Гражданская война в США, 1861–1865 (Развитие военного искусства и военной техники)

Глава 1 Армия США до гражданской войны

Первая половина 19-го века была, пожалуй, самым безмятежным периодом американской истории. Где-то далеко за океаном бушевал, не утихая, пожар войны, многочисленные армии сходились в жестоких битвах и тысячи орудий наполняли воздух несмолкаемым гулом. Но до беззаботной Америки не долетали даже отголоски этой канонады, и для большинства ее жителей такие звучные названия, как Маренго, Аустерлиц, Эйлау, Бородино, Лейпциг и Ватерлоо значили не больше, чем имена далеких планет. Как широко ни расправляли крылья императорские орлы, как высоко ни парили над Европой, они не могли перелететь через Атлантику, а значит, и беспокоиться американцам было не о чем.

Правда, бывшим британским колонистам иногда приходилось браться за оружие. Гордый Альбион, не желая мириться с поражением, которое его славные войска потерпели под Саратогой и Йорктауном от полудиких охотников и неуклюжих торговцев говядиной, снова начал против них войну. Так он надеялся вернуть непокорную заокеанскую республику под державную руку Георга III.

Однако маленькая и не слишком кровопролитная англо-американская война 1812–1815 гг. не шла ни в какое сравнение с почти 25-летней европейской бойней. Трехлетняя борьба, не потребовавшая ни от Англии, ни от Америки особого [30] напряжения сил, увенчалась мирным договором, который поставил точку в истории борьбы Соединенных Штатов за свою независимость.

После этого на американской земле более чем на 30 лет воцарились мир и спокойствие. Лишь время от времени их нарушали маленькие индейские войны, но американцы никогда не считали эти конфликты серьезными и научились легко с ними справляться. Одним словом, небо над всеми Соединенными Штатами было безоблачным и ничто не предвещало скорой бури.

Разумеется, эта атмосфера отнюдь не благоприятствовала созданию и развитию боеспособных вооруженных сил. Американцы, далеко не самые большие поклонники военной службы, охотно обошлись бы вообще без армии, если бы это было возможно. Но пока еще ни одному государству не удалось существовать без сухопутных войск и флота, и в США это хорошо понимали. Скрепя сердце, правители заокеанской республики выделяли из федерального бюджета небольшие суммы на военные расходы. При этом они старались обойтись только необходимым минимумом.

Военная доктрина правительства США носила в тот период чисто оборонительный характер. В случае нападения предполагаемого противника (который мог свалиться на Америку разве что с неба) первый удар принимала на себя регулярная федеральная армия, которая затем пополнялась за счет добровольческих частей и милиционных формирований, имевшихся в каждом штате. Однако поскольку эта возможная внешняя угроза была чисто иллюзорной, во многом иллюзорной была и сама американская армия. После 1815 года вооруженные силы Соединенных Штатов были сокращены и достигли к 1821 году 6183 офицеров и солдат. На протяжении долгого времени они не выходили за границы этой смешной численности, едва достигая размеров небольшой дивизии великой армии Наполеона. Лишь в 1836 году, когда восстали индейцы-семинолы, сухопутные войска были доведены до 11541 солдата и 789 офицеров, но к 1842 году сократились примерно до 8600 человек.

Нового увеличения американской армии, на этот раз более значительного, до 50 тысяч человек, потребовала Мексиканская [31] кампания. Армия пополнилась в основном за счет добровольцев, которые после разгрома Санта-Анны и победоносного окончания войны разошлись по домам, надеясь, что им больше никогда не придется стать в строй.

Правда, присоединение к Союзу новых обширных территорий снова потребовало некоторого пополнения его вооруженных сил. Но по европейским меркам они все равно оставались микроскопическими (разумеется, принимая во внимание численность населения США). К 61-му году в американской армии служили 15304 солдата и 1098 офицеров. В основном они были рассеяны по фортам и арсеналам на границе индейских территорий, и для большинства жителей восточных штатов появление солдата в синей форме армии США было явлением столь же редким, как визит китайского императора.

Под стать размерам американской армии была и ее организация. Самым крупным подразделением вооруженных сил США в мирное время являлся полк, хотя порой даже и полка было много. Основной организационной единицей оставалась рота как в пехоте, так и в кавалерии. Численность ее солдат была также невелика и колебалась от 112 человек в 1821 году до 100 в 1846-м. Эти небольшие формирования номинально сводились в полки, но в действительности часто несли службу по отдельности, иногда на большом расстоянии друг от друга. Так, к январю 1861 года в армии США насчитывалось 198 рот. 183 из них были дислоцированы вдоль всей западной границы от Техаса до Миннесоты, от Пейджет Саунд до южной Калифорнии.

Более крупные соединения — бригады, дивизии, корпуса, армии — формировались только во время боевых действий и по окончании их тут же распускались. В мирное же время была принята территориальная структура деления. До 1821 года армия США состояла из двух «дивизий» — Северной и Южной. Затем они были заменены на Восточную и Западную, а те в свою очередь в 1842 году был разделены на меньшие по размеру географические округа, которых затем объединили в три «дивизии»: Западную, Восточную и Тихоокеанскую. К 1861 году таких округов насчитывалось шесть: Восточный, Западный, Техасский, Ньюмексиканский, Ютский и [32] Тихоокеанский. Эта территориальная структура стала для американцев настолько привычной, что они не захотели отказываться от нее даже во время гражданской войны, и некоторые генералы, как например, Улисс Грант или Уильям Шерман, командовали и полевой армией, и одним или даже несколькими округами.

Небольшая американская армия в мирное время не требовала от населения больших усилий для обеспечения ее личным составом. Система комплектования вооруженных сил была исключительно добровольной, хотя среди граждан США желающих надеть военную тюрьму было немного. В 19-м веке Америка по-прежнему была Страной Великих Возможностей, и абсолютное большинство ее жителей предпочитало добиваться богатства и успеха в бизнесе или политике, а не тянуть постылую солдатскую лямку за жалкие 6 долларов в месяц.

Поэтому основным источником пополнения армии США были эмигранты, в первую очередь ирландцы и немцы. При этом первые были предпочтительнее вторых, поскольку считалось, что они более способны к полевой службе, выносливее и отличаются большей сметливостью и предприимчивостью. Однако заставить своенравных и вспыльчивых ирландцев беспрекословно подчиняться своим офицерам и строго следовать требованиям уставов было нелегко. Единственным методом оставалась суровая армейская дисциплина, опирающаяся на целую систему телесных наказании, очень распространенных в американской армии, и эта система оказалась вполне работоспособной. По единодушному признанию европейских наблюдателей, таких, как полковник Флетчер или граф Парижский, регулярная армия США в 19-м веке была одной из самых дисциплинированных в мире.

Но для поддержания дисциплины одних наказаний мало. Многое зависело от умения, опыта и профессиональной подготовки тех, кто, собственно, и налагал дисциплинарные взыскания, т. е. от офицеров. В 19-м веке основной «кузницей кадров» командного состава американской армии была знаменитая военная академия Вест-Пойнт, штат Нью-Йорк. Набор воспитанников этой академии осуществлялся по так называемому принципу фаворитизма — открытого конкурса не существовало. Ежегодно 10 кадетов назначались самим президентом [33], и, кроме того, каждый избирательный округ, делегировавший своего представителя в Конгресс, посредством того же самого представителя отправлял в Вест-Пойнт и своего воспитанника.

Занятия в академии длились четыре года, в конце каждого из которых кадеты сдавали экзамены и те из них, кто не набирал определенного балла, безжалостно изгонялись из ее стен. Дисциплина была очень строга, пожалуй, еще строже, чем в армии. Сама система подготовки отличалась оригинальностью, не имевшей аналогов в Европе. В академии не существовало специализированных военных курсов и факультетов, посвященных углубленному изучению какого-нибудь одного рода войск, например, артиллерии или пехоты. Все воспитанники учились по одной и той же программе, в которой первый год отводился кавалерии, второй — пехоте, третий — артиллерии и четвертый — инженерным войскам. Таким образом, кадеты получали универсальное образование, и каждый из них поочередно становился то пехотинцем, то кавалеристом, то артиллеристом, то военным инженером. По окончании Вест-Пойнта его воспитанники выпускались в армию с чином 2-го лейтенанта и, согласно своим способностям, распределялись по родам войск.

Американцы всегда были нацией, с пиитетом относившейся к достижениям технического прогресса, и наиболее способные примерно из 45 кадетов, ежегодно покидавших стены академии, распределялись в артиллерию и инженерные войска. В результате самые талантливые из полководцев гражданской войны вышли из артиллерийских и инженерных офицеров: Роберт Ли — инженер, Джозеф Джонстон — артиллерист, Томас Джексон Каменная Стена — артиллерист, Уильям Шерман — артиллерист. Это, однако, не мешало им командовать при случае пехотными или кавалерийскими частями (Ли, например, был некоторое время командиром 2-го кавалерийского полка), возглавлять армии.

Напротив, неспециализированное образование, полученное в Вест-Пойнте, оказалось для них очень удачной подготовкой к гражданской войне. Как писал полковник Флетчер, «такого рода военное образование американских офицеров как нельзя более способствовало роду войны, которая им [34] предстояла, и делало их способными занять высокие места, на которые многие из них несмотря на мелкие чины, были призваны, как только началась война».

Обучение в академии Вест-Пойнт вырабатывало у офицеров американской армии еще одно важное качество. Кадеты на четыре года практически полностью отрывались сообщества; а посвятить себя военному делу в Стране Великих Возможностей могли лишь люди, в хорошем смысле слова, «одержимые», поэтому воспитанники академии представляли собой замкнутую, почти аристократическую касту, внутри которой господствовала атмосфера дружбы и армейского братства. Даже перемена рода деятельности, когда офицер после нескольких лет службы уходил в отставку, не могла разорвать этих дружеских уз, и офицеры, в прошлом воспитанники академии, поддерживали со своими бывшими коллегами и однокурсниками хорошие отношения.

Гражданская война стала для офицерского братства страшным испытанием. В обеих воюющих армиях практически не было офицера-профессионала, который не имел бы друзей за линией фронта. Большинство воспринимало такое положение вещей как ужасную трагедию, и даже генерал Джеймс Лонгстрит, человек, не склонный к излишним сантиментам, ставший в будущем одним из лучших командиров Конфедерации и правой рукой Роберта Ли, не смог скрыть своей горечи. «Это был грустный день, — писал он, — когда мы покинули товарищей всей нашей жизни и оставили двадцатилетнюю службу».

Каким бы качественным ни было образование в военной академии Вест-Пойнт, какие бы высокие профессиональные и нравственные качества ни развивало оно у офицеров американской армии, оно все равно не могло возместить им самого главного — нехватку боевого опыта. Относительно спокойная первая половина 19-го века почти не давала этой возможности. Правда, большинству героев гражданской войны пришлось-таки повоевать в Мексике в 1847–1848 годах, но, во-первых, там все они были младшими офицерами или даже солдатами, и мало кто из будущих генералов Севера и Юга командовал под Буэно-Вистей или Чатапультапиком подразделением большим, чем рота. Во-вторых, мексиканская армия [35], несмотря на замечательную храбрость своих солдат и офицеров, все же не была тем оселком, на котором американцы могли отточить военное мастерство. Да и сама Мексиканская кампания, краткая и победоносная для американского оружия как по характеру боевых действий, так и по характеру местности, на которых они разворачивались, мало походила на затяжную и кровавую войну, через которую предстояло пройти Соединенным Штатам.

Еще одной школой для американских военных были бесконечные стычки с индейцами, постоянно происходившие на западной границе. И хотя они еще меньше походили на грядущую кровопролитную борьбу Севера и Юга, чем война с Мексикой, все же и индейские войны внесли свой маленький вклад в полупустую копилку боевого опыта армии США. Именно там, на великих равнинах, американская пехота приучалась к долгим изнурительным маршам по пересеченной местности под палящим солнцем.

Правда, при этом пехотинцы старались не отдаляться от своего обоза, который легко мог стать добычей индейцев, и в результате привыкли к обилию провианта, а значит, не умели затягивать пояса. Эта привычка сказалась затем и на офицерах, которые в годы гражданской войны, находясь в более населенных, чем прерии, местах, все равно продолжали таскать за собой громоздкие фургоны, напоминавшие цыганский табор.

Наиболее благотворное влияние индейские войны оказали на американскую кавалерию, определив, по сути, как ее лицо, так и тактику, которую она впоследствии с успехом использовала. Индейцы, несмотря на свое слабое вооружение и полное отсутствие организации, были хитрыми и опасными противниками. Сабельные атаки в сомкнутом конном строю, общепринятые в те время в Европе, против индейцев были так же эффективны, как стрельба из пушки по воробьям. Сабля, оставаясь основным оружием европейского кавалериста, для американского драгуна являлась лишним предметом снаряжения, ибо сблизиться с индейцем на расстояние сабельного удара было все равно, что поймать руками летящую птицу. Чтобы сабля не путалась в ногах и вообще не мешала в бою, ее часто приторачивали к седлу или даже [36] сдавали в обоз. Основным оружием американского кавалериста стали карабин и револьвер, и, надо сказать, что этим оружием кавалеристы пользовались мастерски. Они могли вести прицельный огонь и в пешем порядке, и прямо с седла, с несущейся вскачь лошади.

Кстати, эти лошади подходили для классического кавалерийского боя не больше, чем их седоки. Невысокие и невзрачные на вид животные зато превосходно двигались. Отличаясь редкой выносливостью и удивительней неприхотливостью, они легко переносили форсированные конные переходы, в которых им приходилось везти на себе не только [37] всадников, но и навьюченные боеприпасы и продовольствие, ибо обычно кавалерия выступала в походы без обозов. Добиваясь таким образом быстроты маршей, драгуны неожиданно обрушивались на стоянки враждебных индейцев и огнем своих карабинов и револьверов уничтожали их. Подобная метода ведения боя, казавшаяся европейцам дикой, была общепринята в Америке, и обе стороны, сражавшиеся в гражданской войне, охотно ее переняли. Однако речь об этом пойдет ниже.

Артиллерия вообще была редким гостем на великих равнинах, но все же и ей нет-нет, да и случалось принимать участие в походах против индейцев. Благодаря этим походам она приобрела столь необходимую в боевых условиях мобильность и маневренность. Правда, в стычках с краснокожими артиллерия как таковая почти не участвовала, зато самим артиллеристам приходилось браться за карабин и револьвер, овладевая таким образом полезными навыками.

Что касается офицеров-артиллеристов, то именно им, отдавая должное способностям и знаниям, часто поручали командование экспедициями, и лучших «курсов повышения квалификации» придумать было нельзя. [38]

Тем не менее, каким бы ни был опыт регулярной американской армии — богатым или бедным, на ход боевых действий гражданской войны США он оказал незначительное влияние. Регулярные вооруженные силы были слишком немногочисленны, почти всю тяжесть войны вынесли на себе иррегулярные формирования, составлявшие основу армий как Севера, так и Юга. Эти иррегулярные части, разумеется, не были изобретением гражданской войны.

Так называемые полки местной милиции существовали в каждом штате задолго до 60-х. Они подчинялись губернатору, который производил все назначения от лейтенанта до полковника. Президент тоже имел над этой милицией определенную власть и в случае необходимости мог использовать ее для решения национальных задач. В таком случае милиция выходила из-под юрисдикции губернатора и передавалась в федеральное подчинение. Впрочем, в каком подчинении она бы ни была, толку от местной милиции не прибавлялось. Когда-то она действительно сыграла свою роль. Но к началу гражданской войны милиция выродилась в чисто формальную организацию.

Правда, милиционеры все же собирались, но не чаще 1–2 раз в год для того, чтобы пройти торжественным маршем под звуки оркестра по улицам родного городка и закончить день ко всеобщему удовольствию за праздничным столом. За это будущий герой гражданской войны полковник 55-го Нью-йоркского милиционного полка французский эмигрант Режи де Тробрианд называл себя и своих людей «вилочной гвардией». На Юге, где белое население опасалось восстания рабов, милицию старались поддерживать в более боеспособном состоянии, но и там она была далеко не на высоте.

Одним словом, Америка середины 19-го века оставалась невоенной страной. Имевшихся в ее распоряжении вооруженных сил как, регулярных, так и милиционных, было явно недостаточно, чтобы вести крупномасштабную и многолетнюю войну. На практике это означало, что обеим воюющим сторонам предстояло начинать с нуля, т. е. заново создавать свои армии. И хотя в конце концов это строительство было завершено, сам процесс проходил сложно и потребовал большого напряжения сил. [39]

Глава 2 Армии Севера и Юга. Организация и система комплектования

Несмотря на отсутствие опыта и немногочисленность подготовленных военных кадров, недостатка в главном, а именно: в потенциальных солдатах, горящих желанием сражаться, по крайней мере, в начале войны, ни Союз, ни Конфедерация не испытывали. Правда, и в этом отношении северные штаты обладали громадным перевесом. К 1861 году там проживало около 4 миллионов белых мужчин в возрасте от 15 до 40 лет, пригодных в строевой службе, в то время как на Юге их насчитывалось всего 1140 тысяч человек. При этом полностью свои живые ресурсы Конфедерация использовать так и не смогла. За все годы войны в армиях Юга служил 1 миллион жителей, но общая численность ее вооруженных сил, достигнув к 1862 году своего пика, неуклонно сокращалась. К началу 1863 года в строю оставалось лишь 230 тысяч человек, а к концу 1864 года — 100 тысяч. Север, напротив, постоянно наращивал свою мощь. Уже четыре месяца спустя после начала войны армия Союза выросла в 27 раз. А к концу 1865 года под ее знаменами собралось 1 556 000 человек — по тем временам огромное количество. [40]

Но, уступая Северу в количественном отношении, Юг превосходил его качеством и быстротой работы своей военной машины. Там власть предержащие с первых же дней поняли серьезность положения и еще до начала гражданской войны приступили к созданию вооруженных сил Конфедерации. Уже 6 марта 1861 года, т. е. более чем за месяц до того, как пушки генерала Борегара открыли огонь по форту Самтер, Джефферсон Девис обратился к губернаторам штатов с призывом предоставить в распоряжение правительства 100 тысяч добровольцев сроком службы на 1 год.

К тому времени население Юга было уже вполне готово к этому призыву. Во всех городах и деревушках Конфедерации с самого начала 1861 года лихорадочно создавались вооруженные формирования, как правило, роты. Иногда их основой служила старая милиционная организация, но в большинстве своем они создавались заново. Схема их организации была примерно одной и той же по всему Югу.

Как правило, формирование поручалось какому-нибудь местному авторитету, нередко ветерану Мексиканской войны или выпускнику Вест-Пойнта. Рекруты собирались вместе в назначенный день и час, принося с собой все оружие, которое они только могли достать, — от охотничьих ружей и дуэльных пистолетов до ножей Боуи и сабель времен Войны за независимость.

Затем по старой демократической традиции, бытовавшей испокон века в американской милиции, избирались офицеры, причем выбор добровольцев не обязательно падал на самых богатых и знатных земляков. Немало было состоятельных плантаторов, пожертвовавших значительные суммы на организацию рот, а затем скромно уступивших командные посты своим менее зажиточным, но более опытным и образованным товарищам.

Следующим немаловажным шагом был выбор названия роты, и тогда склонность американцев к показному блеску и громким словам давала о себе знать в полной мере. Не было на Юге такого графства, которое не могло бы похвастаться своими «Истребителями варваров янки», «Южными мстителями», «Героями Дикси» или «Убийцами Линкольна». Встречались, правда, и более оригинальные названия: «Бульдоги [41] Южной Флориды», «Желтые куртки из Клейтона», «Молотильщики из Таллапузы» и «Головорезы из Чикасоу».

Покончив с этими необходимыми формальностями, новобранцы приступали к элементарному военному обучению. В основном оно сводилось к нескольким часам строевой подготовки или езды на лошадях с бряцанием оружием и обязательными угрозами в адрес «нахальных янки». Затем вся рота, включая офицеров и рядовых, заворачивала в ближайший салун, где за стаканом виски «южные герои» окончательно «разбивали» северян, захватывали Вашингтон и сажали мистера Линкольна в железную клетку. Разумеется, толку от этих «военных упражнений» было немного, но, организовав свои роты, южане все равно сделали важный шаг, заложив основы будущей армии. Когда прозвучал призыв Джефферсона Девиса, губернаторам оставалось лишь свести эти роты в [42] полки и отдать их в распоряжение президента, что они и сделали. Роты, рапортовавшие о своей готовности служить Конфедерации, немедленно направлялись в учебные лагеря. Напоследок рекруты проходили по улицам родного городка торжественным маршем, сопровождаемые ликующим и плачущим от гордости женским населением. Они следовали к месту своего назначения как на праздник, не подозревая, что на том их привольное житье и заканчивалось.

В учебных лагерях за них уже брались всерьез и основательно. После того, как роты сводились в полки и их командиры избирали полковое начальство, т. е. штаб-офицеров и командира полка, начиналась муштра и насаждение армейской дисциплины. Конечно, эта дисциплина не шла ни в какое сравнение с жесткими уставными правилами, общепринятыми в то время в армиях Европы, но для американцев, привыкших к значительной степени личной свободы и воспитанных в духе индивидуализма, и ее было более чем достаточно. Аристократы-плантаторы, которые даже в армии не могли обходиться без своих черных слуг, стали вскоре жаловаться, что их негры более свободны и переносят меньше тягот, чем они.

«Участь солдата хуже участи любого негра с реки Чатахучи, — жаловался в своем письме один волонтер из Алабамы. — У него вообще нет никаких прав. Над ним стоит надсмотрщик худший, чем над любым черномазым. Никто не обращается с ним уважительно. Офицер может его оскорбить, а у него нет права даже открыть в ответ свой рот, и он никогда не смеет этого делать».

Офицеры-инструкторы вызывали у новобранцев дружную ненависть. Одни желали им поскорее подохнуть, другие, напротив, надеялись, что те вскоре получат повышение и избавят их от своего назойливого присутствия. Когда же в одном из полков офицера-инструктора назначили командиром, новобранцы едва не взбунтовались, и командира пришлось срочно менять.

Но деваться добровольцам было уже некуда. Они сами поступили на службу и по-прежнему горели желанием сражаться, так что волей-неволей с армейской дисциплиной пришлось мириться. Более того, пройдя основы военной подготовки [43], многие первые волонтеры помогали затем в наборе и обучении новых добровольцев.

Число последних, кстати, неуклонно росло, и правительство Конфедерации вскоре было вынужденно заявить, что их даже слишком много. Не имевший своей промышленности, Юг быстро израсходовал скудные запасы оружия и амуниции и одевать и вооружать новых патриотов, собравшихся под знаменем Дикси, было просто не во что и нечем. «Из Миссисипи я могу получить 20 тысяч человек, которые с нетерпением ждут известия, что их можно вооружить, — писал в эти дни Джефферсон Девис. — В Джорджии сделаны многочисленные официальные заявления о готовности идти на службу на любой срок и в любое место, но на эти и на другие предложения я все еще вынужден отвечать: «Оружия для вас нет». В результате, по подсчетам военного секретаря Уокера, президент Девис отказался от услуг примерно 200 тысяч добровольцев.

Однако для начала и тех волонтеров, что уже стояли под ружьем, было вполне достаточно. К первому сражению при Бул-Ране, произошедшему в июле 1861 года, в вооруженных силах Конфедерации насчитывалось 100 тысяч человек. Для Америки это количество было почти непомерным. Никогда еще столь значительные армии не собирались на ее необъятных просторах, и вооружить, одеть и организовать эту массу людей было далеко не простым делом. К началу решительных боевых действий довести работу до конца так и не удалось, и в свой первый крупный бой армия повстанцев пошла, не имея дивизионной организации (составлявшие ее полки были наспех сведены в бригады), вооруженная кто чем, в том числе и кремневыми ружьями времен англо-американской войны, отчасти в темно-синих мундирах, взятых в арсеналах федеральной армии.

Организация армии Союза также столкнулась с определенными трудностями, которые были во многом сродни трудностям, переживаемым на Юге. Военная истерия охватила население Севера несколько позже, уже после падения офорта Самтер. Энтузиазм там тоже был велик, а вера в свои возможности просто безгранична. Большинство мужчин в северных штатах всерьез полагали, что им понадобится всего несколько [44] месяцев, чтобы разбить «проклятых мятежников». Эти настроения были так сильны, что даже Линкольн, большой реалист в политике, не мог им не поддаться. 15 апреля он обратился к губернаторам верных Союзу штатов с призывом предоставить в его распоряжение 75 тысяч добровольцев сроком на три месяца.

Так было положено начало созданию печально известной 90-дневной милиции — самой неорганизованной и небоеспособной из всех вооруженных формирований гражданской войны. И хотя 3 мая Линкольн заявил об увеличении армии путем набора 40 полков общей численностью 42 тысячи человек сроком на три года, сделанного было уже не исправить. Много добровольцев успело поступить на службу в краткосрочные полки, и уже в июле 1861 года эти «трехмесячные» вояки поставили Союз на край гибели.

Организация армии Севера происходила примерно так же, как и армии Юга, но в целом носила более сумбурный и хаотичный характер. Здесь основу добровольческих полков так же должны были составлять милиционные части, но фактически большинство из них были созданы заново, на пустом месте. Однако если в южных штатах этим занимались местные знаменитости, хорошо известные и уважаемые в своем округе или графстве, то на Севере практически любой пройдоха, у которого водились деньги, мог сформировать роту или даже полк. В отличие от своих южных коллег никто из них и не думал отказываться от офицерских эполет независимо от наличия или отсутствия опыта и знаний.

В основном «создатели» армии Союза были профессиональными политиками или бизнесменами. Свою службу в армии они рассматривали как очередную ступень в политической карьере или как средство сделать хорошие деньги. В результате вербовка новобранцев с самого начала приобрела черты избирательной и рекламной кампаний одновременно. Во всех крупных городах, да и в небольших городках тоже были развешаны объявления, наперебой зазывавшие волонтеров в ту или иную роту или полк. При этом перечислялись всевозможные преимущества — от цвета и покроя униформы до боевых качеств командиров и обещаний славы и наград. [45]

Не обходилось и без курьезов. Организаторы одного из полков тяжелой артиллерии обещали новобранцам, что «этот отряд будет всегда содержать гарнизон фортов Вашингтона; он предоставляет желающим поступить на военную службу неоценимые преимущества быть избавленными от всех трудов и лишений лагерной жизни».

Офицеры регулярной армии США взирали на эту нездоровую возню с отвращением. Многие из них хотели сами заняться формированием добровольческих частей, где их опыт и знания оказались бы весьма кстати.

Но генерал Уинфилд Скотт, назначенный президентом верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами Союза, решительно отказывал им в отпусках, которые были необходимы для участия в организации волонтерских полков. Таким образом, генерал Скотт надеялся сохранить регулярную армию, но в действительности лишь способствовал ослаблению боевых качеств добровольческой армии.

Результат не замедлил сказаться. Многочисленные роты и полки со звучными названиями (всевозможных «Огненных зуавов», «Пожирателей огня» и «Мстителей» хватало и на Севере) росли, словно грибы после дождя, но их боевые качества, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Военному обучению здесь уделяли еще меньше внимания, чем на Юге — не хватало профессионалов, и «пламенные патриоты» Севера проводили больше времени в борделях и салунах, чем в лагерях и на учебном плацу.

Как следствие, многие солдаты-северяне отправились в первый поход, так и не научившись стрелять из своих винтовок. [46]

Еще одним неприятным результатом беспорядочного формирования федеральной армии стала недостаточная укомплектованность волонтерских полков личным и командным составом. В целом в добровольцах не было недостатка. Напротив, Линкольн, рассчитывавший, что на его призыв откликнутся 75 тысяч волонтеров, получил на деле 100 тысяч. Однако формирующихся полков было так много, что они буквально растащили эту огромную массу народа, и в результате лишь немногие из полков достигли определенной уставом численности. Федеральные власти пытались противодействовать столь порочной практике.

3 декабря 1861 года военный секретарь Стентон запретил губернаторам набирать новые полки и обязал их направлять пополнение в уже существующие. Но, увы, этот запрет остался во многом только на бумаге. На Севере все еще хватало политиков и карьеристов, мечтавших о высоких военных постах. В старых полках, где места уже были заняты, делать им было нечего, в то время как только сформированные подразделения, казалось, давали хорошие возможности для карьерного роста. Поэтому губернаторы по-прежнему санкционировали создание молодых и необстрелянных формирований, а закаленные в боях ветеранские части, не получая свежих пополнений, таяли, точно весенний снег. На Юге в этом отношении было проявлено куда больше здравого смысла. Там поступившие на службу новобранцы занимали свое место в строю ранее сформированных полков, ряды которых поредели в кровопролитных сражениях.

Вернемся, однако, к системе комплектования армии Союза. Основные этапы ее организации были примерно такими же, как и в армии Конфедерации. Главной ячейкой военной структуры здесь тоже являлась рота. Территориальные участки для ее набора были разного размера и колебались от 5–6 округов в слабозаселенных штатах северо-запада до 1–2 городских районов в Нью-Йорке или Филадельфии. Собравшись вместе в назначенный день, новобранцы выбирали офицеров и приносили присягу на верность нации или своему штату. Затем они проводили от 12 до 36 часов на общественных собраниях, церковных службах и презентациях флага, сшитого местными женщинами, и только потом отправлялись [47] в учебный лагерь. Там после необременительного обучения они объединялись с другими ротами, набранными в том же штате, в полки. Старшие офицеры в эти полки назначались губернаторами.

Сформированные таким образом части считались готовыми, и губернатору оставалось только доложить об этой готовности президенту, после чего волонтеры оказывались на федеральной службе. При этом они не теряли связи со своим штатом. Губернаторы продолжали следить за своими ребятами, обеспечивая их в случае необходимости оружием, обмундированием… Надо заметить, что некоторые командиры предпринимали попытки обойти губернаторов и через их головы войти непосредственно в федеральное подчинение.

Это пробовал проделать видный демократический политик Дэн Сиклс, скандально известный главным образом тем, что незадолго до войны он застрелил из револьвера любовника своей жены. Сиклс был достаточно влиятельным демократом, чтобы получить звание генерала и должность командира бригады, но, едва нацепив саблю и повесив эполеты, он туг же проявил упрямство и независимость характера. Вместе со своей «Превосходной» (так она была названа) бригадой Сиклс напрямую обратился к президенту с докладом о готовности поступить на федеральную службу. Губернатор плата Нью-Йорк, где была набрана бригада, немедленно потребовал вернуть ее в контингент войск штата, однако Сиклс уже закусил удила и не желал ничего слушать.

Вместо того, чтобы выполнить приказ, он провел перекличку на гласисе форта, находившегося под федеральной юрисдикцией, и без лишних споров увел своих парней в Вашингтон. Но авантюра Сиклса не осталась без последствий. Губернатор устроил скандал, и после долгих препирательств «Превосходная» вернулась в подчинение штата Нью-Йорк. Тем не менее, Сиклс мог быть доволен произведенным шумом. Он принадлежал к числу тех политиков, которые в атмосфере скандала чувствуют себя, как рыба в воде, и радовался любому вниманию, которое мог привлечь к своей персоне.

В то время как волонтерские полки Севера, вроде «Превосходной» Сиклса, становились орудием в руках ловких политиканов, регулярная армия США по-прежнему оставалась [48] профессиональной военной организацией. Правда, она сильно сократилась к этому времени и насчитывала в своих рядах немногим более 13 тысяч человек. Только старших офицеров в звании не ниже бригадного генерала, перешедших на сторону Конфедерации, было 182 человека. Однако основная масса рядового и младшего командного состава осталась верной Союзу, и Линкольн рассчитывал на своих немногих профессиональных военных в предстоящей борьбе. Президент США даже решил увеличить численность регулярной армии и приказал организовать в июле 1861 года 9 полков пехоты, дополнительный артиллерийский полк и полк кавалерии.

Но желающих вступить в ряды регулярных частей оказалось немного. Суровая дисциплина и медленное продвижение по службе, свойственное профессиональным армейским формированиям, отпугивали добровольцев, предпочитавших волонтерские части. В силу этого последних было значительно больше, и именно они составили основу вооруженных сил Союза в гражданской войне. За все время кон4хликта в США было сформировано 2144 полка пехоты, 6 полков тяжелой артиллерии, 272 полка кавалерии, 13 инженерных полков, 9 батальонов легкой пехоты и 432 артиллерийских батареи, составлявших иррегулярные вооруженные силы, рядом с которыми небольшая профессиональная армия была все равно что пуля рядом с пушечным ядром.

Своя регулярная армия имелась и у южан, хотя ее численность и роль, которую она сыграла в этой войне, были ничтожны. По своим размерам она уступала даже небольшой регулярной армии Союза и насчитывала всего 1 артиллерийскую батарею, 12 полков кавалерии и 7 полков пехоты. Добровольческие и прочие иррегулярные части Юга превышали ее по численности в несколько раз, хотя они конечно, уступали огромной военной машине Севера. За все время войны южные штаты собрали и снарядили 642 пехотных полка, 137 полков кавалерии и 16 (272 батареи) полков артиллерии.

Таким образом, основу вооруженных сил и Союза, и Конфедерации составляли иррегулярные войска, и поначалу, как уже говорилось выше, они носили исключительно волонтерский [49] характер. То было время больших иллюзий, и мало кто по обе стороны линии фронта задумывался над тем, как далеко можно «уехать» на голом энтузиазме. Наборы добровольцев были продолжены и позже — в 1862 и даже в 1863 годах, однако постепенно эта система начала давать сбои.

На Юге с серьезными затруднениями столкнулись уже в начале войны. После первого сражения при Бул-Ране многие легкомысленные южане решили, что враг разбит окончательно, что с Севером раз и навсегда покончено, и начали расходиться по домам. Администрации президента и военному командованию конфедератов пришлось приложить все усилия, чтобы убедить их вернуться в строй. Но не успели они справиться с этой напастью, как на их головы свалились новые.

Весной 1862 года истекал срок службы первых волонтеров Юга, и немногие из них были готовы вновь стать под ружье. Конгресс пошел на отчаянный шаг, чтобы спасти положение: тем из добровольцев, кто согласился вновь поступить на военную службу, был обещан двухмесячный отпуск, и это обещание едва не вогнало Конфедерацию в гроб.

Когда о решении Конгресса стало известно в сражающихся армиях, они мгновенно начали рассеиваться, как утренний туман. Волонтеры целыми толпами на вполне законных основаниях стали расходиться по домам, и многие полки сократились до нескольких десятков человек. В ту зиму Север был как никогда близок к победе: стоило только войскам Союза двинуться вперед, как с мятежом было бы тут же покончено. Но Бог хранил Конфедерацию (как любили говорить южане: «Кто сказал, что Господь не мятежник?»), и армии северян остались на своих зимних квартирах.

Проблемы, к сожалению, на этом не кончились. Кровопролитные бои на западном театре военных действий весной 1862 года оказались неудачными для дела Юга. В результате наступления федеральных войск были потеряны Кентукки, Миссури и половина Теннесси, а вместе с ними утрачены потенциальные добровольцы, проживавшие в этих штатах. Кроме того, энтузиазм, охвативший все мужское население Юга в 1861 году, резко пошел на спад. Война оказалась не увеселительной прогулкой за почестями и славой, а тяжелой [50], грязной и кровавой работой, так что желающих принять в ней участие поубавилось.

На Севере дела тоже шли далеко не блестяще. После Бул-Рана наступило отрезвление, и у многих северян открылись глаза на истинную природу войны. Как заявил один из уцелевших солдат армии Мак-Дауэлла, «я уже навоевался на всю оставшуюся жизнь и теперь иду домой», и этот упавший духом «патриот» был не одинок в своих пацифистских настроениях. Большинство трехмесячных волонтеров решили, что они насмотрелись на войну достаточно, чтобы понять, что это такое, и как только вышел их срок службы, разбрелись по домам. То, что они рассказали оставшимся дома, как видно, не вызвало прилива энтузиазма, и результаты не замедлили сказаться. Когда 4 августа 1862 года был объявлен набор 300 тысяч волонтеров на девятимесячный срок службы, армия получила лишь 87587 человек.

Но и из поступивших на службу, годных к участию в боевых действиях было немного. Дело в том, что каждому волонтеру, занимавшему место в рядах федеральной армии, полагалось вознаграждение в размере 100 долларов, и эта довольно значительная по тем временам сумма привлекла великое множество разного рода любителей легкой наживы. Они надевали синюю форму федерального солдата только затем, чтобы получить причитающиеся им деньги и дезертировать, а некоторым из них удавалось проделывать этот нехитрый трюк по многу раз.

Так, один из подобных ловкачей, арестованный за какое-то преступление военной полицией, сознался, что поступал на службу 32 раза, В основном «премиальные прыгуны», как их быстро окрестили в федеральной армии, были в прошлом ворами и грабителями, на время оставившими свои «профессии», чтобы зарабатывать деньги более легким способом. Число таких «добровольцев» все увеличивалось, и с этим ничего не могли поделать.

Когда один подросток, завербовавшийся на федеральную службу в полевую артиллерию, был помещен в депо для новобранцев в Олбани, он с удивлением обнаружил себя в компании почти исключительно «премиальных прыгунов». «Если в этой бесстыжей команде и был человек, завербовавшийся [51] из соображений патриотизма, то я его не видел, — писал он впоследствии. — Я не видел там человека, который не горел бы желанием бежать и который не дрожал бы от одной мысли о фронте. Почти все как один они были хвастунами и трусами и почти все как один принадлежали к преступному миру». Разумеется, толку от этих «солдат» было немного. Находясь в учебном лагере, они всячески увиливали от отправки в действующую армию и при появлении строевых офицеров, прибывавших за пополнением, разбегались по уборным и прятались под матрацами. Однако, даже если их и удавалось поставить в строй, долго они там не задерживались и при первой же возможности перебегали к неприятелю.

Одним словом, как на Севере, так и на Юге добровольческая система набора больше не работала, и единственным выходом из создавшегося положения было введение всеобщей воинской повинности. В Конфедерации, где ситуация становилась все более критической, это поняли раньше. Уже 25 февраля 1862 года Джефферсон Девис направил в Конгресс соответствующий законопроект, который был принят 16 апреля.

Согласно этому новому закону, призыву подлежали все белые мужчины, способные носить оружие, в возрасте от 18 до 35 лет. (Позже, в феврале 1864 года, эти рамки были раздвинуты до 17 и 50.) Срок службы был установлен в три года, если, конечно, война не продлится дольше. Премии выдавались как призывникам, так и волонтерам, и кроме того, обе категории имели право на отпуск. Волонтеры, срок службы которых истекал весной 1862 года, были обязаны вернуться в свои прежние роты, а те, кто еще не поступал на службу, восполняли собой пустующие места в уже сформированных полках. Правительство и губернаторы направляли за ними своих представителей и затем определяли для призывников наиболее подходящие места. Непризванная часть мужского населения пока оставалась дома, но уже через год, когда пал Виксберг, а генерал Ли потерпел поражение при Геттисберге, настал и их черед послужить Конфедерации.

Впрочем, закон о всеобщей воинской обязанности, принятый Конгрессом Юга в апреле 1862 года, не был лишен некоторых недостатков, значительно снижавших его эффективность [52] В частности, имелось большое количество исключений, позволявших желающим увиливать от воинской службы. Призыву не подлежали учителя, имевшие по 20 и более учеников, министры, профессора, аптекари, почтальоны, чиновники конфедеративного правительства и правительств отдельных штатов, служащие железных дорог, паромщики, операторы-телеграфисты, рабочие хлопковых, шерстяных и литейных фабрик, шахтеры, сапожники, кузнецы, дубильщики, мельники, солевары, печатники и редакторы — по одному на каждую газету.

Но наиболее ожесточенной критике подвергался пункт закона о «20 неграх», согласно которому от воинской обязанности освобождались плантаторы, имевшие не менее 20 рабов. Возмущение вызывала также узаконенная возможность откупиться от воинской службы, внеся в конфедеративную казну определенную сумму денег. Громче всех возмущалась, естественно, бедная часть южного общества, дружно заявлявшая, что борьба с Севером превратилась в «войну богатых людей, в которой сражаются бедные». Росту популярности армейской службы такие настроения, конечно, не способствовали. После принятия закона о воинской повинности часть подлежащего призыву мужского населения Юга всячески стремилась избежать отправки в армию, и в некоторых местностях, как, например, в районе реки Джеймс, штат Вирджиния, в 1863 году рекрутов пришлось собирать при помощи кавалерии.

