Глава 6. На ногах

Как я уже говорил раньше, Арчер понемногу учил меня работать с тростью. Занятия были довольно утомительными, но однажды наступил день, когда Арчер сказал мне:

— Обучение закончено. Теперь небольшой подарок.

Он взял мою трость и повернул рукоятку. Из ручки выскочил стальной клинок. Десять дюймов стали тускло сверкнули передо мной.

— Это — на крайний случай. Если их будет больше двух, если увидишь оружие, если должен действовать наверняка. Понял?

Я кивнул головой.

— Скажи словами, — сказал Арчер.

— Я понял, Арчер.

Он повернул рукоять трости и лезвие исчезло. Арчер вернул мне трость и мы поднялись наверх. За столом сидели Артур и Чарли. Артур курил, Чарли перелистывал свою черную записную книжку. Артур посмотрел на меня, но спросил почему-то у Арчера:

— Все?

Арчер кивнул.

Чарли закрыл книжку и спрятал ее во внутренний карман пиджака.

— Слушай внимательно, малыш, — Артур пристально смотрел мне в глаза, — слушай и запоминай. Ты — тень Чарли, ты молчишь, слушаешь и следишь за всем, что происходит. Когда вы одни — мне все равно, о чем вы будете болтать, но когда есть кто-то посторонний — ты молчишь, говорит только Чарли. Ты говоришь только когда к тебе обращаются и отвечаешь кратко. Если что-то идет не так — ты уводишь Чарли. Если надо — бегите, если надо — сделайте все, чтобы остаться в живых. Все, что тебе нужно будет делать, скажет Чарли. Вот твое удостоверение инвалида.

Артур выкладывает передо мной на столе лист бумаги с печатями и водяными знаками. Я складываю его и прячу во внутренний карман куртки.

— Что ты думаешь обо всем этом, малыш? — спрашивает меня Артур,

— Что я об этом думаю, Артур — начинаю я, — ты хочешь знать, что я обо всем этом думаю? Пожалуйста. Молчать — это хорошо. Молчать — это не выть «Христа ради» перед церковью. Ходить медленно, пусть с палкой — лучше не бывает! С тех пор, когда я бегал по улицам с утра до вечера, я просто мечтал об этом. Всю зиму, лежа в постели, я мечтал об этом. Я мечтал ходить медленно, Артур.

Я стою перед Артуром, опершись обеими руками о стол и смотрю ему прямо в глаза. Они кажутся хмурыми и недовольными, но я замечаю прыгающие в них золотые искорки.

— Мечты сбываются, да, малыш? — говорит Артур.

— Всегда появляются новые, Артур.

Он смеется глядя на меня, но это не обидный смех. Он доволен мной.

— Пойдем, Аль, — говорит Чарли.

Мы идем и около входа я оборачиваюсь. Артур и Арчер стоят у стола и смотрят нам вслед. Артур поднимает руку.

Я поднимаю руку в ответ и выхожу из зала. Мы выходим из дома и двери со стуком закрываются за моей спиной...

Мы — в центре Фритауна. Позади нас высится башня Судьбы. Сегодня мне кажется, что она вот-вот упадет. Вокруг нас — дома старой постройки, дома не для бедных. Чарли все время пытается идти медленно, в ногу со мной. Я пытаюсь идти быстро, но нога плохо слушается меня.

— Как ты, Аль? — спрашивает Чарли

Он всегда заботился о младших.

— Я думаю, нормально.

Он ободряюще хлопает меня по плечу.

— Со временем привыкнешь.

Мы проходим квартал на улице Александор и Чарли останавливается перед домом номер 44.

— Я должен познакомить тебя кое с кем, — говорит Чарли.

— С доном Торио? — спрашиваю я, как всегда, быстро.

— Нет. Дон Торио общается только с Артуром и Арчером. Его никто не знает в лицо, никто не знает, где он живет. Всеми делами дона Торио занимается одна женщина. Она живет в этом доме, больше похожем на крепость, окруженная слугами. Ее зовут Мамочка.

Я улыбаюсь. Чарли, заметив это, продолжает с заметной иронией:

— У нее, конечно, есть свое имя, но она предпочитает, чтобы ее называли так. Будь осторожен в словах, она вспыльчива, как сухой порох. Да, и еще кое-что. Она женщина довольно полная, так что веди себя спокойно, следи за собой и все будет нормально.

— Хорошо, Чарли, — отвечаю я ему.

С некоторых пор я готов завязывать Чарли шнурки на ботинках, так что я уж постараюсь не ударить лицом если не в грязь, так в столб, как говорил когда-то покойный Любо. Эх, Любо, Любо...

