Горький хлеб (Часть 2)

Влево - пестрели жухлой прошлогодней стерней и сиротливо уходили в даль, к темному бору, нетронутые вешней сохой, разбухшие от дождей яровые крестьянские загоны.

"Уходит время. У князя уже озимые на пять вершков поднялись, а наши загоны впусте лежат. Велика святорусская земля, а правде на ней места не сыщется", - мрачно раздумывал Болотников, посматривая на несеянное, зарастающее чертополохом крестьянское поле.

Передние колеса телеги по самые ступицы погрузились в глубокую, наполненную жидкой грязью колдобину. Афоня ткнулся лицом в широкую Иванкину спину и поспешно ухватился за малую кадушку, едва не вывалившуюся на дорогу.

- Балуй, Гнедок, - сердито погрозил кулаком лошади Шмоток и, приподняв крышку, запустил руку в кадушку, вытащив из нее золотистого линя.

- Добрая рыба, хе-хе!

- А крапивы пошто в кадушку наложил, милостивец? - полюбопытствовал Карпушка.

Афоня хитровато блеснул глазами.

- Э-э, братец. Первостатейный рыбак без оной злой травы не ходит. В крапивном листе всякая речная живность подолгу живет и не тухнет. Глянь в кадку. Вишь - и линь, и язь, и сазан трепыхаются. Душа из них до сих пор не вышла, а ведь ночью вентерем ловил. Вот те и крапива.

Возле Панкратьева холма страдники спрыгнули с подводы и пошли до самой мельницы пешком. Иванка жалел лошадь. Хотя и был Гнедок в ночном пять дней и нагулял молодой травкой опавшие бока, но все же ему еще предстояло вскоре снова тащить за собой нелегкую соху и ковырять землю на десятинах.

Мельница стоит на холме издавна. Старая ветрянка, с потемневшими обветшалыми крыльями, помнит еще смутные годы княжения Василия Темного и царя Ивана Васильевича. А срубил мельницу прадед Евстигнея - деревянных дел мастер, Панкратий, оборотистый, башковитый мужик - старожилец князей Телятевских. С той поры так и называли - Панкратьев холм.

Глава 24

БЛАГОДЕТЕЛЬ

Из широко раскрытых ворот клубами вилась седая пыль. Возле мельницы, на дворе толпились с десяток мужиков, прибывших из разных деревенек княжьей вотчины. Всех привела нужда. Одни привезли на помол две-три чети последней, наскребенной в сусеках, прошлогодней ржи, другие - в надежде обменять кое-какую рухлядь на малую меру хлеба, а третьи - слезно упрашивали мельника одолжить им зерна или муки под новый урожай.

Провожая Иванку, отец тоже напутствовал:

- Сеять яровые нечем. Попроси у Евстигнея в долг три чети жита. Осенью сполна отдадим.

Иванка зашел в мельницу, поприветствовал хозяина:

- Здоров будь, Евстигней Саввич.

Евстигней - мужчина дюжий, лысый, с пучком редких рыжеватых волос над большими оттопыренными ушами. По груди стелется светло-каштановая борода. Глаза проворные, колючие, с прищуром, нос крупный, мясистый. Ходит неторопливо, степенно, говорит немногословно и деловито.

Мельник отряхнул муку с фартука, буркнул в ответ:

- Здорово, молодец.

- Продай муки, Саввич, - сразу приступил к делу Иванка.

- Какая нонче мука, - уклончиво молвил Евстигней. - Сам перебиваюсь.

"Лукавит Евстигней. Хитрющий мужик. Цену набивает. Вон оба ларя с мукой. Да и в амбаре-то, поди, не мякина лежит", - подумал Болотников и ткнул пальцем в сторону ларей.

- То не моя, парень. Мирской ржицы намолот. Заберут вскоре, а своей муки нету, - отрезал Евстигней и повернулся к жернову.

"Опять врет. У мужиков по весне столько ржи на помол не наберется. Придется накинуть, дьяволу рыжему".

На селе знали, что коли мельник в чем упрется - его и оглоблей не сдвинешь. Все одно на своем настоит. Но ведали крестьяне и другое: жаден Евстигней до даровых денег, набавь пару полушек - и оттает.

- Не скупись, Саввич. Алтын на четь накину.

- Гривенку, - не оборачиваясь, пробубнил в бороду Евстигней.