Впрочем, упреки в адрес непопулярного закона не были вполне справедливы. Многие из наиболее одиозных его положений существовали только на бумаге, а в действительности почти не соблюдались. Так, купить себе замену не могли даже те, у кого водились деньги, — главным образом потому, что это не позволяло сделать само южное общество, в первую очередь его женская часть. Женщины Юга вообще внесли огромный вклад в эту войну, которая без их активного участия закончилась бы значительно быстрее.

Как писал один из очевидцев событий граф Парижский, «женщины (в южных штатах) возбуждали деятельность мужчин и в этом существенно помогали населению; тот, кто не надевал мундира, считался трусом». Кроме того, непопулярные [53] льготные ограничения по призыву одно за другим отменялись, поскольку людей катастрофически не хватало. Отменили денежный откуп от службы, а ненавистный «закон 20 негров» стал вскоре «законом 50 негров».

Впрочем, несмотря на критику, закон о воинской обязанности работал, давая изнемогавшим в боях южным армиям столь необходимое им пополнение. Из-за хаотической и сумбурной статистики (она в Конфедерации никогда не была аккуратной) определить точное количество мобилизованных южан не представляется возможным. Приблизительно, по оценкам американских историков, было призвано (а не поступило добровольно) около 300 тысяч человек, что составляло примерно ⅓ от общего числа военнослужащих конфедеративных армии и флота.

На Севере необходимость призыва на военную службу также была вскоре осознана. Соответствующий закон был принят Конгрессом США 3 марта 1863 года, и, на первый взгляд, он был более удачным, чем его южный аналог. Призыву подлежало все способное носить оружие мужское население Союза кроме высокопоставленных чиновников федерального правительства, губернаторов и молодых людей, бывших единственной опорой своей семьи. Исключений не было сделано даже для конгрессменов, судей и священнослужителей.

Впрочем, население Союза было столь многочисленным, что таких чрезвычайных мер, как призыв законодателей или служителей культа, не потребовалось. Мужчины, подлежащие призыву, были разделены на две части: 1) все, способные носить оружие в возрасте от 20 до 35 лет, 2) неженатые и также годные к строевой службе в возрасте от 35 до 45 лет. Но даже из этих двух категорий на службу призывались далеко не все, и обязательная воинская повинность действовала наряду со старым и проверенным добровольным набором. На каждый штат была спущена своя квота, определяющая количество новобранцев, которое тот должен был предоставить.

Разумеется, ее размеры зависели от численности проживающего там населения (при этом, правда, не учли соотношение мужчин и женщин, а последних в пограничных западных [54] штатах было значительно больше, чем первых). Власти штата должны были представить определенное этой квотой число людей, добровольцев или призывников, и потому мобилизации проводились только тогда, когда волонтеров не хватало.

Но если принудительный набор производился, а случалось это довольно часто, то тогда в каждый избирательный округ посылался свой начальник военной полиции, исполнявший там функции военного комиссара. Его работа курировалась генералом военной полиции, имевшим свой офис в Вашингтоне и своих агентов в капитолии каждого штата.

На первый взгляд, эта система, закрепленная в федеральном законодательстве, была простой и логичной. Однако один-единственный пункт закона о воинской повинности сводил ее преимущества на нет. Это было все то же пресловутое положение, позволявшее любому призывнику, имевшему в кармане 300 долларов (именно такой была установленная сумма откупа), уклониться от службы в армии. И если на Юге сделать это было крайне сложно, а порой и просто невозможно, то на Севере купившие себе замену встречались чуть ли не на каждом шагу. Например, от службы откупились все мужчины знаменитого семейства Рузвельт.

Но большое количество откупившихся было еще не самым печальным последствием «300-долларового закона». Значительно серьезней выглядели злоупотребления, возникшие на этой почве. Наихудшим из них стало появление «брокеров по заменам», занимавшихся набором рекрутов и «наваривавших» на этом хорошие деньги. Дабы не обременять себя утомительными поисками, эти бизнесмены позаимствовали кое-что из опыта вербовщиков прусской армии времен короля Фридриха II. Например, они часто подпаивали свои жертвы, подсовывали им на подпись соответствующие бумаги и затем доставляли парней в вербовочные бюро.

Однако, если офицеры-вербовщики прусского короля были заинтересованы в том, чтобы найти физически крепких рекрутов, которые могли бы стать хорошими солдатами, то «брокеры-заменители» не особенно заботились о качествах поставляемых ими замен и хватали всех, кто попадался им под руку. Так, из 57 рекрутов зимы 64-го года, предназначенных [55] для Нью-йоркского полка тяжелой артиллерии, 17 оказались, мягко говоря, не соответствующими требованиям, предъявляемым новобранцам. Среди них были однорукие калеки и даже полные идиоты.

Многие губернаторы, которые не жаловали новый закон, усматривая в нем нарушение прав своих суверенных штатов, также не торопились предоставить «Дяде Сэму» лучших из своих граждан. Они рассматривали призыв как своего рода наказание для преступников и нередко отправляли в армию заключенных из подведомственных им тюрем.

Подобная реакция со стороны губернаторов легко объяснима. Им приходилось считаться с мнением своих избирателей, среди которых всеобщая воинская обязанность была еще менее популярна, чем среди жителей Юга. В силу этого и противодействие, оказываемое северянами принудительному набору в армию, было более активным. В разных частях страны то и дело происходили обструкции. Офицеров, производивших призыв, избивали, а некоторых даже убивали, и федеральным и местным властям часто приходилось прибегать к вооруженной силе, чтобы провести мобилизацию (остроумно поступил губернатор Висконсина, который арестовал 150 человек из числа протестующих и передал их военному секретарю).

Наиболее сильные волнения, связанные с призывом в армию, произошли 11 июля 1863 года в Нью-Йорке. Там попытка произвести набор привела к массовым беспорядкам. Разъяренная толпа выплеснулась на улицу, подожгла квартиру местного начальника военной полиции, перерезала во всем городе телеграфные провода. Попутно громились ювелирные и винные лавки и избивались ни в чем не повинные негры, которые к воинской обязанности точно не имели никакого отношения.

Попытки полиции утихомирить толпу привели к вооруженным столкновениям, а больше всех досталось начальнику полиции, который пробовал уговорить бунтовщиков. В ответ они избили его до потери сознания, протащили по мостовой так, что он бился головой о камни, и, как следует изваляв в нечистотах, опустили в сточную канаву. Мятеж в конечном итоге удалось подавить, в Нью-Йорк вступили части [56] Потомакской армии, едва успевшей вернуться с кровавого Геттисбергского поля, и совместно с полицией, милицией штата и военными моряками навели в городе порядок. Однако Линкольну все равно пришлось пойти на уступки, уменьшив квоту призывников для Нью-Йорка.

Столь сильное противодействие воинской обязанности заставило власти быть крайне осторожными при проведении наборов в армию, и потому закон не дал ожидаемых результатов. Основу пополнений северных армий в 1863–1865 годах составляли жертвы «заменителей» и солдаты-ветераны, завербовавшиеся на новые сроки. В целом за годы гражданской войны на федеральную военную службу было призвано всего 46 тысяч человек, в то время как рекрутов было 118 тысяч. Вместе они составили лишь 6 % всех служивших в то время в различных армиях Союза.

Таким образом, как на Юге, так и на Севере всеобщая воинская повинность играла не самую важную роль в формировании вооруженных сил. Вплоть до конца войны армии Союза и Конфедерации оставались все же добровольческими по своему характеру. Преимущественно в них служили солдаты-ветераны, которым соображения патриотизма и верности долгу не позволили покинуть ряды и уйти домой даже тогда, когда они имели на это право. Именно они определяли лицо воюющих армий, именно от них зависел ход кровавых сражений и именно им принадлежала в этой войне громкая и заслуженная слава. Они были солдаты гражданской войны. [57]

Глава 3 Солдаты гражданской войны

Южане, утверждавшие, что конфликт между Севером и Югом — это война богатых, в которой сражаются бедные, не были совсем неправы. Основу личного состава обеих враждующих армий действительно составляли выходцы не из самых состоятельных слоев населения. На Юге это были в основном мелкие землевладельцы-фермеры. Более 80 % солдат Конфедерации имели за свою жизнь только двух рабов — левую и правую руки, так что называть армию южан рабовладельческой можно разве что фигурально.

На Севере, где более половины солдат набиралось из городского населения, социальный и профессиональный состав вооруженных сил был более разнообразным, однако и там люди состоятельные встречались редко. Главным образом добровольцами на федеральную службу поступали представители трудящихся классов, причем многие полки и даже бригады формировались по профессиональному признаку. В вооруженных силах Севера были части, состоявшие почти целиком из кузнецов, лесорубов, шахтеров и даже школьных учителей, причем все они были уроженцами одного и того же места. Такая профессиональная организация давала северянам важное преимущество: в военно-техническом отношении их войска были подготовлены лучше, чем у противника, и в силу этого инженерная служба федеральной [58] армии всегда была на недосягаемой для южан высоте. В прокладке дорог (в том числе и железных), наведении переправ и строительстве крепостей северяне не знали себе равных не только на американском континенте, но и вообще в мире.

Имелись свои преимущества и у южан. В основной массе уроженцы сельской местности, солдаты Конфедерации самой своей жизнью до войны были лучше подготовлены к воинской службе, чем изнеженные жители городов Севера. Их быт был прост и неприхотлив, они часто ночевали под открытым небом, а каждый день был заполнен физическим трудом, вырабатывавшим силу и выносливость.

Кроме того, до войны на всем старом добром Юге безраздельно властвовал культ силы, и его жители чуть ли не с пеленок учились владеть оружием. На всем пространстве южнее Потомака едва ли можно было найти дом, где на стене не висела бы пара револьверов или хотя бы старое охотничье ружье. «Даже те, кто делал карьеру в политике, сельском хозяйстве или где бы то ни было, не могли без труда идти по тропе мира, — писал по этому поводу один житель Юга. — Неопытный адвокат мог носить, а часто и носил в своем портфеле пару пистолетов. Плантатор, живущий обособленной жизнью среди своего хлопка и негров, не терял тем не менее приобретенных ранее навыков обращения с ножом и пистолетом. Юный редактор, который ежедневно рисковал оскорбить кого-нибудь своим пером, поступал крайне неосмотрительно, если пренебрегал благородными средствами самозащиты».

Что касается возраста солдат гражданской войны, то в этом отношении ни одна из враждующих сторон не имела заметного преимущества. В среднем он равнялся 26 годам как на Севере, так и на Юге. Правда, немало было и неоперившихся юнцов, мечтавших о подвигах и славе. Несмотря на запреты родителей, они отправлялись в вербовочные бюро и всеми правдами и неправдами добивались того, чтобы на них повесили солдатский ранец, сунули им в руки винтовку и заставили маршировать под барабан. В армии Севера, например, насчитывалось не менее 100 тысяч 16-летних мальчиков, а еще 100 тысяч солдат Союза не доросли даже до этого нежного возраста. Многие из них, будучи воспитанными [59] в суровых традициях протестантизма, считали для себя большим грехом говорить неправду. Чтобы не лгать, они засовывали в ботинок бумажку с написанным на ней числом 18, после чего могли честно заявить: «Мне больше 18-ти».

Национальный состав обеих армий также в основном был однородным. В этой войне англосаксы воевали против англосаксов, и, несмотря на некоторые языковые различия, в их жилах текла кровь общих предков — первых британских колонистов. Обе стороны, однако, охотно пользовались услугами эмигрантов. На Севере эмигрантов было, конечно, больше. В армии Союза служило 500 тысяч иностранцев, что составляло примерно 25 % от общей численности вооруженных сил Соединенных Штатов.

Больше всего было немцев (200 тысяч), второе место занимали ирландцы (150 тысяч), третье — англичане и канадцы (100 тысяч). Как правило, они были сформированы в особые эмигрантские части, названия которых говорят сами за себя: «Швейцарские стрелки» (15-й Миссурийский полк), «Гвардия Лафайета» (55-й Нью-йоркский полк), «Гарибальдийская гвардия» (39-й Нью-йоркский полк). «Милиция Mapтинеса» [60] (1-й Нью-мексиканский полк), «Польский легион» (58-й Нью-йоркский полк).

Лучшими из этих иностранных волонтеров были вопреки расхожему мнению не немцы, а ирландцы. Эмигранты из далекой Германии, обосновавшиеся на свободной земле американской республики, охотно пользовались предоставленными им благами, но не были готовы нести ради них жертвы, даже если эти жертвы были минимальными. Очень характерный пример настроения американских немцев продемонстрировали своим поведением немецкие колонисты, проживавшие в окрестностях маленького пенсильванского городка Геттисберг. Когда в июле 1863 года там встретились две армии — Северовирджинская и Потомакская — и произошло самое кровопролитное сражение в американской истории, эти «достойные потомки Зигфрида» буквально засыпали ставку командующего северян генерала Мида требованиями убрать раненых из их домов и амбаров. Один из них лично явился с похожей просьбой прямо в главный штаб северян и убрался восвояси только тогда, когда выведенный из себя Мид приказал дать ему винтовку и отправить на линию огня.

Немецкие волонтеры (правильнее называть их наемниками) были настроены не намного патриотичнее своих более миролюбивых земляков. В армию шли главным образом те из них, кто не сумел найти себе занятие по вкусу в мирной жизни и надеялся слегка подзаработать на военной службе. Разумеется, у них не было желания подставляться под пули южан во имя спасения Союза, к которому они не испытывали, да и не могли испытывать ни малейшей привязанности. Поэтому немецкие эмигрантские полки никогда не отличались высокой боеспособностью ни в наступлении, ни в обороне. 11-й корпус, состоявший почти исключительно из германских наемников, считался наихудшим в Потомакской армии, что и было наглядно продемонстрировано в сражениях при Чанселорсвилле и Геттисберге.

Ирландцы, в отличие от немцев, не могли сражаться только за деньги — просто в силу особенностей своего национального характера. Уроженцы «зеленого острова» были всегда воодушевлены идеей борьбы за свободу, и эта идея была по-прежнему [61] вышита золотыми буквами на их зеленых знаменах. Те из них, кто сражался за Юг, отождествляли Конфедерацию, свою вторую родину, с любимой Ирландией, также боровшейся против иноземной тирании. Те, кто встал на сторону Севера, полагали, что воюют за свободу, пускай даже за свободу негров, но все же за свободу. Ирландская бригада считалась одной из самых боеспособных частей Потомакской армии. Она была единственной из иностранных частей, которой командование северян позволяло выступать под своими национальными знаменами. Под этим зеленым полотнищем с древним боевым кличем «Эйрин го бра!» ирландцы храбро ходили в атаки, демонстрируя удивительную стойкость и силу духа.

К сожалению, далеко не все части армии северян могли сравняться в этом отношении с ирландцами. Как уже говорилось выше, эмоциональный подъем, охвативший население северных штатов после взятия форта Самтер, быстро пошел на спад. Убедившись в том, что война — это не увлекательная игра и не увеселительный пикник, многие северяне испытали сильную тягу к мирной жизни. В первую очередь это относилось к трехмесячным милиционерам, разошедшимся по домам, как только срок их службы истек.

Но многие федеральные волонтеры, особенно те из них, кто сгоряча завербовался на три года, не стали дожидаться законных оснований, чтобы покинуть ряды армии, и попросту дезертировали. Это постыдное явление — яркое свидетельство «боевого духа» северян — не может не поражать своим размахом. По самым приблизительным подсчетам, из армии северян дезертировало значительно больше 200 тысяч человек, т. е. около 10 % от общей численности всех служивших в вооруженных силах США с 1861 по 1865 год. Такое положение вещей порой довольно болезненно отражалось на состоянии полевых армий Союза. По подсчетам Джозефа Хукера, одного из командующих федеральными силами, только из Потомакской армии и только за 1863 год дезертировали 85 тысяч солдат и офицеров, что было равносильно потере большей части всего личного состава.

Впрочем, как показал ход боевых действий, даже те федеральные солдаты, которые оставались в строю, были морально [62] слабее своих противников. Для южан эта война была жизненно важной. Они сражались за привычный им уклад жизни, за возможность жить так, как им хотелось. Эти их настроения наиболее четко и лаконично выразил как-то один конфедерат, взятый северянами в плен на территории одного из южных штатов. На вопрос «за что ты сражаешься?» (северяне очень любили задавать его южанам), он ответил просто: «Я сражаюсь, потому что вы здесь».

Из этого, конечно, не следует, что все мужское население Юга готово было стеной стать на пути полчищ «безбожных янки». Проблемы с уклонением от призыва и с дезертирством были и у конфедератов. Но, во-первых, эти явления вплоть до 1865 года, т. е. до самого конца войны, не носили массового характера, а во-вторых, дезертирство часто вызывалось бедственным положением гражданского населения Юга, в первую очередь жен и детей сражавшихся на войне конфедератов.

Узнавая из писем, что маленький Эдди плачет по ночам; «Мама, я такой голодный», а «дорогая Люси никогда не жалуется, но с каждым днем становится все более тощей», солдат уже не мог оставаться в строю. Генералы южан знали об этом и часто смотрели на такое дезертирство сквозь пальцы, тем более, что, оказав своим домашним посильную помощь, солдаты возвращались в армию.

Для большинства северян война с непокорным Югом никогда не носила столь принципиальный характер. Конечно, многие из них соглашались, что Союз надо восстановить, а неграм дать свободу, но почетное право умереть за это они охотно уступали другим. Кроме того, несмотря на поражения, которые федеральные войска постоянно терпели в первые годы войны, жители Севера были уверены, что их материальное превосходство сделает свое дело, враг рано или поздно будет побежден (и были правы), а значит, полагали они, и напрягаться не стоило.

Конечно, федеральным солдатам нельзя отказать в отваге и мужестве, но все же в этом они уступали конфедератам. Моральное превосходство солдат Юга было одним из ключевых факторов, наложившим отпечаток на ход этой войны и послужившим причиной того, что Конфедерация сражалась [63] в общем успешно и сумела, несмотря на чудовищное неравенство сил, продержаться так долго.

Были, впрочем, и в рядах армии Союза воины, всегда готовые драться до последнего, и, если понадобится, умереть во имя великой цели — отмены рабства. Речь идет о чернокожих солдатах Цветных войск США, составлявших около 10 % всех федеральных сил. Создание этих войск началось еще в 1862 году, но сначала генералы Союза использовали их исключительно для подсобных и прочих работ, опасаясь, что в бою от негров не будет толку. Опасения оказались напрасными. В печально известном сражении у Воронки, произошедшем в 1864 году во время осады Питтерсберга, негритянская дивизия Ферреро была единственной частью, действовавшей удачно, и, если бы все остальные дивизии северян сражались так же хорошо, армия Потомака не только разбила бы в этот день южан, но и выиграла бы войну.

Несмотря на все различия, волонтеры Севера и Юта, уроженцы одной и той же страны, имели схожие психологические черты. Главной из них был индивидуализм, свойственный жителям США 19-го века еще в большей степени, чем современным американцам. Воспитанные в традициях личной независимости, превыше всего ставившие право быть хозяевами своей судьбы, американские солдаты с трудом мирились с жесткими требованиями военной дисциплины и с необходимостью подчиняться кому бы то ни было, пусть даже своим офицерам. Слишком требовательные командиры вызывали дружную ненависть как у северян, так и у южан, хотя боролись они с ними по-разному. Первые, следуя демократическим традициям волонтерской армии, переизбирали неугодных офицеров, вторые обычно вызывали их на дуэль.

Проблемы дисциплины вообще были головной болью для обеих армий, особенно в первые годы гражданской войны. На марше войска не могли сохранять необходимого порядка, и походные колонны часто напоминали какое-то шествие богомольцев. Генерал Уильям Шерман — одно из главных действующих лиц этой войны — не мог скрыть своего изумления и разочарования поведением собственных солдат: «Марш продемонстрировал полное отсутствие твердой дисциплины [64]; несмотря на все лично прилагаемые мной усилия, я не мог прекратить вылазок своих людей за водой, ежевикой или за тем, что только приходило им в голову». Позже, действуя драконовскими методами, федеральные командиры смогли навести в своих войсках некоторый, хотя и далеко не полный порядок. Так, уже в 1863 году командир полка, отправлявший по какой-нибудь надобности своего солдата в другое место или разрешавший ему по какой-либо причине отстать от колонны, обязательно снабжал его следующей бумагой: «Податель сего имеет мое разрешение покинуть ряды, будучи не в состоянии следовать вместе с полком». Всякий отставший, не имеющий такой бумаги, немедленно арестовывался военной полицией.

Маршевая дисциплина армий Конфедерации в начале войны также оставляла желать лучшего. Правда, на территории своих южных штатов солдаты-южане обычно не нарушали порядков, но стоило, например, Северовирджинской армии оказаться на плодородных равнинах Мериленда или Пенсильвании, как у нее тут же вырастал «хвост», состоявший из намеренно отставших мародеров. Полуголодные, кое-как одетые «серые солдаты» просто не могли упустить случая восполнить свой далеко не полный гардероб и, возможно, впервые за много месяцев хорошенько поесть. Генерал Ли и другие представители южного командования боролись с этим явлением как могли, но часто оказывались бессильными. Так, во время Геттисбергской кампании по армии Северной Вирджинии был отдан строгий приказ, грозивший расстрелом всякому, посягнувшему на собственность мирных граждан.

Но несмотря на это, многие полки и бригады конфедератов буквально утопали в захваченной ими добыче. Один солдат 4-го Техасского полка, проснувшийся рано утром в долине Камберленда, где бивакировала его часть, был поражен открывшимся перед ним видом. «Голова Дика Сазерленда покоилась на буханке хлеба, как на подушке, а рука заботливо обнимала сочный окорок, — вспоминал он. — Боб Мюррей, опасаясь, что его пленники упорхнут или будут похищены, обмотал большой палец правой ноги веревкой, к которой привязал с полдюжины цыплят; одна из широко раскинутых [65] ног Брехёнена охватывала два переполненных кувшина с яблочным маслом и джемом, в то время как у его головы шумно крякал старый жесткий седой гусак, при этом ничуть не беспокоя его сна; Дик Скиннер лежал на спине, держа правой рукой за ноги трех жирных цыплят и утку, а в левой руке — здоровенную индейку. Он крепко спал, издавая громкий раскатистый храп, который хорошо гармонировал с мелодичным кудахтаньем и кряканьем птиц».

Справедливости ради надо заметить, что и северяне часто обращали самое пристальное внимание на пожитки мирного населения и иногда превосходили в этом даже голодную орду оборванных конфедератов. Но в отличие от командования южан многие генералы федеральных войск не только не боролись с грабежом, но даже поощряли его, делая войну с мирным населением основой своей стратегии. Так поступал во время своего марша к морю Уильям Т. Шерман, оставивший о себе в Джорджии самые печальные воспоминания.

На поле боя американский индивидуализм проявлял себя еще более своеобразно, порой влияя на исход сражения в большей степени, чем распоряжения командующих генералов. «Благодаря независимому характеру федерального волонтера, — писал граф Парижский, — многие генералы видели, как в сражении обеспеченная уже победа превращалась в поражение и как самое бедственное поражение почти всегда было исправляемо; нечто вроде общественного мнения существовало среди них, и мы увидим их то стойко умирающими на своем посту, держащимися до последнего, то они, вдруг уверив в себя, что дальнейшее сопротивление бесполезно даже в такой момент, когда решалась участь боя, единодушно поворачивали назад и отступали, чтобы найти лучшую позицию».

Одним словом, психология американского солдата была такова, что сражения часто превращались в лотерею с непредсказуемыми результатами. Единственным способом упорядочить этот процесс, сделать его менее случайным было насаждение строгой дисциплины. Обычно это делалось суровыми мерами, путем безжалостного применения телесных и других наказаний. Мы уже говорили, что в регулярной армии США существовал богатый выбор разного рода дисциплинарных [66] взысканий, и волонтерские армии Севера и Юга охотно воспользовались этим выбором.

Особенно жестокими телесные наказания были в артиллерии. В Потомакской армии, организуемой генералом Мак-Клеланом, ей уделяли особое внимание и при формировании артиллерийских полков прибегали к своего рода «амальгаме», объединяя каждые три добровольческие батареи с одной регулярной. В результате строгие порядки профессиональной армии быстро распространились во всех артиллерийских частях, и нарушители этих порядков не знали никакой пощады. Богатые технические возможности позволяли наказывать их подчас с изощренной жестокостью.

Самой популярной из дисциплинарных мер было подвешивание на запасном колесе, располагавшемся на задней части каждого зарядного ящика. Нарушителя дисциплины буквально распинали на этом колесе: его запястья привязывались к ободу сверху, а лодыжки снизу. Затем колесо слегка поворачивали так, чтобы наказуемый не чувствовал себя слишком комфортно и висел только на одном запястье и одной лодыжке. В таком состоянии человека оставляли на долгие часы, а если он начинал кричать от боли (в большинстве случаев так и было), то в зубы ему вставляли палку и привязывали к голове наподобие удил.

Еще тяжелее был так называемый «рэк»[5], заслуженно считавшийся самым страшным наказанием в американской армии, хотя, на первый взгляд, в нем не было ничего ужасного. Сзади каждого обозного фургона имелся особый ящик, несколько выступавший над задними колесами. На этом ящике провинившийся подвешивался так, чтобы он опирался грудью на верхний задний угол, в то время как его руки и ноги привязывались к колесам. Рот, как правило, затыкали, поскольку уже через несколько минут подвергавшийся наказанию солдат начинал вопить благим матом от нестерпимой боли. «Рэк» был настолько ужасной пыткой, что несчастные, подвешенные на ящике, иногда почти сразу теряли сознание, и многие из них оставались затем калеками на всю жизнь. [67]

Один артиллерист вспоминал, что многие предпочитали этому наказанию расстрел.

В пехоте не было запасных колес, и наказания там не имели столь изощренного характера. Наиболее популярным из них были «козлы и кляп». Провинившегося солдата сажали на землю так, чтобы его колени были подтянуты к груди, а руки соединены и связаны в запястьях поверх голеней. Затем над локтями и под коленями просовывалась крепкая палка, а в рот засовывался кляп. Нарушитель дисциплины не испытывал боли, но в течение долгого времени оставался совершенно неподвижным и беззащитным перед насмешками товарищей.

Моральные меры воздействия также занимали свое место среди прочих дисциплинарных взысканий и были порой действеннее телесных наказаний. Например, солдат, пойманных на воровстве, обычно не подвергали ни одной из вышеперечисленных пыток, а просто проводили перед строем полка под бой барабанов с большой надписью «вор» на солдатском ранце.

Впрочем, эти суровые, подчас жестокие наказания применялись в обеих армиях не слишком часто. Как правило, таким образом командиры и военная полиция воздействовали на людей, оказавшихся в строю случайно или не по своей воле, — это были, например, «премиальные прыгуны».

Волонтеры-патриоты и закаленные в боях ветераны, конечно, не нуждались в подобных «стимулах». Чтобы водворить среди них дисциплину, требовался только храбрый и опытный командир, и, чем больше было в том или ином полку хороших офицеров, тем скорее становился он боеспособной частью, тем лучше держался под огнем и тем меньше моральных и телесных наказаний требовалось, чтобы навести, в нем порядок. [68]

Глава 4 Офицерский корпус

Профессиональный командный состав американской армии был слишком немногочисленным, чтобы служить основной базой для комплектования офицерских кадров обеих воюющих армий. К началу гражданской войны в вооруженных силах США насчитывалось всего 1080 профессиональных офицеров, которых едва хватило, чтобы для обеспечить необходимым количеством командиров разного уровня полноценный армейский корпус. Оставались, правда, еще 900 выпускников Вест-Пойнта, вышедших в отставку и живших теперь гражданской жизнью, однако и они не могли покрыть дефицита офицеров-профессионалов, который столь остро ощущали в начале конфликта армии Севера и Юга.

Статистика, правда, и на этот раз благоприятствовала федералам. Большинство офицеров армии США не изменили своей присяге, и лишь 286 из них предложили свои услуги Конфедерации. Вест-пойнтовцы в основной массе также не поддержали южные штаты. Только 99 бывших офицеров, окончивших Вест-Пойнт присягнули на верность Конфедерации, в то время как на федеральную службу вернулись 114 человек. Северяне, однако, снова не смогли воспользоваться своим преимуществом: большинство офицеров-профессионалов, многие из которых стали бы прекрасными полководцами Севера, так и прослужили всю войну в младших и средних чинах, и лишь примерно четверть из них получили в конце концов генеральские эполеты. [69]

Таким образом, основу командного состава федеральной армии составляли люди, имевшие до войны лишь отдаленное представление о военной службе. Происходило это, во-первых, потому, что военное ведомство старалось сохранить регулярную армию в ущерб качеству армии добровольческой и всячески мешало профессиональным командирам поступать на службу в волонтерские полки, а во-вторых, эти командиры и сами предпочитали регулярную службу как более трудную, но вместе с тем и более почетную. В результате командные посты добровольческой армии были на всех уровнях «оккупированы» разного рода дилетантами, искавшими леткой славы, наград и возможностей для политической карьеры. Были, впрочем, и среди этих непрофессиональных командиров талантливые и храбрые офицеры, на которых, собственно, и держалась армия. К их числу, например, относился Джошуа Лоуренс Чемберлен, в прошлом преподаватель риторики и основ веры в колледже Бодуин, штат Мэн, сумевший не только дослужиться до звания генерал-майора, но и получить за проявленные храбрость и мужество Почетную медаль Конгресса — высшую военную награду США.

Особенно много всевозможных проходимцев от политики было среди старших офицеров федеральных вооруженных сил. Во время войны Север по-прежнему оставался ареной борьбы двух политических партий, и это неизбежно отражалось на состоянии армии. Линкольну приходилось считаться [70] со своими оппонентами-демократами, и в обмен на политическую поддержку он часто производил их в генералы и назначал на ответственные посты. Лишь очень немногие из этих генералов-политиканов, как называли их в обществе, действительно что-то представляли из себя как военные. Большинство же, такие, как Батлер, Бэнкс, Фремонт, Зигель и многие другие, принесли делу Севера столько вреда, что этому можно было бы посвятить отдельную и довольно объемистую работу.

«Назначение таких людей на командные посты выглядит самоубийством, — писал в 1864 году начальник штаба Улисса Гранта Генри Хэллек. — И все же до сих пор с этим ничего нельзя поделать». Линкольн и сам хорошо знал цену генералам-политиканам, шел на предоставление им командных постов скрепя сердце. Когда в 1863 году генерал-партизан конфедератов Джон С. Мосби во время рейда на Фейрфакс, штат Вирджиния, взял в плен бригадного генерала и 58 лошадей, президент больше жалел о потере лошадей, чем о потере генерала. «Бригадных генералов я делать могу, — сказал он, — а лошадей пока еще не научился».

Но чем больше было на командных постах армии Севера серых бездарностей, тем ярче сверкали на их фоне, словно настоящие бриллианты среди фальшивых стекляшек, таланты таких генералов, как Улисс С. Грант, Уильям Т. Шерман, Филипп Шеридан и многих других. В конце концов им удалось пробить себе дорогу к высшим постам вооруженных сил Союза и возглавить его победоносные армии, завершившие эту войну.

Свои таланты, не менее яркие, чем на Севере, были и на Юге, только им не приходилось сталкиваться в своем продвижении по служебной лестнице с такими трудностями. Конфедераты с самого начала более ответственно подошли к подбору командных кадров, и офицерский корпус армии Юга был более профессиональным, чем армии Севера. Конечно, вест-пойнтцев не хватало и конфедератам, и им тоже приходилось пользоваться услугами офицеров-добровольцев, не прошедших военной подготовки, но в отличие от своих оппонентов они никогда не назначали дилетантов на высокие посты. Согласно распоряжению Джефферсона Девиса, офицеры [71], не закончившие Вест-Пойнт, не могли подняться выше командира бригады, и, следовательно, весь старший командный состав от командира дивизии до командира армии состоял исключительно из профессиональных военных.

Однако на Юге заботились и о качествах младшего командного состава, всячески стараясь поднять уровень его подготовки. Правда, здесь также существовал обычай избрания офицеров солдатами, но продержался он недолго. Закон от 16 апреля 1862 года, тот самый, согласно которому была введена всеобщая воинская обязанность, передоверил назначение командиров всех уровней, включая даже сержантов, администрации президента, покончив таким образом с вредным «демократизмом» в армии.

Кроме того, как показал сам опыт войны, непрофессиональные офицеры, вышедшие из кругов южной аристократии, оказались лучше подготовленными к исполнению своих обязанностей, чем, например, их северные коллеги — политики. Сама довоенная жизнь плантатора была своего рода командирскими курсами, поскольку многие из качеств, необходимых хорошему командиру, требовались и рачительному [72] хозяину большого поместья. Последнему так же, как и первому, приходилось руководить большим количеством людей, заботиться об их пропитании и снабжении всем необходимым. От этого умения зависели как благосостояние плантации, так и боеспособность воинской части.

Всеобщая неопытность была одной из главных характерных черт обеих армий в начале гражданской войны. Этой неопытностью, однако, в большей степени отличались северяне, чем южане. Среди последних было больше тех, кому уже приходилось участвовать в крупномасштабных боевых действиях во время Мексиканской кампании. Эта война была очень популярна на Юге и, наоборот, непопулярна на Севере. Из почти 50 тысяч добровольцев, присоединившихся в 1847 году к армии США, 40 тысяч были выходцами с Юга. Вернувшись домой, они еще не успели забыть приобретенные навыки, и многие из этих людей вскоре заняли места среди офицеров армии Конфедерации.

Таким образом, опыт, профессионализм и талант офицерского корпуса и генералитета Юга стали еще одной важной причиной «долгожительства» Конфедерации. И хотя многих командиров и полководцев Союза также нельзя обвинить в бездарности и незнании своих обязанностей, лучшие образцы военного искусства (такие, как операция Джексона в долине Шенандоа или маневрирование генерала Ли в сражении при Чанселорсвилле) были все же продемонстрированы их оппонентами.

К несчастью для Конфедерации, на этом ее преимущества и заканчивались. По всем остальным статьям Север обладал безусловным и подавляющим превосходством. [73]

Глава 5 Проблемы материального обеспечения

Огромное материальное превосходство Севера особенно заметно, если сравнивать системы снабжения воюющих сторон оружием, боеприпасами, провиантом и прочим необходимым для армии имуществом. В то время как аграрный Юг испытывал недостаток буквально во всем, начиная от пушек и винтовок и заканчивая теплым нижним бельем, федеральные солдаты порой едва ли не «купались в роскоши». Однако расскажем все по порядку.

Главной статьей снабжения воюющих армий были, безусловно, предметы вооружения и боеприпасы. Юг в этом отношении был особенно беден, поскольку он практически не располагал оружейными заводами и фабриками. Несколько помогли решить эту проблему захваченные южанами федеральные арсеналы, но их все же было совершенно недостаточно. Среди взятых в начале войны трофеев оказалось 190 тысяч единиц годного к употреблению вооружения и 300 тысяч единиц всякого металлического лома, включая кремневые ружья времен англо-американской войны. Как следствие, первым волонтерам Юга пришлось идти на войну с собственным оружием (зачастую с охотничьими ружьями, к которым они умудрялись в случае необходимости примыкать штыки).

Положение с вооружением было столь отчаянным, что Юг мог потерпеть сокрушительное поражение уже в первые [74] месяцы войны. Этого не произошло только благодаря тому, что во главе департамента вооружения военного министерства Конфедерации стоял пенсильванец Джошуа Горгас. Деятельность этого «янки» была столь энергичной и плодотворной, что за всю войну Юг не проиграл ни одной битвы из-за недостачи вооружения и боеприпасов.

Существовали три основных источника снабжения южных армий оружием. Прежде всего это импорт из Европы, которая в первые два года войны являлась основной поставщицей Юга. Еще не успели начаться бои, как агенты Горгаса в Европе, в первую очередь в Англии, принялись деятельно скупать оружие лучших образцов (например, английскую винтовку Энфилд) и целыми кораблями отправлять его в Америку. Когда петля блокады начала затягиваться на шее Юга, делать это стало намного сложнее. Но на выручку гибнущей Конфедерации пришли предприимчивые и дерзкие «нарушители блокады» — владельцы частных пароходов, а чаще парусников, которые, словно наглые мыши, снующие под самым носом ленивых котов, проскальзывали сквозь плотную линию сторожевых кораблей северян и доставляли южанам столь необходимое им вооружение. Всего за годы войны отважным контрабандистам удалось провезти 330 тысяч единиц оружия для бюро вооружений и 270 тысяч единиц для отдельных штатов и частных лиц.

Другим, тоже немаловажным, источником были сами армии северян, оружие которых в больших количествах доставалось конфедератам после их славных побед. Только на поле Семидневной битвы южане взяли в качестве трофеев 35 тысяч винтовок. Немногим менее, а именно: 20 тысяч, было захвачено ими после второго Бул-ранского сражения.

Однако постепенно все большее значение приобретал третий источник — военная промышленность Юга, и именно в ее организации замечательный талант Джошуа Горгаса проявил себя в полной мере. Под его деятельным руководством в разных частях Конфедерации создавались многочисленные арсеналы, без остановки выпускавшие ружья, пушки, револьверы, патроны, снаряды и многое другое. Они действовали в Ричмонде, Фейетвилле, Аугусте, Чарльстоне, Колумбусе, Мейконе, Атланте, Сельме и в других местах. В Мейконе, [75] Аугусте и Колумбусе были возведены фабрики по производству вооружения, и кроме того в Аугусте под руководством полковника Джорджа Рейнса южане построили огромную пороховую мельницу. Частный капитал также сделал вклад в создание военной индустрии Юга. Одной из самых значимых была, например, фабрика Тредегар Айрон Уоркс в Ричмонде, производившая торпеды, обшивку броненосцев, лопасти винтов, полевые орудия, большие нарезные морские пушки Брука, станки для военных заводов и множестве других нужных предметов. Успехи военной промышленности Конфедерации были столь значимыми, что к началу 1863 года Горгас мог не без гордости заявить: «Теперь мы в состоянии вести войну до бесконечности».

Как ни странно, но в начале войны на промышленно развитом Севере также ощущалась острая нехватка вооружения. Военных заводов там, конечно, хватало, но их производственных мощностей было все же недостаточно, чтобы обеспечить полевые армии Союза необходимым количеством вооружений. Поэтому агенты федерального правительства вслед за агентами Конфедерации тоже отправились в Европу. Они разместили военные заказы на английских и бельгийских фабриках, однако получить требуемое в срок им не удалось: бельгийцы и особенно англичане, сочувствовавшие делу Юга, работали не торопясь и с прохладцей.

Тогда агенты Севера были вынуждены обратиться к правительствам государств Германии, и тем самым, хотя они об этом не догадывались, северяне оказали различным немецким армиям огромную услугу. Германские государства как раз перевооружали свои войска и не знали, куда девать то, что изымалось из военных арсеналов. Теперь клиент был найден, и немцы охотно всучили некомпетентные агентам Севера груду своего старого металлического лома. Только в 1861 году федеральное правительство вывезло из Европы 127600 единиц стрелкового оружия, 3123 артиллерийских орудия и 2 140 000 патронов, разумеется, все это не новейших образцов и не лучшего качества.

Нетрудно сделать вывод, чем именно были вооружены федеральные армии в самом начале войны и какова была в силу этого их боеспособность. Положение усугубилось еще [76] и неразберихой, возникшей в результате широкого разнообразия систем и калибров. Полки часто получали не те боеприпасы, которые подходили бы к их ружьям и винтовкам. Так, многие из них, вооруженные нарезным оружием, снабжались пулями для гладкоствольных мушкетов, которые они могли бы вколотить в стволы своих Спрингфилдов разве что молотком. В то же время солдаты других полков, которым не так повезло с оружием, носили в подсумках для своих гладкоствольных ружей пули Минье.

