента и, чуть изменив вектор стрельбы, срезал Девятому короткой очередью полголовы...

Иван уже держал в обеих руках по пистолету и готов был начать ответный огонь, но неожиданно выстрелы в его сторону прекратились, хотя стрельба в зале и продолжалась... Оттолкнув от себя изрешеченное пулями тело Второго, Иван смог увидеть любопытную картину: неподалеку от него оседал на пол парень с автоматом в руках; у продавца книжного лотка безжизненно повисла правая рука, и он пытался поднять с пола пистолет левой; около касс один из пассажиров очень технично проведенным приемом ломал руку, держащую пистолет, еще одному "охотнику". И все это происходило, как на сцене в театре - среди неподвижных декораций и на виду у затаившего дыхание зрительного зала. Среагировать успели лишь профессионалы, остальные пассажиры только рты пораскрывали: кто для крика, кто от удивления... Впрочем, Седьмой зацепил несколько человек из числа пассажиров автоматной очередью.

Зато через мгновение все пришло в движение и начался самый настоящий сумасшедший бразильский карнавал в его российском варианте. Не только русский бунт может быть, по выражению великого русского поэта и писателя, бессмысленным и беспощадным - не менее бессмысленна и беспощадна русская паника!

Весь Казанский вокзал просто взорвался коллективным воплем. В кассовом зале средняя сила его достигала того предела, который с трудом может выдержать человеческое ухо. Отдельные женские визги доходили уже до уровня ультразвука... В какой-то момент от срикошетивших пуль, а может быть, и от резонансных колебаний, вызванных диким ором пассажиров, лопнули и обвалились дождем осколков стекла в двух кассах, увеличивая и без того запредельную панику.

Подальше от кассового зала крики звучали слабее, но и там вопили так, что услышать самого себя было трудно.

На улице слышались только отдельные вопли, но беспорядочный шум возникал то там то тут, волнами прокатываясь вокруг вокзала.

Первой двигательной реакцией людей, находившихся в кассовом зале, было бежать прочь, наружу, туда, где не стреляют. Хотя стрелять уже давно перестали, на это никто не обратил внимания, руководствуясь элементарной логикой: раз только что стреляли, значит, сейчас могут опять начать!

У тех, что сами были вне кассового зала, но предполагали, что их близкие находятся внутри него, реакция была иной - бежать к своим, чтобы спасать их. Казалось бы, как и кого они могли спасти? Но люди об этом обычно не задумываются...

В результате одна толпа ринулась из кассового зала, а другая - в зал. В узких местах проходов они столкнулись между собой. Барьерчики, поставленные никитинскими оперативниками, были отброшены. Но движение застопорилось, и встречные потоки начали выдавливать друг друга в свободное пространство, поскольку ни те ни другие не могли достичь своей цели. Оперативники, которые после первых выстрелов успели выскочить из облюбованных ими закоулков и попасть в эпицентр ситуации, могли продолжать активные действия. Остальные оказались плотно придавлены напирающими массами пассажиров к тем самым стенам, которые они весь день "ремонтировали".

Люди с улицы тоже ломанулись внутрь вокзала, окончательно заперев своими телами все входы и выходы... Четвертый, мотавшийся все время по перрону, одним из первых устремился внутрь и опять же одним из первых столкнулся со встречным движением. Троих или четверых ему удалось отшвырнуть со своего пути, но потом народ повалил сплошным потоком и затолкал его в какой-то небольшой промежуточный зальчик. Там он оказался сжат телами настолько плотно, что не мог пошевелить руками. Попробовал было брыкаться, но прижатый к нему толстый украинский дядька так врезал ему лбом в висок, что он на время потерял сознание и предпочел больше не рыпаться.

Торчащего на проходе Одиннадцатого, еще парализованного хитрым приемом Ивана, свалили с ног первые же выбежавшие из зала обезумевшие пассажиры, и он, не имея сил подняться, был просто затоптан.

От Ярославского и Ленинградского вокзалов по подземному переходу бежали к Казанскому многочисленные любопытные и обеспокоенные. Им тоже пришлось столкнуться с теми, кто стремился покинуть Казанский вокзал. И те и другие прочно застряли под землей.

Больше всего повезло тем, кто решил бежать через площадь поверху. Они сохранили оперативный простор для своих действий, полную свободу передвижения. Из них и составилась внушительная толпа любопытных, кружащих вокруг вокзала, но уже сообразивших, что соваться внутрь не стоит.

В двух местах внутри вокзала никитинские бойцы, стремясь остановить напирающих на них людей, выстрелили из пневмопушек ловчими сетями. Запутавшиеся в сетях люди - а их оказалось человек по десять в каждой сети свалились на пол и тем дали новый поворот событиям. Люди, как фишки домино, валились друг на друга и увлекали стоящих рядом с собой на пол... А дальше схватка происходила, как говорят спортсмены-борцы, уже в партере...

...Иван сумел вовремя оценить ситуацию и ее возможные последствия, совершенно нежелательные для него. После паники милиция обязательно начнет свои разборки, и выбраться отсюда будет уже чрезвычайно трудно... Иван накрыл голову форменной курткой и прыгнул прямо в высокое окно, рядом с которым стояли столики кафе. Вывалившись с осколками стекла на улицу, он покатился по тротуару. Иван показал дорогу многим другим - за ним устремилась часть толпы, и он немедленно и самым благополучным образом с ней смешался.

Не выбираясь из густой толпы, он незаметно переложил свои пистолеты, которых теперь стало уже три (вместе с двумя трофейными), в небольшую кожаную сумочку, приготовленную специально для этой цели. После этого Иван стянул с себя форменный китель и в дальнейшем просто "потерял" его на ходу.

Вырвавшись наконец из толпы, Иван прошел под железнодорожным мостом на Каланчевку и в первом же попавшемся аптечном киоске купил на оставшиеся у него заработанные монетки бинт и расческу. Прямо в скверике у железной дороги перебинтовал себе ногу, став объектом внимания прохожих: двух девушек, мужчины с дипломатом и старушки с объемистым пакетом, набитым продуктами...

Девушки, увидев, как Иван стягивает джинсы, подумали невесть что и ускорили шаг. Мужчина остановился, поскольку заметил, что голая нога Ивана в крови, и, засомневавшись, спросил:

- С вами все в порядке? Вам нужна помощь?

Иван покачал головой и ответил:

- Нет. Спасибо. Справлюсь сам.

Мужчина пожал плечами и пошел дальше, правда, все время оглядываясь.

От старушки не так-то легко оказалось отвязаться.

- Ох, милок, - всплеснула она руками, поставив свой пакет на асфальт, где ж тебя так?

Иван сразу понял, что так просто прогнать ее не удастся, но он кое-что придумал... Продолжая бинтовать ногу, он ответил срывающимся голосом:

- На Казанском сейчас кучу народа постреляли. Я еще легко отделался. Там трупы - десятками. Народу - толпа. Из автоматов били...

Последние слова он договаривал уже вслед устремившейся к вокзалу старухе, которая, подхватив тяжелый пакет, развила рекордную для себя скорость.

Иван усмехнулся. Он закончил с ногой, натянул окровавленные джинсы, причесался и захромал вверх по Каланчевской улице. Дойдя до ближайшего коммерческого ларька, купил себе новые джинсы, зашел за ларек и, морщась от боли в простреленной ноге, переоделся. Свернув свои старые джинсы, он сунул их в щель под ларьком... Теперь он мог привлечь внимание прохожих только тем, что немного хромал на левую ногу, да еще на локте у него была свежая царапина задел об осколок стекла, когда вылетал через окно.

Через двадцать минут он добрался до входа на станцию метро "Красные ворота" и спустился вниз. Доехав до станции "Чистые пруды", перешел на "Тургеневскую", вошел в вагон, сел и вздохнул с облегчением. Теперь можно было отдохнуть до самой "Октябрьской".

