Городской романс

А осень рассыпает щедро дым

Из лиственной дурманящей отравы.

И шелестят о чем-то скрытно травы.

И дом, который я назвать своим

Уж не могу, теперь мне чаще снится.

В нем осень мне гадает по руке.

И хочется кому-нибудь открыться,

А на каком — неважно языке.

Вот на закланье

Ночи и осени

Брошен глухой перекресток.

Всех фонарей

Отраженья промочены

До синевы и блесток.

На повороте

От мрака и стужи

Скрежещут зубами трамваи.

Блестя чешуей,

Выползает из лужи

Улица Часовая.

Ловким капканом

Воображения

Фары блуждают по окнам

Домиков с хриплым

Особенным мнением

О каменном и высотном.

Если здесь чудом

Бывал знаменитый

Чем и когда угодно,

Он не забыт:

Даже кладка и плиты

Знают о нем подробно!

Вначале было СЛОВО. А в конце

Не стало ничего… Сгорела осень,

Разброд в умах, да листья на крыльце,

Да высохшие лица спящих сосен.

Но я еще с тобою говорю,

Как радио все тише, тише, тише,

Так истончают буднями зарю,

Но я надеюсь — ты меня услышишь.

А зиму эту мы переживем…

Откроем снова порох и бумагу…

И, встретившись однажды под дождем,

Назад уже не сделаем ни шагу.

Поздний вечер, ночь почти.

Природа внимает Вселенной.

И дерева, полные доверия и жажды любви,

Протянули ветви к небу;

И листья шаловливые, как дети,

Все не уснут: шепчут и шалят.

А в доме, чьи окна сияют

И распространяют на меня свет,

Играют Баха.

Моя душа жалобно тычется

в поисках истины.

Но как разобраться!

Тысячи правд с лицами Медузы Горгоны!

Душа скулит, но негде спрятаться.

Я выбираю жизнь.

Выпускные цветы

Сорок первого годы

Под танками, под пулями…

Мальчик, мой милый мальчик,

Оглянись!

Вот твой цветок, ты помнишь,

Как подарил его любимой,

Как робок был, несмел…

Мой милый! Как был ты удивлен,

Наивно удивлен

Той пуле — маленькой, случайной,

равнодушной — но твоей.

В контексте эпохи

Существует мое маленькое «я».

Пишу стихи,

Рифмуя имя существительное — «я»

с повелительным глаголом — «время».

Я не бежала, я плыла

По травам

следом за ветрами.

Я в мире радости жила,

Купалась в росах утром ранним.

И не было ни тьмы, ни зла.

У ног босых плескалось небо…

Мой светлый мир война сожгла,

И ветры пахнут жженым

хлебом.

Мне уехать из города хочется.

Кисегач… Тургояк… Увильды…

Электричка — вне времени — срочная.

Заметает поземка следы.

Утонув по колено в сугробах,

Смотрят ели задумчиво вслед.

От тебя бы уехать, но чтобы

Встретить вновь через тысячу лет.

С золотых куполов — колокольный звон,

А с потухших глаз — прощальный набат,

А с горячих губ — только тихий стон.

Не ищи того, кто был виноват.

От любимых людей — все далекий путь,

С облюбованных мест — неизбежный отлет.

И мечта не исполнилась пусть чуть-чуть…

Не ищи того, кто тебя поймет.

От далекой звезды возьми дивный свет,

От ушедшей любви — незабытую страсть.

Не ищи же того, чего вовсе нет,

Не придется тогда снова больно упасть.

А услышишь звон — свой сердечный стук,

Ты задумайся — не спеши.

Ах, прогнать бы вон

Неизбежность разлук,

Леность сердца мелкой души!

Когда нам жарко, мы ценим глоток воды.

Когда, наконец, дожидаемся желанного, снисходит покой.

Но, снимая целлофан с купленного букета,

Мы не слышим, о чем говорят подаренные цветы.

Участливые глаза в океане равнодушия кажутся чудом.

Не имея мелочи в кармане, торопливо проходим мимо нищих.

Деньги делают Деньги. Душа творит Душу.

А небо и Земля, соприкасаясь, создают Человека.

Нет формулы счастья.

Наверное, счастлив тот,

Кто идет к своему горизонту.

Это тебя поманили из стаи,

Это тебе помахали крылом,

Не настоящая, но золотая

Осень мелькнула во взгляде твоем.

Мир придвигается ближе и ближе,

Ты — словно косточка в недрах плода:

Знаю, что есть, но не слышу, не вижу,

Так далеко, как живая вода.

Сердце еще зимовало под снегом,

А уж созрело плодами потерь,

Был ты со мною везде, где ты не был,

Где ты теперь?

Кто ты,

белая птица зимы,

Из какого летишь мирозданья?

На крыле твоем

свет старины,

Ожиданья,

гаданья,

преданья…

Солнце зимнее — сердце мое,

И такое же мглистое имя.

На платке —

твоих нитей шитье,

На руке —

перстенек, словно иней.

Я с тобой не боюсь высоты,

Птица кроткая, не ручная.

Все мне кажется,

я — это ты,

Проскользну в облаках и растаю…

Бело-розовый, легкий, игривый

Пес хозяйский признал за свою

И кружится вокруг шаловливо,

А я молодость вижу свою.

