Глаза Элизы

1 С обрубленными крыльями

Если бы глупость имела вес, ветка под майором Кроло наверняка бы обломилась. Он сидел, свесив ноги в пустоту, и посылал стрелы в черную тень, которая дергалась прямо под ним.

Майор Кроло был глуп. Глуп неимоверно, немыслимо! И при этом мастерски извлекал из своей глупости пользу. По этой части он был не просто мастак — он был гений!

Дерево обняла ночь. Туманная ночь с порывами ледяного ветра. Но, говоря по правде, здесь и днем было темно. Еще вчера ветки Дерева окунулись в чернильную тьму конца света. От сырой коры шел густой сладковатый запах солода.

— Двести сорок пять, двести сорок шесть…

Интересно, сколько стрел понадобится, чтобы прикончить увязшую в смоле букашку? Плотно завернувшись в плащ из грубой шерсти, майор Кроло сидел и считал.

Засунув руки под плащ, он щелкнул подтяжками и произнес:

— Двести пятьдесят.

Удовлетворенно улыбнулся и снова запахнул плащ.

Своей несравненной глупостью майор изводил окружающих уже давно. После крупных личных неприятностей он начал новую жизнь, сменил имя и стал носить вместо ремня подтяжки, чтобы его не узнали. Он присвоил себе чин майора и из осторожности стал мучить только насекомых.

Мучил он их с оглядкой, преимущественно по ночам, спрятавшись в укромном месте, будто старый холостяк, надумавший выкурить трубку втайне от матушки.

Бедное создание внизу приподняло в последний раз голову, поглядев на своего палача. Это была бабочка. Она пошевелила обрубками крыльев. Их обрубили кое-как, тупым топором, оставив на спине две нелепые культяпки, которыми она бестолково хлопала. Варварская работа!

— Двести пятьдесят пять, — продолжал считать Кроло, посылая очередную стрелу бабочке в правый бок.

Позади майора в густом тумане промелькнула тень.

Коснулась коры и растворилась в темноте. Да, за майором кто-то наблюдал. Но Кроло ничего не заметил: глупость его была всепоглощающей.

В бабочку вонзилась последняя стрела. Искалеченное насекомое выгнулось и затихло.

Тень появилась вновь. Она крутилась наподобие волчка с удивительной ловкостью. За майором наблюдал то ли танцовщик, то ли акробат. Глаза бабочки неожиданно блеснули.

Кроло встревожился и обернулся:

— Ты, что ли, солдат?

Он нервно почесал голову, не снимая шапки. Шапку майор надвигал на низкий лоб. Она была сшита из сетки, и сквозь нее торчали сальные волосы.

Даже маленькая головенка майора, куда помещалось совсем немного мозгов, сообразила, что Тень — это вряд ли один из его солдат. Народ давно уже перешептывался, толкуя о таинственной тени, которая появляется по вечерам на Вершине и обходит ее, словно несет караул. Что это за Тень, никто не знал.

На людях Кроло заявлял, что не верит ни в какие тени. Он добавлял своему глупому лицу глупости и пренебрежительно тянул:

— Чего-о? Какая такая Тень? Ночью? Ха-ха-ха!

Но, по правде говоря, после давних неприятностей майор боялся всего на свете. Как-то утром он оторвал сам себе палец, приняв его за страшное насекомое, которое пробралось к нему в постель.

— Солдат! Я знаю, что это ты! — закричал он громко, пытаясь убедить самого себя. — Еще шаг, и я приколю тебя к ветке!

Облако тумана окутало майора, и тут кто-то взял его за плечо.

— А-а-а! — завопил он визгливо, как девчонка, и, повернув голову, в одно мгновение вонзил зубы в схватившую его руку.

Майор Кроло всегда гордился своей реакцией. Он никогда не медлил и сразу кидался в бой. Сразу!

Но на этот раз он промахнулся и вцепился зубами в собственное плечо, прокусив его до кости.

Глупость — она глупость и есть. Какая уж тут гениальность… Майор взревел от боли и взмыл в воздух. Приземлился он на ноги очень странному господину, одетому в халат.

— Это я, не в обиду вам будет сказано, это я. Очень сожалею, что напугал вас.

Человек в халате приподнял полы и сделал реверанс.

— Да-да, это я, Пюрейчик.

Узнав по единственной в своем роде манере общения собственного подчиненного, Кроло оскалился.

— Солдат Пюре! — рявкнул он.

— Это я, господин майор. Вам нечего бояться.

— Бояться? Кто боится? Я?!

— Извиняюсь, что вынужден просить у вас прощения за неуместное любопытство, господин майор, но скажите, пожалуйста, зачем вы грызли свое плечо?

— Смотри у меня, Пюре!

Кроло погрозил пальцем.

— Если повторишь при ком-то, что я боюсь…

Майор все еще лежал на коре. На плече у него алел эполет, нарисованный выступившей кровью. Пюре, исполненный сочувствия к начальнику, наклонился и протянул ему руку.

— Могу я осмелиться вам помочь?

В утешение Пюре ласково похлопал майора по плечу — Кроло побагровел от боли.

Собрав последние силы, майор плюнул в солдата: знай, мол, свое место, соблюдай дистанцию!

Пюре изящно отпрыгнул в сторону. Его искренне огорчали скверные манеры начальника. Все солдаты считали Кроло злобной скотиной, но Пюре он казался большим младенцем. Малышом, который пока ничего не смыслит в искусстве жить.

Вместо того чтобы трепетать от угроз и оскорблений Кроло, Пюре хотелось сунуть ему в рот соску, сказать «блю-блю-блю» и потрепать по щеке.

Майор уставился на одежду Пюре.

— Это еще что такое?

— Халат, господин майор.

— А это?

Майор показал на скроенных из бархата слизняков на ногах у Пюре. Тот кокетливо улыбнулся и стал похож на блуждающего в туманных высях поэта.

— Тюфельки, господин майор.

— Что-что?

— Сейчас ночь, не в обиду вам будет сказано, господин майор. Когда меня вызвали, я спал. А проснувшись, надел домашние тюфельки.

— Никто тебя не звал, болван! Отправляйся спать!

Пюре услышал отчаянное шуршание бабочки и наклонился, чтобы ее разглядеть. Майор растопырил руки, загораживая ему путь.

— Нечего тебе смотреть!

— Кажется, там кто-то шевелится…

— Занимайся своими делами, ясно?

— Там в смоле увязло насекомое. Я ведь не ошибся, правда?

— Что тебе здесь нужно, Пюре? Ищешь на свою голову неприятностей?

— Вы изволили задать мне вопрос, и я бы осмелился…

— Говори!

Едва слышно Пюре прошептал:

— Дело в ней.

— В ней? Опять она! — взревел майор.

— Соизвольте выслушать подробности: узница просит прийти Великого Свечника.

— Зачем?

— Вскипятить ей чайник.

— Великий Свечник спит, — рявкнул Кроло. — Я не буду будить Великого Свечника ради чайника!

При этом Кроло глаз не сводил с бархатных слизняков на ногах Пюре. Тот снова заговорил:

— Я знаю, господин майор, что узница слишком часто вынуждает вас хмурить брови. Но если она просит Свечника подогреть ей чайник…

Кроло не слушал Пюре — он буквально поедал глазами его домашние тапочки. Того и гляди Пюре останется босиком.

Кроло был завистливым.

Надо же, какие туфли! Он непременно хотел такие же!

И не смог устоять перед искушением. Подошел, встал сапогами на носки тапочек и… как даст своей здоровой ручищей Пюре по зубам! Бедного солдата так и подбросило в воздух… Приземлился он в тридцати шагах от своих обожаемых «тюфелек».

Через несколько минут майор Кроло уже стучался в дом Свечника. Под завывания ветра он сообщил через дверь:

— Ей нужна свеча.

Ставень приоткрылся. В щели показалось узкое личико. Великий Свечник собственной персоной! Даже ночная тьма не могла скрыть его дурной характер. Личико напоминало череп с мерцающими красными глазками. Ставень закрылся, и Свечник, ворча, появился на пороге.

Великий Свечник был горбуном-коротышкой. В руках он держал фонарь с горящей свечой. Его горб скрывался под широким плащом, а лицо — под капюшоном.

Свечник секунду помедлил, разглядывая ноги Кроло. Майор покраснел, покачался с носка на пятку и, потупив глаза, объяснил:

— Домашние туфли.

Не говоря ни слова, Свечник последовал за майором.

Они нырнули в густое переплетение веток. Чтобы не заблудиться в этом жестком клубке, столь не похожем на остальные ветки Дерева, нужно было хорошо знать дорогу. Днем или при свете луны можно было догадаться, откуда взялась на Вершине эта охапка хвороста.

Гнездо!

Гнездо было огромным. Не гнездышко трясогузки, которое сотня людей могла спокойно разобрать за ночь. Нет! Гнездо без конца и без края. Гнездо, свитое на Вершине Дерева какой-то гигантской птицей.

Пользоваться огнем среди его высохших веток было строжайше запрещено. В случае крайней необходимости за огнем обращались к Великому Свечнику — только у него было право им распоряжаться. Так кто же посмел разбудить его среди ночи, чтобы подогреть чайник?!

Туман все густел и густел. Майор шел первым. Из-за украденных у Пюре домашних шлепанцев он на каждом шагу рисковал сломать себе шею.

— Скажите, пожалуйста! Чайник! — ворчал майор себе под нос. — Не хочу сказать плохого, но мне кажется, что патрон напрасно позволяет малышке капризничать…

Свечник молчал. Молчание — лучший способ прослыть умником. Впрочем, рядом с Кроло ему нечего было опасаться. В обществе майора даже ночной горшок показался бы мыслителем.

Внезапно Свечник остановился. Позади послышался какой-то шум. Он обернулся и поднял повыше фонарь из стрекозиного крыла. Его капюшон трепали порывы влажного ветра. У Свечника возникло странное ощущение, что кто-то идет за ним по пятам.

Он всмотрелся во тьму, но не разглядел Тени, которая скользнула по ветке, перепрыгнула на соседнюю и устроилась как раз у него над головой.

— Вы идете? — окликнул его Кроло.

Свечник постоял секунду в нерешительности и снова двинулся в путь.

Тень бесшумно последовала за ним.

Гнездо, которое с первого взгляда могло показаться клубком спутанных ветвей, на деле представляло собой искусно организованный лабиринт. На каждом повороте горел фонарь. Фонари освещали проходы в безлунные ночи и служили ориентирами, когда сгущался туман.

От фонарей исходило холодное сияние: в небольших плетеных клетках-абажурах сидели светлячки. Их растили специально для этих целей. Некоторые семьи славились качеством своих светлячков. Такие семейства объединились в привилегированное сообщество, которому завидовали остальные жители Дерева, давным-давно живущие в страхе и нищете.

Гнездо на Вершине поражало чистотой и обустроенностью: веточки блестят, переплетения скреплены веревками, на самых крутых подъемах сделаны лестницы. В сердцевине Гнезда среди мха и веток лежали соломинки, образовавшие сеть удобных туннелей.

В этом суровом неприветливом мире чувствовалось присутствие хозяйской руки. Хаос был отлажен и организован. Но кто создал порядок в Гнезде? Не могло же оно быть творением обычной птицы!

Когда майор и Свечник добрались до верхушки Гнезда, перед ними открылась еще более удивительная картина. Чудо возникло благодаря порыву ветра, разогнавшему туман.

Розовые и гладкие, словно щеки младенца, тянулись к небесам три безупречных величавых яйца.

Они напоминали башни, чьи вершины теряются в облаках.

— Яйца! — восхищенно пробормотал майор, будто его спутник мог их не заметить.

Они одолели последний ярус веток и остановились перевести дух. Гроза растворила в воздухе запах пороха. Им осталось пересечь Белый Лес, лес из пуха и перьев, которые выстилали дно Гнезда и защищали яйца. Через этот лес вели только три тропы. Остальные заросли были нетронуты, словно сделаны из девственно белого снега.

Час спустя караульные увидели, что к Южному Яйцу приближаются две фигуры. Они узнали майора и Свечника и позволили горбатому старичку пройти по мосткам, ведущим к Яйцу. Поднявшись по ним, он исчез в скорлупе.

Часовые уставились, как загипнотизированные, на ноги майора Кроло.

— Мои домашние тапочки, — объяснил майор с притворной скромностью.

Подошли еще караульные.

— Что-что это?

— Домашние тапочки, — объяснил пухлый солдат.

— Чего-чего?

— Тапки! Домашние! — рявкнул Кроло.

Никто из них не заметил на верхушке Яйца Тень, наблюдавшую за ними с головокружительной высоты.

Великий Свечник появился на мостках очень скоро. И очень скоро спустился. Похоже, он был в ярости. Кроло хотел было спросить, как там пленница, но тот отстранил его и, даже не взглянув, направился к Белому Лесу.

— Великий Свечник гневается, — шептались между собой караульные.

— Интересно, чем она могла его так разозлить? — раздумывал майор.

Выражение лица Свечника разглядеть было трудно. Он шел быстро, низко надвинув капюшон. Кроло догнал его.

— Я провожу вас, господин Свечник.

Вскоре им встретился солдат Пюре. Он шагал босиком по Белому Лесу.

Халат на бедняге Пюре висел клочьями, из разбитой губы сочилась кровь, но он чувствовал только душевную боль. Ему не давала покоя душераздирающая сцена, которую он увидел после ухода майора Кроло. Бабочка!.. Бедное искалеченное существо умирало на глазах Пюре, навсегда лишившись счастья порхать в небе. Неужели майор способен на такое зверство?!

— Нефофможно, — твердил Пюре, оставшись без вставных зубов.

Майор не только выбил ему зубы, но и «разбил» его розовые очки: Кроло вовсе не был большим младенцем — он был убийцей! Да-да, не иначе! Это открытие наполнило Пюре гневом.

— Фадюка какая!

Пюре смотрел на проходящих мимо него Свечника и майора. Последний не обратил на солдата никакого внимания. Зато Пюре внимательно высматривал свои домашние туфли, которые отнял у него Кроло. Но взгляд его задержался совсем на других ногах — ногах Великого Свечника!

— Ой-ё-ёшеньки! — присвистнул он.

Пюре застыл от изумления, не веря своим глазам.

Две маленькие ножки.

Две беленькие ножки.

При каждом шаге из-под плаща показывались две маленькие беленькие ножки. Две ножки словно вспыхивали от соприкосновения с краем плаща!

Изящные, легкие, быстрые. Такие милые, что хотелось стать веткой, чтобы они бегали по ней туда и обратно. Две ангельские ножки!

Пюре едва не проглотил последние зубы.

— Чефное флово! Феликий Сфечник с такими нофками?!

Кто же шагает в черном плаще до пят? Чье лицо скрывает капюшон? Пюре не сдержал широкой улыбки. И продолжил путь, словно ничего не видел.

Когда Свечник и Кроло подошли к Белому Лесу, Свечник с ангельскими ножками поставил фонарь и поднял перьевой ствол, который лежал на тропинке.

— Проблемы? — поинтересовался майор.

В следующую минуту лес огласился воплями Кроло. Воплей было ровно семь.

Первый раз Кроло заорал, когда ему на ноги упал ствол.

Второй — когда Свечник прыгнул на ствол и придавил ноги Кроло еще сильнее.

Третий — когда старик Свечник проворнее белки взобрался на плечи Кроло, наступив ему на рану.

Четвертый — когда Свечник вытащил из-под плаща Кроло эластичные подтяжки, просунул в них ствол другого пера и как следует его закрепил.

В завершение гаммы майор испустил три вопля ужаса, когда понял, с большим трудом пошевелив единственной извилиной, что он в ловушке: его ноги пригвождены к земле одним пером, а сам он — на подтяжках — висит на другом, более высоком.

Кроло стал одновременно узником и пращой. В первую очередь пращой.

В следующую секунду ангельские ножки очень ловко спрыгнули на землю. Ветерок приподнял капюшон. В свете фонаря промелькнуло лицо.

Но это было вовсе не костлявое лицо Свечника.

Глаза, нос, рот, прелестный овал могли принадлежать только пятнадцатилетней девочке. Но поражала в этом лице отнюдь не красота — красивых девушек на Дереве было по двадцать пять на каждой ветке.

В этой девушке было нечто большее.

— Пленница… — выдохнул Кроло.

Негодяйке хватило и минуты, чтобы у себя в Яйце сбить Свечника с ног. Она прихватила его плащ и вышла из тюрьмы.

Майор уже готов был поднять тревогу, но девушка поставила ногу на перо. Одно ее движение — и Кроло мог оторваться от земли и повиснуть в воздухе. Майор предпочел молчать.

Пленница надвинула капюшон на глаза и повернулась к нему спиной.

Сделав несколько шагов по направлению к Белому Лесу, девочка остановилась. Туман превращался у нее на щеках в водяные капельки, ветер шевелил полы плаща. К плащу пристало несколько пушинок. Пленница чувствовала себя счастливой.

Еще немного — и она на свободе! На секунду она закрыла глаза.

Наконец-то! После стольких попыток бегства ей повезло! Сжав кулачки, девочка почувствовала, что еще мгновение — и она ринется вперед, окрыленная надеждой.

И вдруг где-то впереди послышалось «крак-крак». И опять — «крак-крак», но уже слева.

— Нет, — взмолилась она про себя. — Нет!

Как же ей не хотелось открывать глаза!

Надежда вмиг оставила ее.

Из-за каждого пера, терявшегося в тумане, выглядывал солдат. Не меньше десяти наставили на беглянку арбалеты.

При свете фонаря была видна только ее дерзкая улыбка, от которой тем, кто окружил Элизу, стало не по себе.

Никто из преследователей не видел в тени капюшона ее глаз, в которых стояли слезы.

Элиза снова была пленницей.

2 Красавица и тень

— Хозяин считает, что для прогулок холодновато.

— У меня нет хозяина.

Человек, который произнес эти слова, стоял впереди. Руки держал в карманах куртки. Немолодой, голубоглазый, в поношенной одежде. Будь она поновей, ослепляла бы яркостью цветов. Сейчас же сохранились только красный и оранжевый, а истертая ткань походила на кожу.

— Следуйте за нами, барышня, — сказал он мягко.

Мирный тон плохо сочетался с тридцатью нацеленными арбалетами и свирепыми взглядами, которые светились за ними.

— И где же он, ваш хозяин? — осведомилась Элиза.

— Пойдемте, барышня.

— Даже когда у меня падает носовой платок, я наклоняюсь и поднимаю его сама, а ваш хозяин пренебрег погоней за сбежавшей невестой? Жалкий же у вас хозяин!

Ответом ей было молчание. Говорить с этой юной особой было явно небезопасно. Тишину нарушил молящий голос:

— А я? Может мне кто-нибудь помочь?

О помощи просил майор Кроло. Брюки, вздернутые подтяжками, безжалостно врезались в тело. А ноги в домашних тапочках были накрепко прижаты к земле.

Голубоглазый словно ничего не услышал и снова обратился к пленнице:

— Куда вы дели Великого Свечника?

— Вы очень скоро с ним встретитесь. Не сомневаюсь, что он нашел себе нового друга.

Оказывается, Элиза заперла горбуна в клетку светлячка, который освещал Яйцо. Там Свечника и нашли: он сидел в одном белье и держал в объятиях светляка, который, как видно, проникся к нему большой симпатией.

— Кто-нибудь мне поможет? — снова раздался вопль Кроло.

Повинуясь жесту начальника, два солдата подошли к майору.

Они собрались освободить его ноги.

— Нет! — завопил он. — Нет! Только не ноги!

Тогда они вытащили ножи, решив обрезать подтяжки.

— Не-е-е-т! — снова завопил он. — Не смейте!

Опасения Кроло были, само собой, верхом глупости. Он боялся, что, лишившись подтяжек, вновь станет тем, кем был раньше — Ролоком, злобным начальником фермы, которого во времена долгоносиков называли еще Малоголовым.

Ролок в свое время плохо кончил: стал шутом на той ферме, где поначалу был надсмотрщиком. Спасся он чудом. Последнюю букву в своем имени сделал первой. Прощай Ролок, здравствуй Кроло.

Если бы путем перестановки букв, можно было прибавить себе немного ума или сердечности, с какой охотой многие поменяли бы имена. Но поверьте: что Ролок, что Кроло — все одно и то же. Такой же злобный, такой же глупый!

Солдаты уставились на начальника, спрашивая взглядами, что делать? Тот недоуменно пожал плечами: до майора ему дела не было.

Элиза двинулась в путь, все остальные за ней. Над яичными куполами занималась заря.

Для майора Кроло, который так и висел на подтяжках, день начинался нерадостно.

«Что бы я сделала? Открыла бы рот и глаза, подставив лицо дождю. Что бы я сделала? Погрузила бы руки в горшок с медом…»

Прошел уже не один час. Элиза опять лежала на ярко-желтом матрасе в Яйце. Она словно рассталась с телом, мысленно улетев далеко-далеко. Было время послеобеденного отдыха. Она лежала на спине в зеленом платье, устремив взгляд на огромный свод Яйца. Одним краем простыни она прикрыла себе ноги, другим — голову. Ветер, бушевавший ночью, стих, будто в начале зимы вдруг наступил летний день. В лучах солнца скорлупа казалась полупрозрачной и светилась. Тюрьма была золотой. Дворцом без дверей и окон.

Элиза представляла себе, чем бы занялась на свободе.

«Потерлась бы спиной о почку, пробежалась по первому весеннему листку, поплавала в любимом озере, натянула гамак среди крайних веток, легла бы и смотрела на облака…»

Ей предложили сделать из Яйца царские покои, но она отправила рабочих восвояси и постелила на дно свой желтый матрас. Больше ничего не захотела. Остальная часть Южного Яйца пустовала. Как же давно Элиза жила в плену!..

«Я бы влезла на гору и добралась до Мохового Леса…»

Элиза задумалась о своем бегстве прошлой ночью. Она никак не могла понять, что же ее подвело. Кто предупредил солдат? Кто мог шаг за шагом проследить план, который был известен только ей?

Элиза продолжала смотреть вверх, на купол Яйца. Разогретое солнцем, оно стало похоже на печку, в которой испекся душистый кекс из листьев и ждет, когда же его попробуют.

Тень. Снова Тень.

Тень Вершины.

Элиза в глубине души ждала ее — и она появилась.

Тень двигалась по поверхности скорлупы, чуть зернистой и полупрозрачной. Солнечный свет позволял Элизе следить за ней изнутри. Тень добралась до самой верхней точки Яйца. Сердце Элизы забилось быстрее. В последние дни туман мешал ей наблюдать за Тенью, которая с некоторых пор была девушке небезразлична.

Откуда взялось это существо, которое не боялось высоты и каждый день навещало ее, оставаясь неузнанным?

В надежно защищенную крепость проникло дуновение тайны. Мужество, неожиданность, мечта — у Тени было все, чего так хотелось Элизе. А может, еще и добрая воля. Кто знает, вдруг Тень ей поможет?

Тень застыла на своде Яйца. Там, где была проделана узкая щель. Через нее, очевидно, опустошили Яйцо в эпоху большого строительства. Во время дождя Элиза ловила свежую воду, которая сочилась сквозь это отверстие.

Именно там Тень и застыла.

Всякий раз повторялась одна и та же игра. Элиза знала: на нее смотрят. Она широко раскрывала глаза и лежала не шевелясь. Тень тоже не двигалась. Тянулись минуты, полные напряжения. Что это значит? Элиза не могла понять.

У двери послышался шум, Тень скатилась вниз и исчезла.

В Яйцо вошел человек. Это был начальник охраны, немолодой мужчина с голубыми глазами. Он снял длинный плащ и остался в жилете из мохового фетра, к которому жалом шершня был прикреплен мех. Элизе нравилась его старомодная элегантность, широкие штаны, поношенный синий шарф, но сам по себе мужчина внушал ей ужас.

Звали его Арбайенн, и он был столь же любезен, сколь безжалостен.

— Я вошел без разрешения, простите меня, госпожа. Но и вы поступили точно так же, покинув свою комнату.

— Чем же заниматься в тюрьме, как не сбегать?

— Вы не в тюрьме.

— Выдумка вашего хозяина. Мог бы придумать что-нибудь поинтереснее.

Все это время Элиза лежала, но теперь села, сдернув с головы простыню.

На лице Арбайенна мелькнуло удивление. Он никак не мог привыкнуть к ежику на голове Элизы.

После того как она обрилась, при взгляде на нее невольно хотелось плакать. Но ее лицо было так необычно и выразительно, что гость колебался между сочувствием и восхищением.

Много месяцев назад, когда она только появилась в Гнезде, Арбайенн поразился ее длинным густым волосам. Но однажды утром увидел ее обритой. Она совершила это преступление ночью, когда была одна. И бросила косу в лицо хозяину. Она догадывалась, что он не станет жениться на девушке, похожей на каторжанку, — дождется, пока отрастут волосы.

Арбайенн сделал к ней шаг.

— Хозяин собирается уезжать. Он хотел бы с вами поговорить.

— У меня нет хозяина.

— Ваш жених.

Элиза засмеялась, скорчилась от смеха на ярко-желтом матрасе.

— Мой хозяин, мой жених… Кем еще он желает быть? Моим поваром? Карманной собачкой, братом, слугой, садовником?

Арбайенн прошептал:

— Вполне возможно, госпожа, он готов быть для вас всеми одновременно.

Элиза перестала смеяться. Ничего не скажешь, Арбайенн был умным человеком. Девушка устало уронила руки.

— Ну так скажите им всем, от повара до собачки, что сегодня я не принимаю. Пусть приходят на будущий год.

Ответ был хорош, но Элиза знала, что это ничего не изменит. Арбайенн говорил о любви. Выразил ее суть. Его хозяин любил Элизу. Он готов был превратиться в блоху или мушку, только бы стать к ней ближе. Хоть в графин с водой, что стоял возле ее матраса.

— Он придет поговорить с вами, — сказал Арбайенн. — Вы не обязаны его слушать, но он придет.

Элиза ничего не ответила. Она взяла графин и отпила. Графин был мягким: его сделали из яйца божьей коровки.

— Вам, что же, не дали чашки?

— Чашки? Они бьются, — засмеялась Элиза между двумя глотками. — Вашим солдатам не понравились мои парикмахерские таланты.

Дело в том, что волосы у нее понемногу отрастали, и жениху не хотелось, чтобы она снова оказалась бритой.

— Позволю себе откланяться, — сказал Арбайенн.

И склонил голову в долгом поклоне. Рыцарском поклоне. А рыцарство всегда приятно.

Повернулся и пошел к двери.

Элиза его окликнула:

— Кто вас предупредил о моем бегстве?

Арбайенн улыбнулся:

— Мне просто дали приказ быть в Белом Лесу с тридцатью солдатами.

— Кто дал приказ?

— У меня один хозяин. Приказы мне дает только он. Он знает все.

Арбайенн вышел. В Яйце снова воцарилась тишина. Слышен был только ветер, который налетал порывами. Элиза подумала о сухих листьях: они парят в воздухе и странствуют вместе с ветром. Она завидовала их свободе.

Элиза встала.

И когда убедилась, что в самом деле одна, побежала вверх по стене, к своду.

От падения ее удерживал изгиб Яйца. Пробежав сколько хватило сил, она откинулась назад, сделала пируэт и приземлилась на ноги. Перевела дыхание и повторила свой трюк.

Так Элиза тренировалась. Свобода — это движение, согласитесь. Она чувствовала себя свободной, пока так или иначе не стояла на месте.

А вот Кроло чувствовал себя крайне несвободным. У него была тесная жалкая душонка и тело, зажатое между подтяжками и стволом пера. Кроло боялся пошевелиться. Час шел за часом, а он все висел распятый между двумя перьями.

Наконец он заметил проходившего мимо Пюре, и его посетила идея, достойная Кроло! И Ролока, разумеется, тоже. Он решил попросить Пюре обрезать подтяжки. Солдат вполне мог узнать бывшего начальника Ролока, но тот собирался, оказавшись на свободе, сломать солдату шею и сбросить его вниз.

— Эй, солдат!

Пюре задрал голову. Его заинтересовало, откуда слышится голос. Но смотрел он в другую сторону и даже приставил ладонь козырьком к глазам, чтобы лучше видеть. Никого не увидел и, посвистывая, отправился дальше.

Он сделал это нарочно, каждое его движение было ненатуральным — он был очень плохим актером, этот Пюре!

— Солдат! — завопил снова Кроло.

Даже ребенок изобразил бы изумление гораздо убедительнее, чем Пюре.

Он повернул голову, вытянул шею, вытаращил глаза, издал: «О-о!», потом «A-а!», горестно сжал ладонями щеки, воздел руки к небу, прижал их к сердцу, встал на колени, поднялся на ноги и начал все сначала, гримасничая, как паяц, и размахивая руками, как провинциальный актер.

Любой дурак догадался бы, что кривляется Пюре неспроста. Но Кроло-то был дурак уникальный. Гениальный. Чемпион, мастер, ас дурости! Он ничего не заподозрил.

— Форт фозьми! Силы нефестные! Кто это там фисит?

— Я, — жалким голосом ответил Кроло.

Выдвинув вперед правую ногу, Пюре на каждой фразе воздевал руки к небу:

В детстве Пюре вместо слова «сурепка[2]» услышал «свирепка» и решил, что это чудище с мохнатыми ногами и огромной дубиной.

— Помоги мне, Пюре! — закричал Кроло.

— Бегу, лечу, спефу! Начальника спафу!

Каждое слово Пюре сопровождал пируэтом и прыгал, как влюбленный кузнечик. Оказавшись у ног Кроло, Пюре резко остановился.

И вновь душещипательная сцена: Пюре протер моргающие глаза, губы его задрожали, и он произнес, глядя на зажатые ноги майора:

— Нет! — завопил Кроло. — Не трогай! Начинай сверху! Обрежь подтяжки!

Пюре, однако, стоял, наклонившись, и смотрел на ноги Кроло.

Он медленно тянул к ним руки, словно к сокровищу.

— Прекрати, Пюре! Прошу, умоляю!

Пюре дернул тапочки к себе и крутанул ствол пера. Ноги Кроло соскользнули. Сработал эффект катапульты, она выстрелила — и Кроло, а с ним и Ролок, с головокружительной скоростью взмыл ввысь…

Пюре долго смотрел в голубое небо.

Никогда ему еще не было так хорошо.