Глава 8

Илья был на площади, когда увидел, что от Казанского побежали люди... "Как тараканы от дихлофоса! Наконец-то", - процедил он сквозь зубы и верхом через площадь устремился к вокзалу, навстречу выскакивавшим из него пассажирам. Позади него бежали еще какие-то люди, в том числе, как Илья успел заметить, и в милицейской форме... Когда он пересек площадь, все входы в вокзал были уже забиты толпами народа. Проникнуть внутрь стало делом невозможным. Илья влился в группу, которая бестолково моталась вокруг вокзала, ведомая одним только острым любопытством. Илья вполне разделял их стремление вникнуть в суть происходящего внутри вокзала. Но его лично интересовали прежде всего ответы на два вопроса: убит ли Иван и кто из "охотников" остался жив?

Вообще-то он совсем не так представлял себе встречу с Иваном. Но что он мог сделать? Менты, того и гляди, Ивана перехватят. А живым им его отдавать нельзя... Волей-неволей придется стоять рядом с ними, следить за ситуацией... Да еще этот разброд в первой десятке...

Вокзал начал потихоньку освобождаться от толпы. Люди, выбиравшиеся из здания вокзала, тут же попадали в кольцо милиционеров, которых здесь неожиданно появилось не меньше сотни. Они стояли плотными заслонами на всех немногочисленных выходах из здания, понемногу выпускали народ, при этом обыскивали каждого на предмет наличия оружия и проверяли документы, задерживая всех, у кого таковых не оказывалось.

Илья видел, как проверяли Четвертого, но почти не беспокоился за него. Не дурак же тот, в конце концов, чтобы лезть в руки милиции с пистолетом! Как ни дорого личное оружие во время игры, но жизнь дороже... Милиционеры проверили Четвертого и отпустили его, как и всех остальных. Пистолета у него, естественно, не оказалось, а документы были в порядке.

Четвертый присоединился к толпе зевак. Илья сразу же подошел к нему, дернул за руку, вопросительно посмотрел в глаза... Тот лишь молча пожал плечами. Илья сплюнул, выматерился. Стали вдвоем наблюдать за дальнейшим развитием событий...

Примчались машины "скорой помощи" целой стаей. Все двенадцать прибывших машин выстроили в ряд, вплотную к выбитому высокому окну кассового зала, и через него стали выносить на носилках раненых и грузить в машины. Когда двенадцать носилок были вынесены, окно вновь перекрыли омоновцы. Илья рассматривал раненых настолько внимательно, насколько это было возможно издалека, но ни Ивана, ни кого-либо из своих среди них не увидел. Тогда он приказал Четвертому подогнать поближе "Жигули" девятой модели, завести их и быть наготове... Где-то через час вокзал был полностью очищен. Никто из киллеров первой десятки больше так и не появился.

Милиция взялась за толпу, скопившуюся около вокзала. Надо было расчистить место для проезда милицейских машин, чтобы погрузить в них тех, у кого не оказалось с собой документов. Таких насчитывалось больше сотни. Но погрузили и увезли их очень быстро. Милиция, как видно, вошла в ритм, действовала четко и эффективно.

Подошли еще пять машин "скорой помощи". В них погрузили целых четырнадцать носилок с телами, накрытыми брезентом... Илья не мог знать, сколько именно среди них было его людей, но пребывал в уверенности, что они там точно были.

Наконец Илья дождался того явления, из-за которого и торчал перед вокзалом столько времени... Из дверей вокзала вывели человека в наручниках и через плотный коридор милиционеров повели к машине... Это оказался не Иван, а Десятый. Следом за ним вывели еще одного - Шестого. Больше Илье ждать было нечего...

Мент у машины замешкался с дверцей, и Шестой с Десятым "застряли" перед ней, как мишени в тире. Снять две цели с угловой разницей в прицеле в двадцать секунд для Ильи труда не составляло. Он два раза нажал на спуск, с удовлетворением отметил, как завалился на спину Десятый и осел на колени Шестой, как вслед за этим попадали и раскатились в разные стороны милиционеры. Что будет дальше, он примерно знал, поэтому бросился к машине, стоявшей метрах в пяти от него, прыгнул на сиденье рядом с Четвертым, и их "девятка" резво взяла с места, разогнавшись сразу до восьмидесяти! Они вылетели на проспект Академика Сахарова и через двадцать секунд, свернув направо в скверик, быстро пересели в "ауди"... По Большому Палашевскому переулку выскочили на Каланчевку и вновь спустились на Комсомольскую площадь. Дорогу им преградила милицейская "канарейка". "Ауди" резко затормозила, Четвертый открыл дверцу, высунулся наружу:

- В чем дело, начальник?

Милиционер без объяснений помахал им палкой - поворачивай, мол, обратно. Четвертый не стал спорить, развернул машину, по Каланчевке они выбрались на Садовое кольцо и растворились в потоке машин.

Два часа, в течение которых Казанский вокзал оставался парализованным, отняли у Никитина столько сил, что их хватило бы года на два интенсивной работы...

Когда началась стрельба в кассовом зале, его интересовало только одно: обнаружен ли Иван? Никитин знал, что его люди стрелять не должны, просто не имеют права: на многолюдном вокзале это было просто небезопасно. Стрелять они могут только в исключительных случаях, лишь для того, чтобы подавить огонь преступников... По крайней мере, так оно будет выглядеть в сводке, что бы там ни случилось на самом деле. Если же кто-то из его людей и срежет пару ни в чем не повинных россиян, Никитин не будет наказывать его слишком строго... Если, конечно, кроме них он замочит еще и Ивана. Издержки производства! Всегда можно списать это на беспредел бандитов. Но вот если Ивана среди убитых не окажется... Чего ради он тогда рискует своим местом? Чего ради допустил проведение массового теракта на вокзале? Ведь именно такая формулировка появится в сегодняшних полуночных сводках... Поэтому, когда раздались первые выстрелы, Никитин и Герасимов не рванулись в кассовый зал, чтобы присутствовать на месте проведения операции лично. Они прекрасно знали, что вот-вот начнется паника, люди заметаются по вокзалу и блокируют все проходы. В зале и без того было достаточно оперативников, расставленных практически на каждом квадратном метре...

Никитин тут же схватил рацию и, забыв все позывные, с которыми они работали в эфире, закричал:

- Ивана! Ивана делайте, Серега, Ивана!..

Герасимов вырвал у него рацию.

- Ты чего орешь, идиот! Думаешь, нас никто не слушает? Будешь потом за стрельбу в зале отвечать...

- Ну? Что там у них? Не могу я здесь сидеть!

- Там кончится все за минуту или две. Потерпи...

- Давай, Гена, вызывай Коробова, пусть доложит, что там...

- Доставай свою "Приму", товарищ генерал, закури пока, успокойся!

Вместо сигарет Никитин достал свою фляжку с коньяком и крепко приложился.

- "Стрелец"! "Стрелец"! Ответь "Зодиаку"! Что у вас там происходит? кричал тем временем Герасимов в рацию. - Доложи обстановку!

- "Зодиак", я - "Стрелец"! - раздался из рации сильно искаженный помехами взволнованный голос Коробова. - Срочно перекройте снаружи разбитое окно кассового зала. Через него из помещения вокзала вырвалась группа людей. Возможно, Иван среди них. Как поняли меня?

- Пошел ты!.. Поняли тебя! Хрен ты теперь кого-нибудь из них возьмешь! А окошко мы тебе перекроем, это мы разом... "Ярославль"! "Ярославль"! Вызывает "Зодиак". Срочно десять человек к разбитому окну на Казанском вокзале... Перекрыть все выходы на Казанском. Берите людей из резерва, сколько нужно. Искать оружие, проверять личности. Всех подозрительных - на Лубянку. Фигурант Марьев, он же Гладиатор, не задержан. Ориентируйтесь на фоторобот. Как поняли?..

Услышав слова Коробова про Ивана, Никитин только махнул рукой и вновь приложился к фляжке...

