Горизонты техники для детей, 1974 №4

Судьба изобретателя

Председатель городского суда в Страсбурге вопросительно взглянул на трех братьев Дритцен:

— Я не могу понять в чем дело. В чем вы обвиняете Иоганна Генсфлейша, именуемого Гутенбергом из Майнца?

Старший брат склонился перед судьей так низко, как только позволял ему необъятный живот.

— Достопочтенный судья, вопрос ясен, как божий день. Наш брат был компаньоном в ремесленной мастерской, основанной Иоганном, именуемым Гутенбергом. Он внес в это предприятие большой капитал. Полгода назад он скончался, оставив нам в наследство свое имущество. Мы хотим получить и его пай в товариществе, основанном Иоганном Гутенбергом.

— Действительно, дело ясное, — произнес судья. — У вас есть в этом предприятии денежный вклад, унаследованный от брата и, если вы его не изымете, то можете стать компаньонами.

— Мы и не собираемся изымать пай, достопочтенный судья. Но они не хотят принять нас в товарищество.

— Кто они?

— Иоганн Гутенберг и его приятели Риффлс и Гальман. Их было четверо компаньонов вместе с нашим братом.

— Минуточку, минуточку, — произнес судья. — Что это за предприятие, с которым вы непременно хотите иметь дело?

— Этого мы не знаем, уважаемый судья.

— Как это так? Вы не знаете, чем занимается Гутенберг, а хотите непременно работать с ним?

Братья сидели, понурив головы.

— И ваш покойный брат ничего не рассказал вам об этом?

— Нет

— Есть ли здесь свидетели но этому странному делу? — спросил рассерженный судья.

Два молодых человека встали со скамьи.

— Мы компаньоны Гутенберга.

— Каким ремеслом вы собираетесь заниматься? Оно, вероятно, приносит немалый доход, если братья Дритцены так стремятся попасть в компаньоны.

Молодые люди молчали. Со скамьи встал могучего сложения человек с курчавой бородой. Это был Гутенберг.

— Достопочтенный судья, они ничего не скажут. Основывая наше предприятие, мы все дали клятву, что до поры до времени будем хранить в тайне наше дело и никого больше не примем в наше товарищество. В случае же смерти одного из нас остальные обязались выплатить наследникам его долю, не допуская никого до участия в предприятии. Это как раз и произошло. Могу лишь сказать, что наше ремесло — дело совершенно новое и никому ничем не угрожает.

Судью удовлетворили слова Гутенберга. Клятва — дело святое.

— Это зеркала! Они собираются делать зеркала неизвестным дотоле способом, — крикнул из глубины зала какой-то толстяк.

Братья Дритцены с неудовольствием взглянули в его сторону. — Дело здесь совсем не в зеркалах, в изготовлении зеркал нет ничего секретного.

Однако вмешательство толстяка словно подтолкнуло их говорить о том, о чем по всей вероятности до сих пор им не хотелось рассказывать.

— Это ремесло, требующее больших денежных вложений, — снова сказал старший брат, который, вероятно, выступал от имени всей семьи.

— Да, они покупали очень много свинца, — неожиданно вмешался младший брат, подросток, довольно глуповатый на вид.

— Свинца? Это зачем же? — удивленно спросил судья.

Остальные братья рассерженно взглянули на младшего, который от страха вобрал голову в плечи и замолк. Однако средний брат, высокий и худой детина с искаженным злостью лицом, не выдержал и произнес:

— После смерти брата Иоганн Гутенберг пришел к нему в дом забрал все свинцовые палочки и велел слугам расплавить их в своем присутствии. Он сказал, что эти палочки принадлежали ему.

— Какие палочки? — спросил судья.

— Такие маленькие палочки, — неохотно ответил старший брат.

— Мне принадлежит и пресс, — раздался голос Гутенберга. — Но вы не хотите отдать его мне. Вы даже спрятали его.

— Пресс? Какой пресс? — с деланным удивлением спросил старший брат.

— В доме покойного не было никакого пресса, — заверил второй. А третий лишь изобразил на своем лице удивление, словно только сию минуту узнал, что в мире существуют какие-то прессы.