На протяжении многих лет господина Пюре никто не принимал всерьез, над ним посмеивались. И его эта роль устраивала: она была удобна, так он мог всегда и от всего держаться в стороне. И вот впервые в жизни ему удалось что-то изменить в мире, избавив его от очень вредного существа. Он представил, как удивятся летящему снаряду птицы и насекомые.

— Вот бабочки посмеются! — подумал он.

Пюре с наслаждением надел любимые домашние туфли и удалился.

Караул Южного Яйца пребывал в ожидании.

Арбайенн распорядился, чтобы стражники приготовились встретить хозяина. Четверо стояли навытяжку, выстроившись в ряд.

Пятый же над ними насмехался, вышагивая перед маленьким строем, словно войсковой инспектор.

— Подумать только, как вы его боитесь! Как же он вас запугал. Два часа вы стоите не шевелясь, надеясь прослыть отличниками!

Сам он, прохаживаясь, ел гусеничный сыр с аппетитным ломтем хлеба и время от времени прикладывался к небольшой фляжке.

— Смешно на вас смотреть! Знаете, что я скажу нашему хозяину?

Он остановился и наклонился до земли, выпятив зад. Но тут сквозь расставленные ноги с удивлением увидел, что позади него кто-то стоит. И поняв, кто это, пятый прикусил язык.

— Я тебя слушаю, — сказал хозяин. — Так что же ты мне скажешь?

— Что скажу? Скажу: «Здравствуйте, хозяин!»

Стоя в весьма неудобной позе с полным сыра ртом, пятый говорил не слишком отчетливо.

Хозяин подошел поближе. Держался он очень прямо, но его красивое лицо внушало скорее не симпатию, а опасение. Тяжелый подбородок, узкий недобрый рот сразу заставляли забыть, что он очень молод. Хозяин взял из рук стражника фляжку и вопросительно на него посмотрел.

— Там… во-вода, — объяснил пятый, выпрямившись.

— А не жжется? — спросил хозяин.

Стражник отрицательно покачал головой. И тогда хозяин выплеснул содержимое фляжки ему в глаза. Стражник взвыл от боли: во фляжке была вовсе не вода, а водка. Потом он получил коленом по животу, и его тут же стошнило съеденным сыром и выпитой водкой.

Остальные замерли, затаив дыхание.

Хозяин легко пробежал по мосткам.

Когда он вошел в Яйцо, Элиза не обернулась.

Гость задержался на пороге, привыкая к потемкам и стараясь в них что-нибудь разглядеть.

— Я уезжаю, — наконец сказал он. — Вернусь через несколько недель.

Элиза молчала. Теперь он ясно видел ее затылок и одно плечо.

— Если хочешь, можешь поехать со мной.

Слово «поехать» будто ударило Элизу. Оно изо всех сил толкало ее в объятия этого юноши. Но она не шевельнулась. И юноша продолжал:

— Я уезжаю далеко. Буду в самом низу, на Нижних Ветвях и на Главной Границе.

Неизвестно, видел ли юный хозяин, как кровь прихлынула к щекам Элизы, как она порозовела, словно Яйцо на закате. Нижние Ветви! Он сказал «Нижние Ветви»!

— Скажи «да», и поедешь вместе со мной.

«Да, — подумала Элиза. — ДА! Уехать! Далеко-далеко! Да, я хочу уехать! Хочу увидеть мои Нижние Ветви, маму, заснеженные утра, горячие блинчики, озеро… Хочу жить!»

Элиза не спешила с ответом. Сидела, прикрыв глаза. Она прекрасно понимала, что значит для Блю одно-единственное «да».

Юноша стоял, опустив руки. Они у него совсем еще детские. Кожаные ремни, скрещенные на груди, держат на спине два бумеранга.

Ему лет семнадцать. Вне всякого сомнения, Лео Блю — человек незаурядный, талантливый, полный жизни. Беда только в том, что год за годом он тратит весь свой ум на что-то темное и опасное. И теперь на грани безумия…

— Нет! — ответила Элиза. — Нет. Никогда.

Лео Блю вышел.

С наступлением ночи он покинул Гнездо и отправился в долгое путешествие к Нижним Ветвям.

3 Призрак

В самом низу Дерева, совсем недалеко от земли, выступы коры выстраиваются в череду высоченных гор.

Скалы, бездонные пропасти… Поверхность коры змеится неровными зигзагами складок. Вершины заросли Моховым Лесом, который зимой покрывается снегом. Пути через долины перекрыты сплетениями плюща. Эти края труднопроходимы и опасны. В каньонах то и дело находят останки неудачливых путешественников, которые отважились проникнуть в эти горы. Проходит время, леса справляются и с останками. Иногда можно наткнуться на компас, кошки[3], череп длиной в четверть миллиметра. Вот к чему приводят дерзкие мечты.

Однако и среди негостеприимных гор есть защищенная от ветров долина. Там хорошо бы смотрелся уютный домик, в котором было бы славно встретить Новый год под треск огня в камине. По весне долина зеленеет, собирая дождевую воду в озерцо, окруженное мягкой корой.

Единственная обитательница здешних мест — мокрица приходит к озерцу покормиться зеленью.

Да, есть на Дереве райские уголки, которые стоило бы навсегда оставить милым мокрицам.

В это утро, едва мокрица принялась пить воду из прозрачного озерца, его поверхность вдруг задрожала.

Мокрица услышала крики.

Какое животное могло издавать такие громкие звуки? Мокрица никогда не слышала ничего подобного.

Охотники.

Они еще далеко, за холмами. Одни трубят в рожки, другие громко хлопают в ладоши, издавая жуткое «уля-ля-а!». Мокрица привстала на тонких ножках — на противоположном конце долины появилась чья-то фигура. Кто-то мчался к озерцу. Судя по учащенному дыханию, бежал не охотник — бежала добыча. В остальном незнакомец двигался беззвучно, ногами едва касаясь коры.

Через мгновение взвыли рожки. Беглец метнулся в сторону — и слева, и справа его оглушило протяжное гудение. Долину наполнили крики загонщиков. Несчастная жертва замедлила бег, прыгнула в озерцо и замерла.

Штаны до колен, сам по уши в грязи, на спине сарбакан больше его роста — мокрица не успела понять, к какому семейству насекомых относится это существо.

Между тем крики охотников приближались. Беглец набрал в грудь воздуха и погрузился в воду с головой. Водная поверхность сомкнулась и вновь стала неподвижным зеркалом.

И тут же со всех сторон к озерцу сбежалась дюжина охотников. Мокрица прижалась к коре и замерла. Она слилась с корой и сошла бы за бугорок. Но могла и не стараться — охотились не за ней.

— Где он?

— Понятия не имею.

— Исчез без следа!

На охотниках были круглые шапки из шмелиного меха. По плотным теплым плащам было видно, что они не первый день в пути.

— Дальше не пойдем. Мы должны вернуться до того, как выпадет снег.

Высокий охотник, вооруженный гарпуном с двумя зазубринами, сделал шаг вперед.

— Я остаюсь. Не дам ему сбежать. Чувствую: он где-то здесь, поблизости.

И с яростью воткнул гарпун в бедную мокрицу. Хорошо, что у мокриц крепкий панцирь. Бедняжка даже не шевельнулась. Другой охотник, наклонившийся, чтобы напиться озерной воды, выпрямился и спокойно ответил:

— Ты будешь делать то, что тебе прикажут, Шершень.

Он вытер рот и показал рукой на идущую к ним еще одну группу охотников.

— Мы поймали семерых взрослых и двух малявок. Джо Мич будет доволен.

Охотники тащили за собой двое саней на перьевых полозьях. На санях стояли большие ящики с дырками.

— До Главной Границы десять дней пути, не будем терять время!

Охотник по имени Шершень отправился за своим гарпуном, торчавшим из панциря мокрицы, бормоча себе под нос:

— Вы еще пожалеете! Этот не такой, как другие…

Охотники тронулись в путь. Сани заскользили по коре.

Мужчины выглядели усталыми. Один из них хромал. Все брели, низко опустив головы: не хотели видеть мрачных высоких гор, которые им предстояло преодолеть.

Вот невеселый обоз достиг края долины. Сейчас скроется с глаз. Скрип полозьев по коре уже едва слышен.

Из ящика на последних санях высунулась дрожащая детская ручка и вцепилась в полоз.

Что же везет с собой необычный караван?

Прошло еще несколько долгих минут. Мокрица подняла голову. Чужаки ушли из долины.

Мокрица чувствовала жгучую боль в спине. Болела рана, которую нанес ей гарпун. Но мокрицы — крепкие существа, и она потихоньку поползла подальше от озера. В маленькой долине воцарилось спокойствие.

На гладкой поверхности озерца показалась голова. Беглец выпустил из губ сарбакан, с помощью которого он дышал, пока находился под водой. Высунув голову, беглец огляделся. Ни души.

Рывком он встал на ноги, и вода смыла грязь с его лица, волос и одежды.

Да, это был Тоби.

Тоби Лолнесс… Он стал более сильным и ловким, но в его глазах вновь появилась настороженность. Он вернулся к жизни беглеца.

Тоби вышел из озерца и привычным движением засунул сарбакан в колчан, висевший у него за спиной.

Два месяца назад Тоби покинул Травяное Племя. Вместе с ним в путь отправились его друг Лунный Диск и опытный проводник по имени Джалам. Спутники должны были проводить Тоби до подножия Дерева.

Тоби не хотел подвергать друзей опасностям дальнего путешествия, но старый Джалам сказал, что оно будет для него последним: вернувшись, он затворится в колосе и будет доживать там свои преклонные годы. Он будет рад проводить Тоби.

— А ты что скажешь? — спросил Тоби у Лунного Диска.

— Для меня это будет первое путешествие, и я хочу пойти с тобой, Ветка.

Тоби больше не возражал.

Джалам не хотел брать с собой Лунного Диска.

— Десятилетний мальчуган, Тряпичка, нам ни к чему. Тебе самое место в колоске матери.

— У меня нет матери, — ответил Лунный Диск.

Джалам смутился и больше не настаивал. В путь они отправились втроем.

Тоби знал, что, собираясь в дорогу, старик и мальчик надеялись отыскать следы пропавших друзей.

Каждый год десятки обитателей травяной равнины, рискнувшие отправиться в сторону Дерева, исчезали. Но, пренебрегая опасностью, к Дереву шли все новые смельчаки. Ствол давал Травяному Племени то, чего не было на равнине: плотную древесину, которая была куда прочнее соломы. Но еще сильнее отважную молодежь влекла к Дереву опасность, тайна исчезновения соплеменников и надежда их найти.

Первую неделю путешественники шли по знакомым местам. Тоби хотел, чтобы их маленький отряд возглавил старый Джалам, но тот отказался.

— Я буду замыкающим. На несколько шагов позже приду к своему одиночеству. Небольшой, но все же выигрыш.

На самом деле Джалам следил за Лунным Диском. Он по-прежнему считал, что не надо было брать с собой мальчугана, и при каждом удобном случае давал ему это понять.

Зато Тоби восхищал старого проводника своими познаниями. Он прекрасно ориентировался на равнине благодаря теням стеблей. Слушая траву, предсказывал дождь и ветер. Всегда мог найти, чем пообедать: в болотистых местах отыскивал стрекозиные яйца, знал, у какой травы листья сладкие и сочные, а у каких вьющихся растений пряный вкус. Умел толочь семена с водой и печь в горячей золе лепешки.

С тех пор как они отправились в путь, Лунный Диск стал очень молчаливым.

Когда он шел слишком быстро, Джалам сердито ворчал:

— Глупый Тряпичка! Летит, как ветер, только сам не знает куда! Лунный Диск замедлял шаг. Он был мрачен, но не из-за ворчания Джалама и не из-за скорого расставания с Тоби: люди Травяного Племени горюют о мертвых, а вовсе не о тех, кто отправляется в путь.

— Путешествуя, живешь за двоих, — повторял Джалам, уже тоскуя по своим долгим странствиям..

Так из-за чего же печалился Лунный Диск? Тоби казалось, что он догадывается о тайне друга.

Путешественники остановились на ночевку в пятый раз. Они устроились в свернутом листе возле могучего стебля дикой моркови. После ужина Джалам достал, как обычно, маленькую трубочку из травинки, закрытую с обеих сторон, накапал из этого флакончика себе на язык три капли фиалкового сиропа, подложил край плаща под голову и крепко заснул.

Издалека доносились любовные песни лягушек. Во тьме, словно медленно падающие звезды, пролетали светлячки.

Тоби и Лунных! Диск пытались оживить костер, вороша угли.

— Я знаю, что ты видел, — сказал Тоби.

— Видел, потому что у меня есть глаза, — отозвался Лунный Диск со свойственной людям Травяного Племени уклончивостью.

— Забудь это.

Лунный Диск подул на угли. Вспыхнувший огонек осветил их лица. Одному едва исполнилось десять лет, второму было на пять или шесть весен больше. Лунный Диск щелкнул пальцами над костром, будто запустил волчок. Он знал, как успокоить огонь, чтобы тот ел поменьше травы. На лица мальчиков снова опустилась тень.

После долгого молчания Лунный Диск заговорил:

— Ты должен мне сказать, что сделала Илайя.

— Забудь, — повторил Тоби. — Ничего она не сделала.

Накануне ухода Тоби Лунный Диск застал его внизу у их колоса. Тоби прижимал Илайю к земле, а она изо всех сил вырывалась. Однако Тоби держал ее крепко. Лунный Диск поспешил к ним, чтобы разнять. Но, приблизившись, остановился как вкопанный: в правой руке сестра сжимала наконечник стрелы.

Узнав маленького брата, Илайя выпустила оружие и убежала.

— Ты должен сказать мне, Ветка, что сестра собиралась сделать с той стрелой.

Лунный Диск был полон решимости, она звучала в каждом его слове.

— Разбитое острее целого, — продолжал он. — Осколок может убить. Я знаю, что вот уже несколько лет внутри у сестры словно что-то разбилось. Если она опасна, ты должен сказать мне, Ветка.

Лунный Диск не сомневался, что Илайя собиралась убить Тоби. Мысль об этом разрывала ему сердце. Тоби и Илайя! Ближе у него никого не было!

Лунный Диск отдал бы все на свете, чтобы оказаться неправым. Он испытующе смотрел в глаза Тоби.

— Скажи мне правду, Ветка! Илайя хотела тебя убить?

— Зачем ты так говоришь?

— Я хочу знать правду! Ты должен сказать мне, Ветка!

Тоби молчал. Он задумчиво ворошил угли, избегая горестного взгляда мальчика, а тот настаивал:

— Говори же!

Влюбленная лягушка больше не пела. Тоби набрал побольше воздуха и тихо сказал:

— Илайя…

И снова замолчал.

— Продолжай же, — прошептал мальчик.

Смолк даже огонь, давая слово Тоби.

— Илайя хотела умереть, — проговорил юноша. — Она хотела убить себя.

И опустил глаза в землю.

Это далось ему тяжело. Вряд ли какие-то другие слова могли вызвать в нем больший гнев и несогласие. Но он знал, что они принесут душе Лунного Диска покой: его сестра не преступница. Она просто тоскует.

Тоскует отчаянно. Смертельно!

Лунный Диск улегся на спину, потянулся и сказал:

— Спасибо тебе, Ветка.

Тоби перевел дыхание, откинулся назад и улегся рядом с маленьким другом. Огонь снова тихонько потрескивал. Тоби смотрел на раскинувшийся над ними зонтик из белых цветов, в который осеннее небо вплетало звезды.

Тоби и сам не знал, что так ответит.

Но что он мог еще сказать? Тоби лежал, сон никак к нему не шел. Может, он беспокоился, что когда-нибудь Лунный Диск все же узнает жестокую правду?

Узнает, что однажды ночью друг ему солгал, чтобы утешить.

На следующий день они вошли в заросли колючего кустарника, которые тянулись далеко на запад.

С тех пор как Тоби распрощался с прошлой жизнью, он ни разу не приближался к Дереву.

— Приготовьтесь, нам предстоит нелегкая работа, — предупредил своих спутников Джалам.

Уже очень давно проводник никого не водил через колючие заросли по земле. Слишком многие здесь погибли. Кустарник кишел страшными чудищами — лесными мышами и полевками. С дикими зверями ничего не мог поделать даже самый опытный проводник, и встреча с ними была крайне опасной.

Единственным возможным путем был воздушный. Джалам показал Тоби на длинные колючки, сплетавшиеся наверху в причудливые спирали и узкие подвесные мостки. Потом взглянул на Лунного Диска.

— Мне трудно поверить, что Тряпичка одолеет заросли Дикого Запада.

— Я не Тряпичка, меня зовут Лунный Диск, — бойко поправил мальчик проводника.

Джалам не стал ему возражать. В следующие десять дней им предстояло преодолеть колючие заросли воздушным путем.

Колючки сплетались в причудливые переходы, но скольжение по ним требовало немалого акробатического искусства. Их мелкие шипы с бархатистыми листочками становились серьезным препятствием.

Джалам вел их от одного убежища для ночевки к другому. Эти убежища находились в полых колючках. Усталые путники прижимались друг к другу в маленькой нише и повисали ночью над пустотой.

Их рацион был скудным и однообразным. В заброшенных паутинах находили высохших мух, которые хрустели на зубах. Изредка попадались сморщенные ягоды, уцелевшие до конца лета. Сладкого пирога из таких не испечешь…

Однако продвигались они без особых приключений. И вот уже последняя ночевка в зарослях, перед тем как снова выйти на равнину.

В полночь их разбудили мощные толчки.

— Осторожно! — закричал Джалам.

Тоби уже катился прямо на старика, потом их подбросило до потолка, и они оба рухнули рядом с Лунным Диском. Все трое были шариками в мешочке, который кто-то очень сильно тряс.

— Посмотрю, что там делается, — решил Лунный Диск, уже выглянув за порог.

— Не-ет! — заорал проводник, но было поздно.

Мальчик исчез, его словно ударом бича вынесло из убежища. Тоби и Джалама крепко прижало друг к другу в глубине полой колючки. Лунный Диск улетел.

— Я его предупреждал, — прошептал Джалам, стиснув зубы.

Толчки продолжались.

— В колючие заросли попала птица, — объяснил Джалам. — Она может биться в них много дней.

— А Лунный Диск?

Старый проводник не торопился с ответом.

— Вы думаете, он упал на землю? — настаивал Тоби.

— Если он в самом деле упал, хорошего не жди…

Джалам посмотрел на Тоби и закончил фразу:

— Подберет полевка или змея! А как иначе, если мальчишке десять лет и у него переломаны руки и ноги.

Тоби ничего не ответил. Он знал: раненый и преследуемый со всех сторон человек и в десять лет способен вырваться из любых когтей.

Джалам и Тоби оставались в убежище эту ночь, и следующий день, и еще одну ночь. Чтобы время текло быстрее, чтобы поменьше думать о голоде, они старались побольше говорить. Джалам вспоминал приключения своей молодости, Тоби его слушал. Иногда убежище сотрясали сильные толчки, но длились они недолго.

К утру второго дня усталый Джалам стал делиться личными воспоминаниями. О детстве, о влюбленностях, о первых свиданиях с той, что стала его женой…

— В крапиве! — смеясь, восклицал он. — Представляешь? Я назначал ей свидания в крапиве! Таким дураком я был в юности! А одежда у нас, сам знаешь, короткая. Мы возвращались с обожженными руками и ногами. Недолго наша любовь оставалась тайной.

Тоби смеялся вместе с Джаламом. Но они тут же вспоминали сияющие глаза Лунного Диска и грустнели.

Джалам жалел, что обходился с мальчиком так сурово.

— Честно сказать, я побаиваюсь детей, — признался он.

— У вас их нет? — спросил Тоби.

— Нет, — ответил Джалам.

— Вы их не хотели?

Джалам не ответил. Не они, а дети их не хотели. Они с женой мечтали иметь детей. Может, в Джаламе, когда он так строго обращался с детьми, говорила обида. Тоби взял старика за руку. Опасность открывает и сближает сердца. Они долго сидели рядом, ощущая почти что покой.

А потом Тоби заговорил об Изе Ли.

С тех пор как он узнал, что мать Элизы родилась в Травяном Племени, он жаждал услышать о ней побольше. И поэтому он отважился потревожить молчание старика.

— А вы знали Изу, когда она жила еще на травяной равнине?

Глаза Джалама заблестели. Спустя какое-то время он заговорил:

— Я сказал тебе, Ветка, что мне очень повезло с женой, она стала счастьем моей жизни. Я дорожу ею, как зеницей ока. Но очень долго мне казалось, что я никогда не забуду Изу.

— Вы?

— Тридцать семь раз я просил ее руки.

Он опустил глаза.

— Тут нет ничего особенного. Некоторые делали ей предложение сто раз. Нук из-за нее бросился с колоса. Прекрасная Иза! Если бы ты знал, Ветка, что она значила для всех нас!

Лицо Джалама помрачнело, и он прибавил:

— На травяной равнине нет человека, который не сожалел бы о том, как мы поступили.

— И как же вы поступили?

— У нас мягкое сердце, Ветка. Не знаю, как могло случиться то, что случилось с Изой.

— А что случилось?

— Мы все виноваты, потому что все были к ней неравнодушны.

— Так что же произошло, Джалам? Расскажите.

Колючие заросли сотряс мощный толчок, и все вновь успокоилось. Джалам сделал Тоби знак молчать. Они сидели и ждали. Долго. Наконец Джалам сказал:

— Все в порядке. Даже трудно поверить… Никогда не видел, чтобы птица освободилась сама спустя двое суток. Обычно они высвобождаются в первый день. Или приходится ждать неделю, пока они не умрут от истощения.

— Неужели неделю?

— Да. Скажу тебе правду, мое старое тело не выдержало бы недели без пищи. У тебя был шанс, Ветка. Я-то подумал, что окончу свои дни здесь.

Тоби крепко сжал руки Джалама.

— А сами рассказывали смешные истории…

Издалека донесся голос, зовущий их.

— Это малыш, — обрадовался Джалам. — Он спасся!

Старый проводник поспешил к выходу.

— Лунный Диск! — закричал он.

Детский голос откликнулся на его зов.

Джалам вновь позвал мальчика и, светясь от радости, крикнул:

— Я иду к тебе, Лунный Диск! Иду!

Занимался день. За последними колючками уже виднелась равнина. Джалам вышел из убежища.

Тоби по-прежнему мучила неразгаданная тайна Изы Ли.

4 Между двух миров

Прошло немало дней, прежде чем Тоби и Джалам сообразили, что их спасителем был Лунный Диск.

— Мне просто повезло, — улыбнулся он. — Я оказался в нужную минуту в нужном месте.

Но дело было вовсе не в счастливом случае.

Выброшенный из убежища первым толчком, Лунный Диск потерял сознание. Он очнулся на стволе той самой колючки, которая удерживала в плену черного дрозда. Мальчик чувствовал над собой тепло птичьего тела, ощущал сумасшедшее биение сердца дрозда, который только что пытался вырваться из неволи и теперь затих.

Лунный Диск привязал себя набедренной повязкой к стволу, чтобы его не унесла буря, которую могла поднять птица. И стал ждать утра.

Когда рассвело, Лунный Диск изучил местность и заметил, что колючка, которая удерживает дрозда в зарослях, находится возле его головы и из-за трепыханья птицы уже не так крепка. От этой колючки зависела свобода дрозда. Можно сказать, она висела на этом волоске.

Лунный Диск подполз к колючке, стараясь быть как можно незаметнее, чтобы не привлечь внимания голодной птицы.

На протяжении долгих часов, до самой ночи, он пытался справиться с колючкой ногтями и зубами, но ничего не получалось.

— Тогда я стал думать, и кое-что пришло мне в голову, — рассказывал он потом друзьям. — Кто может мне помочь? Кто может меня спасти? Кто в этих колючих зарослях достаточно сильный, чтобы прийти мне на помощь?

Джалам и Тоби переглянулись. На их лицах расцвела улыбка, и они набрали полную грудь воздуха…

— Мы! — сказали они дружно.

— Нет, не вы, — едва ли не извиняясь, отозвался Лунный Диск. — Птица! Сама птица. С острым клювом, который был совсем рядом со мной. Я от нее прятался, но только она и могла мне помочь!

Тоби и Джалам выдохнули, а их друг продолжал:

— Ночью моя повязка служила веревкой. Утром она превратилась в ленту, я взобрался на стебель и принялся с ней танцевать.

Рассказывая, Лунный Диск начал плясать у огня. Друзья не смеялись — они смотрели на мальчика с восхищением.

Изумленный Джалам впервые в жизни открыл для себя, что и маленькое слабое существо может обладать мужеством и фантазией. Так вот они какие, дети!

— Через несколько секунд дрозд уже смотрел на меня, — рассказывал Лунный Диск. — Клюв его приоткрылся, стал приближаться ко мне и… клюнул! Но попал не в меня, а в колючку — я успел спрятаться.

При свете огня Лунный Диск стал показывать, как все было. Изображая птицу, он приближался к пламени, и его гигантская тень ложилась на траву.

— Дрозд клюнул и отдернул голову. Я снова стал танцевать на том же месте. Дрозд снова попытался меня поймать, но я отпрыгнул в сторону. Он снова клюнул колючку и отбил от нее кусочек. Этого-то я и добивался.

Теперь Тоби и Джалам поняли замысел Лунного Диска. Они смотрели на танец маленького друга с нежностью и удивлением. Как он сказал? «Кое-что пришло мне в голову?» Он был очень скромным, их маленький друг. Джалам отвел глаза. Старик был растроган. Лунный Диск спас им жизнь.

— Когда дрозд еще раз клюнул колючку, она сломалась. Дрозд смог расправить крылья и взлететь, пожертвовав несколькими перышками. Дрозд полетел вверх, а я — дальше вниз. К счастью, моя повязка зацепилась за колючку, и я уцелел.

Лунный Диск спокойно сел у костра.

Лагерь друзья разбили, не без труда отыскав сухой клочок земли. Колючие заросли остались далеко позади. Лунный Диск впервые рассказал о своем подвиге.

— Да, я оказался в нужную минуту в нужном месте, — повторил мальчик.

Джалам внес поправку:

— Ты оказался в трудную минуту в трудном месте, юноша. И оказался большим молодцом!

На следующий день начался потоп. Полил теплый дождь, капли были величиной с дом.

— Вот и хорошо, — сказал Джалам. — Я ждал этого дня.

Он взял сарбакан и стал ударять им по длинным стеблям травы, которые их окружали. Ударив по стеблю, он прикладывал к нему ухо, слушая, как тот отзывается. Наконец он выбрал подходящий и достал небольшой нож из твердого дерева, который носил на поясе.

— Уложите-ка вот этот, — сказал он мальчикам.

Они послушно взяли нож и срезали стебель. Он рухнул со свистом. Зеленые стебли срезали редко, и дело это было очень ответственное. В таких случаях на равнине говорили, что нужно «уложить» траву. Для обыденных нужд племени хватало сухой травы, но изредка люди нуждались в живых стеблях. Из них в первую очередь делали лодки.

Друзья работали под проливным дождем два дня и соорудили добротную зеленую лодку. Она была чуть ли не в сантиметр длиной. Свежий стебель делал ее устойчивой и плавучей. Путешественники управляли лодкой с помощью двух длинных шестов.

Вода между тем продолжала подниматься.

Ни для кого не было секретом, что осенью равнина превращается в лес, стоящий в воде.

Путешествие по затопленному лесу продолжалось не одну неделю. Тоби казалось, что время замедлило ход. День за днем лодка скользила между зелеными стволами. На носу судна они устроили небольшой шалаш; в нем спал один из путешественников, пока двое других, упираясь шестами, толкали судно вперед. Дождь лил не переставая.

Тоби любил путешествовать по воде.

Ему нравилось медленное течение времени, размеренная и однообразная жизнь на лодке, дни, почти не отличимые друг от друга. Волосы и одежда никогда не просыхали. Капли дождя звонко ударялись о поверхность болота, а затем расходились кругами, сплетаясь в причудливую паутину.

По утрам, еще до рассвета, пока мальчики спали, Джалам купался в ледяной воде. Тоби, приоткрыв глаза, иной раз видел, как он вылезал из воды в ноябрьский холод и заворачивался в свой длинный плащ. Потом отвязывал лодку, начинал работать шестом и, если видел, что Тоби проснулся, предлагал ему выпить чашку горячей воды.

Джалам внимательно проживал каждую минуту своего последнего путешествия.

По вечерам Тоби разводил костерок на какой-нибудь кочке и стряпал по пояс в воде.

В остальное время не происходило ровным счетом ничего. Однако Тоби хватало движения лодки вперед, доносящихся издалека лягушачьих концертов, журчания воды, проплывающего мимо травяного леса.

За долгие, растянувшиеся по воде недели Тоби начал по-новому слышать голос своих воспоминаний. Словно осенние дожди смыли с памяти запорошившую ее пыль.

Поначалу Тоби почувствовал, будто в его сердце зашевелился черный ком. Очнулись живыми и невредимыми кошмары, мучившие его на Дереве. Его бегство, страх. Он снова бежал, прыгая с ветки на ветку, гонимый несправедливостью своего народа. Он снова был в аду тюрьмы Гнобль. Снова переживал все, что покинул, уйдя к Травяному Племени.

Но мало-помалу чистая дождевая вода смыла черноту, и все, что ему предстояло вернуть, засияло несказанной красотой.

Он вновь увидел родителей — Сима и Майю. Они улыбались ему из сгущавшейся над лодкой болотной тьмы. А их голоса… Тоби боялся, что позабыл их, но голоса тоже вернулись и иногда говорили с ним шепотом.

В такие минуты он словно чувствовал прикосновение их губ к своему уху. Тоби закрывал глаза и осторожно вытягивал руки — в надежде коснуться шелкового шарфа матери и по нему, как по веревочной лестнице, добраться до ее щек, волос…

Ловил же только воздух, влажный воздух дождливого дня. Но это его не огорчало: он был счастлив, ощущая ее близость.

Тоби пытался представить, что сейчас происходит с родителями. Они по-прежнему находились в лапах Джо Мича. Дождутся ли возвращения сына? Открыл ли Сим своим врагам секрет Балейны, который может стать для Дерева смертельным?

Воображение юного путешественника тревожил еще один призрак.

Только он укладывался в шалаше на отдых, как чувствовал прикосновение чьей-то руки к своей ладони.