- "Стрелец"! "Стрелец"! Ответь "Зодиаку"! Кто стрелял? Есть ли жертвы?

- Я - "Стрелец". Докладываю, - ответил Коробов, - стреляли с трех точек. Шесть или семь пистолетных выстрелов. Автоматная очередь в скопление людей...

При этих словах Никитин закатил глаза и простонал:

- Ох, еб твою мать...

- ...Минимум пять убитых, - продолжал Коробов. - Вызывайте медиков. Есть раненые. Много. Двоих стрелков взяли живьем.

- Начинайте разблокирование вокзала. Да осторожнее там, не давайте им перетоптать друг друга. Будь на связи постоянно...

Никитин, несмотря на выпитый коньяк, был абсолютно трезв. Он достал наконец свою "Приму", закурил и вопросительно уставился на Герасимова:

- Что делать-то будем? Идеи есть?

- Облажались мы опять, Никитин. Вот и вся идея. Что делать? Будем задержанных ребят крутить, стрелков. Это хоть что-то даст. Узнаем, что у них за дела с Иваном... Прямо сейчас этим и займемся...

Герасимов вызвал по рации Коробова и приказал направить к ним четверых омоновцев повыше ростом и поплотнее комплекцией, да побыстрее.

Минут через десять в дверь кабинета начальника вокзала ворвался парень двухметрового роста в форме ОМОНа и голосом, от которого уши закладывало, начал:

- Товарищ генерал...

Никитин замахал на него рукой:

- Проводи на место. К Коробову.

Построившись клином вокруг Никитина и Герасимова, омоновцы врезались в толпу и, к общему удивлению, действительно ее раздвинули. Вся группа довольно быстро продвигалась вперед. Минут через семь-восемь они оказались в кассовом зале, центр которого был уже очищен от народа.

...На полу лежали трупы. Увидев, сколько их, Никитин сразу почувствовал сильную, прямо-таки смертельную усталость. Уже сегодня средства массовой информации подсчитают трупы, и отныне в каждом выпуске новостей после указания числа погибших будет называться его фамилия... При этом обязательно прозвучат слова о его личной ответственности за обеспечение безопасности жизни и здоровья москвичей... И еще непременно будет сказано о повышении уровня преступности в столице. Хотя вот это-то как раз и есть чистое вранье нисколько этот уровень не повысился!.. А скоро и совсем упадет. Резко упадет. Как только Никитин начнет осуществлять свой план перестройки криминальной жизни... Если, конечно, не будут мешаться под ногами всякие Иваны...

К ним подошел Коробов, которому не терпелось выложить все, что удалось разузнать:

- Четырнадцать убитых. Один из них затоптан. Двенадцать раненых. Двое взяты с оружием. Вот эти...

Он указал рукой на двух парней в наручниках. Один из них беспокойно и затравленно озирался по сторонам, словно ожидая выстрела. Другой, очень бледный, сидел на полу, привалившись спиной к стене, весь перекосившись на правую сторону. На лице его было написано полное безразличие к происходящему и к дальнейшему развитию событий.

- Ранен? - спросил Никитин.

- Ранен, - кивнул Коробов. - В плечо. Вел стрельбу из пистолета из-за книжного лотка. Успел сделать два выстрела. Сюда...

Коробов показал Никитину перевернутые столики кафе, трупы нескольких человек между ними, лежащие в лужах крови, мокнущие в крови чемоданы и сумки...

- Стрелял из этого пистолета, - продолжал Коробов. - Обратите внимание на цифру...

Никитин увидел, что у серийного номера пистолета последние две цифры вытравлены, вместо них четко выделялась цифра "десять". Он вопросительно посмотрел на Герасимова, тот недоуменно пожал плечами.

- И у этого, - Коробов кивнул на озирающегося парня, - пистолет номерной. Он произвел три выстрела в том же направлении. - Он показал второй пистолет с выделенными цифрами "ноль" и "шесть". - Найдены еще два ствола. Тоже номерные, с цифрами "два" и "четыре". "Четвертый", очевидно, был сброшен владельцем, когда начали проверку документов. А "второй" принадлежал, скорее всего, одному из убитых в кафе. И еще один пистолет с номером был у того, кто стрелял из автомата. Его номер "семь". Без сомнения, все это одна компания...

В это время к Коробову обратился оперативник, тщательно обыскивавший трупы на предмет установления личностей убитых.

- Товарищ полковник! У одного из убитых обнаружено оружие! - И он передал Коробову еще один пистолет с выделенным номером. Последняя цифра его была "девять".

Коробов начал излагать свою версию происшедших событий:

- Стрельба началась в кафе. Там раздались два выстрела. Скорее всего, стрелял Гладиатор, хотя все это странно: никто его не видел, как он туда попал - неизвестно. Каюсь, мои люди этот момент пропустили. Бандиты среагировали раньше. - Коробов посмотрел в сторону задержанных оперативниками стрелков. Наши отреагировали уже на их выстрелы и автоматную очередь. Мои люди произвели два выстрела, оба попали в цель. Автоматчик был убит прямым попаданием в голову, а тот, что изображал книжного продавца, ранен в плечо. Третьего взяли без применения оружия... Пассажиров покрошил автоматчик... Как только выстрелы прекратились, неустановленный субъект выбил телом стекло окна и скрылся в неизвестном направлении, вслед за ним через окно вырвалась часть людей из зала. Остальные были задержаны. Есть основания считать, что скрывшийся был Иван Марьев - Гладиатор...

Герасимов хмыкнул себе под нос: "Есть основания считать... Научился трепаться, собака! Есть основания считать, что мы бездарные дилетанты по сравнению в этим Марьевым!.."

- Полковник Герасимов, опросите задержанных, - приказал Никитин. Ему не терпелось получить хоть какую-то информацию об Иване.

Герасимов подошел к Шестому. Тот давно уже следил за ним и Никитиным, успел понять, что они тут главные, и потому не дал Герасимову первым задать вопрос:

- Я все скажу, начальник. Только дай охрану. Меня сейчас убьют. Тут наших десять человек было. Все бьют без промаха, в яблочко. Спрячь меня, начальник. Все скажу. Блядь буду, все скажу. Это все Крестный. Это его игра. Мы только пешки, стрелки... - Он неожиданно закричал высоким истерическим голосом:

- Спрячь, начальник! Я здесь как кабан перед номерами!.. - И снова перешел на ноющий, просящий шепот:

- Убьют меня. Я много знаю, начальник. Я по окнам с крыши бил, когда Белоглазова убивали. Я все расскажу, все, что знаю...

Герасимов смотрел на него с интересом:

- Не бойся. Спрячу. Ваших всех перебили. Никто тебя не убьет.

- Меня Илья убьет. Он всегда на подчистке стоит, когда на дело идем. Отвези меня в камеру, начальник. В одиночку. На Лубянку отвези. И бумагу давай, все напишу. Как есть все напишу...

- Не тараторь. Объясни: почему вы хотели убить Гладиатора?

- Нам его Крестный отдал. Как "зайца". Мы его загнать должны были. Но он, сука, живучий оказался. А Илья сказал - убить и принести Крестному. Бросить ему. И тогда Крестного убить...

- Падаль... - процедил сквозь зубы сидящий у стены Десятый. - Ты, сука, сдохнешь сегодня же. Тебя загрызут, падлу...

- С ним меня не сажайте, - тут же забеспокоился Шестой. - Он меня убьет. Они все меня убьют...

- Заткнись, - оборвал его Герасимов. - Кто такой Илья?

- Илья первый номер. Он - Председатель. Я - Шестой. А этот гад Десятый... - Он обеими руками в наручниках показал на раненого, сидящего на полу.

- Какой номер у Крестного? - спросил у него наобум Герасимов.

- У Крестного нет номера... - Шестой посмотрел на Герасимова с недоумением: как это, мол, вы не знаете, кто такой Крестный? - ...Крестный над нами всеми. Он приказывает. А мы делаем. У него нет номера...