Вслед за Чарли я поднимаюсь по лестнице. Он нажимает кнопку звонка и дверь распахивается, как по волшебству. В дверном проеме показывается человек в темном костюме. Свет из дома бьет ему в спину и я не вижу его лица. Видимо, он узнает Чарли и отступает в сторону, делая рукой приглашающий жест. Чарли входит в дом и я следую за ним, как и положено образцовой тени. Дверь закрывается за мной и я слышу щелчок замка.

Чарли поднимается вверх по широкой лестнице с темными полированными перилами. Что же ждет меня там, наверху? Чтобы узнать это, я делаю первый шаг по лестнице, Потом делаю еще шаг и еще, помогая себе тростью.

В конце концов, важно сделать лишь первый шаг...

Поднявшись по лестнице, я увидел открытую дверь. В комнате горел свет. Я вошел вслед за Чарли и, как положено, остановился чуть позади него. Шторы на окнах были опущены. Два больших светильника на высоких крученых лапах, отдаленно напоминавших птичьи, освещали комнату. Комната была разделена надвое вишневого цвета бархатной занавесью. Перед нами стояло огромное мягкое кресло, накрытое красное плюшевой накидкой, на кресле грудой были навалены подушки, сшитые из разноцветных лоскутков. Спинка кресла была приподнята, в кресле лежала женщина, укрытая серым шерстяным покрывалом до самого подбородка. Голова ее была повязана белым пуховым платком. На ее лице, если отбросить три подбородка, щеки, заплывшие жиром, и толстые губы, похожие на куски сырого мяса, больше всего поражали глаза, казавшиеся черными из-за бокового освещения и контраста между ними и белым платком на голове. Их взгляд протыкал вошедшего черным копьем и сразу становилось не по себе.

Чарли молча поклонился ей.

— Всегда рада видеть тебя, Чарли, — ее голос оказался на удивление мягким и мелодичным.

— Давненько ты не навещал Мамочку.

— Дела, — коротко ответил Чарли.

— Все дела, дела, — проворчала она.

— Кто это с тобой?

Чарли обернулся и я вышел вперед.

— Это Алекс, мой помощник, Мамочка, — сказал Чарли.

— А, это тот мальчик, которому сломали ногу? — с неподдельным состраданием спросила она. — Как ты себя чувствуешь, малыш?

— Хорошо, мэм, — ответил я.

— Чарли, не загружай его работой, мальчик кажется мне чересчур бледным.

— Хорошо, Мамочка. Я привел показать тебе Алекса, он теперь один из нас.

— Хорошо, хорошо, Чарли, — сонно протянула она, — что-то я устала сегодня.

— Я не хотел утомлять тебя. Так что мы пойдем, у нас куча дел.

— С богом, — сказала Мамочка и закрыла глаза.

Мы вышли на улицу. Чарли, заметив мой растерянный вид, спросил, улыбаясь:

— Что, не то, что ты ожидал увидеть?

— Ну, скажем, я вообще не знал, что увижу, — ответил я, рассеянно почесывая в затылке.

— Она, что, серьезно больна?

Чарли пожал плечами.

— Скорее всего, она просто стара.

— А что, она... — запнулся я, не зная, как сказать.

— Ты хочешь, знать, какую роль она играет в нашей жизни? — спросил Чарли.

Я кивнул.

— Она — официальное лицо. Хозяин сам напрямую не владеет ничем. Мы получаем деньги на ее имя, на ее имя записана кое какая недвижимость. А еще в новой адвокатской конторе Гринберга лежит подписанная ей доверенность на мое имя. Я разбираюсь с делами от ее имени. Вот и все.

Весна медленно перешла в лето. Свежая сочная зелень уступила место пыльной городской траве. Ночи стали такими короткими, что их хватает только на один сон. Жизнь кипит. Все также носятся по улицам гонцы с белыми повязками на голове и руках. На одном из них болтается цепь с моим номером, так и не дождавшаяся меня. Все также почерневшие от солнца грузчики тащат на своих железных спинах тяжелые мешки и ящики. Снова тянутся по улицам вереницы телег. Снова корабли, вскинув белые крылья парусов, уходят в океан.

Я снова при деле. Правда, назвать то, что я делаю, работой не поворачивается язык. Я что-то вроде приложения к Чарли. Четыре раза в неделю он выходит в город, заходит в разные конторы, отсылает какие-то письма, получает какие-то белые конверты. Пьет кофе с торговцами за столиками уличных кафе. Разговаривает с чиновниками в башне Судьбы. Наверное, дает Закону на лапу. Для него открываются все двери и на лицах людей, встречающих его, застывает любезность с примесью какого-то непонятного страха. Он пишет цифры в своей черной записной книжке сидя за столиком в кафе. К нему подсаживаются капитаны кораблей и владельцы магазинов, бухгалтеры в ослепительно белых рубашках и докеры из порта в выцветших штанах, пузырящихся на коленях.

Чарли ведет дела.