— Подожди, — бормотал он во сне. — Подожди меня, я еще сплю. Мне нужно набраться сил.

Ему казалось, что рука тянет его за собой, пытается увести. Она была очень настойчивой, эта рука.

— Не сейчас, — отвечал Тоби. — Мне нужно закончить путешествие.

Но он не противился этому приглашению — оно было ему приятно. Сонный голос звучал ласково и, ободренная его лаской, рука не спешила исчезать.

— Я непременно приду, обещаю. Только дай мне время добраться до Дерева.

Тоби просыпался, назвав призрак по имени:

— Элиза.

И понимал, что высунул руку из шалаша и ее ласкает дождь. Приглашение исходило от капель. Тоби вздыхал, встряхивал руку, но не убирал, чтобы как можно дольше ощущать прикосновение дождевых пальцев Элизы.

Однажды Тоби вновь попытался заговорить со старым Джаламом об Изе. В этот момент они оба старательно налегали на шесты.

— Я рассказал тебе все, что знаю, — ответил Джалам. — Она жила с нами среди травяного леса, но в один прекрасный день исчезла. Ушла. Больше я ничего не знаю.

— Но вы начали мне рассказывать…

— Больше я ничего не знаю.

Тоби не мог так легко отступить, он хотел понять.

— Но… — начал он.

Лицо Джалама стало непроницаемым.

— Больше я ничего не знаю, Ветка.

В колючих зарослях Джалам заговорил только потому, что готовился к смерти. Но вместе с надеждой на жизнь к старику вернулась и его замкнутость. Лучше бы он сохранил открытость последних минут навсегда…

Однако Джалам захлопнул дверь своих воспоминаний.

Дверь…

За годы, проведенные Тоби на равнине, он ни разу не видел ни одной двери. Колоски всегда стояли настежь открытыми. Тоби забыл, что на равнине, впрочем, как и повсюду, двери, существующие только в голове, можно закрыть одним неловким движением и закрыть навсегда.

Джалам молчал. Тоби, держась обеими руками за длинный шест, отталкивался. И размышлял.

У Травяного Племени много тайн и страхов.

У Илайи, старшей сестры Лунного Диска, в глубине глаз множество дверей, запертых на все замки. Тоби никогда не пытался их открыть. Он держался в стороне от ее тайн, просто радуясь, что у него такая заботливая подруга.

Но было достаточно малости, чтобы все затворы рассыпались в прах.

Илайя полюбила Тоби.

Его обдало огнем сжигающей ее страсти. В этот огонь она бросила все: потерю родителей, гибель жениха, все несчастья, которые испытала с детства.

Илайя превратилась в сухой стебель отчаяния, готовый запылать по милости первого встречного.

Когда он сообщил о своем отъезде, она стала одержима одной-единственной мыслью — удержать! Была готова даже на убийство, лишь бы он остался с ней.

— Удочка потяжелела.

Тоби очнулся от своих мыслей.

— Что-что?

— Удочка потяжелела.

Тоби положил шест и поймал привязанную рядом веревку. Это и была удочка, и он торопливо вытянул ее из воды.

— Личинка, — сказал Джалам, помогая Тоби вытащить добычу. — Личинка комара. Моя жена готовит из них чудесное рагу.

Тоби посмотрел на пожилого друга. И понял, что больше ничего не узнает у него про Изу.

К концу ноября вода начала спадать. В первый день декабря лодка уперлась носом в землю. Первым из нее выскочил Лунный Диск, счастливый, что может наконец размять ноги. Побежал и исчез.

На отмели Тоби и Джалам перевернули лодку, привязали ее к травяному стволу.

— Кто знает, — сказал Джалам, — может, на обратном пути она нам с мальцом еще пригодится. Если не будет снега.

— А если будет?

— Будет снег — наденем дощечки.

На травяной равнине Тоби узнал, что такое дощечки. Это и в самом деле были длинные деревянные дощечки, которые привязывали к ногам, чтобы скользить в них по снегу. Носы дощечек загибались вверх и закручивались, как раковина улитки.

Тоби и Джалам услышали голос Лунного Диска. Он бежал к ним бегом и кричал:

— Идите! Скорей!

Они стали подниматься вслед за мальчиком по поваленным дождем стеблям травы и оказались на длинном плоском листе. Подошли к его краю, и Тоби невольно вскрикнул от удивления: сколько хватало глаз, среди травы выступали бугры коры — словно гигантская змея выпячивала и прятала свои кольца.

— Что это? — спросил Лунный Диск.

— Мы куда ближе к цели, чем я думал, — отозвался старый проводник.

— Неужели Дерево?

— Да, — ответил Джалам.

Тоби чуть не подпрыгнул. Нет, Дерево совсем не похоже на эти бугры!

Джалам объяснил:

— Это подземная часть Дерева. Кажется, что эти бугры сами по себе, но они часть ветвей, которые расползлись под землей. Подземная крона — у нее общий ствол с твоим Деревом.

Лицо Тоби осветила улыбка. Он подумал о Симе, о его толстых папках со всевозможными изысканиями. Вспомнил знак, который отец вырезал на двери их дома на Нижних Ветвях, в Онессе. Свой знак Сим вырезал повсюду. Он стал гербом семьи Лолнесс.

Во время долгого путешествия на лодке Тоби вырезал этот знак на деревянном медальоне и подарил его Лунному Диску.

— Это корни, — сказал Тоби. — Корни моего Дерева. В этом месте они выходят на поверхность, но большая их часть находится под землей. Мой отец знал, что они существуют.

Лунный Диск рассматривал знак на медальоне.

Джалам улыбался, слушая Тоби. Корни… Новое слово. Зачем оно? Может, ветки, на которых жил Ветка, назвать тогда воздушными корнями? Где оно, Дерево? Где его корни?

Но старый проводник ничего не сказал, чтобы не возобновлять древнего и очень болезненного для Травяного Племени спора.

Час спустя путешественники добрались до подножия первого бугра коры. Тоби медленно приблизился к нему и положил руку на шероховатую поверхность.

— Дни сделались короче, — сказал Джалам, — а я и не сообразил, что мы уже вошли в тень дерева.

Лунный Диск трогал кору в первый раз.

— Она живая, — удивился он.

Тоби прижался к коре лбом. И ощутил, как внутри, в глубинах Дерева течет сок, поддерживая в нем жизнь.

Вечером путешественники остановились на ночлег под корнем, изогнувшимся, как лук. И обнаружили там спрятанную в траве лодку. Они тщательно ее осмотрели. После большого весеннего паводка вода сюда не добиралась. Джалам потрогал борта лодки. Она уже высохла и кое-где прохудилась.

— Лодка была сделана у нас, — сказал проводник.

— Кем? — спросил Лунный Диск.

— Не знаю. Те, кто на ней плыл, оставили ее. Надеюсь, с ними ничего не случилось.

Тоби увидел синий шнурок, зацепившийся за стебель. Он отвязал его и показал друзьям.

— Этого-то я и боялся, — печально сказал Джалам.

— Мика и Льев, — произнес Лунный Диск со вздохом.

Тоби накрутил шнурок на руку.

Мика и Льев были очень близкими друзьями. Им было примерно столько лет, сколько Тоби. В начале весны они уехали за древесиной. Соплеменники пытались их отговорить, но Мика настоял на своем.

Он будет присматривать за Льевом. Он к этому привык.

При первом взгляде на крепыша Льева трудно было понять, почему он нуждается в опеке. Но, присмотревшись, невозможно было не заметить, что он не такой, как другие.

У Льева была овсяная болезнь. Этот недуг отнимает у человека все чувства, одно за другим. В десять лет Льев оглох, спустя два года ослеп, но на этом болезнь почему-то остановилась, оставив мальчику осязание, обоняние и вкус. Обычно болезнь добросовестно доводит свою работу до конца.

— Не знаю, как они могли выбраться отсюда без шнурка, — заметил Тоби.

С помощью синего шнурка друзья связывались друг с другом. Слегка дергая за шнурок, Мика общался со Льевом, направлял его.

— Они погибли, — заключил Джалам.

Но, к счастью, даже старый и опытный проводник может ошибаться. Мика и Льев остались живы, и жили они на Дереве.

5 Один

В маленькой долине среди высоких гор Тоби вздохнул с облегчением. Он избавился от погони, но должен постоянно быть настороже.

Со вчерашнего дня Тоби путешествовал один, простившись с друзьями. Осень была в разгаре. Джаламу и Лунному Диску нужно было вернуться домой до наступления зимы. Тоби пообещал, что постарается узнать, какая участь постигла Мику, Льева и всех остальных пропавших.

Друзья прощались, как было принято у Травяного Племени. Сдержанно, не показывая своих чувств.

— Всего доброго!

— Удачи!

— До скорого, Ветка!

Они даже не обменялись рукопожатием, не поцеловались. Джалам и Лунный Диск начали подниматься по склону холма.

Тоби хотелось догнать их, крепко обнять малыша Луну, как он называл его когда-то, поцеловать руку Джаламу. Попросить, чтобы думали о нем, чтобы не забывали. Сказать, как много для него значила жизнь на равнине среди трав.

Позже Тоби часто жалел, что этого не сделал.

Все эти два месяца в пути, преодолевая новые испытания, Тоби по-прежнему жил той жизнью, какой привык жить на равнине. Борьба продолжалась: жить и выживать вопреки природе. Вернее, с ней заодно.

Но с прошлой ночи правила игры изменились.

На горизонте появились охотники.

Тоби быстро понял, что охотники ищут не его: они преследуют Облезлых, а Тоби — как одного из них. За несколько лет, прожитых с маленьким травяным народом, он и вправду стал на него похож.

Тоби огляделся: озерцо, зеленая долина, позади горы и силуэт огромного ствола, что возвышается за ними в серой дымке пасмурного утра.

Ему предстоит долгая дорога. Но вперед его тянуло, манило черное, уходящее в небо ущелье — тень Дерева с лабиринтом ветвей, где нужна была его помощь. Тоби пустился в путь и вскоре простился с долиной.

Весь день он шел, не останавливаясь, преодолевая препятствия: перебирался через ручьи, через перевалы, шагал вдоль змеящихся корней, пробегал по плато, спускался в долины, поднимался по склонам холмов.

Усталости он не ощущал. Он решил, что будет идти и ночью, что минует равнину, поросшую низким мхом, и водопады, светившиеся при лунном свете. Тоби чувствовал: он тверд как никогда. Ничто не может его остановить!

На рассвете Тоби добрался до зеленой долины. Той долины, куда каждый день приходит попить водички мокрица. Мокрица замерла, увидев Тоби.

Стоп! Все это уже было вчера…

С трудом переводя дыхание, Тоби осматривал озерцо, мокрицу, долину Взгляд двигался по кругу. Опять озерцо, мокрица, долина… У него закружилась голова, и он лег на землю. С горами шутить не стоит. Он летел вперед, как безумный, полностью доверившись своей силе, своей энергии. Ни о чем не думал. И растратил силы впустую, упрямо шагая вперед день и ночь, но пришел в ту же самую долину. Горы — это большая ловушка. По ним не побегаешь, как по городскому парку.

Если Тоби и дальше будет вести себя необдуманно, археологи много лет спустя обнаружат в какой-нибудь щели сарбакан и кучку косточек — все, что останется от Тоби.

Ничего! Он начнет все сначала. Но сперва выспится.

Тоби очнулся к вечеру и почувствовал в голове необычайную ясность. Жажда мести, героический хмель больше ее не кружили. (Жажда и хмель часто идут рука об руку.) Теперь он был способен размышлять.

И тут Тоби увидел, что на берегу озерца что-то чернеет.

Он подошел поближе и поднял находку. Это была черная меховая шапка на потертой шелковой подкладке. Видно, потерял один из охотников. Шапка навела его на спасительную мысль.

Охотники! Он должен следовать за ними. Скоро наступит зима, и они наверняка спешат добраться до дома.

Тоби будет преследовать собственных преследователей.

На радостях юноша подбросил шапку в воздух. Она упала, повиснув за спиной на сарбакане. Там и осталась. Тоби обогнул озерцо, отыскал следы охотничьего каравана и пошел по ним.

На следующий день мокрица снова ждала Тоби. Но напрасно. Какое разочарование! Как же быстро привязываешься к людям!

— Гляди-ка! Снег пошел!

— Точно, пошел. Ну, началось!

— А где твоя шапка?

— Шапка?

— Да, шапка! Где она?

— Не знаю.

Переговаривались двое охотников, охранявших одни из саней. Караван с тяжким грузом только что благополучно преодолел горную цепь. На следующий день ему предстоял подъем по вертикальному стволу Дерева. Они пойдут по узкой тропе, которая спиралью вьется вокруг ствола.

Из потемок появилась фигура. К саням подошел охотник с гарпуном.

— Это я, Шершень.

— Чего не спишь?

— Думаю о беглеце, которого упустили.

— Нашел о ком думать! Вот увидишь, хозяин будет доволен.

— Не в этом дело.

— А в чем?

— Не люблю оставлять за собой хвосты. Люблю, чтобы все было чисто.

Охотники расхохотались, но смех прозвучал натужно: злоба Шершня пугала даже их. Снег повалил крупными хлопьями. Шершень постучал по голове одного из сторожей.

— Кляк! Кляк! Где колпак?

— Нет у меня шапки.

— А где она?

— Потерял.

Шершень подошел к ящикам и стукнул по ним рукояткой гарпуна.

— Эй вы! — заорал он. — Нечего дрыхнуть! Лучше подумайте о дядюшке Миче, который займется вами через несколько дней!

Теперь охотникам и впрямь стало весело. Тот, что без шапки, громко пообещал пленникам:

— Скоро кончится ваша сладкая жизнь в ящиках! То-то вы попляшете!

Тонкая пелена снега одевала Тоби, и он чувствовал, как у него леденеет сердце. Он лежал в трех шагах от охотников и слышал каждое слово их злобного разговора.

Часом раньше Тоби подобрался к каравану, чтобы раздобыть себе теплую одежду. Он уже нашел плотный жилет и сапоги на шнуровке, которые снял, ложась спать, кто-то из охотников. Услышав голоса караульных, Тоби спрятался.

Теперь он понял, что везли охотники в ящиках. Они везли Облезлых. Ящиков было девять. Наверняка в них попали все, кто исчез с прошлой весны. Когда Тоби услышал злобные слова Шершня, а потом имя Джо Мича, он вцепился зубами в кору, чтобы не закричать.

Он представил себе тоску и отчаяние кротких пленников. Что творилось у них в душе, когда охотники стали колотить по ящикам, выкрикивая угрозы? И даже если они сбегут, как им справиться с зимой, снегом, огромным Деревом?..

Бедное Травяное Племя!

— Вам несдобровать, — вопил Шершень, взгромоздившись на ящики. — Вас прихлопнут одного за дру…

Шершень замер на полуслове: он что-то почувствовал… Левая нога! Из ящика высунулась маленькая ручка и схватила его за лодыжку. Пытаясь высвободить ногу, Шершень потерял равновесие и упал. Из другого ящика тоже высунулась рука и вцепилась ему в правую ногу. Шершень завопил, как ужаленный: он лежал на ящиках, а его держали за руки, за ноги. Он не мог двинуться с места!

На вопли Шершня отозвались караульные. Положение у него было хуже некуда: он беспомощно лежал на горе ящиков и мог только кричать. Он и кричал. Охотники просыпались и бежали ему на помощь. Они трясли его, колотили по ящикам.

Пленники, державшие Шершня, отпустили руки одновременно, и охотники, тянувшие его за одежду, вместе с ним влетели в стену из коры. Всех их засыпал упавший со стены снег.

Тоби наслаждался зрелищем, чувствуя неподдельное счастье. Как он мог забыть о силе и мужестве своих друзей! Бедное беззащитное маленькое племя? Бессильные жертвы? Ничего подобного! Они не нуждаются в жалости Тоби. Достойные воины способны одолеть противника и посильнее, чем Шершень и его соплеменники.

Они вступили в борьбу.

Тоби сделал несколько шагов и исчез в ночи.

Засада! Тоби должен устроить засаду и освободить узников. А с зимой и холодом они уж как-нибудь разберутся. Если удастся бежать, у них будет шанс добраться до дома живыми. Зима, по крайней мере, честный противник, не то что…

Тоби снова прибавил шагу. Спиральная дорога была узкой, но надежной. Заблудиться на ней было невозможно. Тоби спешил, чтобы опередить караван и осуществить свой замысел. Он был в кожаном жилете, сапогах, меховой шапке, с сарбаканом за спиной. Не обращая внимания на ветер и снег, Тоби бежал по карнизу, что вился лентой вокруг ствола Дерева.

Дорога-спираль была одним из великих достижений последних лет. Ее пропилили в коре, и она, виток за витком окружая ствол, вела к Нижним Ветвям. Теперь благодаря этой дороге быстро доставляли на Дерево взятых в плен Облезлых. Они-то, кстати сказать, и прокладывали эту дорогу. Ее строительство осталось в памяти как самое смертоносное. Рабы-рабочие, привязанные к стволу, что ни день срывались и падали в пустоту.

Тоби шагал по карнизу, и ему казалось, что снег в темноте светится. Ночь была светлая, и идти по белому, пока еще тонкому ковру было нетрудно.

Он шел вверх часа два и вдруг остановился. Его внимание привлек поворот дороги — прямо над ним нависал кусок коры, который скоро должен был упасть. Снег уже начал свою работу, утяжеляя его. Казалось, что достаточно удара ногой — и кусок коры упадет посреди дороги.

Тоби забрался на стену, чтобы проверить, как держится навес. Он задумал разбить караван на две части. Если получится обвалить кору точно перед санями с друзьями, у него будет время их освободить.

Тоби осторожно тронул кору ногой. То что надо. Кора готова ему поддаться. Теперь главное, чтобы она продержалась до утра.

Снег, словно услышав пожелание Тоби, пошел не так густо.

Тоби устроился поверх коры, сжался в комочек, обнял руками колени и стал ждать.

Думал он в первую очередь о Лунном Диске и Джаламе. Как же ему хотелось, чтобы они оба сейчас шагали по равнине! Снег ее уже покрыл, так что они могли воспользоваться дощечками и очень быстро добраться до дома. Словно по длинной ледяной дорожке.

Для путешествий на дощечках нет ничего лучше равнины.

Прошлой зимой они с Лунным Диском и Илайей путешествовали так целую неделю. Ловили личинок стрекозы на замерзших болотах.

Хорошее воспоминание! Светило яркое солнце, сверкал снег на равнине. Они скользили на дощечках по белому сказочному царству. Просидев большую часть зимы безвылазно в колосках, они вдруг оказались посреди белоснежного простора.

Лунный Диск вскидывал руки и с криком скатывался с горок. Илайя улыбалась Тоби, помогавшему ей на слишком крутых подъемах.

Зимой, чтобы наловить личинок, на льду разводили костры. Личинки поднимались к дыре, которую протапливал огонь. У стрекоз они маленькие, зеленые и черные. Живут под водой несколько лет. Ловить нужно только молоденьких, они нежнее и слаще.

Тоби вспомнил, как они с Илайей сидели, склонившись над проталиной. Дощечки они оставляли на снегу чуть поодаль. Лунный Диск оставался у костра на другом краю болота. Илайя говорила брату:

— Не ходи за нами.

Тоби достаточно было встретиться с Илайей глазами, чтобы понять, что она имеет в виду: Илайя была влюблена. Тоби должен был это понять. Почему он притворялся, что это его не касается?

Думая сейчас об Илайе, Тоби признавался себе, что хотел снова ощутить то, что пережил когда-то. Обрести с Илайей то, что пытался вычеркнуть из своей памяти навсегда: опущенные ресницы Элизы и ее молчание.

Лунный Диск тихонько к ним подкрадывался, хватал Илайю за ногу, и она шлепалась прямо в снег. Лунный Диск хохотал, Илайя сердито на него кричала.

Издалека их можно было принять за три пылинки рядом со светлячком на ладони.

Тоби очнулся, заслышав приглушенные голоса. Он резко выпрямился в недоумении. Где он? И сразу же вспомнил, что сидит в засаде. Нос у него был ледяным, волосы в снегу.

Охотники уже почти подъехали к повороту. Тоби проскользнул к тому месту, откуда мог сбросить кору.

Прошли первые охотники. Шли они молча. За ними следовали те, что тянули сани. Дорога была узкой, и они двигались впритирку к стене. Тоби увидел сани с ящиками. Дождался, когда они подъедут поближе, и со всей силы ударил ногой по коре.

Хоть бы что!

Не шелохнулась.

Тоби ударил еще раз. Секунда — и будет поздно! Он уже плясал на коре, но без малейшего результата.

Тогда он улегся на навес, наклонился вниз и стал следить за караваном. Его задумка провалилась! Ничего не вышло… Тоби приподнялся, забыв о грозившей ему опасности.

Снег снова повалил крупными хлопьями.

Сквозь снежную пелену Тоби успел заметить, что отверстия для воздуха в ящиках накрепко заделаны. Закрыть их распорядился разъяренный Шершень, чтобы не повторилось происшествие прошлой ночи. Девятерым пленникам приходилось тяжко.

Тоби заметил, что в щель между планками в самом маленьком ящике просунулся палец. Сердце у него защемило от сочувствия и жалости. Но самого худшего он не знал.

Высунувшаяся из деревянного ящика, ледяная от зимнего холода маленькая ручка принадлежала Лунному Диску. Он не скользил на дощечках по заснеженной равнине, не съезжал по склонам навстречу ветру. Он сидел, скрючившись в деревянном ящике, беспокоясь о самочувствии старого Джалама в соседнем.

— Как вы там?

И после молчания получал ответ:

— Держусь.

Лунный Диск услышал глухой звук обвала, раздавшийся далеко позади. Сани остановились. Кто-то отправился посмотреть, что случилось. Снег заскрипел под ногами.

Посланный вернулся и, задыхаясь, сообщил:

— На повороте, который только что миновали, сорвался кусок коры. Обломился под тяжестью снега. Нам здорово повезло.

— Загородил дорогу?

— Да нет. Рухнул мимо.

6 Гарнизон Селдора

В былые времена, когда снег одевал ферму Селдор, братья ранним утром выносили сестер на руках за порог, прямо в ночных рубашках. Мая и Мия отбивались. Flo куда им было сладить с братьями! Крепко держа сестричек, те заходили по колено в снег. Ранним зимним утром от разгоряченных молодых тел шел пар.

Зайдя поглубже, братья кидали сестренок в сугроб. Девушки исчезали в толще сугроба чуть ли не с головой, крича, хохоча, колотя руками и ногами.

В былые времена, когда снег одевал ферму Селдор, мать семейства выбегала на порог, сердясь, что в ее доме по-прежнему соблюдается древний варварский обычай. Она приносила нагретые полотенца, растирала дочерей, ругала сыновей.

«Снежные ванны добавляют девочкам послушания», — утверждало вот уже третье поколение Ассельдоров.

Разумеется, обычай, заведенный чудаковатым дедом, был безобидной забавой, но госпожу Ассельдор он ничуть не забавлял.

Раньше, когда снег одевал ферму Селдор, у семьи наступало время праздности. Из подпола доставали окорока кузнечиков и жарили их на вертеле в камине. Пили горячее пиво. Лакомились медовыми пирожными.

В былые времена, когда снег одевал ферму Селдор, в доме играли на музыкальных инструментах возле самых окон… Акустика заснеженного поля была особенной — чистой и таинственной. Лучше всего было играть ночью.

В былые времена, когда снег одевал ферму Селдор, всем хотелось всегда жить так, как жилось в это первое зимнее утро.

Но все переменилось.

Грязный двор, черный снег, истоптанный солдатскими сапогами. Один сарай приспособлен под казарму, другой под — столовую. Громкие команды и окрики. В вольерах, где когда-то держали тлю, теперь содержат людей. Облезлых доставляли сначала на этот перевалочный пункт, а потом везли дальше, во внутренние колонии.

Так выглядела ферма Селдор в это зимнее утро.

— Вольеры пустуют в ожидании следующего каравана.

Лео Блю добрался до Нижних Ветвей прошлой ночью после долгого путешествия по Дереву. Теперь он выслушивал объяснения одного из своих людей.

— Караван что-то запаздывает. Сейчас уже двадцатое декабря, но…

— Помолчи, — оборвал его Лео Блю.

Он рассматривал фасад старинного дома Ассельдоров, вырубленный в коре. Стоял перед ним, не двигаясь. Все вокруг застыли, ожидая, что он скажет. Лео Блю внушал непреодолимый страх.

Все знали его историю. Вернее, историю его отца, которого убили Облезлые на Главной Границе, когда Лео был совсем маленьким. И в душе Лео поселилась жажда мести, ставшая его наваждением.

Увидев, что патрон заинтересовался фермой, Гаррик, начальник гарнизона, отважился дать кое-какие объяснения:

— Дом принадлежит семье Ассельдор. Как вам известно…

— Замолчи, — повторил Лео. — Тебя не спрашивают.

Лео все знал и сам. Когда на ферме разместили казарму, семья жила в этом самом доме. В этот самый дом он приехал за Элизой.

Но теперь он вдруг увидел, как дом причудлив и красив. Покрывающие его шрамы говорили о том, как он стар.

Промелькнула стройная фигурка. Молодая женщина с ведром обогнула дом и поспешно исчезла за дверью.

— Это дочь Ассельдоров. Вы знаете, что…

— Знаю, — отрезал ледяным тоном Лео.

И провел рукой по бумерангу, как всегда, висевшему за спиной. Больше ни один звук не нарушал тишину.

Ассельдоры предпочли остаться в своем доме, хотя все их земли конфисковали. Им предлагали переселиться на другую ферму повыше, но они отказались. Солдаты терпели их присутствие. Семья жила охотой и сбором съедобных растений.

— Нечего им здесь жить, — заявил Лео. — Нечего мешать работам.

— Они не мешают, — подал голос один из солдат. — Они занимались музыкой. Но вот уже год, как Джо Мич запретил им играть.

— Красиво играли?

Солдат не ответил. Не мог же он сказать, что эта музыка вызывала у него слезы…

— Они могут прийти на помощь Облезлым, — предположил Лео Блю. — За ними нужно следить.

— Мы обыскиваем дом каждый вечер и — без предупреждения — три раза в неделю днем.

Лео Блю казалось, что этого мало. Он был перфекционистом. К тому же он знал, что один из сыновей Ассельдоров, Мано, находится в бегах. И внесен в зеленый список.

— А ночью? Обыскивайте дом и днем, и ночью. Это приказ!

В тот же день Лео Блю уехал.

Молодая женщина с ведром вбежала в дом, захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной. Это была Мая, старшая из дочерей Ассельдоров.

— Я больше не могу, — прошептала она.

Потом обтерла лицо рукавом, взяла ведро, поставила его у камина и заговорила веселым голосом:

— Я дома. Все хорошо. Ночью шел снег. Вокруг белым-бело. Наверное, скоро покажется солнышко. Возле Онессы мальчики нашли червяка. Половину законсервировали в меду. Из остального мы приготовим сегодня ужин. Мама с папой в дороге. Они будут здесь через час.

В комнате никого. С кем она говорит так весело и успокаивающе? Мая высыпала из ведра снег в большой котел, висевший на огне.

— Я растапливаю снег, — говорит Мая. — Собираюсь помыться. Что-то мне холодновато.

Странно было слушать, как девушка описывает каждый свой шаг, каждое движение.

Некоторое время спустя вернулись старшие Ассельдоры и заговорили точно так же, как дочь.

— Мы вернулись, — сообщил отец. — Я снимаю башмаки. У мамы на шарфе снег.

Если бы не нежность в голосе, можно было бы над ним посмеяться.

— Мо и Мило идут следом, — продолжал Ассельдор-старший. — Вот и они! Входят в дверь. На Мо шапка, которая мне не нравится.

— Далековато зашли, — подхватил старший брат Мило. — Но все же добрались до дома. Больше никуда не пойдем. У меня в мешке червяк и гриб. Мо положил гриб на стол. Мая достала нож и собирается помочь Мо.

Мо с сестрой делали в точности то, что говорил Мило. И на Мо в самом деле была старая рваная шапка. Мая принялась резать гриб на большие ломти, толщиной с руку.

Папа Ассельдор ушел в соседнюю комнату. Минуту помешкав, Мо, младший брат, тихонько последовал за ним.

Отец успел дойти до комнаты девочек — так по-прежнему называли кладовку, где давно уже хранили еду С тех пор как дом покинула младшая сестра Мия, старшая спала в общей комнате возле камина.

Папа Ассельдор перевешивал большой окорок кузнечика, который висел посреди комнаты, когда вошел Мо, закрыл за собой дверь и приблизился к отцу.

— Что случилось, сынок?

— Пора уезжать отсюда, папа. Здесь мы задохнемся. Пора покинуть Селдор.

— Всем?

— Да, — подтвердил Мо.

— Ты прекрасно знаешь, что не все могут покинуть Селдор.

— Я знаю даже больше. Знаю, что Селдор — дом твоего отца, папа.

— Плевать мне на дом, сынок. Дело не во мне. Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду. Если бы я мог, я бы давным-давно увез вас всех отсюда.

— Значит, из-за него? — уточнил Мо.

— Да, из-за него.

— Его тоже можно увезти. У меня есть идея.

В кладовую вбежал Мило.

— Идемте со мной! Скорее!

Отец с братом удивленно на него посмотрели.

— Идемте! Идемте! — настаивал Мило.

Они всё бросили и пошли за ним.

Мая стояла возле окна, держа в руках сложенный пополам листок бумаги.

— Его просунули под дверь. Посмотрите.

— Опять… — вздохнул Мо.

Он взял письмо и протянул брату.

На листке крупными буквами было выведено: «Девушке».

Мило развернул листок и громко прочитал:

— «Приходите за вольер в полночь».

Мило посмотрел на сестру.

— Пойду я и перережу мерзавцу горло.

— Лучше дочитай до конца, Мило!

— «Я хочу вам помочь. Я ЗНАЮ».

Отец забрал у сына письмо и прочитал при общем молчании:

— «Я ЗНАЮ».

В любой семье поинтересовались бы, что это он знает, но в семье Ассельдор никто даже не удивился. Ассельдоры знали такое, что никто, ни один человек на свете знать был не должен.

Ассельдор-старший сложил письмо. Подписи на нем, как обычно, не было.