- А пошел ты к черту! - осерчал Иванка и затопал к выходу.

- Погодь, погодь, милок! - закричал ему вслед мельник. - Поладим на алтыне. Наскребу малую толику в сусеке, последки отдам.

Болотников чертыхнулся и протянул мельнику мешок.

- Вначале денежки изволь, милок.

Получив деньги, Евстигней выпроводил всех мужиков на двор и засеменил к амбару. Болотников пошел было за ним.

- Побудь во дворе, молодец. Темно у меня в клети - зашибешься, опустив вороватые глаза, произнес мельник.

Иванка усмехнулся и подошел к мужикам. Афоня Шмоток, задорно блестя глазами, уже рассказывал мужикам небылицы. Карпушка озабоченно топтался возле телеги, прикидывая, как подступиться к хмурому и суровому мельнику.

- Что, Иванка, сторговался? Каков Евстигней? - спросил Афоня, сползая с телеги.

- Мироед твой Евстигней, скупердяй. На обухе рожь молотит, из мякины кружево плетет. Так что ли?

Крестьяне согласно закивали бородами, но вслух обмолвиться не посмели. Услышит, чего доброго, Евстигней Саввич - ну, и поворачивай оглобли. Шмоток, выслушав мудреную Иванкину поговорку, не захотел отстать и вновь встрепенулся.

- Воистину так, Иванка. Туг мешок, да скуповат мужичок. Наш Саввич, православные, из блохи голенище кроит, шилом горох хлебает, да и то отряхивает.

Все рассмеялись. Из амбара с мешком на плечах вышел Евстигней. Хмуро глянул на страдников, проворчал:

- Чево ржете, голоштанные?

Мужики присмирели. Афоня натянул колпак на самые глаза, а Болотников снова прошел на мельницу.

Навесив мешок на безмен, Евстигней прищурясь и вглядываясь в метки на железной пластине, вымолвил:

- Из моей муки и пироги и блины знатные пекут. На княжий стол повара берут. Не грех и денежку еще накинуть.

- Князь деньгам счета не знает. У него что ни шаг, то гривна, деньга на деньгу набегает. А у нас спокон веку лишнего алтына не водится. Так что не обессудь, Саввич, не будет тебе прибавки. А вот взаймы у тебя попрошу. Коли есть на тебе крест - одолжи до покрова три чети жита. Сеять пашню нечем. Отдадим сполна да пуд накинем.

- Нешто Исай твой вконец оскудел? Кажись, и хозяин справный, ай-я-яй, - с притворным участием завздыхал мельник. - С житом нонче всюду плохо. Ох, дорогонек хлебушек пошел...

- Так дашь ли в долг, Саввич?

Мельник вздохнул, снял с безмена мешок, оправил бороду.

- Исай - мужик старательный, башковитый. А на тебе - обеднял. Ох, жаль мне Исаюшку, так и быть помогу, дам жита. А на покров вернете за полторы меры.

- Спятил, борода. Эк, куда хватил. С твоей мерой весь урожай на мельницу сволокёшь, - возмутился Болотников.

- Как угодно. За меньшую меру не отдам, - снова отрубил Евстигней и начал подниматься по скрипучей рассохшейся лестнице наверх.

Болотников зло сплюнул и потащил мешок к телеге. На дворе сказал громко:

- Скряга, каких свет не видел. Мироед вислоухий!

Карпушка испуганно сотворил крестное знамение и взял с подводы мешок с шубейкой. Втянув голову в плечи, бормоча молитву, шмыгнул в мельницу. Подобострастно взирая на Евстигнея, с пугливой, виноватой и просящей улыбкой застыл возле густо запыленного мукой жернова.

- Чего тебе, мужичок?

- Да твоей милости, кормилец. Овчину вот принес, - с низким поклоном отвечал Карпушка.

- Пошто мне твоя овчина. На торг ступай.

- Шубейка-то, почитай, новая, кормилец. Сгодится зимой. Всего осьмину21 прошу. Прими, благодетель.

Евстигней взял в руки шубейку, вышел к дверям на свет, осмотрел и вымолвил:

- Стара твоя овчина. Не возьму. Да и воняет шубейка, аки от пса смердящего. И блох в ней тьма.