Я сижу или стою рядом. Я молчу. Я сверлю взглядом каждого, кто подходит к нему. Я не выпускаю трость из рук. Я — тень Чарли.

Вне дома мы практически обходимся без слов. Мне достаточно его взгляда и почти незаметного жеста, чтобы понять, что ему нужно. Вне дома Чарли строг и суров, его лицо становится жестким. Когда он говорит с людьми, он может улыбаться шуткам собеседников, но в его глазах я не вижу веселья. Дома он совсем другой. Дома его отпускает. Дома ему не нужно все время следить за собой, следить за выражением лица, тщательно взвешивать каждое слово.

Вне дома я слежу за всеми, кто приближается к Чарли. Я стал недоверчив. Я стал опасаться темных переулков и скоплений людей. Я перестал доверять рукам в карманах, резким движениям, громким звукам. Уроки Арчера не прошли для меня даром. Арчер натаскал меня, а наставления Артура заставили меня относиться с подозрением ко всему.

После полудня мы возвращаемся домой. Как-то я спросил у Чарли, почему раньше он, Артур, Арчер и все остальные ходили в город преимущественно по вечерам, и он ответил мне:

— Прошли те времена, когда мы вели дела ночью, Алекс. Все серьезные люди теперь ведут дела днем.

Он улыбается, но я снова вижу какую-то непонятную горечь в его глазах. Он мрачно смотрит на меня и продолжает:

— После той войны мы неплохо поднялись, малыш. Теперь мы способны нанять людей для работы на нас. Мы отходим от обычных грабежей, хипежа и поджогов. Мы уходим от выбивания из людей денег с помощью кулаков. Теперь проще вложить деньги, чтобы получить деньги. Важно не грабить, а дать работу. Выгодно договариваться, а не бить в морду. Можно не прятаться в тень, а ходить прямо при свете. Им, — он показывает рукой в сторону Верхнего Города, — там наплевать на всё и всех. Они подсчитали всё на свете. Они понимают, что живут на острове. Все эти разрушения, стерилизация девочек, облавы, отстрелы, вся эта мясорубка, все их чистки направлены только на одно — на сохранение определенного количества населения, способного работать на них. Они никогда не закручивают гайки до конца, они прекрасно понимают, что живут на острове. Они понимают, что в случае всеобщего бунта им несдобровать. Они прекрасно знают границу терпения. Они знают, до какой степени можно давить на человека, а когда надо стравить пар.

— Кто «они»? — спросил я.

Чарли никогда не говорил так со мной. Я плохо понимал, о чем он говорит. Я растерялся.

— Те, кто управляют нами.

— Короли?

Чарли досадно поморщился.

— Королей в том смысле, как ты думаешь о них, больше нет. Они отгородились от нас стеной и смотрят на нас сверху. Мы даем им все, а они способны сделать с нами все. Они могут отнять нашу жизнь, а могут оставить. Они играют нами, как куклами. Раз — и сожгли целый район, — Чарли сделал сметающее движение рукой, — два — и их солдаты сжигают людей. Раз — и наших домов больше нет. Раз — и пепел вместо земли. Раз — и ты мертв. А знаешь, почему? — он с какой-то непонятной яростью посмотрел на меня.

— Нет, — растерянно ответил я.

— Потому, что таких, как ты и я, стало слишком много. Потому, что такие, как ты и я, хотят есть, а работы на всех не хватает. Потому что мы живем на острове, малыш. Не понимаешь? — он с печальным сожалением посмотрел на меня.

Наверное, на моем лице отразилось все то напряжение, с каким мой недоразвитый мозг пытался разобраться со всем происходящим. Чарли улыбнулся впервые за несколько недель, улыбнулся по-настоящему.

— Извини, Алекс. Просто меня занесло. Так бывает, когда думаешь об одном и том же долго, слишком долго. И думаешь о не очень приятных вещах. Вернее, о совсем неприятных. Вернее, об отвратительных, мерзких вещах.

— Да, ничего, — махнул я рукой.

Любопытство пересилило во мне растерянность и я спросил у Чарли:

— Объясни насчет того, что мы все живем на острове. Слова вроде все понятные, но что ты, — я сделал ударение, — хотел этим сказать?

— Хорошо, — мягко сказал Чарли, — хорошо. Я не буду забивать тебе голову словами типа «замкнутая иерархичная система с жестким повторяющимся циклом регенерации», скажу проще. Представь себе большой аквариум.

Я представил.

— Внутри — много рыб. Одни большие, их немного, и много маленьких. Маленькие плодятся, плодятся, их становится все больше и больше. Большие рыбы замечают, что еды на всех не хватает, и свободного места тоже не хватает, и воздуха не хватает. И вот большие рыбы начинают убивать маленьких, но не для еды, а для того, чтобы им, большим, и еды, и воздуха, и места хватило. Понял?

Я молча кивнул.