Вот уже несколько месяцев Мая получала письма, адресованные «Девушке». Отец перехватывал послания, прежде чем дочь могла их увидеть. Но Мая Ассельдор нашла конверт с письмами под банкой с травяным чаем.

— Что это, папа?

— Это… письма.

— Кому?

— Написано «Девушке».

У мамы Ассельдор, которая знала о письмах, был очень смущенный вид.

Мая осведомилась у отца:

— Значит, ты у нас девушка?

— Я… я считал, что они адресованы твоей матери.

Галантность порой вещь полезная. Госпожа Ассельдор девушкой, конечно, не была. Она была красивой, полной сил женщиной и не стеснялась своих шестидесяти пяти лет.

Мая прочитала все письма. Они были пылкими и неуклюжими. В них говорилось о ее синих, как мухи, глазах, о ее светлых, похожих на вермишель кудрях. Писал поэт, по-другому не скажешь. В одних ей назначались свидания. В других приводились цифры. Автор перечислял свои сбережения, подводил итог красным карандашом и писал: «Как видите, я, можно сказать, богат. А богатство еще никому не вредило».

Письма продолжали приходить. Мая на них не отвечала.

На самом деле Мая была к ним не так безразлична, как всем показывала. Когда тебе двадцать, когда ты живешь с братьями и родителями, когда твою младшую сестру увез отважный молодой человек, то даже толстый клоп, пригласивший тебя на обед, хоть чуть-чуть да взволнует твое сердце.

Мия, самая младшая из Ассельдоров, уехала много лет тому назад. За ней приехал Лекс Ольмек, сосед по Нижним Ветвям. Все произошло за одну ночь. Теперь они жили вместе с родителями Лекса в каком-то тайном месте, далеко-далеко.

Ассельдоры-старшие не сожалели о замужестве дочери, хотя и скучали без нее. Мия давно любила Лекса, а мужественный и отважный Лекс — Мию. Ее семья знала: Мие лучше в объятиях Лекса, чем в стенах Селдора.

Но загадочный воздыхатель Маи сочувствия ни у кого не вызывал. Когда-то дедушка Ассельдор говорил дочерям: «Глупцы не убивают, но все равно опасайтесь их, потому что они непременно захотят на вас жениться». Автор писем явно был из этой породы.

— Сегодня в полночь я пойду к вольерам, — решила Мая.

Уговорить семью оказалось делом нелегким. Мило сердито расхаживал по комнате. Мо точил охотничий нож. Однако родители вынуждены были признать, что в письме чувствуется какая-то угроза и было бы полезно узнать поточнее, что за всем этим кроется.

Стемнело рано. Семья ждала, когда во дворе фермы стихнут шаги.

— Наконец-то, — сказал отец, не отходивший все это время от окна.

И на всякий случай загородил окно куском фанеры. Мо снял с крюка в камине котелок. Плеснув водой, загасил огонь.

— Огонь погашен. Мо убрал котелок с супом. Идем?

Семья по-прежнему играла в странную игру, проговаривая каждое свое движение. Мая погасила все лампы. Оставила только зажженную свечу на столе. Братья наклонились к камину и убрали заслонку у задней стенки.

— Выходи! Стемнело. Ты можешь выйти, Мано!

Вот уже три года Мано Ассельдор жил за камином. Три года он не видел дневного света. Три года выходил только ночью, бродил по дому, мылся, ел и на рассвете возвращался в свое убежище, полное золы и копоти.

Его спрятали здесь после того, как он сбежал вместе с Тоби Лолнессом с фермы, где Джо Мич разводил долгоносиков. Мано думал, что проведет в убежище всего несколько недель, но тут у них отняли землю, разместили на ней гарнизон, взяли под контроль все входы и выходы, а дом постоянно обыскивали с чердака до подпола. Мано попал в зеленый список, куда вносили тех, за кем охотились с особым пристрастием.

У паренька, который вылез из камина, был взгляд мотылька и черные от сажи щеки. Он распрямился и принялся растирать руки и ноги.

Было похоже, что он приходит в себя после спячки.

— Днем я вас не слышал, — наконец проговорил он.

— Ты же знаешь, сынок, что иногда мы выходим на несколько часов. Нам нужно добывать себе пропитание, — ответила мать, крепко обнимая его. — Но мы никогда, никогда тебя не оставим.

— Я вас долго не слышал, — повторил Мано.

Мило похлопал младшего по плечу:

— Вот увидишь, мы вытащим тебя отсюда, — пообещал он.

— Вы уходите…

— И всегда возвращаемся и говорим с тобой, как только мы дома.

— Пользуйся ночной порой, — посоветовал отец. — Ночью они не приходят.

Глядя, как Мано ест, все наперебой снова рассказывали ему, что случилось за день.

А потом наступало молчание.

Мано никогда ничего не рассказывал.

Мая шла вдоль стены. Ей очень хотелось, чтобы снег был скрипучим и она могла услышать чужие шаги, но вокруг царила безмолвная темнота. Мая пересекла дорогу, миновала изгородь и оказалась возле бывшего парка мхов.

Когда-то в этом парке росло больше тридцати разновидностей ползучего мха. Один цвел в первый день Нового года, на другом появлялись очень вкусные зеленые стручки, третий благоухал карамелью. Теперь же вся кора была вытоптана и кое-где виднелись только лишайники.

Наконец Мая добралась до вольера и продолжила путь вдоль сетки.

— Обернитесь!

Мая обернулась на голос, отдавший приказ. Прямо в лицо ей бил слепящий свет фонаря.

— Что вы тут делаете?

Глаза Маи долго привыкали к свету. Она с трудом рассмотрела стоявшего перед ней человека. Это был Гаррик, начальник гарнизона.

— Вы не имеете права выходить ночью, — заявил он.

Поглядев на него, Мая поняла: письма писал он.

Не было сомнений, что автором писем был Гаррик. Она вспомнила, как несколько раз во дворе фермы ловила на себе его пристальный взгляд. Оказавшись с ним лицом к лицу, ей сразу захотелось убежать, но нужно было выяснить, что же он все-таки знает.

— Добрый вечер.

Она старалась быть милой и приветливой.

Гаррик опустил фонарь.

— Решила немного прогуляться, — прибавила она.

Гаррик молчал. Мало кто из мужчин сумел бы обрести дар речи, глядя на прекрасную Маю: в пушистой шубке, она прислонилась спиной к вольеру, держась рукой в митенке[4] за сетку. Она потупилась, словно пойманная беглянка, но тут же подняла глаза и посмотрела прямо на Гаррика. От ее взгляда он пошатнулся. Гаррик был без ума от Маи.

— Вы ничего мне не скажете? — осведомилась она.

Он пробормотал нечто невразумительное. Мая с трудом разобрала:

— Ты придешь еще?

— Может быть. Если вы скажете то, что хотели сказать.

— М-м-м…

Гаррик знал, как сильно рискует. Он обнаружил, что Мано прячется в доме Ассельдоров, и должен был сообщить об этом Лео Блю. Промолчать — значило подвергать смертельной опасности собственную жизнь. Но легкое дыхание Маи склонило его к молчанию окончательно.

— Приходи повидать меня завтра, — произнес он наконец.

И тут в потемках послышались звуки рожков. Раздался крик:

— Прибыли! Последний караван охотников! Наконец-то!

Гаррик двинулся было в сторону ворот, как Мая сделала шаг к нему.

— Скажите же то, что хотели!

В потемках то тут, то там загорались факелы. Гаррик почувствовал, что Мая схватила его за плащ. Он хотел высвободиться. Но она держала крепко. Гарнизон между тем просыпался.

— Скажите же! — настаивала Мая.

— Идите домой.

— Я прошу вас…

Гаррик остановился и прошептал:

— Ваш дом… Его теперь будут обыскивать и по ночам…

Мая выпустила из рук грубую ткань плаща. Начальник гарнизона повторил:

— Приходите завтра.

Мая со всех ног поспешила к ферме. Она пробиралась, согнувшись, стараясь проскользнуть незамеченной, ведь к вольерам уже шли солдаты. Они громко переговаривались:

— Девять пленников. Последний караван. Облезлые пробудут у нас три дня.

Мая вбежала в общую комнату, оглядела всех — родителей, Мо, Мило — и повернулась к Мано. Язык у нее словно прилип к гортани, она не решалась выговорить то, что должна была сказать. Она тяжело дышала, меховой воротник поднимался и опадал. Наконец она набралась решимости.

— Они будут обыскивать дом еще и ночью. Ты больше не сможешь выходить, Мано.

Мано будто окаменел, а потом закричал так отчаянно, что его крик пронесся по всей округе.

Услышав страшный вопль, солдаты, ждавшие последний караван с пленниками, поспешили к ферме. Они взломали дверь и ворвались в комнату.

Им открылась странная картина. Старший сын Ассельдоров Мило лежал посреди комнаты. Сестра обтирала ему лицо. Родители стояли возле него на коленях. Младший брат Мо разжигал в камине огонь.

— Он упал, — проговорил отец сочувственным тоном.

— Упал, — подтвердила мать со слезами на глазах.

Солдаты не поленились и облазили дом сверху донизу. Гаррик стоял в дверях, заложив руки за спину.

Этой ночью они ничего не нашли.

Мано, съежившись в комочек, замер в своем убежище за камином.

7 Нижние ветви

Лео Блю всегда путешествовал в одиночестве. Он ел один. Спал один. Жил один. Единственным человеком, чье присутствие он терпел, был Минос Арбайенн. Этому человеку Лео Блю доверял. Арбайенн появился, когда Лео только начал борьбу с Облезлыми, и представился как друг его отца, Эля Блю. Арбайенн ненавидел Травяное Племя, которое убило Эля Блю. И хотел вместе с Лео охранять Дерево от опасных Облезлых.

Для ненависти у Арбайенна были и другие причины. Он чувствовал себя виноватым. Последнее путешествие Эля Блю было на его совести. Это была его идея. Не будь Арбайенна, Эль Блю не вышел бы за пределы ствола, не пересек Главную Границу в тот злосчастный день, когда его убили. Но об этом Арбайенн не сказал Лео Блю ни слова.

Лео ценил гордого Арбайенна. Знал, каким искусным охотником на бабочек он был. Но однажды Арбайенн, измученный угрызениями совести, решил взяться за оружие, стать воином и, отринув страх, перед жестокостью и насилием, воевать против Облезлых. Свой красивый разноцветный костюм он сохранил, и его повсюду принимали за охотника на бабочек, которым он был когда-то.

Шелковую сетку Арбайенн сменил на боевое оружие.

Лео бежал. Его преследовал отвратительный запах. Неподалеку находилось кладбище долгоносиков. Несчастные жуки погибли во время эпидемии. Уцелело всего несколько штук, и Джо Мич ухаживал за ними куда заботливее, чем за людьми.

Лео Блю оставил позади увязший в грязи Селдор с серыми унылыми казармами и отправился туда, куда хотел попасть давным-давно. В Гнезде на Вершине он иногда просыпался ночью, охваченный желанием немедленно пуститься в путь.

Он хотел побывать на Нижних Ветвях!

Они стали для него навязчивой идеей.

Он проезжал те места всего несколько раз по дороге к Главной Границе. Тем не менее с Нижними Ветвями его связывало очень многое.

В глубине души Лео Блю не верил в смерть Тоби Лолнесса. Враг не умирает. Он спит. И может проснуться в любой момент. Лео чувствовал, что придет день, когда Тоби объявится на Нижних Ветвях. Вполне возможно, что там он и погрузился в спячку.

В Онессу Лео пришел в середине дня. Какое-то время он издалека наблюдал за домом Лолнессов. От его зорких глаз не ускользнуло бы ни малейшее движение. Но дом выглядел необитаемым. Стало быть, именно здесь семья Тоби провела годы изгнания, здесь они задумали свое предательство…

Лео ждал.

С крыши дома свисали лоскутья коры, дверь и лестницу закрывала гроздь черных грибов. Весь сад зарос лишайником.

Но Лео не доверял тому, что видел. Он достал из-за спины бумеранг и кинул его в сторону дома. Бумеранг влетел через одно окно и спустя несколько секунд вылетел из другого, громко хлопнув ставнями. Бумеранг вернулся к хозяину. Тот подставил ему плечо и бережно убрал в чехол.

Вокруг ничего не шелохнулось. Дом был пуст.

Лео вошел.

И очень скоро вышел. В доме пахло бельем, постиранным черным мылом. Лео провел рукой по столу, по шкафу, заглянул за полог узкой кровати возле камина. Постоял перед письменным столом Сима. Ящики были выпотрошены давным-давно, но между половицами застрял один белый листок. Лео удалось разобрать выцветшие слова. Он узнал почерк. Почерк Сима Лолнесса, отца Тоби. Лео читал и перечитывал написанное. И слышал кряхтение пустующего дома.

Лео смял бумагу. Нет, он не должен расслабляться. Он встал и запустил стулом в картинку, висевшую на стене.

Картинка упала и разбилась.

Это был портрет Майи Лолнесс, нарисованный Тоби.

Лео вышел из дома. Опасение, что он может дать слабину, делало его еще жестче, еще неистовей. Шел снег. Лео бежал между мертвыми черными ветвями и лишайниками, стараясь вычеркнуть из памяти слова, написанные на листке Симом. Старый профессор, безумец Сим, был опасен! Как и вся его семья.

Лео побежал еще быстрее.

Он хотел навестить те места, где росла Элиза. По странному совпадению его главный враг и самая большая любовь жили в этих пронизанных сыростью зарослях в нескольких часах ходьбы друг от друга.

Лео подумал: интересно, приходилось ли им встречаться?

Лео узнал дорогу к дому Изы Ли. Но, чтобы до него добраться, ему понадобилось целых два дня, так разросся Моховой Лес, переплелся стволами, стал непроходимым. Но и сквозь чащобу Лео пробирался с удивительной ловкостью. Иногда ему приходилось продвигаться, цепляясь только за ветки, не касаясь ногами земли. Он мог висеть на руках часами, перебираясь с одной ветки на другую.

Как же забилось его сердце, когда он увидел дом Элизы! Забыв об осторожности, Лео рывком распахнул круглую дверь и вошел. Он увидел разноцветные ширмы, матрасы на полу. Уткнулся лицом в один из матрасов, но так и не заплакал.

Плакать он разучился давным-давно.

Лео лежал на животе и слушал завывание ветра.

Он не знал, что много лет назад на этом матрасе спал Тоби, когда впервые остался ночевать в доме Изы Ли и Элизы. Не знал, что Элиза проплакала много дней и ночей после таинственного исчезновения Тоби.

Лео поднялся на ноги. Почему Элиза его отвергает? Он бы отдал ей все на свете!

Лео вышел из разноцветного дома.

Не будь он так взволнован, так переполнен обидой и гневом, заметил бы голубоватый дымок над очагом. Пепел в нем был еще теплым.

В доме кто-то жил.

Лео Блю снова заблудился, но вскоре все же набрел на тропку в Моховом Лесу, оплетавшем широкую ветку.

Добравшись до открытой площадки наверху, Лео увидел то, чего никак не ожидал увидеть в глубинах Дерева. Он увидел чудо! Внизу раскинулось замерзшее озеро, окруженное берегами из гладкой коры. В дальнем его конце темнела скала с шапкой снега. Мороз не успел сковать водопад, и он низвергался в небольшую чашу с прозрачной водой. Остальную поверхность озера покрывал тонкий белый ковёр.

Лео Блю спустился к берегу. Для него было загадкой, как сюда добирается солнце.

Он шел по ледяному озеру и вертел головой из стороны в сторону, любуясь суровой первозданной природой. В один прекрасный день, когда борьба закончится, он привезет сюда Элизу. Так он себе пообещал.

— Настанет день, борьба закончится, и я вернусь сюда вместе с Элизой.

То же самое пообещал себе Тоби Лолнесс, прячась в двух шагах от озера. И вдруг он заметил Лео Блю, идущего по ледяному насту.

Тоби узнал бывшего друга сразу. Его обожгло будто молнией. Он зарылся поглубже в снег.

Лео Блю! Здесь. Шагает по озеру Элизы. Как он сюда добрался? Тоби смотрел на Лео, не отрывая глаз.

Значит, она сдалась. Значит, Элиза с Лео. Лео победил. Вот что подумал Тоби.

Тоби прятался на скале, нависавшей над озером. Вот уже несколько часов он разгребал снег, чтобы войти в грот, где когда-то скрывался. Осталось совсем немного — и он окажется внутри. Зима только началась, и днем тонкий слой снега подтаивал на солнце. Тоби знал, что найдет в гроте ответ. Еще несколько секунд, и в его жизни решится что-то очень важное.

От волнения у него закружилась голова. Он остановился, чтобы перевести дыхание, и именно в этот момент заметил черную фигурку посреди озера.

Теперь, закопавшись в снег, Тоби наблюдал. Лео Блю был один. Похоже, он открывал для себя незнакомые места. В душе Тоби встрепенулась надежда.

Лео Блю не был похож на человека, который живет рядом с Элизой. Не такое у него было лицо.

По его взгляду было ясно: он не тот, кто может каждое утро видеть Элизу, смотреть, как она пьет из чашки молоко, как пачкает кончик носа кремом, как заплетает косы быстрее, чем паук плетет паутину. Нет, он никогда не стряхивал с ее колен пыльцу бабочки и вряд ли слышал каждый день ее прерывистый голос, звенящий смех, шорох шагов и многое другое.

Во взгляде Лео ничто не говорило о том чуде, свидетелем которого он мог быть каждый день, отныне и навсегда.

— Если бы ему выпало такое счастье, он бы скакал, танцевал, летал. Он бы проломил лед, — решил Тоби.

Лео Блю запустил бумеранг. Просто так. Бумеранг чиркнул по льду, взвился ввысь, долетел до скалы и, крутясь в воздухе, едва не задел Тоби. Он пролетел чуть ли не вдоль всего берега. Лео пошел обратно к тропинке. Бумеранг вернулся, и сам пристроился у него за спиной.

Тоби чуть было не кинулся вслед за Лео Блю, пока тот не скрылся из виду. Ему не терпелось вступить в бой. Но он вдруг понял, что ничего не знает. «Знать значит предвидеть», — говорила его бабушка, недобрая, расчетливая госпожа Алнорелл. Тоби ничего или почти ничего не знал о том, что творится сейчас на Дереве. Значит, лучше было повременить, а не кидаться вслепую.

Лео Блю исчез.

Тоби помедлил еще несколько минут. А потом снова принялся разгребать снег. Он весь вспотел и очень скоро преодолел последнее препятствие.

Еще мгновение — и Тоби вошел в грот…

В памяти сразу же ожили те зимние месяцы, которые он провел здесь в заточении. Страх, одиночество, тишина. Он замер в темноте. Не мог заставить себя двинуться дальше. Тоби прикрыл глаза и немного подождал, пока уляжется волнение.

Потом нащупал на земле несколько кусочков коры, снял сарбакан, острым концом поставил его на кору и, держа между ладонями, стал вращать быстро-быстро, как это делали люди Травяного Племени. Сначала появился дымок, потом язычок пламени. Тоби подбросил кору вверх — огонь осветил грот.

Когда глаза Тоби привыкли к свету, он оглядел стены и потолок. Его рисунки не исчезли. Они были точно такие, какими он оставил их много лет тому назад. Тоби подошел к той стене, на которой когда-то давным-давно нарисовал Элизу. Сейчас он все узнает.

Элиза никуда не делась. Нарисованная красноватой цвелью, она сидела на корточках и смотрела на него. Год за годом, живя на равнине, Тоби иногда чувствовал, что память его подводит, и тогда он вспоминал этот портрет и воскрешал черты Элизы.

Тоби провел рукой по лицу Элизы, потом коснулся ее глаза.

Камень был на месте.

Камень Дерева никуда не делся. Тоби показалось, что в грот проник луч солнца. Элиза его не предавала. Он глубоко-глубоко вздохнул.

Как только пошел снег, Тоби решил первым делом отправиться на озеро. Он чудом остался в живых после засады на дороге-серпантине. Снег обвалился и увлек его за собой. По счастью, снега нападало еще не так много, и он смягчил удар, не задавив Тоби.

Оглушенный, он поднялся и проследовал за караваном до ворот, которые вели на Нижние Ветви. Ему удалось обойти грозных стражей Границы, и он очутился в родном заросшем лишайником краю.

Здесь все сильно изменилось. Утомленное Дерево дало летом очень мало листьев, и потому другие растения бурно разрослись и оплели каждую ветку. Теперь Дерево изнемогало под укрытыми снегом мхами, лишайниками и плетями плюща.

Глядя по сторонам, Тоби не уставал удивляться.

Он не заглянул в Онессу, к себе домой. Не заглянул и в дом Элизы. Он отправился прямиком в грот, торопясь попасть в него до того, как снег завалит вход.

Камень Дерева был тайной Элизы и Тоби. И если он по-прежнему на месте, то, быть может, Элиза…

Рука Тоби машинально притронулась к другому глазу. И нащупала в нем тоже что-то твердое. Что же это такое? Тоби поддел его ногтем и поднес поближе к огню.

У него в руке была прозрачная красная ракушка, похожая на лепесток. Из глаз Тоби потекли слезы. Память подсказала ему три слова: «Я тебя жду».

Тоби подарил эту ракушку Элизе, когда они расстались в первый раз. Нырнул за ней, купаясь в озере, и кинул Элизе. Элиза подобрала ракушку и вытерла подолом платья.

Спустя несколько недель Тоби снова пришел к ним в гости, и Элиза протянула ему красный лепесток.

— Она все время была со мной, — сказала девушка, слегка покраснев. — Я назвала ее «Я тебя жду».

Элиза показала Тоби, как смотрела сквозь прозрачную ракушку на солнце.

— Смотрела и повторяла: «Он вернется».

Тоби зажал ракушку в руке.

Когда Элиза покидала свой дом — а случилось это намного позже, чем исчез Тоби, — она в последний раз поднялась в грот и вставила ракушку в нарисованный глаз. На протяжении всех этих лет портрет Элизы над озером не уставал повторять: «Я тебя жду».

В глазах Элизы все еще сияла надежда.

Тоби вытащил камень и спрятал его вместе с ракушкой на дне чехла сарбакана. Потом, прощаясь, взглянул на портрет. И опять прочитал в глазах обещание.

Тоби спустился со скалы прямо под гротом и обошел озеро, стараясь не оставлять следов. Он знал, что на Нижних Ветвях задерживаться не стоит. Тем более если здесь Лео Блю. Тоби предстояло выяснить, где находятся Элиза, Сим и Майя и какую судьбу уготовили пленникам из Травяного Племени.

Он знал только одного человека, который мог ему помочь. Но на свободе ли он? Тоби надеялся, что это по-прежнему так. Три года тому назад мальчик спас ему жизнь. Тоби узнал об этом от Элизы в ту последнюю зиму, что провел на дереве. Сын дровосека.

Нильс Амен.

Тоби покрепче натянул меховую шапку и двинулся в путь.

Он не заметил, что из-за водопада на него смотрят два испуганных глаза. Два глаза с длинными ресницами на необычном скуластом лице. Скуластом и немного плоском.

Молодая женщина купалась в ледяной воде. Следом за ней плыли длинные темные волосы, плечи то появлялись, то исчезали.

Когда Тоби пропал из виду, она выбежала из воды и быстро надела одежду, которую оставила на ветке. Она видела Тоби со спины и в шапке охотника его не узнала. Охотников она боялась. Раз они бродят вокруг озера, нужно срочно прятаться. После того как увезли дочь, она вновь вернулась сюда и жила, скрываясь ото всех.

К себе в дом вернулась Иза Ли.

8 Вечерняя школа

— Паразиты? Не стоит говорить о паразитах!

— Я хотел только сказать…

Сим Лолнесс торжественно поднялся и произнес:

— Паразитов не существует.

Профессор обращался к трем десяткам учеников, сидевших перед ним. Большинству из них было за восемьдесят. Они были одеты в бурые тюремные робы и на учеников походили мало.

Приглядевшись, можно было узнать уважаемых членов Совета Дерева, ученых, философов — одним словом, тех немногих мыслящих людей, которые еще оставались на пространстве между Вершиной и Нижними Ветвями. Все они стали узниками Джо Мича и работали, углубляя котловину.

В последнем ряду Зеф Кларак сидел рядом с Виго Торнеттом и советником Ролденом, которому перевалило за сотню лет.

Уже не первый месяц с наступлением темноты культурная элита Дерева после целого дня адской работы в котловине приходила учиться.

Джо Мич согласился на предложение Сима, хотя понятия не имел, что такое школа. С некоторых пор Джо шел навстречу Симу, который дал кое-какие обещания. Сим собирался открыть тайну Балейны в конце зимы. Да, Сим действительно это пообещал, потому что знал: иначе Джо примется за Майю.

Наконец-то узнать секрет изобретения Сима — да от одной мысли об этом Большой Сосед чуть не прыгал от радости!

Что касается вечерней школы, Мич поставил два условия: никакой писанины и никаких Облезлых. Первое условие не удивило Сима: писать на Дереве запретили уже давно. Было решено, что устной речи и рисунков более чем достаточно, чтобы выразить любые, даже самые сложные вещи.

Но второе условие Мича стоило профессору нескольких бессонных ночей. В той же котловине, но за загородкой со стражниками, трудились десятки Облезлых. Сима очень беспокоила их участь. Задумав вечернюю школу, он хотел обучать и этих пленников.

В конце концов профессор принял оба условия. Изменить пристрастия Джо Мича было так же трудно, как заставить жевать его вместо окурка соломинку.

Сим разыскал помещение, которое счел подходящим для школы, — барак, где когда-то размещалась охрана долгоносиков. Котловина настолько увеличилась, что домишко теперь висел над ней, словно над пропастью. Его совсем забросили, но он все еще стоял, возвышаясь над уходящей в глубину огромной дырой.

Прошло всего несколько дней, и школа заработала. В ней преподавалось двадцать предметов. Семнадцать из них вел Сим. Остальные разделили между собой несколько старичков-ученых.

В этот вечер Сим Лолнесс читал лекцию под названием «У божьих коровок нет мусорных ведер».

Кафедрой Симу служил большой ящик. Рядом с ним стоял славный Плюм Торнетт, который когда-то на Нижних Ветвях ухаживал за личинками, а теперь стал ассистентом профессора. Он относился к своим обязанностям очень ответственно: старательно вытирал большую доску, на которой профессор рисовал, помогал ему проводить опыты. Немой Плюм был самым молодым в этом ученом собрании. А не говорил он уже лет пятнадцать.

«У божьих коровок нет мусорных ведер». Этим Сим Лолнесс хотел сообщить аудитории, что в природе не существует отходов. Лекция была понятна и увлекательна. Даже Зеф Кларак, позабыв, что был когда-то лентяем, слушал ее с большим вниманием. Когда Сим попросил подвести итог и сделать вывод, Зеф поднял руку.

— Если я правильно понял, — начал он, — мусорными ведрами служат паразиты.

Услышав слово «паразиты», Сим Лолнесс пришел в ярость.

— Паразиты, ничтожества… Я не желаю слышать подобных слов в нашем обществе, господин Кларак! Все на свете полезны и все друг от друга зависят.

И закончил своей знаменитой фразой:

— Паразитов не существует!

Впервые Сим Лолнесс высказал эту идею на процессе века, когда защищал Нино и Тесс Аламала.

Старшему поколению учеников все было ясно. Профессор намекал на душераздирающую историю семьи Аламала, которых часто упрекали за паразитический образ жизни. Нино был художником, а его жена — танцовщицей на канате. Какая, спрашивается, от них польза?

Дело кончилось настоящей трагедией. В глубине души профессор был убежден, что мужа и жену довели до смерти именно эти обвинения.

У Сима Лолнесса были глубоко личные причины, по которым история Аламала была ему небезразлична. Он вздохнул и обеспокоенно посмотрел направо.

Майя!

Майя Лолнесс сидела на табурете в углу комнаты и вязала. В платочке на голове и такой же бурой робе, как у всех. Она сидела очень прямо, и слишком широкие рукава напоминали надкрылья. На Майе даже тюремная одежда выглядела нарядом от лучшего портного.

Майя не особенно вслушивалась в слова мужа. Все, что он говорил, знала чуть ли не наизусть. Она ждала лекций по истории, которые читал старенький Ролден. Время от времени Майя оставляла вязанье и вглядывалась в лица ученых, превращенных в рабов одним толстым идиотом. Самой большой бедой для них был ежедневный труд на погибель Дерева, которому все они до этого преданно служили.

Вечерняя школа вселяла надежду и возвращала им достоинство.

Долгими серыми днями Майя думала о Тоби. Она вспоминала его в два года, в их первом доме на Вершине. То и дело ей мерещился топот детских ножек по коридору, и она каждую секунду ждала, что отворится дверь и Тоби войдет.

В те времена она любила повторять: «Мир принадлежит детям». Теперь она точно знала, что мир принадлежит вовсе не им. Ее сына этот мир выжил и уничтожил. Но Майя Лолнесс решила жить. Они с Симом решили: «Будем жить за троих». Жизнь для них стала еще драгоценней. Ее нужно было сберечь.

Майя не разбивала, как все, древесину заступом. Сим обеспечил ее работой полегче: она вязала носки для охраны. На вид носки выглядели очень теплыми, но Майя изобрела вязку «сквознячок», которая пропускала холод и влагу, но задерживала пот. В ее носках ноги у охранников всегда мерзли и пахли плесневелым сыром.

Подобную работу узники прозвали «саботажем» после того, как и Лу Танн, старый сапожник, стал изготовлять сабо с гвоздями внутри для прислужников Джо Мича.

Сим прохаживался между рядами. Он остановился перед Зефом и произнес:

— Я ошибся, нужно было сказать: мы все паразиты, господин Кларак.

Зеф улыбнулся. Его редкостное безобразие никуда не делось, зато шарма и юмора прибавилось.

— Когда понимаешь, в каком состоянии находится наше Дерево, — продолжал Сим, — осознаешь всю полноту своей ответственности. Разрастание лишайников, уменьшение от весны к весне количества листьев, исчезновение пчел — все это очень тревожные симптомы. Да, Зеф, скорее всего, мы и есть те самые паразиты, которых ты имел в виду. В былые времена я говорил сыну…

Сим замолчал, губы у него дрогнули. Спицы Майи задвигались медленнее.