- Да что ты, что ты, кормилец. В сундуке лежала, токмо по престольным дням одевал. Пятнышка нет. Ребятенки у меня малые, с голодухи мрут. Вчерась вот Николку свово на погост снес. Михейка вот-вот протянет Акудейка...

- Ну, будя, будя. Чать не поп - поминальником трясти, - лениво отмахнулся Евстигней. - Лукавишь, мужичок. За экую рухлядь пудишка муки жаль.

- Креста на тебе нет, батюшка. Прибавь хоть полпудика, - просяще заморгал глазами Карпушка.

- Креста не-ет! - рявкнул "благодетель" и швырнул мужичонке овчину в лицо. - Ступай прочь. Много вас дармоедов шатается.

Карпушка рухнул на колени, ухватился руками за кожаный сапог Евстигнея и, роняя слезы в жидкую бороденку, взвыл:

- Помирают ребятенки, кормилец. Уж ты прости меня, христа ради, непутевого. Хоть пудик, да отвесь, милостивец.

Мельник оттолкнул Карпушку ногой, покряхтел в бороду, плутоватыми глазами повел.

- Молись за меня богу. Душа у мя добрая. Кабы не сдохли твои сорванцы. Насыплю тебе пуд без малого.

- Энто как же "без малого", кормилец? - насторожился мужичонка.

- Три фунта долой, чтобы впредь крестом не попрекал.

Карпушка горестно завздыхал, помял корявыми пальцами почти новехонькую шубейку и дрожащими руками вернул ее Евстигнею.

Наступил черед идти к "благодетелю" и Афоне Шмотку. Бобыль стащил с телеги кадушку, обхватил ее обеими руками, прижал к животу и потрусил к мельнику. Весело, с низким поклоном поздоровался:

- Долгих лет тебе и доброго здоровья, Евстигней Саввич.

- Здорово, Афоня, - неохотно отозвался мельник. - Чего спину гнешь, я не князь и не батюшка Лаврентий.

- Поклоном спины не надсадишь, шеи не свихнешь, отец родной, смиренно вымолвил Афоня и начал издалека. - Наслышан я, Евстигней Саввич, что перед святой троицей тебя хворь одолела, животом-де маялся три дня.

Мельник недоуменно глянул на бобыля, ожидая подвоха.

- Ну было. Тебе-то какая нужда в том?

- Левоньку - костоправа вчерась в деревеньке повстречал. Сказывал Левонька, что он тебе на постную снедь перейти посоветовал. Поговеть-де с недельку надо батюшке Евстигнею. Хворать тебе - о-ох, беда! Пропадет мужик без мельника. Надумал я порадеть за мир, батюшка. Рыбки вот тебе изловил. Ушицу можно сотворить, хоть язевую, хоть с налимом, а то и тройную с ершиком да наливочкою.

Евстигней запустил пятерню в кадушку, в которой трепыхалась рыба-свежец. Лицо его расплылось в довольной ухмылке.

Афоня знал, чем угодить скупому мельнику. Евстигней жил вдали от реки, потому и был большой любитель откушать ушицы.

Мельник отнес кадушку в прируб, где коротал свободное время, затем вышел к Афоне и протянул пару медяков.

- Возьми за труды.

- Ни-ни, батюшка! Рыбка дарственная, ничего не надо. Велики дела твои перед миром, - снова с низким поклоном проговорил Шмоток.

- А, может, мучки малость, - потеплел мельник.

- Уж разве токмо чуток разговеться. О доброте твоей далеко слыхать. Ты ведь, батюшка, осьмины, поди, не пожалеешь. Ни-ни, много. Мне и пол-осьмины хватит. На святу троицу укажу бабе своей испечь хлебец, на нем буковки с твоим почтенным именем выведу и всех молиться заставлю за благодетеля, - с умилением сыпал словами Афоня.

- Дам тебе, пожалуй, осьмину, - расчувствовался Евстигней Саввич и отвесил лукавому бобылю в порожний мешок с полсотни фунтов.

- Благодарствую, батюшка. Вовек твою милость не забуду, - учтиво заключил Афоня и поспешно юркнул с мешком во двор.

Евстигней Саввнч проводил бобыля рассеянным взглядом, и тут снова скаредность взяла свое. Мельник сокрушенно крякнул и подумал сожалея:

"Промашку дал. Обхитрил пустобрех окаянный. Рыба-то и трех фунтов не стоит. Придется кадушку у мужика забрать. Новехонька".