- Где ваша база? Где вы должны были встретиться после вокзала?

- Не доезжая Балашихи - поворот налево, на грунтовку. Примерно в километре - дом отдыха старый, брошенный. Названия нету там...

- Что ж за адрес ты даешь? Поди туда - не знаю куда... Хитришь?

- Блядь буду, начальник! Не вру. Нет там никаких указателей...

- Показать дорогу сможешь?

- Начальник, я не поеду туда! Нас там перестреляют... Как кроликов!

- Поедешь. Или я тебя сам шлепну...

- Вспомнил! Я вспомнил. Там Гладиатор ментов пострелял в ночь на вторник.

- Хорошо.

Герасимов повернулся к стоявшему рядом Коробову, подмигнул ему и сказал, будто приказывая:

- Этого отправить на Лубянку. Под усиленной охраной. И поместить в отдельную камеру.

- Есть! - подыграл Коробов.

Герасимов подошел к раненому Десятому, тронул носком ботинка его ногу:

- Добавить ничего не хочешь?

- Пошел ты! - огрызнулся Десятый.

Герасимов "приказал" Коробову:

- Этого тоже на Лубянку... По дороге пристрелить. При попытке к бегству...

- Есть! - снова поддакнул Коробов.

- У-у, суки!.. - прошипел Десятый.

Наблюдавший за всем этим Никитин отозвал Герасимова в сторону:

- Цирк устраиваешь? На хрена тебе все это?

- Так ведь первый же принцип, товарищ генерал: разделяй и допрашивай...

- Что скажешь про все это?

- Очень интересная ситуация вырисовывается, товарищ генерал. Неспроста Гапоненков, убитый в "Савое", и Сафронов, застреленный вчера здесь же, на вокзале, проходили по одним делам. Уверен, что вся эта братия, о которой мне сейчас рассказал этот подонок, что очень жить хочет, проходит по одним и тем же делам. Это одна компания. Интересно то, что у них есть какая-то организация с жесткой иерархией. На это указывают и номера пистолетов. Во главе - некто по имени Илья, номер первый. Кто такой Крестный, я пока не понял, но, судя по всему, он выше этой организации, он дает им заказы. Какой номер у Ивана - тоже непонятно. Он, похоже, не входит в их структуру, он сам по себе. Почему-то они хотели его убить. Этот хрен говорит: Крестный приказал. Кстати, Илья явно копает под этого Крестного. Наверное, сам хочет на его место. Сколько всего человек в организации - пока не выяснил. Этого Шестого возьму в жесткий допрос, из него, похоже, еще много чего можно выдавить.

- Что там про милиционеров из Балашихи?

- Говорит, их пострелял Гладитор. И рядом где-то там - база Крестного. Точнее выяснить пока не удалось. Выясним. Туда нужно будет наведаться.

- Заканчивай здесь. Голова уже болит от одного вида этого проклятого вокзала. Опять упустили Ивана, мать твою ети...

- Скажи спасибо, что хоть этих взяли. А то бы понавешали на тебя всех собак!

- Не спеши радоваться. Еще понавешают...

В это время к вокзалу подогнали крытый фургон для перевозки заключенных. Убитых увезли в морг, когда Герасимов допрашивал задержанных.

- Давай грузи и работай с ними всю ночь. Меня утром "на ковер" дернут. Нужно будет козыри иметь.

- Найдем козыри, Никитин. Не волнуйся!..

Герасимов уверенно улыбнулся и махнул рукой Коробову - давай, мол, грузи, мы тоже едем...

Коробов лично наблюдал за погрузкой задержанных. Он поспешил лишь самую малость: не дожидаясь, когда молоденький сопровождающий, уже взявшийся за ручку дверцы фургона, распахнет ее, скомандовал: "Пошел!"

Задержанные, сначала один, а затем и другой, оказались на улице. Они подошли к фургону. Дверца не открывалась. Сержант с мальчишеской физиономией остервенело ее дергал, но дверцу заклинило. Задержанные "зависли" на открытом пространстве. Коробов похолодел. "Быстро назад!" - заорал он. Но было поздно...

Выстрелов он не услышал, но увидел, что раненый начал заваливаться на спину, а другой задержанный - оседать на колени. Через секунду оба валялись на асфальте. Весь конвой лежал рядом с ними. Разница была только в том, что конвой был жив и заботился о сохранении своей жизни, а тем, кто только что еще назывались задержанными, заботиться было уже не о чем. Они оба были мертвы.

Перепрыгивая через живых и мертвых, Коробов выбежал из-за машины и успел увидеть, как хлопнувшая дверцей "девятка" рванулась с места и ушла на проспект Академика Сахарова. Но пока он успел добежать до милицейской машины, пока разогнал ее и тоже выскочил на проспект, "девятки" уже и след простыл... Коробов объявил, конечно, тревогу на ближайших постах ГАИ, но никакого результата это не принесло...

Глава 9

Выйдя из метро на Октябрьской, Иван попытался вспомнить, в какой именно стороне находится дом той девушки, в квартире у которой он недавно отсыпался, но это ему не удалось. В сознании не отложился маршрут их движения, когда девушка вела его, смертельно уставшего, почти под руку к себе домой. Как он шел от нее, тоже не запомнилось. Иван тогда думал только о предстоящей встрече с "охотниками" на Казанском вокзале...

Иван мог рассчитывать лишь на свои бессознательные реакции. Если сознание вновь каким-то образом отключить или отвлечь, маршрут как-то проявится в голове Ивана, ноги сами отведут его туда, куда он хочет попасть.

Иван закурил и облокотился на какую-то ограду, чтобы немного разгрузить раненую ногу. За весь год пребывания в Москве он не был ранен ни разу. Последнее ранение он получил в Чечне... Иван попытался подсчитать, сколько всего боев он провел в качестве раба-гладиатора. Это оказалось бессмысленным он и тогда, в Чечне, свои бои не подсчитывал. А сделать это сейчас было просто невозможно. Иван твердо помнил одно: он выиграл все эти бои, во всех стал победителем. Наглядное доказательство этому то, что он до сих пор жив...

...Иван убивал всех своих соперников в бытность рабом-гладиатором. Убивал всех своих противников, когда был солдатом. Убивал все свои жертвы, когда был киллером. Иван был самым эффективным орудием убийства, какое только можно создать из человека... "Кто создал меня? - думал Иван. - Кто научил меня убивать? В лагере, где меня учили стрелять без промаха в любой ситуации и уходить от выстрела, нам не объясняли, как чувствовать приближение смерти... Как ее встречать, как с ней общаться... Нас учили вовремя взводить курок. Но, умея только это, я никогда бы не стал профессионалом. Когда я понял, что смерть можно любить? И что она тоже может быть неравнодушна к тебе? В Чечне. Там каждое утро начиналось с одной и той же мысли: если я сегодня никого не убью, значит, убьют меня... Это была даже не мысль - просто вот так работал закон самосохранения..."

Что-то здесь было не так, ощущалась какая-то не правильность... Какая именно - Иван до сих пор не мог понять, уже не впервые думая об этом. Человек, как и любое животное, продолжает жить только тогда, когда стремится к жизни, когда хочет жить. Почему же Иван всегда оставался в живых, хотя шел навстречу смерти? Может быть, он сам был не правильным? Или не правильно устроен мир, в котором он живет? Это были слишком сложные вопросы для Ивана, но и без ответов на эти вопросы жить ему становилось все сложней...

Хотеть жить означало бояться смерти. Но стоило гладиатору испугаться смерти в любом бою, и он сразу делал шаг ей навстречу. Жизнь почему-то всегда доставалась ему, не боявшемуся смерти и любившему ее, а тех, кто очень хотел жить, Иван убивал...