Дело было, впрочем, не только в некомпетентности Союза. Первый год войны прошел на Севере под знаком разного рода финансовых злоупотреблений. Это было время, когда военным ведомством управлял Саймон Камерон, мало подходящий для своей должности и, по-видимому, нечистый на руку человек (Линкольн говорил, что он не крал только раскаленное железо). При нем правительство покупало снаряжение по фантастическим ценам, порой платя вдвое против реальной цены. Например, военное министерство Камерона закупило 1000 пистолетов, заплатив за каждый из них по 25 долларов, в то время как в действительности они стоили не более 14 долларов. За винтовки системы Энфилд было уплачено по 26 долларов, в то время как их реальная цена не превышала 20-ти. 15-долларовый револьвер Кольта был приобретен по неслыханной цене — 35 долларов за ствол.

Но и это было еще не все. При Камероне почти вся система снабжения и обеспечения армии США оказалась в руках губернаторов. С одной стороны это было неплохо. Большинство губернаторов внимательно следило за полками, набранными на подведомственных им территориях, и в случае необходимости помогало им, чем могло. В распоряжении каждого губернатора имелось для этих целей так называемое бюро генерал-адъютанта — военное министерство в миниатюре. Оно поддерживало сношения со всеми полками, сформированными в этом штате, в какой бы части страны они не находились, и время от времени посылало к ним своих инспекторов.

Таким образом, нехватка оружия и обмундирования, которую могли испытывать полки, почти всегда сразу же восполнялась за счет бюджета родного штата. [77]

Но с другой стороны централизованная система снабжения войск в результате закрепления подобных порядков совершенно отсутствовала. Не было единообразия ни в вооружении, ни в униформе (вначале войны федеральная армия представляла из себя довольно пестрое зрелище), ни в амуниции. Кроме того, некоторые губернаторы не упускали возможности погреть руки на военных поставках, и отсутствие контроля со стороны государства давало им для этого массу возможностей. Например, губернатор Индианы Мортон посылал своих агентов в другие штаты, где они занимались продажей оружия и боеприпасов из индианских арсеналов.

Разумеется, долго так продолжаться не могло. 13 января 1862 года Линкольн снял Саймона Камерона с поста военного секретаря и отправил в политическую ссылку послом в Санкт-Петербург. Его место занял энергичный и компетентный Эдвин Стентон, который сразу взял быка за рога. Положение с вооружением и прочими военными поставками вскоре совершенно выправилось. Федеральные арсеналы заработали на полную мощь, так что армия больше не нуждалась в заграничных поставках и вполне обходилась оружием американского производства. За годы войны на Севере было выпущено 7892 артиллерийских орудия и 4 миллиона единиц стрелкового оружия. Северная военная промышленность, разумеется, не уступала южной, так что обе стороны достигли в этой области паритета и могли бы сражаться по крайней мере до конца 19-го века.

Но по всем остальным статьям снабжения Юг не мог похвалиться такими же успехами, как в области вооружения и боеприпасов. Главе квартирмейстерского ведомства Аврааму Майеру оставалось только завидовать достижениям пенсильванца Горгаса, поскольку сам он не мог добиться столь блестящих результатов. Одной из первых забот Майера было обеспечение армий конфедератов обмундированием и обувью. Своей текстильной промышленности на Юге не было, и эта задача сама по себе представляла большую сложность. Правда, к осени 1861 года Майеру все же удалось создать сеть фабрик по производству обмундирования (в Ричмонде, Аугусте, Атланте и Колумбусе), но их мощности были слишком ничтожны, чтобы покрыть нужды конфедеративной армии. [78]

В результате солдатам-южанам пришлось самим позаботиться о своей униформе. Нередко они шили ее из домотканой материи или облачались во взятую в федеральных арсеналах и снятую с убитых северян униформу армии США. Чтобы кто-нибудь не спутал их с «грязными янки», конфедераты [79] перекрашивали трофейные мундиры с помощью специального красителя, изготовленного из скорлупы грецкого ореха, отчего те приобретали желто-бурый оттенок. Эта желтизна начала постепенно вытеснять благородный серый цвет мундиров конфедератов, и вскоре добрая половина всех мятежных армий щеголяла в «ореховых» мундирах.

Еще хуже дело обстояло с зимней одеждой, и многим оборванным южанам, не имевшим шинелей, пришлось прибегать к реквизиции имущества гражданских лиц. Особой популярностью пользовались позаимствованные в домах мирных жителей ковры, посередине которых южане прорезали дырки для головы и носили их наподобие мексиканских пончо.

Мародерство вообще было одним из главных источников снабжения южан как обмундированием, так и провиантом. Особенно отличались в этом отношении доблестные техасцы, всегда бывшие впереди и в бою, и в грабеже. Когда в марте 1863 года бойцы Техасской бригады заметили, что их головные уборы пришли в совершенную негодность, они недолго думали над тем, где раздобыть новые. Лагерь бригады был разбит неподалеку от Ричмонда, окрестности которого хорошо подходили для «фуражировок».

Техасцы целыми партиями отправлялись к оживленным шоссейным дорогам и, предварительно срезав длинные пруты, прятались в засаде. Как только на дороге показывался богатый экипаж или просто пассажирский дилижанс, они издавали боевой клич мятежников и стреляли холостыми зарядами из своих винтовок. Пораженные этим дьявольским шумом, пассажиры открывали окна и высовывали головы, чтобы посмотреть, что все это значит. Техасцы, выскакивая из засады, сбивали шляпы своими прутьями и быстро исчезали с захваченной добычей. Выходка оказалась остроумной и проделывалась техасцами много раз, пока значительная часть их бригады не была обеспечена новыми шляпами, а командование южан не выставило вдоль дорог отряды военной полиции.

Босоногость значительной части личного состава вооруженных сил Конфедерации на протяжении всей войны стала явлением столь обычным, что на него почти перестали [80] обращать внимание. Обувь была наиболее изнашиваемой частью экипировки и, следовательно, чаще всего нуждалась в замене. Однако скудность запасов, зачаточная промышленность и некомпетентность руководства сделали эту проблему почти неразрешимой. Попытки как-то исправить положение, конечно, предпринимались, но всякий раз они заканчивались неудачей. Так, например, по предложению Майера фабрики Юга начали выпускать армейские ботинки на деревянной подошве и с парусиновым верхом, которые «устроили всех, кроме пехотинцев».

Убедившись в неспособности квартирмейстерского ведомства справиться с босоногостьо, генералы и офицеры Юга попытались сами изобрести хоть что-нибудь. Осенью 1862 года, когда нехватка обуви стала ощущаться особенно остро, генерал Лонгстрит приказал сшить некое подобие мокасин из искусственной кожи «мехом» внутрь. Однако «мокасины Лонгстрита» себя не оправдали: они разваливались прямо на ногах в считанные недели, а иногда и дни.

Таким образом, проблема обуви не была решена, и многие солдаты-южане прошагали немало миль босыми ногами по холодной дорожной грязи и глубокому вирджинскому снегу. Особенно тяжело им приходилось, когда ударяли морозы (а в Америке это происходит не так уж и редко), и замерзшая грязь превращалась в «битое стекло». Жительница городка Скоггстон, штат Теннесси, видевшая корпус Лонгстрита на марше, записала в своем дневнике, что она никогда не забудет «этих оборванных, босых техасских мальчиков, которые, проходя мимо моего дома во время отступления к Ноксвиллу, оставляли на снегу кровавые следы».

Нехватка обуви и обмундирования превращала армию конфедератов в какое-то сборище оборванцев, которое, если отнять у них оружие, выглядело бы вполне уместно на любой церковной паперти. Остается только удивляться силе духа и стойкости этих босых, полуодетых, часто голодных людей, которые, несмотря ни на что, сражались и одерживали победы. Вот как описывал в 1864 году типичный внешний вид конфедерата один из бойцов армии Северной Вирджинии: «Этот типичный солдат вооружен винтовкой системы Энфилд и 40 патронами к ней. Через плечо он носит скатанное [81] поношенное одеяло со связанными внизу концами, кусок палаточного брезента и дырявое пончо. Его «униформа» сильно поношена, одна штанина оторвана до колена, а у самодельных башмаков так разбиты носы, что сквозь дырки видны голые ступни. На его голове сидит потрепанная засаленная шляпа неописуемого вида. Так выглядит человек, несущий на своих плечах надежды и мольбы Конфедерации на окончательную победу. Он голоден, он грязен, он носит лохмотья, часто у него нет обуви, но, несмотря на все это, он один из лучших воинов, которых только можно встретить на страницах американской истории».

Ужасные лишения, переживаемые конфедератами, могли привидеться богатому промышленному Северу разве что в кошмарном сне. И в начале, и в середине, и особенно в конце войны солдаты Союза были всегда одеты и обуты. Только за первые 14 месяцев боевых действий войска северян получили 3 миллиона мундиров и 2,5 миллиона одеял. Для первой зимы в армию было поставлено 240 тысяч палаток, и хотя большую их часть пришлось оставить при выступлении в поход, но вместо них департамент квартирмейстера выдал походные палатки в количестве 340 тысяч штук.

Впоследствии такие палатки были усовершенствованы: их стали шить из холста, пропитанного каучуком. Одеяла были заменены на пончо, которые также пропитывали каучуком. Вначале войны этих пончо было всего 40 тысяч, но в 1864 году — уже 1,5 миллиона, так что, разложив их на земле, можно было получить квадрат со стороной в 1,25 км.

Правда, иногда частные предприятия, в руках которых в основном и было сосредоточено обеспечение армии обмундированием, подводили ее, поставляя некачественную продукцию. Случалось, что она была сделана из низкосортной ткани «шодди», состоявшей «из остатков и разных обрезков, собранных в магазинах, слепленных, скатанных, склеенных и разглаженных до внешне пристойного вида». Конечно, такое обмундирование не могло служить долго и после первого же дождя разваливалось на куски, а то и вовсе превращалось в пыль.

Все это, однако, не заставило военные власти Севера отказаться от услуг частных кампаний. Они лишь усилили контроль [82] за качеством выполняемых заказов, и недостатки были устранены. Как писал один из современников: «У Билли-янки было сравнительно мало причин жаловаться на качество одежды, которую он получал из рук квартирмейстера».

С провиантом дела в северной армии обстояли не только не хуже, но, пожалуй, даже и лучше. Развитое фермерские хозяйство северных штатов обеспечивало своих воинов пропитанием настолько хорошо, что их рационы включали большее количество продуктов, чем требовалось. Они состояли из фунта сухарей или 2–3 унций хлеба или муки, 1,25 фунта свежего или соленого мяса и 0,5 фунта сала на едока. Сверх того, на каждые сто человек выдавалось по 8 галлонов бобов, 10 фунтов риса, 10 фунтов кофе, 15 фунтов сахара, 2 галлона сока, 2 фунта соли, 1,25 фунта свечей и 4 фунта мыла. Этого хватало северянам с избытком, и разницу между съеденным и оставленным они получали деньгами, которые поступали в ротную казну.

Иногда, чтобы эта сумма была побольше, солдаты прибегали к экономии на каком-нибудь одном продукте. Так, многие полки, стоявшие в окрестностях Вашингтона, построили земляные печи и выпекали хлеб самостоятельно, получая таким образом вместо сухарей свежие караваи и экономя деньги, сокращая расход муки. Только одному из этих полков удалось менее чем за два месяца пополнить свою казну на целых 1300 долларов — очень значительную по тем временам сумму.

Конфедераты, разумеется, и мечтать не могли о таком изобилии. Их рационы почти всегда были скудны, а нередко и вовсе отсутствовали. Появление в меню южного солдата мяса или птицы уже было поводом для «лукуллова пира», и, чем больше длилась война, тем реже случались в их жизни такие праздники. Основу пропитания воинов-конфедератов составляла кукуруза в разных вариантах: кукуруза сырая, кукуруза вареная, жареные кукурузные зерна и кукурузная мука. Последняя использовалась южанами для приготовления «шомполушек» — фирменного блюда конфедеративных армий. Они замешивали выданную им порцию муки на воде, подсаливали ее, если было чем, и обмазывали полученным продуктом шомпола своих винтовок. На этих шомполах тесто [83] запекалось над костром и в результате получалось некое подобие соленого печенья, настолько твердого, что о него можно было сломать зубы.

Однако иногда у южан не было даже столь скудных запасов продовольствия. Например, весной 1864 года первый корпус Северовирджинской армии был буквально поставлен на грань голодной смерти. «Мы не можем поддерживать жизнь в наших животных более чем неделю или две, — докладывал генерал-адъютанту Самуэлю Куперу командир корпуса генерал Лонгстрит. — Наши рационы также слишком скудны, так что мы едва можем идти… Я умоляю вас прислать нам провиант хотя бы для того, чтобы мы могли продолжить марш… Возможно, это лучшие войска, которые только есть в конфедеративных армиях, и их нельзя бросить здесь (в восточном Теннесси — К.М.) на голодную смерть».

Столь тяжелое положение конфедератов с провиантом подкашивало их ряды не хуже неприятельских снарядов и пуль. Оно было главной причиной различных заболеваний, в том числе и дизентерии, ставшей настоящим бичом всех вооруженных сил Юга. От этой болезни, которой солдаты со свойственным им крепким юмором давали разные прозвища, страдали буквально все — начиная от рядовых и заканчивая командующими армиями.

Остается по-прежнему неразрешимой загадкой, как могли эти люди, истощенные голодом и болезнями порой до последней крайности, все же продолжать сражаться, внушая своим врагам уважение и страх. Проявленные в этой войне мужество и выносливость конфедератов заслуживают, безусловно, самой высокой оценки. Такими солдатами могла бы гордиться любая страна, любая нация.

Нам необходимо теперь подвести некоторые итоги этого краткого сравнительного описания враждующих армий. Не нужно обладать особой проницательностью и специальной военной подготовкой чтобы понять, какая из армий оказалась сильнее и почему она в конечном итоге одержала победу. Экономика, сыгравшая важную роль в зарождении конфликта между Севером и Югом, внесла решающий вклад и в [84] его разрешение. Именно экономическое превосходство промышленного Союза над аграрной Конфедерацией явилось причиной победы первого, и в этом заключалась еще одна характерная черта гражданской войны в США. Черта эта, впрочем, была особенностью не только великой американской междоусобицы, но и многих других войн нового и новейшего времени. Чем дальше шагало человечество по пути технического прогресса, тем большее значение приобретал в жизни человека и во всех сферах его деятельности уровень экономического развития. Война же была лишь наиболее ярким из проявлений этого непреложного закона.

Конечно, Юг со своим патриархальным укладом жизни, плантационным хозяйством и рабством стоял на пути экономического развития США, и гибель его была неизбежной. Но все же нельзя не изумиться, а может быть, и восхититься тому упорству и отваге, с которыми его жители сражались за безнадежное дело — спасение своей гибнущей цивилизации. А то, что это дело было действительно безнадежным, не вызывало никаких сомнений. Неравенство сил было таково, что война Севера и Юга напоминала поединок Давида и Голиафа, где у Давида не было поддержки свыше.

И если ему время от времени удавалось класть Голиафа на лопатки, если Юг продержался четыре долгие года, то заслуга в этом почти целиком принадлежит храброй конфедеративной армии. Эта армия, как и государство, которое она защищала, относилась к прошлому. Как и в былые времена, она могла противопоставить катившемуся с севера «паровому катку» лишь доблесть своих солдат и талант своих командиров. Но в итоге была раздавлена.

Могучая, технически оснащенная и хорошо обеспеченная армия Союза, напротив, представляла собой будущее. Сменив синее сукно на мундиры цвета хаки, а дульнозарядные ружья на магазинные винтовки и пулеметы, она вполне уместно выглядела бы и в траншеях I мировой. Поэтому неизбежная победа армии Союза символизировала окончание великой эпохи войн старого типа. Одержав в этой войне верх, Север показал всему миру, что век, когда рыцарская доблесть и отвага решали исходы сражений и кампаний, увы, кончился. Ему на смену шел безжалостный век железа, бездушных [85] механизмов и оружия массового уничтожения, живым олицетворением которого и была федеральная армия.

Из этого, впрочем, не следует, что все достижения военного искусства, которыми война Севера и Юга была очень богата, принадлежали северянам. Напротив, трудное положение, в котором очутилась армия южан, заставляло ее вождей искать и находить неожиданные и блестящие тактические и стратегические решения, составившие главный вклад американской междоусобицы в сокровищницу мирового военного искусства.

Нам еще предстоит подробно ознакомиться с этими шедеврами стратегии и тактики, рассмотрев некоторые крупнейшие сражения и операции гражданской войны. Однако прежде чем перейти к их описанию, мы остановимся еще на одной важной характерной черте армий Севера и Юга. Без этого последнего штриха нарисованные здесь портреты были бы неполными. [86]

Глава 6 Армейский быт и развлечения. Взаимоотношения в солдатской среде

Глубоко ошибаются те, кто представляет себе войну как некую непрерывную череду кровопролитных сражений. Если бы она действительно была таковой, то немногие доживали бы до ее конца, а если бы и доживали, то вряд ли оставались бы при этом в здравом уме. Человеческая психика просто не может постоянно находиться в состоянии стресса, а каждый бой — это сильный стресс. К счастью, на любой, даже самой кровавой войне, крупные сражения — явление не такое уж частое, и гражданская война в Америке не представляла собой никакого исключения. Например, по подсчетам американских историков, к июлю 1863 года, когда произошла битва при Геттисберге, даже те из солдат Потомакской армии, которые участвовали во всех предыдущих сражениях, в общей сложности прошли за два истекших года войны всего через 20 дней боев.

Таким образом, на войне солдату приходилось проводить большую часть времени не на передовой и даже не в походе, а в палевом лагере или на постое. Эта заполненная ежедневной рутиной жизнь также представляла опасность для его психического здоровья: солдат попросту рисковал свихнуться от скуки, если не разнообразил свое времяпрепровождение каким-нибудь непредусмотренным уставом способом. [87]

Таких способов изобретательные американские солдаты придумали множество, и каждый из них мог подобрать развлечение себе по вкусу. Одно из первых мест среди развлечений принадлежало спортивным командным играм, а среди игр, — конечно, бейсболу. К началу гражданской войны этот вид спорта только-только зародился в Соединенных Штатах, и легенда приписывала его изобретение одному из героев Севера генералу Абнеру Даблдею. Так это или нет, остается невыясненным, но и среди соратников отважного генерала, и среди его противников, носивших серые мундиры, бейсбол быстро завоевал популярность. В обеих армиях проводились свои чемпионаты, причем каждый полк выставлял команду, и результаты сыгранных матчей фиксировались военной хроникой порой не менее скрупулезно, чем ход боевых действий. Например, доподлинно известно, что весной 1864 года, когда Потомакская армия еще стояла на зимних квартирах, 13-й Массачусетский полк «разгромил» 104-й Нью-йоркский со счетом 62:20.

В зимнее время года, когда поля и холмы Вирджинии и Мериленда покрывались глубоким снегом, бейсбол уступал место другой популярной забаве — игре в снежки. В анналы истории Северовирджинской армии наряду со сражениями при Бул-Ране, Энтитеме и Фредериксберге вошла и «великая снежная битва 1863 года». Она началась утром 29 января, когда 1-й и 4-й Техасские полки атаковали лагерь своих соратников по бригаде — солдат 5-го Техасского полка. После короткого и жаркого «боя» обороняющиеся отбросили атакующих. Затем «враждующие» стороны заключили союз и объединили свои усилия против еще одного полка своей бригады — 3-го Арканзасского. Последний не ожидал столь стремительной атаки и после ожесточенного сопротивления сложил «оружие».

«Капитулировавшие» арканзасцы тут же соединились с техасцами. Вместе они набили ранцы снежками и под развернутыми знаменами с барабанным боем и игрой горнов в сомкнутой боевой линии, которую, как во время настоящей атаки вели в бой офицеры, двинулись в наступление на лагерь полуторатысячной бригады из Джорджии. Та уже была предупреждена о готовившейся атаке и встретила Техасскую [88] бригаду градом снежков. Первый натиск был ею храбро отбит, но техасцы никогда не отступали. Они перегруппировали свои силы, подтянули подкрепления и снова пошли на штурм. На этот раз джорджианцам пришлось туго. «Бой» закипел прямо в их лагере, и в конце концов ребята из Джорджии «сдались» превосходящим силам противника. Как и другие побежденные, они присоединились к победителям для нападения на стоявшую по соседству дивизию Мак-Лоуза.

Произошла нешуточная свалка, в которой участвовало не менее 9 тысяч солдат 1-го корпуса, и воздух был буквально наполнен летающими снежками. После многочасового сражения дивизия Худа оказалась победительницей, и «великая снежная битва» закончилась.

«Потери», понесенные в ней, были невелики — серьезно раненными оказались только два человека, а остальные обошлись «фонарями» под глазами и разбитыми в кровь носами. Однако командование 1-го корпуса конфедератов категорически запретило устраивать впредь подобные забавы: поднятый сражавшимися шум встревожил северян, и их кавалерия стала появляться на берегах Раппаханока в значительных силах.

Развлечения солдат во время перерывов в боевых действиях, конечно, не исчерпывались подвижными играми. Среди прочих удовольствий далеко не последнее место занимал покер, всегда привлекавший самых азартных игроков. Нередко они просиживали ночи напролет за карточным столом, выигрывая и проигрывая целые «состояния».

Любители изящного увлекались театральными постановками. Свои труппы были почти в каждом полку, и по нескольку раз в неделю они устраивали представления. В качестве зрителей также приглашались солдаты и офицеры других полков. Заглядывали командиры дивизий, корпусов и даже командущие армиями. Из постановок у конфедератов наибольшей популярностью пользовалась сцена с раненым и тремя хирургами. Вот как выглядел этот спектакль.

Декорация, изображающая полевой госпиталь. На операционном столе лежит раненый солдат. Вокруг него стоят хирурги в заляпанных кровью фартуках. Один из них держит бутылку виски. [89]

1-й хирург (отхлебывая из бутылки и передавая ее другому):

— Дело плохо, джентльмены. Парню придется отрезать обе ноги.

Раненый:

Сэр, тогда я получу отпуск? 1-й хирург:

Нет, приятель. Ты еще нужен этой армии.

2-й хирург: (делая глоток из бутылки и передавая ее 3-му хирургу):

— Джентльмены, дело еще хуже, чем мы предполагали. Вместе с ногами придется отрезать и руки.

Раненый:

— Сэр, но тогда я смогу получить отпуск? 2-й хирург:

Нет, парень. Твои услуги еще понадобятся Конфедерации.

3-й хирург (допивая бутылку):

— Дело дрянь, джентльмены. Чтобы спасти хотя бы голову, ее придется отрезать от туловища. Это уж точно.

Раненый:

— Но уж теперь-то я наверняка получу отпуск, верно, сэр? 3-й хирург:

— Солдат, тогда мы выставим твое тело в траншее, чтобы дурачить неприятеля.

Однако важнейшим из всех искусств для солдат гражданской войны была музыка, «Дорогая Фанни, — писал в апреле 1862 года один из солдат-северян, — не знаю, что бы мы делали без нашего оркестра. Весь полк восторгается им. Каждый вечер Гилмор устраивает для нас концерты. Исполняются отрывки из опер, отличные марши, квикстепы, вальсы». Помимо прочего, исполнялись, конечно, и песни, которые нередко распевала вся армия, а иногда и обе воюющие армии. И у южан, и у северян были свои боевые марши, баллады и лирические композиции.

Последние пользовались особенной популярностью: сердца людей, оторванных от дома, семьи и часто заглядывающих в лицо смерти, особенно тоскуют по любви, домашнему очагу и простому человеческому счастью. Настоящим «хитом» войны стала грустная песня «Лорина», которую пели и [90] федералы, и конфедераты. На южан она иной раз нагоняли такую тоску, что их генералы запрещали исполнение этой песни как подрывающей боевой дух войск.

Если враждующие армии стояли друг против друга, что часто случалось накануне решающих битв, то полковые оркестры играли музыку и для своих, и для врагов. Так было, например, в феврале 1863 года, когда музыканты-конфедераты и федералы вместе исполняли популярную песню «Дом, милый дом».

Подобные эпизоды были совсем нередкими. Они очень хорошо характеризуют взаимоотношения южан и северян вне поля брани. В отличие от многих других гражданских войн (например, гражданской войны в России) участники американской междоусобицы не испытывали друг к другу жгучей ненависти. Напротив, именно во время войны они, возможно, впервые осознали, что, несмотря на различия, у них есть много общего, что они принадлежат к одной нации. Поэтому в периоды затишья враги охотно общались друг с другом вполне по-товарищески и даже по-дружески. Если не намечалось ничего серьезного, между пикетами обычно заключалось неофициальное мирное соглашение и солдаты враждебных армий обменивались новостями, болтали о разных житейских мелочах и меняли, например, вирджинский табак на кофе и сахар с Севера.

«Солдаты праздно лежали в своих укреплениях и болтали с противниками, расположившимися через дорогу, — вспоминал офицер-северянин, участвовавший в 1864–1865 годах в осаде Питтерсберга, — время от времени янки и джонни встречались на нейтральной полосе и обменивали кофе на табак или «Нью-Йорк Гералд» на ричмондский «Энквайер». Джонни не терпелось поделиться некоторыми из своих новостей, а столь же нетерпеливые янки делали вырезки из газет и передавали их в руки южан. Когда какая-либо батарея намеревалась открыть огонь, кто-нибудь из стрелков-приятелей кричал: «Ложись, реб!» или «Ложись, янки!» в зависимости от ситуации, так что ни единого солдата не оставалось в зоне обстрела».

Это, впрочем, совсем не мешало северянам и южанам сражаться ожесточенно и яростно, убивая врагов сотнями и [91] тысячами. Так, 5-й Техасский и 5-й Нью-йоркский полки, которые поддерживали самые дружеские отношения зимой 1861–1862 годов, поклялись, что не будут щадить друг друга, если встретятся на поле боя, и сдержали свою клятву. Во втором сражении при Бул-Ране техасцы атаковали позиции 5-го Нью- йоркского полка и почти полностью его уничтожили.

Но и на поле сражения ожесточение и ярость нередко уступали место благородству и уважению к противнику. Например, на третий день сражения при Геттисберге (3 июля 1863 года) во время перестрелки снайперов один стрелок-южанин, сидевший на дереве, заметил на «ничейной» земле раненого северянина. «Эй, янки! — крикнул он своим противникам. — Попридержите огонь». Стрельба тут же утихла, южанин спрыгнул на землю и, подойдя к раненому, дал ему напиться из своей фляги. Затем при полном молчании винтовок обеих сторон он снова влез на дерево, занял прежнюю позицию и крикнул: «А теперь продолжим». Стрельба тотчас возобновилась.

Похожие случаи происходили и во время сражении в Глуши в Северной Вирджинии в мае 1864 года. Сухая погода способствовала лесному пожару, вызванному ружейными и артиллерийскими выстрелами. Многим раненым, лежавшим в густых зарослях, грозила ужасная смерть, и солдаты обеих армий нередко прекращали огонь и вместе вытаскивали раненых в безопасное место, не разбираясь, свои это или чужие.

Среди офицеров, особенно тех, кто вместе учился в Вест-Пойнте, взаимное уважение и рыцарская вежливость вообще были правилом. Так, в сражении при Геттисберге генерал конфедератов Джон Б. Гордон увидел, как пуля свалила с седла генерала северян Френсиса Бэрлоу. Дивизия федералов была в этот момент отброшена, и Гордон, лично напоив водой раненого врага, приказал доставить его в госпиталь. После войны Бэрлоу случайно встретил своего спасителя в Вашингтоне (он считал его убитым в последующих боях) и они стали друзьями до конца своих дней.

Тесная дружба завязалась после войны и между двумя другими врагами — Уильямом Т. Шерманом и Джозефом Э. Джонстоном, которые сражались друг против друга под Атлантой. [92] Оба дожили до глубокой старости и 84-летний Джонстон не счел для себя возможным пропустить похороны друга. Он сопровождал его гроб с непокрытой головой, а когда кто-то, намекая на преклонный возраст генерала, попросил его надеть шляпу, тот ответил: «Если бы я был на месте Шермана, а Шерман на моем, он снял бы шляпу». Эта последняя дань уважения старому другу оказалась для Джонстона роковой. Простудившись на похоронах, а они были в феврале, он умер через несколько дней.

Таким образом, гражданская война в США стала последней из войн, где еще соблюдались прежние благородные законы и воинские традиции. Это был отблеск заката великой эпохи рыцарей и джентльменов, считавших войну не просто массовым убийством, а благородным ремеслом и чтившим незыблемые законы своей профессии. Та славная эпоха канула в Лету вместе с такими людьми, как Роберт Ли, Улисс Грант, Джозеф Джонстон, Джон Гордон и Уинфилд С. Хенкок.

Уже через каких-нибудь 50 лет, когда разразилась невиданная по своим масштабам мировая бойня, никто или почти никто не вспоминал, что противник — это вообще человек, что его храбрость и мужество заслуживают уважения. [93]

Глава 1 Оружие и тактика пехоты

К середине 19-го века пехота уже давно стала главным родом войск и заслуженно именовалась царицей полей. Широкое применение огнестрельного оружия сделало ее основной силой, решавшей исход генеральных сражений, и как лавры побед, так и горечь поражений выпадали в первую очередь на ее долю.

Так было и во время гражданской войны в CША. В армиях Севера и Юга, как и в любой из европейских армий того времени, пехота играла главную роль и в количественном, и в качественном отношениях. 75 % сухопутных вооруженных сил Конфедерации и 80 % сухопутных вооруженных сил Союза составлял именно этот род войск.

Правда, по европейским меркам, организация американской пехоты была несколько диковатой. Основным тактическим соединением здесь также был полк, однако полк этот состоял всего из одного батальона, а иногда и назывался батальоном. Он делился на 10 рот, каждая из которых должна была насчитывать 100 или больше человек. Боевая сила всего полка таким образом теоретически чуть превышала 1000 бойцов, но в действительности достигнуть установленного уставом предела почти никогда не удавалось.

Более того, чем дольше шла война, тем меньшими по размеру становились пехотные полки. Если в 1861 году 1 пеший [95] батальон северян мог насчитывать от 849 до 1000 солдат и офицеров (около 600 человек у конфедератов), то к 1863 году его средняя численность сократилась до 350–400 человек (у южан — 300–350), т. е. в действительности он был меньше, чем европейский батальон полного состава. Эти небольшие формирования сводились в бригады: от 2 до 5 батальонов в каждой (3–5 в армии Юга), а 3–4 бригады (3–5 в конфедеративных войсках) объединялись в дивизию. В 1862 году и на Юте, и на Севере были введены пехотные корпуса, каждый из которых состоял из 3–4 дивизий.

Эти более крупные соединения были, по европейским стандартам, также невелики. К середине 1863 года, т. е. ко времени проведения решающих операций как на Востоке, так и на Западе, численность федеральной бригады колебалась от 800 до 1700 человек (конфедеративной — от 1400 до 2000), дивизия в среднем состояла из 3–7 тысяч солдат и офицеров (у южан — от 6 до 14 тысяч), а корпус мог включать от 12700 до 20 000 бойцов (конфедеративный корпус — от 24 000 до 28000). [96]

Впрочем, столь своеобразная организация американской пехоты ничуть не снижала ее боевой эффективности. Именно пехота несла главную «ответственность» за создание принципиально новых приемов ведения боя, ставших основным военным итогом американской междоусобицы.

Во многом толчок к изобретению новой тактики дало стрелковое оружие, применявшееся в ходе гражданской войны. Это оружие, как и сама пехота, играло на полях сражений ключевую роль. Согласно статистике, им было нанесено более 90 % всех ран, полученных участниками конфликта с 1861 по 1865 года. Как и во времена наполеоновских войн, оружие пехотинцев гражданской войны было дульнозарядным и внешне мало отличалось от тех гладкоствольных ружей, с которыми французские солдаты сражались у Бородино или Ватерлоо. Однако это сходство чисто поверхностное.

Первым и главным отличием было то, что почти все ружья американских пехотинцев — нарезные. Разумеется, оружие такого рода было хорошо известно и раньше. Так называемые штуцера, имевшие на внутреннем канале ствола винтовую нарезку, уже применялись в начале 19-го века. Но в то время еще не была решена проблема заряжания. Пулю в нарезной ствол приходилось вгонять силой, иногда даже вколачивать молотком, что резко снижало скорострельность такого оружия. Поэтому штуцерами вооружались далеко не все солдаты, а лишь самые меткие из них, да и то в стрелковых (егерских) полках.

Однако в 1823 году капитан британской армии Нортон предложил техническое изобретение, позволившее широко внедрить в европейских армиях нарезное оружие. Этим изобретением была особая пуля, которую затем усовершенствовал французский офицер Минье, давший ей свое имя. В отличие от обычной пули, пуля Минье была меньше в диаметре, чем калибр оружия, для которого она предназначалась. Сзади в ней была сделана небольшая полость, в которую вставлялся особый металлический стаканчик. При заряжании пуля легко входила в ствол, а в момент выстрела давление пороховых газов вдавливало стаканчик в углубление и расширяло пулю до нужного размера. При этом она входила [97] в нарезки и, скользя по ним, покидала ствол с необходимым вращательным движением.

Вторым важным усовершенствованием был капсюль, изобретенный в 1814 году в Филадельфии капитаном Дэниэлом Шоу. После заряжания оружия этот капсюль надевался на специальный шпенек, имевшийся в казенной части винтовок нового образца. При ударе по нему курка он воспламенял пороховой заряд, и происходил выстрел.

Два этих изобретения значительно повысили эффективность дульнозарядного огнестрельного оружия. Нарезки на стволах увеличили дальность полета пули, дистанцию прицельного выстрела и кучность боя в несколько раз. Капсюльный замок упрочил надежность винтовки и снизил количество осечек. Если при стрельбе из кремневки их приходилось в среднем по 411 на каждые 1000 выстрелов, то для капсюльного оружия тот же показатель составил 4,5. Количество же попаданий соотносилось как 270 и 385.

Правда, процесс заряжания был по-прежнему медленным, а, следовательно, и скорострельность оставляла желать лучшего. Для приведения винтовки в состояние готовности требовалось девять приемов:

Опустить приклад на землю, установив его между ступней. Ствол держать левой рукой.

Правой рукой достать патрон из подсумка на поясе (патрон представлял из себя пулю с приклеенной к ней бумажной гильзой, которая была наполнена порохом и покрыта непромокаемым составом).

Зажать пороховой конец патрона между зубов. Оторвать часть гильзы зубами.

Высыпать порох в ствол. Протолкнуть пулю большим пальцем правой руки.

Извлечь шомпол из-под ствола и установить его конец в дуло напротив пули. [98]

Дослать пулю шомполом внутрь ствола до упора.

Извлечь шомпол и вставить его в гнездо под стволом (или воткнуть в землю до следующего заряжания).

Большим пальцем правой руки взвести курок в позицию полувзвода. Взять из сумочки на поясе капсюль и надеть его на шпенек.

«Целься, огонь».

Помимо того, что этот процесс был долгим, он также оказался и излишне сложным для молодых и неопытных солдат. Часто они забывали извлечь шомпол из ствола и посылали его врагу имеете с пулей, оставаясь после этого беспомощными; случалось, что они не меняли капсюль или надевали новый капсюль поверх старого, так что выстрела не происходило. Забывали отрывать конец бумажной гильзы и засыпать порох в ствол. Или, охваченные горячкой боя, продолжали набивать стволы своих винтовок патронами, и если бы, не дай Бог, выстрел все же произошел, то от него пострадал бы не неприятель, а сам стрелок. И такие ошибки при заряжании были на протяжении всей войны. Например, из 24 тысяч винтовок, найденных на Геттисбергском поле, лишь 2536 были заряжены правильно, 50 % были заряжены дважды, еще 25 % имели в своих стволах от 3 до 10 патронов, а некоторые даже до 23.

Тем не менее в руках опытного солдата дульнозарядная винтовка была грозным оружием. Тест, проведенный в 1860 году, показал, что вооруженный такой винтовкой тренированный стрелок может сделать 10 выстрелов за 5 минут и при этом попасть в квадратную мишень 2x2 фута шесть раз с дистанции в 100 ярдов. С 300 ярдов он поражал мишень 2,5x2,5 фута всеми 10 пулями.

Американцы быстро оценили преимущества этого нового оружия и уже после 1820 года начали перевооружение своей армии капсюльными ружьями. Гладкоствольный капсюльный мушкет образца 1821 года стал вскоре основным оружием армии США, а с 1842 года выпуск кремневых замков совсем прекратился. С 1855 года американские арсеналы прекратили также производство гладкоствольного оружия, а имевшиеся на вооружении ружья 1821 года стали переделываться в винтовки. [100]

Главным же оружием пехоты была теперь винтовка системы Спрингфилд, модель 1855 года. Именно этой системой или же несколько более усовершенствованной винтовкой Спрингфилд 1861 года и была вооружена пехота северян в ходе гражданской войны. Остановимся на ней подробней.

Спрингфилд оказался последним и наиболее совершенным из американских дульнозарядников. Это была массивная винтовка длиной 4 фута 8 дюймов (примерно 142 см), к которой примыкался 18-дюймовый (23 см) плоский штык. Калибр оружия составлял .58 (таков диаметр пули Минье). Дальность стрельбы, а также дистанция прицельного выстрела были значительны — 1000 и 400 ярдов соответственно. Велика была также и пробивная сила этого оружия. Как показали испытания, пуля, выпущенная из Спрингфилда, за 300 ярдов пробивала 11 досок толщиной в дюйм (2,54 см), расположенных подряд в дюйме друг от друга. За 300 ярдов та же пуля проделывала отверстие в 6,4 доски, а за 500 ярдов она проходила сквозь 5,6 доски.

Но, как известно, человеческое тело — не доска, и пуля от Спрингфилда производила в нем более страшное разрушение. Попадая в живую «мишень», она с ужасной силой дробила кости (это вызывалось низкой скоростью пули на излете и тем, что она была не оболочена), а проникая в живую плоть, обязательно «прихватывала» с собой часть одежды раненого (причиной чего был большой калибр оружия). В условиях зачаточной военно-полевой хирургии огнестрельные ранения нередко заканчивались фатально. Пуля, угодившая в любую из конечностей, приводила к ее ампутации, а огнестрельные ранения груди, живота или головы, как правило, считались смертельными.

Вооружение пехоты конфедератов было не менее грозным. Его основу составляла английская капсюльная винтовка Энфилд образца 1853 года. Это было надежное оружие, проверенное опытом Крымской кампании и с успехом служившее южанам. Энфилд также заряжался пулей Минье .577 калибра, которую он был способен послать на расстояние 1700 м, а прицельный огонь можно было вести с 853 м. Эта винтовка также была довольно массивной — длиной 1397 мм без штыка и 1842 мм со штыком. При этом ось штыка была для [101] удобства отклонена от оси ствола, что позволяло солдату производить перезарядку, не натыкаясь рукой на его острие.

Однако в бою штыки, как, впрочем, и любое другое холодное оружие, применялись южанами и северянами довольно редко. Американские историки со свойственной им скрупулезностью подсчитали, что в ходе гражданской войны от колотых и рубленых ран умерло всего 922 человека, причем главным образом не в ходе боевых действий, а в пьяных драках или при усмирении беспорядков. Слабая обученность американских пехотинцев приемам рукопашного боя, а главное, повышение эффективности стрелкового оружия почти исключали штыковые атаки, хотя некоторые генералы безрассудно пытались их предпринять.

Широкое применение капсюлей было важным прорывом в разработке стрелкового вооружения. От него оставалось сделать всего один шаг к металлическому патрону и казнозарядному оружию. К началу гражданской войны этот шаг уже был сделан — патрон с металлической гильзой изобрели еще в 1856 году. Вскоре в Америке приступили и к изготовлению казнозарядных карабинов для такого патрона. Самым известным из них был карабин системы Шарпса образца 1859 года. Это была короткоствольная винтовка .52 калибра с затвором качающего типа, оснащенная рычагом в виде спусковой скобы. При ее опускании затвор открывал зарядную камору, куда вставлялся унитарный металлический патрон кругового воспламенения.