— Однажды… я сказал сыну, — голос Сима звучал как-то особенно сиротливо, — что мое самое прекрасное открытие касается осенних листьев. Они падают не сами по себе — их выталкивает почка будущего листа. Выталкивает новая жизнь. Жизнь! А теперь, дорогие коллеги, листья падают, но вместо них новые не вырастают.

Голос профессора дрогнул: он знал, что говорит и о собственной жизни. Та почка, которая должна была раскрыться после них, почка, исполненная жизни и надежд, которая должна была их вытолкнуть, больше не существовала. Их сын Тоби исчез.

По галерее, что окружала помещение школы, ходили два стражника. Встречались и расходились вновь, делая круг. В окно их было хорошо видно.

— Простите, — сказал профессор, беря из рук Плюма стакан с водой. — Я задержу вас еще на минутку.

В царившей в классе тишине послышалось два негромких удара — стучали в ящик, служивший профессору кафедрой.

Зеф Кларак взглянул на окно, соскользнул со стула и на четвереньках — под столами, через сидящих коллег — пополз к кафедре.

Очень странное зрелище, согласитесь!

Но все сделали вид, будто ничего не происходит.

— Есть вопросы? — негромко осведомился Сим.

Зеф Кларак добрался на четвереньках до ящика. Стражник, прошедший мимо окна, ничего не заметил.

Зеф дважды стукнул по ящику. Открылся люк. Из него вылез маленький старичок, осыпанный древесными опилками. Зеф исчез в люке. Люк закрылся. Старичок отряхнул одежду, пробрался к стулу Зефа и сел. Кое-кто обернулся, и старичок улыбнулся коллегам сквозь седые усы.

Вечерняя школа не была причудой сумасшедшего. Вот уже два месяца со дня ее основания шла подготовка небывалого побега: операция «Свобода». Под кафедрой профессора из вечера в вечер узники выдалбливали туннель. Старые ученые работали, сменяясь каждые полчаса. Им удалось пробить твердое дерево на пять сантиметров.

Барак был выбран потому, что находился над котловиной и на небольшом расстоянии от ограды. По расчетам Сима, который смыслил в туннелях, и Виго Торнетта, который кое-что смыслил в побегах, им осталось преодолеть сантиметра два. Через несколько дней подземный ход должен быть закончен.

После того как в прошлом году отсюда сбежал Пол Колин, они знали, что их мечта осуществима.

Сим внезапно насторожился. Вслед за ним насторожились и все слушатели.

Барак вздрогнул от шума и топота. Мимо окон пробежали стражники. Под тяжелыми сапогами заскрипел пол. Сим взглянул на своего помощника Плюма. Плюм побледнел как мертвец. Дверь распахнулась, и в проеме появился тот, кого невозможно было не узнать.

С трудом протискиваясь в дверь, гость сорвал ее с петель.

Джо Мич мало изменился.

Он изнемог, дотащив сюда свою тушу. Пятна пота на его куртке напоминали пятна от жирного бульона. Судя по идущему от него аромату, он тоже носил носки, связанные Майей Лолнесс. В уголке его рта торчал изжеванный окурок.

Дополнительные три шага утомили его, словно долгая прогулка.

Похоже, он прибавил в весе и порядком «вырос» из своего костюма: над поясом валиком нависал живот, а брюки вздернулись, обнажив толстые щиколотки.

Скелеты в полосатых костюмах, сопровождавшие патрона, были, без сомнения, Торном и Рашпилем, его правыми, нет, левыми руками. Эти, казалось, даже помолодели: кожа на туловище натянулась, как на барабане.

Джо Мич добрался до кафедры и оперся на нее локтем, больше похожим на коленку, смахнув стакан, при помощи которого профессор показывал опыты. Оперся и вперился стеклянным взглядом в слушателей. Убеленные сединами головы, высокие лбы, глаза, глядящие ясно и прямо, — всего этого Джо Мич терпеть не мог. Но смотрел на своих врагов довольно долго, пытаясь выудить пальцем прилипший к десне окурок.

Сим Лолнесс сделал шаг в сторону и загородил своего помощника Плюма Торнетта. Того колотила дрожь. Но Джо Мич заметил Плюма, отодвинул Сима и позвал:

— Плоум!

Джо Мич стал терроризировать Плюма сразу же, как тот появился среди узников. Плюм испытывал перед Мичем не просто страх. Это был непередаваемый ужас! Стоило Мичу только показаться, и бедного Плюма бросало в дрожь. Даже Виго Торнетт, дядя Плюма, не знал, по какой причине Плюм так боится Мича. Какое жуткое воспоминание всплывает у бедного немого в памяти при виде этой туши?

Джо Мича очень радовал страх Плюма. Он забавлялся, корча страшные гримасы и показывая зубы. Называл беднягу «Плоум», иногда выводил с собой на прогулку на поводке. После этих прогулок у Плюма долго стучали зубы, он в изнеможении лежал на руках дяди, а по ночам жалобно кричал.

На этот раз Мич тоже сделал шаг к любимой игрушке и приблизил лицо к лицу Плюма. Тот едва не лишился сознания. Глаза от страха выкатились из орбит.

— Пл… Пл… Плоум… — булькал Мич, взяв Плюма за ухо.

Но сегодня у Джо Мича не было времени на игры. Он выпрямился и направил все свои четыре подбородка в сторону телохранителя. Рашпиль тут же начал переводить:

— Большого Соседа заинтересовала ваша школа. Он видит, что вы любите работать.

— Очень любезно с его стороны, — ответил Сим с лукавой улыбкой. — Труд в школе для нас своего рода бегство от действительности.

Сим улыбнулся еще шире. Рашпиль кашлянул и прибавил:

— Полагаю, профессор, что господин Мич просит вас следовать за нами.

Майя взглянула на Сима, муж постарался ее успокоить и подмигнул. Сима Лолнесса уводили часто. Но он возвращался живым и здоровым.

Сим надел берет и направился к двери. Чем скорее эти мерзавцы уберутся из школы, тем лучше. Они не должны заметить исчезновения Зефа Кларака. Профессор бросил на Майю прощальный взгляд и сморщил нос, Майя помахала ему рукой.

Мич уже готов был уйти, но вдруг замер перед кафедрой. Он почувствовал что-то у себя под ногами. С неимоверным трудом наклонился и подобрал щепотку опилок. Голова его едва не коснулась секретного люка.

На пальцах Мича белели опилки, которые стряхнул со своей одежды седоусый старичок. Мич поднял голову, проверяя, не упала ли труха с потолка, а потом понюхал пальцы.

В комнате воцарилась тишина. Мич принюхался и грозно нахмурил брови.

Если бы в комнате пролетела муха, все бы ее услышали.

— Совершенно свеженькие, — сообщил Сим с порога. — Чудесные опилки.

Мич продолжал нюхать пальцы. Подозрение мгновенно превращало его в чуткое животное, ноздри у него трепетали, а глаза приблизились к носу.

Майя затаила дыхание и умоляюще посмотрела на мужа.

Лицо Сима осветила широкая улыбка.

— Древесная пыль, — заявил Сим, протирая очки. — Я только что измельчил кусок дерева, чтобы показать коллегам результат воздействия гниения на омертвевшую древесину. Заурядный опыт. Вас заинтересовала эта тема, господин Мич?

Сим снова надел очки и прибавил.

— Да, омертвевшую древесину разъедает плесень. Возможно, вам это что-то напомнило?

На лицах слушателей замелькали улыбки. Обрадованные коллеги гордились Симом. Несколькими словами он сумел спасти операцию «Свобода» и изящно поддеть Большого Соседа.

Телохранители подтолкнули Сима к выходу, за ними следом, тяжело сопя, поплелся Джо Мич.

Рашпиль сопроводил профессора в лагерь Облезлых.

Всякий раз, когда привозили новых пленников, повторялась одна и та же процедура: Сима Лолнесса показывали Облезлым и говорили, что тот, кто его узнает, будет немедленно освобожден.

Сима очень хотели обвинить в связях с врагами, живущими на равнине. Джо Мич давно утверждал, что Сим продал им тайну своего изобретения. И если бы кто-то из Облезлых его узнал, то вина профессора была бы доказана.

К великому изумлению Сима ни один Облезлый не поддался на шантаж. Сим был просто поражен такой стойкостью. Казалось бы, что могло быть проще, чем сделать вид, будто они его знают? Но нет. Что же представляли собой эти люди, которые предпочитали заточение лжи? Сим сомневался, способен ли он сам на такое мужество.

Чем дальше, тем больше Сим проникался интересом и симпатией к племени, которое всякий раз спасало ему жизнь.

В тот вечер в котловину привезли девятерых пленников и среди них мальчика лет десяти.

Лунный Диск смотрел на сидевшего перед ним человека. Он нисколько не походил на охотников, с которыми мальчик имел дело, попав на Дерево. Этот человек был совсем другим. На голове у него было что-то вроде блинчика, а на глазах прозрачные кружки. За прозрачными кружками светились ясные добрые глаза.

Все восемь пленников прошли мимо человека с кружками на глазах. Охранник повторял одну и ту же фразу:

— Смотрите внимательнее, парни! Смотрите внимательнее! Одно слово, и вы отправитесь домой!

Джалам, как и все остальные, не узнал профессора.

Настала очередь Лунного Диска.

Охранник с фальшивой лаской похлопал мальчика по плечу:

— Твой последний шанс, паренек. Оставлю вас на минутку, смотри внимательнее. Скажи, что узнал. А иначе тебя запрут в глубокую яму, и ты выйдешь из нее лет через пятьдесят, спотыкаясь о свою седую бороду.

Но Лунный Диск не был знаком с человеком, который сидел напротив и смотрел на него с любопытством. В его взгляде Лунный Диск видел не только любопытство, но и доброту. А еще ум.

Внезапно прозрачные кружки затуманились. Человек снял очки, и Лунный Диск увидел в его глазах слезы. Убедившись, что охранник его не услышит, человек прошептал:

— Где ты нашел эту вещь, малыш?

Лунный Диск не понял, о чем это он. Человек спросил еще раз тихо-тихо:

— Скажи, откуда у тебя этот медальон на шее?

Мальчик потрогал кусочек дерева, который вырезал для него Ветка. Это что? Новая ловушка? Должен ли он отвечать? Но человек, задавший вопрос, в отличие от всех остальных, внушал ему доверие.

Однако ответить он не успел. Вернулся охранник и задал свой вопрос:

— Ну! Что скажешь?

— Нет, не знаю, — поспешно произнес Лунный Диск.

И его грубо толкнули к остальным.

Сим Лолнесс остался один. Он не верил в случайности, он верил в жизнь. Каким образом знак семьи Лолнесс мог оказаться на шее мальчика из племени Облезлых?

Сим вернулся в камеру к товарищам.

— Алле-оп! — сказал он.

Он всегда говорил «алле-оп», совершив какое-нибудь тяжкое усилие. Например, после трех изнурительных часов в котловине: он хотел, чтобы все видели, что работа далась ему легко.

Сим не стал рассказывать Майе о знаке, который увидел на шее мальчика-пленника. Но ощутил, что в душе поселилась надежда. Едва заметная, крошечная, но она стала освещать его изнутри.

— Все в порядке, Сим?

— В порядке, Майя.

— Ты о чем-то думаешь?

Этот вопрос она задавала всегда с улыбкой, потому что за все тридцать лет, что они провели вместе, не было минуты, когда бы Сим не думал.

— Может, и так, Майя, может, и так.

— А о чем ты думаешь?

Истощенные, изможденные, съежившиеся от холода узники с израненными руками пытались заснуть на досках, которые служили им кроватями. Но когда в темноте шептались Сим и Майя, казалось, что у них медовый месяц.

Лу Танн, старичок сапожник, спавший на нарах над Лолнессами, всегда ими восхищался.

Слушая их, он вспоминал о собственной семье.

Когда для людей, входивших в Совет Дерева, настали плохие времена, Лу у себя в мастерской прятал советника Ролдена. Несколько дней тот прожил в маленькой кладовке для кож.

Но спустя неделю к ним заявился патруль.

— У тебя в мастерской завалялась старая галоша! — заявил ему начальник патруля. — Мы заберем ее с собой!

Лу Танн посмотрел на жену, и та опустила глаза. Лу все понял.

— Ты? — все-таки спросил он.

А солдаты тем временем уже вытащили из кладовки Ролдена, сняли с него башмаки и надели ему на руки. Им хотелось позабавиться.

Жена и трое его сыновей донесли на Лу. В тот же день Лу и Ролден отправились на котловину.

— О чем ты думаешь? — снова спросила в темноте Майя у Сима.

— Я увидел лучик света, Майя.

Она подумала, что Сим говорит о лунном блике, что белеет на потолке камеры. Но Сим имел в виду лучик света в своей душе. Тоби был неведомо где. Но он был жив!

9 Дровосек 505

В небольшом домишке, который угнездился на высоком пне старого лишайника, Нильс Амен, удобно устроившись за столом, рассматривал лежавшую перед ним огромную карту.

С каждым днем карта становилась все зеленее.

Что ни вечер, Нильсу приходилось закрашивать зеленым новую часть Дерева, отмечая, как разрослись лишайники. Чтобы справиться с ними, не хватало уже и тысячи дровосеков. Топоров нужно было все больше и больше.

Нильс посмотрел в окно на покрытые снегом лишайники и вспомнил, что сегодня праздник Зимы. А там и Новый год не за горами! Нильс провел рукой по лицу и улыбнулся.

Ему повезло в жизни. За несколько лет он достиг больших успехов. Добился доверия отца, расположения дровосеков, независимости для этого края.

Удача сопутствовала ему. Лишайник оплел сначала основной ствол, а потом стал заполонять ветви. И теперь жители Дерева надеялись только на дровосеков, во главе которых стоял Нильс Амен.

Нильс хорошо платил своим людям. Строил для них поселки, где они жили с семьями. Не было на Дереве людей благополучнее лесорубов. Теперь жители Дерева говорили: «счастливый, как лесоруб», «смеяться до упаду лишайника», «толще малыша дровосека».

Все знали, что Нильс Амен может постоять за своих, и для него не указ ни Гнездо Лео Блю на Вершине, ни Джо Мич со своей котловиной. Да, Нильс Амен ни от кого не зависел, зато от него зависели многие.

Нильс преуспел. И, как часто бывает с успешными людьми, на праздник остался в одиночестве.

— Я могу идти домой? — спросил точильщик, который заточил топор Нильса.

— Конечно, — отозвался Нильс.

Он совсем забыл, что тот еще не ушел.

— К вам опять заходил тот самый парнишка, дровосек 505.

— А по имени он не назвался?

Нильс не любил, когда дровосеки называли себя номерами.

— Нет. Я сказал, что вас сегодня не будет.

— Спасибо. Этот 505-й приходит уже в третий раз, — вспомнил Нильс. — А у меня все нет времени. Жаль, что тебе пришлось задержаться. Закрой за собой дверь поплотнее и что есть духу беги домой. Счастливого праздника! Поздравь от меня жену.

— И вы тоже, — сказал в ответ точильщик.

Нильс улыбнулся. Жены, которую он мог бы поздравить, у него не было.

Он бы с удовольствием поздравил отца, но вот уже несколько месяцев Норц работал на другой стороне Дерева, на лесопилке.

Норц здорово его поддерживал. Как только он проникся к сыну уважением, Нильс расцвел и показал, на что способен. Норц помогал сыну не только советами: он старался привить ему стремление к независимости, которым всегда отличались жители леса Аменов.

Нильс был последним в длинной династии лесорубов. Когда-то Амен-старший поступился своей независимостью и пошел на службу к богачам. Он работал на госпожу Арнорелл, бабушку Тоби Лолнесса, известную своей черствостью и скупостью. Однажды оступившись, Норц Амен был готов на все, чтобы отстоять вновь обретенную свободу.

С суровым видом он неустанно повторял одно и то же:

— Помни, Нильс! Ты будешь свободным или умрешь!

Другому он бы уже давно надоел своими нравоучениями, но Нильс с ангельской кротостью всегда отвечал:

— Да будет так!

Отец с сыном научились понимать и любить друг друга.

По комнате пробежал сквозняк. Нильс поглубже запрятал руки в карманы и вновь погрузился в изучение карты. Отец, верно, там, наверху, празднует с друзьями веселый зимний праздник. Норц умел радоваться жизни.

Нильс потянулся и взял кисточку и банку для воды.

— Нашлась работа?

— Да, — кивнул Нильс. — Я люблю работать.

И только тут сообразил, что в комнате есть кто-то еще. Если бы он обернулся, то увидел бы молодого лесоруба примерно своих лет, который каким-то чудом вошел к нему в дом. Но Нильс не обернулся и продолжал водить кисточкой, закрашивая большие пятна зеленым цветом.

— Я дровосек номер 505.

— Знаю, — отозвался Нильс. — И Новый год с семьей ты не празднуешь.

— Нет, — ответил тот. — Не праздную. И ты тоже?

— И я тоже. Что тебе от меня понадобилось?

— Хочу тебя поблагодарить и попросить о помощи.

— Говори, чем помочь. Поблагодаришь после.

— Однажды ты мне уже помог, только давно.

— Вполне возможно.

— Рисковал ради меня жизнью.

Кисточка Нильса Амена застыла в воздухе. Да, было такое. Но только один-единственный раз. Неужели?..

— Тоби?

— Да, Нильс.

Наконец Нильс обернулся.

Он не сразу узнал Тоби в одежде лесоруба. А потом со слезами бросился ему на шею. Они обнялись, посмотрели друг на друга и снова обнялись. В глазах у них стояли слезы, но они не могли удержаться от смеха. Сколько воды утекло! Сколько прошло лет!.. Но они не забыли, чем были друг для друга!

Наконец Тоби сказал:

— Я понял, почему твои лесорубы тебя любят. Ты так сердечно их встречаешь…

Нильс с улыбкой отстранился от Тоби.

— Помолчал бы лучше, 505-й!

Он усадил друга напротив и спросил:

— Почему в одежде лесоруба?

— Хотел повидаться с тобой, а тут вижу — нанимают на работу, я и нанялся.

— И сколько же ты работаешь?

— Два дня.

— Ну, рассказывай, — попросил Нильс. — Здесь считают, что тебя нет в живых. Расскажи в двух словах.

— В двух словах: я голоден!

Нильс потянул за веревку и вытянул из-за окна корзину со всякой снедью. Тоби запустил в нее руки и с удовольствием принялся за вафлю со сладким сиропом.

Несколько лет назад, когда за Тоби гнались сотни людей, он тоже подкрепился в лачуге дровосека, но с тех пор меню у Нильса заметно улучшилось.

— Кто тебе готовит? — спросил Тоби с набитым ртом.

— Друзья.

— Готовят, как у меня дома.

Тоби показалось, что он ест всякие вкусности на ферме Селдор.

— А где твой дом? — вполне серьезно поинтересовался Нильс.

Тоби перестал жевать. Давненько ему нечего было ответить на этот вопрос.

— Расскажи мне о Дереве, — попросил Тоби.

— А что тебя интересует?

— Всё.

Нильс пристально посмотрел на друга.

Видно, что Тоби пришел издалека.

Он изменился. Во все стороны торчат отросшие волосы. В плечах раздался не сильно — куртка великовата, — зато в движениях чувствуется сила и гибкость.

Нильс рассказал, как помирился с отцом, как стали наступать лишайники, как разрослось его небольшое предприятие. Он рассказывал обо всем сдержанно, не приписывал себе никаких заслуг, говорил, что ему повезло. Объяснил, как работает с бескрайними лесами, как делит их на участки, как строит поселки для лесорубов. Их ремесло стало доходным.

Тоби внимательно слушал Нильса и следил за его рукой, которая порхала бабочкой над картой, показывая, где находится тот или иной район, где растет тот или иной лишайник. Труднее всего рубить бородатые, из-за длинных висячих побегов.

— Вот так все и идет, — закончил Нильс. — Идет неплохо. Жизнь меня не обижает.

Тоби помолчал, стряхнул с рук прилипшие крошки и, посмотрев Нильсу в глаза, спросил:

— Ну, а как со всем остальным?

— Остальным?

— Ну да. Что вообще делается на Дереве? За пределами леса?

— Там дела намного хуже. Так я думаю.

— Думаешь или?..

— Я… У меня очень много работы, Тоби. Я не могу заниматься всем на свете.

Нильс поднялся, направился к маленькому шкафчику и достал из него бутылку.

— Неужели ничего не знаешь?

— Знаю.

— Так скажи, что знаешь.

— Знаю, что с Деревом плохо. Что твои родители работают в котловине у разжиревшего безумца. Что другой опасный сумасшедший завладел Вершиной. Знаю, что жизнь превратилась в кошмар, что Деревом завладели безответственные негодяи. Я все знаю, Тоби, но я не хранитель Дерева. Я отвечаю за тех, кто со мной рядом. А это уже немало.

Нильс налил в крошечные деревянные стаканчики сероватую жидкость.

— Серая уснея, — объяснил он. — Поднимает настроение.

Тоби осторожно, но настойчиво свернул к прежней теме.

— Я знаю, тебе не откажешь в мужестве, Нильс. Я остался в живых только благодаря тебе. Но не понимаю, как ты, говоря о Дереве, не проронил ни слова об Облезлых, не рассказал, чем заняты Джо Мич и Лео Блю.

— Я забочусь о тех, кто со мной рядом, — ответил Нильс. — А ты? Где ты был? Что ты делал для Дерева?

Нильс потихоньку пил лишайниковую воду. В комнате воцарилась тишина. Изредка с глухим шумом, сорвавшись с лишайника, падал на землю ком снега. Друзья сидели, опустив глаза в пол.

— Прости, — сказал Тоби после длительного молчания. — Я сказал тебе то, что говорю сам себе.

Нильс собрался было ответить, но не ответил. И опять в воздухе повисла тишина. Наконец Нильс заговорил:

— Обо всем, о чем ты говоришь, я думаю ночами. Мне не спится, и я думаю, что многое в этом мире пошло не так. Думаю о твоих родителях. Я видел твою мать всего раз в жизни на Вершине, когда мы были еще маленькими, но думаю о ней каждый день. Каждый день, Тоби! У меня просто недостает сил. И я не знаю, с чего начать.

— Это самый главный вопрос, — согласился с Нильсом Тоби. — С чего начать? Я и сам не знаю, с чего начать.

— А ты, видно, здорово устал.

— Уже которую неделю я сплю в гостиницах весьма сомнительного качества, — отозвался, потягиваясь, Тоби.

— Может, у меня будет получше.

Нильс Амен пригласил Тоби последовать за ним. С высокого пня они спустились по скрипучей лестнице и целый час шли по густому лесу. Шли по зарослям, без дороги, петляя то туда, то сюда. Тоби заметил уловки Нильса: тот старался не оставлять следов. Тоби понял, что они идут по тайной тропе, змеящейся под оплетенными плющом ветвями, ныряющей в переходы, проделанные под корой.

Наконец они вышли к лесу ползучего лишайника, который был не выше их роста.

— Ты ведешь меня на самый край света? — осведомился Тоби, пробираясь через лишайниковый лес, согнувшись пополам.

— Да. И мы почти пришли.

Похоже, лес здесь был совсем диким. Никто и никогда не отваживался в него проникнуть. Он мгновенно смыкался стеной позади них.

По навесному мосту они прошли через пропасть, разделявшую выступы коры, и вновь углубились в лес. Вдруг сверху с лишайника упал большой снежный ком. Тоби успел отпрыгнуть в сторону, но Нильс оказался под сугробом. Приглядевшись, Тоби увидел, что Нильс держит в руках большой белый шар.

— Снежинка! — жалобно воскликнул друг.

Из белого шара показались руки, ноги, а потом и личико с веселыми глазками.

— Снежинка! Хватит баловаться! — закричал Нильс.

И отправил человечка в настоящий сугроб.

Тоби с изумлением увидел, что это малюсенькая девочка в плотном шелковом капюшоне. Подняв облако снежной пыли, малышка исчезла.

Облако рассеялось, и Тоби подумал, что девочка ему привиделась. Но Нильс его разуверил:

— Нет-нет, это Снежинка. Гроза леса Аменов.

Через несколько минут они снова увидели ее — теперь на пороге скрытого в лишайнике дома. Она сидела на руках молодой женщины, и обе они смотрели на приближающихся гостей.

— Малышка предупредила, что вы не один. Женщина не узнала Тоби с первого взгляда, зато Тоби сразу воскликнул:

— Мия!

Разве мог он забыть красавицу Мию Ассельдор?

— Тоби? — неуверенно произнесла Мия, словно говорила с призраком.

Она даже потрогала Тоби, чтобы убедиться, что перед ней не видение, а человек из плоти и крови. Снежинка не сводила глаз с незнакомца.

На порог вышел Лекс Ольмек. Малышка сразу же перебралась с рук матери на плечи отца. Тоби обнял все семейство.

Мия, наяда Девичьей Купальни! Лекс, сын мельника с Нижних Ветвей! Ферма Селдор, мельница Ольмеков, тюрьма Гнобль — образы один за другим вспыхивали в памяти Тоби. Он посмотрел на могучего Лекса, его жену, его дочку, а потом на Нильса Амена.

— Нильс позволил нам здесь укрыться, — сказал Лекс. — О существовании этого дома не знает никто. Мои родители живут с нами. И вот наша дочка.

Тоби различил еще две фигуры в доме. Вошел и поздоровался с родителями Лекса.

Когда-то очень давно эти люди его предали. Но теперь ему хватило одного взгляда, чтобы понять: они переменились. Госпожа Ольмек опустилась перед Тоби на колени, повторяя:

— Мальчик мой, мальчик мой…

Тоби попытался поставить ее на ноги, но для этого понадобились усилия всех трех мужчин.

— Мой дорогой мальчик…

Все смущенно улыбались, растроганные волнением старой женщины.

— Мамочка, как бы у тебя праздничная колбаса не подгорела, — напомнил Лекс, найдя лучший способ переключить ее внимание, и госпожа Ольмек тут же поспешила на кухню.

Тоби взглянул на красиво накрытый стол и вспомнил об удивительном таланте Ассельдоров: они умели устроить праздник даже на краю света. И по традиции фермы Селдор на столе были два лишних прибора — для неожиданных гостей.

Тоби посмотрел на Нильса. В ответ на упрек Тоби он мог бы сказать, что прячет у себя в лесу опальную семью… Но не сказал ни слова. Только еще раз повторил: я забочусь о тех, кто со мной рядом. Похоже, сердце у Нильса было огромным, как праздничный стол, и рядом с ним оказывались все нуждающиеся.

Трудно сказать, что делает праздник незабываемым.

Праздник — таинство непредсказуемое.

Но у маленькой компании, собравшейся в глубине леса Аменов, было множество оснований, чтобы этот праздник стал настоящим чудом: за столом сидели и дедушка с бабушкой, и родители, и маленькая внучка-дочка, и друзья, которые уже не верили, что встретятся вновь. На столе стояло вкусное угощение, в камине горел огонь. Незримо с каждым были те, кого на самом деле не было рядом. Было взаимное тепло и доверие, была красота Мии, хрупкость счастья, хорошее вино, общие воспоминания и особая праздничная колбаса. Трудно представить, но все это уместилось в маленькой комнатке, где нельзя было даже встать в полный рост.

Так встретил праздник Зимы Нильс, собиравшийся провести его в одиночестве, сидя у заснеженного окна за работой.

Тоби понял, откуда взялась корзинка с припасами, которыми поделился с ним Нильс. Ему рассказали, что другие Ассельдоры так и остались на ферме оберегать Мано. А еще он узнал, что теперь сталось с фермой и что творится на Дереве.

На Вершине и на Ветвях люди жили в страхе и бедности. Они снова заселили старинные города, теснились за стенами и рвами, опасаясь несуществующих врагов. К котловине Джо Мича стекались толпы обездоленных, выпрашивая горстку опилок на похлебку.

Пол Колин сказал правду: Ветви находились в плачевном состоянии. Пошел обратный отсчет. Любой хороший врач, осмотрев Дерево, сказал бы: «Теперь не до шуток. Немедленно прекращайте свою деятельность. Настали пятьдесят лет отдыха. Любуйтесь облаками, а там видно будет!»

Когда Тоби остался наедине с Мией — все остальные отправились смотреть, как Снежинка катается на коньках по замерзшему ручью, — он наконец осмелился спросить:

— Я хотел бы узнать…

Мия улыбнулась Тоби. Она прекрасно знала, о ком он спрашивает, и не стала дожидаться конца вопроса.

— За ней приехал Лео Блю…

Мия погрустнела и снова посмотрела на Тоби.

— Мы все были в Селдоре, когда он за ней приехал…

С улицы донесся смех Снежинки.

— Элиза с матерью жили вместе с нами, — продолжала Мия. — Люди Джо Мича уничтожили их ферму кошенилей. И тогда они поселились у нас, в Селдоре. И однажды… Однажды приехал Лео Блю с тремя солдатами. Они подстерегли ее на склоне кривой ветки в часе ходьбы от фермы. Элиза была одна, в первый и последний раз… Они ее увезли. Мы ничего не могли поделать. На следующий день Иза тоже уехала. Где она прячется, мы не знаем.

— А Элиза? Она где? — спросил Тоби.

— Лекс говорит, что на Вершине. Тут ходит много слухов о Гнезде.

— Гнезде?

— Лео Блю живет в Гнезде. И Элиза, наверное, тоже.

Тоби обернулся к двери. Там стоял Нильс. Он слышал его разговор с Мией. Нильс знал, что девушку, которую Лео Блю встретил на Нижних Ветвях, зовут Элиза. Но он не знал, что ее так хорошо знает Тоби.

Мия и Нильс обменялись понимающими улыбками, глядя на сияющие глаза друга. В этой комнате только Тоби не догадывался, что любит Элизу без памяти.

В маленьком доме Мии и Лекса нашлось место и для Тоби. И если бы в самом скором времени он задумал уйти, ему пришлось бы унести с собой и маленькую Снежинку, которая повисла на нем и ни за что не хотела отпускать.

Тоби был счастлив обрести надежное убежище, затерянное в лесах. Здесь его согревало семейное тепло, по которому он так стосковался. Стосковался по своему углу и мог теперь как следует выспаться.

Но самым главным для Тоби оставалась работа. Осуществить его план мог только лесоруб 505, хотя Тоби не думал навсегда затеряться в лесах. Однако только среди людей леса он надеялся отыскать тех, кто помог бы ему осуществить задуманное.

