Господин Хансен, который переплыл море, и его дети

Камилла налила ей стакан воды.

– Выпейте.

Пока фру Фосс говорила, Камилла с тоской думала о том, что день безнадежно потерян. Конечно, она понимает эту несчастную женщину и девушке сочувствует, сама недавно была в похожем положении, как сейчас говорят, сидела на измене. Но что же делать? Как их отсюда отправить? Наверное, придется вызывать бригаду «Скорой помощи».

– Хотите моего совета? Обратитесь к врачу-психиатру, вашей дочери нужна квалифицированная помощь, – мягко сказала Камилла. – Ну, и меня вы тоже должны понять. Она моет мои окна. Наши соседи, конечно, очень порядочные люди, но вдруг увидит кто-нибудь из посторонних? Мне не нужны проблемы с налоговой. Они решат, что я нелегально наняла работницу, с этим сейчас строго.

– Да-да, разумеется, – торопливо сказала фру Фосс. – Я как раз хотела попросить, чтобы вы пригласили ее в дом. Тогда никто не увидит. А там, глядишь, и доктор Хансен подъедет.

Камилла помертвела.

– А при чем здесь мой муж?

– А он ее откачивал, когда она отравилась. Она если и начинает говорить, то только о нем. Что доктор самый хороший человек на свете, что он ее от смерти спас. Утром начала метаться по дому, искала его, я пообещала, что доктор обязательно приедет. Она тогда успокоилась и полдня сидела на диване, дремала. Ну а потом ее затрясло, подскочила, начала кричать, что надо ехать к доктору… Я побоялась везти ее в больницу, чтоб не забрали… Знакомого попросила, он нас подвез… Пусть ваш муж ее подлечит, а то ведь знаете, что она делает? – Фру Фосс трясущейся рукой промокнула глаза платком. – Понаставила по дому мышеловок, нашла где-то в подвале, поймала мышку и на глазах у отца съела – живую. Муж после этого ушел из дома, живет у друзей, а я не могу бросить мою девочку… Она у меня всегда была такой тихой, послушной… пока этот негодяй ей не встретился…

Камиллу затошнило, и она едва успела добежать до туалета.

Остаток дня прошел как в тумане. До позднего вечера дочь фру Фосс, анорексичная угловатая девушка с невыразительным лицом, на которое постоянно падали длинные спутанные волосы, мыла первый этаж. Ее мать сначала присела рядом с прилегшей в спальне Камиллой, но Камилла, отбросив все приличия и нервно прервав поток стенаний, продолжавших изливаться, попросила фру Фосс уйти в гостиную. Она пролежала до самого приезда Томаса с мокрым полотенцем на голове, не могла и не хотела ни о чем думать, настолько ей стало плохо. Разнылся зуб, кололо сердце, на душе была осень, ее самый слякотный и темный день.

Она не вышла к Томасу, он разговаривал с женщинами сам, потом зашел в спальню, пощупал Камилле голову, поправил плед.

– Они поживут у нас в комнате для гостей, если ты не возражаешь. Я должен понаблюдать девушку, возможно, проставлю кое-какие уколы, что-нибудь седативное, витамины… У нее явное переутомление и нервный срыв. Ты не против?

Он наклонился, нежно поцеловал Камиллу в губы, она обхватила его обеими руками за шею и сказала сквозь набежавшие слезы:

– Конечно нет, дорогой, когда я была против? Делай все, что нужно, ты же врач, кто еще поможет этой бедняжке?

– Ты мое золотко, – прочувствованно сказал Томас.

На следующий день он уехал на медицинский конгресс в Осло, где должен был читать доклад, и обещал вернуться завтра, а Камилла осталась в своем доме, вылизанном до тошнотворной чистоты, в компании девушки со шваброй и ее матери. Благодаря назначенной Томасом терапии, ночью младшая Фосс спала, а с утра принялась за наведение порядка.

