Господа офицеры

Глава 20

День Анна стояла у окна.

И второй — тоже.

Она стояла у окна, закутавшись в шаль, прилипнув щекой к холодному стеклу, и неотрывно глядела на улицу.

За все это время мимо дома прошел отряд солдат с винтовками на плечах, проехал, тарахтя мотором, железный броневик да пробежало, может, пять, может быть, шесть прохожих.

Завидев в конце переулка одинокую фигуру, Анна вздрагивала, но, присмотревшись к идущему человеку, быстро сникала. Нет, это был не он — не Мишель.

На второй день Анна поняла, что ждать глупо. И даже преступно. Нужно действовать.

Она быстро оделась и встала у порога.

А идти-то куда?...

В чека?... Но она даже не знала, где это.

Нет, лучше обратиться к какому-нибудь большому начальнику, который может приказать освободить Мишеля. К Ленину. Кажется, он у них самый главный?

Ленин был главный, но был далеко — в Петрограде. Что только и спасло вождя мирового пролетариата от Анны.

Пришлось искать ему замену.

Анна поступила просто, но мудро — содрала все подписи с развешанных на заборах декретов и скупила все, какие нашла, большевистские газеты, которые тщательно проштудировала, выписав все встретившиеся там фамилии. Одна заметка чем-то привлекла ее. В ней сообщалось, что в Москву по неотложным ревделам прибывает Предреввоенсовета Троцкий.

Его фамилия показалась ей знакомой.

Нуда, конечно!...

Она вспомнила, как Мишель рассказывал ей о своем пребывании в Крестах, где он сидел вместе с большевиками. В том числе с Троцким, который теперь стал большим начальником!

Анна встрепенулась.

Что же она тогда думает — надо пойти к нему, непременно к нему! Он знает Мишеля, он поймет, он поможет!...

Анна пошла к Троцкому пешком.

Возле Боровицких ворот Кремля ее остановил заиндевевший часовой с винтовкой.

— Мне нужно к Троцкому! — твердо сказала Анна.

— Эк, барышня, хватили! — хмыкнул часовой. — Утоварища Троцкого дел других нет, как с вами разговоры говорить! Да и нет его теперь здесь — он в своем вагоне на Николаевском вокзале...

Такой большой начальник, а живет в вагоне? — разочарованно подумала Анна.

Троцкий точно жил в бронированном вагоне, который отстаивался в тупике Николаевского вокзала. Найти его оказалось легче, чем Анна думала. Попасть — труднее, чем можно было предположить.

В тупик толпами бегали какие-то важные люди, натаптывая широкие, как проспекты, тропы. Подле вагона, у разложенных меж путей костров, теснились вооруженные солдаты. Все, к кому ни обращалась Анна, отмахивались от нее, как от надоедливой мухи, требуя какие-то мандаты и справки. Полдня она потеряла в безнадежной толкотне на запасных путях, пока не решилась на отчаянный шаг. Обойдя вагон, она сунулась на площадку, где курил какой-то человек в кожанке.

— Куды? — грозно спросил он.

— Товарищу Троцкому телеграмма от товарища Ленина! — отчаянно крикнула Анна, протолкнулась мимо растерявшегося охранника и прошмыгнула внутрь вагона.

Сзади кто-то громко закричал, затопал в тамбуре, но было уже поздно — Анна захлопнула за собой дверь.

Никаких купе в вагоне не было — была большая зала, где стояли обитые кожей с высокими спинками стулья, а вдоль стен были расставлены сколоченные из досок лавки.

Сзади отчаянно колотились в дверь.

Ну и где он, этот Троцкий?...

Анна заметила небольшого в военном френче и в пенсне человека, который удивленно и, как ей показалось, испуганно глядел на нее из-за большого, обитого зеленым сукном стола. Обратила внимание на то, как он стал втягивать голову в плечи, нервно теребя кнопку звонка.

Он боялся! Ее боялся!...

Но ворвавшаяся в кабинет барышня не стреляла из браунинга и не швырялась бомбой, а, просительно сложив руки на груди, умоляющим тоном сказала:

— Простите... бога ради... умоляю вас — выслушайте меня!

В вагон ввалилось несколько красноармейцев с винтовками и маузерами на изготовку, готовые стрелять и колоть штыками злодеев, покусившихся на жизнь товарища Троцкого, готовые заслонить его своими телами.

И они, наверное, не разобравшись, закололи бы Анну, кабы Троцкий, привстав, не крикнул:

— Погодите!... Оставьте ее!

Уж больно хороша и непосредственна была возбужденная, с раскрасневшимися щечками барышня.

— Что вам угодно? — спросил Троцкий.

Возможно, полагая, что это какая-нибудь влюбленная в него красная пролетарка. Что всякому вождю приятно.

Но он ошибся.

— Я по поводу Фирфанцева. Мишеля Фирфанцева! — быстро проговорила Анна.

По лицу Троцкого было понятно, что никакого Фирфанцева он не знает и знать не желает.

— Вы с ним вместе в тюрьме сидели, в Крестах. То есть он — с вами, — отчаянно сказала Анна. — Вы еще в шахматы играли!

Лицо Троцкого смягчилось.

— Можете идти! — сказал он красноармейцам.

— Обыскать бы ее для порядку надо, — тихо прошептал кто-то, отступая к двери.

— Как же, помню... Кто вы ему? — поинтересовался Троцкий.