— Не очень-то это все весело, — заметил я тогда.

— Жизнь — вообще не очень веселая штука. Хотя в ней тоже есть немало хорошего. Не грусти, — он хлопнул меня по плечу, — и поменьше думай о плохом. Иногда я думаю, какая же это ошибка — думать, — засмеялся Чарли.

Мы шли домой и мне казалось, что я — маленькая рыба в большом аквариуме. Аквариум большой, но я знаю его границы. Я бьюсь о стекло. Я не вижу стекла, но боль ясно говорит о том, что невидимая граница моего реального мира существует. Мой мир, каким бы он не казался огромным, все-таки имеет свои границы. Как никогда более ясно, я чувствую себя песчинкой, ничтожной частью огромного механизма, называемого жизнью. Я песчинка, а песчинкам несть числа...

Помимо того, что я сопровождал Чарли, я выходил в город вместе с Арчером, Артуром и Лисом для сбора денег. Во время этих прогулок я служил походной кассой и карманы моей куртки медленно вспухали от купюр разного достоинства. Как правило, мы обедали в небольшом ресторане «У камина». Надо ли говорить, что ели и пили мы бесплатно? Для улиц Фритауна, на которых мы раньше были бесплатным приложением, мы стали черными тенями. Война прошла, авторитет хозяина стал недосягаемо высок. Это было видно по быстрым взглядам наших «клиентов», по шелестящему шепоту за спиной: «это Артур», по взглядам законников, получавших от хозяина столько же, сколько платил им Город. Из грязных оборванцев мы стали другими, на нас была неплохая одежда и обувь, в карманах всегда водились деньги. Нам не надо было воровать или просить милостыню.

Не знаю, как это нравилось Артуру и Арчеру. Они выглядели, как обычно, говорили, как обычно, вели себя так же, как и всегда, только иногда в их глазах проскакивало непонятное чувство, нехорошо похожее на страх.

По правде сказать, я не знал, чего они боялись. Просто они выглядели уставшими и постоянно напряженными, как атланты, поддерживающие балконы в дорогих особняках Фритауна. Груз давит на них и они не собираются падать, но ощущение страшной тяжести никогда не покинет их хмурые лица и мускулистые торсы, на которых проступает каждая мышца.

Лис казался рыбой в воде. Играл в карты, пил, ходил в лучшие бордели Фритауна, был завсегдатаем двух игорных заведений Среднего Города, никогда, впрочем, не проигрывая по крупному. Но пышущий искрами смеха огонь его рыжей головы как-то поблек.

Мы подолгу сидели молча за столом, как люди, скованные намертво звеньями одной цепи. Цепи, выкованной из общей памяти, мыслей и поступков. Цепи, которой крепче в мире нет. Только выпив по второй, нас отпускало, только выпив, мы могли, как раньше, беззаботно смеяться и петь. Мы стали помногу пить и мало пьянеть.

Я не был уверен насчет себя. Раньше я был просто счастлив, что снова могу ходить. Теперь я повис в странном состоянии нереальности происходящего. Иногда мне казалось, что дома, улица, мостовая, выложенная булыжником, стена с потрескавшейся штукатуркой, даже яркое солнце, бьющее прямо в глаза — это просто куски какого-то странного сна. Может быть, даже чужого. Одно движение — и весь мир рухнет, рассыплется на куски с тихим, сводящим с ума, многоголосым шорохом высыпающегося зерна, шорохом песка вечности. Как будто внутри меня — песочные часы и песок уже почти весь просыпался, падают последние песчинки, вот уже почти всё... И вот чья-то невидимая холодная рука переворачивает часы.

Или как будто я нахожусь в центре прозрачной паутины. Нити тянутся отовсюду — из ярких солнечных лучей, из прозрачно-голубого неба с клубящимися белыми облаками, из воды, бьющейся в фонтане, из прохладных теней, из воздуха, огня и земли — и собираются внутри меня. Я — часть всего и всё — часть меня. Мое дыхание висит на невесомой, невидимой, звонкой паутинке, уходящей вверх, в небо, вверх, к солнцу. Я делаю неосторожное движение — и паутинка рвется с почти неслышным звоном оборвавшейся скрипичной струны.

Рука тянется к стакану на столе. В стакане — виноградная водка, стакан ослепительно сияет в ярком луче, прорвавшемся сквозь приоткрытые окна. Рывок — и тепло согревает внутри. Темнота, нависшая надо мной, тихо уползает в тень. Всё становится до странного четким — лица друзей, звуки на улице, голоса, шаги, запахи пыли и свежевымытого пола. Всё снова становится реальным. Золотистые искры медленно плывут в солнечном луче, медленно и плавно...