Камилле удалось прийти к соглашению, что они не будут находиться вместе с ней в одной комнате, но все же невозможно было скрыться от их бесконечных диалогов на тему уборки, и она твердо решила уехать на весь день к подруге. Сборы прервал стук в дверь. Это было неожиданно, никто не приезжал к ним без предварительного звонка, даже соседи не приходили просто так.

Гость оказался светловолосым мужчиной лет тридцати пяти, в черном драповом полупальто и длинном сером шарфе, обмотанном вокруг шеи. У него были очень умные зеленоватые глаза и спокойный вид. Он поздоровался, представился Бьорном Слеттеном и спросил Томаса. Камилла вежливо ответила, что муж в отъезде. Из-за спины Камиллы донеслось:

– Пойду вымою пол в кухне.

– Ты мыла полчаса назад.

– Она туда ходила, наверное, наследила.

– Да нет, тапочки у нее чистые, ты же сегодня их мыла.

– Я не помню, что мыла… Это было вчера. Я вчера их мыла… мыла вчера…

Лицо Камиллы перекосила страдальческая гримаса, она подумала, что ненормальная семейка Фосс, наверное, никогда не оставит ее в покое и что хорошо бы поскорее уехать из дома, сегодня так по-весеннему хорошо, небо совсем синее, и ставшие пористыми льды вокруг Мраморных островов поют и звенят на солнце. Да-да, на сильном солнце вода сквозь поры сочится наружу, и звон стоит, как от кузнечиков летом…

Мужчина деликатно выждал, отведя глаза, потом сказал:

– Вы не сочтете за дерзость, если я попрошу вас сесть в мою машину и выслушать? – Камилла оторопела. – Я пациент вашего мужа, и у меня очень важный разговор. Мне не хотелось бы разговаривать в присутствии фру и фрекен Фосс…

То, что незнакомец знал Фосс, неожиданно обернулось в его пользу, он словно перекинул к ней мостик своим неприятием этих женщин, захвативших ее дом. Камилла накинула куртку и пошла за ним по дорожке к машине, припаркованной у ограды. Обе Фосс, стоя на пороге, смотрели им вслед, а потом закрыли дверь.

– Мать безобидна? – почему-то спросил Слеттен.

– Вроде да, – удивленно ответила Камилла.

Но вдруг всплыли сомнения и неясная тревога. Вспомнились странные перемены с фру Фосс. Когда дочь натирала паркет, мать контролировала ее и давала отрывистые указания: получше отполировать здесь, вернуться и повторить там… Вчера она была подавлена, сегодня повеселела, ей доставляло огромное удовольствие наблюдать за действиями дочери. Но при появлении Камиллы в ее глазах появлялось неожиданное раздражение. Хотя, возможно, Камилле, с ее взвинченными нервами, это просто мерещилось.

В машине господин Слеттен сказал, что умер в результате огнестрельного ранения, и после реанимации, которую провел Томас, у него открылась способность к чтению мыслей некоторых людей. Камилла натянуто улыбнулась, уже жалея, что купилась на его обаятельную улыбку. У него почти зажила искалеченная нога, из-за которой он, собственно, и уволился из полиции, раньше он ходил с палочкой и сильно хромал, а сейчас может сплясать тарантеллу. Камилла приподняла брови – о, вон оно что… Один из реанимированных доктором Хансеном мужчин оказался неуязвим для пуль его пистолета, и это очень плохо. Он откинул полу пальто, чтобы показать кобуру. Она, сдерживая закипающую злость, взглянула на эту его кобуру и хотела сказать, чтобы он не сводил ее с ума всякими нелепыми россказнями и убирался к чертовой матери со своей кобурой, хромотой и телепатией, но тут он выдал, что младшая Фосс отравилась и после реанимационных мероприятий сбрендила, енот вырос, а она, Камилла, сегодня постоянно думает о том, почему у нее трехдневная задержка. Камилла была так потрясена и даже обессилена, что начала задыхаться. Слеттен приоткрыл окно, впустив в машину порцию свежего воздуха. Из окна кухни на них, не отрываясь, смотрели Фосс, младшая при этом терла стекло белой тряпкой.