Глава 25

СТЕПАНИДА

Завершив дела, мужики на дворе не расходились, выжидали чего-то, бражные носы потирали. Наконец, в воротах показался мельник и милостиво произнес:

- Ступай наверх. Поешьте перед дорожкой.

Мужики обрадовано загалдели и затопали наверх.

- Зайдем, Иванка, - предложил Афоня. - Еще поспеем в село.

Болотников кивнул головой. Хотелось посмотреть на запретный Панкратьев кабак22, о котором много говорили на селе. А шла молва недобрая. Разное толковали промеж собой люди. Одни сказывали, что Евстигней за косушку вина может любого мужика облапушить и как липку ободрать, другие - Евстигней с чертями и ведунами знается, и все ему с рук сходит. А третьи нашептывали: кабак на приказчике Калистрате держится, ему-де, добрый куш от мельника перепадает.

Вошли в черную прокопченую избу с двумя волоковыми оконцами. Посреди избы - большая печь с полатями. Вдоль стен - широкие лавки и тяжелые деревянные столы на пузатых дубовых подпорках.

На бревенчатой стене чадят два тусклых фонаря. С полатей свесились чьи-то босые ноги. Плыл по кабаку звучный переливчатый храп с посвистом.

Евстигней вошел в избу вместе с мужиками и стукнул шапкой по голым пяткам. Ноги шевельнулись, почесали друг друга и снова замерли. Тогда мельник легонько огрел пятки ременным кнутом, сняв его со стены.

Храп прекратился и с полатей сползла на пол растрепанная, заспанная, известная на всю вотчину богатырская баба Степанида в кубовом летнике. Потянулась, широко зевнула, мутным взглядом обвела мужиков, усевшихся за столами.

Баба - ростом в добрую сажень, крутобедрая, кулачищи пудовые. Карпушка, завидев могутную мельничиху, так и ахнул, крестное знамение сотворил.

- Мать честная! Илья Муромец!

Степанида запрятала волосы под кику с малым очельем и потянулась ухватом в печь за варевом. Молча, позевывая, налила из горшков в деревянные чашки кислых щей, принесла капусты и огурцов из погреба и, скрестив руки на высокой груди, изрекла:

- Ешьте, православные. Хлеб да соль.

Афоня Шмоток встал из-за стола, вскинул щепотью бороденку, вымолвил с намеком:

- Сухая ложка рот дерет. Нельзя ли разговеться, матушка?

Степанида глянула на Евстигнея. Тот зачал отнекиваться:

- Нету винца. Грех на душу не беру.

Афоня ткнулся на колени, заговорил просяще:

- Порадей за мир, Евстигней Саввич. Никто и словом не обмолвится. Притомились на боярщине. Богу за тебя молиться будем.

Евстигней для виду помолчал, потом смилостивился:

- Уж токмо из своего запасца. На праздничек сготовил. Леший с вами две косушки за алтын с харчем.

Мужики зашумели. Эх, куда хватил мельник. В Москве в кабаках за косушку один грош берут.

- Скинул бы малость, Евстигней Саввич. Туго нонче с деньжонками.

- Как угодно, - сухо высказал мельник.

Пришлось крестьянам согласиться: мельника не уломаешь, а винцо у него завсегда доброе.

Перед едой все поднялись из-за стола, лбы перекрестили на закоптелый образ чудотворца в правом углу и принялись за трапезу. Выпили по чарке, крякнули, бороды расправили и потянулись за огурчиком да капустой.

- Э-эх! Загорелась душа до винного ковша. Еще по единой, хрещеные! Первая чарочка колом, вторая соколом, а остальные мелкими пташками грешную душу потчевать зачнут, - весело и деловито провозгласил Афоня.

Выпили еще по чарке. Зарумянились темные обожженные вешними ветрами лица, разгладились морщины, глаза заблестели. Вино разом ударило в головы. Забыв про нужду и горе, шумно загалдели. Много ли полуголодному пахарю надо - добрую чарку вина да чашку щей понаваристей.