Дождь в этот день начался за полчаса до заката. Мы поужинали — Чарли с Розой и Артур с Мартой поднялись наверх, Арчер с утра пропадал где-то в городе. Я сидел на кухне, допивая чай, когда вошел Лис. Он долго копался в деревянном ящике у стены, выудил желтое яблоко и уселся напротив меня.

— Черт бы подрал этот дождь! — хрустнул он яблоком.

— А ты, что, собрался в город?

— Ага. У доньи Алонсо новые девочки, три дня, как из деревни. Потом покер по маленькой до трех ночи. Эх, — шумно выдохнул Лис, — пропал день.

— У меня наверху есть бутылка, — нарочито небрежно бросил я.

Лис с интересом взглянул на меня, оторвавшись от яблока.

— Может, день еще не такой пропащий, — сказал он, выбрасывая огрызок в ведро с мусором.

Я прихватил немного закуски и мы отправились наверх. Заняв два удобных кресла, мы принялись пить. Мы пили, болтали о том, о сем, курили, в общем, проводили время. Когда я в очередной раз наливал Лису, то как бы невзначай спросил его:

— Лис, а ты когда встретил Артура в первый раз?

— Перед пожарами, — ответил он, медленно выцеживая стопку и ища глазами, чем бы закусить.

— Расскажи.

— А-а, — помотал он головой, — тут надо много выпить, малыш. Очень, очень, — он водил пальцем перед лицом, — очень много.

— Тогда давай пить.

— Давай, — он согласно взмахнул рыжей гривой.

Мы продолжили пить и Лис постепенно дошел до той степени, что потребность поговорить становится жизненной необходимостью.

— Ты хотел о чем-то поговорить? — спросил Лис.

Глаза у него были слегка посоловевшими, но язык не заплетался и держался он прямо, только голова немного закидывалась назад. Я, правда, был не лучше. Он поудобнее устроился в кресле. Я закурил, тщательнее, чем обычно, погасив спичку, и тихо спросил:

— Кто такой Арчер?

Он ехидно ухмыльнулся.

— Сам не догадался? Он по большей части молчит, говорит мало и все по делу, почти никогда не смеется, ходит со стволом и ножом, сильный, как бес, черный, как ночь. Кто он?

— Убийца, — тихо выдохнул я.

Лис энергично кивнул — блеснуло рыжее пламя.

— Лучший в городе, не знающий поражений и неудач. Стопроцентная гарантия выполнения контракта.

Лис щелкнул языком, подцепил соленый огурчик и довольно захрустел.

— А что насчет Торио?

— Давай, — он поднял стакан.

Взмах, выдох, вдох, кусочек квашеного помидора. Тепло.

— Темная история, — он снова взмахнул головой и коротко хохотнул, — никто толком ничего не знает. Его никто никогда в глаза не видел. Мамочка — официальное лицо с подписью и печатью, Чарли — ее управляющий. Артур, Чарли, Блэк, я, Любо и братья Паговары, упокой Господи их души, не проходят ни по одному документу. Его имени начали бояться. Ты провалялся все это время в постели и просто можешь не знать.

Он низко наклоняется ко мне и приглушенным голосом продолжает:

— Артур сказал, чтобы никто не болтал. Ты знал Росса, хозяина Рыбного рынка?

Я молча кивнул. В свое время я отнес ему не один десяток писем.

— Арчер застрелил его. Лично. Мы перебили его ребят. После этого Блэк уехал из города. Сказал, что с него хватит.

Его голос перешел в шепот.

— Артур убьет меня, если я проболтаюсь. Ну, да ладно, ты не выдашь. Мы сделали весь Фритаун, малыш. Треви испугался того, что случилось с Россом и убрался в деревню. Так торопился, что бросил все — порт, людей, контору, документы — всё. Было три хозяина, остался один. Наш.

— Торио, — прошептал я.

Лис молча кивнул.

— Теперь ты понимаешь, почему все такие нервные, как с похмелья. Мы на самом верху, а оттуда очень больно падать. Конечно, теперь все торгаши платят нам долю, Чарли нанял кучу людей и теперь просто дергает за нитки наших кукол. Конечно, теперь все хорошо. Мы — победители и теперь просто боимся стать побежденными.

— А как насчет памяти? — хрипло сказал я.

Лис слегка расплывчато посмотрел на меня.

— Самое начало, — подсказал я, наливая ему и себе, — контора «Гринберг и Грайер».

Некоторое время он молчит.

— «Гринберг и Грайер», — медленно повторяет Лис.

— Ты — дьявол, малыш. Зачем тебе ковырять самое страшное наше дерьмо?

Я не знал, что ответить ему. Я просто должен был знать.

Мы выпили и Лис, не закусывая, закурил. Помолчал немного, глубоко затягиваясь.

— Да ладно, какого черта, — вяло проговорил он, глядя в темное окно, за которым шел дождь.