Камилла лихорадочно размышляла, откуда он мог узнать про енота и остальное.

– От тебя, – невесело сказал Слеттен.

Она едва не вскрикнула от ужаса и смотрела на него, как на привидение. Но, похоже, все, о чем он говорил, было правдой. И он тоже был расстроен…

– Пожалуйста, расскажи мне про енота, Камилла. Вы с мужем его сбили? – Она нерешительно кивнула. – Ты теряла сознание?

– Ненадолго.

– После того случая с тобой происходит что-то необычное?

– Я вижу сны. Которые сбываются… – прошептала она. – Вы хотите сказать…

– Да, – ответил Слеттен. – Я слышу мысли реанимированных. Тебе было очень холодно, когда ты очнулась, правда?

– Смертельно, – сказала она и заплакала.

– Пожалуйста, не плачь, – сказал он серьезно. – Мы должны радоваться, ведь он вернул нас с того света. Твой муж изобрел какой-то новый препарат?

– Я так его люблю… Мне страшно… Сначала енот, потом эти Фосс, а теперь вы…

– Обещаю, что я ничего не сделаю ему во вред, напротив, всеми силами буду стараться помочь. Дома есть его компьютер?

У Камиллы кровь прилила к лицу.

– Нет, ни за что! Даже не думайте, я ни за что не стану вторгаться на личную территорию Томаса!

– Нам нужен список людей, которых он реанимировал. Мы же не хотим, чтобы его увезли из дома или с работы в наручниках? Как только он вернется, мы с ним сразу поговорим. А пока я должен убедиться, что среди воскрешенных нет всяких моральных уродов.

Этот бывший полицейский снова растопил ее недоверие. Она колебалась, но потом ответила, утирая слезы:

– Господи, неужели все так серьезно? Кажется, я могу попробовать… Помню, однажды Томас звонил мне из Дании с конференции, просил открыть его компьютер, ему нужны были данные по одной научной теме. Я знаю, он очень консервативен, годами держится старых привычек. Может, он до сих пор использует тот пароль…

– Я подожду здесь.

Но когда она повернулась к нему спиной и пошла по дорожке, ее снова охватил безотчетный страх, словно она поплыла на оторвавшейся от берега льдине. Она увидела впереди, в кухонном окне два бледных женских лица и окончательно поняла, что ее страх связан с домом и этими женщинами внутри.

– Камилла! – вдруг окликнул ее Слеттен. Она остановилась. К ее большому облегчению, он вылез из машины. – Мне что-то неспокойно. Пойдем вместе. Заодно посмотрю на эту младшую Фосс.

Они вошли в дом. Под пронзительным взглядом фру Фосс Камилла прошла в кабинет Томаса, закрылась там и включила компьютер. У нее все получилось, старый пароль сработал, в папке «Пациенты» нашелся файл со списком из двадцати одной фамилии. Напротив некоторых стояли галочки. Ее имени не было, зато значились в числе прочих фамилии Слеттен и Фосс. Распечатав список, она вышла из кабинета и, повинуясь какому-то безотчетному порыву, заперла дверь на ключ, который всегда торчал в замочной скважине и которым Томас никогда не пользовался. Ключ она положила в карман куртки. И никаких угрызений совести, подумала она.

В гостиной Слеттен со сдержанным любопытством наблюдал за младшей Фосс, яростно начищавшей деревянные подлокотники дивана. Фру Фосс была занята тем же. Камилла взяла свою сумку, с которой намеревалась поехать к подруге, и кивнула Слеттену: все получилось. Он повеселел и поднялся из кресла.

– Куда это вы собрались, Камилла? – неприязненно спросила фру Фосс.

– Вас это не касается, – ровным голосом ответила Камилла, хотя внутренне вся почему-то сжалась в комок.

– Нет, касается. Я считаю себя очень обязанной доктору Хансену и не позволю, чтобы в ее отсутствие его жена вертела хвостом перед другим мужчиной. Садилась к нему в машину, шушукалась за нашей спиной…

Воцарилось гробовое молчание. Камилла, онемев, смотрела на злобно щурившуюся фру Фосс. Слеттен, конечно, все слышал, но в этот момент младшая Фосс неожиданно подошла к матери, тронула ее за локоть и плаксиво протянула:

– Почему он залазит в мою голову?