Сможет ли он когда-нибудь жить, не убивая? Эта мысль впервые пришла ему в голову, и ответа на нее у него не могло быть, Иван чувствовал: впервые после Чечни что-то изменилось в нем. Изменилось за эти несколько дней, которые он прожил в роли "дичи", в роли "зайца"... Игра, придуманная Крестным, была слишком похожа на жизнь, которой Иван давно уже не жил. Она заставила его бояться преждевременной смерти. Крестный поставил условие - сохранить свою жизнь до определенного времени. И Иван выполнял это условие: он не просто боролся, он даже боялся за свою жизнь. Боялся настолько, насколько умел это делать...

...Иван давно уже неосознанно повторял тот путь, которым его недавно провела встреченная в метро девушка. Он пересек Крымский вал, почти не замечая направленных на него взглядов, во множестве привлекаемых его отрешенным видом и замедленными движениями. Но он уже выключился из игры - вновь был прежним Иваном, не "зайцем", убивающим "охотников", а прошедшим Чечню Иваном, знающим и любящим смерть... Незаметно для себя он свернул в немноголюдные московские дворы и минут через пять оказался перед одним из подъездов шестнадцатиэтажного дома. Даже не думая о том, сколько этажей ему следует пройти, Иван начал подниматься по лестнице пешком, пройдя два этажа, остановился на третьем и уверенно повернулся к квартире слева. Дверь в нее была не заперта.

Иван, не стучась, толкнул дверь и вошел. Он сразу узнал квартиру, в которой уже побывал. Вон там, направо, комната больной старухи. Прямо комната девушки, ее дочери. "Вернее, женщины", - подумал Иван, вспомнив, как разглядывал ее тело, в котором не было ни капли целомудрия, зато ярко проявлялась зрелая женственность. У невинных девушек не бывает таких тел...

Как звали женщину, Иван не запомнил, хотя мать, кажется, ее как-то называла. Его не волновало имя. Он хорошо представлял себе то чувство глубокого покоя и вместе с тем почему-то ощущение близости смерти, которые он испытал, глядя на обнаженную женщину. Тогда, впервые за долгое время, женское тело не внушило ему никаких опасений, не было воспринято им как источник агрессии... И он не боялся, что оно засосет его в себя, затянет обратно в небытие, из которого он когда-то появился на свет...

После Чечни Иван брал женщин, ничего особенно интересного при этом не испытывая. Брал, как берут хлеб, воду, вино, даже просто как сигарету из пачки. Он телом женщины доставлял себе удовольствие... И в эти моменты продолжал оставаться один, не допуская и мысли о том, чтобы как-то обнажиться, разоблачиться перед ней. Это было слишком опасно - все равно что врагу подставить незащищенную спину. А женщина и являлась для Ивана врагом, ведь ее нужно было побеждать, причем каждый раз заново...

И вдруг он встретил женщину, которая не была для него врагом. Она вызывала у него уже гораздо более сложные чувства, чем простой и понятный интерес...

...Иван толкнул дверь в комнату старухи. Первое, что он увидел, был гроб. Старуха в гробу все так же устремляла глаза в потолок, только теперь эти глаза были закрыты. Но Ивану казалось, что и через опущенные веки старухин взгляд устремляется ввысь, пронизывает потолок и пытается что-то отыскать в ночном московском небе...

Иван хорошо знал, что, кроме холодных звезд и еще более холодной черноты между ними, там ничего нет, ничего найти невозможно. Звезды всегда и везде оставались для Ивана далекими и холодными - и в Чечне, во время изнуряющих тело и опустошающих душу ночевок в горах, под ледяным чеченским ветром, пахнущим смертью, и в Москве, в пустом, безлюдном ночном городе, где десять миллионов москвичей каждую ночь прячутся под одеялами от холодного звездного ветра и все же не все могут согреться...

Иван точно знал, что в небе нет абсолютно ничего, кроме черноты, звезд и этого ветра. Должно быть, поэтому мертвое упрямство старухи вызывало у него какой-то давно забытый, бессознательный страх, сродни детским ночным страхам... Что ищет там мертвая старуха? Или смерть открывает человеку какую-то тайну?..

Иван далеко не сразу перевел взгляд со старухи на сидящую рядом с гробом ее дочь. Надя была в черном платье, волосы покрывала тонкая черная косынка, а в руках она теребила черный платок. Но в широко раскрытых глазах, смотревших на Ивана, не было ни скорби, ни душевной муки. Она смотрела с удивлением и радостью. Увидев Ивана, Надя встала и сделала шаг ему навстречу.

- Ее никто не пришел проводить, - сказала она. - Кроме тебя.

Она подошла к нему совсем близко, и Иван уловил тот же запах духов, что разбудил его всего несколько часов назад.

- Как называются эти духи? - спросил Иван. - Хороший запах.

- "Indian Summer", - ответила женщина. - Странно, я впервые их попробовала только сегодня утром. А теперь мне кажется, будто хожу с этим запахом всю жизнь...

Иван закрыл глаза, глубоко вдохнул ее запах и сказал осторожно, словно шел по первому, еще не окрепшему льду:

- "Индейское лето"... Мне нравится...

- Ее знали в Москве столько людей, - сказала Надя, поглядев на гроб, - но никто не пришел и даже не позвонил. Может быть, еще придут? Завтра...

- Она не хочет никого видеть, - возразил Иван. - Она смотрит на звезды...

Он хотел еще что-то добавить, но женщина посмотрела на него с недоумением.

- Не мешай ей! - Иван взял женщину за плечо и вывел ее из комнаты. Закрой дверь в квартиру, - сказал он, - никто не придет.

Женщина закрыла дверь, и они прошли в ее комнату.

Иван не спрашивал, как ее зовут, и не хотел этого вспоминать, потому что не желал превращать все происходившее в обычное сексуальное приключение. Пусть она остается для него просто женщиной. Даже не олицетворением всех женщин на свете, а просто существом по имени Женщина. Иван не хотел, чтобы она имела другое имя.

Он помнил ощущение покоя, испытанное им, когда она лежала на его руке и ее сосок запутался в волосах на его груди. Он взял ее за талию и посмотрел в глаза. Иван не увидел в них ни острого желания завладеть им, ни стремления перебороть его волю. В ее глазах он прочел лишь желание принадлежать ему, желание покоряться... Иван чуть не задохнулся от того, что вдруг понял: она хочет умереть вместе с ним. Он ясно прочитал в ее глазах желание смерти. Ее жизнь была в его руках. И не потому, что он обладал способностью в любую минуту лишить ее жизни, изломать это тело, заставить кричать и корчиться от боли. Она добровольно, сама отдавала ему право распоряжаться ее жизнью.

Ивану захотелось увидеть ее тело. Он развязал черную косынку, и волосы легли на плечи женщины, закрытые черным платьем. Расстегивая ее платье, он почувствовал, как она прижалась щекой к его руке, и понял, что это была не ласка. Это было признание его силы, его власти над ней.

Платье упало на пол. Иван положил ей руки на плечи, затем взял ее за горло, нащупав то самое место, которого он касался недавно на горле ее матери. Женщина слегка дрожала, но не сопротивлялась. Она неуверенно начала расстегивать его рубашку, но он не почувствовал в этом ее движении стремления сделать его беззащитным... Теплая волна выплеснулась откуда-то из глубины, закружила ему голову и опустилась к бедрам, заставив толчками напрячься его член.

Не сумев расстегнуть черный бюстгальтер, Иван просто разорвал его и обнажил ее груди, тут же прижав их к своей груди. Он опускался руками по ее спине все ниже и ниже, проник под черные трусики и сжал руками теплые ягодицы. Ее руки еще возились с пуговицами на его джинсах, а Ивану уже не терпелось освободить свой член от прикосновений грубой материи и ощутить его в руках этой женщины. Первое прикосновение ее пальцев к головке его члена вызвало у него легкую дрожь, по спине пробежали мурашки... Ему захотелось войти в эту женщину - медленно-медленно, чтобы ощутить все оттенки первого узнавания. Ее руки легко поглаживали его член, совершая движения, от которых ему было невыразимо приятно. По-прежнему не было никакого ощущения опасности, более того, хотелось погрузиться еще глубже в это растворяющее его тепло, в это изумительное чувство, предваряющее полное овладение женским телом, Женщиной.