— Жена, — тихо ответила Анна.

— Давно? — зачем-то спросил Троцкий.

— Нет, — смутилась Анна. — Мы поженились третьего дня. Но какое это может иметь значение?! Вы же знаете его — он не мог совершить ничего дурного. Он честный... Он... он даже деньги не берет!

Троцкий удивленно вскинул бровь:

— Какие деньги, откуда не берет?...

— Да-с! Я знаю, что говорю! — топнула ножкой Анна. — Я сама ему предлагала, когда он арестовал моего батюшку!...

Ее собеседник был явно заинтригован.

— Он арестовал вашего батюшку, а вы тем не менее вышли за него замуж? — удивленно спросил он.

— Да, арестовал! — твердо сказала Анна. — Мишель — он полицейский, то есть я хотела сказать, бывший полицейский, и он разыскивал пропавшие царские сокровища. А мой батюшка имел неосторожность купить, кажется, на толкучке, кое-что из украшений...

— Сокровища? — что-то такое смутно припомнил из той, прежней, крестовской жизни Троцкий. — Да-да, о чем-то таком он упоминал...

— Ну вот видите! — обрадовалась Анна. — Вот вы тут сидите, а он, может быть, хотел народу целый миллиард вернуть!

— Так уж и миллиард? — осмелился усомниться Троцкий.

— Да, так уж! — задиристо ответила Анна. — Чего вы улыбаетесь? Другой бы не стал — а он непременно! А вы его в вашу чека забрали!

Троцкий, что-то быстро чикнул в блокноте.

— Хорошо, я разберусь, — пообещал он. — Если, конечно, не поздно.

— Как поздно?... Что значит «поздно»?! — испугалась Анна.

— Теперь, барышня, если вы не осведомлены, идет великая революция, — вполне серьезно сказал Троцкий. — Старый мир рушится, уступая место новому, обществу социального равенства и справедливости. И в этом водовороте событий нетрудно потеряться человеку...

— Так что ж вы тогда тут болтаете?! — вскричав, перебила Троцкого Анна. — Так позовите же кого-нибудь, прикажите, пусть его найдут! Ну чего же вы сидите?!

Не привыкший, чтобы на него повышали голос, Троцкий на мгновение даже опешил. Его скулы забугрились, а в глазах замелькали молнии.

Уж не ошибся ли он — не контрреволюционерка ли она, не провокатор?...

— Вот что! — вдруг решительно сказала Анна. — Я теперь отсюда никуда не уйду! — и демонстративно села в кресло, что было сил вцепившись пальчиками в подлокотники. — Вот сяду и буду тут сидеть, пока вы не прикажете. Можете сдавать меня в чека или хоть даже... хоть даже застрелить!

И хоть была Анна настроена самым решительным образом, подбородок ее предательским образом дрожал, носик зашмыгал, а в глазах стали набухать слезинки.

Того и гляди разрыдается.

Нет, не походила она на контрреволюционерку: контрреволюционерки — те в чека добровольно не просятся.

И Троцкий помягчел.

Потому как уж больно хороша была барышня в своем гневе.

— Ну раз так, то конечно! — притворно пугаясь, улыбнулся он. — Тогда непременно прикажу. Вот прямо теперь и прикажу!...

И, сняв трубку телефона, сказал:

— Товарища Миронова ко мне... Да, весьма срочно!...

...Мишель пришел к вечеру.

Он ввалился с мороза, раскрасневшийся и растерянный. И, замерев на пороге, сказал:

— Вот он я... Я пришел...

Анна, которая собиралась было встретить его довольно холодно, хотела продемонстрировать свою независимость, выговорить за то, что он не дал о себе знать, вдруг, обо всем позабыв, прыгнула вперед, повисла на его шее и, зарывшись лицом в воротник его заледеневшего пальто, разрыдалась в голос.

Она висела на Мишеле, хлюпала носом, икала и, растапливая слезами слежавшийся снег на воротнике, шептала что-то совершенно бессвязное:

— Ну зачем вы так... Ну нельзя же, право, так... Они ведь могли вас убить!...

И Мишель, который еще несколько минут назад, там, в подъезде, на лестничной клетке и уже перед дверью, не знал, как себя с ней вести, вдруг порывисто обнял Анну и что было сил прижал к себе, чувствуя, как содрогается в рыданиях ее тело и как его сердце перехватывает спазм жалости к ней и к себе тоже, и как по его холодным щекам тоже быстро-быстро ползут горячие капли слез. Черт возьми, он плакал!...

Не там, не в чека, где он держал себя в руках.

Здесь!

— Ведь вы теперь могли быть убиты! — всхлипывала Анна. — Я могла остаться без вас!... Ну неужели вы не понимаете, что я не могу без вас, чурбан вы этакий!...

И Мишель как-то вдруг разом осознал весь ужас своего недавнего положения. Не в расстрельном подвале — теперь! Ведь совсем недавно, только что он чуть не лишился всего — жизни и... Анны!

Боже мой, как все это страшно...

Но, боже мой, — как прекрасно!...

И он, все более и более смелея, стал целовать ее соленое лицо...

Там, за окнами, бушевала революция, империя летела в тартарары, история переламывала судьбы людей через колено, а они были счастливы. Может быть, единственные в целой Москве, может быть, во всей стране!

Счастливы, несмотря ни на что.

Друг другом!...