Применялись в гражданской войне и первые магазинные винтовки. Самой известной из них был карабин, изобретенный американцем Кристофером Спенсером в 1860 году. Так же, как и Шарпс, карабин Спенсера был .52 калибра и оснащался качающим затвором с рычагом — спусковой скобой. Важным отличием была полость в прикладе, куда вставлялся магазин. Он представлял из себя металлическую трубку, внутри которой находилась еще одна трубка, снабженная спиральной пружиной. При заряжании магазин извлекался из приклада и набивался семью патронами, а затем вновь вставлялся в полость и запирался крышкой. Перед стрельбой было необходимо опустить рычаг затвора. При этом сам затвор выбрасывал из зарядной каморы стреляную гильзу и [102] одновременно прихватывал новый патрон из магазина. Когда он возвращался на место, то отправлял патрон в ствол, а боевая личинка надежно запирала казенник. Воспламенение производилось боковым ударным замком.

Для середины 19-го века Спенсер был принципиально новым типом оружия. Он позволял вести огонь прямо-таки с фантастической скоростью. Стрелок мог выпустить все семь зарядов за семь секунд, а в минуту, если только у него не было под рукой нескольких заранее набитых патронами магазинов, скорострельность равнялась 16 выстрелам. Но поскольку вооруженные Спенсерами северяне часто носили с собой особую восьмигранную коробку с оснащенными магазинами, скорость стрельбы была, конечно, намного выше.

Однако сама скорострельность этого оружия вызывала у федерального генералитета сомнения в его эффективности. Уинфилд Скотт — первый главнокомандующий вооруженных сил Союза — был решительным противником снабжения солдат-северян карабинами Шарпса и Спенсера: он считал, что это приведет к бесполезному расходу боеприпасов. Тем не менее после отставки Скотта оба карабина все же заняли свое место в арсенале федеральной армии. Ими были снабжены элитные части Потомакской армии, так называемые [103] Стрелки Соединенных Штатов, составлявшие бригаду небезызвестного полковника Хайрама Бердана.

В отличие от обычных пехотных полков Севера солдаты этой бригады набирались не из какого-нибудь одного штата, а по всей стране, и были единственным подразделением, одетым в темно-зеленую униформу. Главным критерием отбора было умение метко стрелять, и, как гласило строгое правило, «ни один человек, который не может попасть в мишень с дистанции 200 ярдов 10 последовательными выстрелами так, чтобы ни одно из этих попаданий не было удалено [104] от «яблочка» более, чем на 5 дюймов, не будет принят в ряды бригады».

Шарпсами вооружались также и другие элитные стрелки гражданской войны — снайперы. Их оружие обычно снабжалось телескопическими прицелами, которые в отличие от своих современных аналогов были такой же длины, как и ствол, на котором они крепились. Впрочем, это не мешало стрелкам вести меткий огонь, уничтожая офицеров и генералов противника (например, в сражении при Геттисберге от пули снайпера-южанина погиб командир 1-го корпуса Потомакской армии генерал Рейнольдc). Характерно, что утке в то время снайперы считались профессиональными убийцами и пользовались в обеих армиях всеобщей ненавистью. Как утверждал один солдат-северянин, вид убитого снайпера — конфедерата или федерала — всегда вызывал у него радость.

Несколько позже, в конце войны, казнозарядными и магазинными винтовками стали вооружать не только элитные, но и обычные пехотные части северян. Так, в армии Шермана во время его Атлантской кампании три пехотных полка были снабжены магазинными пехотными винтовками Спенсера — улучшенным вариантом его короткоствольного карабина. Эти винтовки хорошо зарекомендовали себя во время битвы за Атланту и в сражении у Франклина, где вооруженные ими солдаты нанесли противнику чувствительный урон.

«Мы уложили атакующих мятежников грудами, — писал домой восхищенный возможностями нового оружия солдат из Коннектикута. — Мятежники не любят наших винтовок. Они говорят, что у янки есть дьявольская «кофейная» мельница [105], которую они заряжают в субботу утром и стреляют потом всю неделю. Это хорошая винтовка».

Среди различных изобретений в ходе гражданской войны применялись и те, что впоследствии широко распространились в 20-м веке. К их числу следует отнести ручные гранаты с взрывателем ударного действия. Известны два основных вида этого метательного оружия: так называемый «кетчум», напоминавший благодаря хвостовым стабилизаторам маленькую авиационную бомбу (использовался при осаде укреплений) и «Эксельсиор Хейнса».

Последний представлял из себя полую сферу, состоявшую из двух половин, внутрь которой помещался другой шар, наполненный черным порохом. Этот шар был «утыкан» 14 ниппелями, на каждый из которых надевался капсюль.

Теоретически при ударе о землю хотя бы один из них должен был сработать, произведя взрыв. Но на практике так получалось не всегда, да к тому же граната была небезопасна для самого «метателя» и использовалась редко.

По тому же принципу были устроены и первые наземные мины нажимного действия. По сути, они представляли собой [106] артиллерийские снаряды, вкопанные в землю с прилаженным сверху ударным взрывателем. Однако эффективность их была невысока, кроме того, генералы-северяне быстро нашли способ борьбы с подобными «адскими машинами». Сначала Мак-Клелан в 1862 году, а затем и Шерман в 1864 году заставляли заниматься «разминированием» взятых в плен солдат Конфедерации.

Изобретение капсюлей позволило также создать и совершенно новый тип ручного короткоствольного оружия. Речь идет о «великом уравнителе шансов» — револьвере полковника Кольта, который был запатентован в 1835 году. Впервые он был опробован американцами в войне против индейцев-семинолов, но настоящее боевое крещение изобретение Кольта получило во время Мексиканской кампании. К началу гражданской войны револьверы были уже широко распространены и в ходе конфликта служили в качестве обычного офицерского оружия.

Наиболее популярным из них был Кольт Нэви (военно-морской) образца 1861 года. Изначально Самюэль Кольт [107] предполагал, что эта модель поступит на вооружение в военно-морской флот США, а армия воспользуется более ранней моделью — драгунским Кольтом 1847 года. Но последний оказался слишком большим и тяжелым. Это было оружие .44 калибра со стволом 8 дюймов (около 24 см) и общей длиной 14,5 дюйма (около 37 см), весившее 4 фунта и 2 унции (около 2 кг).

Его, правда, продолжали использовать, но большинство офицеров предпочитало все же кольт военно-морской модели. Этот револьвер был менее громоздким, чем драгунский вариант (длина ствола 7 дюймов, т. е. примерно 16 см), и более легкого калибра (.36, хотя попадались модели .44 калибра). Прицельная дальность стрельбы из морского Кольта составляла 40–50 м, — вполне приличная дистанция для ручного короткоствольного оружия.

Недостатком этого револьвера как военно-морской, так и более поздней армейской модели 1861 года — был долгий и сложный процесс заряжания. Кольт, как и большинство других револьверов своего времени, не предназначался под унитарный патрон и заряжался порохом, пулями и капсюлями по отдельности. Перед заряжанием владельцу револьвера нужно было прежде всего прочистить каморы и просушить их, выстрелив по капсюлю на каждую. Затем в эти каморы засыпался пороховой заряд, объем которого тщательно выверялся. Поверх пороха стрелок помещал специальный комок ваты или шерсти, иногда смачивая его маслом.

Из шестизарядных камор таким образом обычно заряжалось только пять, чтобы боек курка приходился на пустую [108] камору. В противном случае из-за непроизвольного выстрела владелец револьвера, носивший его на поясе, рисковал получить пулю в ногу.

Когда порох был засыпан в каморы, а поверх него установлены ватные комки, туда же при помощи специального рычага запрессовывалась пуля, а поверх нее снова заливалось густое масло. Оно запечатывало камору, не давая заряду подмокнуть, препятствовало непроизвольному цепному выстреливанию патронов и позволяло избежать сбивания черного пороха в комья. Только затем на шпеньки на задней части барабана устанавливались капсюля, но делалось это уже непосредственно перед стрельбой.

Револьвер Кольта был хоть и многозарядным, но «недолгоиграющим» оружием. В реальном бою с его перезарядкой возникали трудности, и владелец такого револьвера был ограничен всего шестью или, вернее, пятью выстрелами.

В известной степени этих проблем позволяло избежать использование Ремингтона — другого популярного длинноствольного револьвера, и многие офицеры и солдаты предпочитали оружие именно этой системы. В отличие от Кольта Ремингтон имел цельнометаллическую раму, что значительно увеличивало точность стрельбы, а главное, барабан револьвера легко снимался, и стрелок мог не перезаряжать револьвер снова, а попросту иметь запас уже заряженных барабанов и менять их по мере необходимости. Кроме того, вместо капсюльных шпеньков, которые использовались в револьверах Кольта, в задней части барабана Ремингтона были сделаны специальные углубления. Они увеличивали безопасность этого оружия и позволяли заряжать не пять, а все шесть камор.

Ремингтонов, как и Кольтов, было довольно много, и их размеры и калибр варьировались в зависимости от модели. Первыми из этой серии были произведенные в 1860–62 годах армейская и морская модели Билза (.44 и .36 калибров соответственно). За ними следовали армейский и морской Ремингтоны, производство которых было налажено в 1862 году. Новая армейская и новая флотская модели производство которых началось в 1863 году, оказались долгожителями — их выпускали вплоть до 1875 года. Этот список [109] можно было бы продолжить, но и без того понятно, что револьвер системы Ремингтон быстро завоевал себе популярность. Когда после войны ветераны Юга получили разрешение продавать свое стрелковое оружие, Ремингтон ценился у покупателей особенно высоко и стоил дороже, чем револьверы других систем.

Однако не следует преувеличивать значение ручного короткоствольного оружия. Несмотря на приличную дистанцию прицельного выстрела, револьверы оставались все же оружием ближнего боя и пускались в ход, когда дело доходило или почти доходило до рукопашной схватки. А поскольку случалось это не слишком часто, то и работы для револьверов, по крайней мере в пехотном сражении, было немного.

То же самое с известными оговорками можно сказать и о казнозарядных и магазинных карабинах. Несмотря на превосходство в скорострельности, спешенная кавалерия и пехотные части вроде Стрелков Соединенных Штатов, вооруженные такими короткоствольными винтовками, не могли противостоять обученной пехоте, у которой были хоть и дульнозарядные, но более дальнобойные Спрингфилды и Энфилды. Они, как уже говорилось, составляли основу пехотного вооружения, и, следовательно, участь боя, решалась, как правило, этим оружием.

Таким образом, возможностей дульнозарядного оружия оказалось вполне достаточно, чтобы коренным образом изменить пехотную тактику, и старая, еще наполеоновская метода ведения боя, была в новых условиях неприменима. Сомкнутые пехотные построения (колонны и трехшереножные линии), общепринятые в начале 19-го века, были рассчитаны на гладкоствольные мушкеты с кремневыми замками, эффективность которых была невысока. Дальность стрельбы такого оружия не превышала 300 шагов, а дистанция прицельного выстрела была и того меньше.

Точность стрельбы также оставляла желать лучшего, и единственный способ добиться хоть какого-нибудь результата от гладкоствольных кремневок заключался в том, чтобы подпустить противника на близкое расстояние и дать по нему дружный залп. При этом развернутый в линию полк действовал как один многоствольный пулемет, но результативность [110] его огня была крайне невысока. Атакующие, построенные в колонны, могли приблизиться к оборонительной позиции на 100–150 м, затем развернуться в линию и броситься в штыки, твердо зная, что противник сможет дать по ним только один залп.

Однако изобретение капсюлей и пули с полым основанием положили конец этому преимуществу наступающих. Спрингфилды и Энфилды, дистанция прицельного выстрела которых превышала тот же показатель кремневого мушкета во много раз, делали проблематичной прежнюю манеру наступления. Сомкнутые построения — как линии, так и колонны, — отличные цели для стрелков, стали теперь великолепным способом угробить побольше собственных солдат. Им подобало занять заслуженное место на страницах учебников по военной истории, а не на полях сражений.

Нарезное капсюльное оружие вообще давало больше преимуществ обороняющимся (они могли заряжать и стрелять из своих винтовок, не двигаясь с места), чем наступающим, которым приходилось проделывать то же самое на ходу. Когда же эти преимущества были усилены широким внедрением полевых укреплений и особенно траншей (это стало своего рода ответом на обычную для гражданской войны манеру проведения атаки — сближение с противником на расстояние прицельного выстрела с последующей огневой «дуэлью» двух пехотных линий, стоящих в полный рост), лобовые атаки превратились в чистое самоубийство.

Итак, изобретение и распространение стрелкового вооружения обусловило и необходимость изобретения новой тактики. Однако чтобы такая «революция» действительно могла произойти, одного перевооружения было мало. Новая тактика могла увидеть свет только в том случае, если командующие генералы были в состоянии осознать возможности усовершенствованного оружия, а их войска воспринять инструкции и применить их на практике.

Оба этих условия были в наличии в американских армиях времен гражданской войны. Там хватало талантливых военных вождей, а над молодыми войсками Севера и Юга не довлели никакие военные традиции, воспоминания о былой славе и определенные тактические шаблоны, что делало [111] их особенно восприимчивыми к новациям. И все же процесс создания новых тактических форм оказался долгим, тяжелым и болезненным и так и не был доведен до логического конца.

К началу гражданской войны в регулярной американской армии доминировала наполеоновская методика ведения боя. Именно на ней было построено обучение в академии Вест-Пойнт и боевая подготовка личного состава, и именно она применялась американцами в Мексиканской кампании. Там их пехота, как и в начале 19-го века, проводила наступление в сомкнутых колоннах с последующим развертыванием в трехшереножную линию для фронтальной штыковой атаки. Мексиканская армия не была достаточно хорошо подготовлена и оснащена, чтобы наказать своего противника за применение столь «древней» тактики, и, в отличие от гражданской войны, в сражениях Мексиканской кампании штыковые атаки в сомкнутом строю приносили оружию североамериканцев победу.

Но потери, которые они при этом несли, все же заставляли их чаще прибегать к обходным маневрам и использованию мобильной артиллерии для поддержки наступления. Поэтому опыт Мексиканской кампании не прошел для армии США совсем даром. Джефферсон Девис, будущий президент Конфедерации, который занял после победы над Мексикой пост военного министра, несколько модернизировал тактику пехоты. Количество шеренг в линии было уменьшено до двух, а расстояние между людьми в каждой из них увеличено до 2 футов (более 60 см). Но эти изменения были, конечно, незначительными и не устраняли проблему.

К началу гражданской войны многие американские офицеры по-прежнему пребывали в твердой уверенности, что наполеоновская тактика колонн и сомкнутых линий — это самое эффективное средство для прорыва обороны противника. В результате на полях первых сражений эти устаревшие боевые порядки господствовали практически безраздельно. Более того, вплоть до 1863 года они рекомендовались штабными ведомствами Севера и Юга, на что указывает, например, «Карманный справочник офицера», изданный в Ричмонде в 1862 году. Полководцам советовалось разворачивать [112] пехоту в две линии, имея кавалерию на флангах, а артиллерию впереди пехоты. При наступлении вторая линия проходила в интервалы первой и бросалась в штыковую атаку. Первая линия, становясь таким образом второй, поддерживала ее огнем и служила активным резервом.

В деталях подобный боевой порядок выглядит следующим образом. Пехотный полк высылал одну роту в стрелковую цепь и затем разворачивался в две шеренги, протяженность каждой из которых не превышала 200–300 метров. Фронт развернутой бригады составлял примерно 1400–1500 м, а интервалы между бригадами — 150–300 м.

Ключевым маневром считалось развертывание колонны в линию и свертывание линии обратно в колонну. Последняя использовалась в тех случаях, когда требовалась быстрота передвижения или когда это диктовалось условиями местности, например, при прохождении через узкий дефиле. Обычно такая колонна представляла собой плотную массу от 8 до 20 человек в глубину, особенно уязвимую для огня неприятельской пехоты и артиллерии. Опасным был также сам момент перестроения, когда несколько залпов могли привести полк в полное замешательство.

Поэтому опытные офицеры предпочитали строить свои полки в такие колонны, которые простым поворотом направо или налево превращались в линии. При проведении этого маневра колонна могла двигаться в направлении, перпендикулярном направлению атаки, а затем, развернувшись в нужную сторону, перейти в наступление как боевая линия. Обычно это называлось «двигаться левым (правым) флангом». Но совершать подобные перемещения были способны лишь хорошо обученные пехотинцы.

Такой сложной и подчас неуклюжей являлась пехотная тактика в начале гражданской войны. Ее применение в реальных боевых условиях должно было неизбежно привести к кровавым потерям среди наступающих, что, собственно, и происходило на самом деле. А поскольку с самого начала роль наступающих играли в основном федералы, то именно они и несли наибольший урон. Южане, державшиеся оборонительного образа действий и в стратегии, и в тактике, оказались в несколько более выгодном положении. [113]

В значительной степени своими блестящими победами в 1861 — начале 1862 годов они обязаны бездумному применению федеральными генералами устаревшей наступательной тактики. Кроме того, военные вожди Конфедерации, такие, как Роберт Э. Ли или Джозеф Э. Джонстон, быстро осознали преимущества, которые дает хорошо построенная оборона, а в наступлении — маневрирование и фланговые обходы, и с успехом пользовались как тем, так и другим.

Впрочем, разговор об этом еще будет вестись на страницах нашей книги. Нам предстоит рассмотреть несколько наиболее типичных сражений гражданской войны и проследить на их примере развитие наступательной и оборонительной тактики пехоты — главного из родов войск этого конфликта. Но чтобы показать процесс более рельефно и полно, мы уделим внимание еще одному важному виду оружия, также сыгравшему в этой войне не последнюю роль. Речь идет, конечно, об артиллерии. [114]

Глава 2 Оружие и тактика артиллерии

В середине 19-го века с оружием «бога войны» происходили, в общем, те же перемены, что и с оружием «царицы полей». Артиллерия, как и стрелковое вооружение, находилась в стадии перехода от дульнозарядных к казнозарядным системам, но к началу гражданской войны этот переход еще не был завершен. Тем не менее артиллерийские орудия данного периода ушли далеко вперед по сравнению с пушками наполеоновской эпохи, и технические усовершенствования, которые были привнесены в этот вид вооружения, почти не отличались от тех, что улучшили качество стрелкового оружия. Первым из них была модернизация артиллерийского запала. В 1807 году появляется артиллерийская капсюльная трубка, которую наполняли смесью сурьмы, калия, угольной пыли и серы. Она воспламенялась от трения или удара и после изобретения американским конструктором Хидденсом курка с ударником быстро нашла себе применение. Теперь процесс заряжания значительно ускорился, стал более надежным и менее зависимым от внешних условий.

Артиллеристам больше не приходилось вставлять в запальное отверстие фитиль и затем поджигать его специальным запальником. Установив трубку и ударный курок, производивший выстрел канонир просто дергал за шнур, прикрепленный к этому курку, и воспламенял таким образом [115] пороховой заряд. Но в сухопутной войне чаще применялся так называемый фрикционный запал. Он также имел форму трубки, наполненной гремучей смесью, воспламенение которой производилось трением: когда артиллерист дергал за шнур, в запале загоралось нечто вроде спички, приводившей систему в действие.

Другим важным нововведением была внутренняя нарезка канала ствола. Как и у стрелкового оружия, такая нарезка увеличивала дальность полета снаряда почти в два раза и повышала точность стрельбы. Во время гражданской войны существовало несколько основных типов нарезных орудий. Первый из них предложил в 1851 году капитан армии США Паррот. Его пушки изготавливались либо из литого железа и скреплялись в казенной части прессованными железными обручами, либо из полос кованного железа, которые обертывались сверху другими полосами, закрученными спиралью и сваривались затем вместе под воздействием высоких температур. Последний способ применяли, как правило, для производства 3-дюймовой пушки Паррота, имевшей прицельную дальность стрельбы в 1830 ярдов и максимальную дальность в 4000 ярдов.

Кроме нее, тот же конструктор разработал и множество других моделей нарезных орудий с разными калибрами и [116] прочими тактико-техническими характеристиками. (Самым крупным из них было ужасающее 300-фунтовое чудовище, которое, конечно, не могло найти себе применение на поле боя.) Но армии северян охотно пользовались нарезной 10-фунтовкой Паррота, и батареи таких орудий принимали участие во всех крупных сражениях. Их максимальная дальность стрельбы достигала 1900 ярдов, что позволяло вести эффективный огонь на дистанции в 1500 ярдов.

Впрочем, все орудия системы Паррота не были лишены и некоторых недостатков. Спиралевидные нарезки, нанесенные на канал ствола, становились круче у жерла пушки, что придавало снаряду более сильное вращательное движение, но при этом он часто вырывал последний оборот спирали и терял точность.

Однако проблемы, связанные с нарезными орудиями, на этом не заканчивались. Поскольку артиллерия оставалась по-прежнему дульнозарядной, у канониров, так же, как и у пехотинцев, вооруженных винтовками, возникали трудности с заряжанием. Чтобы решить эту проблему, были разработаны два основных типа снаряда.

Первый напоминал огромную пулю Минье. Он тоже имел полое основание, в которое вставлялся металлический стакан, и взрыв пороховых газов производил с ним такое же действие, как с вышеназванной пулей. Снаряды больших калибров снабжались дополнительно еще и медными кольцами, охватывавшими их корпуса. От давления газов такое кольцо образовывало венчик, входивший в нарезки. Этого, однако, оказалось недостаточно для меткой стрельбы, и на кольце стали делать специальные выемки, которые и должны были скользить по нарезкам, как по желобу. [117]

Другим типом был снаряд Шенкла. Он имел коническую форму, его поверхность покрывалась бороздками. Поверх этого конуса надевался специальный колпак из папье-маше, которое, расширяясь от порохового взрыва, точно входило в нарезку. Сообщая снаряду вращательное движение, папье-маше затем отпадало или же оставалось в канале ствола. Благодаря конической форме, центр тяжести этого снаряда находился впереди центра оси, из-за чего его полет был так же точен, как полет стрелы. Единственным недостатком снаряда Шенкла была уязвимость папье-маше. От влаги и сырости оно часто разбухало, но это удалось устранить при помощи особых цинковых колпаков.

Использованию нарезных орудий препятствовало еще одно затруднение. Гранаты и особенно шрапнель, пригнанные точно по нарезкам, не получали для своих трубок воспламеняющего огня и, следовательно, не могли разорваться. Для устранения этого недостатка пробовали пользоваться взрывателем ударного действия, и он оказался подходящим для гранаты, но бесполезным для шрапнели. Тогда американцы прибегли к английской системе воспламенения. Толчок, получаемый снарядом от взрыва пороховых газов, вколачивал в снаряд установленную на трубке металлическую затычку. Скользя по специальной трубочке, вставленной внутрь гранатной трубки, она разбивала капсюль из гремучего состава, который и производил воспламенение внутреннего заряда.

Попытки усовершенствовать артиллерию не ограничились только нарезками на канале ствола и капсюльными трубками для воспламенения зарядов. Гражданская война вдохновила многих горе-изобретателей на творческий труд, и патентные бюро были буквально завалены разными предложениями. Большинство из них оказалось совершенно непригодными [118], а некоторые просто опасными. К числу последних относился, например, проект орудия, настолько облегченного, что оно было легче собственного снаряда (нетрудно представить себе результат такой стрельбы). Другим не менее курьезным, было предложение заряжать два стоящих рядом орудия снарядами, соединенными друг с другом железной цепью. Изобретатель предполагал, что при выстреле ядра будут растягивать цепь, которая срежет наступающую пехоту, как косой. Проблема, однако, заключалась в том, что добиться полной синхронности стрельбы никак не удавалось. Какая-нибудь из пушек обязательно стреляла немного раньше, и выпущенный из нее снаряд, вместо того, чтобы лететь вперед, совершал круговое движение, грозя размозжить головы расчету соседнего орудия.

Впрочем, среди этих нелепых прожектов попадались порой действительно стоящие изобретения. К их числу относилось и то, что было запатентовано 4 ноября 1862 года изобретателем Гатлингом. Предложенное им оружие не было похоже ни на что, существовавшее в то время, и к артиллерии его можно отнести лишь условно.

Картечница Гатлинга, как называлась эта необычная пушка, представляла собой огромный барабан, на который было помещено семь стволов под патрон крупного калибра. Эти [119] патроны подавались в стволы из казенника по мере вращения барабана, а в казенник они поступали из специального пружинного трубчатого магазина. Вращение стволов производилось при помощи боковой рукоятки, отчего вся конструкция сильно смахивала на мясорубку. В сущности, она и была «мясорубкой», поскольку могла стрелять с сумасшедшей скоростью — 250 выстрелов в минуту.

К сожалению, северяне не поняли преимуществ изобретения Гатлинга, и на полях гражданской войны оно не нашло почти никакого применения. Зато позже картечница была оценена по достоинству, и не только в Америке. Этот прообраз пулемета был принят на вооружение многими армиями Европы, в том числе и русской, а впоследствии разработанная Гатлингом система использовалась для изготовления турельных пулеметов.

Другим изобретением гражданской войны, также получившим потом широкое распространение, была установка [120] артиллерийских орудий на железнодорожную платформу. Впервые такого рода орудие было применено южанами в семидневном сражении под Ричмондом летом 1862 года.

Тяжелая гаубица, получившая гордое название «Леди Мерриммак» (в честь «Мерриммака» — первого броненосного корабля Конфедерации), двигалась по заброшенной железнодорожной ветке на платформе, которую толкал небольшой паровоз. Время от времени она останавливалась, чтобы произвести выстрел по укреплениям северян, не нанося им, впрочем, особого вреда. Но несмотря на столь ничтожную эффективность, опыт «Леди Мерриммак» не был забыт, и много позже, уже после гражданской войны, он был использован при создании блиндированных поездов, вооруженных артиллерией крупного калибра.

Южане пытались использовать также и одну из первых казнозарядных артиллерийских систем — поставляемую англичанами пушку Уитворта. Это было 11-фунтовое нарезное орудие, заряжавшееся с казны коническими снарядами, которые оно могло послать на расстояние 9,5 км, а дистанция прицельного выстрела составляла 2560 м. Однако из-за нехватки боеприпасов орудия Уитворта, которых к тому же [121] было немного, использовались редко, и не сыграли в боевых действиях сколько-нибудь заметной роли.

Та же судьба постигла и многие другие технические усовершенствования американской артиллерии. Даже нарезные стволы, столь значительно повышавшие эффективность артиллерийского огня, не применялись в ходе боевых действий достаточно широко. Их было довольно трудно чистить, а при ведении огня картечью они уступали обычным гладкоствольным пушкам. Обстрел гранатами с близкого расстояния из орудий Паррота часто не давал нужного результата.

Нарезное орудие слишком глубоко вбивало в землю посланную им гранату, и разрыв не мог причинить противнику серьезного урона, а кроме того, богатые возможности нарезной артиллерии часто оказывались невостребованными из-за нехватки других технических приспособлений, которые к тому времени еще не были изобретены. Так, 3-дюймовое орудие Паррота, способное вести прицельный огонь с дистанции в 1830 ярдов, часто пребывало в праздности исключительно потому, что корректировать огонь на таком расстоянии было невозможно. [122]

Поэтому в годы гражданской войны как федералы, так и конфедераты по-прежнему широко использовали медные гладкоствольные орудия и были вполне довольны их работой. Самым распространенным из них был «Наполеон» — гладкоствольная 12-фунтовая пушка, предназначенная для легких батарей и поставленная на их вооружение в 1857 году. Прицельная дальность огня из такого орудия составляла от 800 до 1000 ярдов (в зависимости от снаряда), а максимальная дальность стрельбы ядром превышала милю.

Использовались и более легкие гладкоствольные системы, например, 6-фунтовая бронзовая пушка образца 1841 года. Свою надежность и эффективность она доказала еще в Мексиканскую кампанию и на полях сражений гражданской войны была по-прежнему уместной. Но потеснить «Наполеон», одинаково любимый северянами и южанами, она не могла.

Снаряды, которые использовались в гладкоствольной артиллерии, в общем, не отличались от тех, что предназначались для нарезных орудий, хотя их изготовление и не требовало таких сложностей. Они делились на четыре основных типа, каждый из которых пускался в дело в определенной ситуации. Против артиллерии и укреплений применялись так называемые цельнолитые снаряды конической или сферической формы (ядра).

Этот тип снаряда позволял вести огонь на наибольшей дистанции и с наибольшей точностью. Ядро, выпущенное из «Наполеона», летело со скоростью 1440 футов (около 5 м) в [123] секунду и поражало цель на расстоянии 1500 м. Однако этот снаряд был практически неэффективен против пехоты, даже если она наступала в сомкнутом строю.

Граната обладала большей разрушительной силой, хотя и была менее точной. Она представляла из себя полое ядро, наполненное порохом, с вставленным в нее фитилем, которое разрывалось в гуще врагов, производя там страшные опустошения. Гранатами обычно вели огонь как по артиллерии, так и по пехоте, причем наилучшей дистанцией для этого снаряда считалось расстояние от 300 до 1300 ярдов.

Не менее разрушительной для живой силы противника была сферическая картечь, или шрапнель. Это тоже было полое ядро с тонкими стенками, наполненное ружейными пулями (от 27 до 48), к которым добавлялся пороховой заряд с фитилем. Выстреленное из пушки, ядро разрывалась в воздухе, осыпая неприятеля смертоносным свинцовым дождем.

Обычная картечь представляла из себя жестянку, наполненную пулями, но без порохового заряда. При выстреле они разлетались, как дробь из охотничьего ружья, охватывая широкий фронт вражеской пехоты. Дистанция картечного выстрела достигала 1300 ярдов, но наибольший эффект этот снаряд имел на расстоянии 100–200 ярдов.

Кроме того, была еще крупная картечь, применявшаяся для стрельбы на дальние дистанции. Она представляла из себя довольно сложную конструкцию из трех слоев, разделенных деревянными или металлическими дисками и скрепленных вместе железным стержнем. Каждый из них заключал в себе три железных шара, которые при выстреле разлетались в девяти разных направлениях.

Процесс заряжания любым из этих снарядов[6] был по-прежнему довольно долгим и сложным. Обычно для обслуживания одного орудия требовалось девять человек, не считая наводчика (капрала), причем каждый из них выполнял свою функцию. По команде «заряжай!» 1-й номер расчета подходил к жерлу орудия, держа прибойник параллельно оси [124] канала ствола. В то же время номер 6-й (или 7-й) передавал номеру 5-му снаряд, а тот передавал его номеру 2-му. Последний вкладывал снаряд в жерло пушки, и номер 1-й досылал его прибойником внутрь ствола. Пока происходил этот процесс, номер 3-й затыкал запальное отверстие большим пальцем, одетым в специальный напалечник, сделанный из кожи.

Когда орудие было заряжено, наводчик (на схеме он обозначен буквой G) регулировал угол наклона ствола и давал указания номеру 3-му, занимавшему позицию у поворотного рычага. При помощи этого рычага он осуществлял наводку орудия в горизонтальной плоскости.

После того, как пушка была наведена, подавалась команда «готовсь!». Номер 3-й протыкал протравником картуз и устанавливал в запальном отверстии капсюльную трубку, а сверху — курок с ударником; номер 4-й дергал за спусковой шнур, и происходил выстрел.

Послав неприятелю снаряд, артиллеристы возвращали орудие на исходную позицию, номер 1-й прочищал канал ствола банником, и весь процесс повторялся снова. Действуя таким [125] образом, тренированный расчет артиллерийского орудия мог производить два выстрела в минуту.

Итак, несмотря на большое количество усовершенствований и изобретений основная масса артиллерии гражданской войны оставалась дульнозарядной и гладкоствольной и, если не считать применения новой системы запала, мало чем отличалась от того же рода войск времен Наполеона. Иными словами, «бог войны» все же не поспевал за «царицей полей», и это отставание стало главной причиной того, что в ходе конфликта между Севером и Югом не было создано никакой принципиально новой артиллерийской тактики.

Был повинен также ландшафт, на котором разворачивались главные боевые действия. Большинство крупных сражений, такие, как Шайло, Фейр-Уокс, Семидневная битва, Мёрфрисборо, Чанселорсвилл, Глушь и многие другие, происходили в густых лесах, где для пушек было немного работы и где артиллерийские расчеты часто оказывались беспомощными жертвами стрелков, укрывшихся в зарослях. Впрочем, в такое же положение артиллеристы могли попасть независимо от условий местности.

Дистанция прицельного выстрела картечью — самым эффективным из противопехотных снарядов — не превышала 200–300 ярдов, в то время как вражеские стрелки, вооруженные винтовками, могли спокойно и не торопясь уничтожать артиллеристов и ездовых лошадей с расстояния 400–500 ярдов. В этом случае орудийный огонь оказывался против них, как остроумно заметил один федеральный артиллерист, участник Гетгисбергского сражения, «все равно что винтовка против москитов». Проблема эта была, конечно, не нова. Во время Крымской кампании с ней уже столкнулись русские артиллеристы, и решить ее удалось лишь позже, после введения казнозарядных орудий. [126]

В известной степени недостаточная эффективность артиллерии во время гражданской войны вызывалась также и ее организацией. По европейским стандартам, полевые орудия американцев были слишком тяжелы, следовательно, слишком неповоротливы и лишены мобильности. Таким был даже 12-фунтовый «Наполеон», не говоря уже о 20– и 30-фунтовых «монстрах», которых пытались использовать обе враждующие стороны в начале и середине конфликта. А ведь кроме пушек были еще огромные фургоны с боеприпасами (артиллерийской батарее, состоявшая из шести пушек, требовалось по 128 зарядов на орудие), так что для передвижения каждой батарее требовались 72 лошади.

Однако тяжесть артиллерийских орудий не была главной проблемой. Хуже то, что, несмотря на популярность наполеоновской доктрины, американские генералы не уделяли должного внимания концентрации своей артиллерии и созданию артиллерийского резерва.

Три шестиорудийных батареи объединялись обычно в артиллерийский полк (батальон), каждый из которых придавался пехотной дивизии. Такая организация сохранялась в американской артиллерии вплоть до 1863 года, когда, наконец, сначала конфедераты, а затем и федералы создали в своих армиях независимые артиллерийские парки. Впрочем, генерал Ли, надо отдать ему должное, понял необходимость этих перемен еще раньше, летом 1862 года и, едва успев принять командование армией, сформировал небольшой артиллерийский резерв.

Из всего вышесказанного вовсе не следует, что «бог войны» не сыграл в этом конфликте совсем никакой роли. Артиллерия, конечно, занимала свое далеко не последнее место на полях сражений и была для пехоты помощником № 1. Обычно она располагалась между интервалами пешей линии или же в 50–100 ярдах перед ней, и, если поблизости не было пехотных или конных частей, для поддержки батареи специально выделяли полк или хотя бы несколько рот.

Во время атаки орудия поддерживали пехоту своим огнем по батареям и пехоте противника, а нередко и следовали за наступающими линиями, останавливаясь время от времени, чтобы дать залп. В обороне артиллерия вела огонь сначала [127] по батареям противника, а затем по его пехоте, и случалось, что стрельба нескольких удачно расположенных орудий останавливала или даже отражала атаки целых дивизий (позже мы расскажем об этих эпизодах). Но все же такого значения, как в наполеоновских войнах, где артиллерия часто становилась решающим фактором победы, в гражданской войне она не имела никогда.

Отдельно надо отметить попытки использование привязных аэростатов для корректировки артиллерийского огня, делавшиеся как федералами, так и конфедератами.

Например, федералы перестроили в 1861 году угольную баржу в речную плавбазу для аэростата-корректировщика. Это судно, получившее наименование «Джордж Вашингтон Парк Кастис», имело длину 24,3 метра, ширину 4,4 метра и осадку 1,7 метра. Его водоизмещение составляло 122 тонны. Газ для наполнения баллона вырабатывался в специальном генераторе путем взаимодействия серной кислоты с железными опилками. Насос под давлением нагнетал газ в аэростат.

Обычно аэростат поднимали на высоту около 300 метров, недосягаемую для ружей и пушек противника. С такой [128] высоты наблюдатель мог осуществлять корректировку артогня на дистанции до 4,8 километров.

Впервые этот аэростат был использован в ноябре 1861 года на реке Маттавумен, притоке Потомака. В дальнейшем он успешно применялся вплоть до самого конца войны.

Отметим в данной связи, что знаменитый граф Фердинанд фон Цеппелин (1838–1917) во время гражданской воины в Америке состоял военным наблюдателем при армии федералов. Впервые Цеппелин поднялся на аэростате 19 августа 1863 года на реке Миссисипи в районе города Сент-Пол (штат Миннесота). Достоинства привязного аэростата в качестве высотного наблюдательного пункта были ему очевидны. Но изобретательному графу захотелось, чтобы воздушный аппарат мог свободно перемещаться в желаемом направлении и сбрасывать бомбы на головы противника. Так он пришел к идее создания дирижаблей жесткой конструкции, широко применявшихся в ходе Первой мировой воины.

Таким образом, война Севера и Юга была в первую очередь борьбой пехоты и стрелкового оружия, и тактические уроки этой войны касаются в основном инфантерии. Но боевые порядки и методика ведения боя пехоты не были неизменными с 1861 по 1865 год и совершили за эти четыре года сложную эволюцию.

В своем развитии они прошли через три последовательные стадии, которые мы и намерены рассмотреть в трех следующих главах. Первая стадия относится, как не трудно догадаться, к самому началу войны, и характеризуется всеобщей неопытностью обеих армий, в результате чего почти все сражения этого этапа превращались в драку неорганизованных толп. Мы отобрали два наиболее крупных сражения начального периода гражданской войны, на примере которых можно проследить общую тенденцию развития военного дела в 1861–1862 годах. [129]

Глава 1 «Посмотрите на бригаду Джексона. Она стоит, как каменная стена!» 1-е сражение при Бул-Ране

Удача свалилась на Ирвина Мак-Дауэла неожиданно, как наследство от неизвестного дядюшки-миллионера. Во всяком случае, получив такое наследство он, вероятно, был бы удивлен не меньше. Вплоть до весны 1861 года карьера Мак-Дауэла напоминала пологий склон невысокого холма, вершиной которого мог бы стать чин полковника армии США, не более. В 1838 году этот уроженец Огайо закончил академию Вест-Пойнт, 23-м из группы в 45 кадетов, т. е. не в первых рядах, но и не в последних. В качестве штабного офицера он участвовал в Мексиканской кампании, был замечен главнокомандующим американской армии вторжения Уинфилдом Скоттом и по окончании боевых действий продолжал оставаться членом его штаба. К началу гражданской войны он был 42-летним майором, одним из многих офицеров своего возраста, носивших это звание.

Но весна 1861 года круто изменила многие судьбы, и в числе прочих судьбу майора Ирвина Мак-Дауэла. В середине [131] мая он, к своему удивлению, узнал, что его произвели, минуя подполковника и полковника, сразу в бригадные генералы. Не успел он придти в себя от этого «сюрприза», как спустя две недели получил новое назначение: Авраам Линкольн поставил его во главе Округа Северовосточной Вирджинии, а это значило, что новая армия — самая большая в истории Соединенных Штатов, формировавшаяся в то время в Вашингтоне и его окрестностях — переходит теперь в его непосредственное подчинение. Мак-Дауэл не мог не знать также, что эта армия предназначена для нанесения давно планируемого главного удара по столице мятежной Конфедерации Ричмонду и что теперь именно ему, Ирвину Мак-Дауэлу, предстоит нанести этот главный удар.

Однако если Мак-Дауэл полагал, что этим назначением он обязан своему командиру и старому другу Уинфилду Скотту, теперь главнокомандующему всеми вооруженными силами Союза, то он ошибался. Скотт, по-видимому, не одобрял столь стремительного карьерного роста своего питомца, и на этой почве их отношения несколько испортились. Недовольство старого генерала разделяли и многие другие офицеры армии США, может быть, не без оснований считавшие, что они не меньше Мак-Дауэла заслужили право возглавить победоносные легионы Союза.