После праздника Нильс один вернулся в свой дом-насест. Когда он пришел, уже смеркалось. Открыв дверь, сразу увидел на полу следы снега. В его отсутствие здесь кто-то побывал.

Нильс зажег лампу. В кресле перед большой картой с зелеными лесами сидел гость. Сидел спиной к хозяину.

— Где был? — поинтересовался гость.

— Праздновал Новый год, — ответил Нильс.

— Сегодня Новый год?

— Да, сегодня.

— Вот оно что…

— Праздновал с друзьями, — добавил Нильс.

— Моя тетя не любила этот праздник. Я жил у тети, когда был маленьким, и Новый год мы никогда не праздновали. Но я знаю, что дровосеки верны традициям.

Гость повернулся к Нильсу. Это был Лео Блю.

— Проходил тут неподалеку и решил зайти.

Нильс смотрел на него, не шевелясь. Лео был с головы до ног одет в черную кожу — зимний костюм ему сшили из хитиновой шкуры шершня. За порогом выл ветер, швыряя в окно снегом. Казалось, это дети громко кричат и кидаются снежками.

— Я просил тебя не приходить сюда, — тихо сказал Нильс Амен. — Нас не должны увидеть вместе.

И они крепко пожали друг другу руки.

10 Гость

Элиза с наслаждением вдыхала запах блинчиков. Любовалась разноцветными ширмами и матрасами своего круглого дома на Нижних Ветвях. В доме она была одна. Дверь была открыта, и на землю за порогом ложилось яркое пятно света.

Вдруг в луче света заплясали, крутясь, золотые пылинки. С улицы влетел золотистый вихрь и закружился вдоль стен. Ветер дышал теплом. «Это Тоби», — подумала Элиза. Она хотела подойти к двери, но ветер ей мешал.

И тут кто-то взял ее за руку…

Элиза мгновенно проснулась. Не открывая глаз, подобралась, как паук, который ощутил опасность, — присела на корточки, мгновенно выпрямилась и, подпрыгнув вверх, обрушилась на нападавшего и заломила ему руки за спину.

— Только не зубы, барышня. Не сломайте мне зубы!

Элиза открыла глаза.

— Это я, Пюрейчик. Не сломайте мне зубы. Они у меня совсем новенькие.

— Пюрейчик?

— Я принес вам блинчиков.

Запах блинчиков! Вот откуда пришел ее сон.

— Извини, Пюре. Спасибо за блинчики.

— Не беспокойтесь, барышня, я маслю вас от души!

От избытка вежливости Пюре иной раз говорил всякие несуразности.

— Ох, а мне-то показалось!.. Который час?

— Полночь, если позволите быть точным.

— И морозно.

— Не соизволите ли вы оказать мне любезность и отпустить мои руки, если только вас не затруднит.

Элиза рассмеялась и отпустила беднягу Пюре.

Она не сообразила, что на протяжении их разговора Пюре лежал, уткнувшись носом в пол. Зато теперь он стоял и смотрел на нее. Элиза взяла блинчик и сложила его вчетверо. Блинчик был сухим и толстым, как дешевая бумага, но Элизе не хотелось расстраивать заботливого охранника.

Пюре с умилением наблюдал, с каким аппетитом Элиза уминает блинчик.

Снова встретившись с чудаковатым охранником после своего неожиданного пленения в Гнезде, Элиза отнеслась к нему с большой симпатией. Пюре сразу же узнал девочку, которая доставила ему столько хлопот в тюрьме Гнобль. Но он так любил хорошее воспитание! И поэтому никому не рассказал, что они уже знакомы.

А Элиза потребовала, чтобы еду ей приносил и вообще занимался ею Пюре и только Пюре. Выдумки чудака смешили ее до слез.

По неосторожности она сообщила бедняге, что к дамам не поворачиваются спиной, и с этих пор, выходя, он всегда пятился, то и дело спотыкаясь и едва не падая. Он пытался нащупать дверь, шаря рукой позади себя, а Элиза ему помогала: «Правее! А теперь левее!» И смеялась, когда он все-таки стукался головой о скорлупу.

Еще ей нравилось знакомить Пюре с новыми выражениями, например: «умывать руки», «витать в облаках», «шито белыми нитками». Смысл их оставался для Пюре туманным, но он старательно повторял все, что говорила Элиза. Время от времени она получала от него такие признания: «Вы же меня знаете, барышня. Я немного мечтатель, поэтому часто умываю руки, когда шью белыми нитками…»

При этом Пюре запрокидывал голову и хлопал ресницами. Невероятно трогательное зрелище!

Элиза съела еще один картонный блинчик.

— А вы? — предложила она следующий Пюре.

— Нет, спасибо, — отказался он.

— По-прежнему на диете? — поинтересовалась Элиза с улыбкой.

Пюре давно уже был недоволен своими пухлыми коленками.

И признался Элизе, что соблюдает особую диету.

— Нет, на этот раз дело в зубах.

— В зубах?

— У меня новые зубы.

— Из чего?

— Из хлебных крошек.

— Вот оно что! Недаром я заметила, что вы сегодня особенно красноречивы. Браво!

Скромный Пюре зарделся.

— Вы слишком снисходительны к моим криворечивостям, — поблагодарил он. — Еще я хотел вас предупредить: он вернулся.

Элиза расправилась с третьим блинчиком, словно ничего не слышала. Но Пюре повторил:

— Хозяин вернулся. С ним молодой незнакомец, который приезжал летом. Я не настаиваю на своей проницательности, но мне кажется, что-то готовится.

— Мне до этого дела нет, — заявила Элиза. — А до хозяина тем более.

— Такое напечатление, что вы его недолюбливаете.

— Ваша наблюдательность выше всяких похвал, дорогой Пюре.

Пюре скромно потупился.

— Посплю, пожалуй, — сказала Элиза.

Она снова растянулась на кровати. Пюре не двинулся с места. Элиза привстала.

— Что-то еще? — спросила она.

Пюре явно испытывал величайшую неловкость. Стоял и постукивал ногтем по своим новым зубам из хлебных крошек.

— Я… Я бы хотел получить тарелку…

Элиза бросила на него сердитый взгляд и вытащила тарелку, которую успела припрятать.

— У вас глаза даже на пятках, солдат Пюре?

— У меня не глаза, у меня маленькие стрелы, — откликнулся он, на радостях согнувшись в низком поклоне.

Пюре быстренько забрал тарелку, которую Элиза собиралась разбить на острые осколки: не будет теперь стрижки на зиму и нового побега. Огорченная, она вытянулась на матрасе.

Пюре слегка наклонился над ней.

— Не шевелитесь, — произнес он, — я заберу свой ключ, который вы засунули под матрас.

Элиза про себя рассмеялась. Цирк да и только! Это представление они разыгрывали каждый вечер. Но вопрос задала суровым тоном:

— Чего еще не хватает? Может, и шнурки вам отдать?

— Именно, именно. Буду весьма благодарен. Я их где-то вчера потерял.

Элиза вытащила два черных шнурка. Она вплела их в коротенькие косички, которые уже получались из отросших волос. Изысканная вежливость не мешала Пюре быть крайне добросовестным в исполнении служебных обязанностей.

— Было бы куда лучше, если бы вы ходили в домашних тапочках, — посоветовала Элиза, снова ложась. — У вас не было бы проблем со шнурками.

К домашним тапочкам Пюре приобщила Элиза, подарив ему пару, которую сделала своими руками. Пюре называл их «тюфельки» и обожал без меры. С недавних пор он стал надевать их реже, опасаясь воров.

— У меня есть завистники, — повторял он с удовлетворением.

Пюре спрятал шнурки в карман.

— Чудесно. Все на месте. Полный комплект. Спокойной ночи, барышня.

Пюре попятился к двери, ударился, споткнулся и вышел, хромая.

В двух шагах от Западного Яйца, по другую сторону воздушного моста, находилось Восточное Яйцо, и сейчас оно было освещено. Лео Блю принимал ванну. Белый пар вырывался из комнаты и стелился по полу. В воздухе витал сладкий запах масла из весенних почек. Арбайенн стоял неподалеку от ванны. Пар подползал к его ногам. Лицо Арбайенна было суровым.

— Вы знаете, как я доверяю вашей интуиции.

— Знаю, Арбайенн, — отозвался Лео, погрузившись в воду по подбородок.

— Я прошу вас соблюдать крайнюю осторожность. Этот юноша полгода тому назад пришел к вам и предложил помощь. Мне бы хотелось назвать вашу встречу счастливым случаем. Но я ему не доверяю. Столько лет он вами пренебрегал — и вдруг, пожалуйста!

— Под его началом тысяча дровосеков!

— Именно!

— Он нам нужен.

— А мы? Мы ему нужны?

— Разумеется, — дернул подбородком Лео. — Мы всем нужны!

Минос Арбайенн сдвинул брови и взглянул на хозяина, который нежился в ванне из голубиного когтя. Советник подошел к светящейся лампе и опустил край платка, накинутый на шар со светляком. Свет стал менее ярким.

Временами Арбайенну хотелось уйти и снова стать охотником на бабочек. Распроститься с этой непосильной борьбой. Его удручала заурядность окружения.

Но уж кого нельзя было заподозрить в заурядности, так это Лео Блю. Он был сумасшедшим и гениальным! Только ради него Арбайенн пошел на эту неблагодарную службу. Все остальные вокруг были ненадежными трусливыми болванами.

— Я сообщаю о своем беспокойстве., потому что никогда с вами не лукавлю, — отрывисто бросил Арбайенн Лео. — Когда я говорю одному из своих людей: «Открой светлячка, стало уже темно!», то прекрасно знаю: светлячок вовсе не светлячок. Но я говорю так, как говорят все. Я хочу, чтобы меня поняли. Хотя так же, как вы, знаю, что светлячок на самом деле колеоптер[5]. Но я снисхожу до невежд и говорю, как они, чтобы быть понятым. Но вам, Лео Блю, я говорю все как есть. Как говорил вашему отцу. Вам я говорю правду. Нильс Амен, который стал вашим другом, не внушает мне доверия.

Лео выслушал советника молча. Потом погрузился в воду с головой и пролежал так не меньше минуты. Вновь появившись на поверхности, он ничуть не задыхался.

— Всегда говори мне то, что считаешь нужным сказать, Арбайенн. А я буду делать то, что сочту нужным сделать. Позови Нильса Амена.

Арбайенн поклонился и вышел. Лео, наслаждаясь теплой душистой водой, размышлял.

Ванну он нашел среди развалин разоренного его людьми дома. Коготь был отшлифован и светился белизной — он ему понравился. Наконец Лео вылез из ванны и завернулся в большое полотенце.

— Входи! — позвал он.

Нильс Амен вошел.

— Я как раз думал о тебе, — заговорил Лео. — Этим летом ты пришел ко мне и предложил заключить тайный союз между лесами и Гнездом…

— Да, я думаю, что так мы будем сильнее.

— Но раньше ты так не думал.

— Сын слушается отца, а мой отец, Норц Амен, далек от мыслей о союзе. Я теперь…

— Что же ты теперь?

— Теперь я научился думать самостоятельно.

— Твой отец остается для нас препятствием.

— О нем не беспокойся. Он просто не должен знать о нашем договоре.

— Обычно я уничтожаю препятствия, — сообщил Лео.

Нильс вздрогнул.

— Мой отец — это мое дело, — сказал он холодно и твердо.

Лео подошел к столу, где на куске ткани лежали два бумеранга.

Он взял их и стал точить друг о друга, будто длинные ятаганы-полумесяцы. Потом провел по ним пальцем, словно проверял, остры ли. И снова положил на стол.

— Сейчас ты вновь предложил мне помощь.

— Если она тебе нужна.

— Как ты думаешь, стал бы я брать тебя с собой, если бы не думал, что ты можешь помочь? На этот раз речь идет о самом сокровенном, самом важном.

— Я знаю.

— Ты готов поговорить с Элизой? — спросил Лео Блю.

— Да.

— Как тебе удастся… изменить ее мнение обо мне?

Нильс не ответил, он положил руку на плечо Лео и сказал:

— Мы часто не таковы, какими видят нас люди. Вот что я ей скажу.

На следующий день, когда солнце достигло зенита, Элиза заметила на верхушке Яйца Тень. Тень вернулась.

Тень… Юная пленница уже забыла, когда видела ее в последний раз. Месяц назад, не меньше. Она обрадовалась ее появлению, присутствие Тени ее успокаивало.

Элиза знала, что Тень видит не только она. Пюре рассказывал, что таинственный призрак, который разгуливает по Вершине, наводит ужас на всех. Совсем недавно один охранник похвастался ей, что расправился с Тенью и поэтому она больше не появляется. Он сказал, что это была большая паучиха-кровосос. Но Тень появилась снова. Значит, охранник солгал.

Когда Арбайенн вошел в комнату Элизы, Тень по-прежнему виднелась на верхушке. Старый охотник на бабочек в красивой разноцветной одежде держался очень прямо, лицо у него было сердитым.

— Наш гость получил разрешение поговорить с вами, — объявил он.

Открыл дверь и впустил молодого человека. У незнакомца было приятное лицо с тонкими мягкими чертами. Молодой человек пристально посмотрел на Арбайенна, давая ему понять, что он должен их оставить. Элиза сидела в глубине Яйца, прислонившись спиной к скорлупе.

Арбайенн вышел, сердито стиснув зубы.

Гость окинул взглядом просторное помещение. Казалось, узница его не слишком интересовала.

— Меня зовут Нильс Амен, — представился он.

Нильс… Элизе было знакомо это имя. Человек по имени Нильс когда-то спас Тоби жизнь. Что мог делать здесь друг Тоби Лолнесса?! Дыхание у Элизы невольно участилось. Она взглянула наверх и убедилась, что Тень по-прежнему там.

Дыхание перехватило и у Нильса Амена.

Так вот, значит, какая она.

Та самая Элиза!

Он не мог не думать о Тоби, который прятался в чаще Мохового Леса. Сегодня встретились и познакомились друзья Тоби — Нильс и Элиза.

Но как же Нильсу Амену удалось стать таким близким другом Лео Блю, что тот позволил ему остаться наедине со своей невестой?

Все началось летним утром полгода тому назад.

Нильс с тридцатью лесорубами заканчивал вырубать колонию лишайников. Их широкие зонтики перегораживали дорогу к котловине Джо Мича.

Лесорубы из леса Аменов не боялись никакой работы. Но не хотели получать милость из жирных рук Джо Мича или ледяных рук Лео Блю. Они хотели трудиться и оставаться независимыми. Нильс заботился, чтобы у его людей была работа.

Дровосеки уже вырубили не один сантиметр плотных зарослей, преграждавших путь к котловине. Стоял июнь. Палило солнце. Лишайник был сухим и легким.

Но вот вдалеке заворчал гром, и Нильс понял, что грозы ждать недолго.

У лишайника есть особенность: он высыхает под солнцем и мгновенно оживает под дождем. Сим Лолнесс называл это свойство способностью возрождаться. Что ни говори, природа воистину волшебница! Лишайник она наделила невероятной живучестью: стоит пойти дождю, и он насыщается водой, возвращает себе цвет, становится липким и очень тяжелым.

Если до грозы не убрать лишайник с дороги, он станет непроходимым, и доступ к котловине будет закрыт на многие месяцы. А лесорубы только-только начали его вывозить. Работы оставалось примерно на день, а до грозы — разве что четверть часа.

Какое-то время Нильс колебался. Но решение было только одно. И хотя оно противоречило всем его принципам, новый удар грома подтвердил: выбора нет. И тогда он послал своих лесорубов за помощью в котловину.

Через несколько секунд лесорубы увидели, как открываются тяжелые кованые двери, услышали громкие команды и щелканье бичей. С десяток охранников гнали из ворот бесформенную толпу, обжигая ударом каждого, кто делал шаг в сторону.

«Так бесчеловечно обращаться с живыми людьми!» — ужаснулся Нильс.

— Это Облезлые… — сдавленно сообщил он своим товарищам лесорубам.

Десятки пленников, плотно прижатых друг к другу, теснились на небольшой площадке. Один из солдат Джо Мича подошел к Нильсу.

— Мы вам поможем. Через час все будет сделано.

— Слишком поздно, — ответил Нильс. — Пошел дождь. Вы не успеете. Отправляйте людей под крышу.

Нильс поблагодарил небо за первые упавшие капли. Он не хотел видеть, как мучается народ, обращенный в рабство.

Солдат гордо посмотрел на Нильса и улыбнулся.

— Сдается, ты принял меня за вруна. Я сказал через час — значит через час.

— Не стоит, — снова сказал Нильс. — Сделаем все, когда лишайник высохнет.

— А ты так и норовишь меня обидеть, — процедил солдат сквозь зубы. — Но сейчас убедишься, что я держу свое слово.

Он что-то свирепо проорал во всю глотку, и снова засвистели бичи. Раздались новые раскаты грома, и дождь полил как из ведра. В этом аду Облезлые принялись за работу.

Уборка лишайников не заняла и часа. Облезлые совершили невозможное: под градом ударов, подгоняемые криками пленники перетащили сотни разбухших, как губки, лишайников. Если Облезлый падал, его поднимали пинками. Тот, кто замедлял шаг, получал удар сапогом. Барахтаясь в зеленой жиже, стекавшей с лишайников, Облезлые работали…

Нильс увидел, как на землю упал мальчишка. Его черные глаза были неподвижны. На помощь ему поспешил другой паренек. На спину паренька обрушился бич, но он и под ударами старался приподнять друга, ласково, успокаивающе поглаживая его.

Нильс сообразил, что упавший был слепым.

Прежде чем снова спуститься в котловину, солдат с торжествующим видом подошел к Нильсу.

— Если вам понадобится помощь, всегда готовы. Только кликните Шершня! Так меня зовут.

Облезлые и охранники исчезли за воротами.

— Господин Амен!

Нильса, застывшего от стыда и ужаса, окликнул молодой дровосек.

— Господин Амен!

— Все в порядке, — проговорил Нильс, прислонившись к куску коры. — Возвращаемся, ребята!

Оказавшись у себя в хижине, Нильс не выходил оттуда четыре дня.

Вот, значит, каковы независимость и свобода, за которые так держится отец… Нужно закрыть глаза и не видеть, как страдают другие за пределами леса…

По мере того как Нильс узнавал, что окружен тюрьмами, где мучаются несчастные узники, собственная свобода стала казаться ему темным погребом, куда он забился со страху.

И Нильс Амен понял: он будет сражаться. Но при этом понимал и другое: атаковать Джо Мича и Лео Блю в лоб бессмысленно. Бессмысленно атаковать их с топором в руке.

Лесорубы умели выкорчевывать лишайники, и Нильс знал их старинный секрет: чтобы с ними расправиться, нужно внедриться в сердцевину. В самую сердцевину ствола влить кислоту, отравить ядом сердце растения.

И у Нильса появилась цель: завоевать доверие Лео Блю, проникнуть в самую сердцевину его системы и разрушить ее.

И вот перед Элизой стоит Нильс Амен.

Смотрит на нее.

Элиза спрятала руки в рукава. У нее очень короткие волосы. Она ничего не боится и ничему не удивляется.

Зато Нильс удивлен: он не понимает, откуда в этом крошечном теле столько мужества.

«Откуда она взялась? — задумался Нильс. — Где вырастают такие девушки?»

Он понимал восхищение Тоби.

В тот же праздничный день, прежде чем отправиться с Лео Блю на Вершину, Нильс вернулся повидать Мию и Лекса.

Он поговорил с Тоби. Поведал о самом сокровенном — о притворной дружбе, которую он всеми силами поддерживал с Лео Блю.

— Я не собирался об этом рассказывать, — сказал Нильс. — Это только моя борьба. Угроза, которой не делятся. Никто о ней не знает. Даже отец. Но когда я узнал, что ты знаком с Элизой, то подумал, что, может, смогу что-то сделать для вас обоих.

Потрясенный Тоби поручил Нильсу поговорить с Элизой от своего имени.

Нильс стоит перед Элизой, и у него одно-единственное желание: сказать ей, что Тоби жив, что он пришел к ней от Тоби, что ничего не потеряно, что по Ветвям их Дерева вновь побежала жизнь.

Тень застыла неподвижно. Она обняла руками верхушку Яйца, и стало видно, что это силуэт молодого человека, что на спине у него два бумеранга…

Да, призраком Вершины был Лео Блю.

Он не знал, как по-другому приблизиться к Элизе, стать для нее хоть кем-то.

Кем-то… Пусть не слишком значимым, но все же существовать. Войти в ее жизнь какой-то тайной. Но не безразличием. И Лео Блю изобрел Тень, чтобы стать тайной Элизы…

Он прижался к верхушке Яйца и прислушался. Нильс Амен собирался заговорить.

Да, Нильс Амен уже раскрыл рот, чтобы рассказать Элизе обо всем. И тут его взгляд остановился на солнечном пятне у ног.

Полдень. Солнце стоит в зените. Через отверстие в Яйце падает луч света. В этом луче Тень отчетливо видна. Профиль.

Их кто-то подслушивает.

Нильс прикусил язык и проглотил всю свою искренность и откровенность.

— Я пришел поговорить с вами о Лео Блю, — начал он. — Мне кажется, вы сильно заблуждаетесь на его счет.

Взгляд Элизы померк, а сердце сжалось от боли.

Ей так хотелось встретить друга…

11 Вальс свободы

Ганодерма плоская — это такой гриб-трутовик, он растет террасами на коре дерева, а на его упругой поверхности так и хочется попрыгать.

Издавна на этих террасах ребятишки по воскресеньям играют в мяч, влюбленные назначают свидания, а все остальные приходят повздыхать о далеком детстве и утраченной любви.

В небольшой книжечке «Грибы и мир», которую теперь и днем с огнем не сыскать, Сим Лолнесс объяснял, что каждый такой гриб, если на нем попрыгать, распространит миллион миллионов спор. Споры по сути те же семена, и должны дать жизнь множеству новых грибов. Так что может статься, что однажды мы проснемся на Дереве, обросшем ганодермами. Миллион миллионов грибов каждый день. Через неделю можно будет сварить суп, густой-прегустой, размером со Вселенную.

Однако, как ни странно, трутовиков на Дереве вырастало мало. Споры падали в пустоту. Проходили годы, прежде чем возле одного трутовика появлялся второй.

Сим Лолнесс завершил свою книгу описанием именно этого любопытного факта. Он пришел к заключению: новые идеи сродни грибам — у большинства из них нет потомства.

Борьба Нильса Амена могла бы стать для профессора подходящим примером. Нильс был возмущен и пытался менять облик Дерева. Сеять вокруг себя семена свободы. Однако прошло немало времени, прежде чем на Нижних Ветвях появился другой, совершенно незнакомый с Нильсом человек, который сделал шаг в ту же сторону.

Следующим «грибом» оказался Мо Ассельдор. Второй сын Ассельдоров-старших, живших на ферме Селдор.

Все началось в новогоднюю ночь во время беззвучного концерта.

С тех пор как Ассельдорам запретили заниматься музыкой, они время от времени собирались в большой гостиной и играли бесшумно. Каждый брал свой инструмент: бумбу, бамбурин, ваксофон, гритару… Ассельдор-старший задавал ритм, топая ногой, и концерт начинался.

Все так хорошо знали свои партии, что не нуждались в звучании инструментов. Пальцы не касались струн, воздух не наполнял трубу ваксофона. Только ботинок постукивал по полу. Госпожа Ассельдор, беззвучно шевеля губами, пела:

Какая душераздирающая мелодия!.. Мая играла, закрыв глаза, а у огромного Мило текли ручьем слезы.

Теперь Ассельдоры исполняли только печальные мелодии. Серенады, колыбельные…

Мо задыхался под тяжестью всеобщего отчаяния. Он не узнавал своей семьи. Радость покинула родные стены, хранящие столько счастливых воспоминаний.

Госпожа Ассельдор продолжала петь, так же бесшумно шевеля губами. Следующий куплет был еще грустнее: родная ветка сравнивалась в нем с виселицей. Тоска смертельная, согласитесь.

Бунт Мо начался с беззвучной фальшивой ноты.

Папа Ассельдор тут же остановил свой бесшумный оркестр.

— Что случилось? — спросил он.

Даже неслышная фальшивая нота резала ему слух.

— Я спрашиваю, что случилось?

— Извини, папа, — вздохнул Мо.

— Хорошо. Продолжаем.

Они заиграли, но через несколько секунд Мо снова сфальшивил.

— Не играй больше, ты устал.

— Да, устал, — согласился Мо.

Он взял свою гритару и сломал ее пополам.

Брат, сестра, мать и отец смотрели на него с настороженным удивлением.

— Вы знаете, на кого мы похожи? — спросил Мо. — На призраков. И у нас больше не усадьба, не ферма, а дом с привидениями. Ни шума, ни света…

— Но если это сохраняет нам жизнь… — начал отец.

— Жизнь? Кто здесь живет, скажи на милость?

Мо показал на камин, за которым прятался бедный Мано. Теперь он выходил всего на минуту два раза в день.

— Среди нас есть даже погребенный заживо.

Старший брат набросился на младшего с кулаками, и Мая кинулась их разнимать.

— Сейчас же прекратите! — приказала мама Ассельдор.

Братья пристыженно замерли. У обоих из носа текла кровь.

— Мо, что мы, по-твоему, можем еще сделать? Сейчас ты рассуждаешь как эгоист. Ты же знаешь, в каком положении мы находимся. И что ты предлагаешь?

Да, об их положении Мо знал прекрасно. Они сами себя загнали в ловушку. Их дом могли подвергнуть обыску в любую минуту и днем, и ночью. Мано могли найти. Бедная Мая стала жертвой унизительного шантажа. Гаррик, начальник гарнизона, узнал, что в доме прячется Мано, и пользовался этим, вынуждая красавицу Маю ходить с ним на свидания. Во время последнего он поцеловал ей руку. Мая вернулась, дрожа от ужаса.

— Настало время все поставить на карту, — заявил Мо.

Он поднял шапку, слетевшую во время драки, и отряхнул ее.

— Если я ставлю на кон свою шапку, я знаю, что рискую с ней расстаться. Если я ее потеряю, мне будет грустно, потому что я ее очень люблю. Но мы ставим на кон нашу беду. Нам терять нечего! Если выиграем, будем счастливы. А если проиграем, то все равно простимся с нашей бедой. Пора отсюда уходить.

Семья внимательно слушала Мо. Он был прав: они теряли только ту жалкую жизнь, какой жили все последние годы. Но с ними оставались воспоминания: веселые праздники, осенняя охота, модные показы, которые устраивала мама с дочками, сбор меда, концерты на снегу и мало ли что еще… Они по-прежнему не хотели расставаться с прошлой жизнью, боясь потерять ее безвозвратно. Ведь яростней всего защищаешь то, что уже утрачено.

— Мия уехала с Лексом. Можем отправиться к ним. Мы должны выбраться отсюда во что бы то ни стало. Усадьбу Селдор хранили вовсе не древние стены из коры, а радость и свобода. От них здесь ничего не осталось.

— А Мано? — спросила мать.

— Мано уйдет вместе с нами. Дайте мне только несколько дней на подготовку.

На следующий день Мо починил гритару. Это был прекрасный инструмент с восемью струнами, на котором играл еще дедушка! Два следующих дня прошли мирно.

Родители решили, что Мо забыл о своем приступе бунтарства, и успокаивали друг друга, что так даже лучше. Но в глубине души ощутили разочарование. Втайне они понадеялись, что Мо сможет увести их отсюда…

Вечером, проходя мимо камина, Мо вдруг услышал тихие всхлипывания. Плакала Мая, лежа на кушетке, которая служила ей постелью.

— Все кончится завтра утром, — сказала она брату, вытирая слезы простыней. — Завтра утром до восхода солнца. Только не говори родителям.

— Что кончится?

— Все. Я должна дать Гаррику ответ. Он хочет увезти меня к себе. Я должна сказать ему, что согласна.

— Он что, с ума сошел?

— Нет. Он знает, что я отвечу «да».

Мо рассмеялся.

— Госпожа Мая Гаррик. Хотел бы я на нее посмотреть! С кучей маленьких Гарриков вокруг, которые грызут наши туфли. Миленькая семейка!

— Не смейся! Это ужасно!

— Полный дом маленьких клещей, которые кричат тебе «мама» и точь-в-точь похожи на своего папеньку!

— Замолчи, Мо! Замолчи!

Мая залилась слезами.

Мо наклонился и зашептал сестре на ухо:

— Ты не скажешь ему «да». Клянусь тебе!

— Если я скажу «нет», он сообщит о Мано, и мы все попадем в лапы Джо Мича.

— Ты не скажешь ему «нет».

— А что же я скажу? Перестань издеваться надо мной, Мо!

— Ты не скажешь ни да, ни нет, Мая. Ты просто не пойдешь на свидание.

— Не пойду?

— Ну да, потому что будешь уже далеко.

— А Мано?

— И Мано будет с тобой, и папа, и мама, и Мило.

— А ты?

На улыбающееся лицо Мо набежала легкая тень.

— Не стоит об этом думать. Я прекрасно со всем справлюсь. Пообещай, что уведешь их всех и не будешь думать обо мне. Я справлюсь.

Мама права, я немного эгоист, так что справлюсь самостоятельно. Обещай мне!

Мая во все глаза смотрела на брата.

— Без тебя мы не уйдем, — твердо сказала она.

Мо взял ее за руки, а Мая спросила:

— Родители знают?

— Нет, пока никто ничего не знает. Кроме тебя и…

— И кого?

— Мано. Я рассказал ему обо всем. Только благодаря этому он и держится, иначе уже умер бы в своей норе.

Они услышали три удара позади камина. Это был Мано. Сердце Маи сжалось. Разве могли они лишить Мано надежды, которая давала ему силы жить?

— Пообещай мне, — повторил Мо.

Мая обняла брата, прижалась лбом к его лбу и посмотрела ему прямо в глаза — в ее глазах стояли слезы.

— Обещаю, — тихо сказала она.

Мо кивнул.

— Ты скажешь родителям и Мило, что я вас догоню. А теперь спи и ничего не бойся.

— Когда мы уходим?

— Увидишь. Вернее, услышишь. Как только зазвучит музыка, не теряй ни секунды: выводи Мано и бери с собой всех остальных — путь будет свободен.