– Залазит в твою голову? – грозно сказала фру Фосс, эта вчерашняя тихая мышка. – Я никому не позволю залазить в голову моей дочери, тем более какому-то мужчине. Ты помнишь Синдре? Он тоже залез в твою голову, и вот что из этого получилось.

– Нам пора, Камилла, – спокойно сказал Слеттен. – Надеюсь, когда твой муж вернется, эти дамы очень скоро покинут твой дом. – Он взял Камиллу под локоть и повел к двери.

– Да-да, как бы не так, – сказала им вслед фру Фосс. – Когда доктор Хансен вернется, он женится на моей девочке. У нее прекрасное образование, просто чудесное. И она не белоручка, как некоторые. Весь дом заср…ла. Художница. Шлящая.

– Не обращай внимания, – сказал Слеттен ахнувшей Камилле.

…В машине он пробежал список глазами и с кривой усмешкой сказал:

– О, знакомая фамилия… Фру Ульсен. Решительная дама.

– Ты ее знаешь?

– Теперь да. Это она в меня стреляла.

– Боже мой… Что же будет? Если честно, я просто в панике…

– Надо потерпеть. Все образуется. Из любого положения всегда есть выход.

– Ты думаешь?

– Уверен, – сказал Слеттен.

– Меня нет в списке. Томас не внес меня, потому что я не пациентка, да?

– Да, думаю, поэтому. Ты не пациентка, ты любимая жена.

– Я написала там, в конце, наши с Томасом номера телефонов…

– Хорошо.

Он включил зажигание.

– Они смотрят на нас? – спросила Камилла, пристегиваясь.

– В четыре глаза, – взглянув на дом, ответил Слеттен. – Мамаша сущая ведьма, намного опаснее дочери.

– Может быть, ты не понял, телепатически, – Камилла прикоснулась кончиками пальцев к виску, – но ее дочь ест живых мышей.

Слеттен брезгливо чертыхнулся.

Он отвез ее к подруге, жившей в небольшой уютной квартирке в городе, и уехал, пообещав держать в курсе событий. У Эмблы, так звали подругу, состоялась вечеринка, пришли несколько старых друзей, они пили вино, веселились, и это помогло Камилле развеяться. Звонил Томас, они хорошо поговорили. Он сказал, что его не нужно встречать и что завтра он заедет за ней к Эмбле. Она умолчала о Бьорне Слеттене и о том, как вела себя фру Фосс, полагая, что дурные вести нельзя сообщать человеку, находящемуся в отъезде. Она сказала, что очень ждет его возвращения, и это была истинная правда.

…В полдень позвонил Слеттен, чтобы узнать, когда приезжает Томас. Камилла ответила, что муж будет с минуты на минуту. Он сказал, что должен с ним немедленно встретиться для важного разговора, который нельзя откладывать. У Камиллы упало сердце.

– Это из-за списка?

– Ну…да, – нехотя признал он. – Давай без подробностей?

– А мне не нужны подробности, – задыхаясь, сказала Камилла, – я и без подробностей знаю, что все плохо, что все гораздо хуже, чем мы думали… Мне снились какие-то ужасные люди, они бранились, угрожали… какие-то тролли в синих шапочках… Было так омерзительно, так страшно… И ты был там, среди них, слышишь?!

– Успокойся, – попросил Слеттен расстроенным голосом. – Я скоро буду.

К счастью, Эмбла уехала на весь день в дальнюю деревушку выбирать пряжу, из которой она ткала чудесные ковры, имеющие успех, поэтому у Камиллы оставалось несколько минут, чтобы поплакать в одиночестве.