В глубине души Мак-Дауэл не мог не признавать, что он и впрямь не самый подходящий кандидат на эту должность. До сих пор ему ни разу не приходилось командовать даже ротой. Он был штабным офицером, спокойным, уравновешенным, хладнокровным, но начисто лишенным воображения и творческой жилки. Мак-Дауэл мало походил на настоящего боевого генерала, способного увлечь своих людей в атаку на укрепленную позицию врага.

Подчиненные, конечно, относились с уважением к его знаниям и интеллекту, но не могли не поражаться его странностям, а Мак-Дауэл был действительно странным человеком даже для Америки, где всегда полно чудаков. Например, он питал такое отвращение к горячительным напиткам, что не пил даже чая и кофе, и гордился этим. Он любил рассказывать, что как-то раз свалился с лошади и ударился так, что потерял сознание, и военный врач не смог разжать [132] его челюсти, чтобы влить ему в рот несколько капель виски. Зато Мак-Дауэл любил хорошо покушать. Чуть ли не каждый его обед превращался в настоящий праздник чревоугодия, и к своим 42 годам офицер уже обзавелся внушительным брюшком.

Одним словом, Мак-Дауэл не был ни военным гением, ни прирожденным вождем, что, однако, не помешало ему принять предложенный пост и деятельно взяться за работу. А поработать было над чем: армия, предложенная Мак-Дауэлу, пока еще не являлась армией в полном смысле этого слова. В основном она состояла из трехмесячных добровольцев, которые набирались из праздного городского населения Севера и поступали на военную службу, чтобы поискать там развлечений и острых ощущений. Немало было среди них и разного рода криминальных элементов, надевших военный мундир, чтобы избежать наказания за старые грехи. Из таких уголовников состояли целые полки, как, например, 6-й Нью-йоркский, о котором говорили, что туда невозможно попасть, не отсидев предварительно срок в тюрьме, или «Зуавы» Билли Уилсона: когда они, закончив формирование, выступили из Нью-Йорка, было замечено, что количество преступлений, совершаемых ежедневно в городе, сократилось вдвое.

Вдобавок ко всему эти рекруты не имели ни малейшего понятия о военной службе. Многие из них даже не умели обращаться со своими винтовками, не говоря уже о более сложных строевых маневрах. Мак-Дауэлу предстояло обучить эту толпу и придать ей хотя бы видимость военной организации. И дело было не только в индивидуальном обучении солдат. В конце концов при известном терпении строевому шагу и приемам обращения с оружием можно научить даже обезьяну.

Значительно сложнее было создание слаженного армейского механизма, обучение всей этой массы необстрелянных людей совместным действиям. Пехотная тактика 19-го века была сложной наукой и требовала от войск определенных навыков. В случае необходимости они должны были быстро и без суеты строиться в колонну, разворачиваться из колонны в боевую линию, снова сворачивать линию в колонну, словом, уметь совершать хитроумные строевые маневры, [133] предписанные тогдашней военной наукой. Чтобы обучить всему этому людей, впервые надевших военную форму, требовалось много времени, по крайней мере несколько месяцев, а то и больше.

Но именно этих нескольких месяцев у Мак-Дауэла и не было. Общественность Союза, а на демократическом Севере она нередко влияла не только на политические, но и на военные решения, требовала немедленно покончить с мятежным Югом. Редактор «Нью-Йорк Трибьюн», пылкий аболиционист Хорас Грили уже бросил свой знаменитый клич: «Вперед на Ричмонд!», который был тут же подхвачен решительно всеми патриотами Союза. Они были уверены, что победоносным войскам Севера понадобится нанести всего один удар, чтобы раздавить «гидру мятежа», и лишь немногие, очень немногие профессиональные военные, такие, как, например, Уильям Т. Шерман, утверждали, что война продлится долго и потребует многих жертв.

В числе пессимистов был и верховный главнокомандующий Уинфилд Скотт, самый опытный из военачальников не только на Севере, но и на Юге. К тому времени он, правда, уже очень стар и дряхл, многие считали его несоответствующим высокому посту, который он занимал, но ум старого [134] воина оставался по-прежнему живым и острым. Именно он предложил президенту знаменитый план «Анаконда» — план стратегических операций, который впоследствии и привел к разгрому Юга, Но «Анаконда» была рассчитана на длительное время и не могла устроить Линкольна и его администрацию, ощущавших на себе тяжесть общественного мнения, и они потребовали от Мак-Дауэла немедленных действий. Последний тоже, как и его старый друг Уинфилд Скотт, предпочел бы не торопиться и хотя бы закончить обучение солдат.

«У меня нет возможности проверить свой механизм, — жаловался Мак-Дауэл. — А ведь стоило бы запустить его и посмотреть, будет ли он работать гладко». Но Линкольн не мог предоставить ему такую возможность. «Вы зелены, это правда, — сказал он на очередное заявление Мак-Дауэла о неопытности своих войск, — но они (т. е. южане — К.М.) зелены тоже». Мак-Дауэлу пришлось смириться. Публика требовала начала спектакля, и именно ему со своей полуобученной армией предстояло сыграть главную роль в первом акте захватывающей драмы под названием «Гражданская война».

К тому времени сцена для этого первого акта была готова, и партнеры Мак-Дауэла по пьесе заняли на ней свои места. Из Вашингтона, вокруг которого была собрана Вирджинская армия северян, в Ричмонд, который был теперь главным объектом в их стратегических планах, вело несколько дорог. Наиболее удобными из них были две: одна шла через реку Потомак, Сентервилл, железнодорожный узел Манассас и Фредригсберг и выводила прямо к столице Конфедерации. Другая проходила несколько западнее, через долину реки Шенандоа и позади гор Блю Ридж. Двигаясь по ней, можно было обойти Ричмонд с запада и отрезать его от остальной Конфедерации.

Южане позаботились о том, чтобы перекрыть оба этих коридора. В районе Манассаса занимала позиции недавно сформированная конфедеративная армия под командованием «героя» форта Самтер Пьера Густава Тутана Борегара. По странному совпадению, какими богата история этой войны, он был ровесником Мак-Дауэла и его однокашником по Вест-Пойнту. На этом, впрочем, сходство между двумя генералами [135] заканчивалось. Борегар был выходцем из семьи луизианских плантаторов смешанного, валийско-французского происхождения.

Его военные способности были рано замечены: он закончил Вест-Пойнт 2-м из группы, в которой Мак-Дауэл был лишь 23-м, и подобно Наполеону, был единственным молодым офицером, приглашенным своим учителем для участия в артиллерийской комиссии. Учителя звали Андерсон, и позже, 22 года спустя, он командовал гарнизоном форта Самтер, того самого форта, который Борегар бомбардировкой принудил к капитуляции (еще одно странное совпадение).

Впрочем, Борегар никогда не делал секрета из своих сецессионистских симпатий, и как только Луизиана примкнула к Конфедерации, он немедленно покинул ряды армии США и предложил свои услуги Югу, поступив в милицию своего штата простым солдатом. Этот драматический жест был вполне в характере Борегара, который, в отличие от своего однокурсника Мак-Дауэла, был склонен к позерству, громкой фразе и даже некоторой истеричности. В рядах луизианской милиции он, разумеется, не задержался. У Юга было не так уж много офицеров с боевым опытом, а Борегар участвовал в Мексиканской войне в штабе Уинфилда Скотта. 1 марта 1861 года его произвели в бригадные генералы, а в конце мая он получил назначение на пост командира армии, собранной в окрестностях Манассаса.

Эта армия была так же неорганизованна и неопытна, как армия Мак-Дауэла, но все же у нее было несколько важных преимуществ. Во-первых, Борегара никто не подталкивал в спину, заставляя немедленно идти в наступление, и он мог [136] пока спокойно заняться обучением своих рекрутов. Во-вторых, его позиция была оборонительной, что всегда удобней для молодых необстрелянных войск. Наконец, в-третьих, эти войска готовились дать бой на территории южного штата, Вирджинии, бывшей частью их новой большой родины.

Они воевали против армии янки, которых считали захватчиками. Борегар всячески раздувал и поддерживал эти настроения, выпуская прокламации, обвинявшие северян во всех смертных грехах. «Авраам Линкольн, преступив все моральные, законные и конституционные границы, — говорилось в одной из них, — бросил на вас свои аболюционистские полчища, которые убивают и берут в плен ваших граждан, конфискуют и разрушают вашу собственность и совершают другие акты насилия и жестокости, слишком шокирующие и отвратительные для человеческой природы, чтобы их перечислять». Борегар еще не успел возглавить свою армию под Манассасом, когда на севере долины Шенандоа, в Харперс-Ферри, в конце апреля начала формироваться другая армия конфедератов. Поначалу собранными здесь небольшими силами вирджинских добровольцев командовал еще один необычный и, безусловно, выдающийся человек — Томас Джонатан Джексон. Этот вирджинец, недавно перешагнувший середину четвертого десятка, явно родился не в свое время. Суровый протестант Джексон, который, как сказал кто-то из современников, «жил по Новому Завету и сражался по Ветхому», был бы вполне уместен в пуританской армии Кромвеля, да и в армии Джорджа Вашингтона он вполне пришелся бы ко двору.

Но в век пара, железных дорог и электрического телеграфа его религиозный фанатизм выглядел несколько необычно. К месту и не к месту он сыпал цитатами из Библии и решительно во всем видел Божественное провидение. «Глубоко укоренившаяся вера в Бога, в Его меч и Его провидение были под ним, над ним и внутри него, наполняя все фибры его души, поглощая все его мысли, руководя каждым его поступком, — писал о Джексоне хорошо знавший его генерал Джон Б. Гордон. — Куда бы он ни направлялся и что бы он ни делал… — Джексон Каменная Стена был преданным учеником Господа Бога». [137]

Солдаты сначала не взлюбили Томаса Джексона за излишнюю суровость и полное равнодушие к смерти — своей или чьей бы то ни было. Но его военные таланты с лихвой искупали эти недостатки, и конфедераты охотно шли за своим вождем, зная, что он приведет их к победе. Джексон был одним из самых боеспособных генералов Конфедерации, и ему еще предстояло занять подобающее место в верхних эшелонах командования, покрыть себя славой во многих сражениях и пасть нелепой смертью от шальной пули, выпущенной по ошибке солдатами его же корпуса. Но тогда, весной 1861 года, час Джексона еще не пробил. Когда силы, сформированные в долине Шенандоа, насчитывали уже 9 тысяч человек, а они постоянно пополнялись за счет новых партий добровольцев, Джексон уступил пост командующего другому и стал во главе бригады вирджинцев.

Новым командиром конфедератов в Харперс-Ферри был назначен еще один уроженец Старого Доминиона (т. е. Вирджинии) — генерал-майор Джозеф Эггелстон Джонстон. Как и большинство выдающихся полководцев гражданской войны, он был выпускником Вест-Пойнта и участником Мексиканской войны, где сражался в качестве офицера инженерных войск. До раскола Союза Джонстон преданно служил звездно-полосатому знамени и подобно многим из своих коллег-офицеров выступал против отделения южных штатов. Но стоило его родной Вирджинии выйти из состава Союза, как он немедленно уволился из рядов вооруженных сил США, чтобы сменить синий мундир на серый, т. е. чтобы поступить на военную службу Конфедерации.

Как показал дальнейший ход боевых действий, южные штаты сделали в его лице весьма ценное приобретение. Джонстон был не очень удобным подчиненным, но зато прекрасным командиром, который пользовался любовью и уважением своих солдат. Они сразу же окрестили его «бойцовым петухом» за военную выправку и бойкость. Джонстон и впрямь был бойцом, правда, бойцом, предпочитавшим оборонительную, а не наступательную тактику, но в предстоявшей войне это было скорее достоинством, чем недостатком.

Приняв на себя командование в Харперс-Ферри, Джонстон немедленно принялся за обучение своих неопытных [138] рекрутов. В отличие от многих, как на Севере, так и на Юге, он понимал, что война продлится дольше, чем предполагается, и что для ее успешного окончания понадобится хорошо обученная армия.

Федералы особенно не мешали ему заниматься этим нужным делом. Против армии Джонстона была двинута несколько большая по размерам армия старого Роберта Паттерсона, малоопытного и крайне осторожного генерала. В отличие от большинства командиров, занявших в начале войны высокие командные посты, Паттерсон не имел специального военного образования. Его армейская служба ограничилась участием в англо-американской войне 1812–1815 годов в качестве полковника милиции и в Мексиканской кампании, где он был заместителем Уинфилда Скотта. Никогда за свою долгую жизнь он не имел самостоятельного командования и не был подготовлен к отведенной для него роли.

На посту командующего армией Паттерсон чувствовал себя крайне неуверенно. Когда в начале июня Джонстон решил очистить Харперс-Ферри и отступить в долину Шенандоа — не потому, что его вынудили к этому северяне, а потому, что он счел эту позицию неудобной для обороны, Паттерсон двинулся за ним так медленно и осторожно, что можно было подумать, будто он со своей армией идет по узкой тропинке через коварную трясину. Впрочем, надо быть справедливым к престарелому генералу. Его армия, состоявшая из неопытных волонтеров, которые, как и он сам, поступили на военную службу на три месяца, мало подходила для активных наступательных операций. Когда срок службы этих горе-вояк подходил к концу, они стали дружно собираться домой, заявив, что не могут оставаться в армии, где им дают такую свинину, что ее невозможно есть, и где им часто приходится довольствоваться двумя-тремя сухариками за целый день.

Уинфилд Скотт, хорошо знавший цену солдатам Паттерсона, настоятельно советовал своему другу и соратнику не рисковать и действовать только наверняка. Кроме того, он вдруг, не вдаваясь в объяснения, забрал у Паттерсона его единственные надежные части — регулярные формирования — Паттерсон, естественно, не испытал прилива энергии и [139] продолжил свое медленное продвижение вслед за Джонстоном вглубь долины Шенандоа, на каждом шагу ожидая подвоха. Впрочем, по плану, разработанному северным командованием, от Паттерсона и не требовалось нечего особенного. Он должен был только наблюдать за армией Джонстона и помешать ей выступить к Манассасу на помощь Борегару. Основная же роль в «игре» отводилась армии Мак-Дауэла.

О том, как именно он собирается справиться с поставленной перед ним задачей, Мак-Дауэл сообщил руководству Союза и лично Аврааму Линкольну 29 июня на заседании кабинета министров в Белом Доме. Его план был прост, разумен и не вызывал никаких возражений. С армией в 30 тысяч человек Мак-Дауэл намеревался обойти позиции Борегара с юго-востока, отрезать его от Ричмонда и разгромить в решающем сражении. На вопрос президента, когда именно будет исполнен этот замысел, Уинфилд Скотт, не советуясь с Мак-Дауэлом, ответил: «Через неделю».

Срок, однако, оказался нереальным. Чтобы завершить хотя бы подобие подготовки армии к походу, потребовалось еще почти три недели, и лишь 15 июля Мак-Дауэл доложил Линкольну, что он может выступить. На следующий день, когда командиры получили последние инструкции, главная [140] армия Союза покинула Арлингтонские высоты и, словно огромная пестрая змея, поползла по пыльной дороге на юг. «Зрелище с холмов было великолепным, — писал репортер вашингтонской «Стар». — …Было видно, как полк за полком, сверкая в лучах солнца стволами своих ружей, двигается по дороге к Лонг-Бриджу… Когда один полк приветствовал другой, раздавалось громкое «ура», сопровождаемое воинственной музыкой и четкими и ясными командами офицеров, что создавало очень приятную для уха каждого северянина комбинацию звуков».

Борегар узнал об этом торжественном выступлении сразу же, как оно только произошло. Еще 14 июля его люди взяли в плен солдата регулярной армии США, оказавшегося на поверку клерком из оффиса генерал-адъютанта, собиравшего вблизи вражеских позиций разведывательные данные. Информация, полученная от него, лишь подтвердила то, о чем уже давно громогласно трубила северная пресса, подробно обсуждавшая планы командования Союза.

День спустя курьер доставил Борегару еще более надежные сведения — записку от мисс Розы Гринхау, которая, вращаясь в высших кругах вашингтонского общества, преданно служила делу Юга как добровольная шпионка. «Мак-Дауэл получил приказ выступать завтра вечером», — гласила эта записка. [141]

Полученное известие не было неожиданным. Борегар уже давно готовился к наступлению северян и даже успел предложить руководству Конфедерации свой план действий. План этот был, конечно же, наступательным, ибо амбициозный Борегар, считавший, что в нем возродился один из маршалов Наполеона, не мог спокойно сидеть на месте и ждать врага. Он предложил Девису сконцентрировать под его, Борегара, началом большую часть армии Джонстона, обойти Мак-Дауэла, перерезать его сообщения с Арлингтоном и разгромить в решительном сражении. Затем он намеревался покончить с Паттерсоном, двинуться походом на Вашингтон и завершить войну в считанные недели.

К счастью для Конфедерации, этот план был отвергнут. Генерал Роберт Ли, тогда главный военный советник президента, счел его «блестящим и обстоятельным», но, по сути, невыполнимым. В задачу Борегара, как верно заметил Ли, входила оборона Ричмонда, и он лишний раз попросил не в меру энергичного генерала не забывать об этом. Решение было верным. Неопытные, кое-как обученные войска южан пока что не годились для сложных стратегических маневров, и простая оборона была для них наилучшим образом действий.

Борегар, однако, на этом не успокоился. Когда между 8-ю и 9-ю часами вечера 15 июня он узнал о выступлении армии Мак-Дауэла, то немедленно обратился к Девису с просьбой перебросить к нему на помощь армию Джонстона из долины Шенандоа и бригаду Холмса, стоявшую несколько западнее у Аквиа-Крик. Против этого предложения возразить было нечего: у Борегара было всего 21923 человека всех родов войск при 29 орудиях, в то время как у Мак-Дауэла, по словам того же Борегара, не менее 50 тысяч (в действительности 34127 человек). После непродолжительных переговоров Девис дал свое согласие на объединение армий. 17 июля Борегар телеграфировал Джонстону: «Военный департамент приказал вам соединиться со мной. Если возможно, выполните приказ немедленно, и вместе мы сокрушим врага».

Армия же Борегара уже была вполне готова к приему «дорогих гостей» с Севера. Железнодорожный мост через Бул-Ран был взорван, пикеты, расположенные близ Сентервилла, получили приказ отходить, не вступая в перестрелку с [142] врагом, и лишь по возможности затруднять его продвижение поваленными деревьями и прочими препятствиями. Основные силы Борегара заняли позиции позади реки Бул-Ран, причем каждая из его бригад прикрывала один из многочисленных мостов или бродов. Сама эта река не была ни слишком широкой, ни глубокой, но все же могла представлять из себя препятствие для наступающей армии и была хорошей оборонительной позицией.

18 июля вблизи Сентервилла появилась, наконец, давно ожидаемая армия Мак-Дауэла, и ее передовые части немедленно двинулись к Бул-Рану. Издалека, как писал очевидец, она напоминала «колючее чудовище, медленно и старательно поднимавшееся в гору», но столь грозно эта армия могла выглядеть разве что с большого расстояния. Вблизи же она походила на цыганский табор или на торговый караван, или на процессию кающихся грешников, словом, на что угодно, но только не на наступающую армию. Тот четкий порядок, который так восхитил корреспондента «Стар», сохранялся недолго.

Уже на первых милях пути, ломая походный строй, солдаты-северяне начали разбредаться по окрестностям в поисках воды, ягод и съестных припасов, и офицеры оказались совершенно бессильны что-либо сделать. Кроме того, как выяснилось, трехмесячные вояки были малоподготовлены даже к коротким пешим переходам. Вскоре многие из них не могли продолжать путь из-за больных ног и общего истощения. Другие поспешно выбрасывали из ранцев все, что казалось им излишней тяжестью, в том числе и заготовленные заранее трехдневные рационы. Изнурительная удушливая жара, конечно, не облегчала тягот этого короткого похода, и несколько человек даже умерло от солнечного удара. В результате к Сентервиллу армия северян подошла измученной, беспорядочной и голодной: имевшиеся в ранцах припасы были съедены или выброшены.

Но Мак-Дауэл не стал дожидаться, пока его армия переведет дух и придет в себя. У многих из солдат заканчивался срок службы, и, если он хотел, чтобы они приняли участие в сражении, ему следовало поторопиться. Поэтому Мак-Дауэл сразу направил к Бул-Рану самую большую из своих дивизий [143] под командованием Тайлера с тем, чтобы она «пощупала» оборону мятежников на их правом фланге и выяснила возможности его охвата.

Выбор был неудачным. Тайлер, который, хотя и командовал крупнейшей из дивизий Мак-Дауэла, был неопытным командиром, никогда не принимавшим участия в сражениях, это не мешало ему, однако, считать себя несправедливо обойденным назначением Мак-Дауэла на пост командующего армией, и теперь он решил доказать правительству и президенту, что это назначение было ошибкой. Правда, Мак-Дауэл строго приказал ему не ввязываться в серьезное дело, но что значил приказ какого-то бригадного генерала, когда представлялась такая блестящая возможность себя показать! И Тайлер решил рискнуть.

Пройдя со своей дивизией через Сентервилл, он двинулся по дороге на юго-восток, к броду Блэкберн, который был объектом его рекогносцировки. Установив на вершине холма батарею нарезных 20-фунтовых пушек Паррота, Тайлер приказал открыть огонь. Конфедераты немедленно ответили ему из своих гладкоствольных «Наполеонов», но их снаряды [144] не доставали до позиций северян и лишь бесполезно вспахивали землю в нескольких сотнях метров перед фронтом врага. Тайлер счел это обстоятельство благоприятным и послал в атаку две роты 1-го Массачусетского полка. Неопытные волонтеры спокойно пошли вперед, не подозревая, что за деревьями, которыми густо порос противоположный берег, их поджидает целая вражеская бригада.

Командовал ею Джеймс Питер Лонгстрит — опытный и хладнокровный офицер. Подпустив противника поближе, он приказал открыть огонь. По неопытности его люди взяли прицел слишком высоко, но психологический эффект от залпа целой бригады был впечатляющим. «Пули гудели, как пчелиный рой, — вспоминал полковник северян, участвовавший в этом деле. — Парни из Массачусетса остановились и открыли ответный огонь, но не могли удержаться долго. Вскоре они поспешно, почти бегом отступили вверх по холму, а вслед им звучали выстрелы и доносилось издевательское улюлюканье».

Эта неудача, однако, не отрезвила Тайлера, и он решил пробить оборону противника большими силами. На этот раз в атаку пошел 12-й Нью-йоркский полк из бригады полковника Ричардсона, но южане уже поняли, что надо делать. К тому же к ним подошли подкрепления — несколько рот из бригады Эрли, так что Нью-йоркцев ждала та же участь, что и массачусетцев. Встреченные еще более плотным огнем, чем их соратники, они продержались на берегу Бул-Рана целых полчаса и обратились в бегство. Южане, переправившись через реку, ударили затем по 1-му Массачусетскому полку, который был назначен в качестве поддержки этой атаки, и отправили его вслед за 12-м Нью-йоркским.

Атака Тайлера таким образом полностью провалилась, и он сам не мог этого не признать. Напрасно пылкий полковник Ричардсон, названный солдатами Драчливым Диком, настаивал еще на одном ударе. Тайлер совсем упал духом и отказал ему в возобновлении атаки. К тому же в этот момент Мак-Дауэл, встревоженный тем, что дела у брода Блек-Берн принимают ненужный ему оборот, послал к Тайлеру своего офицера со строгим приказом прекратить самодеятельность. Тот не стал спорить и ограничился артиллерийской дуэлью, которая не нанесла обеим враждующим сторонам [145] особого урона. «Этот артиллерийский бой имел комический эффект, когда федеральный снаряд угодил в дом Мак-Лина, где размещалась моя главная квартира, и уничтожил ужин, который готовился для меня и моего штаба», — вспоминал Борегар.

Дело у Блек-Берн Форд, ничтожное по своим размерам, имело тем не менее далеко идущие последствия. Оно было хорошим началом для конфедератов, поднявшим их боевой дух, и плохим для юнионистов, боевой дух которых, напротив, снизился. Вдобавок Мак-Дауэл обнаружил у некоторых своих генералов опасное стремление к независимости и нежелание следовать его инструкциям и приказам. Пока что это стремление не имело катастрофических последствий, но в генеральном сражении оно могло обернуться полным разгромом федеральной армии.

Хуже же всего было то, что после дела у Блек-Берн Форд тщательно продуманный и взвешенный до последней унции план Мак-Дауэла пошел насмарку. Тайлер своей безуспешной атакой на правый фланг мятежной армии наглядно продемонстрировал, насколько сильна в этом месте их оборона. Военные топографы и инженеры, посланные на разведку в район бродов Мак-Лин и Юнион Милз, вскоре доложили лсомандующему, что охват правого крыла конфедератов невозможен. Дороги, проходившие здесь, были слишком узкими и извилистыми для такой большой и неорганизованньй армии, как армия Мак-Дауэла. Налицо была необходимость составления нового плана, а на это требовалось время, и командующий северян был поневоле вынужден отложить атаку на несколько дней.

Задержка оказалась фатальной. Во-первых, за это время срок службы части добровольцев истек, и они, наплевав на надежды нации и честь мундира, покинули армию и направились по домам. «Тщетно просил я полки остаться на службе еще хотя бы на самое короткое время, — писал об этом эпизоде кампании сам Мак-Дауэл. — Бывший в то время при армии военный министр употреблял все усилия, чтобы удержать батарею еще хоть на несколько дней, но также без успеха. Они настаивали, чтобы их непременно распустили в ту же ночь. Желание их было исполнено, и на другой день, в то [146] время как остальная армия двигалась в атаку и раздавались уже выстрелы неприятельских орудий, волонтеры эти отправились по своим домам». К счастью для северян, эти бескровные потери оказались не слишком ощутимыми для армии. Ее ряды покинул только один полк — 4-й Пенсильванский — и одна батарея 8-го Нью-йоркского артиллерийского полка. Но Мак-Дауэл мог теперь сделать выводы относительно боевого духа своих трехмесячных волонтеров, и выводы эти были самыми неутешительными.

Во-вторых, время, безвозвратно упущенное Мак-Дауэлом, работало теперь на противника, что привело в итоге к самым печальным последствиям. Уже в пятницу 19 июля на железнодорожную станцию Манассас прибыли первые контингенты армии Джонстона — полки вирджинской бригады Джексона. Положение Мак-Дауэла и его армии, и без того незавидное, стало резко меняться к худшему.

Обязательным условием боевого плана, который был представлен администрации президента в конце июня, была хотя бы минимальная активность армии Паттерсона в долине Шенандоа, направленная на то, чтобы воспрепятствовать воссоединению армий Джонстона и Борегара. «Если силы генерала Дж. Э. Джонстона будут заняты генерал-майором Паттерсоном, а генерал-майор Батлер отвлечет силы, находящиеся недалеко от него, я думаю, они не смогут привести более 10 тысяч, так что мы можем рассчитывать на то, что будем иметь дело с 32 тысячами человек», — заявил командующий северян. Это простое, казалось бы, условие оказалось невыполненным из-за сверхосторожности генерала Паттерсона. Имея 17 тысяч человек против 8340 у Джонстона, он легко дал себя убедить, что противник обладает чуть ли не двойным численным перевесом, и не предпринимал никаких активных действий.

Опытному и искусному Джонстону не составляло особого труда ускользнуть от такого «спящего» врага. Эта задача облегчалась еще и тем, что в армии Шенандоа было то, чего не было ни в армии Паттерсона, ни в армии Мак-Дауэла, а именно: пусть и небольшие по составу, но хорошо организованные и мобильные конные части. Выражаясь языком Наполеона, армия Джонстона имела глаза и уши, в то время [147] как его противник был и слеп, и глух. Командовал кавалерией конфедератов своего рода Мюрат южной армии — Джеб Стюарт. Этот лихой и пылкий офицер блестяще справлялся со своими обязанностями и стяжал себе заслуженную славу одного из лучших кавалерийских командиров гражданской войны. В будущем ему еще предстояло совершать, казалось бы, невозможное, вызывая изумление и восхищение как у своих, так и у врагов.

Что же касается задачи, которая стояла перед ним теперь, то она была относительно простой — он должен был скрыть отступление армии, и с этой задачей лихой Джеб справился, как всегда, с блеском. Кавалерийская «завеса», созданная им между двумя армиями в долине Шенандоа, была столь непроницаемой, что Паттерсон вплоть до дня Бул-Ранского сражения так и не заметил, что враг ускользнул, оставив его с носом.

Скрываясь за этой «завесой», Джонстон двинулся из района Винчестера на восток, и его армия, решившая, что началось очередное отступление, была крайне разочарована. Вдруг был отдан приказ остановиться, и войскам зачитали приказ командующего, открывающий действительное положение дел. Узнав, что они не столько уходят от врага, сколько идут ему навстречу, солдаты Джонстона огласили окрестности громогласным «ура», а затем уже с легким сердцем отправились за своими вождями к железнодорожной станции Пьедмонт. Оттуда им предстояло совершить первую в истории крупномасштабную переброску войск поездом.

Поначалу эта переброска была очень медленной: Джонстон имел в своем распоряжении всего один паровоз, который работал в челночном режиме. Первыми в 6 часов утра 19 июля в вагоны загрузились вирджинцы Джексона, и ближе к вечеру они были в Манассасе. За ними отправилась бригада полковника Бэртоу — джорджианцы и кентуккийцы, прибывшие на место в 8 часов утра в субботу 20-го. Но затем был найден второй паровоз, и дело пошло веселее. Сам Джонстон приехал к Бул-Рану в полдень 20 июля вместе с бригадой Би.

Мак-Дауэл тем временем и не догадывался, что количество его врагов резко увеличилось. Правда, по армии ходили [148] упорные слухи, что Джонстон уже в пути, но командующий не обращал на них внимание. Его войска по-прежнему пребывали в бездействии, поджидая обоз с провиантом: Мак-Дауэл непременно хотел, чтобы солдаты пошли в бой, имея в ранцах трехдневные рационы, а сам тем временем занимался рекогносцировкой местности и разработкой плана атаки.

Основная идея этого нового плана была, как всегда у Мак-Дауэла, простой и логичной. Если нельзя было атаковать правый фланг врага, то следовало ударить по левому, решил он. Обойдя армию Борегара с запада, Мак-Дауэл планировал прервать его сообщения с долиной Шенандоа и армией Джонстона. Но прежде чем воплотить этот замысел в жизнь, нужно было тщательно изучить местность, с которой командующий был совершенно незнаком, и 19 июля, на следующий день после неудачного для него дела у Блэк Берн Форд, он отправил по дороге на северо-запад рекогносцировочную партию во главе с несколькими инженерными офицерами. Информация, которую они доставили, была обнадеживающей: дорога, ведущая от Уоррентонского шоссе вокруг левого крыла Борегара, была достаточно широкой и проходимой. Имелось там и удобное для переправы место, но, наткнувшись на вражеские пикеты, разведчики не рискнули ехать дальше, и повернули обратно.

Полученные сведения не вполне удовлетворили Мак-Дауэла. Этот хладнокровный и расчетливый генерал должен был, прежде чем начинать наступление, знать все до мельчайших подробностей. На следующий день он отправил по тому же маршруту еще один разведывательный отряд, надеясь, что тот окончательно прояснит обстановку. В результате был потерян еще один день, военные инженеры вернулись назад лишь ближе к вечеру, и начинать атаку было уже поздно. Зато теперь Мак-Дауэл обладал всей полнотой информации и мог представить дивизионным командирам план наступательных действий на завтрашний день.

Этот план был очень хорош и, несмотря на потерю времени, которую так эффективно использовал неприятель, он все еще мог принести северянам победу. В диспозиции Мак-Дауэла основная роль отводилась 2-й и 3-й дивизиям Хантера и Хейцельмена общей численностью 13 тысяч человек. Следуя [149] по дороге на северо-запад, эти дивизии должны были обойти неприятеля слева и обрушиться на его фланг и тыл. 1-я дивизия Тайлера оставалась на шоссе у каменного моста через Бул-Ран, где ей предстояло провести отвлекающую демонстрацию, делая вид, что она собирается переправиться именно в этом месте. Бригада Ричардсона из той же дивизии выдвигалась еще южнее, делая угрожающий выпад в сторону брода Блэкберн. 5-я дивизия полковника Майлза оставалась в резерве, чтобы прикрыть отступление армии в случае неудачи.

Выслушав эти предложения, генералы не нашли, что возразить. Все было просто и вполне выполнимо. Они не согласились лишь с намерением Мак-Дауэла отправить 2-ю и 3-ю дивизии во фланговый марш уже вечером 20-го. Людям следует отдохнуть перед боем — в один голос заявили генералы, и Мак-Дауэл дал себя убедить. Он и сам был не прочь передохнуть перед завтрашним днем, а перед отдыхом, конечно, как следует подкрепиться. Мак-Дауэл немедленно исполнил это свое намерение и сел за обильный ужин. Ужин, как всегда, превратился у него в лукуллов пир, и Мак-Дауэл столь активно воздавал должное выставленным на столе яствам, что на утро не смог сесть в седло и сопровождал марширующие войска в коляске.

Свой план был, разумеется, и у Борегара, вернее, даже несколько планов, ибо этот генерал был очень плодовит на всяческие идеи. Еще 18-го числа, сразу после боя у брода Блэкберн, он предложил Джонстону, собрав свою армию севернее железной дороги, обойти неприятеля справа, через проходы в горной цепи Бул-Ран, и ударить во фланг армии Мак-Дауэла. Услыхав орудия Джонстона, Борегар намеревался сам перейти во фронтальное наступление и довершить таким образом разгром противника.

«Наш враг, атакованный почти одновременно на правом фланге, с тыла и во фронт, естественно, предположил бы, что если я смог обойти его и атаковать спереди, то, следовательно, я имею подавляющее численное превосходство, — писал Борегар, — и его войска, будучи молодыми, большинство из солдат первый раз в бою, вскоре должны были податься ужасающей панике». Расчет был, в общем, верным, и [150] план мог бы сработать, если бы войска Борегара не были такими же молодыми и неопытными, как и войска Мак-Дауэла. Но герой форта Самтер не считал нужным принимать в расчет подобные мелочи. Воображая себя наполеоновским маршалом, он полагал, что его армия ничуть не уступает по боевым качествам «ворчунам» Старой гвардии или, по крайней мере, ветеранам Великой армии.

К счастью для конфедератов, Джозеф Джонстон смотрел на положение дел более реалистично. «Я не согласился с планом, — сказал он впоследствии, — поскольку обычно невозможно направлять движения войск, столь удаленных друг от друга, по дорогам, проходящим на таком большом расстоянии, и затем координировать их действия на поле боя». Чтобы не обижать самолюбивого Борегара, Джонстон никак не прореагировал на его предложение и просто ограничился телеграфным сообщением, что он направляется на соединение с его армией.

Борегар, однако, и не думал обижаться. Когда Джонстон прибыл в Манассас, он уже забыл о своем старом плане и предложил коллеге и соратнику новый. Как ни странно, этот план был почти точной копией плана Мак-Дауэла, хотя, в общем, удивляться здесь нечего. Оба генерала учились на одном и том же курсе в Вест-Пойнте и, следовательно, изучали тактику не только по одним и тем же учебникам, но и у одних и тех же учителей. Борегар также планировал обойти левое крыло противника своим правым флангом, отрезать его от Вашингтона и атаковать с тыла.

Эту ответственную задачу он поручал четырем бригадам, которым предстояло наступать от нижних бродов Бул-Рана: бригаде Бонгема — от Митчел Форд, Лонгстрита — от Блэк-Берн Форд, Д. Р. Джонса — от брода Мак-Лина, и Юэлла — от брода Юнион Милз. Все они должны были выступать поочередно справа налево, ориентируясь на правофланговую бригаду Юэлла, маршрут которой был самым длинным. Остальные части армии Борегара были расположены на левом фланге и в центре вдоль лесистого берега Бул-Рана вплоть до каменного моста. Бригады армии Джонстона занимали позиции за их боевыми порядками во второй линии, готовые поддержать завтрашнюю атаку. [151]

Этот план был не так плох, как принято считать, хотя Борегар снова рассчитывал на идеальное взаимодействие своих частей, добиться которого, принимая во внимание неопытность солдат и командиров, было довольно трудно. Тем не менее разработанная им схема вполне могла бы принести свои плоды, если бы обстоятельства позволили воплотить ее в жизнь. Джонстон, который был старшим по званию, и следовательно, командовал объединенными силами, по-видимому, так и считал. Он согласился с предложениями Борегара, т. е. взял на себя ответственность за их выполнение. Джон-стон был слабо знаком как с местностью, так и с позициями врага, чтобы предложить какую-нибудь альтернативу. К тому же он устал в дороге и нуждался в отдыхе. Поэтому, поручив Борегару организацию завтрашней атаки, он отправился немного вздремнуть.

Тем временем было уже поздно, и на поле грядущей битвы опустилась тень короткой летней ночи, но очень немногие солдаты обеих армий последовали примеру Джонстона и легли спать. Большинство из них оставалось на ногах, с волнением и тревогой ожидая, что принесет следующий день — день первой битвы, в которой им предстояло участвовать. С пронзительной ясностью они вдруг осознали, что жизнь, с которой завтра, возможно, придется расстаться, в сущности, совсем неплохая штука. Многие из них так и просидели до утра у лагерных костров, предаваясь размышлениям и наслаждаясь игрой своих полковых оркестров.

Но краткие часы этого отдыха быстро истекли. Уже в 2 часа ночи барабанщики дивизии Тайлера пробили подъем. Предполагалось, что три бригады этой дивизии быстро двинутся вперед, освобождая место для других войск, которым предстояло повернуть направо по дороге к броду Садли Спрингс, лежавшему в нескольких милях выше каменного моста. Но на практике все получалось иначе. Стрелки дивизии Тайлера, рассыпанные по обеим сторонам дороги, с трудом продирались сквозь густую растительность, оставляя на ветвях клочья своего обмундирования, а артиллерийские ездовые выбивались из сил, стараясь сдвинуть с места огромные 30-фунтовые орудия, блокировавшие путь. Все это очень замедляло продвижение дивизии, и она ползла по дороге с [152] черепашьей скоростью. За первый час ею была пройдена всего половина мили.

В результате лишь в 6 часов утра, когда бригады Шермана, Шенка и Киза развернулись на левом берегу Бул-Рана, у каменного моста дивизионные орудия дали подряд три залпа. Это был сигнал, что Тайлер занял, наконец, свою позицию и готов к битве.

Дивизии левого фланга к тому времени уже свернули направо и медленно продвигались вперед по густому вирджинскому лесу. Их марш также не обошелся без трудностей. Дорога все же оказалась недостаточно широкой для неуклюжих обозных фургонов с боеприпасами, сопровождавших колонну, солдатам пришлось взяться за топоры и буквально прорубать путь через лесную чащу. Лишь к 9 часам утра, опоздав на целых три часа, передовые полки 2-й дивизии вышли к броду Садли Спрингс и начали переправу. Здесь произошла очередная задержка.

Перед самым выступлением Мак-Дауэл, зная проблемы своих войск с дисциплиной, отдал по армии строгий приказ: «Надлежит приложить все усилия к тому, чтобы воспрепятствовать отставанию. Никто не должен оставлять рядов без специального разрешения», и пока что этот приказ выполнялся. Но день был жарким, солнце начало припекать с самого утра, и солдаты уже успели опустошить свои манерки и фляги. Увидев реку, они тотчас бросились к воде, чтобы снова их наполнить, и офицерам стоило большого труда вернуть бойцов в строй. Мак-Дауэл, который наконец смог сменить коляску на седло, ездил вдоль всей линии, подгоняя солдат. Однако пока он мог быть доволен: несмотря на все препятствия и потерю времени, задуманный им маневр все же осуществлялся по плану. Еще немного, и две его дивизии обрушатся на левый фланг ничего не подозревающего врага. Но напрасно Мак-Дауэл приписывал своему противнику излишнюю беспечность. Передовые отряды мятежной армии были уже близко, намного ближе, чем он предполагал. В районе 9.15, когда голова колонны северян показалась ввиду небольшого холма Мэтъюз, лежавшего чуть левее дороги, по которой они следовали, из лесных зарослей, покрывавших склоны, раздался дружный и смертоносный залп. [153]

Команда, «поприветствовавшая» янки таким звучным салютом, появилась у холма Мэтъюз относительно недавно. Это была половина бригады Кука под командованием полковника Эванса, занимавшая ранее позиции у каменного моста. Именно против этого небольшого отряда — всего 1100 человек — и была направлена демонстрация, производимая тремя бригадами Тайлера.