Он поднял ее за бедра и поставил на кровать, опуская руки еще ниже, к ее ногам, вместе с трусиками... Он положил руку ей на лобок, и она тут же слегка раздвинула ноги, пропуская руку к влагалищу. Он взял ее ладонью правой руки снизу, левой обхватил за спину и положил на кровать...

Он уже ни о чем не думал, ни о чем не заботился, ни о чем не беспокоился. Он забыл о Казанском вокзале, о пистолетах с номерами, о Крестном и Никитине, он забыл о всей Москве и о Чечне тоже, он забыл о всей России и обо всем мире, он забыл, наконец, что он Иван, что его профессия - смерть, забыл, что он вообще жив. Он чувствовал теперь одну только Женщину и больше ничего не хотел...

...Едва вынырнув из водоворота новых для него и столь ярких ощущений, Иван вспомнил почему-то о мертвой старухе, лежащей в соседней комнате... И тут же подумал о Крестном. Из холодной черной пустоты с такими же холодными звездами выплыло лицо Крестного... Крестный смотрел на Ивана пустым и холодным, как это межзвездное пространство в московском небе, взглядом...

- У тебя есть телефон? - спросил Иван женщину.

Она молча взяла с тумбочки сотовый и протянула Ивану. Не вставая с кровати и одной рукой продолжая обнимать теплое женское тело, Иван набрал контактный номер Крестного.

- Я выиграл, Крестный, - сказал Иван, едва услышав ответ в телефонной трубке. - Семь номерных игрушек лежат у меня перед глазами.

Иван скосил взгляд на тумбочку, на которой лежали восемь пистолетов, лишь один из них был без номера. Тот, который Иван забрал у балашихинского лейтенанта.

- Тебе перечислить их номера?

- Не надо, Ваня, я и так тебе верю. Я знал, что ты выиграешь, и сам хотел этого. - Крестный вздохнул в трубку:

- А вот я, похоже, проиграл.

- О чем ты? - не понял Иван.

- Игра с летальным исходом, Ваня. Это наша жизнь. Я придумал эту фразу давно. Очень давно. И вот проигрываю. Приближаюсь стремительно к этому исходу. "Game over..."

- Крестный, ты пьян? - спросил Иван.

В трубке неожиданно возник другой голос - жесткий и нервный:

- Он трезв. И почти мертв. Я его, суку, буду медленно убивать! Как он убивал всех нас, заставляя рвать друг друга голыми руками. Теперь я буду его рвать...

- Кто это? - перебил Иван.

- Мы с тобой знакомы, чеченская тварь! Я пожалел тебя год назад. Оставил в живых. Надо было шлепнуть тебя там же, у гостиницы "Украина"...

"Илья, - понял Иван. - Первый номер..."

- ...Ты спрашиваешь, кто я? Я тот, кого ты увидишь последним. Я лучший в России. Первый! Потому, что я убью тебя. Ты узнаешь, кто я. И ты, и вся эта гребаная Россия узнает, кто такой Илья!..

Иван тут только обратил внимание на то, что сам уже не лежит в постели, а стоит возле нее и автоматически, торопливо одевается, прижимая трубку плечом к левому уху...

- Где ты находишься? - спросил он.

- Я знал, что ты захочешь меня увидеть, - удовлетворенно сказал Илья. Потому что думаешь: первый - ты! Нет, чеченский козел, ты никто. Ты был ничем и снова станешь ничем, как только встретишься со мной. Потому, что первый - я!

- Мне плевать, кто первый, - сказал Иван. - Отпусти старика...

- Я отпущу... Я обязательно отпущу его душу на волю... Приезжай с ним попрощаться. Хочешь попрощаться?.. А ты хочешь, труп смердящий? Скажи ему, что ты хочешь!..

Последние фразы явно были адресованы не Ивану.

В трубке вновь послышался голос Крестного:

- Я не прошу тебя, Ваня, ни о чем. Но я знаю, что ты сам по-другому не сможешь... Ваня, их тут трое. Остальных Никитин спугнул. Одни разбежались, других никитинские люди похватали... А меня этот вот увез, Илюшенька, первенец мой... Пьяный сейчас... в жопу!..

- Это ты, Гладиатор, жопа!.. - вновь ворвался в трубку голос Ильи. - И будешь всегда в жопе!.. Вечная тебе будет жопа!.. И почиешь ты в жопе!..

- Что ты все о жопе? - спросил Иван. - Голубой, что ли? Как тебя найти? Чтобы я смог посмотреть на тебя в последний раз, как ты говоришь...

Илья уловил двусмысленность, прозвучавшую в словах Ивана, и заволновался:

- Нет! Нет, я не так сказал... Я буду последним, кто увидит тебя... Нет? Нет. Подожди... Ты будешь последним, кто увидит... меня? Или тебя?.. Слушай, да пошел ты!..

- Где ты находишься? - прервал Иван его пьяный бред.

- Во-о-от! Вот тот вопрос, который ты должен был задать с самого начала! Приезжай. Буду рад! Я жду тебя в зоопарке. Самое место для тебя. Я тебе тут квартирку присмотрел. Хэ-э-э-э... С табличкой уже. Вот, смотри, написано: "Волк чеченский". Давай... Приезжай... И я тебя убью. Потому, что я тебя не боюсь!..

- Да, - сказал Иван, - но ты боишься смерти. - И отключил телефон.

Он, словно очнувшись, посмотрел на женщину... Она по-прежнему лежала в постели, только натянула на себя одеяло и куталась в него, будто ее знобило.

- У тебя есть машина? - спросил Иван.

Она покачала головой:

- Я недавно продала ее. Матери нужны были наркотики, а я давно уже не работаю...

- Ладно. Тогда помоги мне в другом. Выбери один пистолет. Из тех, что на тумбочке.

Женщина внимательно посмотрела на Ивана. Потом так же внимательно - на лежащее на тумбочке оружие... Наконец она взяла один из пистолетов и протянула его Ивану. Иван увидел на нем цифру "три".

- Почему ты выбрала третий? - спросил он.

- Не знаю, - ответила она. - Наверное, потому, что это - сегодняшнее число. День, когда я встретила тебя. И когда умерла мать...

- Да. Сегодня - это значит "здесь и сейчас"... Это хорошее число!..

"Зоопарк - это прекрасно! - думал Иван, шагая в сторону Крымского вала. Это рядом с домом". Он вспомнил крики попугаев и хохот гиены, которые не давали ему уснуть в его "берлоге" на площади Восстания - в маленькой квартирке на шестнадцатом этаже высотки...

Такси он остановил минут через пять. И пока машина мчала его по Садовому кольцу, Иван настраивался на предстоящую встречу с Ильей и Крестным... "Зоопарк слишком большой, чтобы искать в нем что-либо или кого-либо наугад, размышлял он. - Так я до утра никого не найду. А утром появятся посетители, Илья протрезвеет и может вообще оттуда смыться. Трезвым он будет к тому же гораздо осторожнее. Он не мог не сболтнуть лишнего. Должна быть какая-то зацепка..." Иван еще и еще раз прокручивал в голове разговор с Ильей по телефону. Ага! Вот оно: "Волк чеченский..." Вольеры с волками, насколько помнил Иван, находились не на главной территории зоопарка, а на той, что вплотную подходила к Садовому кольцу. По его расчетам, она должна была граничить с задним двором какой-нибудь организации, фасадом выходящей на Садово-Кудринскую. Самый подходящий для Ивана маршрут! Он всегда шел не тем путем, на котором его ждали... А что у входов в зоопарк его будут поджидать, Иван почти не сомневался.