…Поездка на конгресс, определенно, удалась. Томас ворвался в квартиру, как вихрь, довольный, улыбающийся, в распахнутом плаще, с серебристым кейсом в одной руке и букетом ее любимых «пламенеющих» роз в другой. Как будто это она куда-то уезжала, а он встречал. Он любил дарить ей цветы…

– Слеттен? – Томас выступил из-за спины Камиллы, открывшей дверь.

– Здравствуйте, доктор, – сдержанно произнес Бьорн. – Я к вам по очень важному поводу. Вы позволите?

– Вообще-то я в гостях…

– У меня срочное дело, – настаивал Бьорн.

Доктор сделал приглашающий жест, снял плащ и прошел в комнату, но явно не обрадовался появлению нежданного гостя. Бьорн немного замешкался, снимая куртку. Ему не хотелось беседовать с доктором в присутствии Камиллы, разговор предстоял тяжелый, но как попросить ее уйти? Он взглянул на нее.

Камилла стояла, поникнув, прислонившись спиной к косяку. У нее была почти русалочья внешность: бледное лицо в обрамлении темных блестящих волос, огромные, чуть близорукие темно-серые глаза, из-за этого взгляд был немного затуманен. Белая сияющая кожа в узком вырезе платья, тонкие запястья, длинные нервные пальцы – от такой красоты у Бьорна щемило в груди. Хансены были очень эффектной парой…

Она перехватила его взгляд, все поняла и громко сказала:

– Во-первых, в вашем доме поселились две дьяволицы, у них мозги работают в странном направлении. Младшая, та, что любит есть живых мышей, мечтает выйти за вас замуж, а мать ее поддерживает и твердо намерена извести вашу жену.

– Вы шутите? – Доктор недоверчиво улыбнулся. – Когда я уезжал, они были полны умиротворения.

Бьорн включил диктофон мобильного телефона.

– Когда доктор Хансен вернется, он женится на моей девочке. У нее прекрасное образование, просто чудесное. И она не белоручка, как некоторые. Весь дом заср…ла. Художница. Шлящая, – донеслось из динамика. Бьорн остановил запись.

У доктора вытянулось лицо.

– У меня профессиональная привычка все записывать, – поспешил объяснить Бьорн. – Если на моем пути встречается что-то неприятное или опасное, рука машинально тянется к кнопке. Но история с Фосс – это, так сказать, цветочки. Прошу меня заранее извинить за то, что я вынужден вам сообщить…

– Разве это не все? – По лицу доктора скользнула тень досады.

– Нет. Видите ли, доктор, после реанимации я почти избавился от хромоты, за что очень вам благодарен… – Бьорн подбирал слова. – И еще я обрел способность слышать мысли других реанимированных.

– О, да. Поздравляю, – процедил доктор. – Час от часу не легче.

– Я знаю о Камилле и еноте. Она видит пророческие сны, а енот очень вырос. Напомню, что пресса вовсю муссирует свидетельства очевидцев, которые видели в горах громадного енота-мутанта. Но бог с ней, с прессой. В мои руки попал список лиц, которых вы за последние три месяца реанимировали с помощью изобретенного вами препарата.

У доктора вырвался нервный смешок.

– Пожалуйста, выслушайте меня, – настойчиво произнес Бьорн. – Я ни с кем не обсуждал этот список, даже с вашей женой. Я начал обзванивать людей из списка, сначала тех, кто без галочки. Кроме меня, их шестеро. Кто-то был на работе, но мне удалось со всеми связаться, даже с пациентом, который уехал по делам в Японию.

– Йенсен, президент торговой обувной сети?

– Да.

– Ограбление, умер на столе. Как он?

– Прекрасно. В пятьдесят лет стал пользоваться невероятным успехом у женщин.

– Он сам вам об этом рассказывал? – Бьорн замялся. – Ах, да, извините, никак не могу привыкнуть к вашим телепатическим способностям, – с иронией сказал доктор. – Значит, у него все в порядке?

– Да. Говорит, что вы сотворили с ним чудо.

– Ну, я рад за него. Остальные?