В эту ночь начальник гарнизона в Селдоре спал неважно. Он ворочался с боку на бок, сон никак не шел к нему. От нетерпения Гаррика прошибал пот. На рассвете он получит в свое полное распоряжение прекрасную девушку. Она станет его охотничьим трофеем, будет ему стряпать, стирать, вести дом. У него будет жена на зависть всем его подчиненным. Да они просто с ума сойдут от зависти!

Гаррик чувствовал, что счастлив. Она непременно скажет ему «да». По-другому и быть не может!

Гаррику вспомнилась первая пойманная им мушка. Ему было шестнадцать, и он сбил ее на лету. Сейчас он переживал нечто похожее на то незабываемое удовольствие…

Не успел начальник гарнизона окончательно погрузиться в романтические грезы, как до его слуха донесся необычный шум.

До того необычный, что Гаррик сел в постели: он слышал вальс! Гаррик вскочил на ноги и подбежал к окну.

Вальс. Кто-то играл вальс в казарме… Музицировать на Дереве в такой час было все равно что готовить яичницу с салом у Джо Мича на макушке. Это был не проступок. Это было преступление!

Если Мич узнает, что Селдор стал площадкой для ночных концертов, Гаррик будет вальсировать с червями в темной яме. Начальник гарнизона впрыгнул в сапоги и выскочил из дому. По двору в бестолковой суете носились солдаты.

— Это там, где вольеры! — крикнул кто-то из темноты.

— Всех запру в вольеры, если не схватите мне чокнутого! — рявкнул Гаррик.

Солдаты уже толпились у решеток. Последние пленники были отправлены в котловину, так что вольеры стояли пустыми. Их обыскали все до одного, стараясь понять, откуда доносится музыка.

Издалека казалось, будто взбудораженные солдаты танцуют с факелами в руках — огненные цепи невольно двигались в ритме вальса. Словно в Селдоре снова гремел бал, какими когда-то славилась Вершина. Но вблизи в столпотворении солдат не было ничего праздничного.

— Хватайте его! — ревел Гаррик.

Но как схватишь невидимку? Зато музыка добиралась до каждого сердца и брала за душу. Она кружила во тьме, просачиваясь сквозь зарешеченные вольеры и смеясь над кричащими солдатами. Музыка никого не боялась. Ее невозможно было засадить в тюрьму.

Наконец кто-то сообразил запустить воздушный факел. Он представлял собой свернутую в шарик ленту, которую поджигали и бросали высоко в воздух. Она горела, освещая все вокруг. Воздушный факел изобрел Сим Лолнесс. Вдобавок он изобрел летучую повозку и еще несколько любопытных вещиц, которые подбрасывал Джо Мичу, когда у того истощалось терпение и он требовал открыть ему тайну Балейны.

Воздушный факел взвился в воздух и осветил всю ветку. Солдаты и их начальник наконец-то увидели, что творится на крыше вольера.

На крыше вольера в своей любимой старой шапке сидел розовощекий Мо Ассельдор. Он ласково перебирал струны дедушкиной гритары, лежавшей на коленях. Его руки были обмотаны кухонными тряпками, ноги и живот заледенели, но он играл. И играл с удовольствием!

Мелодия была отнюдь не случайной. Это был вальс. Он назывался «Сестренка». Мо сочинил его много лет тому назад для Мии, когда та чуть не умерла от тоски. С тех пор как Мия уехала с Лексом Ольмеком, Мо ни разу его не исполнял, и теперь, играя этот вальс на крыше вольера, он совсем не был уверен, что когда-нибудь снова ее увидит.

И был недалек от истины. Гаррик решил подвесить юное дарование на крюк в своем погребе среди окороков и колбас.

— Хватайте его!

Несколько солдат стали карабкаться на крышу вольера. Сюда сбежался весь гарнизон. Даже на сторожевых постах никого не осталось. Поэтому никто не заметил, как пять теней прошли вдоль фасада старинного дома и углубились в лес. Мано держал сестру за руку и полной грудью вдыхал холодный ночной воздух. Он беспрестанно спрашивал Маю:

— Мы уходим? Правда, мы уходим?

Та шепотом отвечала:

— Да, Мано.

Но тот никак не мог поверить такому счастью и вновь и вновь ее переспрашивал.

Мило вслушивался в вальс, который играл Мо. Он сразу все понял, услышав музыку среди ночи. И она убедила его, что надо уходить.

Старшие Ассельдоры шли, тесно прижавшись друг к другу. Они думали о сыне, который остался на крыше. Но ни разу не обернулись на свой старый дом.

Дом не был на них в обиде. Он смиренно смотрел им вслед, зная, что дома живут дольше своих обитателей, но живут только благодаря им.

Внезапно вальс оборвался.

Что-то случилось с Мо?

Мая крепче сжала руку Мано. Мило принялся напевать мелодию «Сестрички», остальные подхватили ее, не разжимая губ. Лес лишайников впустил их и сомкнулся позади. Прощайте, Нижние Ветви!

— Мы уходим? — повторял Мано. — Неужели уходим?

Три дня спустя на расстоянии многих, многих ветвей от Селдора маленькая Снежинка нашла в расщелине коры орех. Она не спешила сообщать о находке папе и маме. Она была в восторге от загадочного шара, который был раз в тридцать больше ее самой.

Малышка задумчиво хмурила лобик, но не могла представить, откуда взялся этот странный орех, морщинистый, словно ее дедушка Ольмек.

Трехлетней Снежинке было строго-настрого запрещено далеко отходить от дома. Но зачем отходить далеко, когда и близко можно найти кое-что удивительное и опасное?

Снежинка ухитрялась рисковать жизнью среди самых обычных и привычных вещей. Ее папа и мама никогда не забудут случай с большим котлом для воды, в котором заснула их дочка, закрыв над собой крышку. Лекс уже собрался было развести под ним огонь, но, к счастью, догадался сначала заглянуть внутрь. Еще Снежинка очень любила скатываться с крыши, радуясь растущему вокруг нее кому снега, который, упав вместе с ней, рассыпался. Оказавшись внизу, она восторженно хохотала и снова карабкалась наверх.

На этот раз находка была куда интереснее. Шар застрял в расщелине, но один толчок — и он покатится вниз. Шар величиной в тридцать маленьких девочек. Счастье, да и только!

Снежинка заметила, что деревянный шар состоит из двух половинок, между которыми чернеет щель. Сквозь эту щель можно было рассмотреть, что там находится. Кто бы отказался добраться до нее и заглянуть внутрь шара?

Снежинка поставила ногу на первую морщину ореха. И сразу же, хоть и была легче пушинки, нарушила его равновесие. Но малышка и не догадывалась, что если орех сорвется, то раздавит ее своей тяжестью. Не подозревая об опасности, она продолжила восхождение.

Орех потихоньку кренился. Медленно и бесшумно… И в ту секунду, когда Снежинка могла погибнуть, ее подхватила и сняла с ореха спасительная рука. Орех снова застыл неподвижно.

Малышка недовольно взглянула, кто это ей помешал. Какой-то старичок… Он держал ее крепко, и она посмотрела на него с упреком. Почему ей никогда не дают повеселиться? И спасают жизнь…

— Как ты тут оказалась, кроха? — спросил старичок.

Снежинка охотно спросила бы то же самое у старичка.

Из чащи послышалось мелодичное посвистывание. Старичок так же просвистел в ответ. Появились две женщины и двое юношей, один из них очень бледный.

— Ты что-то нашел?

— Нашел! — ответил старичок, показывая на Снежинку.

Ассельдоры смотрели на нее так, словно никогда в жизни не видели трехлетних девочек. Они явно оробели. Наконец госпожа Ассельдор осторожно приблизилась к малышке, погладила ее по щеке и проговорила:

— Думаю, что вы могли бы нам сказать, где находится дом Лекса Ольмека, барышня.

Ассельдор-старший посмотрел на жену с укоризной: если беглецы ищут убежище беглеца, не стоит спрашивать о нем у первой встречной.

Снежинка улыбнулась и в мгновение ока оказалась на плечах господина Ассельдора. Никакая она не первая встречная. Она легонько похлопала свою лошадку, приглашая ее пуститься в путь. И все вышли из леса.

Дорога не заняла и пяти минут, но для господина Ассельдора-старшего это короткое путешествие изменило очень многое.

Ощущая на плечах приятную тяжесть, он вдруг понял, что это и есть счастье.

Он хочет, чтобы у его детей тоже были дети, а он бы с ними возился.

За свою жизнь он достаточно потрудился. Хватит с него работы, хватит испытаний. Он хочет покоя и внуков, которые карабкались бы ему на плечи.

Ассельдор-старший чувствовал, как маленькие ручки треплют его за волосы, и завидовал малышкиному дедушке, который мог целыми днями заниматься с ней приятной ерундой: строить шалаши, рассказывать бесконечные истории, слушать музыку…

Остальные Ассельдоры шагали за ним гуськом след в след, как один человек.

На повороте они увидели, что по снегу к ним кто-то бежит… Мая узнала Мию первая. Она отпустила руку Мано и понеслась навстречу сестре.

Мия на секунду замешкалась и вновь побежала по сугробам. Пробраться по глубокому снегу было трудно.

Как ни спешили сестры, встреча все оттягивалась… И вот наконец они утонули в объятиях друг друга. Вскоре к ним присоединились остальные.

Теперь они превратились в многоголовое, многорукое счастливое существо, по колено стоящее в снегу. Через какое-то время они встали в круг, держась за руки.

— А где Мо? — спросила Мия.

— Он нас догонит, — ответила Мая.

С лишайников срывались и падали вниз хлопья снега. Они щекотали шею и, растаяв, каплями стекали по спине. Ассельдоры могли бы простоять так целую вечность. И превратиться в ледяные статуи. Вдруг отец спросил Мию:

— Тебе знакома юная барышня, которая сидит у меня на плечах? И показал на Снежинку.

— Нет, — совершенно серьезно ответила Мия.

Госпожа Ассельдор растерялась: она так надеялась, что малышка… Мия, взглянув на рассерженную дочурку, бросила шутить.

— Конечно, папочка, эта барышня — моя дочь.

— Дочь, — повторил он, словно эхо. — Твоя дочка…

— Снежинка, — обратилась Мия к дочери, — это твой дедушка. Ассельдор-старший почувствовал, как малышка скатилась с плеч прямо ему на руки. И с тех пор никогда уже не покидала его объятий.

12 Тайны высотника

Новенький под номером 505 пришелся по душе всем лесорубам-высотникам. Немногословный, всегда готовый прийти на помощь, гибкий и подвижный, он умело справлялся с трудностями и брался за самые опасные дела. Глаза у этого шестнадцатилетнего паренька искрились, и он всегда готов был выслушать товарища. Все в нем вызывало симпатию, даже его загадочное молчание о том, откуда он взялся и что пережил. Без имени, без семьи, он вел жизнь перекати-поля — трудную, но не мучительную.

После нескольких дней совместной работы высотники прониклись к новенькому доверием.

Группа лесорубов-высотников была создана, когда дровосеки столкнулись с новой разновидностью лишайников: они не покрывали кору Дерева, словно мех, не одевали ее лесом — они оплетали ветви, как лианы, спускаясь каскадами с головокружительной высоты.

На Дереве было всего пятьдесят высотников, и все добровольцы. Работали высотники тройками. Смертельные случаи были здесь, как это ни страшно, привычным делом.

505-й появился незадолго до Нового года. Охотников до такой опасной работы было немного. Для нее нужны были невероятная ловкость и бесстрашие. Неразговорчивый, работящий 505-й обладал и тем и другим. К тому же он на удивление споро справлялся с особо сложными заданиями. Например, ему удавалось вскарабкиваться по лишайнику тоньше кружев.

— Почему у тебя нет фамилии, 505-й?

— Нет семьи, нет и фамилии. Что тут поделаешь?

— Лишись я фамилии, чувствовал бы себя потерянным.

Три высотника обрубали лишайники, повиснув в небольших зеленых люльках, крепившихся к веткам на шелковых тросах. Повалил снег.

— Мне случалось получать прозвища, — сообщил 505-й, убирая за пояс топор.

— Какие, например?

Ветер теребил длинные стебли. Высотники вернулись на прочный сук.

— Например, меня звали Веткой.

— А мне можно звать тебя Веткой?

— Зови, если хочешь.

Шань и Торфу, так звали двух товарищей Тоби, были лет на десять его старше, но легко приняли паренька в свою команду. Шань был женат на сестре Торфу, и жили они в небольшом поселке в нескольких часах ходьбы от котловины Джо Мича. Как все высотники, они приходили домой всего на сутки в неделю.

Тоби удалось их разговорить, и они принялись наперебой рассказывать ему о бедах Дерева. Со стороны Тоби это было настоящим подвигом: все знали, что из лесорубов лишнего слова не вытянешь, особенно если тема непростая. Сами же они посмеивались: пусть-де считают нас дуболомами. Однако позднее «дуболомами» стали называть не только лесорубов. В народ пошло и другое выражение — «чурбан бесчувственный». Поначалу же оно относилось только к дровосекам, которые слишком увлекались напитками за праздничным столом.

Разговоры с Шанем и Торфу помогли Тоби понять, как сильно пострадало Дерево за время его отсутствия. Джо Мич и Лео Блю, хоть и не были друзьями, действовали заодно. Они ненавидели друг друга по мелочам, зато умели договариваться, когда речь шла об общих проблемах.

Лео был совершенно не против, что Джо Мич гонит на каторжные работы Облезлых. А Мич без устали ловил Облезлых, заставляя их углублять его котловину.

Режим устрашения, царивший на Дереве, устраивал Лео Блю: все восстания и мятежи были подавлены, и он не опасался сопротивления. Джо Мич, в свою очередь, рассчитывал воспользоваться мозгами Лео и усовершенствовать методы дальнейшего разрушения Дерева.

Согласие двух хозяев было сродни союзу носорога с птичкой, что склевывает с его спины паразитов.

Но как только Шань и Торфу рассказали Тоби о бедах Дерева, они тут же пожалели о своей откровенности. Шань махнул рукой, словно гоня от себя все сказанное, и оба стали повторять:

— Да уж, ходят такие слухи, но нам-то какое дело? У нас своих забот хватает. Семья, друзья, работа — только успевай вертеться.

— Мой сын, — сказал Шань со смехом, — даже не подозревает о существовании Джо Мича. Знает только злобного тараканища из сказок, которые я ему рассказываю.

— Будем заботиться о ближних, — подхватил Торфу. — Если каждый из нас осчастливит двадцать знакомых, Дерево станет раем.

Тоби показалось, что он слышит голос Нильса Амена: «Я забочусь о тех, кто со мной рядом». Ничего не скажешь, хорошее правило. Но что делать тем, о ком некому позаботиться?

И вот Тоби впервые вернулся после рабочей недели в убежище Ольмеков, и нашел семью сияющей от радости. Наступала ночь. Ночь тридцать первого декабря.

Огоньки, обрамляющие дверь, вызвали у Тоби воспоминания о давней традиции праздновать приход Нового года. Как же он мог забыть об этом веселом и трогательном празднике? И сейчас, старательно стряхивая с себя снег, он чувствовал щемящую радость.

На равнине праздники были редкостью. И никогда не зависели от календаря. Изредка вспыхивали они маленькими светлячками среди будней. Можно было услышать восклицание «Что за праздник!», и девушка погружала лицо в каплю утренней росы. Травяное Племя не знало ни гирлянд, ни серпантина. И Тоби порой тосковал о праздничных обрядах, нарядных платьях и поцелуях ровно в полночь.

Он отворил дверь… За столом сидело десять человек.

Когда Тоби увидел семью Ассельдор в полном составе, старых и молодых Ольмеков, маленькую Снежинку, вдохнул запах жаркого и восковых свечей, ему показалось, что время пошло вспять… Встреча получилась молчаливой: слишком глубоки были чувства.

На Дереве появился островок настоящего счастья.

В глубине лесов среди лишайников семья ожила и вновь набиралась сил.

Мая не изменилась. Разве что ее рыжие волосы немного потемнели. Тоби поцеловал ее и заметил, что она осунулась, но осталась такой же скуластой. Мило сохранял серьезность старшего. Папа и мама Ассельдор держались по-прежнему прямо, но морщинок, которые разбегались от их улыбок, стало гораздо больше.

Мано… Обнимая Мано, Тоби почувствовал, что жизнь его не пощадила. Он стал хрупким, словно капля, замерзшая на кончике ветки. Чтобы его сокрушить, хватило бы взмаха крыла божьей коровки.

— Я так часто вспоминал Тебя, Тоби Лолнесс, — тихо сказал ему Мано.

Тоби занял свое место за столом. Все касались друг друга плечами. Ощущали чудесное тепло. В камине на вертеле жарилась аппетитная муха, фаршированная свежим орехом. На столе стояла ореховая настойка, и ее аромат напомнил Тоби о тех временах в Онессе, когда они вместе с отцом лежали вечерами на крыше и слушали шелест Дерева.

Маленькая Снежинка была очень горда собой. Подумать только! Столько людей угощается ее орехом! Она набила карманы калеными ореховыми крошками, с ног до головы замаслилась и была похожа на румяный оладышек. Снежинка сидела на подоконнике и с видом хозяйки любовалась праздником.

Когда подали сладкий пирог, Лекс наклонился к Тоби и сказал ему на ухо:

— Сегодня днем заходил господин Амен. Хотел с тобой поговорить.

Тоби тут же вскочил из-за стола. Вся семья пожелала ему вслед счастливого Нового года.

В новом году всегда ждешь чего-то необыкновенного…

Тоби добрался до домика-насеста Нильса поздней ночью. Он уже был готов открыть дверь и войти, как услышал внутри громкий раскатистый голос. Сделал шаг в сторону и притаился за углом.

— Где был, сынок?

— Путешествовал.

— Тебя видели в Серых Мхах, на подступах к Вершине.

— За мной следят? — осведомился Нильс. Было слышно, что он говорит это с улыбкой.

Недолгое молчание, и новый вопрос:

— Неужели не празднуешь сегодня?

— Нет. Я привез с Верхних Ветвей новые сведения, мне нужно поработать над большой картой лесов. А ты, папа?

— Ты много работаешь, сынок.

— А ты? Ты будешь праздновать?

— Обязательно, — отозвался Норц Амен. — Меня пригласили высотники.

— Шань?

— Да, Шань с зятем. Может, и ты придешь?

— Я работаю. Поздравь их от меня:

— У Шаня есть незамужняя сестричка, — сообщил Норц.

— Неужели?

— Мне кажется, она тебе понравится. Почему бы тебе иногда к ним не заглядывать?

Тоби услышал какую-то возню: похоже, отец с сыном хлопали друг друга по плечу и обнимались.

— Поцелуй за меня сестру Шаня, папа.

— С большим удовольствием, — раскатисто рассмеялся Норц.

Пол заскрипел. Норц Амен заговорил с порога:

— Я горжусь тобой, Нильс. Иной раз я думаю об Эле Блю, отце нашего второго безумца. Будь он жив, не знаю, что бы он сказал о сыне. А я своим сыном горжусь!

— Останься отец Блю в живых, сын не стал бы тем, чем он стал.

— Стань мой сын предателем, я бы его не пощадил, — прогудел Норц.

Норц вышел за дверь, и Тоби увидел на лестнице его необъятную тень. Норц Амен был таким грузным, что получил прозвище Былиночка. Лестница скрипела от каждого его шага.

Соскочив на землю, Норц громко позвал сына. Нильс высунулся в окно.

— Почему ты поселился так высоко, сынок? Может, построишь настоящий дом в коре? Какая девушка станет лазить на твой насест? Ты об этом подумал? В юбках и на каблуках по лестницам не карабкаются!

— Я не гонюсь за легким счастьем, — ответил Нильс.

Отец пробурчал что-то в адрес сына, а на прощание ласково назвал его «дурошлепом».

Норц ушел. Спустя секунду к Нильсу поднялся Тоби.

Хозяин встретил его улыбкой. На лице у Тоби был написан вопрос: «Ну что?»

Но он ничего не спросил. Нильс заговорил первым:

— Я ее видел, — сказал он.

Тоби показалось, что он взлетает, и его ноги уже не касаются земли.

— Она… — прошептал Нильс. — Она потрясающая!

Тоби опустил глаза.

— Ты уверен, что это она?

— Нет, — ответил Нильс с улыбкой. — Она не сказала мне ни слова. Сидела как каменная. Не ответила ни на один вопрос. Смотрела, не двигаясь, и я чувствовал, как внутри все сжимается.

— Да, это она! — отозвался Тоби растроганно.

Казалось, он видит перед собой Элизу. Он ясно представил ее себе. И снова ощутил радость и смущение, охватившие его во время их последней встречи. Они сбежали по склону к самому берегу. И стояли спина к спине у озера. Слова не шли с языка. Тоби захлестнуло счастье.

И вот спустя три года все повторилось.

Тоби спросил:

— Ты сказал ей, что я вернулся?

— Нет. Нас кто-то подслушивал. Лео остался доволен разговором. Он хочет, чтобы я приехал снова. Хочет, чтобы я навещал Элизу. Но…

— Что «но»?

— Мне нужно быть крайне осторожным. Если меня увидят в Гнезде…

— Вернись туда, Нильс.

— Зачем, Тоби? О чем мне говорить с Элизой, если я не могу ей сказать, что ты вернулся? Я не люблю бессмысленный риск.

— Ты скажешь ей обо мне. Я научу тебя как. Но сначала пообещай, что будешь предельно осторожен с Лео. Ты вообразить себе не можешь, до чего он умен и проницателен. Знаешь, Нильс, что я понял? Я понял, что в жизни существует две силы — любовь и ненависть. Кто-то живет любовью, а кто-то — ненавистью. Но Лео живет и любовью, и ненавистью одновременно, они обе текут в его жилах.

Говоря о Лео, Тоби думал еще об Илайе, девушке из Травяного Племени — в ней тоже жили обе эти стихии. И порождали бури.

— Как я могу сообщить о тебе, если твое имя под запретом?

Тоби уселся рядом с другом.

— Я сейчас расскажу тебе, чему научила меня Элиза. В словах бывает двойной смысл, подобно двойному полу в твоем домишке.

В них можно вложить тайное послание, которое поймут только посвященные.

Тоби объяснил Нильсу, что тот должен сказать.

Друзья проговорили долго, до самого рассвета. Крыша домика поскрипывала под тяжестью снега. Масляная лампа распространяла сладковатый аромат.

— Ты столько всего рассказал… Почему ты мне доверяешь? — спросил Нильс.

— Потому что не могу иначе, — ответил Тоби.

Они пожали друг другу руки.

— Я поеду и увижусь с Элизой.

Взошло солнце и позолотило ветви Дерева.

— Сегодня первый день Творения, — сказал Тоби, любуясь сводом ветвей, образовавшим витраж из теней и света. — Пойдем со мной. Не оставайся сегодня один.

И он с улыбкой похлопал друга по плечу.

— Ты ведь даже не в курсе, что теперь прячешь в чаще леса на пять человек больше. Туда пришли все Ассельдоры. Пойдем, я познакомлю тебя с ними. Вот увидишь, они тебе понравятся.

Когда Мая Ассельдор проснулась в первый день Нового года, она и не подозревала, насколько он будет для нее необычным.

Открыв глаза, Мая огляделась. Рядом спали родители, братья и Снежинка, уютно завернувшаяся в теплое одеяло.

Комната Мии и Лекса была наверху.

На пути к дому сестры Мая волновалась. Она боялась встречи с Лексом, в которого многие годы была тайно влюблена. Но, увидев Лекса и Мию вместе, мгновенно поняла: они созданы друг для друга, у них счастливая семья с маленькой дочкой Снежинкой.

Убеждение, что у нее, Маи, украдено счастье, пропало. Это было счастье Мии, а у нее будет свое, только дорога к нему дольше и труднее.

Но кто сказал, что короткая дорога самая лучшая?

Мая поднялась, ощущая в себе счастливую легкость.

Она выскользнула с чердака, где они ночевали, накинула вишневый плащ и спустилась на кухню.

Поведение Ассельдоров становилось все более непосредственным и расслабленным.

Мая вошла на кухню и сразу увидела Тоби. Он сидел, склонившись над чашкой. Напротив Тоби сидел незнакомый юноша. Оба пили отвар черной коры.

— Доброе утро, — сказала Мая.

— Доброе утро, Мая, — отозвался Тоби.

Она прошла за стулом Тоби и поцеловала его в щеку.

— Это Мая Ассельдор, — сказал Тоби незнакомцу. — Старшая сестра Мии.

— Доброе утро, — поздоровался юноша.

Мая взяла чашку и вышла. Вскоре она вернулась с чашкой, полной снега.

Села за стол и капнула на снег сахарным сиропом.

— Что это вы едите? — поинтересовался незнакомец.

— Снег с сахаром. Очень люблю.

— На завтрак?

— Да.

— А вам не хочется чего-нибудь горяченького?

— Нисколько.

Тоби сразу вспомнил, какие причудницы сестры Ассельдор. Он подвинул свою чашку с горячим отваром Мае.

— Попробуй. Сладкий, горячий. Настоящее счастье!

Мая с улыбкой отодвинула чашку, а потом очень серьезно сказала:

— Я не гонюсь за легким счастьем.

Где Тоби слышал эту фразу? Поклясться мог, что уже слышал, и не далее как сегодня… Он повернулся и посмотрел на Нильса.

— Мая, — сказал Тоби, — я не представил тебе Нильса Амена. Познакомься.

Нильс не произнес ни слова. Он был ослеплен золотом волос Маи Ассельдор…

13 Старик с блинчиком на голове

— Ты остаешься здесь.

Вот что сказал Льеву Мика, пальцем нарисовав у него на ладони кружок и поставив в середине точку. Кружок и точка означали: «Ты остаешься здесь. Я скоро вернусь».

Но Мика не вернулся. А Льев оставался на месте. Он знал, что давно наступила ночь. Слепые не могут видеть, но они вовсе не дураки.

Еще Льев знал, что вокруг очень тихо. Он был глухим, но жил не в полной тишине.

Не видя, не слыша, Льев получал извне множество сигналов, благодаря которым понимал, что творится вокруг. Он клал ладонь на землю, нюхал воздух, пробовал его на вкус… Льев отнюдь не был бедным несчастным созданием, дрожащим от страха в закрытой коробке. Он был здоровенным парнем, выросшим среди трав, и знал множество хитростей, помогавших ему выживать.

Но и он вынужден был признать, что без Мики ему не обойтись.

А Мика был всего в нескольких сантиметрах. Он пытался вскарабкаться на скрещенные пики или как-то между ними проскользнуть. Мика очень замерз, у него потекло из носа и запершило в горле.

Стена из острых пик делила котловину пополам. Попытка перебраться через колючую стену могла стоить узнику жизни. Старым ученым и Облезлым видеться было строго-настрого запрещено.

Между тем день за днем Мика, Лунный Диск и другие пленники, упорные, как капельки воды, что стачивают любой камень, пытались найти хоть какую-нибудь лазейку.

Они хотели поговорить со старичком.

Старичком с прозрачными кружками на глазах.

Старичком с блинчиком на голове.

Первым о старичке заговорил Лунный Диск. И все сразу вспомнили, что видели его, когда их привезли в котловину. Именно старичка с кружками на глазах и черным блинчиком на голове. Так они называли очки и берет Сима Лолнесса. Старичок показался им добрым и умным, и они надеялись, что он сможет им помочь. К тому же Лунный Диск рассказал, что старичок заговорил с ним и расспросил о медальоне, который повесил ему на шею Ветка.

Люди Травяного Племени, которые каждую осень переплетали колоски, готовя зимнее жилье, хорошо знали, что всегда нужно действовать сообща. По другую сторону стены тоже находятся узники, и они, возможно, готовы сплести свои судьбы с судьбами Травяного Племени.

— Я видел стариков, — сказал Джалам. — Они покрыты инеем, работают целый день в котловине, как мы. Я видел их мельком, но заметил среди них одного с блинчиком на голове.

Были в Травяном Племени и такие, кто не хотел никому верить на проклятом Дереве.

— Здесь нельзя доверять никому, — говорили они.

Тогда Джалам спрашивал их:

— Вспомните Ветку. Разве вы не доверили бы Ветке льняной пояс своей дочери?

Ответом ему служили одобрительные возгласы. Даже самые осторожные признавали: знакомство с Веткой убеждает их, что на Дереве живут не только злодеи.

И вот люди Травяного Племени начали по очереди приходить к баррикаде из пик и проводить там ночь за ночью, ища проход, чтобы встретиться со старичком.

Внезапно Мика вспомнил, что Льев его заждался. Этой ночью к старичку не пробраться. Он резко повернул назад, и в его бурой робе образовалась прореха. Травяное Племя тоже обрядили в одежду каторжников, которая подходила им как подтяжки ящерице, и смешила пленников до слез.

Они тыкали друг в друга пальцами и корчились от смеха. Особенно нелепыми им казались брюки. Две трубы, соединенные на поясе, вызывали у них гомерический хохот. Почему бы и на уши не надеть мешочки?

Слыша этот смех, охранники страшно злились. Пленники должны чувствовать себя униженными, а они веселятся! Облезлые не переставали удивлять и огорчать тюремщиков. И вовсе не непокорностью, а хорошим настроением, терпением и крепкой дружбой. Люди оставались людьми, и это крайне оскорбляло тех, кто поставил себе целью сделать из них затравленных злюк.

Слепой и глухой Льев вот уже полгода не знал, где именно они находятся, но правила, по которым жили в этом месте, он усвоил.

Заточение. Добрые. Злые. Работа, которую нужно сделать.

Необходимость стоять.

Поначалу люди Джо Мича сочли Льева идиотом. Льев не отвечал на вопросы и улыбался, глядя черными глазами в пустоту. Охранникам сразу захотелось с ним расправиться, сделать из него мишень для тренировки по стрельбе. Но Мика показал им, как Льев способен трудиться. С пятью брезентовыми ведрами, привязанными к поясу, и двумя на плечах, он спускался и поднимался, держась за веревку, работая за четверых.

И Льеву дали шанс, ожидая, что он выдохнется или переломает себе руки и ноги. Охранники не сомневались: в один прекрасный день они сведут с ним счеты.

Льев ощутил вибрацию — кто-то идет, но еще далеко. Потом он узнал скользящий шаг человека своего племени, а потом Мика взял его за руку.

Они вернулись в барак и легли на свои места. В темноте приподнялся на локте Лунный Диск.

— Вы пришли?

— Да.

— Видели старичка?

— Нет.

— Спокойной ночи, Мика. Спокойной ночи, Льев.