Он посмотрел в окно: проезжали мимо американского посольства...

- Куда тебе? - спросил водитель такси.

- Чуть подальше. Угол Садового и Малой Никитской, - ответил Иван.

...Расплатившись с водителем, он пересек Садово-Кудринскую и сразу же нашел то, что искал, - здание Академии общественных наук, с огромным и глубоким, судя по всему, двором. Слева от главного, выходящего фасадом на улицу, корпуса была проходная с воротами. Там, конечно же, дежурил милиционер. Такая уж традиция у московских общественных организаций - ставить мента на входе!

В планы Ивана не входило поднимать шум, поэтому он даже останавливаться не стал около проходной, а сразу направился к оконечности правого крыла здания. Там был такой же забор, такие же ворота, только закрытые со стороны двора на огромный амбарный замок. Они не открывались, по всей видимости, лет десять. "Тем лучше, - решил Иван. - Никто и никогда через эти ворота не ходит и не ездит, значит, место безлюдное, самое нам подходящее..."

Он остановился около забора, достал свой любимый "Винстон", закурил и секунд двадцать постоял на месте с видом очень уставшего человека... Ни справа, ни слева на Садово-Кудринской никого не было видно. Дождавшись, когда в потоке машин, и без того редком, возникнет значительная пауза, Иван в два движения перемахнул забор и продолжил курить уже по ту сторону, во дворе Академии. Двор освещался несколькими мощными фонарями, но лишь фрагментарно. Конца двора не было видно - он терялся в сумраке за последним в ряду фонарем... Иван затоптал окурок и двинулся в глубь двора, не особенно и прячась от света фонарей, поскольку предполагал, что охраняющая объект милиция вряд ли будет делать обход территории. Он хорошо знал ту минимальную степень ответственности, с которой охранники относятся к своим обязанностям по ночам.

За главным корпусом оказалась небольшая внутренняя площадь со сквериком, заросшим огромными елями. Дальше начинались какие-то длинные корпуса, расположенные в виде буквы "Е"... Иван обогнул последний корпус, и сразу ему в ноздри ударил характерный едкий запах - смесь ароматов курятника и свинарника... Да, запах Московского зоопарка ни с чем спутать нельзя!..

Иван не ошибся. Двор Академии действительно имел общий забор с Московским зоопарком. Иван почему-то был уверен, что обязательно найдет в этом заборе немало удобных для проникновения дыр. И снова не ошибся. Он вскоре отыскал не только удобный лаз, но и даже что-то вроде тропинки. Вблизи таких заборов не может не быть проложенных народом троп. Потому что если идти от Академии до метро через площадь Восстания, то получается минут пятнадцать, а если напрямую - через зоопарк, то выходит не больше трех...

Но Ивану нужно было дойти по тропе только до первых клеток. Он осторожно, стараясь не шуметь, пробрался между клетками на асфальтовую дорожку. Вонь стояла невообразимая... Звери пахнут совсем не так, как люди. Иван в очередной раз вспомнил свое отбывание наказания в чеченском "карцере" - выгребной яме сортира, где он просидел несколько суток за попытку побега из рабства... Запах зверя острее и резче человеческого. Человеческий же приторен и сладковат даже при разложении...

Иван медленно, прислушиваясь к своим ощущениям, переходил от клетки к клетке. Большинство их обитателей спали, изредка ворча во сне. Иван даже не видел, кто именно обитал в той или иной клетке, - в темноте все клетки были одинаковы, а искать надписи...

Внезапно его остановило ощущение опасности. Иван замер в тени дерева, вслушиваясь и всматриваясь в ночь... Через одну клетку от него какой-то небольшой зверь, размером примерно с собаку (в темноте его трудно было разглядеть), метался по своему жилищу, равномерно и безостановочно перебегая от одной стены к другой и обратно. В этом мотании от стены к стене явно чувствовалась затравленность привыкшего к свободе существа...

"Здесь", - понял Иван.

Он выждал несколько минут. Но иных звуков, кроме топота этого странного зверя и еще коровьих вздохов, не доносилось из окружающего пространства. И все же Илья был где-то здесь, Иван это чувствовал... Небо над Москвой начинало понемногу сереть. "Начало пятого, - определил Иван. - Через полчаса будет светло. Надо заканчивать!"

...В метавшемся по клетке звере он уже смог различить волка, только какого-то низкорослого, мелкого, поджарого. "Этого он, что ли, называл чеченским волком? - подумал Иван об Илье. - Ну это он ошибся! Вряд ли..." Иван видел в Чечне волков. Они не раз приходили в лагерь расположившейся на ночевку группы Ивана - проверить, кто здесь еще неприкаянно мотается по их территории... Совершенно не похожее существо! В Чечне были такие же волки, как и везде в России...

...И в самом деле, пора было заканчивать! Иван разглядел метрах в сорока справа от себя что-то вроде застекленного киоска. Он прицелился и выстрелил дважды по стеклам. Звона разбитого стекла ему услышать не удалось. Однако обитатели зоопарка среагировали мгновенно, причем именно на выстрел... Шум, который поднялся в зоопарке, можно было сравнить только с воплями, слышанными Иваном накануне на Казанском вокзале. Хотя, конечно, разница существовала... В криках зверей и птиц не слышалось ни сильного страха, ни даже легкого испуга. Воздух наполняли только угрозы: лай, рычание, вопли, резкие выкрики и визгливые стоны, неизвестно кому принадлежащие, - все это сливалось в одну какофонию. И все объединялось единым чувством - агрессивной реакции на предупреждение о близкой смерти. Животные стремились испугать, точнее отпугнуть невидимого врага...

Иван ждал... Нервы Ильи не выдержали на четвертой секунде. Он выскочил, отделившись от сгустка темноты, откуда-то слева и начал стрелять из пистолета с обеих рук по клеткам, крича что-то столь же бессвязное и дикое, как и крики обитателей зоопарка... Каждый его выстрел добавлял новый вал воплей в хор зверей ночного зоопарка...

Медлить было нельзя. Через несколько минут сюда сбегутся сторожа, милиция... Уходить нужно срочно. Но сначала - завершить начатое.

...Лет пять назад Иван не смог бы нажать на спуск, не показавшись на глаза врагу. В этом была своего рода романтика, по крайней мере, так ему казалось тогда. Теперь Иван считал, что только пацан хочет доказать человеку, которого убивает, что он самый крутой, что он первый... Такой пацан, как Илья. И Иван в свое время любил поговорить о равенстве возможностей, о какой-то там честности и справедливости. Это, конечно, были глупость и мальчишество...

Сейчас Ивану и в голову бы такое не пришло. Времена романтики для него давно кончились. В убийстве нет и не может быть никакой эстетики. Смерть - это ведь лишь одно из явлений природы. Может ли быть нравственной или безнравственной молния, убивающая человека?.. Убийство для Ивана после Чечни стало органическим состоянием, способом его существования... Он сам становился явлением природы, когда убивал людей. Был ли Иван безнравственным или нравственным? Да он просто был! Как молния!..

...Молния сверкнула из пистолета Ивана и попала точно в лицо Илье, под правый глаз. Иван подошел к нему, взял его пистолет, сунул в карман... Посмотрел на надпись на табличке около клетки, по которой метался зверь, чем-то отдаленно напоминавший волка... Прочитал ее и усмехнулся. На табличке было написано: "Шакал обыкновенный".

...Крестного он отыскал через минуту - его в связанном виде Илья запер в одной из клеток неподалеку. Солнце еще не взошло, и в сером утреннем освещении Крестный казался особенно постаревшим.

- Быстрей, Ваня! - закричал он, увидев Ивана. - С ним еще двое было, они тебя там, на главной территории, караулят, у входа...

- Хрен с ними, пусть караулят, - ответил Иван, открывая клетку и развязывая Крестному руки и ноги. - Надоели они мне, собаки. Да и ты тоже, со своими играми... Шли бы вы все...