Эванс был настоящим лихим воякой, большим любителем слабого пола, а также виски, и за ним всегда ездил ординарец с полной флягой этого живительного напитка. Но алкогольные пары ничуть не притупили остроты ума и не ограничили тактического кругозора отважного полковника. Когда неповоротливые 30-фунтовые чудовища из артиллерии Тайлера начали бомбардировать его позиции, он спокойно приказал своим людям развернуться в линию и ждать атаки. Однако час проходил за часом, а атаки все не было: Тайлер, как видно, получил у Блэк Берн Форд слишком жестокий урок и теперь разуверился в своих военных способностях. Его пушки продолжали оглашать окрестности непрерывным ревом, пехота построилась на берегу реки в боевом порядке и не двигалась с места.

К 8 часам Эванс понял, что серьезной атаки на этом участке ожидать не следует. В то же время его люди заметили слева от себя клубы дорожной пыли, поднимавшейся в воздух, и теперь их командир имел все основания полагать, что главная опасность надвигается на него с этой стороны. Предположение вскоре превратилось в уверенность. Офицер сигнальной службы полковник Александр заметил наступавшие части северян и передал Эвансу следующее сообщение: «Следите за своим левым флангом. Вас обходят».

Эванс не стал терять времени даром. Оставив у моста лишь 4 роты из своей небольшой команды, он форсированным маршем пошел навстречу врагу. Быстро, почти бегом его полубригада прошла мимо холма Генри, которому еще предстояло стать в этот день ареной ожесточенной борьбы, и направилась прямо к небольшому холму Мэтъюз — превосходной передовой позиции. Именно здесь Эванс собирался встретить со своим ничтожно маленьким отрядом — теперь менее 1000 человек — половину федеральной армии. [154]

Последняя уже показалась у брода Садли Спрингс, и у Эванса едва хватило времени, чтобы развернуть своих людей в боевую линию. На левом фланге стал 4-й Южнокаролинский полк, на правом — 1-й полк «Луизианских тигров». Две гаубицы — вся артиллерия Эванса — были расположены на обеих оконечностях линии. 4-й Алабамский полк, прибывший немного погодя, удлинил линию полубригады вправо.

Пока происходило это развертывание, майор Уит, командир «Луизианских тигров», не смог отказать себе в маленьком удовольствии. Увидев на противоположном берегу Бул-Рана одинокого офицера-северянина, он переправился через реку по имевшемуся здесь броду и выкрикнул в адрес неизвестного янки несколько горячих «приветствий», самым невинным из которых было, без сомнения, пожелание поскорее сгореть в аду.

Янки, не ответив ему ни единым словом, развернул коня и поскакал назад в расположение северян, а Уит, вполне довольный собой, вернулся к своим «Тиграм». Бравый майор не знал, что тот, кого он только что обложил последними словами, был не простой офицер, а командир бригады полковник Уильям Текумсе Шерман, и что своей выходкой он показал северянину место, где можно переправиться на правый берег.

Уит вернулся на холм Мэтьюз как раз вовремя. Северяне уже переправились у Садли Спрингс и двигались по дороге в сторону холма Генри. Впереди шел в слегка расстроенной походной колонне 2-й Родайлендский полк, и именно он первым испытал на себе силу оружия конфедератов.

Ружейный залп произвел в колонне северян страшное опустошение, а когда родайлендцы ответили на него беспорядочной стрельбой, даже не разворачиваясь в линию, солдаты Эванса снова отсалютовали им убийственным залпом. В тот же миг на поле боя появились командир бригады полковник Эмброуз Бернсайд и его непосредственный начальник командир дивизии генерал Хантер. Вместе они начали разворачивать бригаду в линию, прямо под огнем противника, и Хантер, которому в этот день исполнилось 59 лет, тут же получил «подарок». Одна вражеская пуля прошила ему левую щеку, а другая угодила в шею. Когда его, залитого [155] кровью, уносили с поля боя, он сказал Бернсайду:»Я все оставляю в ваших руках».

Бернсайд взялся за дело со свойственной ему энергией. Его бригада, кое-как построенная в боевой порядок или, вернее, в боевой беспорядок, двинулась вперед. Но южане, выждав, с величайшим хладнокровием, снова открыли убийственный огонь, и северяне впервые могли почувствовать на себе страшное преимущество, которое дает обороняющимся нарезное стрелковое оружие. Бригада Бернсайда, превосходившая врага по численности, по крайней мере, вдвое, не смогла даже приблизиться к кромке леса, в котором укрылись люди Эванса, и вскоре откатилась назад. Бернсайд также находился под впечатлением от этой стойкой обороны. Позже он доложил командованию, что на холме Мэтьюз его встретили шесть полков вражеской пехоты и по крайней мере две полные артиллерийские батареи.

Отступив под прикрытие леса, люди Бернсайда перевели дух и снова пошли в атаку. И снова их ждал «горячий» прием. Продвинувшись вперед на несколько сот метров, северяне затем в беспорядке откатились на исходные позиции. Но на помощь Бернсайду уже шли подкрепления — восемь рот регулярной пехоты при шести орудиях, а за ними — и остальные полки из бригады Портера. Вместе они двинулись в третью атаку, которая вылилась в огневое противостояние, и в течение часа почти б тысяч северян и 900 южан поливали друг друга безжалостным свинцовым градом. Люди валились [156] вокруг Эванса, как подрубленные деревья, сам отважный майор Уит, пытавшийся контратаковать со своими Тиграми, получил пулю в легкое, и был вынесен с поля боя.

Но доблестная полубригада стояла насмерть, словно вросла в землю, и сумела удержать позицию. Северяне, развернутые на открытом месте, не выдержали тяжелых потерь и опять отошли под прикрытие деревьев. Тем не менее Эванс понимал, что твердости его бойцов не хватит надолго. Вот уже целый час они выдерживали атаки превосходящих сил противника, а ведь в большинстве это были зеленые новички, впервые услышавшие свист боевой пули.

К счастью для Эванса, свежие части южан были неподалеку. Генерал Би из армии Джонстона, стоявший на левом фланге, услышал звуки боя, немедленно взял свою бригаду и стоявшую поблизости подчиненную ему бригаду Бэртоу и двинулся к месту событий. Прибыв на вершину холма Генри, он увидел чуть дальше на севере окутанный пороховым дымом Мэтьюз-Хил, густые шеренги федеральной армии за ним и понял все.

«Поле боя здесь, и мы сюда прибыли! — сказал он сопровождавшему его артиллерийскому капитану Имбодену. — Давайте ваши орудия, и побыстрее, а я поищу хорошую позицию».

Долго искать позицию не пришлось. Гонец, прибывший от полковника Эванса, просил и даже умолял скорее идти на помощь истекающей кровью полубригаде. Сначала Би не хотел двигаться с места: холм Генри был прекрасной оборонительной позицией, и он предложил Эвансу отступить и присоединиться к нему.

Но Эванс уже вошел во вкус, заупрямился и не пожелал оставить холм Мэтьюз, где полегло так много его храбрых парней. Тогда Би согласился и двинулся со своими бригадами ему на помощь. Он примкнул к правому флангу Эванса и загнул часть линии (бригаду Бэртоу) под прямым углом вдоль кромки леса. Это была новинка, впоследствии часто применявшаяся враждующими сторонами в ходе гражданской войны. Построение с загнутым флангом в виде латинской буквы L стало считаться одним из самых эффективных способов отражения фланговых ударов. [157]

Ждать новой атаки пришлось недолго. На помощь дивизии Хантера уже подошла свежая 3-я дивизия под командованием полковника Хейнцельмена, и Мак-Дауэл лично направил ее в наступление. Но южане, получившие подкрепление, казалось, обрели вместе с ним второе дыхание. Фронтальная атака более чем 7 тысяч солдат 3-й дивизии была с потерями отбита. Когда же Хейнцельмен отправил два полка — «Огненных зуавов» и «Зуавов Элсворта» — в обход на левый фланг Эванса, отважный полковник перегруппировал силы и встретил наступающих плотным ружейным огнем. «Зуавы» в своих ярко-красных мундирах и широких красных шароварах представляли собой отличные мишени, а стрелки Эванса уже доказали в этот день свою меткость. Атака захлебнулась в считанные секунды.

Но вдруг командиры конфедератов заметили, что со стороны Бул-Рана на них движется новый враг. Целая федеральная бригада обходила их с тыла, грозя отрезать от остальной армии. Би и Эванс поспешно дали приказ об отступлении.

Эта новая опасность угрожала конфедератам со стороны одной из бригад дивизии Тайлера, которой командовал будущий герой войны и соратник Улисса Гранта полковник Шерман. Все это жаркое и неспокойное утро он пребывал в самом дурном расположении духа. Где-то неподалеку от расположения бригады должен был вот-вот начаться бой, и атака на позиции мятежников по каменному мосту оказалась бы весьма своевременной. Но Тайлер словно впал в сонное оцепенение [158], и его мощная дивизия (более 12 тысяч человек) без толку парилась под жарким вирджинским солнцем на правом берегу реки.

Деятельная натура Шермана не могла примириться с такой пассивной ролью. Когда, выехав на прогулку, он наткнулся на беззаботного майора Уита и увидел, что совсем рядом есть еще одно удобное для переправы место, решение было принято им сразу же. Даже не спрашивая разрешения у Тайлера, он двинул свою бригаду к обнаруженному броду, и полковник Киз, которому также до смерти надоело стоять на одном месте, последовал за ним.

Момент для переправы, хотя Шерман этого и не знал, был выбран очень удачно. Одно появление его бригады на поле боя вынудило южан очистить позиции холма Мэтьюз. В полном беспорядке они откатывались к холму Генри, и люди Шермана, открывшие огонь по 4-му Алабамскому полку, почти превратили это отступление в бегство.

Впрочем, северяне не могли их преследовать. Обе дивизии, принимавшие участие в утреннем бое, пришли в совершенное расстройство, и Мак-Дауэлу потребовалось время, чтобы навести порядок. Свежую бригаду Шермана он поставил в центре новой линии. Справа от него стала бригада Бернсайда, слева — Портера. Мак-Дауэл лично объехал свои полки с криком «Победа! Победа! День наш!», и северяне двинулись вперед.

На этот раз их наступлению, казалось, уже ничто не могло помешать. Правда, батарея капитана Имбодена, прикрывая торопливый отход бригад Эванса, Би и Бэртоу, открыла по федералам огонь с вершины холма Генри, а затем вниз по склону этого холма навстречу трем вражеским бригадам двинулся небольшой полк повстанцев. Это был отряд, носивший по имени своего командира гордое название «Легион Уэйда Хэмптона». Как и бригады Би и Бэртоу, его привлек к холму Генри шум битвы, и он прибыл как раз вовремя, что бы прикрыть беспорядочное отступление своих предшественников. Разумеется, долго продержаться против превосходящих сил противника отважный «Легион» не мог. Под сильным ружейным и артиллерийским огнем он стал быстро отступать, правда, сохраняя при этом полный порядок. [159]

Тем временем генерал Би, отходивший, как и положено командиру, в последних рядах своей бригады, лихорадочно искал выход из создавшегося положения. Холм Генри был очень удачной позицией, на которой можно было встретить противника. Издали он напоминал череп лысеющего человека. Его северный склон, почти лишенный растительности, походил на голый лоб. Здесь стояли два дома: хижина освобожденного негра Робинсона и несколько выше, на краю обширного плато, жилище вдовы Генри — беспомощной 80-летней старухи, бывшей в тот день дома в своей постели. Южный склон холма, начиная от «темени» и вплоть до «затылка», был покрыт густым лесом, дававшим прекрасное прикрытие войскам, которые могли бы защищать эту позицию от наступающего с севера врага.

Однако проблема заключалась в том, что таких войск у генерала Би не было. Его собственная бригада, равно как бригады Бэртоу и Эванса, получила этим утром слишком сильный удар и еще не пришла в себя. Вдруг Би заметил на опушке леса, на самой вершине холма Генри, блеск штыков, и увидел сквозь деревья серые мундиры и алые знамена своих [160] соотечественников. Не поверив своим глазам, он галопом помчался на гребень холма, и с удивлением узрел здесь целую бригаду южан, развернутую в боевую линию. Проехав вдоль этой линии, Би увидел и командира бригады, хладнокровно ожидавшего на холме армию северян.

Это был суровый пресвитерианин Джексон, весьма своевременно прибывший на левый фланг, чтобы спасти армию конфедератов от разгрома. Би остановил лошадь рядом с ним, отдал честь и доложил, что неприятель его отбросил. «Очень хорошо, генерал», — спокойно ответил Джексон. — «Но как вы собираетесь их остановить?» — воскликнул удивленный Би. — «Я угощу их штыком».

Би снова отдал честь и поскакал к своим расстроенным полкам. Подъехав к 4-му Алабамскому, солдаты которого потеряли почти всех своих офицеров и не знали, что им делать дальше, он сказал: «Посмотрите на бригаду Джексона. Она стоит, как каменная стена!». Кличка, данная Джексону в пылу боя, что называется, прилипла, и с тех пор его не называли иначе, как Джексон Каменная Стена.

В этот момент, а было уже около полудня, на холме Генри появились, наконец, и командиры армий — Борегар и Джонстон. Всю первую половину дня они провели в центре своих позиций за бродом Митчел, собираясь двинуться в запланированную атаку на левый фланг противника. Когда рано утром пушки Тайлера открыли огонь по позициям полубригады Эванса, Борегар понял, что враг также решил атаковать его левое крыло. Настала самая подходящая минута в свою очередь нанести удар по федеральной армии, и Борегар от правил командирам бригад соответствующие распоряжения. Но по странному стечению обстоятельств Юэлл, по которому должны были равняться все остальные бригады правого фланга, не получил этого приказа вовремя и не выступил. Подождав еще некоторое время, Борегар отправил ему второй приказ, и через 15 минут Юэлл прислал подтверждение в его получении. Он доложил, что готов начать наступление Но в этот момент артиллерийская канонада и трескотня винтовок, которые, начиная с 9 часов, доносились с левого фланга конфедератов, стали слышны более отчетливо, а это могли значить только одно — враг приближается. [161]

Наконец, Джонстон не выдержал. «Там идет бой, — сказал он Борегару, показывая рукой на север, — и я еду туда». «Подождите! — воскликнул Борегар. — Я тоже». Он тут же, не сходя с лошади, отдал своим генералам новые распоряжения. Бригадам Холмса, Эрли и двум полкам из бригады Бонгема было приказано идти на звуки битвы. Юэлл, Джонс и Лонгстрит оставались у Бул-Рана, чтобы провести демонстрацию против левого фланга противника.

Когда Джонстон, а вслед за ним и Борегар галопом прискакали к холму Генри, дела там шли из рук вон плохо. Правда, бригада Джексона по-прежнему стояла на гребне под ядрами и гранатами федеральной артиллерии, но остальные полки, смешав свои боевые порядки, превратились просто в неорганизованную толпу.

«Мы обнаружили командиров, решительно удерживавших своих солдат от дальнейшего бегства, но тщетно пытавшихся восстановить порядок, и наши собственные усилия оказались столь же напрасными, — писал Борега. — Каждый участок линии, который нам удавалось сформировать, распадался, как только мы переходили к следующему; более двух тысяч человек кричали друг другу какие-то слова, их голоса смешивались с шумом снарядов, ударявших в верхушки деревьев, и все команды тонули в неразборчивом гаме и реве… Беспорядок казался непреодолимым, но тут мне пришла счастливая мысль: если знамена установить впереди, то люди могут собраться вокруг них, и я отдал приказ вынести вперед на 40 ярдов полковые штандарты и привлечь таким образом внимание войск.

Теперь им легко было отдать приказ двинуться и развернуться на линии, образованной их знаменами. Они выполнили этот приказ, совершив общее движение вперед. Когда я сам вместе с генералом Джонстоном выехал чуть позже вместе со знаменем 4-го Алабамского, войска, которые сражались все утро и были обращены в беспорядочное бегство, двинулись на позиции с твердостью ветеранов».

Впоследствии описание этого эпизода, данное генералом Борегаром, не раз подвергалось сомнению и было признано неправдоподобным. Однако в нем нет ничего такого, что не могло бы произойти на самом деле, хотя, возможно, Борегар [162] в свойственной ему манере несколько приукрасил реальные факты. Для неопытных войск знамена и впрямь были чем-то вроде маяков, которые указывали, куда им следовать, и нередко полки послушно шли за своими знаменосцами, как стадо за вожаком.

Кроме того, момент для маневра со знаменами случайно был выбран очень удачно. Регулярные батареи Рикетта и Гриффина, поливавшие линии южан с вершины холма Мэтьюз шрапнелью и картечью, неожиданно прекратили огонь. Мак-Дауэл приказал им занять позицию поближе к линии неприятельской обороны, чтобы подготовить атаку пехоты. «Я думаю, что, приказав батареям Рикетта и Гриффина прекратить огонь, двинуться через дорогу на вершину холма Генри и занять позиции к западу от дома, Мак-Дауэл совершил самую роковую ошибку за весь день, — писал артиллерийский капитан Имбоден, наблюдавший за этим маневром со стороны конфедератов. — Борегару понадобился короткий отрезок времени, чтобы организовать на гребне холма новую боевую линию… Если бы одна из федеральных батарей была оставлена слева от Янг Бранч, она смогла бы так вымести вершину холма, что мы бы очень нескоро, а может быть, и вообще не смогли бы занять позицию».

Когда новая линия обороны была сформирована, Борегар обратился к Джонстону с несколько необычной просьбой. Он предложил своему «напарнику» отправиться в тыл армии, выбрать для себя удобный командный пункт и оттуда отправлять на передовые позиции подходившие подкрепления. Мысль оказалась удачной, и Джонстон сразу же согласился [163]. Расположившись на удобном холме у дома Патрици, откуда он мог видеть все поле боя и направлять резервы на участки оборонительной линии, он занял место, подобающее командиру армии. Оставшийся на передовых позициях Борегар также оказался на своем месте. Там он мог наслаждаться музыкой пуль, подбадривать солдат примером личной храбрости и искать столь желанной ему славы, словом, он чувствовал себя в своей тарелке. Таким образом, раздел «сфер влияния» был очень плодотворным, и впервые с начала сражения система высшего командования конфедератов заработала эффективно.

Враг между тем был уже близко. Мак-Дауэл, которому постоянно поступали подкрепления, удлинил свою линию. К ее правому флангу примкнули бригады Франклина и Уилкокса из дивизии Хейнцельмена. На левый фланг с бригадой из дивизии Тайлера подошел Киз. Вместе с уже развернутыми в боевой порядок полками они составили весьма внушительную линию, в целом не менее 11 тысяч человек, грозившую охватить небольшие силы конфедератов на холме Генри.

Обычно историки, пишущие о первом сражении при Бул-Ране, забывают, что там сражались не столько армии, сколько управляемые толпы. Они изображают на своих картах наступающие полки федералов в виде ровных квадратов и прямоугольников, хотя больше подошли бы чернильные кляксы. Впрочем, к этому времени полковая организация еще не была окончательно утрачена и линия северян, несмотря на некоторую беспорядочность, выглядела очень грозно. Словно темная грозовая туча, надвигалась она на защитников холма Генри, и от этого зрелища многие сердца даже у самых отважных забились сильнее.

У Борегара тоже были под рукой свежие пополнения, хотя и не такие значительные, как у Мак-Дауэла. Подошедший 7-й Джорджианский полк занял позиции на левом фланге бригады Джексона. Еще левее стал 49-й Вирджинский полк, которым командовал экс-губернатор этого штата Уильям Смит. Справа от бригады Джексона линия обороны была усилена уже потрепанным «Легионом Уэйда Хэмптона» и 8-м Вирджинским полком. Однако и с этими подкреплениями [164] у Борегара было почти вдвое меньше сил, чем у северян — всего 6,5 тысяч человек при 13 орудиях.

Едва южане успели укрепить свою оборону, как атака на холм Генри началась. Батареи Риккета и Гриффина, покинувшие по приказу Мак-Дауэла вершину холма Мэтьюз, взобрались на плато, заняли позиции к западу от дома Генри и открыли анфиладный огонь по линии Борегара. Первыми же снарядами они изрешетили жилище одинокой вдовы, а один из них вынес престарелую мисс Генри наружу вместе с кроватью, отчего она тут же скончалась. На прикрытие этих батарей был брошен 11-й Нью-йоркский полк — «Огненные зуавы».

Полк назывался так потому, что он был сформирован на основе добровольческой пожарной дружины города Нью-Йорк. Но до места назначения «Зуавы» так и не добрались. Сначала бывших пожарных встретил прицельный ружейный огонь, заставивший их остановиться, а затем во фланг и тыл им ударил с 1-м Вирджинским кавалерийским полком отважный Джеб Стюарт, который недавно привел своих людей из долины Шенандоа.

«При первом же залпе они расстроились в рядах, и большая часть из них бросилась бежать назад, время от времени стреляя через головы своих товарищей, стоявших впереди, — вспоминал атаку «Зуавов» полковник Хейнцельмен. — В эту самую минуту по ним ударил с тыла эскадрон неприятельской кавалерии, который подоспел по дороге через лес, окаймлявший наш правый фланг. Выстрелы «Зуавов» убили четырех и одного ранили. Полковник Ферген, а также некоторые офицеры и солдаты вели себя храбро, но полк «Зуавов» как полк уже более не показывался на поле сражения».

Это постыдное бегство оставило батареи Гриффина и Риккета без прикрытия, и южане тут же этим воспользовались. 33-й Вирджинский полк с примкнутыми штыками бросился вперед и в считанные секунды овладел орудиями. Однако удержать их он не смог: на левый фланг конфедератов, используя «утопленную» в земле дорогу от Садли-Спрингс к Манассасу как прикрытие, наступали бригады Уилкокса и Франклина. Первый Миннесотский полк пошел в контратаку и отбил орудия. Вслед за ним ввиду левого фланга Джексона [165] показались густые массы неприятельской пехоты, которая, несмотря на плотный огонь, шла вперед с упорством одержимых. А в центре на плато уже карабкалась бригада Портера, грозя проломить здесь линию южан.

Но оборона холма Генри была очень сильной. Конфедераты расположились вдоль кромки леса огромной подковой, обращенной к северянам своей вогнутой стороной. Полки [166] Уилкокса, Франклина и Портера оказались на плато словно в мешке под кинжальным огнем с трех сторон и не смогли продвинуться вперед ни на шаг. Борегар воспользовался их замешательством и приказал контратаковать по всей линии. Бригады Би, Бэртоу, Эванса и Легион Хэмптона обрушились на противника слева, Джексон мощным ударом пробил их центр, а 7-й Джорджианский и 49-й Вирджинский полки ударили справа. Борегар лично сопровождал эту атаку с криками «Угостите их штыками! Угостите их вволю!», но до штыков дело не дошло. Не выдержав натиска, северяне скатились с плато, оставив конфедератов полновластными хозяевами холма Генри.

Мак-Дауэл, однако, пока не собирался сдаваться. Было всего 2 часа пополудни, и до заката оставалось еще достаточно времени, чтобы надеяться на победу. Его молодые войска, несмотря на кровавые потери, не утратили своей боеспособности и проявили, надо отдать им должное, удивительное мужество и стойкость: 14 часов бойцы провели на ногах, а порой непосредственно в жестоком огне сражения — суровое испытание на прочность для зеленых новичков. Кроме того, к Мак-Дауэлу подошла еще одна свежая бригада под командованием Оливера Ховарда — последний из имевшихся у него резервов. Командующий северян решил использовать ее на своем правом фланге и направил Ховарда через [167] росший там лес в обход оборонительной линии южан. Одновременно он вновь попытался предпринять фронтальную атаку на плато и ударить по нему справа, через каменный мост, у которого, по-прежнему бездействуя, стояла одна из бригад Тайлера.

Но лишь Ховард смог добиться некоего подобия успеха. Фронтальные атаки против хорошо укрепившейся пехоты, как наглядно продемонстрировало это первое крупное сражение гражданской войны, граничили с самоубийством, хотя воюющим генералам это еще предстояло осознать. Кроме того, северяне, очевидно, в силу необученности взаимодействию в составах бригад, наступали разрозненными силами. Как считал генерал Джонстон, именно этот их образ действий явился одной из главных причин поражения в первом сражении при Бул-Ране. [168]

«Если бы тактика федералов соответствовала их стратегии, мы были бы разбиты, — писал он. — Если бы вместо того, чтобы направлять в бой свои войска по частям, они сформировали их в две линии с соответствующим резервом и атаковали бы Би и Джексона в таком порядке, две этих бригады южан были бы сметены с поля боя или охвачены с флангов».

Однако северяне не могли последовать этим рекомендациям. Возможно, они и пытались согласованно отправлять свои бригады в бой, но «по дороге» те неизбежно разваливались на части, каждая из которых действовала самостоятельно. Даже Шерман, лучший из бригадных командиров армии Мак-Дауэла, ничего не мог с этим поделать. Именно ему было поручено во второй раз наступать на линию конфедератов в центре, но вместо того чтобы предпринять слаженную атаку силами всей бригады, его полки поочередно шли вперед, получали свою долю пуль и картечи и в беспорядке скатывались вниз по склону.

Первым на противника бросился 2-й Висконсинский. «Этот полк, — писал Шерман в своем официальном рапорте, — упорно поднимался по склону холма под сильным огнем противника, на который он живо отвечал.

Полк носил форму из серого сукна, почти идентичную той, которую носила значительная часть армии мятежников, и когда, приведенный в беспорядок, он отступал к дороге, раздался общий крик, что по нему стреляют свои же. Полк снова собрался и во второй раз поднялся по склону холма, и снова был отброшен, в беспорядке отступил.

К этому времени 79-й Нью-йоркский получил приказ в той же манере подняться по склону холма и выбить врага из укрытия. Разглядеть, что происходило на поле, было невозможно. Огонь винтовок и ружей был очень сильным. 79-й во главе со своим полковником Камероном атаковал вверх по холму, и какое-то короткое время бой был очень жестоким; несколько раз они собирались под огнем, но в конце концов дрогнули и отступили…

Таким образом, они освободили поле для 69-го Нью-йоркского под командованием полковника Коркорана, который в свою очередь повел полк на гребень, имея перед собой полный [169] вид столь ожесточенно оспариваемых позиций. Огонь был очень жестоким, а грохот пушек, мушкетов и винтовок непрестанным: было ясно, что в этом месте сосредоточены крупные силы врага, значительно превосходившие наши. Некоторое время 69-й удерживал позиции, но в конечном итоге в замешательстве откатился назад».

Охват правого фланга южан тоже не удался. Бригада Киза, пытавшаяся атаковать на этом участке, наткнулась на огонь двух конфедеративных батарей и торопливо отступила назад, а Тайлер снова не поддержал ее с другого берега. Когда обе эти атаки захлебнулись, Борегар отдал приказ об общем наступлении. Он чувствовал, что враг уже вымотан и близок к тому, чтобы дрогнуть и обратиться в бегство.

Получив приказание атаковать, Джексон велел своим людям: «Орите, как фурии». Так родился знаменитый боевой клич повстанцев. К сожалению, сейчас уже никто точно не знает, как он звучал — после войны клич был забыт, но доподлинно известно, что на тех, кто слышал этот устрашающий вой, он производил неизгладимое впечатление.

«Он вызывал особое, непередаваемое при теперешних обстоятельствах скребущее душе ощущение, будто позвоночник проваливается вниз, — вспоминал после войны солдат-северянин. — Чтобы понять, надо это почувствовать, и, если вы утверждаете, что слышали клич и не испытали подобного ощущения, значит, вы лжете».

По всей вероятности, северяне, бывшие на плато, также почувствовали, как «проваливается их позвоночник», когда солдаты Джексона издали свой дикий вопль. Во всяком случае, они не выдержали этой атаки и отступили. Конфедераты овладели теперь всем холмом, включая дома Генри и Робинсона. В их руки попали также обе злополучные федеральные батареи, а заодно и сам капитан Рикетт, который был ранен в ногу и не мог избежать плена.

Но это не был еще окончательный разгром армии Севера. Федералы пока не обратились в бегство, и Мак-Дауэл не терял еще надежды взять реванш. Его уже изрядно потрепанные полки кое-как строились в боевую линию, чтобы в последнем яростном натиске или «сорвать банк», или «проиграться в пух и и прах». [170]

У Мак-Дауэла были основания надеяться на успех. Его крайняя, правофланговая, относительно свежая бригада Ховарда не попала под контрудар повстанцев и сохраняла свое угрожающее положение слева от их основной линии. Ховарду даже удалось заставить левое крыло конфедератов податься назад, но посланные на этот участок Джонстоном 2-й и 8-й Южнокаролинские полки в сопровождении одной батареи закрепились в дубовой рощице и задержали наступление северян. А вслед за ними уже шли две последние свежие бригады — одна из армии Шенандоа, другая из армии Борегара, которые окончательно похоронили шансы Севера на победу.

Первой на место событий прибыла бригада Кирби Смита, последняя из частей, приехавших по железной дороге со станции Пьедмонт. Джонстон направил ее на левую оконечность линии, где, присоединившись к двум полкам из Южной Каролины, она открыла убийственный анфиладный огонь по бригаде Ховарда. Северяне устояли. Правда, они уже не помышляли о наступлении на этом отрезке линии, но и не подавались пока назад. Встретив вновь прибывших оживленным ружейным огнем, они заставили их самих остановиться. Одна из выпущенных северянами пуль тяжело ранила командира бригады повстанцев Кирби Смита, и командование перешло к полковнику Элзи.

На помощь людям Смита шел со своей бригадой полковник Джубал Эрли, в будущем один из лучших полководцев конфедератов, едва не взявший Вашингтон в 1864 году. В районе 3-х часов пополудни он, следуя приказу Борегара, приближался к левой оконечности армии южан, где шел самый жестокий бой.

«Ступив на дорогу, которая вела от дома Льюиса к Манассасу, мы встретили настоящий поток отставших и беглецов, направлявшихся в тыл, — вспоминал Эрли. — Они сообщили, что с нами все кончено. Некоторые из них говорили, что их полки наголову разбиты и что от них нет никакого толку. Можно себе представить, какое «вдохновляющее» влияние оказал этот поток трусов на моих людей, но ни один из них не покинул рядов». Затем навстречу бригаде выехал сам генерал Джонстон. Он лично направил Эрли на левую оконечность фланга. Продолжив движение, бригада встретила [171] кавалеристов Стюарта, наблюдавших неприятелем, и они первыми сообщили хорошие новости: враг находится в замешательстве и вот-вот обратится в бегство.

Все еще не веря в удачу, Эрли повел свою бригаду дальше и расположил ее в лесу — слева от бригады Элзи, прямо перед поросшим деревьями склоном хребта Чинн. На гребне этой возвышенности его уже ожидали стрелки из бригады Ховарда, открывшие по людям Эрли беглый огонь, однако конфедератов ничуть не смутил этот не слишком любезный прием. Бригада в боевой линии поднялась по склону хребта, и федеральные стрелки рассеялись, как осенние листья от порыва сильного ветра. Но на вершине Эрли был вынужден на несколько минут остановиться. Путаница с цветами обмундирования (а как уже упоминалось выше, в армии конфедератов были полки, носившие темно-синее сукно, в то время так многие федералы были одеты в серую униформу) уже послужила причиной для целого ряда досадных и трагических недоразумений.

Эрли боялся, что одна из частей, с которыми ему придется столкнуться, окажется своей, а не вражеской. Лейтенант Мак-Доналд из штаба полковника Элзи усилил сомнения Эрли. Указывая на расположившийся у подножия хребта полк, он сказал, что это 13-й Вирджинский, и просил не атаковать его. «Они стреляли в моих людей», — возразил Эрли. «Я знаю, но это была ошибка; я узнал полковника Хилла из 13-го, а также его лошадь». Однако ошибку совершил сам Мак-Доналд: Стюарт приказал одной из своих конных батарей сделать несколько пробных выстрелов, чтобы заставить предполагаемого неприятеля пошевелиться. Полк неизвестной принадлежности подался назад, ветер подхватил его знамя, и Эрли [172] отчетливо увидел, что это звездно-полосатое полотнище. Теперь все сомнения были отброшены, и Старый Весельчак (как солдаты называли Эрли (непереводимая игра слов — имя полковника Джубал созвучна английскому jubilee — празднество, веселье) приказал двигаться в атаку.

Этот фланговый удар окончательно доконал северян. Истощенные многомильным маршем, долгим кровопролитным боем и удушливой жарой, они уже не могли выдержать новой напасти. Линия Мак-Дауэла начала рушиться, как карточный домик, и полк за полком, бригада за бригадой стали в полном беспорядке покидать поле боя. Борегар воспользовался этим мгновением, чтобы провести контратаку.

Ирвин Мак-Дауэл, «зона обзора» которого не была ограничена пределами одной роты, а зрение не затуманено, дает более полную картину этого завершающего этапа сражения. «Они (южане) бросились в лес, бывший на нашем правом фланге, проникли этим лесом в тыл фланга и открыли ружейный огонь; наши солдаты не выдержали огня, смешались в рядах и начали отступать по склону холма. Беспорядок вскоре дошел до последней крайности, и не было никакой возможности помочь делу».

Ситуация в действительности не была такой отчаянной, как ее описал Мак-Дауэл, или, вернее, она могла бы быть таковой, если бы не батальон регулярной пехоты и бригада Шермана, прикрывшие отступление остальных частей армии. Медленно, оспаривая каждый шаг у наседающего противника, они отходили вслед за охваченной паникой толпой беглецов, чем даже вызвали восхищение у командиров вражеской армии. «Регулярные пехотинцы майора Сайкса при поддержке бригады Шермана, — писал Борегар, — произвели равномерное и красивое отступление, защищая тылы обращенных в бегство войск и позволив многим бежать через каменный мост».

Но эти сохранившие порядок осколки армии уже не могли спасти положение. Правда, у Мак-Дауэла оставалась нетронутой 5-й дивизия. Все сражение она простояла в Сентервилле, не сделав ни единого выстрела, и теперь командующий северян приказал двинуть ее на защиту этого городка. [173]

Но и здесь Мак-Дауэлу не повезло. Командир дивизии полковник Майлз, огорченный тем, что ему не удалось принять участие в деле, с утра приложился к бутылке брэнди и к полудню был уже мертвецки пьян. Он не мог не только отдать приказ, но даже сесть на лошадь, и, увидев, в каком он состоянии, Мак-Дауэл освободил Майлза от командования.

Тем временем, миновав каменный мост, толпа беглецов столкнулась с новым препятствием. С раннего утра в районе моста через Каб-Ран в нескольких милях от поля сражения собралось самое блестящее общество, какое только можно себе представить. Здесь были сенаторы, конгрессмены, губернаторы со своими женами, журналисты столичных газет, иностранные дипломаты и военные атташе. Вся эта разодетая в пух и перья толпа ротозеев прибыла сюда на увеселительный пикник, чтобы поглазеть, как храбрая федеральная армия «задаст перцу» трусливым мятежникам. Поначалу все шло как по маслу, и хотя дым и деревья мешали разглядеть происходящее как следует, издалека битва выглядела очень [174] красиво, а главное, было ясно, что Север берет верх. И вдруг все разом перевернулось вверх ногами. Пальба и крики сражающихся, звучавшие до сих пор как отдаленное эхо, начали приближаться со скоростью мчащегося на всех парах поезда, а когда на дороге появились первые беглецы, никто уже не сомневался в том, что сражение проиграно.

Воистину паника — самая заразная из болезней, и праздная толпа у Каб-Рана была охвачена ею мгновенно. Леди и джентльмены в нарядных воскресных костюмах, уже не заботясь о сохранности платья, бросились к своим экипажам и верховым лошадям, чтобы побыстрее удрать под защиту фортов и орудий Вашингтона. На дороге произошло настоящее столпотворение, и бегущая армия наскочила на обезумевшую толпу, как пароход на отмель. Шальной снаряд, посланный южанами забавы ради, перевернул прямо на мосту через Каб-Ран армейский фургон, блокировавший дорогу. Никто не получил в результате этого выстрела ни единой царапины, но паника возросла многократно.

С этого момента бегство из трагедии превратилось в комедию. Тысячи людей в военной форме, бросая оружие и знамена, срывая с себя ремни и подсумки, бежали со всех ног, а впереди них в своих роскошных кабриолетах и ландо мчались представители высшего вашингтонского общества. Комическая же сторона происходящего заключалась в том, что за ними никто не гнался. Южане были слишком утомлены и дезорганизованы своей неожиданной победой, чтобы преследовать врага, и остались на поле боя, но бегущие этого не знали.

Слухи о том, что кавалерия близко, то и дело пробегали по толпе, заставляя даже самых усталых ускорять шаг. Были, конечно, и среди них люди, сохранившие голову и пытавшиеся прекратить панику, но их усилия оказались тщетными, как если бы они пытались уговорить горную реку повернуть вспять. «Мы окликали их, пытались сказать им, что никакой опасности нет, призывали прекратить бегство, заклинали остановиться, — вспоминал конгрессмен из Огайо, который также приехал посмотреть на битву. — Мы называли их трусами и прочими самыми обидными словами. Вынув свои тяжелые револьверы, грозили перестрелять их, но все напрасно; жестокая [175], сумасшедшая, безумная, безнадежная паника овладела ими и передалась всем и каждому и спереди, и сзади».

Но что могли сделать пусть даже высокопоставленные гражданские чиновники там, где оказался бессильным командующий армией! А Мак-Дауэл, убедившись, что остановить бегство невозможно, официально расписался в своем бессилии. «Бой проигран, — телеграфировал он в столицу Уинфилду Скотту. — Спасайте Вашингтон и остатки этой армии… Переформировать бегущие войска не удастся».

Позже в Сентервилле Мак-Дауэл собрал военный совет из дивизионных и бригадных командиров, чтобы решить — обороняться или отступать. «Вердикт был в пользу первого, но решение командиров уже не имело никакого значения, — вспоминал офицер из штаба командующего капитан Фрай, — люди сами решили для себя, что им делать, и безостановочным [176] потоком бежали в тыл, несмотря на все предпринимаемые усилия. В Сентервилле у них не осталось никаких ценностей и вообще ничего, чтобы могло их заинтересовать, их сердца были не здесь. Палатки, провизия, багаж и письма из дома были на берегах Потомака, и никакая сила не могла остановить их на небольшом расстоянии от лагеря, который они покинули меньше недели назад».

Конфедераты тем временем с трудом приходили в себя от удивления. Удивляться было чему. Огромная и несокрушимая федеральная армия (во всяком случае, молодым и неопытным солдатам она казалась таковой) вдруг, словно по мановению волшебной палочки, обратилась в ничто. И это сделали они, вчерашние фермеры и рабочие, только недавно надевшие военную форму! А на смену удивлению пришла гордость и вера в себя, которые впоследствии легли в основу мифа о непобедимости южной армии.

Но более других был удивлен и обрадован президент Конфедерации Джефферсон Девис. Не сумев справиться с охватившим его волнением, он лично поспешил на поле боя, чтобы быть свидетелем триумфа или разгрома своих войск. То, что он увидел вначале, не могло внушить ему оптимизма, поскольку тылы сражающейся армии, переполненные ранеными и беглецами, всегда представляют из себя довольно тяжелое зрелище. Испытывая самые мрачные предчувствия, Девис поехал дальше на звуки битвы и прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть торжество конфедератов и бегство северян.

Первый же вопрос, который он задал Борегару, касался преследования отступающего врага, и Борегар толком не знал, как на него ответить. Вообще-то он отдал соответствущий приказ, когда вдруг поступило сообщение, что свежая неприятельская часть движется на Кемп-Пикенс — базу конфедератов около Манассаса. Борегар тут же отменил преследование. Сообщение оказалось ложным.