Карпушка, осушив вторую чарку, быстро захмелел: отощал, оголодал, всю весну на редьке с квасом. Заплетающимся языком тоскливо забормотал:

- Походил я по Руси, братцы. Все помягче земельку да милостивого боярина искал. Э-эх! Нету их, милостивых-то, православные. Всюду свирепствуют, лютуют, кнутом бьют. Нонче совсем худо стало. В последний раз я угодил к Митрию Капусте. Златые горы сулил. Я, грит, тебя, Карпушка, справным крестьянином сделаю, оставайся на моей земле. Вот и остался дуралей. Хватил горюшка. Митрий меня вконец разорил. Ребятенки по деревеньке Христа ради с сумой просят. Норовил уйти от Митрия. Куда там. Топерь мужику выхода нет. Царь-то наш Федор Иванович заповедные годы ввел. Нонче хоть издыхай, а от господина ни шагу. Привязал государь нас к землице, вот те и Юрьев день...

- Толкуют людишки, что царь скоро укажет снова выходу быть, - с надеждой проронил один из страдников.

- Дай ты бог, - снова вступил в разговор Афоня. - Однако я так, братцы, смекаю. Не с руки царю сызнова выход давать. Господам нужно, чтобы крестьянин спокон веку на их земле сидел.

- Без выходу нам немочио. Юрьев день подавай! - выкрикнул захмелевший конопатый бородач, сидевший возле Иванки.

- Верно, други. Не нужны нам заповедные годы. Пускай вернут нам волюшку, - громко поддержал соседа Болотников.

И тут разом все зашумели, словно растревоженный улей:

- Оскудели. Горек хлебушек нонче, да и того нет. Княжью-то ниву засеяли, а свою слезой поливаем.

- На боярщину по пять ден ходим.

Болотников сидел за столом хмурый, свесив кудрявую голову на ладони. На душе было смутно. Подумалось дерзко: "Вот он народ. Зажги словом - и откликнется".

А мужики все галдели, выбрасывая из себя наболевшее:

- Приказчик лютует без меры!

- В железа сажает, в вонючие ямы заместо псов кидает...

К питухам подошла Степанида, стряхнула с лавки тщедушного Карпушку, грохнула пудовым кулачищем по столу:

- Тиша-а-а, черти!

Мужики разинули рты, присмирели, а Иванка громко на всю избу рассмеялся.

- Ловко же ты гостей утихомирила. Тебе, Степени да, в ватаге атаманом быть.

Бабе - лет под тридцать, глаза озорные, глубокие, с синевой. Обожгла статного чернявого парня любопытным взглядом и молвила:

- В атаманы сгожусь, а вот тебя в есаулы23 бы взяла.

- Отчего такой почет, Степанида?

- Для бабьей утехи, сокол.

Мужики загоготали, поглядывая на широкобедрую мельничиху.

- Ступай, ступай, матушка, к печи. Подлей-ка мужичкам штец, - замахал руками на Степаниду мельник.

Степанида появилась на Панкратьевом холме года три назад. Привез ее овдовевший Евстигней из стольного града. Приметил в торговых рядах на Варварке. Рослая пышногрудая девка шустро сновала между рундуков и с озорными выкриками бойко продавала горячие, дымящиеся пироги с зеленым луком. Евстигнею она приглянулась. Закупил у нее сразу весь лоток и в кабак свел. Степанида пила и ела много, но не хмелела. Сказала, что пять лет была стрелецкой женкой, теперь же вдовая. Муж сгиб недавно, усмиряя взбунтовавшихся посадских тяглецов в Зарядье Китай-города. Евстигней подмигнул знакомому целовальнику24 за буфетной стойкой. Тот понимающе мотнул бородой, налил из трех сулеек чашу вина и поднес девке. Степанида выпила и вскоре осоловела. Мельник тотчас сторговался с ямщиками, которые вывели девку во двор, затолкали в крытый зимний возок, накрепко связали по рукам и ногам и с разбойным гиканьем, миновав Сивцев Вражек, понеслись по Смоленской улице к Дорогомиловской заставе.

Мельник на сей раз не поскупился. Довольные, полупьяные ямщики подкатили к утру к самой мельнице.

Опомнилась Степанида уже только у Евстигнея в избе. Первые дни отчаянно бранилась, порывалась сбежать из глухомани в шумную, суетливую Москву. Евстигней запирал буйную бабу на пудовый замок и спал, словно пес, укрывшись овчиной, целую неделю у дверей.