— Спокойной ночи, Лунный Диск, — ответил Мика.

Льев уже спал. Ночью во сне он снова видел картинки, слышал звуки, накопленные в великом множестве в детстве, пока его не настигла страшная болезнь. Его сны были цветными, солнечными, ему улыбались ласковые лица, он слышал песни, веселые голоса, журчанье ручейка в траве…

Этой же ночью в бараке Сима Лолнесса проходило совещание. На кроватях сидели тридцать старых сухоньких мудрецов, похожих на мальчишек, которые ждут сигнала, чтобы начать бой подушками.

Они ждали, что скажет Сим, который, закрыв глаза, производил сложный расчет.

— Три месяца. Нам понадобится еще три месяца.

В ответ послышался единодушный усталый вздох, а кое у кого по морщинистым щекам потекли слезы. Несколько часов назад они были уверены, что подземный ход завершен. Оказалось, что работать предстоит еще три месяца!

А когда ты старый и изможденный, каждый день на счету.

Дело в том, что незадолго до вечернего собрания Зеф Кларак, работавший в туннеле, пробил щель наружу, но тут же обернулся к Лу Танну, работавшему вместе с ним, с очень странным выражением лица. Старый сапожник спросил:

— Что случилось?

Уродливое лицо Зефа перекосила гримаса, и оно стало еще уродливее. Зрелище было ужасным!

— Вонь!

Лу Танн отстранил Зефа и просунул голову в щель… И сразу же, зажав нос, отпрянул.

— Зловоние!

— Дух свободы, — с горькой иронией прошептал Зеф. — Что будем делать?

Сквозь щель донеслись странные звуки — что-то вроде ворчанья и журчанья.

— Выгляну еще раз и постараюсь понять, в чем дело.

На этот раз Зеф высунул голову по шею. И увидел перед собой два огромных башмака, которых до этого не заметил. Запах стал невыносимым, но он окончательно все понял, когда ощутил еще и табачный дым. Зеф прикрыл щель и повернулся к Лу Танну.

— Это туалет, — прошептал он. — Туалет Джо Мича.

Лу Танн вздрогнул и стукнулся головой о стену.

— Сто тысяч молей и сороконожка! Мы ошиблись направлением.

Ночью в бараке Зеф и Лу рассказали всем остальным о своем открытии. Команда пришла в отчаяние. Задержка на три долгих месяца! Сим Лолнесс не мог усидеть на месте. Он находился в страшном возбуждении и невольно улыбался.

— Это лучшая новость за всю мою жизнь! — заявил он.

Советник Ролден, несмотря на свои сто два года, готов был дать лучшему другу в нос.

— Скажи лучше, что ты вне себя от огорчения, старая перечница! — закричал он Симу Лолнессу.

— Помолчи, Ролден. Говорю тебе, новость прекрасная!

— Ты рад, что мы тут издохнем?

Старички готовы были сцепиться в рукопашной. Майя внимательно посмотрела на мужа.

— Сначала считать бы научились, — проворчал кто-то.

Сим стиснул зубы.

— Кто это сказал?

Никто не отозвался. Сим снял очки и потер глаза. Он набрал полную грудь воздуха и повернулся к Альберу Ролдену.

— Да, мой юный друг, я печальнейшим образом просчитался. Я считал внимательно, но не учел его.

— Кого?

— Того, кто нас питает, одевает, дает кров. Его!

Профессор обвел рукой вокруг. Никто не понял ровным счетом ничего. А профессор трижды повторил необычайно проникновенным тоном:

— Сражается. Сражается. Сражается.

— Кто?

— Что?

— О ком он?

Узники печально смотрели на Сима как на блаженного, подозревая, что он не в себе.

— Дерево! Я говорю о Дереве! Оно сражается! Защищается от нас! Сопротивляется! Оно двигается! Оно живет! Мои расчеты были совершенно верными, но я не учел, что котловина — это рана и Дерево старается ее залечить. По краям дыры кора двигается. Вот откуда возникла ошибка. Дерево сражается!

Сим перевел дыхание, повернулся к Майе и сказал:

— Вот уже пятьдесят лет я кричу на каждой ветке: Дерево живет! И оно живое!

Советник Ролден подошел к своей кровати и сел. Маленькое сообщество было потрясено великой новостью. Зеф Кларак осмелился спросить:

— А мы? Что нам делать?

— Пробиваться, — с улыбкой ответил Сим.

Он сделал новые расчеты. Они аккуратно обойдут туалет, постаравшись не умереть от зловония. Туннель нужно увеличить на пятнадцать сантиметров. Им предстоит три месяца работы.

Ролден не открывал рта много-много дней.

Все это время Сим размышлял, как ему найти маленького Облезлого со знаком Лолнессов на шее. Он не сомневался, что мальчугану что-то известно о Тоби, и поэтому непременно хотел с ним поговорить.

Тогда-то Сим и вспомнил о Минуеке.

Минуека была единственной женщиной-охранницей в котловине. Она была вдвое выше и вдвое шире любого из своих коллег мужчин. Ее подопечной была Майя Лолнесс, единственная заключенная в этой части котловины. Первый раз Майя увидела Минуеку в тот день, когда они попали в лапы Джо Мича, Тоби удалось тогда убежать, и он исчез навсегда.

Помня о Тоби, да и по собственной доброте, Майя хорошо относилась к Минуеке. Она очень скоро убедилась, что у этой горы есть сердце. Еще больше они сблизились после того, как Майя расспросила охранницу о ее детстве.

Минуека долго не отвечала расспросы, молчала несколько недель, а потом призналась:

— В детстве меня не баловали…

Со временем Майя узнала, что большую часть детства Минуека провела в кладовой, сидя в клетке. Вот откуда взялся ее неумеренный аппетит и некоторый беспорядок в голове.

На следующий день после вторжения в туалет Джо Мича Сим Лолнесс попросил разрешения поговорить с Минуекой.

— Я бы попросил вас о величайшем одолжении, уважаемая, — обратился он к охраннице.

До этого он сильно потер глаза, чтобы они покраснели, и все время держал у носа платок.

Чтобы его выслушать, Минуека согнулась почти пополам. И хотя профессор был целых два миллиметра ростом, он почувствовал себя карликом рядом с великаншей. Великаншей, наделенной тактом и чувствительностью, обманывать которую профессору очень не хотелось, но другого выхода он не видел.

— Я потерял одну вещицу, — продолжал он. — Вырезанный из дерева медальон. Наш сын подарил его Майе, своей матери, а она отдала его на хранение мне. Я потерял медальон и не могу ей в этом признаться. У Майи больше ничего не осталось от сына.

Сим показал Минуеке рисунок с изображением знака Лолнессов.

— Если вы вдруг его найдете, скажите мне. Может, кто-то его подобрал. Я буду бесконечно вам благодарен.

Минуека жадно ловила каждое слово профессора. Она и не подозревала, что они могут быть такими красивыми.

«Бесконечно вам благодарен…»

Слова цеплялись одно за другое, и слушать их было несказанным удовольствием.

Ее ответ был много проще:

— Ну… это… я, конечно… да… я это…

Ей стало стыдно за свою убогую речь.

Минуека сжала листок пальцами, похожими на бревна, и удалилась.

На следующий день Минуека появилась перед профессором очень смущенная. Она нашла того, кто носил столь дорогой профессору медальон.

— Он не хочет, — сообщила она.

— Чего? — не понял профессор.

— Отдавать.

Сим погрузился в размышление. Неужели Минуека послушалась малыша Облезлого? Эта женщина-гора воистину загадка! Сим сообразил, что нужно делать.

— Объясните ему, что я отец того, кто сделал медальон. Спросите, где он его нашел.

— Ага, — ответила Минуека.

Сим пребывал в немалом удивлении после столь необычных переговоров. В тот же вечер чудеса продолжились.

— Не хочет говорить где. Хочет поговорить с вами.

Сим спросил:

— Где?

— Он может прийти завтра сюда.

— Сюда?! — переспросил Сим, Все это походило на волшебную сказку. Наконец-то Сим узнает тайну медальона!

В этот вечер Сим говорил о насекомых. Эта была одна из самых коротких, самых доходчивых и самых блестящих его лекций. Хорошие лекции будоражат мысль, рождают вопросы и желание узнать больше. Они открывают глаза на простые истины.

В общем, лекции как шутки и болезни — чем короче, тем лучше.

Вот подлинный текст лекции «Насекомые», прочитанной в первые дни января профессором Симом Лолнессом:

«У насекомых шесть ног».

Вот и все.

Произнеся эти четыре слова, профессор принялся собирать бумаги. Лекция была окончена. Слушатели сидели в недоумении.

— Вопросы есть? — рассеянно спросил профессор.

Поднялся лес рук. Плюм Торнетт расплылся в широчайшей улыбке. Его восхищала отвага шефа. На вопросы Сим тоже отвечал коротко.

— А у пауков десять ног! — заявил Зеф.

— Пауки не насекомые, господин Кларак. Они арахниды.

— А муравьи?

— Шесть ног — значит, насекомые.

— А сороконожки? Только не говорите, профессор, что сороконожки не насекомые!

— Мне кажется, я выразился предельно ясно. У насекомых шесть ног, не больше и не меньше. Они не могут иметь сорок ног, тридцать девять или тридцать. Насекомые — единственные существа в мире, у которых шесть ног. Единственные! Это понятно? Больше мне сказать нечего. А вам?

Никто еще не давал столь исчерпывающего и наглядного определения насекомых. Как только не изощрялись самые ученые умы, выделяя их по способу питания, усикам, размерам, личинкам. Но только Сим пришел прямо к цели. Что, впрочем, было неудивительно: ему не терпелось лечь спать, чтобы скорее наступило завтра, когда он снова увидится с юным Облезлым.

— Прекрасная лекция, дорогой, — похвалила мужа Майя, когда они вернулись в барак.

— По-настоящему великим я стану, когда умещу лекцию в одно слово, — ответил жене профессор.

Над ними сапожник Лу Танн, лежа на верхней полке двухъярусной кровати, тихонько перечислял насекомых:

— Клопы, к примеру, у клопов шесть ножек. И у бабочек шесть. И у скарабеев…

Сим и Майя беззвучно рассмеялись. Восхищенный лекцией Сима, Лу Танн продолжал перечислять:

— У мух шесть. У божьих коровок. У сверчков…

В этот вечер бедный Ролден работал в подземном туннеле один и вылез из него чуть ли не за полночь. Класс давным-давно опустел. Лекция закончилась почти два часа назад, все разошлись, и домик заперли. Ролден принялся колотить в дверь. Открыли ему двое охранников Джо Мича, откровенно насмехаясь:

— Что, старикан, задрых на уроке? Тормозишь? Пей, давай, витамины!

Столетний старик с грустью посмотрел на двух бездарей. Им не могло прийти в голову, что советник Ролден четыре часа углублял подземный ход, готовя побег на свободу. Если кто здесь и тормозил, то уж точно не он.

Сим ждал обещанной встречи в шкафу, который был выделен ему в качестве кабинета и лаборатории. Дверь приоткрылась, и показалась голова Минуеки:

— Он здесь.

Сим вышел. От волнения ноги у него подгибались.

На свету он зажмурился. В воздухе летали опилки. Его товарищи с самой зари трудились в котловине.

Открыв глаза, Сим увидел перед собой… вовсе не смуглого малыша, а здоровенного солдата с кривой ухмылкой. Взгляд у солдата был злобным, он поигрывал гарпуном и напоминал скорпиона.

— Его зовут Шершень, — сообщила Минуека.

На шее у Шершня висел медальон со знаком Лолнессов. Он сорвал его с шеи Лунного Диска, как только пленники прибыли в котловину.

Выходит, все эти дни Сим вел переговоры с этим охранником? Сам того не зная, он снабдил его ценной информацией.

— Чего только не узнаешь с вами, профессор, — ухмыльнулся охранник.

— Неудивительно, такова моя профессия, — спокойно ответил Сим.

Шершень облизнул верхнюю губу и тронул пальцем кусочек дерева, висевший у него на шее.

— Как Облезлый мог найти эту штуку, если она принадлежала вашему сыну?

— Медальон потеряла моя жена. Она носила его с собой в котловину. Мальчик мог найти его там.

— Все уверены, что Тоби Лолнесс исчез на веки вечные.

— Да, — подтвердил Сим.

— А вот мне сдается, что это не так. Что если он бродит где-то поблизости?.. И я знаю кое-кого, кто очень обрадуется этой новости…

— Я тоже, — подтвердил Сим. — Я тоже его знаю, его зовут Сим Лолнесс, и он стал бы самым счастливым человеком на земле.

— Я-то думал о другом, — процедил охранник. — О некоем Джо Миче.

На самом деле Шершень пока не собирался ни с кем делиться своими подозрениями. Уж слишком много выгоды сулил ему успех. Если бы он поймал Тоби, врага номер один в знаменитом зеленом списке, и доказал связь семейства Лолнесс с Облезлыми, ему бы досталась двойная слава. И двойное вознаграждение!

В самом дальнем уголке корыстолюбивой души Шершня затаилась еще одна мечта: он хотел отыскать Камень Дерева.

— К сожалению, я уверен, что моего сына нет в живых, — сказал Сим. — Но поблагодарю вас от всего сердца, если вы убедите меня в обратном.

Сим повернулся и пошел к своему шкафу. Он понял, что совершил чудовищную ошибку!

— Будьте со мной осторожнее, профессор, — бросил ему вслед Шершень.

Сим Лолнесс пробормотал:

— Я вас не боюсь.

— Вы уверены? У нас с вами был общий знакомый, господин Лолнесс, и говорил он точно так же, как вы сейчас.

Сим остановился. Что имеет в виду этот человек?

— Я был охранником Нино Аламала.

Сим пристально посмотрел в глаза Шершня. И все понял…

Нино Аламала был ближайшим другом Сима. На Дереве еще жива была память об этом замечательном художнике, которого однажды обвинили в убийстве собственной жены. Роль адвоката на судебном процессе взял на себя Сим. Кончилось все ужасно. Эта история навсегда изменила жизнь Лолнессов.

Прекрасная Тесс Аламала разбилась, упав с каната. Она была канатной танцовщицей, и ее нашли на ветке с разбитой головой. Нино был безутешен. Расследование установило несчастный случай. Досужие обыватели, качая головой, повторяли, что Тесс сама виновата. Кто заставлял ее плясать на канате? Могла бы, как все нормальные люди, ходить себе спокойно по веткам.

Но очень скоро стали винить не только Тесс, но и Нино: он, мол, тоже занимался бесполезным делом, не смотрел за женой и позволял ей бегать по канатам. А у них ведь был ребенок! С их стороны подобное поведение было безответственным и даже преступным.

Обвинения звучали все громче, и в конце концов в дом Нино пришли с обыском. И что же там нашли? В углу стояла картина — портрет Тесс, шагающей по воздуху. На обратной стороне было название: «Я обрезал канат — и ты полетела».

В тот же вечер Нино Аламала был брошен в тюрьму.

Процесс начался спустя несколько месяцев. Профессор Лолнесс защищал друга. Он произнес блестящую речь. Сказал, что судят саму Поэзию, что жизнь без художников и танцовщиц потеряет смысл.

— Если я напишу своей жене, — сказал Сим, — «ты мой маленький огонек», это вовсе не означает, что я собираюсь сжечь ее в камине. Прекрасная Тесс Аламала погибла по вине трагической случайности, из любви к своему опасному искусству. Мы можем только плакать вместе с Нино.

На скамье подсудимых Нино вел себя чрезвычайно достойно, его скорбное лицо было прекрасно. Но всех насторожили руки художника, испачканные краской. Его обвинили в неуважении к суду. Нино извинился. А Сим пришел в ярость.

— Вместо того чтобы следить за руками неутомимого работника, словно за руками ребенка, которого сажают за стол, — сказал Сим, — посмотрите на его лицо, душу, картины! Они полны любви и нежности! Нино невиновен!

Сим очень любил картины Аламала. Они были небольшие по размеру и необыкновенно воздушные. В углу каждой цепочкой округлых холмов красовалась подпись, которую можно было читать и слева, и справа: Аламала.

В ночь перед оглашением приговора Нино был убит в камере. Убийство никто не расследовал под предлогом, что нет смысла разыскивать убийцу убийцы. Поговаривали, будто это один из охранников свершил справедливое возмездие.

Трагедия произошла пятнадцать лет назад, но для Сима она оставалась незаживающей раной. И внезапно Сим отчетливо осознал, что еще до появления Джо Мича, до появления Лео Блю в людях уже клокотала ненависть. Клокотала и готова была выплеснуться наружу.

Глядя вслед Шершню, Сим Лолнесс понял, что в этот день он познакомился с убийцей Нино Аламала.

А Шершень был доволен. С наступлением ночи он отправится к Облезлым. Лунному Диску перед ним не устоять. Всегда можно найти приятное развлечение, которое заставит десятилетнего мальчишку заговорить.

14 Я вернулся

Тоби и два его товарища висели над пустотой в люльке, которая крепилась к косматой бороде мха. Они дали себе передышку, задремав под журчание тающего вокруг снега.

Уже третий яркий солнечный день в этом январе! Солнечное тепло ввело в заблуждение древесных обитателей. Отовсюду слышалось жужжание насекомых и потрескивание ветвей, которое обычно раздается по весне. Тоби не спал — слушал, как Дерево пробуждается среди зимы. Он знал, что завтра белая колдунья вновь укроет ветки пуховым покрывалом и погрузит свое царство в сон.

Под звуки преждевременной капели Гоби наблюдал, как в воздухе кружатся грязные хлопья, и решил, что это от растаявшего снега. Рядом с ним мирно посапывали Шань и Торфу.

«А что если в один прекрасный день Дерево не проснется?» — вдруг подумал Гоби.

Он знал, в какой опасности находится Дерево. Лекс Ольмек рассказал ему, как мало осталось листьев на северной стороне, как гниет кора.

Все предсказания Сима Лолнесса оправдывались. Прошлой весной часть почек высохла, не раскрывшись. Обвинили в этом мох и лишайники. Но Тоби, пожив на равнине, знал, что лишайники растут даже на скалах. А значит, нельзя винить их в том, что они забирают соки и энергию Дерева. Они просто используют пространство и свет, которых прибавилось с исчезновением листьев.

Мхи и лишайники — бродяги растительного царства, раскидывающие шатры на заброшенных территориях. Разумно ли упрекать кочевников в том, что они обживают ветви, иссушенные солнцем или пожаром?

Тоби мог бы еще долго размышлять о лишайниках, если бы внезапно не осознал, что не слышит дыхания друзей. Он приподнялся и посмотрел на Шаня и Торфу.

О ужас! Головы друзей оказались словно в липких колпаках — их по шею засосали две пиявки! Они вот-вот удушат их и высосут всю кровь, оставив лишь пустую оболочку. Ошибившись календарем, весенние пиявки очнулись ото сна.

Тоби бросился с топором к Шаню. Но разве справится топор с упругой и скользкой пиявкой? Лезвие топора скользило, и Тоби боялся, что отсечет головы бедным дровосекам. Тоби издал вопль отчаяния. Вокруг него барахтались и скользили другие пиявки.

Бежать! Бегство — единственное спасение! Но разве мог Тоби бросить товарищей? Их окровавленные призраки преследовали бы его до самой смерти!

К плечу Тоби была готова присосаться толстая пиявка. Он понял, что обречен…

Помощь пришла неожиданно — скользкую тварь насквозь пронзила горящая стрела. Пиявка ослабла и упала на дно люльки.

Стрелы посыпались со всех сторон. Люльку охватил огонь. Черные твари извивались и падали. Тоби увидел, как пиявки свалились с голов Шаня и Торфу. Он издал победный клич, но их люлька на глазах превращалась в пепел. Еще секунда и… лесорубы полетели вниз. Пять сантиметров. Десять. Двадцать…

Их падение смягчило какое-то бурое месиво!

Уцепившись друг за друга, перепачканные черно-бурой гадостью, они встали на ноги. Тоби с недоумением смотрел на стекающий с его рук странный жирный соус, в котором они только что плавали. И не мог понять, что это такое.

— А ну вылезайте! — раздался грубый голос рядом.

Торфу, Шань и Тоби упали в огромный котел, поставленный на сани с перьевыми полозьями. Вокруг столпились арбалетчики и факельщики. Они смотрели на незваных гостей без малейшего сочувствия. Торфу и Шань озабоченно нахмурились.

— Господин Мич готовит кровяную колбасу, — прошептал сквозь зубы Торфу.

Тоби и так и этак вертел в голове странную фразу, пытаясь расшифровать иносказание, — Господин Мич готовит кровяную колбасу, — повторил он медленно, вникая в каждое слово.

К краю котла поднесли бесформенную гору, облаченную в тесный охотничий костюм — гора едва умещалась в легком переносном кресле.

Тоби застыл на месте.

Это был Джо Мич собственной персоной! И он был сердит.

Глядя на него, Тоби подумал, что Мич окончательно превратился в шар, а вернее, стал совсем бесформенным. Вдыхая и выдыхая, он делал «хлюп», как башмаки, шлепающие по грязи.

И это чудовище могло узнать Тоби…

— Господин Мич готовит кровяную колбасу, — раздался голос рядом с дровосеками.

«Видать, их любимая поговорка!» — подумал Тоби.

Ему и в голову не могло прийти, что Джо Мич в самом деле заготавливает на зиму кровяную колбасу.

В окружении многочисленных помощников Джо Мич охотился на пиявок. Охотники подпрыгивали на ветвях, и пиявки падали: они не выносят вибрации. Их добивали горящими стрелами. Потом пиявок выжимали и получали свернувшуюся кровь, в которую и угодил Тоби с друзьями. Из скопившегося в котле сырья вот-вот должны были наделать множество толстых, с руку дровосека, аппетитных колбас. Вымазавшись в крови пиявок, Тоби, Шань и Торфу стали невероятно чумазыми.

Впрочем, Джо Мич не узнал бы и умытого Тоби: Тоби очень изменился. Между тем существо, сидевшее на подножке кресла, узнало его сразу.

На шее у существа был ошейник, поводок был в руках Джо Мича. Мич считал это существо чем-то вроде собачонки и таскал с собой, как таскают брелок. При виде Тоби Лолнесса затравленный взгляд жалкого существа озарился счастьем.

Тоби тоже узнал его сразу — это был Плюм Торнетт, немой племянник Виго Торнетта, который разводил у себя на ферме личинок.

— Мы лесорубы, — сообщил Торфу Джо Мичу.

Похоже, сообщение толстяка озадачило: он собирался и эту добычу сделать вкусной колбаской. Ворча себе под нос, Мич почесал за ухом, потом поманил одного из своих людей. Тот наклонился, стараясь уловить в бульканье слюны какой-то смысл. Потом выпрямился, побледнев, испугавшись, что мог разгневать хозяина.

— Большой Сосед, я… все мы помним, что дровосеков мы не трогаем…

Джо Мич снова что-то проворчал.

— Произошел несчастный случай, — подхватил Шань. — На нас напали, но больше такого не повторится.

Мич потянул поводок и взъерошил волосы Плюма. Пока сообщество дровосеков было вне его досягаемости, но Джо Мич мечтал, как в один прекрасный день нанижет горстку гордецов на огромный вертел. Мысль о шашлыке его забавляла. И ему очень нравилось чувствовать, как под его рукой дрожит от страха бедняга Плюм.

После недолгих переговоров высотников извлекли из котла, и кортеж Джо Мича двинулся дальше, оставив их посреди дороги.

Прежде чем тоже тронуться в путь, дровосеки отыскали лужу и смыли с себя кровь, чтобы не стать приманкой для всех хищников Дерева.

Выжимая одежду, Тоби смотрел вслед удаляющемуся кортежу, но видел перед собой лишь несчастного Плюма. У него в груди клокотал гнев. Когда же придет день мести?

А еще он думал об Элизе.

Помнит ли она о нем? Она так своенравна! Всегда оказывалась не там, где он ожидал. И так независима. Никогда не хотела никому принадлежать. Тоби горько вздохнул. Надеяться на память Элизы все равно что думать, будто бабочка, которую он посадил на цветок много лет назад, до сих пор ждет его на том же месте. Разве такое возможно?..

Нильс снова уехал к Лео Блю на Вершину. Может, именно в эту минуту он говорит с Элизой. Тоби вдруг стало страшно. Что если он больше для нее не существует?

В этот момент Нильс и правда говорил с Элизой.

Но она его не слушала. Она над ним смеялась, предпочитая оставаться в одиночестве и наблюдать за Тенью, которая снова заняла наблюдательный пост на вершине Яйца. Тень — компаньон поинтереснее, чем незваный гость. Ее появление всегда будоражит воображение. А в словах Нильса одни банальности.

Элиза сидела, поглаживая свои ступни. Она давно научилась прятать светящиеся линии, нарисованные на них гусеничными чернилами.

Незадолго до того как расправились с их кошенилями, мама сказала:

— Не думала, что такое может случиться, но…

Прекрасная Иза обняла дочку и посмотрела ей в глаза, они сидели после ужина среди разноцветных ширм на красном матрасе.

— Я никогда не скрывала от тебя, откуда мы пришли и кто мы такие.

Элиза кивнула. Она знала, что они родом с равнины, что мама выросла среди Облезлых. Но это всё. Она понятия не имела, почему они оказались на Дереве…

Элиза наклонила голову. Она никогда ничего не спрашивала у матери и в этот вечер тоже не решалась пуститься в расспросы.

— Понимаешь, Элиза, мир стал для нас опасен.

Иза взяла в руки чашку с коричневым порошком.

— Пыльца сатурнии, ночной бабочки, — пояснила она.

Иза взяла дочь за щиколотку и намазала маленькую ступню содержимым чашки.

Светящаяся чернильная полоска погасла, потом исчезла.

Элиза вздрогнула. Она вдруг почувствовала себя совсем беззащитной.

Иза протянула ей чашку с пыльцой. Девочка взяла ее и стерла светящиеся полоски со ступней матери.

Они обе чувствовали, что совершили очень важный и печальный обряд.

Ступни — священная часть тела у Травяного Племени. Благодаря им люди равнины постоянно ощущают свою связь с землей и называют ноги «стеблем тела», потому что ступни постоянно касаются земли.

Светящиеся полоски стираются в редчайших случаях, в самые страшные и трагические времена.

В ту ночь в своем разноцветном доме Элиза с Изой спали, крепко прижавшись друг к другу. Им казалось, что они слышат вокруг шорох крыльев сатурний, мрачных ночных бабочек. Какие связи оборвали они, если вдруг почувствовали себя такими одинокими?

Пленница Вершины Дерева, Элиза взглянула на свои, теперь самые обыкновенные ступни. Она знала, что, стерев светящиеся полоски, мама спасла ей жизнь.

— Вы слушаете меня?

— Нет, — ответила Элиза.

Нильс Амен стоял перед ней и тяжеловесно описывал достоинства Лео Блю.

— Вы неверно о нем судите, — продолжил он свою речь. — Наше представление о человеке может измениться. Я хорошо знаю Лео…

«Опять все сначала…» — подумала Элиза.

Она давно поняла, зачем пришел Нильс. И решила, что он полный идиот. Она подняла умоляющий взгляд к вершине Яйца, прося Тень избавить ее от невыносимого зануды. Но Тень, по своему обыкновению, оставалась неподвижной.

— Лео Блю совсем не такой, как вы думаете. Лео Блю…

— Я все поняла! Поняла! Поняла! — заорала в ярости Элиза.

Нильс замолк. Он понял, что долгожданный миг настал…

Элиза перевела дыхание. Как Тоби мог дружить с этим тупицей?! Лео Блю, Нильс Амен… Элиза постаралась утешить себя мыслью, что, может, и хорошо, что Тоби далеко и не видит, что сталось с его друзьями.

Это потому, что она подумала о Тоби?.. Какое странное ощущение! Элиза закрыла глаза и поняла, что слушает Нильса Амена, который заговорил вновь.

— Жизнь, Элиза, похожа на заброшенный пчелиный улей. Ты идешь по нему. Ты в нем заблудилась. Золотистый свет похож на мед. Ты вдыхаешь запах воска. Зовешь. На твой голос откликается эхо. Ты ищешь того, кого потеряла. Это и есть жизнь.

Нильс набрал полную грудь воздуха и продолжил:

— И вдруг на тебя, жужжа, летит пчела. Ты падаешь на землю, закрываешь голову руками. Пчела пролетает над тобой. Ты поднимаешься, твое платье испачкано медом. Тебе страшно. Но ты слышишь голос. Это тот, кого ты искала. Он здесь. Ты бежишь по коридорам улья. Находишь его. И не признаешься, что боялась. Это и есть жизнь, Элиза.

Элиза отвернулась, чтобы Нильс не увидел ее залитого слезами лица. Что это? Что происходит?

Лео Блю, продолжавший нависать темной тенью над Нильсом и Элизой, недовольно нахмурился. Что это он там несет? Странное, непонятное. И в то же время необычайно волнующее…

Нильс не понимал, доходят ли его слова до прекрасной Элизы, но продолжал говорить так, как просил Тоби.

— Жизнь — ливень, обрушившийся на Моховой Лес. Тебе кажется, что ты его переждешь, уцепившись за самую высокую ветку, и останешься на ней до конца, до самой последней капли. А внизу тебя упрашивают спуститься. Ты уже дрожишь. Ты можешь заболеть. Перестань упрямиться, Элиза. Тебя ждут дома. Но ты упорствуешь, хотя уже промокла насквозь. Не упрямься, Элиза.

Сидевшему наверху Лео Блю припомнились подозрения Арбайенна. Кто такой на самом деле этот Нильс Амен?

Элиза больше не понимала, где она. Голос заполнил все пространство. Но это был не голос Нильса Амена. Это был голос, прорвавшийся сквозь толщу печальных лет, забытый и воскресший, — голос Тоби Лолнесса!

У воспоминаний свой тайный язык, их нужно только оживить.

Заброшенный пчелиный улей. Ливень в Моховом Лесу. Только она и Тоби могли помнить об этом. Это были их воспоминания. Только их двоих.

Элиза больше не сомневалась: Нильс говорит от имени Тоби.

Слушая Нильса Амена в скудной пустоте Яйца, Элиза внимала посланию Тоби, отправленному ей между строк.

Оно наполняло ее силами, возносило над землей, делало все возможным.

Послание Тоби говорило: «Я вернулся!»