Цвет униформы в очередной и последний раз сыграл с южанами злую шутку, и то, что было принято ими за сильную неприятельскую часть, оказалось на поверку бригадой Джонса, возвращавшейся на свои позиции на нижнем Бул-Ране. Синий цвет ее обмундирования и послужил причиной [177] ошибки. Пока в ситуации окончательно разобрались, время было уже упущено, и враг ушел.

Но Девис не стал слишком строго взыскивать со своего генерала за эту оплошность. В конце концов он одержал в тот день громкую победу, плодами которой еще вполне можно было воспользоваться: дорога на Вашингтон была теперь открыта. Эта победа досталась южанам сравнительно недорогой ценой. Из 18 тысяч конфедератов, участвовавших в битве (остальные войска, расположенные на правом фланге, так и не сделали по неприятелю ни одного выстрела) 387 человек были убиты, 1852 ранены и 13 пропали без вести.

Потери 18572 северян, сражавшихся в этот день, были несколько тяжелее: 460 убитых, 1124 раненых, 1312 пропавших без вести, в основном взятых в плен. Впрочем, небольшими такие потери могли показаться лишь в сравнении с кровавыми гекатомбами Энтитема и Геттисберга, но для сытой, процветающей Америки, никогда не знавшей доселе по-настоящему кровопролитных войн, они были, конечно, шокирующими. Тогда, в июле 1861 года, большинство жителей как Севера, так и Юга и представить себе не могли, что впереди их ждут еще четыре года страшных испытаний, что грядут битвы, по сравнению с которыми это первое большое сражение покажется просто детской игрой в войну.

Несмотря на свои «скромные» масштабы, первое сражение при Бул-Ране сыграло важную роль в истории гражданской войны. Как писал известный американский историк Брюс Каттон, «в американской военной истории нет ничего похожего на Бул-Ран. Это было значительное сражение дилетантов, битва, где все шло не так, как надо, день великого пробуждения нации как Севера, так и Юга. Он отметил конец существования 90-дневной милиции, а также завершил период розового романтизма, во время которого люди могли мечтать о короткой, славной и бескровной войне. После Бул-Рана нация взялась за работу».

С точки зрения тактики и стратегии Бул-Ран стал первой в ряду оборонительных побед, одержанных южанами. Однако в отличие от битв, которые произошли позже, эта победа [178] носила решительный характер. В первый и последний раз в ходе гражданской войны целая неприятельская армия была разгромлена и практически перестала существовать. Правда, удар, который она получила, был скорее моральным, чем материальным, но после Бул-Рана конфедераты получили золотую возможность закончить войну в считанные недели. Между ними и Вашингтоном теперь не было ни одного сколько-нибудь значительного неприятельского отряда, способного задержать их решительное наступление на столицу Союза. Да и в самом Вашингтоне дела обстояли не лучше. Когда новый командующий северян генерал Мак-Клелан, срочно вызванный из западной Вирджинии, прибыл в столицу, то обнаружил, что она совершенно не подготовлена к обороне.

«Я вообще не нашел никаких приготовлений к защите, — писал он. — Войска даже не были размещены на боевых позициях. Ни один полк не был расположен в лагере соответствующим образом, ни одна дорога не охранялась. Всюду был хаос, и улицы, отели и бары были переполнены пьяными офицерами и солдатами — совершенное столпотворение. Многие даже разошлись по домам, и их бегство с Бул-Рана закончилось в Нью-Йорке, Нью-Хэмпшире или в Мэне. Ничто не могло помешать маленькому кавалерийскому отряду войти в город. Решительная атака, без сомнения, привела бы к захвату Арлингтонских высот и отдала бы город на милость батареи нарезных орудий. Если сепаратисты придавали хоть какое-то значение владению Вашингтоном, они совершили величайшую ошибку, не воспользовавшись плодами своей победы при Бул-Ране».

Будущий военный секретарь Стэнтон был вполне согласен с Мак-Клеланом и считал положение столицы безнадежным. «Захват Вашингтона выглядит неизбежным; на протяжении понедельника и вторника (22 и 23 июля) он мог быть взят без сопротивления. Поражение, бегство и деморализация армии были полными».

Но опасения северян оказались напрасными. Южане предпочли почивать на лаврах, и их первая возможность выиграть войну была упущена. Впоследствии Борегар, Джонстон и Джефферсон Девис обвиняли друг друга в том, что результаты [179] их блестящей победы остались нереализованными, но кто бы из них не был виноват, факт остается фактом — армия конфедератов не сдвинулась с места. Очевидно, тому были и объективные причины: южане сами были дезорганизованы своей победой и им требовалось время, чтобы привести свои войска в порядок.

Тактические уроки Бул-Рана также не были учтены. Это сражение наглядно продемонстрировало, какую грозную силу, пусть даже и в неумелых руках, представляет нарезное стрелковое оружие и какое громадное преимущество оно дает обороняющимся. Но никто из полководцев Севера и Юга не обратил на это внимание. Даже лучший из генералов Конфедерации, участвовавших в этой битве, Джексон Каменная Стена не сумел понять, в чем была главная причина его успеха, и продолжал оставаться приверженцем штыковых атак. Подобное пренебрежение было, конечно, очень печальным явлением и привело впоследствии к кровавым потерям.

Однако само по себе оно не является чем-то из ряда вон выходящим. То, что для нас, живущих многие десятилетия спустя, кажется простым и очевидным, совсем не было таковым для современников гражданской войны. Старая, проверенная еще в наполеоновских кампаниях, тактика казалась им простой и логичной, и вполне естественно, что они продолжали применять ее на поле боя, тем более, что пока ничего лучшего придумано не было.

Понадобились годы, полные кровопролитных сражений, в которых прямые атаки на старый манер неизбежно оборачивались ужасающими жертвами, чтобы необходимость создания новой тактики была осознана и чтобы эта тактика наконец увидела свет. Об этом и пойдет речь дальше. [180]

Глава 2 «Испытание мужества» Сражение у Шайло (Питтсбург-Лендинга)

Весна 1862 года в Теннесси выдалась необыкновенно ранней и теплой. Днем солнце пригревало почти по-летнему, а ночью шел дождь. Утром над хлопковыми и табачными плантациями повисала плотная завеса тумана. Но вскоре он рассеивался, и взору открывалась чудесная картина: живописные холмы утопали в буйной зелени, густые рощи и перелески уже покрылись маленькими зелеными листьями, и персиковые сады окутались пышной розовой пеной распустившихся цветов.

Солдаты федеральной Теннессийской армии наслаждались этой красотой в полной мере. Вот уже несколько недель стояли они лагерем у старой пароходной пристани Питтсбург-Лендинг на реке Теннесси, дожидаясь, пока к ним присоединится Огайская армия. Это ожидание, проходившее в полной праздности и дуракавалянии, было с точки зрения солдата, самым лучшим времяпрепровождением. Жаркое южное солнце, свежий воздух, теплые ласковые волны старой Теннесси, в которой они ежедневно купались, и полное изобилие провианта превратили этот полевой лагерь в настоящий курорт [181]. Правда, жизнь несколько отравляла диарея — этот неизменный спутник всех воюющих армий, но солдаты-северяне относились к ней с юмором и называли ее «теннессийским тустепом». В общем, как вспоминал позже один из новобранцев Теннессийской армии, «мы были так счастливы, как только может быть счастлив смертный».

У их командира генерала Улисса Симпсона Гранта также были все основания наслаждаться жизнью. Впервые с тех пор, как он уволился из регулярной армии — это было в начале 50-х (как поговаривали злые языки, из-за чрезмерного пристрастия к горячительным напиткам), он почувствовал себя на коне. Позади остались горькие, полные разочарований годы жизни в Иллинойсе, где Грант без особого успеха занимался торговлей конской упряжью и по привычке то и дело прикладывался к бутылке. Война вернула его в строй, и вскоре отставной капитан-неудачник превратился в подающего надежды генерала Союза.

С самого начала войны Грант прочно обосновался на Западе, где в отличие от восточного театра боевых действий дела северян шли неплохо. Вытеснив повстанцев из нейтрального штата Кентукки, они медленно, но уверенно продвигались вверх по течению рек Теннесси и Камберленд прямо в центр штата Теннесси — самое сердце Конфедерации. Улисс Грант сыграл в этих первых успехах федерального оружия далеко не последнюю роль. Именно он командовал армией, овладевшей фортом Донелсон — важной базой южан на реке Камберленд, — принудив ее гарнизон к безоговорочной капитуляции[7].

После этой оглушительной победы Грант был уверен, что конец войны уже не за горами. «Вплоть до сражения у Шайло, — напишет он годы спустя в своих мемуарах, — я, как и тысячи других граждан, считал, что мятеж против правительства вскоре постигнет скоропостижный конец». Еще один удар, полагал Грант, и война будет окончена после Донелсона [182], где конфедераты уже получили свое, их оставалось только добить. Самым же приятным было то, что добить их предстояло именно ему, Улиссу Гранту. Его непосредственный начальник — командир Миссурийского округа генерал Генри Хэллек — разработал план концентрических ударов по важному железнодорожному узлу Коринф, захватив который, северяне могли продолжить свое триумфальное шествие вглубь Теннесси.

Эти удары предполагалось нанести силами двух армий — Огайской под командованием Дона Карлоса Бьюэлла и Теннессийской армии Улисса Симпсона Гранта. Грант, располагавший пароходами, прибыл на место рандеву первым и теперь стоял со своими 42 тысячами солдат у Питтсбург-Лендинга. Он поджидал, пока Бьюэлл приведет под его начало еще 50 тысяч солдат и вместе они окончательно сокрушат ослабленного и деморализованного врага.

А в том, что враг ослаблен и деморализован, Грант уже не сомневался. Он был настолько в этом уверен, что даже не посчитал нужным принять элементарных мер безопасности. Правда, позиция, занятая его армией у Питтсбург-Лендинга, была довольно сильной. Несмотря на то, что северяне стояли спиной к реке, их очень трудно было в нее сбросить, поскольку фланги надежно прикрывались естественными препятствиями. С севера армию защищала река Оул-Крик, впадавшая затем в более полноводный Снейк-Крик, а тот нес свои воды непосредственно в Теннесси. Левый фланг армии был хорошо прикрыт рекой Лик-Крик, исток которой находился неподалеку от истока Оул-Крика и которая тоже впадала в Теннесси. Все три речки были болотистыми и труднопроходимыми, а, следовательно, Теннессийской армии можно было не опасаться фланговых ударов.

Да и сама местность препятствовала наступательным боевым действиям. Это был глухой малозаселенный уголок Теннесси, покрытый непролазными густыми зарослями, которые лишь кое-где уступали место небольшим полям, засаженным хлопком и табаком. Строений здесь и вовсе было немного. Самое заметное из них — бревенчатая, кое-как побеленная протестантская церковь Шайло — стояла у западной оконечности федерального лагеря. Она была воздвигнута [183] немецкими колонистами в честь Князя Мира (мира — в смысле отсутствия войны) и названа так по имени места, где находился священный храм, в котором Самуил услышал голос Всевышнего и увидел божественное видение. Окрестности этой церкви представляли собой плоскую равнину, усеянную небольшими холмами, которые могли бы стать узлами обороны, и перерезанную глубокими оврагами, представлявшими из себя дополнительные препятствия для атакующих войск.

Иными словами, федеральная армия могла чувствовать себя в своем лагере достаточно уверенно. «Это великолепная равнина, как бы созданная для разбивки лагеря и строевого учения, и в то же время пункт чрезвычайно сильный в военном отношении… Местность, легко обороняемая небольшой воинской частью», — докладывал в своем рапорте генерал Уильям Шерман.

Однако для того, чтобы эта позиция действительно стала сильной, ей, по свидетельству того же Шермана, не хватало Одного маленького штриха — полевых укреплений, которые прикрывали бы подступы с фронта. Но этот маленький штрих так и не был сделан. Грант не позаботился не только о том, чтобы возвести редуты или вырыть траншеи, но даже и о том, чтобы образовать засеки — самые примитивные из фортификационных сооружений. Сам он объяснял эту беспечность необходимостью обучения молодых солдат, но, конечно, лукавил.

Правда, его армия действительно состояла из неопытных новобранцев, мало отличавшихся от тех, которых повел в бой генерал Мак-Дауэл. В большинстве своем они не были обучены маневрам даже в составе роты и не умели обращаться со своими винтовками, которые многие из них получили лишь по дороге в Питтсбург-Лендинг. Однако этих зеленых рекрутов никто и не думал обучать.

Как писал участник сражения полковник федеральной армии Уилз Де Хасс, «фактически люди устали от безделья и переедания. Несколько часов активных упражнений с топором и лопатой только пошли бы на пользу их здоровью и могли бы уберечь лагерь и множество человеческих жизней от уничтожения». [184]

Но незащищенность лагеря с фронта была лишь частью проблемы. Само расположение армии, беспорядочное и бессистемное, делало ее легкой добычей для противника. Из шести дивизий Гранта впереди в импровизированной линии стояли наименее опытные — дивизия Шермана на правом фланге и дивизия Прентиса на левом. Вдобавок ко всему дивизия Шермана была разбросана. Бригада Смита почему-то занимала крайнюю левую оконечность первой линии (т. е. левее Прентиса), в то время как остальные три бригады стояли справа от церкви Шайло до Оул-Крика.

«Ветеранская» дивизия Мак-Клернанда (она уже успела поучаствовать в одном бою у форта Донелсон) стояла чуть позади и правее Шермана. Однако левый фланг Мак-Клернанда не доставал до правого фланга Прентиса, и в линии зияла довольно значительная брешь — открытые ворота для атакующего неприятеля. Грант, конечно, знал о ее существовании, но не хотел закрывать этот коридор, по которому, как он полагал, должны были пройти части Огайской армии для соединения с его частями.

Вторую линию обороны, если ее можно так называть, составляли дивизии Херлбута и В. Уоллеса, стоявшие биваком примерно в миле от пристани. Дивизии же Лью Уоллеса вообще не было на месте. Грант отослал ее несколькими милями ниже по течению на прикрытие другой пароходной пристани — Крампс-Лендинг, против которой, как он считал, неприятель мог совершить вылазку.

Самого Гранта тоже не было в лагере у Шайло. Его главная квартира находилась в девяти милях от Питтсбург-Лендинга в Саванне, где он залечивал свою ногу, поврежденную недавним падением с лошади, и поджидал армию Бьюэлла, которая должна была подойти именно к этому месту. Ее передовая дивизия под командованием Нельсона была уже неподалеку, но Грант был настолько уверен в безопасности армии, что в своем письме 4 апреля, за два дня до битвы, советовал Нельсону не торопиться.

Понтоны, которые должны были доставить дивизию последнего в Питтсбург-Лендинг, планировалось приготовить лишь к 8-му числу, а значит, и торопиться не стоило. К счастью для Теннессийской армии, Нельсон не послушал этого [185] совета и уже 5 апреля прибыл в Саванну, чем впоследствии спас Гранта от разгрома.

Беспечность командующего невольно передалась и его армии. Ни опытный Шерман, уже побывавший в огне Бул-ранского сражения, ни другие дивизионные командиры не думали о возможной атаке на свои позиции. Их части стояли на берегу Теннесси на вражеской территории так, словно это был учебный лагерь где-нибудь в Мэне или Мериленде. «Мы обнаружили армию у Шайло безразличной к опасности и в наихудшем состоянии для обороны, — писал полковник Де Хасс. — Дивизии были разбросаны на обширном пространстве с большими интервалами и с опасной брешью в одном пункте. Не было даже видимости укреплений, и вся боевая линия находилась в самом открытом для нападения положении. Одно или два отделения батарей были на удаленных пунктах; не было ни разведчиков, ни кавалерийских пикетов, и в миле от лагеря расположились лишь легкие пехотные пикеты».

Но напрасно северяне относились к своему противнику столь легкомысленно. Конфедераты, которых Грант, объединившись с Бьюэллом, намеревался разбить, не были деморализованы. Их армия, стоявшая у Коринфа в 20 милях от Питтсбург-Лендинга, пока что не знала ни горечи поражений, ни радости побед. Она попросту вообще не участвовала в боевых действиях и в отношении зелености и необученности превосходила не только своих коллег на востоке, но и своих оппонентов, собранных теперь у Шайло.

В конфедеративной Миссисипской армии были артиллеристы, не сделавшие из своих орудий ни одного выстрела, пехотинцы, не знавшие ружейных приемов и азов пехотной тактики, и даже командиры бригад, никогда не участвовавшие ни в одном сражении и не читавшие книг, где бы эти сражения описывались.

Некоторым опытом обладал только 15-тысячный корпус, переведенный на запад с восточного театра — ветераны Бул-ранского сражения. Первоначально корпусом командовал генерал Пьер Густав Тутан Борегар, также переброшенный из Вирджинии в Теннесси. Однако вскоре его части соединились с отступившими из Кентукки более крупными формированиями [186] южан. Их командир как старший по званию принял командование на себя, а Борегар оказался в привычной для себя роли заместителя. Нового командующего по странному совпадению, придававшему всей операции еще большее сходство с Бул-Раном, также звали Джонстон.

Правда, это уже был другой генерал — Альберт Сидни Джонстон, не уступавший, однако, своему однофамильцу ни в знаниях, ни в военных талантах. Несмотря на то, что ему так и не довелось участвовать в Мексиканской войне, он все же сумел отличиться в другой военной кампании — в походе против мормонов, которые в определенной степени были более серьезными противниками, чем мексиканцы. В военной иерархии Конфедерации Альберт Джонстон занимал одно из главных мест, и многие, в том числе и президент Девис, прочили ему славу лучшего генерала Юга.

Когда Джонстон принял командование, у Борегара уже был готов план наступательных действий. Стратегически он мало отличался от того замысла, который северяне столь безуспешно пытались осуществить в Вирджинии летом 1861 года. Как и Мак-Дауэл, Борегар хотел разбить неприятельскую армию до того, как к ней присоединятся подкрепления, т. е. он предлагал ударить по Гранту прежде, чем к Питтсбург-Лендингу подойдет Бьюэлл. Поначалу Джонстон отнесся к плану настороженно и не изъявил желания очертя голову бросаться на врага. Но на сей раз Борегар был настойчив — он снова увидел блестящую возможность стяжать громкую славу — и Джонстон дал себя убедить. Были отданы соответствующие распоряжения, и 3 апреля Миссисипская армия выступила в поход.

По плану Борегара войска конфедератов должны были за один день преодолеть расстояние от Коринфа до Питтсбург-Лендинга и уже утром 4 апреля атаковать неприятеля. Но в действительности все сразу пошло наперекосяк. Дороги были размыты непрестанными ночными дождями и превратились в непролазную трясину, в которой пушки и фургоны увязали по самые ступицы своих колес. Кроме того, неопытные волонтеры оказались плохими ходоками, и Бул-ранская история повторилась на этом коротком переходе с точностью до наоборот. Предметы амуниции и снаряжения, [187] которые молодые солдаты сочли ненужной обузой, были бездумно выброшены ими в грязь. Туда же отправились или же были съедены заготовленные ранее рационы, так что к началу сражения желудки большинства конфедератов оказались пустыми. К тому же Миссиссипская армия не меньше, чем Теннессийская армия Гранта, страдала от диареи, хотя здесь ее называли по-другому — «эвакуацией Коринфа». Конечно, все это не ускоряло движения вперед.

В результате конфедераты прибыли на рубеж атаки со значительным опозданием — лишь вечером 5 апреля, и Борегар, опасаясь, что Грант уже успел соединиться с Бьюэллом, предложил командующему Миссисипской армией отложить нападение. Но Джонстон не привык отступать от раз принятого решения. «Я буду драться с ними даже если их там миллион», — заявил он и велел готовить войска к атаке.

План нападения на федеральный лагерь был разработан самим генералом Джонстоном и в общих чертах он снова сильно напоминал план Мак-Дауэла, который тот старался применить при Бул-Ране. Джонстон тоже намеревался обрушить свой главный удар на левый фланг федералов с тем, чтобы отрезать их от пароходной пристани, через которую проходили пути отступления и сообщения с Огайской армией.

Имелось, правда, и одно, но весьма существенное отличие: в силу того, что фланги федералов были надежно прикрыты болотистыми ручьями, эта атака волей-неволей должна была стать фронтальной. Однако Джонстон решил облегчить задачу своим войскам и произвести нападение поэшелонно. Первый удар он намеревался нанести по правому флангу федералов, заставив их стянуть туда свои силы, а затем, когда противник будет занят перегруппировкой и переброской войск, обрушить всю массу своих резервов на левый фланг и сломить там оборону северян.

План был хорош и вполне мог бы сработать, если бы этому не помешали некоторые обстоятельства. Наиболее важным из них была совершенная неподготовленность войск и командного состава, что делало столь необходимое взаимодействие частей армии весьма затруднительным. Кроме того, при организации боевого порядка Джонстон допустил одну [188] грубую ошибку, почти сводившую его блестящий замысел на нет. Вместо того чтобы распределить четыре корпуса своей 40-тысячной армии по всему фронту, создав из 1-го — левый фланг, из 2-го — центр, из 3-го — правый фланг, а из 4-го — резерв, он приказал развернуть их в четыре последовательные линии так, чтобы каждый корпус представлял из себя отдельную волну атаки. Подобный боевой порядок сильно затруднял как общее командование войсками, так и координацию действий отдельных корпусов, которая и без того была проблематичной.

По плану Джонстона первым в наступление со своим корпусом шел генерал-майор Харди. Ему было приказано растянуть свою линию от Уол-Крика до Лик-Крика, а также иметь на флангах кавалерию. Артиллерия должна была идти за пехотой в интервалах между дивизиями. Касательно этого последнего рода войск командующий дал Харди особые указания. Нарезные орудия были хороши на больших расстояниях, и Джонстон рекомендовал ставить их на высотах позади пехотных линий и вести огонь по резервам и второй линии неприятеля.

Вслед за Харди на северян должен был обрушиться генерал Брэгг и, поймав их в момент перегруппировки, проломить оборону на левом крыле. Его поддерживал Леонидас Полк, корпус которого составлял 3-ю линию. Наконец, 4-я линия — корпус генерала Брекенриджа — образовывала общеармейский резерв и приходила на выручку первым трем в решающий момент сражения.

Этот замысел был во всех подробностях изложен корпусным командирам в ночь перед сражением. Они собрались у походного костра — единственного костра, разложенного в ту ночь в лагере конфедератов, чтобы обсудить детали предстоящей операции. Кроме Джонстона и Борегара, здесь были генерал-майор Харди, один из лучших боевых командиров Конфедерации на Западе, талантливый Бракстон Брэгг, которому предстояло через несколько месяцев занять место Джонстона во главе Миссисипской армии, профессиональный политик Брекенридж, ставший после войны вице-президентом США, и генерал Леонидас Полк, который, несмотря на свое военное образование, избрал мирное поприще евангельского [189] священника и к началу гражданской войны уже был епископом. Он и теперь, заняв пост командира корпуса, носил поверх шитого золотом генеральского мундира скромное одеяние служителя божьего и время от времени читал проповеди и совершал церковные таинства.

К сожалению, история не сохранила для нас содержание их беседы. Известно только, что она продолжалась несколько часов, и достоянием гласности стали слова Борегара, сказавшего на прощание одну из своих крылатых фраз: «Джентльмены, завтра мы будем спать во вражеском лагере».

Солдаты и офицеры Миссисипской армии, которым в целях маскировки не разрешали разводить огонь, с завистью смотрели на своих командиров, гревшихся у яркого костра. Ночи стояли еще довольно холодными и сырыми, не говоря уже о том, что конфедераты были лишены возможности приготовить себе горячий ужин. Однако от имени командующего им был обещан обильный завтрак и настоящий кофе за счет гостеприимства северян, и, затянув пояса потуже, они устроились на ночлег. Вскоре вся армия, кроме часовых, окружавших их бивак плотным кольцом, погрузилась в глубокий сон.

В ту ночь безмятежным сном спали в своих палатках и северяне, которые не подозревали, что они находятся на пороховой бочке с горящим фитилем. Приготовления южан не прошли для них совсем незаметно. Некоторые признаки близости неприятеля были налицо, но на свою беду федералы не приняли их всерьез. Еще в пятницу 4 апреля их небольшая разведывательная партия, состоявшая из 5-го Огайского кавалерийского полка и нескольких рот 70-го Огайского полка, наткнулась на авангард неприятельской армии и после короткой перестрелки, стоившей ей нескольких раненых, захватила дюжину пленных.

Но командиры северян не обратили на этот эпизод должного внимания, приняв вражеский авангард за рекогносцировочный отряд. Даже Шерман оценивал ситуацию весьма легкомысленно и на военном совете 5 апреля, т. е. за день до битвы, убеждал своих бригадных и полковых командиров, Что они находятся в полной безопасности. Его доводы возымели действие, и большинство офицеров дивизии вернулось [190] к себе вполне успокоенными. Лишь некоторые из них скорее интуитивно, чем разумом, ощущали опасность. Ночь с 5-го на 6-е апреля была для них бессонной, и они провели ее, составляя тревожные письма родным и друзьям.

Меж тем большинство рядовых и командиров Теннессийской армии не чувствовали приближающейся бури и спали как убитые. «В полночь, — вспоминал полковник Де Хасс, — выйдя из своей палатки, стоявшей в тени этой тихой церкви (Шайло), я прислушивался к малейшему шуму, предвещавшему надвигающуюся бурю. Но кругом царила тишина, нарушаемая лишь размеренной поступью часовых и нежным шепотом ночного ветерка. Ни единого звука не доносилось из дальнего леса. Лагерные костры освещали зеленую стену зарослей мрачным светом; в лагере мятежников не было слышно ни барабанного боя, ни сигналов горна, поскольку строгим приказом им было предписано соблюдать полную тишину».

Воскресный день б апреля выдался на редкость теплым и солнечным даже для ранней теннессийской весны. «Это было самое прелестное утро, — писал рядовой 10-го Индианского полка Линдер Стилуэл. — Оно действительно походило на воскресное утро в родной деревне. Ребята разбрелись по лагерю, натирая до блеска стволы своих ружей и вычищая свою обувь, мундиры и штаны». Вдруг в лесу, к востоку от лагеря дивизии Прентиса, где располагалась редкая цепь федеральных пикетов, раздались звуки пальбы. Сначала на них не обратили внимания, решив, что неопытные солдаты проверяют сухость пороха, разряжая винтовки — обычная практика в молодых федеральных войсках. Однако пальба все усиливалась, и многие офицеры, все еще не подозревая действительного положения дел, отправили на линию аванпостов посыльных. Вскоре те вернулись бегом с бледными лицами и вытаращенными глазами. «В лесу полно джонни, — сообщили они, — больше, чем испанских колючек в углу изгороди».

Прентис приказал трубить тревогу и строиться для отражения атаки, но было уже поздно. Его солдаты не успели схватиться за оружие, а многие офицеры вылезти из своих теплых постелей, когда густая линия пехоты конфедератов вышла прямо к их незащищенному лагерю. [192]

Миссисипская армия выступила в поход еще до рассвета, после того как Джонстон пообещал своим штабным офицерам: «Сегодня вечером мы напоим своих лошадей в Теннесси». Он приказал первой линии Харди наступать по плато, где проходила дорога на Коринф. Этот путь, позволявший конфедератам обойти глубокие овраги, спускавшиеся к Лик-Крику и Уол-Крику, выводил их прямо в стык дивизий Шермана и Прентиса. Дорогу южанам преграждала правофланговая бригада последнего под командованием полковника Пибоди. В районе половины седьмого утра восемь конфедеративных бригад вышли к ее расположению, застигнув северян врасплох. В одно мгновение они опрокинули и рассеяли злополучную бригаду по всему полю боя.

Вторая из бригад Прентиса худо-бедно успела построиться и встретила наступающих беспорядочным огнем, но не долго продержалась на месте. Вскоре вся дивизия нестройной толпой устремилась вглубь федерального расположения, сея вокруг себя суматоху и панику. Один из немногих опытных солдат Теннессийской армии вспоминал, как новичок из дивизии Прентиса бежал по лагерю и кричал: «Задайте им жару, ребята! Я уже дал им жару столько, сколько смог!». «Не могу сказать, правда ли он дал им хоть немного адского огня, — заметил на это ветеран, — но он точно отдал им все, что у него было, включая ружье, патронную сумку, шинель и шляпу».

Тем временем дивизия Шермана уже была поднята по тревоге. В сущности, никакой тревоги и не требовалось: ожесточенная пальба, доносившаяся из расположения дивизии Пренгиса, переполошила всех не хуже, чем бой барабанов и звуки горна. 5-я дивизия тоже была молода и неопытна, но, как писал Улисс Грант, «…этот недостаток с лихвой возмещался качествами командира». Шерман, который вплоть до самого начала боя был уверен, что атаки не последует, мгновенно понял свою ошибку и приготовился встретить врага во всеоружии. Позиция его дивизии была хорошо защищена естественными препятствиями. Правый фланг упирался и Оул-Крик, фронт был прикрыт глубоким оврагом, и лишь левофланговая бригада у церкви Шайло повисала в воздухе, т. е. была открыта для обходных ударов. [193]

По приказу Шермана дивизия развернулась на этих позициях, и он сам лично объехал каждый полк, давая наставления командирам.

Это было сделано как раз вовремя: южане были уже близко. Центр левого фланга корпуса Харди вышел к расположению 5-й дивизии и немедленно бросился в атаку.

«Глядя от церкви Шайло на темный лес, из которого раздавался глухой рев орудий и резкая трескотня винтовок, нельзя было разглядеть ни одного человека, — писал полковник Де Хасс. — Но когда солнце, сиявшее на безоблачном небе, заиграло на начищенном до блеска оружии, вся сцена осветилась, представив панораму, незабываемую для всех, кто ее видел. Линии методично двигались прямо на нас, враг наступал на всех пунктах. Эскадроны кавалерии были брошены вперед, чтобы отодвинуть федеральные пикеты.

Харди развернул свои силы в бригадных линиях, имея за ними артиллерийские батареи. И этим хорошо дисциплинированным войскам противостояли наши неопытные полки». За линией Харди, растянувшейся на три мили от Оул-Крика до Лик-Крика, отставая от нее на 500–800 ярдов, шла линия Брэгга, а за Брэггом на том же расстоянии следовал со своим корпусом Полк.

Это было впечатляющее и грозное зрелище, способное нагнать страха даже на отчаянных храбрецов, и многие северяне не выдержали. Командир 53-го Огайского полка, только что получивший наставления от Шермана, упал на землю, [194] спрятавшись от свистевших над головой пуль за ствол поваленного дерева. Через минуту он снова вскочил на ноги и, крикнув: «Бегите и спасайтесь», немедленно выполнил собственную команду. Однако многие остались на месте и ответили на огонь конфедератов дружными залпами. Они получили неожиданную помощь от солдата-ветерана 17-го Иллинойсского полка, который обходил линию, давая советы, как стрелять из винтовки, и при этом приговаривал: «Спокойно, это все равно что палить по белкам. Только у этих белок есть ружья».

Большая часть дивизии Шермана также не поддалась панике. Как заметил один из участников боя у Шайло, молодые солдаты либо сразу убегали с поля боя, либо дрались так же отчаянно и стойко, как ветераны. Левофланговым частям Харди не посчастливилось нарваться именно на вторую категорию новобранцев, и, встреченные убийственным огнем, его солдаты были отброшены за овраг с тяжелыми потерями. Один 6-й Миссисипский полк, который почти добрался до линии северян, оставил на крутых склонах возвышенности больше ⅔ своего состава. К основным силам Харди присоединилось лишь 100 из 425 человек, отправившихся в то утро в бой.

Таким образом, Шерман сыграл в бою у Шайло ту же роль, что и полковник Эванс в первом сражении у Бул-Рана, где он сдержал натиск врага. А на подходе с подкреплениями уже был «Би» Теннессийской армии. Генерал Мак-Клернанд, извещенный Шерманом о грозящей опасности, прибыл на место действий со своей дивизией и развернулся слева и чуть позади от позиции 5-й дивизии. На помощь сражающимся спешили также дивизии второй линии во главе с Уоллесом и Херлбутом, но они пока еще были далеко.

Конфедераты тоже ввели в дело свежие части — войска Бракстона Брэгга. Пять бригад из дивизий Раглеса и Уайтера снова обрушились на дивизию Шермана, и на этот раз они действовали более удачно. Вместо того чтобы предпринимать безрассудную атаку через овраг, уже заваленный убитыми и ранеными из корпуса Харди, южане охватили Шермана слева, через ту самую брешь, которая была между его дивизией и дивизией Прентиса еще до начала сражения. [195]

Бригады Гибсона, Андерсона и Понда вышли на незащищенную южную оконечность дивизии и убийственным огнем рассеяли стоявшую здесь федеральную бригаду. Шерман, увидев, что его обходят с фланга, приказал двум оставшимся у него бригадам (о судьбе бригады Смита, стоявшей на левом фланге армии, ему ничего не было известно) отступать, этот маневр был выполнен в полном порядке под огнем противника, и 5-я дивизия вскоре спокойно заняла место справа от дивизии Мак-Лернанда.

Конфедераты, впрочем, особенно ее и не преследовали. Ворвавшись в лагерь Шермана, они обнаружили давно обещанный им завтрак и с жадностью набросились на еду. Офицерам стоило большого труда напомнить им, что битва еще не закончена и что надо вернуться в строй. Когда наконец, вняв голосу своих командиров, повстанцы построились в линии и двинулись вперед, за ними остался разоренный федеральный лагерь, где среди палаток по ветру летали какие-то зеленые бумажки. То были доллары США, бывшие для конфедератов иностранными деньгами и не имевшие в их глазах ни малейшей цены.

В то время, когда люди Раглеса опустошали запасы провианта, доставшиеся им от федералов, Джонстон, увидев, что его правому флангу угрожает свежая неприятельская часть, бросил против нее бригады Чалмера и Джексона. Этой «свежей» частью была бригада Смита, крайняя на левом крыле федералов. Южане в горячке боя и преследования сначала не заметили ее и вспомнили о существовании бригады только теперь, в районе 11 часов утра.

Смит имел достаточно времени, чтобы подготовить свою бригаду для отражения атаки. Его солдаты были так же неопытны, как и вся остальная дивизия Шермана, но так же, как и бойцы прочих бригад этой дивизии, они относились к тому типу новобранцев, которые сразу начинают сражаться как ветераны. Когда плотные линии неприятельской пехоты двинулись на их лагерь, лишь небольшая часть бригады обратилась в бегство. В основном это были солдаты 71-го Огайского полка, командир которого, выехав на передовую позицию и увидев катившуюся на него серую лавину, развернул коня и ускакал в тыл. [196]

Но опять, как и в случае с 53-м Огайским, большая часть полка осталась на месте и позже полегла почти вся под ударом одного из Алабамских полков бригады Джексона (не пугать с Томасом Джексоном Каменной Стеной).

Остальные полки Смита сражались не хуже, и первая атака южан был отбита. Однако Смит не мог не видеть, что он попал в безнадежное положение. Его бригада, единственная из всей линии федералов, все еще оставалась на прежних позициях, правее же не было никого. Прентис, а за ним и Шерман отступили, оголив правое крыло Смита, которому теперь противостояли превосходящие силы противника. Правда Хёрлбут послал ему на выручку бригаду Мак-Алистера, но до места назначения она так и не добралась. В районе персикового сада на нее обрушилась одна из бригад дивизии Уайтера, и на этом участке сразу разгорелся ожесточенный бой Хёрлбут бросился на выручку Мак-Алистеру с остальными бригадами своей дивизии, а Уайтер двинул в бои свои части, открывшие по северянам смертоносный огонь.

Их пули, жужжа, словно пчелиный рои, срезали с цветущих деревьев нежные лепестки, которые, как розовый снег, покрывали залегших на земле федералов. Попадали они впрочем не только в деревья и цветы, но и с замечательной меткостью накрывали солдат противника, порой не давая им поднять головы. Один из солдат 15-го Иллинойсского полка вспоминал, как первая пуля разбила ложе его винтовки, другая тут же пробила флягу, а третья срезала, словно бритвой, ремни ранца, так что сам ранец свалился на землю. Но, несмотря на эту убийственную точность, люди Хёрбута не впали в панику, удержались на месте и тем несколько отвлекли внимание конфедератов от бригады Смита.

В этот момент на поле боя появился наконец командующий северян Улис Грант. Все утро он провел в девяти милях от Шайло в своей штаб-квартире в Саванне. Грант как раз беседовал с командиром одной дивизии — генералом Смитом которому смертельный недуг помешал встать во главе своих войск, когда со стороны армейского лагеря раздались звуки стрельбы. Грант тут же с тревогой предположил, что началась битва, но Смит высмеял его опасения. «Это всего-навсего перестрелка на аванпостах», — сказал он. Однако пальба [197] становилась все громче, к выстрелам винтовок скоро присоединилась артиллерия, и теперь даже Смит признал, что на простую перестрелку это не похоже. Грант немедленно послал в Крампс-Лендинг стоявшей там дивизии Уоллеса, приказ следовать кратчайшей дорогой к месту боя. Сам он поднялся на борт парохода, который со всей возможной скоростью доставил его на пристань Питтсбург-Лендинг.

Прибыв туда в районе 10 утра, Грант застал тыл своей армии в самом плачевном состоянии. Вся пристань и даже кромка берега под крутым обрывом были заполнены беглецами. Среди них бродили невероятно дикие и нелепые слухи: пол-армии перебито и мятежники вот-вот будут у берегов Теннесси, говорили одни, все офицеры убиты и армия сложила оружие, вторили им другие. Один охваченный паникой солдат уже начал валить деревья и призывал других помочь ему построить плот, чтобы удрать вниз по реке.

По оценкам Гранта, на берегу Теннесси собралось не менее 15 % его армии, и он отдал приказ кавалерии, от которой все равно не было толку на поле боя, гнать этих трусов на передовые позиции. Однако он заранее знал, что подобные меры не могут иметь особенного успеха, и, махнув на беглецов рукой, отправился дальше. Когда он прибыл на поле боя, первая линия была уже сметена, и части его армии образовали второй эшелон обороны. Крайний левый фланг составляла бригада Смита, каким-то чудом еще державшаяся у Лик-Крика.

Впрочем, ее судьба была уже решена: южане наседали на нее с трех сторон и должны были вот-вот сломить оборону этих отчаянных храбрецов. Правее и позади них в персиковом саду сражался со своей дивизией Хёрлбут. Он мог держаться, пока держался Смит, кое-как прикрывавший его левый фланг. Чуть севернее Хёрлбута генерал Прентис приводил в порядок свою потрепанную дивизию. Ему еще предстояло сыграть в этой драме важную роль, о которой пока не догадывался.

К правому флангу Прентиса примкнула дивизия В. Уоллеса, которая вступила в ожесточенную перестрелку с наступающими мятежниками. Дивизии Мак-Лернанда и Шермана, закрепившиеся на рубеже ручья Тилгхем Брэнч, замыкали [198] оборону федералов с севера. Эта импровизированная неровная линия была наспех создана командирами дивизий, которые в отсутствие главного командования самостоятельно координировали свои действия. Но хотя оборону северян нельзя было назвать упорядоченной, а полки, бригады и даже дивизии давно превратились в большие плохо управляемые толпы, солдаты и офицеры федеральной армии готовы были держаться на занятых позициях до последнего.

Атакующие линии южан также утратили боевой порядок. Все три эшелона и резервный корпус Брекенриджа, постепенно введенные в дело, слились в одну плотную, не поддающуюся управлению линию. Дивизии и бригады перемешались между собой так, что их командиры не могли отличить свои полки от чужих. Вдобавок, как и в сражении при Бул-Ране, неразбериха усилилась из-за многоцветия униформы. Один из Луизианских полков, так называемая «Орлеанская гвардия», носил синие мундиры и попал из-за этого под огонь своих соратников. Луизианцы, недолго думая, ответили им прицельными залпами.

Когда эту перестрелку удалось прекратить, командир бригады спросил у полковника гвардейцев, зачем он приказал своим людям стрелять. «Черт подери, сэр! Мы стреляем в каждого, кто стреляет в нас!» — ответил тот. Во избежание дальнейших недоразумений луизианцам было приказано вывернуть мундиры наизнанку, но от этого стало только хуже. Теперь их не мог узнать даже собственный командир.