– Все нормально с дамами Ольден, Яр и Одланд. Мужчина, Андерсен, стал ведущим на свадьбах, у него открылся дар красноречия. Едва не заговорил меня до смерти. Просил передать вам самые теплые пожелания, очень благодарил… К сожалению, на этом все хорошее кончается. Шестой, Нигор, постоянно конфликтовал с соседями. Ночью привез и открыл в квартире газовый баллон, а сам куда-то уехал. Все обошлось, сосед случайно увидел, как он затаскивал баллон в дом, был настороже и вовремя вызвал службу спасения. Этот тип сейчас в розыске.

– Раньше парень наблюдался у психиатра, – подумав, сказал доктор. Было заметно, что рассказ Бьорна его тревожит. – К нам он попал с попыткой суицида.

– Я понял. Без галочки, зато с белочкой, – мрачно пошутил Бьорн. – Перейду к другим таким же. Я полагаю, доктор, галочками вы отметили пациентов с превышенными реанимационными сроками. Давайте играть в открытую. Их вы реанимировали, когда они уже бесповоротно умерли.

Доктор откинулся в кресле и пристально смотрел на Бьорна.

– И что?

– Их четырнадцать человек. Двоих я знаю – девицу Фосс и Ульсен, которая в меня стреляла. Последняя сейчас в стационаре, но не исключено, что ее вот-вот выпустят. Остались двенадцать. Двое мужчин подошли к телефону и сняли трубку, но не отвечали, в голове у одного пугающая мешанина мыслей, мат, злоба на весь белый свет, второй не может ни о чем думать, кроме троллей в синих шапочках с бубенчиками. Еще за одного отвечала какая-то испуганная женщина, возможно, жена, она очень быстро положила трубку. До семерых не дозвонился, самый последний в списке пообещал отрезать мне язык и съесть сырым. А об одном типе я хотел поговорить отдельно, – через силу сказал Бьорн. – Его зовут Альваро Санчес. Если эти несколько человек стали такими, как он, то это катастрофа… – Он полез в карман, достал диск. – Вот видео, правда, не очень хорошего качества, камера прыгала, но главный момент снят хорошо – как я стрелял в него, но не причинил ему никакого вреда… И все же у меня руки в крови, доктор. С этим срочно нужно что-то делать. В первую очередь мы должны избавиться от трупа.

Камилла вернулась, когда они с доктором уже оделись, чтобы ехать на объездную дорогу. Бьорн пошел в машину, а доктор немного задержался. Спускаясь по лестнице, Бьорн слышал, как он что-то говорил жене, успокаивал, слышал, как она плакала.

Через час они добрались до места и поднялись в гору к месту провала. Здесь три дня назад Альваро Санчес пытался убить жену и дочь, здесь по-прежнему было тихо и сумрачно. Снег почти стаял, обнажил каменистые островки в толстой подстилке из сосновой хвои. Намокшие красные флажки пунктиром намечали тропу между частых стволов сосен.

Они почти не разговаривали. В машине Бьорн вкратце рассказал доктору суть дела. Роза поставила в известность свою приходящую горничную Еву Бакке о том, что они с Альваро уезжают за границу, и попросила присматривать за домом. Она собрала вещи и действительно уехала в Париж, где у нее имелась квартира с окнами на Монмартр. Ева, которая всегда подозревала в Альваро подлеца и всей душой его ненавидела, обрадовалась, а вот что пережил отец Розы, увидев дочь с разбитым лицом, с растерзанной душой, можно только догадываться. У старика тряслась голова, но он держался, был немногословен и выписал чек на огромную сумму. Бьорн чек отверг. Роза, паковавшая чемоданы, оторвалась от своего занятия, забрала у отца чек, молча засунула Бьорну в карман и крепко обняла его, решительно пресекая таким образом любые возражения. На случай, если заинтересуется полиция, они придумали, что Роза наняла Бьорна следить за мужем, поскольку подозревала того в неверности.