Судья больше не попытался вникнуть в это таинственное дело. Собственно говоря, дальнейшее разбирательство не вносило ничего нового. Он оповестил свое решение:

— Если компаньоны не хотят принимать никого в свое товарищество — это их право. Дритцены должны взять от Гутенберга денежный вклад своего брата.

Дело было окончено. Возвращаясь домой, судья раздумывал, чем же занимается Иоганн Гутенберг.

* * *

Погани Фуст отрицательно помотал головой.

— Нет, господин Гутенберг, два года назад я дал вам взаймы 800 гульденов. Ведь это целое состояние. За эти деньги я мог бы купить сто отличных волов. А сегодня вы снова просите в долг 800 гульденов.

— Вы же самый богатый торговец во всем Майнце, — спокойно произнес Гутенберг, хотя это спокойствие стоило ему дорого: ведь он никогда и ни о чем не привык просить.

— Первые 800 гульденов вы дали мне под залог моей типографии. Так что вы ни чем не рискуете.

— Быть может, я и богат, — произнес Фуст, распираемый скрытой гордостью, — но богат именно потому, что всегда с большой осмотрительностью распоряжался своим имуществом. Что касается второй суммы, то, возможно, я и дам ее вам, однако, при условии, что вы примете меня в компаньоны.

Гутенберг уже давно понял, к чему клонит Фуст. Но у бедного изобретателя не было другого выхода.

— Вы хотите стать совладельцем моей издательской фирмы, господин Фуст? Но разве вы разбираетесь в книгопечатном искусстве?

— Насколько я знаю, оно приносит неплохой доход, — рассудительно заметил Фуст. — Разбираюсь ли я в книгопечатном искусстве? А к чему мне это? Достаточно, что вы хороший знаток. Впрочем, здесь нет никакой особой премудрости. Ведь уже давным-давно на ярмарках продают картинки, отпечатанные с гравюры на дереве, даже с коротенькой молитвой внизу. Гравер делает картину на деревянной доске, оставляя выпуклыми те части, которые на картине должны получиться темными, и вырезает все, что должно остаться незакрашенным. Так же вырезает он и слова молитвы. Потом доску покрывают черной краской, кладут на нее лист бумаги и кусок сукна, все это идет под пресс — и картина готова. Можно так печатать множество экземпляров, пока выдержит доска. Гутенберг с нескрываемой иронией взглянул на Фуста.

— Таких мастерских, где печатаются картины и даже игральные карты, — великое множество. Почему же вы хотите стать моим компаньоном?

— Потому что ваше предприятие — нечто совсем новое. Вы тоже смазываете текст краской, тоже печатаете его на бумаге под прессом, однако, вы впервые применили подвижные заменяемые буквы. После того, как текст набран и отпечатан на бумаге, вы можете разобрать шрифт и сложить из них новый текст, а кроме всего прочего вы не вырезаете шрифт из дерева, а отливаете его. Но как вы это делаете — я, право, не знаю.

— Я могу принять вас в компаньоны, однако, способ изготовления шрифта останется моим секретом, — решительно произнес Гутенберг.

* * *

Фуст стал компаньоном Гутенберга, а за 800 гульденов, полученных от него, изобретатель приобрел большое количество бумаги, пергамента, краски и свинца. Он принял также шесть учеников и научил их набирать текст и печатать его с помощью пресса. Гутенберг решил напечатать Библию.

Это было очень смелое начинание, и в случае успеха, могло принести большие барыши. До сих пор Библия переписывалась вручную на пергаменте. Переписка одного экземпляра продолжалась около полутора лет, а книга стоила — в зависимости от оформления — от 60 до 100 гульденов.

Гутенберг собирался отпечатать часть экземпляров на пергаменте, а часть на бумаге, стараясь, чтобы печатные буквы были очень похожи на написанные. Гутенберг собирался издать Библию в двух томах. Он подсчитал, что для одного экземпляра потребуется 650 страниц. Приобретение бумаги не представляло трудности. Однако для одной книги, отпечатанной на пергаменте, требовалась шкура 170 телят.