Как-то Степанида попросила вина. Обрадованный Евстигней притащил ендову с крепкой медовухой. Баба напилась с горя и пустила к себе мельника. С той поры так и смирилась.

...Мужики выпили еще по одной. Затем человек пять из них подошли к буфетной стойке и стали упрашивать Евстигнея продать еще по косушке. Мельник заупрямился и заломил еще большую цену. Крестьяне собрали в шапку последние медяки и втридорога выкупили у "благодетеля" пару сулеек. Выпили, обнялись, загорланили песню, а затем ударились в пляс. Один из них взмахнул руками и упал на пол, уткнувшись бородой а метлу. Питухи подняли мужика на ноги, подхватили под руки, усадили за стол, поднесли чарку.

- Пей, Еремей, будешь архерей!

- Эк, запился! Язык лыка не вяжет, - покачал головой мельник, подкладывая селянам капусты.

- Э, нет, батюшка, - ожил замолчавший было Афоня. - Не тот пьян, что двое ведут, третий ноги переставляет, а тот пьян, кто лежит, не дышит, собака рыло лижет, а он и слышит, да не сможет сказать цыц!

Дружный хохот пронесся по избе. Даже Степанида безудержно смеялась, забыв о горшках с варевом, утирая выступившие слезы. Сказала от печи:

- Борода редка, а мозговит мужичок.

Афоня и тут нашелся что ответить:

- Благодаря Христа, борода не пуста, хоть три волоска, да растопорчившись!

И снова хохот.

Осушив косушку вина, Карпушка совсем опьянел, полез к мужикам целоваться. Роняя слезы в жидкую бороденку, невесело высказывал:

- Никудышная жизнь, братцы-ы-ы. Поп из деревеньки и тот сбежал. Николка у мя преставился с голодухи, а панихиду справить некому...

Карпушка потянулся за пазуху, достал мошну, заглянул во внутрь и горестно забормотал:

- Последний грош пропил, братцы. Хоть бы еще посошок опрокинуть. Изболелась душа-то...

Поднялся из-за стола и, шатаясь, побрел к хозяину.

- Нацеди, кормилец, чарочку.

- Чарочка денежку стоит.

- Нету, кормилец, опустела мошна. Налей, батюшка. Николку помяну-у.

Евстигней Саввич достал из-под стойки пузатую железную ендову, обтер рушником, побултыхал перед своей бородой, смачно, дразня мужика, крякнул.

- Плати хлебушком. Пуд муки - и твоя ендова.

Селянин съежился, слезно заморгал глазами, а затем в отчаянии махнул рукой и приволок свой мешок с мукой.

- П-римай, Саввич! Все едино пропадать, а чадо помяну. Евстигней передал мужичонке ендову, а сам проворно сунул мешок под стойку. Карпушка обхватил обеими руками посудину, посеменил к столу, но тут споткнулся о чью-то ногу в дырявом размочаленном лапте и обронил ендову на пол. Вино вытекло.

Мужичонка схватился за голову, уселся возле печи и горько по-бабьи заплакал.

Болотников поднялся с лавки, поставил страдника на ноги и повел его к стойке. Сказал Евстигнею зло и глухо:

- Верни мужику хлеб, Саввнч.

Мельник широко осклабился, развел руками.

- Пущай ендову с вином принесет. Дарового винца у меня не водится.

Иванка швырнул на стойку алтын.

- Еще алтын подавай...

Болотников насупился, гневно блеснул глазами и, тяжело шагнув за стойку, притянул к себе мельника за ворот рубахи.

- Отдай хлеб, а не то всю мельницу твою порушим!

Евстигней попытался было оттолкнуть парня, но Болотников держал цепко. К стойке подошли питухи. Один из них замахнулся на мельника железной чаркой.

- Выкладывай мешок, черная душа!

Евстигней упрямо замотал лысой головой, возбранился.

- Взбунтовались. Ну-ну... Придется приказчику донести.

- Доносчику первый кнут, - совсем вознегодовал Болотников и больно потянул мельника за пушистую бороду, пригнув голову к самой стойке.

У Евстигнея слезы посыпались из глаз.

- Отпусти, дурень. Забирай мешок.