— Иногда так и тянет рассказать об этом, хотя ничего хорошего в этом нет, — он тяжело посмотрел на меня.

— Артур как-то крепко выпил и рассказал о том вечере, рассказал мне и Любо. Блэк и братья никогда не были особенно в курсе наших старых дел, да никогда особенно не интересовались.

Как ты помнишь, хозяин нанял Артура и Арчера. Они вернулись в контору. Не знаю, как Торио убедил швейцара открыть ему дверь, но швейцар сделал это. В дом ворвался Арчер с ножом. Швейцар был здоровенный бык, сытый, откормленный, а Арчер был просто злобным скелетом с ядом вместо крови в жилах. Швейцар был вдвое больше его, но Арчер зарезал его, как свинью, столько злобы и ненависти кипело в нем тогда. Тогда Арчер ненавидел всех, а сейчас ему просто наплевать на всех, кроме нескольких человек. Благодари бога, малыш, что Арчер на твоей стороне, — Лис мрачно посмотрел на меня, — я никому не пожелал бы стать его врагом.

— У швейцара была дубинка, которой он так и не успел воспользоваться. Артур взял ее и они поднялись наверх. В конторе все еще горел свет, Грайер засиделся допоздна — старики мало спят. Он перебирал документы в своем секретере, в одном из замков висела связка ключей от всех замков конторы. В открытом сейфе лежали мешочки с деньгами, по сто золотых в каждом — старик не любил бумажных денег, он был богат и жаден, как ворона. Дьявол был на стороне наших друзей в ту ночь, малыш, — Лис знаком указал мне на бутылку.

Я налил ему, он одним глотком осушил стакан и жадно сделал несколько глотков из кувшина с водой.

— Артур свалил старика ударом по голове. Артур сам признался мне, что был напуган до смерти. Он был просто в ужасе, когда увидел, как Арчер пустил в ход нож. Артур был не в себе от вида крови. Он повторял про себя: «Кровь, кровь, сколько крови!»

Итак, старик на полу, никто не знает, жив он или мертв. Шкафы открыты, деньги — вот они, бери всё, ворох документов, расписок, векселей, реестров. Тут дело было за Торио. Четыре часа он рылся в этом бумажном море, пока не выбрал всё, что ему было надо. Он нашел завещание, по которому все состояние Грайера переходило его матери. Торио забрал все векселя, записанные на старика, и все его должники стали должниками Торио. Ценные бумаги он сложил в кожаную сумку, стоявшую в углу, побросал туда же все деньги. Артуру и Арчеру он дал по двести — огромные деньги для таких оборванцев, какими мы были тогда. Потом Торио сказал Артуру и Арчеру: «Теперь мы повязаны одной кровью. Теперь мы вместе до самого конца. Вместе мы либо взлетим, либо уляжемся на костер. Третьего не дано. Согласны ли вы со мной?» Артур и Арчер ответили: «Да». Пакт с дьяволом был подписан по всем правилам, — Лис усмехнулся и с этой пьяной ухмылкой стал похож и кривляющегося сатира.

Я встал, на негнущихся ногах подошел к шкафу, вытащил оттуда еще одну бутылку, откупорил, налил себе и Лису и мы выпили. Я намазал кусок хлеба маслом и принялся медленно жевать.

— А дальше? — спросил я.

Голова была тяжелой и тело налилось свинцовой тяжестью.

— Дальше, — голос Лиса донесся, как бы издалека, — дальше Торио проверил, жив старик или нет. Сказал, что старик отдал концы. В конторе горело четыре керосиновые лампы — зрение у старика было слабое. Они разлили керосин у секретера, старого и сухого, как порох, и разбили одну из ламп. Пламя рванулось вверх, бумаги начали гореть и горящие листы бумаги летали по комнате, как летучие мыши, объятые огнем. Вспыхнули шторы, огонь пополз по потолку. Дом был старый, внутри все было деревянное, только наружные стены были каменными. Все трое спустились вниз. У швейцара тоже горела лампа и стояла большая бутыль с керосином. Они опрокинули бутыль, Артур и Арчер вышли на улицу. Торио, стоявший в дверях, бросил внутрь горящую спичку. Вспышка была такой, что окна первого этажа осветились. Он зашли в переулок, откуда их не было видно с улицы, и продолжали смотреть на свой первый пожар. Пожарные приехали, когда огонь бушевал вовсю. Дом стоял хоть и на одной из главных улиц Фритауна, но был окружен крошечным сквериком и находился на отшибе от других домов. В соседних домах помещались по большей части адвокатские и торговые конторы, поэтому никакой толпы не было. Пожарные, молча наблюдавшие, как падают в ревущее пламя черные стены, были единственными законными зрителями. Люди, стоявшие в переулке напротив, были просто ночными тенями.

Я налил ему и себе и рывком выпил, но легче не стало. Я закурил. Лис устало посмотрел на меня.