Но самым трудным делом была подготовка шрифта. Для одной страницы Библии нужно было около 2600 букв. Для каждого наборщика требовались три комплекта шрифта, поскольку, когда одна страница находилась в наборе, вторая лежала под прессом, третью, вынутую из-под пресса, надо было высушить, разобрать шрифт и разложить его по отдельным ящичкам. Для шести наборщиков, работавших в мастерской, предстояло сделать около 50 тысяч букв.

Вначале Гутенберг сам занимался литьем шрифта. Однако потом он приспособил для этого нового ученика Питера Шефера. У самого Гутенберга не было ни жены, ни детей. Мастер полюбил симпатичного, смышленого, привязавшегося к нему подростка, и оказывал ему доверие. Гутенберг привлек его к литью шрифта, предупредив, чтобы никому не разглашал секрет. Он собирался усыновить паренька и сделать его своим наследником.

— Смотри, Питер, — говорил он. — сначала надо сделать твердый стальной штамп с выпуклой буквой. Потом этим штампом отпечатать букву на свинце или меди. Это будет матрица. Теперь мы помещаем матрицу в эту небольшую машину.

Питер внимательно разглядывал прибор, изобретенный Гутенбергом, главную часть которого составляли два куска металла, изогнутые под прямым углом. Их можно было соединять с помощью винтов таким образом, что между ними образовывалось отверстие, величину которого можно было регулировать.

— Видишь, теперь мы помещаем сюда матрицу и вливаем расплавленный свинец. Когда свинец застынет, мы раскручиваем машину и вынимаем из нее высокий столбик, на торцовой стороне которого находится выпуклая буква.

— А почему некоторые столбики короче и к тому же — без букв, — заметил Питер.

Гутенберга радовала наблюдательность мальчика.

— Такие столбики нам тоже нужны, поскольку они короче, а букв на них нет, то на бумаге ничего и не отпечатается. Мы используем их для интервала между словами. Питер слушал очень внимательно объяснения Гутенберга. Мастер целиком и полностью доверял юноше и даже отправлял с разными своими поручениями.

Что же касается Фуста, то его лишь одно интересовало: сколько можно будет заработать, напечатав Библию.

— Дело здесь совсем простое, — говорил Гутенберг. — Стоимость изготовления одного экземпляра — около 20 гульденов. Если мы будем продавать наши книги по 40 гульденов, а эта цена может привлечь многих, то заработаем сто процентов. Конечно, экземпляры, отпечатанные на пергаменте, обойдутся дороже.

Был 1455 год, третий год существования товарищества, год, когда был завершен набор и печатание Библии. Неожиданно Гутенберг получил письмо, в котором Фуст требовал роспуска товарищества и возвращения своего пая вместе с процентами. Сумма была головокружительная больше 2000 гульденов.

— Проценты? Какие проценты? Ведь Фуст был компаньоном, а не кредитором, — недоумевал Гутенберг.

Фуст с достоинством объяснял суду, что деньги, которые он одолжил Гутенбергу, ему пришлось взять взаймы под проценты у других торговцев, поскольку он не располагал такой суммой. Он готов был принести присягу, что говорит правду и только правду.

Гутенберг не мог за короткий срок вернуть столь крупную сумму, а поскольку Фуст одалживал ему деньги под залог типографии, она целиком перешла в его собственность.

Однако Гутенберг не отчаивался.

— Начну все сначала, — решил он. Ведь у меня остались наборы самых красивых шрифтов. Как только Питер вернется из Страсбурга, мы сразу же возьмемся за работу и будем печатать новые книги.

Печально смотрели работники на своего мастера. Наконец, один из них, произнес с горечью:

— Питер уже давно вернулся. Именно ему Фуст предложил руководить типографией и отлипать шрифт. Питер согласился. Он даже собирается жениться на дочери Фуста.

* * *

Гутенберг скончался в 1468 году. Его похоронили в церкви, которая 200 лет спустя была снесена. На ее месте поставили другой, более великолепный храм, который через 50 лет сгорел. Сейчас нет даже могилы Гутенберга. В память о нем осталась, кроме различных мелких печатных текстов, шедевр нового искусства, созданного Гутенбергом, книгопечатного искусства — 42-страничная Библия, названная так по числу строк на каждой странице.

ГАННА КОРАБ