Иванка отодвинул мельника от стойки, нашарил мешок, вскинул его на плечи и спустился по темной скрипучей лестнице. Ступил к ларю и деревянным, обитым жестью лоткам, до краев наполнил Карпушкин мешок мукой. Отнес куль на телегу. Евстигней стоял с фонарем на лестнице и, сузив глаза, злорадно бормотал:

- Так-так, паря. Сыпь на свою головушку...

Затем затопал наверх и, брызгая слюной, хватаясь рукой за грудь, заголосил.

- Разбой на мельнице! Гляньте на двор, православный. Лопатой мешки гребет, супостат. Последний хлебушек забирает-е-ет...

- На твой век хватит, батюшка. Уж ты не плачься, Евстигнеюшка. Мотри ушицы откушать не забудь милостивец, - проворковал Афоня Шмоток.

Болотников шагнул к Карпушке, указал на мешок.

- Вези в деревеньку, друже. Евстигней за помол да харчи впятеро всех обворовал. Так ли я, мужики сказываю?

- Вестимо так, парень. Жульничает мельник. Отродясь такого скрягу не видели, - отозвались селяне.

Карпушка затоптался возле телеги, отрезвел малость. Поднял на Иванку оробевшие глаза.

- Можа воротить хлебушек назад. Уж больно лют Евстигней-то Саввич.

- Садись, Карпушка, - упрямо проговорил Болотников и тронул коня.

- Ну, погоди... попомнишь сей мешок. В железах насидишься, - забрюзжал мельник.

А Степанида глядела на удалявшегося дерзкого парня и почему-то молча улыбалась.

- Ох, и крепко ты Саввича за бороду хватил, хе-хе, - рассмеялся Афоня, когда съехали с холма. - Одначе наживешь ты с ним беду, Иванка. С приказчиком он знается, седня же наябедничает.

- Невмоготу обиды терпеть, друже. Эдак не заступись - так любого в кольцо согнут, - угрюмо отозвался Болотников.

1 Кика - женский головной убор.

2 Чуни - веревочные лапти.

3 Изделье - барщина.

4 Колодки - деревянные оковы, надевавшиеся в старину на ноги узника для предупреждения побега.

5 Железа - оковы, кандалы, ножные, ручные цепи.

6 Ногаи - народность тюркской языковой группы, крымские степные татары.

7 На один рубль в XVI веке можно было купить лошадь.

8 Зелье - слово употреблялось в разных значениях:

а) ядовитый напиток из настоя на травах; б) то же, что порох.

9 Струг - старинное русское деревянное судно.

10 Оратай - пахарь, сеятель.

11 Святцы - месяцеслов, список христианских святых, составленный в порядке месяцев и дней года.

12 Мошник - глухарь.

13 Вентерь - мережа, рыболовная снасть, сетчатый кошель на обручах с крыльями.

14 Однорядка - долгополый кафтан без ворота, с прямым запахом и пуговками, однобортный.

15 Ушкуйник - речной разбойник.

16 Животы - домашний скот, лошади, все движимое имущество, богатство.

17 Рухлядь - добро, пожитки, скарб.

18 Малюта Скуратов - (Бельский Григорий Лукьянович) думный дворянин, ближайший помощник царя Ивана IV по руководству опричниной, пользовавшийся его неограниченным доверием. Был одним из наиболее типичных представителей рядового русского дворянства XVI века, ставшего социальной опорой самодержавия в его борьбе с боярской оппозицией. Решительность и суровость, с которой Малюта Скуратов выполнял любое поручение Ивана IV, сделали его объектом ненависти бояр. Во время Ливонской войны Малюта Скуратов командовал частью войска и был убит при осаде Ливонской крепости Вмесенштейн. Одна из дочерей Малюты Скуратова - Мария, была замужем за Борисом Годуновым.

19 Подметный - тайно подброшенный.

20 Тяглец - посадский человек, обложенный податями, натуральными и другими повинностями.

21 Осьмина - полчетверти или два пуда.

22 Кабак - В Московской Руси XVI-XVII в.в. место казенной иди отступной продажи спиртных напитков. Первое упоминание о кабаке относится к 1855(?) г. Во второй половине XVI в. они были учреждены повсеместно и открывались только с разрешения государства, чтобы установить монополию на продажу спиртных напитков.

23 Есаул - помощник, подручник военачальника, атамана.

24 Целовальник - продавец в питейном заведении, кабаке. Вступая в должность, целовал крест.