— Ну, что ты скажешь по этому поводу? — сказал он, медленно вращая гибкими пальцами стоявший на столе полный стакан.

Я не ответил и Лис продолжал, как бы нехотя выговаривая слова:

— Потом Торио исчез, стал тенью. Его именем мы стали делать свои дела. Когда я познакомился с Артуром, с ними уже был Чарли. Я привел с собой Любо. Позже к нам пристали Блэк, Нино и Пако. Ввосьмером мы подожгли два торговых склада конкурентов. Их товар вылетел в небо, Мамочка выбросила на рынок свои запасы и Торио получил неплохой навар. Дальше все пошло и покатилось: покупка двух торговых кораблей, страховка, снова поджоги. Закон обратил на нас внимание и мы стали платить Закону. Мы отвоевали для Торио часть Фритауна и тогда ему стали платить торговцы. В нерабочее время, — ухмыльнулся Лис, — мы чистили квартиры зажиточных людишек и с этого имели свой навар. Вот и все.

Я молчал. Что я чувствовал, когда узнал, что Артур и Арчер, Чарли и Лис и Любо — убийцы, воры и поджигатели? Не знаю. Я догадывался, я мог строить самые дикие предположения, но я не знал этого точно. Это незнание разъедало меня, как ржавчина железо, как кипяток кусок сахара. Теперь я знаю и что?

Лис медленно выпил водку, поставил стакан на стол и сказал:

— Знание — это иногда страшное зло, малыш. Иногда я думаю, что лучше бы я ничего не знал. Сознание того, кем мы были и кем мы стали, пожирало нас каждую ночь. Каждый разбирался с этим по-своему. У Артура есть Марта, у Чарли — Роза и работа, у меня — карты, деньги и водка, у Любо была музыка и Мона, у Блэка — его лошади, у Пако, прости его Господи, — водка и хорошая драка, у Нино — девки и море, у Арчера...

Он помолчал и внимательно посмотрел на меня.

— Насчет Арчера я не знаю. Также я не знаю насчет тебя. Просто — ты хороший, малыш, мы долго жили бок о бок и молчать обо всем этом — это все равно, что врать тебе. Теперь ты знаешь все, ты знаешь, что почем и кто мы такие. Вопрос один — что же ты будешь делать по этому поводу?

Я помолчал, размышляя. Голова была тяжелой, мысли тоже были тяжелыми, как свинцовые шары, они медленно перекатывались в моей тупой башке.

— Неужели ты будешь презирать нас, малыш? — язвительно поинтересовался Лис, покачиваясь передо мной.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет, рыжий. Теперь уже слишком поздно ненавидеть вас. Теперь уже слишком поздно.

— Почему?

— Потому, что вы все — моя семья и я вас всех люблю.

Лис молча похлопал меня по плечу и вышел. Его шаркающие шаги еще долго эхом отзывались в пустом коридоре. Дождь по-прежнему барабанил в стекло тяжелыми черными каплями, тускло отсвечивающими в неясном свете керосиновой лампы на столе. Тени прошлого висели по углам, темные и суровые.

Я допил оставшуюся в своем стакане водку, накрыл глиняные тарелки с закуской блюдцами, переложил начинающий черстветь хлеб в плетеную корзинку и накрыл стол чистым полотенцем. Я разделся, лег в постель и потушил свет. Дождь монотонно стучался в окно. Кровать медленно раскачивалась подо мной, как лодка в океане. Я смотрел в темноту, дожидаясь, когда покачивание прекратится. Перед глазами прыгали тусклые разноцветные пятна. «Хорошо все-таки, что я выпил», подумал я. «Теперь необязательно думать об этом сейчас. Теперь я могу просто заснуть». Я был тяжелым, как дом. Под не утихающий шум дождя, под не прекращающееся раскачивание я заснул, и мне снилось, что я — в океане, надо мной белым потолком натянут парус, и волны бьют в шершавый борт лодки, и я плыву...

На следующий день я не пошел в город. Я долго спал и когда проснулся, наших уже не было. Я умылся, оделся, заправил постель и спустился вниз. В кухне напился чая с блинчиками с вишневым вареньем, рассеянно поцеловал Марту в щеку и вышел пройтись. В голове все было как-то неясно и прогулка пришлась как никогда кстати. Хорошо было после завтрака пройтись по улицам, почувствовать под ногами землю, увидеть над головой небо и облака — белые башни, и птиц, и услышать, как ветер шумит в кронах деревьев.

В двух кварталах от башни Судьбы, в юго-восточном районе Фритауна, я купил с лотка, торгующего фруктами, пакет спелых яблок. Опустив пакет в карман, я зашагал по улице Флёр, ведущей в центр.