– Я понимаю, вы старались для меня, прикрывали в благодарность за то, что я спас вас от смерти, – выслушав, сказал доктор. – Но теперь вы знаете, что безумие Ульсен, которая в вас стреляла, возможно, вызвано моим препаратом. У нее был обширный инсульт, мне хотелось, чтобы она выкарабкалась. Так что я косвенный виновник вашей гибели, и вы по чистой случайности попали в реанимацию именно в мое дежурство. Почему бы сейчас не вызвать полицию и все им объяснить? Это была самооборона, вас не осудят.

– Во-первых, я не верю в случайности, а во-вторых, не хочу, чтобы вы пострадали. У вас добрые намерения, вы людей спасаете.

Доктор покачал головой.

– Если все обстоит именно так, как вы сказали, то я преступник. Я готов платить за свои ошибки. Но сначала я хочу увидеть тело Альваро.

И вот они стоят перед провалом, зияющим, как пасть лежащего на спине дракона. Бьорн в юности занимался в альпинистской секции, ловко управлялся со снаряжением – веревками, карабинами, зажимами и прочими приспособлениями, которые заранее одолжил у приятеля-альпиниста. Не прошло и десяти минут, как он стоял готовый к спуску, в прочных высокогорных ботинках и штормовом костюме, поверх которого была надета нижняя обвязка, – пояс на талию с ножными ремнями-обхватами. С собой Бьорн захватил фонарь, верхнюю обвязку в виде бабочки, ее он собирался надеть на труп, на плечо повесил свернутую кольцами тридцатиметровую веревку. Вторую веревку они с доктором привязали к ближайшей сосне, хорошенько обмотав ствол, пропустили через петлю на обвязке, и Бьорн начал спуск.

Узкая, всего метров пять шириной, трещина уходила вниз по склону глубоким коридором, сужаясь до тонкой щели. Бьорн спустился на несколько метров, послышался тихий шум воды – она текла где-то там, невидимая, растворяла и вымывала миллионнолетний мел. Он спустился еще ниже.

– Бьорн, как вы? – крикнул сверху доктор.

– Нормально! Здесь площадка, метра полтора шириной, я его вижу! Вижу Альваро!

Бьорн ускорил спуск и вскоре встал ногами на клиновидную площадку, благодаря которой труп не скатился в щель. Альваро лежал лицом к отвесной стене, в разорванной в нескольких местах светлой куртке, с засохшим бурым пятном на спине. Бьорн, надевая на него обвязку и переворачивая тело на спину, вспоминал, как они боролись у этого обрыва, словно Шерлок Холмс и профессор Мориарти на краю Рейхенбахского водопада, как в какой-то момент Санчес потерял бдительность, и Бьорну удалось столкнуть его вниз… Он перевернул закоченевший труп на спину. Поражала густая черная щетина, покрывшая сизые щеки. Глаза были плотно сомкнуты, но тень, падающая от головы Бьорна, и довольно существенный сумрак мешали рассмотреть все в деталях, поэтому он достал фонарь и навел свет на лицо трупа. Определенно, перед ним был мертвец.

Ледяной холод, царивший здесь, проникал через плотный защитный костюм, сквозь перчатки. Бьорн торопился, как мог. Он закрепил на трупе обвязку и вторую веревку, чтобы они с доктором могли вытащить его на поверхность. Подергав за крепления, чтобы окончательно убедиться в их прочности, Бьорн взглянул на труп перед тем, как начать подъем. Глаза у мертвеца были открыты, он смотрел на него. Попался, сука?

…Бьорн вылез из провала и без сил повалился на землю.

…Уезжая с Бьорном, Томас сказал, что едет проверить одну вещь. Через два часа он позвонил и сказал каким-то глухим голосом: «Мы вытащили Альваро. Кажется, Слеттен говорил правду. Не могла бы ты снова переночевать у Эмблы? Или у родителей?» И, не дождавшись ее согласия, положил трубку. Даже забыл, что ее родители сейчас путешествуют по Австралии. Камилла не знала, кто такой Альваро, но поняла, что сбываются самые худшие ее опасения. Все плыло перед глазами, ей казалось, что ее затягивает Мальстрем. Слава богу, Эмбла всегда отличалась тактичностью и не задавала лишних вопросов. Вечером Камилла сама попыталась дозвониться, но у Томаса был отключен телефон. Ночью ее мучил тягостный сон, снилось, что она подходит к своей картине, стоящей на мольберте в мастерской и завешенной белой тканью, срывает ткань, но тут сон начинается снова, как будто кто-то поставил его на бесконечный повтор.