- Не ругайся, Ваня. Прости старика. Но если бы я их на тебя не повесил, они б меня просто шлепнули. Я же чувствовал - к тому идет. Илья слишком много себе в голову забрал. Диктатором стать решил. Идиот... Криминальное государство хотел построить...

- Сопляк он, твой Илья, - ответил Иван. - Был сопляк. Так ты, значит, специально меня подставил, да? Чтобы самому спастись?

- Прости, Ваня, но на кого мне еще надеяться было? Я же сам-то с ними не сладил бы...

- Да ладно, хрен с тобой, если так. А то я уже начал думать, что у тебя крыша двинулась. По-стариковски.

- Не такой уж я и старик, Ваня. Голова-то у меня еще работает. Мы с тобой еще такие дела успеем провернуть, пока я дуба не дам!..

Через пару минут они уже пробирались той самой тропинкой, которую обнаружил Иван на пути в зоопарк. Только шли по направлению к метро. И вскоре опять вышли к какому-то забору, в котором был удобный лаз. Но дальше двинулись не к метро, а на Садовое кольцо - это, собственно, соответствовало технологии выхода из района проведения любой операции: выбиралось всегда такое направление, которое позволяло быстрее удалиться от места огневого контакта. Ни Иван, ни Крестный не думали об этом, все получалось как бы само собой...

Когда они выбрались на Садовое кольцо, Иван критически оглядел Крестного, потом себя и улыбнулся:

- Нормальный вид. Два московских алкоголика. Денег у нас с собой, судя по нашему виду, быть не должно, значит, ментов можно не опасаться - не заберут. Бутылку мы с тобой сейчас купим, чтобы полностью соответствовать своему виду. Готов даже пойти тебе навстречу и купить твоего горячо любимого латиноамериканского самогона...

- Да где же ты его найдешь-то сейчас, Ваня? Ведь дефицит...

- Да уж дерьма такого... Дефицит...

- Потому и дефицит, что дерьмо.

Гаванский ром они действительно купили в первом попавшемся ларьке, что немало удивило Крестного и даже несколько расстроило его. Они прошли по Большой Никитской почти до Никитских ворот и неожиданно набрели на какую-то забегаловку, работавшую круглосуточно.

- Вот здесь и выпьем! Да, Ваня? Что ж нам, в самом деле, как "синякам", в скверике пить?

- Давай, Крестный, только не затягивай это дело. Мне еще до Октябрьской добираться, - ответил ему Иван.

И сразу пожалел об этой своей фразе. Наверное, потому, что Крестный как-то с интересом поглядел на него, хотя ничего и не сказал... Поглядел с ревнивым интересом...

Они сидели одни в пустом зале, пили ром. Крестный трепался, испытывая радость от того, что все им задуманное свершилось, все окончилось благополучно. Иван, руками которого он отвел от себя угрозу, был жив, сам он тоже был жив, и впереди наклевывались очень интересные перспективы, о которых, впрочем, Ивану сообщать еще было рановато... Пусть отдохнет немного. Как бы не перегрузить!

Однако Крестного что-то смутно беспокоило. Иван был какой-то не совсем такой, как обычно. Слишком оживленный, что ли? Или не плескалась из его глаз та мрачная сила смерти, к которой привык Крестный и за которую он так ценил Ивана? За холодное безрассудство, за холодную же, бесчувственную целесообразность... Как у охотничьего ножа! На Иване почему-то не ощущалось следов пролитой им сегодня крови. О событиях на вокзале Крестный знал, видел, что Иван прихрамывает, иногда потирает рукой раненое бедро... Но в глазах, в голосе было чисто! И чем дольше наблюдал за Иваном Крестный, тем больше беспокоился. И эта фраза: "Мне еще до Октябрьской добираться..." Он, видите ли, занят чем-то! Какие могут быть у Ивана в Москве дела, кроме дел, общих с Крестным? Это же просто грабеж среди бела дня! Кто-то посягает на его единоличное право собственности! "Этим надо будет заняться, и заняться основательно, со всей серьезностью", - подумал Крестный.

Зевающий буфетчик сбегал на улицу и вернулся с ворохом утренних газет. Крестный оживился:

- Сейчас мы узнаем, как все это выглядит со стороны. Что ты там натворил на Казанском вокзале... Эй, любезный, дай-ка нам комсомольские издания!

- Чего? - не понял заспанный буфетчик.

- "Чего, чего..." - передразнил его Крестный. - "Комсомолку" и "МК" дай посмотреть!

- Пожалуйста. Только с собой не уносите, я еще не читал...

Крестный было оскорбленно выпрямился, но, оглядев свой костюмчик, кое-где драный, а кое-где сохранивший явные следы звериного помета и грязи, промолчал. Вид его вполне допускал получение подобных предупреждений.

"Комсомолка" вышла с огромной "шапкой" на первой полосе: "Специальный утренний выпуск. Бойня на Казанском вокзале". Однако газета содержала гораздо больше домыслов, чем объективной информации. Это было неудивительно, если учесть, что информацию у правоохранительных органов газетчикам приходится добывать скорее не правдами, чем правдами. И на каждый подслушанный, украденный, купленный факт наворачивается как можно больше слов... Чтобы поразить воображение сонного московского обывателя - размахом преступности, степенью профессиональной и человеческой безответственности генерала Никитина, наконец, осведомленностью и проницательностью самих газетчиков... Число жертв "Комсомолка" взяла явно с потолка - тридцать убитых и сорок раненых! Кроме как о самом факте перестрелки на Казанском вокзале, газета, по существу, ни о чем не сообщала... Далее следовали пространные рассуждения о коррумпированности правоохранительных органов, причем как нижнего эшелона работников, так и руководства... Имена, впрочем, не назывались. Все это увязывалось между собой с помощью каких-то туманных намеков на сложную политическую обстановку в стране, на очередную болезнь президента и даже на возможный отказ международного кредитного фонда предоставить очередной займ России... В общем, стандартный набор, стандартная логика и - бешеный успех у читателей, разучившихся отличать факты от мнений.

"Московский комсомолец" на этот раз пошел другим путем. Каким-то образом редакции удалось получить комментарии по поводу событий на Казанском вокзале у самого генерала Никитина. Содержание этих комментариев даже наводило на мысль, что сама идея публикации родилась вовсе не в редакции, а на Лубянской площади. Никитин объяснил, что на вокзале произошла крупная "разборка" между, как он выразился, "центральной московской группировкой преступных элементов и общероссийской организацией киллеров, носящей название Союз киллеров, во главе с авторитетом, претендующим не только на ведущее положение над всеми московскими ОПГ, но и на власть в России...". Союз киллеров, по словам Никитина, якобы вел подготовку восстания в Москве с целью пленения президента, захвата власти и создания в России криминально-демократической республики. Но, как всегда, "умными" оперативными действиями правоохранительных органов "планы преступников были разрушены"... Нынешней ночью в Подмосковье проводилась совместная операция всех служб, в результате которой "бандитское гнездо было уничтожено, а преступники арестованы"...

- Узнаю Никитина, - сказал, прочитав, Крестный. - Его рука...

Иван промолчал. Интереса Никитина к себе, Марьеву, он до конца не понимал: "Разве что дорогу ему где-то перешел? Но где могут пересекаться дороги профессионального киллера и генерала безопасности?.."

- Вот кем нам с тобой нужно будет заняться! - Крестный хлопнул ладонью по тексту никитинских комментариев в "Московском комсомольце". - А то он нами займется! И понатыкает нам палок... в колеса.

- Ладно, Крестный, - сказал Иван, поднимаясь со своего места. - Когда буду нужен - найдешь меня. А сейчас мне пора...

Иван повернулся и вышел, оставив Крестного в задумчивости. "Нет, Ваня, думал Крестный, - от меня не уйдешь... Ни к какой бабе!.." В том, что в их отношения с Иваном вмешалась женщина, Крестный уже не сомневался.