Они вышли из-за угла. Их было пятеро. Я не рассматривал их лица, мне было не до этого. Я увидел лицо идущего впереди. Это было лицо, преследующее меня во всех моих снах. Толстые губы, сросшиеся брови, длинный острый нос. Глаза по-прежнему черные и по-прежнему безумные.

Я перехватил трость поудобнее, как учил меня Арчер, и направился к ним, прихрамывая чуть больше, чем обычно. Я хотел одного — стереть это лицо из своей памяти, своего мира и своих снов. Я хотел уничтожить его, я хотел разбить его вдребезги так, чтобы брызнула кровь. Старая безумная злоба красным кровавым пожаром вспыхнула в моей голове и я снова сошел с ума. Я стал бешеным псом, истосковавшимся по крови. Идиотская безумная улыбка перекосила мое лицо, я чувствовал это своими омертвевшими мышцами и ничего не мог с этим поделать.

Мы сошлись посреди улицы. Его парни стояли за ним, скучающе рассматривая меня. Они явно не знали, кто я такой. Никиш тоже, как я, улыбался до ушей, и они, наверное, решили, что я близкий друг Никиша.

Я был больше, чем его другом, я был его смертельным врагом.

— Никиш, — безумно радостно, выдохнул я и сжал трость так, что мои пальцы побелели.

В глазах его изменилось что-то, что-то неясное промелькнуло в них, в черной безумной глубине мелькнул огонек странного, непонятного, нормального человеческого чувства. Это не был страх, Никиш всегда был сумасшедшим настолько, что никогда и ничего не боялся. Он не назвал меня идиотом и никогда больше не называл меня так.

До самой смерти.

— Здравствуй, гонец, — перекошенная ухмылка.

Ухмылка эта была настолько двусмысленной, что казалось, что Никиша раздирают два абсолютно противоположных чувства — большое веселье и огромное дикое горе. Меня эти раздумья не посещали никогда — я всегда был уверен, что Никиш смеялся, смеялся всегда.

— Моя работа? — спросил он, показывая на мою ногу.

— Ага, — улыбаясь до ушей, ответил я.

В своей голове я уже разбивал своей тростью это безумно смешное лицо.

— Неплохо сделано, — с ноткой удовлетворения отметил он.

— Потанцуем? — спросил я.

Он широко улыбнулся.

— Не сейчас. Мои этого не поймут. Нас пятеро, а ты один.

— Это ничего, — от чистого сердца возразил я.

— Теперь я не тот, и ты другой. Ты стал старше. Теперь это надо решить сам на сам. Ты же понимаешь, — голос Никиша был до удивления мягким и даже уважительным.

Психи всегда чувствуют друг друга.

— Конечно, понимаю, — сказал я, как будто обращаясь к своему самому близкому другу.

— Чтобы было тихо и никто не помешал, — продолжил я.

Мы как будто обсуждали, где бы нам получше выпить. Мы были, как друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Он согласно покивал.

— Пусть пройдет время. Ты будешь знать, что я здесь, — он, улыбаясь, смотрел на меня, как на младшего брата, — ты будешь знать, что я приду за тобой.

— Тебе снятся сны, Никиш? — впервые спросил его я.

— Тебе снятся цветные красивые сны? Ты спокойно спишь, Никиш?

Улыбка медленно сползла с его лица. Он почти испугался меня, я был уверен в этом.

— Ты же знаешь, что я никогда не вижу снов, — глухо сказал он, — ты же знаешь, что мне никогда не снятся сны. Я вижу только темноту.

— Темноту, черную, как смола, темноту, черную, как самая глухая ночь, тишину без звуков. Сыро и темно, как в могиле, как в самой глубокой яме?! — яростно и тихо я бросил ему в лицо.

Он смотрел на меня, как завороженный. Его омертвевшие толстые губы раскрылись и выронили одно-единственное слово:

— Да.

Я стоял перед ним, опустошенный и усталый. Мой кошмар состоялся наяву и я выдержал. Мой кошмар превратился в серую выцветшую картинку на дешевом истрепанном листе бумаги.

Я хотел убить человека так сильно, что сошел с ума на какое-то время. У меня не осталось никаких желаний, кроме как убить человека, которого я ненавидел больше всего. Человека, который стал для меня образом разрушения, боли, страха и сумасшествия. Я хотел убить человека, который был моим смертельным врагом, я мог убить его и не стал этого делать.

— Прощай, Никиш, — устало сказал я.

— Еще увидимся, — он улыбнулся мне вымученной улыбкой.

«Я влез в его голову, я стал таким же безумным, как он», безразлично думал я. «Я победил его, я победил его не кулаками». Так я сделал первый шаг на пути к своему поражению. Я сделал свой первый шаг на пути, который привел меня к почти полному одиночеству.

Может быть, судьба играет нами, но мы, своими ошибками, всеми своими силами помогаем ей исковеркать собственную жизнь...

Загрузка...