Утром она позвонила Бьорну, поскольку Томас не снимал трубку. Бьорн сказал, что не стоит ни о чем беспокоиться и что Томас ей обязательно позвонит, а пока он очень занят. В это время кто-то очень громко взвизгнул рядом, раздались непонятные хлопки. «Кто там кричит?» – холодея, спросила она. «Никто», – ответил он и совсем, как Томас вчера, не попрощавшись, отключился.

Днем она сходила к врачу. Тошнота, головокружение? «Поздравляю, Камилла, – сказала врач, – у вас будет ребенок». И снова головокружение, но теперь от радости. Она была переполнена ею до краев и не могла носить ее в себе одна, ей непременно нужно было поделиться с Томасом. Но потом он позвонил и сказал, что возникли кое-какие проблемы и какое-то время они с Камиллой не смогут видеться. Камилла поняла, что не скажет ему – происходило что-то ужасное, и весть о ребенке не сможет ничего исправить. И еще она хотела рассказать ему об этом чудесном событии лично, глядя в его смеющиеся глаза, хотела, чтобы он обнял ее, поцеловал, ведь они так давно мечтали об этом…

Наступил поздний вечер. Камилла больше не могла выносить мучительное неведение, ее трясло, она ходила взад-вперед по квартире, как запертый в клетке зверь. От жалости к ней ее милую Эмблу тоже лихорадило. Камилла попросила у подруги ключи от машины и, подъехав к темному тихому дому, где она провела вместе с Томасом столько безоблачных лет, где была так счастлива, поняла, что все кончено. Ночь, давний враг, сказала ей: надежды больше нет.

Она толкнула дверь, вошла в темную прихожую. В ноздри ударил сильный сладковатый запах гниения, немытого тела, разлитого кетчупа, табачного дыма – все чужое и враждебное. По ногой что-то хрустнуло. Она включила свет, прошла в гостиную. В доме словно побывало дикое стадо: мебель сдвинута, шторы сорваны и валяются по всей гостиной, везде – на полу, на столах, на диване, в креслах – кучи объедков, бутылки из-под кока-колы, обертки, окурки, окровавленные бинты… Камилла стояла посреди смрада и разрушения, от ужаса прижав руки к груди.

Еле переставляя ноги, она поднялась по лестнице в мансарду. Здесь было чисто, все на местах, вот только на мольберте стояла ее картина, завешенная белой тканью.

– Нет, – сказала Камилла, – нет, пожалуйста, нет…

На столике с коробками красок лежали несколько распечатанных листов и свежий букет «пламенеющих» роз…

Она подошла к мольберту, медленно стянула ткань.

«…Моя любимая, моя дорогая. Никогда не вел дневник, такая трата времени казалась запредельной роскошью, но сейчас, когда в запасе осталось часа два, решил записать все, что происходит. Я хочу, чтобы ты меня поняла и простила.

Вчера мы с Бьорном достали Альваро Санчеса из провала. Он был похож на недельной давности труп с пулевым отверстием в груди. Разговаривать не мог, но Бьорн сказал, что слышит его мысли и что Альваро узнает и его, и меня. Я измерил ему артериальное давление: 30 на 20, температура тела +25. Поставил глюкозу и физраствор, ни на что другое не решился. Руки-ноги у Альваро почти не гнулись, нам пришлось тащить его под руки до машины, ноги при этом волочились по земле – непростая задача при его весе в девяносто килограммов. Кое-как уместив его на заднем сиденье, мы поехали к нам домой. Я рад, что ты была настолько разумной, что согласилась переночевать у Эмблы еще одну ночь. Мне очень не хотелось, чтобы ты увидела Альваро, вернее, то, во что он превратился.