Помню, радость такая ж шальная,

Безудержный и юный восторг

Ослепили, когда, выбирая,

Я у трех задержалась дорог.

Ах ты, пес черноглазый, с хитринкой

И пушистым задорным хвостом!

Я скатилась по жизни слезинкой,

А могла бы пролиться дождем.

В переходе сквозняки

Заметались меж колонн.

На ступеньках «синяки»

Пьют «Сирень» одеколон.

Гулко ломится проспект,

В перекрытьях грохоча.

Пьют и щурятся на свет

Три оборванных бича.

Но не знает переход,

Что те самые жлобы

Есть отнюдь не антипод —

Отражение толпы.

Я твержу себе опять:

— В наше время все грубы.

Разрешите постоять

Возле сломанной судьбы?

Скажи еще мне пару слов,

Девчонка, дичка, водопадка.

Я за тобой идти готов

Пешком, бегом, спеша, украдкой.

В объятья кинуться — экстаз

Ценой окупится любою.

Скажи еще мне пару фраз,

Гипнотизируя собою.

Шепни еще теплом своим,

Принцесса, стрекоза, светляшка…

Я буду жить, как пилигрим,

Стреплю последнюю рубашку.

Не станет следствий и причин!

Лишь твой кивок, твое участье…

Скажи еще… о нет, молчи!

Иначе я свихнусь от счастья.

Календарные годы проходят — обузданный скоп.

Посмотрите на время — оно-то давно на пределе.

Предприимчивый Ной накликает на разум потоп,

Дабы всплыть поумневшим в исходе грядущей недели.

Колыбельные песни поются под грохот стрельбы.

И баюкают глупых младенцев, не видящих выси.

Календарные песни утратили привкус судьбы,

Колыбельные годы устало текут за кулисы.

Этот век копит страх, под копирку кладя колоброд,

И, устав трепетать на ветру, золотистые листья

Ждут дождей, жадно ждут, ожидают потопа вот-вот,

Дабы всплыть без шуршанья над глубью пророчеств и мистик.

Колыбельные страхи ложатся в подушки бойцам,

Корабельные снасти скрипят за страстями дележки

Океанов, и сумрачный голос больного певца

Отдается в лорнетах, лафетах, лопатах и ложках.

Только что нам напевы — о них не ударишь и лоб!

Только что нам моря, коль на удочках нету наживы!

Мы кричали давно: «Наплевать! После нас — хоть потоп!»

Добавляя: «Но нет, не сейчас… мы еще как-то живы…»

Корабельные плотники честно готовят ковчег,

Карамельные рты ухмыляются жирно и жадно…

Но надеется Бог, что найдется еще Человек

И научит он нас на воде, как на суше, держаться.

Мы босыми ногами пойдем по потопу вперед,

Оставляя круги, как растущий концерт многоточий,

И из нас до поры ни один, ни один не умрет,

А настанет пора — даже Бог не сумеет отсрочить.

Ах, бабушка, то было не со мной,

и детство здесь мое не проходило.

Уже давно ангарскою водой

твою деревню Остров затопило.

Мембранами — чувствительны, тонки —

дрожали губы у любой старухи,

и, теребя привычные платки,

без надобности уставали руки.

Ах, бабушка, то было не со мной,

и акварель размашистых закатов

высвечивала мрачной полосой

печаль домов, пустеющих, горбатых.

Но кажется мне это все родным,

и кажется, что стоит обернуться —

и отплывут тяжелые плоты

от берегов, к которым не вернуться.

Их медленность неведома воде,

но, торопя плоты своим теченьем,

вдруг станет неспокойно Ангаре

за тяжесть своего предназначенья.

Две ладони — восход и закат.

Две ладони — жалеть и ласкать,

гладить волосы, косу плести,

к изголовью воды поднести.

Две ладони — кормить голубей.

Две ладони — качать колыбель.

Повторяйтесь, восход и закат,

как молитва на всех языках.

Повторяйтесь, тревога и труд,

помогайте бесстрастной судьбе.

Две ладони друг к другу прильнут

в материнской печальной мольбе.

Две ладони покорно замрут,

и на долгие-долгие дни

материнский томительный труд:

вразуми, помоги, сохрани…

Во тьме случайного ночлега

В глухом предчувствии беды

Душа у Бога просит снега,

Чтоб он засыпал все следы…

Я прислонюсь к холодной раме:

Как хорошо, что есть приют,

И там, за ветхими дверями

Слепые ангелы поют.

Огонь в печи воздел ладони

И замирает, трепеща.

И на серебряной иконе

Подхвачен ветром край плаща.

И длится, длится тайный праздник,

Душа пирует налегке,

И лишь свеча все время гаснет

На неподвижном сквозняке.

Как странно в вязкой пустоте

Среди погибших слов

Заговорить на языке

Утраченных богов!

Огонь бесплодный и ничей,

Но жечь ему дано.

Звучанье собственных речей

То смутно, то темно.

Оно темно, как белый снег

Во чреве зимних туч —

Сколь славен был далекий век,

Сколь радостно могуч!

Покорно отпускаю ввысь

Сплетенье древних слов:

Печальным эхом воротись

На пиршество богов…