Джонстон ясно видел, что управление войсками буквально ускользает у него из рук. Помимо этого после слияния всех четырех линий в одну не осталось резервов для продолжения атаки, так что теперь всем стало ясно, насколько ошибочным был боевой порядок, который он предписал для своей атакующей армии. Но, с другой стороны, его войска пока действовали удачно, план нападения на северян сработал и оставалось лишь довершить начатое. «Мы смели их с поля боя и теперь, я думаю, можем прижать к реке», — сказал Джонстон и велел продолжить наступление. Главный удар южан был по-прежнему нацелен на левый фланг противника, и в районе 1 часа дня они снова атаковали его на этом участке. Джонстон, выяснив, что обычный механизм командования [199] армии вышел из строя, лично повел своих людей в наступление, и ободренные его присутствием конфедераты совершали чудеса храбрости. Бригада Смита, так долго державшаяся у Лик-Крика, была наконец опрокинута и обращена в бегство. Охваченные азартом преследования, конфедераты вышли к персиковому саду с юго-запада, но были встречены плотным огнем дивизии Хёрлбута и на мгновение дрогнули. Джонстон, наблюдавший за атакой, тут же бросил в дело последний из имевшихся у него резервов — самого себя.

«Я поведу в бой этих кентуккийцев и теннессийцев!» — воскликнул он и с обнаженной шпагой в руке поскакал вперед. Солдаты, зараженные его храбростью, бросились в атаку и после короткой рукопашной схватки овладели садом. Джонстон вырвался из свалки в мундире, пробитом пулями, и с наполовину оторванной подметкой на одном сапоге. «На этот раз они меня не опрокинули», — сказал он, но вдруг побледнел и начал валиться с седла. Он не заметил, что еще одна пуля задела его бедренную артерию. Джонстон истек кровью. Спасти его уже не удалось, и в районе 2.30 пополудни один из лучших генералов Конфедерации скончался.

Борегар, принявший командование, постарался скрыть от армии его смерть, но атаки все же пришлось приостановить. Наступил короткий перерыв. Затишье было нарушено лишь на правом фланге федералов, где Шерман и Мак-Лернанд перешли в контрнаступление и отбросили противника за Тилгхем Брэнч. Однако лишенные поддержки, они вскоре остановились и вернулись на исходные рубежи, заняв два удобных холма в северной оконечности поля. Так они прикрыли переправу через Сней-Крик, по которой вот-вот должна была подойти дивизия Лью Уоллеса.

Эта дивизия с нетерпением ожидалась Улиссом Грантом, у которого, как и у Джонстона, не осталось свежих резервов. Правда, его кавалерия кое-как собрала и пригнала на поле боя несколько сотен беглецов, но подобное пополнение, конечно, не могло спасти положения. А оно было столь отчаянным, что в дело пошли даже нестроевые. Так, один армейский хирург, обнаружив на батарейной позиции четыре брошенные пушки, взял из ближайшего пехотного полка нескольких [200] солдат в качестве артиллерийского расчета и открыл огонь. В течение получаса этот отважный доктор и его «сборная команда» вели обстрел позиции противника, пока шальной снаряд не взорвал зарядный ящик и не вывел из строя два орудия.

Однако битву нельзя было выиграть одним только героизмом. Правда, солдаты Гранта еще могли удерживать позиции, но, чтобы переломить ход событий, были нужны свежие подкрепления. Бьюэл, лично прибывший в Питтсбург-Лендинг, встретился с Грантом и пообещал ему ускорить движение своей армии. Его передовая дивизия под командованием Нельсона уже была в Саванне, но ее еще предстояло погрузить на суда и доставить на поле брани, а на это требовалось время. Дивизия Лью Уоллеса, стоявшая у Крампс-Лендинга, всего в паре миль от Шайло, уже давно должна была прибыть на место, но почему-то запаздывала. Как выяснилось позже, Уоллес неправильно понял посланный ему приказ, свернул на другую дорогу, заблудился и вышел к Питтсбург-Лендингу лишь вечером. Таким образом, Гранту оставалось только держать оборону всеми силами, которые были у него под рукой, и он отдал им соответствующий приказ: стоять до последнего.

Генерал Прентис, занимавший со своей дивизией центр федеральной линии, воспринял этот приказ буквально. После того как дивизия Хёрлбута была отброшена из персикового сада, а Шерман и Мак-Лернан, за ними и В. Уоллес подались назад, эта дивизия оказалась в очень опасном положении. Она занимала выдвинутую вперед позицию, открытую для ударов как с фронта, так и с флангов, ибо ни южнее, ни севернее уже не оставалось ни одного федерального полка.

Но Прентис, следуя приказу Гранта так, как он его понял, отказался отступать вслед за остальными дивизиями армии… и тем спас положение. Этот генерал не был профессиональным военным, и весь его боевой опыт ограничивался участием в Мексиканской кампании в качестве капитана добровольцев, но, как показало сражение у Шайло, он обладал всеми качествами отличного боевого командира. Если Шерман сыграл в этой битве роль Эванса, то Прентис оказался для федералов Джексоном Каменной Стеной. Пока южане переключили [201] свое внимание на него, а они вынуждены были это сделать, Грант смог переформировать свои силы и подготовить новую линию обороны.

Позиция, которую занимала дивизия Прентиса, была очень сильной. Этот участок поля, поросший густым, труднопроходимым лесом, был своего рода естественным бастионом, где небольшая воинская часть могла долго держаться против превосходящего противника. Кроме того, здесь впервые в ходе гражданской войны были применены траншеи. Конечно, настоящих траншей, специально вырытых для обороны, не было, но их заменила зигзагообразная «утопленная» в земле дорога, ставшая естественным окопом. Расположившись вдоль ее линии, солдаты Прентиса оказались практически неуязвимы для ружейного огня противника.

Но конфедераты не подозревали о преимуществах, которые имели перед ними северяне, и двинулись на них сомкнутой линией в полный рост, словно нарочно подставляя себя под пули. Эта атака была чистым самоубийством, и, как вспоминал один из солдат Прентиса, «стрельба по этим храбрым людям, так героически шедшим прямо дьяволу в пасть, казалась почти варварством». Атакующих встретил уничтожающий винтовочный и артиллерийский огонь. Они попытались пробиться, но вскоре дрогнули и откатились назад. Затем, перегруппировавшись, южане снова пошли в атаку и, потеряв еще несколько сотен человек, опять вернулись на исходные рубежи.

На этом атаки следовало остановить, но командиры конфедератов еще не осознали, что фронтальные удары по укрепившемуся противнику в сомкнутом строю сродни стремлению проломить головой стену, и продолжали свои безумные попытки забросать позиции Прентиса человеческим мясом. Всего они предприняли против его дивизии 12 атак, и все 12 оказались безнадежными. Южане дали этому участку неприятельской линии меткое прозвище — «гнездо шершней».

Тем не менее положение Прентиса и его людей, и без того бывшее отчаянным, с каждым часом становилось все безнадежнее. Не имея возможности сломить оборону прямыми атаками, конфедераты охватили «гнездо шершней» со всех сторон, отрезав его от остальных частей федеральной армии. [202] Одним из первых это узнал раненый солдат-северянин, которого ротный командир отпустил в тыл. Через некоторое время он вернулся и попросил снова дать ему винтовку и указать место в линии. На вопрос, почему он все же не отправился в тыл, солдат пожал плечами и спокойно ответил: «У этой чертовой битвы вообще нет никакого тыла».

Взяв «гнездо» в плотное кольцо, конфедераты решили выкурить «шершней» артиллерийским огнем. 62 орудия с тщательно выбранных батарейных позиций открыли по дивизии Прентиса кинжальный огонь, который, как писал один солдат-северянин, напоминал «могучий ураган, сметающий все на своем пути». Ломая кусты и деревья, неприятельские снаряды смертоносным дождем посыпались на головы жалкой горстки храбрецов, дерзко бросивших вызов всей армии повстанцев, и позиции дивизии в два счета превратились в филиал преисподней. Потери были ужасными, и Прентис, осознав бесполезность дальнейшего сопротивления и пожалев своих солдат, приказал выбросить белый флаг. Огонь тут же прекратился, и южане дали возможность отважному противнику выйти и сложить оружие. К их удивлению, защитников «гнезда шершней» оказалось совсем немного — всего полторы тысячи человек.

Когда Прентис и его дивизия сдались, было уже 5.30 вечера. Солнце постепенно клонилось к закату, но у Борегара было достаточно времени, чтобы довершить начатое до наступление темноты. Он приказал перераспределить командование слившейся воедино армии и организовать ее для последнего натиска. Полк возглавил левое крыло, Харди взял центр, а Брэггу достался правый фланг, однако сумятица и неразбериха от этих перестановок ничуть не уменьшились. Прибывший на подчиненный ему правый фланг Брэгг нашел там трех генералов, действовавших на свой страх и риск и дававших противоречивые указания. Все же он сумел отыскать среди толпившихся частей две своих бригады — Чалмера и Джексона, и бросить их на штурм федеральных позиций.

Северяне тем временем успели восстановить свою оборонительную линию на левом крыле и хорошо ее укрепили. Стоявшие здесь войска расположились за глубоким оврагом, а с юга их прикрывала река Теннесси, где бросили якорь две [203] канонерские лодки северян. Полковник Уэббстер, офицер штаба генерала Гранта, усилил эту позицию, приказав сконцентрировать за оврагом 50 орудий. Многие из них были найдены брошенными на поле, но Уэббстер подыскал для них еще и прислугу. Одним словом, левый фланг федералов был почти неприступен.

Но сила позиций федералов не смутила южан. Бригады Чалмера и Джексона, которые успели перевести дух, бросились в атаку столь яростно, что северяне поначалу даже опешили. Миссисипцы, теннессийцы и алабамцы шли вперед как одержимые, не обращая внимания на огонь полевых орудий с фронта и на разрывы тяжелых снарядов главного калибра, которыми потчевали их орудия канонерок. Неся страшные потери, они пересекли овраг, и федералы, не выдержав натиска, стали в панике подаваться назад.

Казалось, еще немного, и южане захватят пристань, а тогда судьба армии Гранта будет решена. Но вдруг несколько убийственных винтовочных залпов почти в упор заставили конфедератов остановиться, а затем в беспорядке откатиться. То была бригада Эммена, головная бригада дивизии Нельсона, недавно высадившаяся на берег у Питтсбург-Лендинга и немедленно направленная на левый фланг. Ее прибытие оказалось своевременным, и левое крыло, а заодно и вся Теннессийская армия были спасены от разгрома.

Отбросив Чалмера и Джексона, Эммен расположился за оврагом, готовый отразить новое нападение, но конфедераты больше не атаковали. Борегар, рассудив, что Гранта можно будет дожать и на следующий день, решил дать своим измотанным войскам отдых. «Генерал Грант был там, где я хотел его видеть, — писал он, — и утром я мог его добить». Впоследствии Борегар подвергся резкой критике за свое решение прервать бой вечером 6 апреля, когда до заката еще оставалось время, однако, со своей точки зрения, он был, безусловно, прав.

Его молодые войска сражались с самого утра и были уже здорово измотаны. К тому же они сильно проголодались: многие из них так и не успели позавтракать. Бой, который они вели, был особенно трудным для новобранцев, и не следовало злоупотреблять стойкостью и выносливостью этих [204] неопытных солдат. Борегар — один из организаторов победы при Бул-Ране — конечно, помнил печальный опыт армии Мак-Дауэла и не мог его не учитывать.

Северяне, со своей стороны, также были рады долгожданному затишью. Натиск южан произвел на них глубокое впечатление, и, хотя им удалось выстоять, сделать это было совсем непросто. Как писал один солдат-южанин, «эти янки были побиты, здорово побиты, и по всем правилам они должны были отступить. Но они не отступили».

Не отступившие янки, однако, не меньше, чем их оппоненты, нуждались в отдыхе. Едва пальба прекратилась, как они растянулись прямо на земле в надежде поймать хоть несколько часов сна. Но заснуть в ту ночь удалось немногим. Ни северная, ни южная армии еще не имели в то время организованной санитарной службы. Собирать раненых было некому. Рассеянные по всему полю, они наполняли воздух стонами и жалобными причитаниями, звучавшими для утомленных битвой людей невыносимее артиллерийской канонады. «Некоторые просили воды, другие призывали на помощь, — вспоминал солдат-северянин. — Я слышал, как эти несчастные парни умоляли дать им напиться… Господь услышал их, небеса разверзлись, и пошел дождь».

Но хотя дождь и принес облегчение раненым, для уцелевших он стал дополнительной пыткой. Канонерки, которые по приказу Гранта каждые 15 минут палили из своих орудий, чтобы мятежники не расслаблялись в захваченном ими лагере, также не помогали тем, кто пытался заснуть. Никакого вреда они, конечно, причинить не могли, но свист огромных морских снарядов и грохот разрывов нельзя было назвать убаюкивающей музыкой, так что хорошо спалось в ту ночь разве что мертвецам.

Грант до утра тоже не сомкнул глаз. Все еще мучаясь от боли в поврежденной ноге, он решил было заночевать под раскидистым деревом, но холодные струи дождя вскоре выгнали его оттуда, и он поковылял в бревенчатую хижину, стоявшую у пароходной пристани. Но и там утомленный генерал не смог найти убежища.

«Она (хижина) была занята под госпиталь, — вспоминал Грант, — и всю ночь туда вносили раненых, бинтовали раны, [205] в случае необходимости ампутировали руки или ноги, короче, делали все, чтобы спасти жизнь или облегчить страдания. Это зрелище было таким невыносимым, что если бы идти навстречу вражескому огню, и я вернулся к своему дереву, под дождь».

Там к Гранту присоединился его друг — Уильям Шерман, еще более усталый и вымотанный. В тот день ему пришлось как следует поработать, и жизнь его не раз подвергалась опасности. Шерман был ранен в бою дважды — в руку и плечо. Одна пуля пробила его шляпу. Под Шерманом было убито, несколько лошадей. Сейчас он ни в чем так не нуждался, как в отдыхе. «Ну, Грант, — сказал Шерман, соскакивая о лошади, — поганый у нас выдался сегодня денек». «Да, — ответил Грант, — врежем им завтра как следует».

У Гранта были все основания для подобного оптимизма. В 7 вечера к его армии присоединилась, наконец, «заблудшая овца» — дивизия Л. Уоллеса, что сразу увеличило шансы на успех. На подходе были и другие подкрепления. В районе часа ночи с реки послышался стук пароходных колес, а затем раздались звуки труб военного оркестра, игравшего почему-то «Диксиленд» — гимн Конфедерации. То были передовые части армии Бьюэлла, спешившие на помощь своим «теннессийским братьям». Усталые солдаты Гранта стряхнули с себя сонливость и приветствовали долгожданную подмогу громким «ура».

«Никогда еще вид прибывающих подкреплений не был для меня так приятен, как в воскресенье вечером, когда передовые колонны Бьюэлла разворачивались на высотах Питтсбург-Лендинга», — вспоминал солдат армии Гранта. Огайская армия, прибывшая на поле боя, сразу склонила чашу весов на сторону Севера. Теперь объединенные силы федералов, почти вдвое превосходившие Миссисипскую армию по численности, свели шансы Борегара на победу до нуля.

Однако до утра конфедераты так и не узнали, что у Питтсбург-Лендинга им делать, собственно, уже нечего. На ночь они отошли к брошенному северянами лагерю, чтобы укрыться от дождя в палатках, а заодно подкрепиться доставшимся им провиантом. Шум дождя и грохот орудий канонерских лодок заглушили и музыку военного оркестра, и могучее [206] «ура», раздававшееся на биваке Теннессийской армии. Даже прибытие частей Бьюэлла прошло для южан незамеченным.

На следующее утро, когда дождь неожиданно прекратился и снова засияло солнце, конфедераты выступили из лагеря, чтобы добить упрямого противника. Борегар к тому времени снова произвел рокировку командующих. Брэгг был отправлен командовать левым крылом линии, где была собрана большая часть его дивизии. Полк и Харди возглавили центр конфедератов, а Брекенридж получил назначение на правый фланг.

Северяне, уверенные теперь в своих силах, также перешли в наступление. Грант и Бьюэлл, которые, как видно, недолюбливали друг друга, забыли на время о своей вражде, чтобы вместе разбить врага. Две дивизии Огайской армии — Нельсона, а за ним Криттендена — шли в эшелонированном порядке на левом фланге, готовые развернуться в линию при встрече с неприятелем. Их движение замыкал Мак-Кук с бригадой Руссо. Он должен был занять место на правом фланге частей Огайской армии, чтобы соединить их с шедшей севернее дивизией Лью Уоллеса.

Таким образом, обе армии двигались друг навстречу другу, не подозревая об этом, и неизбежное столкновение было для обеих в некоторой степени неожиданностью. Оно произошло около 7 часов утра в районе фермы Джонса, где части Лью Уоллеса наткнулись на передовые посты повстанцев и после короткой перестрелки отбросили их назад.

Примерно в то же время Нельсон, бывший со своей дивизией впереди левого фланга федералов, встретился с правым крылом противника и сразу вступил с ним в бой. Криттенден и Мак-Кук тут же развернулись справа от него, образовав внушительную боевую линию.

Борегар, примчавшийся сюда на звуки стрельбы, сразу понял, что перед ним свежие части, но отступать было уже поздно. Он решил сконцентрировать все свои усилия против дивизии Бьюэлла и начал стягивать сюда войска с других участков линии.

Первый удар по дивизии Нельсона нанесли части Брекенриджа — с фронта и Харди — справа. Бьюэлл тоже бросил свои войска в атаку, и между 7-ю и 8-ю часами на левом [207] крыле федералов завязалось упорное встречное сражение. Северян несколько раз отбрасывали, но командир Огайской армии удачно расположил свои батареи, и всякий раз, когда конфедераты пытались развить успех, их так щедро угощали картечью, что они торопливо откатывались назад.

Однако к 9 часам утра, когда от церкви Шайло на помощь правому флангу Миссисипской армии подошла дивизия Читхема, удача, казалось, снова перекочевала к повстанцам. Свежие части охватили дивизию Нельсона слева, и стоявшая здесь бригада Эммена с трудом удерживала свои позиции. Бьюэлл двинул ей на помощь батарею Террила, но южане атаковали столь стремительно, что на этот раз применить артиллерию северянам не удалось. Террил не успел даже развернуть свои пушки для стрельбы, когда вблизи выбранной им позиции появилась атакующая пехота врага, и он увел батарею от греха подальше, так и не сделав ни одного выстрела.

Вдруг натиск южан на левый фланг противника ослаб, и дивизия Читхема, только что гнавшая северян через поле Уикерса, развернулась и без видимых причин начала отступать. Солдаты Нельсона не могли придти в себя от удивления, а между тем все объяснялось очень просто. В то время как они из последних сил сдерживали натиск правофланговых дивизий врага, Криттенден — их сосед справа — перешел со своей дивизией в наступление на центр армии Борегара. Поначалу он не смог продвинуться ни на дюйм. Конфедераты, закрепившиеся в густом лесу, свили здесь свое «гнездо шершней» и все фронтальные атаки северян были ими без труда отбиты.

Тогда Криттенден выдвинул вперед три регулярных батареи и буквально изрешетил лес ядрами, гранатами и картечью. Засевшие там южане почувствовали себя так же, как солдаты Прентиса за день до них, т. е. как пескари на сковородке, и, не выдержав, очистили позицию. Занявшие ее северяне обнаружили там более сотни убитых вражеских солдат и 27 мертвых лошадей.

Увидев, что в центре его позиции дела принимают скверный оборот, Борегар отозвал дивизию Читхема с правого фланга и вернул ее на старое место, но спасти положение она уже не могла. Линия конфедератов была очень уязвимой, и [208] переброска частей с места на место стала только лишней тратой времени и сил. Северяне, получившие новые подкрепления, шли вперед сомкнутыми рядами, и измотанные южане были не в состоянии их остановить. К дивизии Уоллеса уже подошли части Шермана и Мак-Лернанда, которые успели восстановить свои боевые порядки. К атакующим присоединилась также еще одна бригада из дивизии Мак-Кука, но она так и не смогла развернуть все свои полки в линию: для нее уже просто не хватило места.

Борегар, увидев, с каким многочисленным противником ему приходится иметь дело, помышлял теперь только об отступлении. Но чтобы это отступление не превратилось в бегство, его нужно было прикрыть стойкой обороной или даже контратакой. Воспользовавшись тем, что левый фланг федералов все еще пребывал в замешательстве, Борегар снял с этого участка части Брекенриджа и бросил их прямо на центр федеральной линии. Контрудар был настолько мощным и неожиданным, что северяне дрогнули и попятились. Мак-Куку даже пришлось податься вправо, чтобы прикрыть образовавшийся в линии зазор, и его полки встретили атакующих плотным огнем.

Однако южане уже не собирались развивать свой успех. Под прикрытием этой контратаки полки Борегара вышли из боя по всей линии и в полном порядке, как и полагается побежденной, но не разгромленной армии, стали отступать по Коринфской дороге. Их арьергард занял позиции у многострадальной церкви Шайло, чтобы сдержать натиск дивизии Шермана, которая рвалась вернуться в свой покинутый лагерь. Некоторое время южане стойко отражали все атаки врага, а затем стали медленно отходить вслед за своей армией. В районе 2-х часов бой практически прекратился, а около 4-х часов прозвучал последний выстрел. Сражение при Шайло окончилось.

Северяне были слишком вымотаны своей нелегкой победой, чтобы преследовать врага. Вплоть до 8 апреля они простояли у Шайло, не предпринимая даже робких попыток перейти в наступление. Это время они потратили на похороны убитых и сбор раненых — тяжелую и кропотливую работу. По свидетельству Улисса Гранта, в некоторых местах трупов [209] было так много, что «можно было пройти через просеку в любом направлении, ступая по мертвым телам и не касаясь ногой земли».

Сражение у Шайло было первой, действительно кровопролитной битвой гражданской войны, превзошедшей по масштабам потерь не только все предыдущие столкновения Севера и Юга, но и вообще все вооруженные конфликты, произошедшие до тех пор в короткой истории Соединенных Штатов. За два дня боев у Питтсбург-Лендинга погибло больше американцев, чем за всю Войну за независимость, англоамериканскую и Мексиканскую войны вместе взятые. Потери убитыми у южан и северян были примерно равными — 1723 и 1754 соответственно, что свидетельствует о крайнем ожесточении обеих сторон. Общие же потери северян, несмотря на то, что они в основном оборонялись, были значительно больше — 13047 против 10694.

Разумеется, за один день солдаты Теннессийской армии не могли как следует похоронить всех убитых в этом бою, и ограничились тем, что сбросили их в наспех вырытые братские могилы. Но частые дожди вскоре размыли эти неглубокие канавы, и поле прошедшей битвы превратилось в кошмарное зрелище: то здесь, то там из земли выступали части разлагающейся плоти. Когда несколько недель спустя мимо Шайло проходил недавно сформированный полк северян, новобранцы увидели в одном месте торчащую из земли руку с распростертой дланью. Эта рука была, казалось, обращена к ним в немом призыве, и один из солдат, выйдя из строя, вынул из ранца галету и вложил ее в раскрытую ладонь.

Сражение у Шайло стало второй после Бул-Рана крупной битвой этой войны и сыграло в ее истории не менее важную роль. Вся страна, как Север, так и Юг, была шокирована этим ужасным кровопролитием, и теперь самые закоренелые оптимисты вынуждены были признать, что предстоит еще долгая, очень долгая война…

С точки зрения тактики, несмотря на свой беспорядочный характер, бой у Питтсбург-Лендинга представляет несомненный интерес. Он мог бы быть весьма поучительным [210] для генералов гражданской войны, если бы они взяли на себя труд изучить его уроки. Это еще одно сражение, в котором обороняющиеся взяли верх, и, хотя окончательная победа была достигнута контратакой превосходящих сил, ключевым фактором этой победы была стойкая оборона Теннессийской армии.

Фронтальные атаки южан в сомкнутом строю оказались дорогостоящим, но малоэффективным средством. Они имели успех лишь постольку, поскольку им удавалось застигнуть противника врасплох. Таким образом, сражение у Шайло наглядно продемонстрировало, что старая тактика в новых условиях неприменима, но, к сожалению, мало кто даже из участников сражения обратил на это внимание.

Еще одним важным уроком сражения была высокая эффективность траншей, что ярко показал бой за «гнездо шершней». Дивизия Прентиса, расположившаяся в естественном окопе на «утопленной» в земле дороге, оказалась практически неуязвимой для вражеской пехоты, отразила двенадцать атак конфедератов и сложила оружие только после массированного артиллерийского обстрела. Но и этот эпизод сражения был, в общем, проигнорирован. Единственный из американских генералов, уделявший должное внимание окопам, Роберт Э. Ли, находился в то время на восточном театре и к тому же еще не имел самостоятельного командования.

Впрочем, отсутствие внимания к сражению у Шайло не должно казаться чем-то странным и удивительным. Не следует забывать, что в этом сражении друг другу противостояли две необученные, неопытные армии (две трудноуправляемые толпы), и все ошибки и огрехи так или иначе списывались на их некомпетентность.

Как писал Уильям Т. Шерман, «чтобы испытать мужество обеих армий, было необходимо яростное и ожесточенное сражение, и для этой цели поле боя у Питтсбург-Лендинга было так же хорошо, как и любое другое». Пройдя через это «испытание мужества», гражданские парни, одетые в военную форму, стали наконец солдатами. Фактически сражение у Шайло было последней страницей в дилетантской главе гражданской войны. Время непрофессионалов закончилось. Начиналась эпоха возмужания. [211]

Глава 1 Самый кровавый день войны Сражение на Энтитеме (при Шарпсберге)

Велик и ужасен был год 1862-й. Пожар гражданской войны, которой еще недавно прочили скорый конец, разгорелся с невиданной силой, и тысячи человеческих жизней безвозвратно сгинули в его безжалостном пламени. Бои гремели уже почти на всем пространстве когда-то мирных Соединенных Штатов, и имена безвестных ранее городков, деревушек, речек, ручьев и холмов приобрели теперь ужасную славу. Не было на Севере и на Юге такого места, где не слышали бы о Шайло, Перривиле, Фейр-Оукс, Гейнс-Милле, Малнверн-Хилле и Сидэр-Маунтин. Но самым громким из этих имен был Шарпсберг — так назывался маленький, Богом забытый городок в Западном Мериленде, где в сентябре 1862 года встретились две могучие армии и многие тысячи солдат в сером и синем сложили свои головы.

Но еще весной 1862 года никто на Севере не мог предсказать, что война зайдет так далеко и докатится почти до самых ворот федеральной столицы[8]. Напротив, тогда казалось, [213] что удача переметнулась в стан войск Союза и уже недалек тот день, когда мятежники будут на коленях просить о мире. Быстрые и внезапные успехи федеральных войск на Западе многим кружили головы, и население Союза пышно, с помпой отметило победы у Донелсона и Шайло.

На Востоке дела тоже вроде бы пошли в гору. 26 апреля федеральный десант овладел крупным луизианским городом-портом Новый Орлеан, намертво закупорив Миссисипи с моря. Теперь войска и флот северян могли продвигаться как вверх, так и вниз по течению этой реки, рассекая мятежную Конфедерацию надвое. А в окрестностях Вашингтона полным ходом шло формирование новой федеральной армии — Потомакской, с которой связывались главные надежды Севера. Это была уже не прежняя, кое-как слепленная и необученная толпа, а настоящее дисциплинированное и хорошо организованное войско. Его создателем и первым командующим был генерал Джордж Мак-Клелан — восходящая звезда Союза.

Едва получив новое назначение летом 1861 года (ранее он командовал маленькой армией северян в Западной Вирджинии), Мак-Клелан сразу взял быка за рога. Он был талантливым администратором и знал, что делать с армией. В его умелых руках перепуганный сброд, заполонивший после Бул-Рана все питейные заведения и публичные дома Вашингтона, быстро превратился в слаженную и боеспособную вооруженную силу. Первым шагом Мак-Клелана было создание профессионального штаба, который стал незаменимым инструментом в его военном строительстве.

Затем он избавил армию от балласта — салунных вояк и деморализованных поражением трехмесячных волонтеров. Вместо них на службу поступали новобранцы, подписавшие трехлетние контракты. В отличие от первых добровольцев они относились к войне серьезно и представляли из себя надежный материал для создания армии. Из них формировались новые полки, проходившие усиленное строевое обучение. Полки затем сводились в бригады, бригады — в дивизии, а дивизии — в корпуса, и так, словно по воле могущественного волшебника, в распоряжении руководства Союза уже к зиме 1861 года оказалась мощная 100-тысячная армия. [214]

Эта действительно впечатляющая работа, проделанная Мак-Клеланом, подняла его акции на небывалую высоту. Президент, армия и гражданское население верили ему безгранично, и, как признавался сам генерал, он мог бы стать диктатором Соединенных Штатов. Впрочем, так далеко амбиции Мак-Клелана не заходили. Он вполне довольствовался постом главнокомандующего, который предложил ему Линкольн после увольнения в отставку престарелого Уинфилда Скотта, и прозвищем Маленький Наполеон, которым окрестили его газетчики.

Но, как показали дальнейшие события, Мак-Клелану было далеко до настоящего Наполеона. Завершив создание армии, он под разными предлогами оттягивал ее выступление, чем вызвал сначала недовольство, а затем и разочарование в администрации президента. Наконец, потеряв терпение, Линкольн в приказном порядке обязал Мак-Кленана начать наступление в апреле 1862 года, и генералу ничего не оставалось, как повиноваться. План, составленный Мак-Клеланом, был хорош: как и многие генералы-северяне в начале войны, он умел сочинять грамотные диспозиции, но не умел их реализовывать. «Мак» собирался погрузить свою 120-тысячную армию на суда и доставить ее по морю в Норфилд на востоке Вирджинского полуострова. Из этого города, который северяне держали в своих руках, вела прямая дорога на Ричмонд — заветную цель федералов со времен Бул-Рана.

Поначалу все шло гладко, без сучка и задоринки. Армия Потомака высадилась на полуостров и двинулась вглубь вражеской территории. Но неподалеку от Йорктауна, того самого Йорктауна, где в 1783 году капитулировал британский гарнизон, северяне наткнулись на укрепленную линию противника. Обороняли ее всего 15 тысяч человек во главе с генералом Магрудером, однако Мак-Клелан, имевший вредную для дела привычку завышать численность армии противника в несколько раз, был уверен, что там его ожидает никак не менее 50 тысяч. Он решил овладеть укреплениями южан правильной осадой и приступил к закладке параллелей и строительству батарей. Целый месяц его армия без толку простояла перед укреплениями Йорктауна, а когда все было готово для решительного штурма, южане сами очистили позиции и отступили. [215]

Это, однако, не придало Мак-Клелану уверенности в себе, и по-прежнему медленно, словно слепой, прощупывающий свой каждый шаг, его армия продолжила движение к Ричмонду. Правда, к тому времени конфедераты уже успели стянуть к своей столице свежие части — ими командовал герой Бул-Рана Джозеф Эгелстон Джонстон — но эта армия уступала войскам северян по численности по крайней мере вдвое. Тем не менее Джонстон попытался остановить вражеские полчища, провел контрнаступление и потерпел неудачу. В сражении у Фейр-Оукс его атаки были отбиты, а он сам получил тяжелое ранение и временно выбыл из строя. С этого момента правительство Конфедерации считало положение безнадежным и готовилось к эвакуации столицы. В успехе был уверен лишь новый командующий повстанческой армией, сменивший раненого Джонстона.

Этот новый командующий заслуживает отдельного упоминания хотя бы потому, что его звали Роберт Эдуард Ли. К тому времени он был уже немолод, ему исполнилось 55 лет, и поначалу солдаты снисходительно называли его «Нашей Бабулей». Это нелестное, в общем-то, прозвище было вызвано как возрастом, так и мягкими манерами генерала. Другое прозвище — Король-землекоп приклеилось к нему после того, как он проявил свое пристрастие к полевым укреплениям, и, хотя подобные взгляды свидетельствовали в первую очередь о прозорливости и военных талантах нового командующего, в 1862 году это могли оценить пока еще очень немногие.

Впрочем, обе клички пристали к Роберту Ли ненадолго. Показав, на что он способен, Ли навсегда завоевал доверие армии и общества, и солдаты стали называть его просто и уважительно: Старик. С 1862 года вплоть до самого конца он был бессменным командиром и отцом для своих солдат, и во многом благодаря его военным талантам Конфедерация смогла вести свою неравную борьбу с Севером так долго. До 1861 года Ли не знал себе равных на поле боя и потерпел поражение лишь однажды — в 1863 году, у маленького пенсильванского городка Геттисберг, когда счел себя и свою армию непобедимыми.

Секрет успехов генерала Ли заключался в том, что он был одним из немногих, возможно, даже единственным полководцем [216] гражданской войны, который понял необходимость применения принципиально новой тактики. По возможности он старался избегать безумных лобовых ударов и часто прибегал к искусному маневрированию или тщательно подготовленной тактической обороне. Кроме того, Ли, военный инженер по образованию, уделял огромное внимание полевым укреплениям и траншеям и внес значительный вклад в разработку фортификации.

Одним словом, он был практически идеальным военным вождем для обороняющейся Конфедерации, во всяком случае, никого лучше его не было. Упрекнуть генерала Ли можно разве что в том, что он не всегда был достаточно требовательным командиром. Выходец из знатной вирджинской семьи, он и на посту командующего армией сохранил свои аристократические привычки и управлял войсками как большим поместьем. Часто Ли предпочитал не приказывать своим генералам, а советоваться с ними, и обычно ограничивался лишь самыми общими инструкциями. Впрочем, это качество имело и свою положительную сторону: генералы, служившие под его началом, а это были, как правило, лучшие командиры Юга, не чувствовали себя связанными по рукам и ногам и всегда могли проявить инициативу.

Всеобщее уважение и любовь к Роберту Ли даже среди врагов вызывались не только его военными талантами, но и человеческими качествами. Доброта, внутреннее благородство и чувство собственного достоинства наложили отпечаток даже на его внешний облик, и одна жительница Севера, увидевшая Ли проезжающим верхом мимо ее окна, воскликнула: «Как жаль, что он не наш!». Все, кому приходилось общаться с Робертом Ли, запоминали потом эту встречу на всю жизнь, и отзывались о своем выдающемся собеседнике с большой теплотой.

«Ли был самым энергичным генералом и как мне кажется, величайшим человеком, с которым доводилось беседовать. А между тем я имел удовольствие говорить с Мольтке и князем Бисмарком, причем с последним имел необычайно интересную беседу, — вспоминал создатель канадской Королевской Конной полиции полковник Вулсли. — Много лет прошло со времени моей встречи с Ли, но его мужественная [217] осанка и веселая доброжелательность, располагающая к себе, его любезная улыбка и полная достоинства манера обращения с людьми принадлежат к моим самым драгоценным воспоминаниям… Он выглядел как настоящий дворянин».

Таким был новый командующий конфедеративной армией, возглавивший ее весной 1862 года. Вскоре со своей небольшой армией к нему присоединился другой выдающийся военный вождь Юга — Томас Джонатан Джексон по прозвищу Каменная Стена. В то время, пока Магрудер, а затем Джонстон сдерживали врага на полуострове, Джексон оперировал против превосходящих сил противника в долине Шенандоа. Искусно маневрируя, он сумел разбить противостоявшие ему части поодиночке и создать угрозу Вашингтону, вызвавшую в правительственных кругах Севера настоящую панику.

Затем, незамеченный своими врагами, Джексон ускользнул из долины и появился у Ричмонда, где его с нетерпением ожидал Ли. Вместе они, не теряя времени, обрушились на Потомакскую армию северян. Разгоревшаяся битва продолжалась семь дней (ее так и назвали — Семидневная битва) и дорого обошлась как южанам, так и северянам, но не принесла решительной победы ни одной из сторон. Тем не менее главная цель, которую преследовал Ли, была достигнута: Мак-Клелан счел себя разбитым и в конце июня отступил от Ричмонда.

Бесславное окончание кампании на полуострове почти исчерпало кредит доверия Линкольна к Мак-Клелану, и он возложил свои упования на новую «звезду» — генерала Поупа, переведенного с западного театра боевых действий. Увы, на поверку Поуп оказался еще более бездарным полководцем, чем Мак-Клелан, Генерал Ли двинулся со своей армией (теперь она называлась армией Северной Вирджинии) навстречу специально созданной под Поупа Вирджинской армии и в трехдневном втором сражении при Бул-Ране разгромил ее в пух и прах.

После этой блестящей победы ликованию Юга не было пределов, а генерал Ли превратился из мало кому известного военного советника президента Девиса в героя Конфедерации. Всего за несколько месяцев он сумел разогнать грозовые [218] тучи, сгустившиеся над столицей Юга, и теперь надеялся перенести войну на территорию противника.

В стане федералов, напротив, царили глубокое уныние и тревога, граничившие с паникой. Победоносные «серые легионы» надвигались с Юга с неумолимостью штормового фронта, а на Севере не было ни одного генерала, способного их остановить. Генерал Поуп, не оправдавший доверие нации, был смещен со своего поста и отправился на Запад гонять по прериям восставших индейцев, а его злополучную армию присоединили к Потомакской армии.

В таком подавленном настроении 2 сентября 1862 года Линкольн собрал заседание кабинета министров и объявил им о своем решении еще раз сделать ставку на генерала Мак-Клелана. Это известие вызвало резкую критику со стороны всех, кто принимал участие в заседании. «Вверение командования Мак-Клелану равносильно сдаче Вашингтона мятежникам», — сказал министр финансов Сэлмон Чейз, а военный министр Стэнтон заявил, что его министерство никаких приказов на этот счет не издавало. Но Линкольн был неумолим. «Это мой приказ, — сказал он, — я готов отвечать за него перед страной».

Известие о возвращении Мак-Клелана вызвало в армии, любившей его слепо и беззаветно, прилив небывалого энтузиазма. Солдаты встречали его как Мессию. «Люди высоко подбрасывали свои кепи в воздух… и резвились, как школьники, — вспоминал очевидец. — Они снова и снова кричали «ура»… Казалось, что специально для приема главнокомандующего в боевых действиях был объявлен перерыв. Его постоянно окружала большая толпа, которая позволяла себе самые нелепые демонстрации преданности. Сотни людей даже обнимали коня за ноги и ласкали его голову и гриву… Все это походило на массовую сцену в пьесе, проходившую под аккомпанемент артиллерийского салюта».

Мак-Клелан принял командование в сложный для Севера момент. Генерал Ли, одержавший убедительную победу под Манассасом, мог теперь воспользоваться ее плодами и заставить Союз дорого заплатить за свою самоуверенность. Как писал генерал Лонгстрит, «когда закончилась вторая Бул-ранская кампания, перед нами открылись [219] самые блестящие перспективы, которые только могли быть у Конфедерации. В то время у нас была армия, которую, будь она все время единой, федералы никогда не посмели бы атаковать».

На самом деле положение было, конечно, не столь безоблачным, как его обрисовал Лонгстрит. Конфедераты были измотаны долгими месяцами боев и походов — с мая они практически не знали отдыха, понесли большие потери, восполнить которые было некем. Кроме того, армия испытывала недостаток во всем, включая провиант и снаряжение, причиной чего была морская блокада, устроенная флотом северян.

Единственным преимуществом Северовирджинской армии над хорошо экипированным, сытым и численно превосходящим противником оставался высокий боевой дух, залогом которого стали недавно одержанные победы. Как вспоминала одна жительница Мериленда, впервые увидевшая южан осенью 1862 года, солдаты Ли «были самыми грязными людьми, которых мне приходилось встречать: стая оборванных, тощих и голодных волков. И все же в них была решимость, которой так недоставало северянам».

Генерал Ли рассчитывал именно на эту решимость своих солдат, потому и решил перенести боевые действия на территорию северян. «Армия плохо экипирована для вторжения на вражескую территорию, — писал он президенту Девису 3 сентября. — Она испытывает недостаток в военном снаряжении, ее обеспеченность транспортом ничтожна, количество животных сильно сократилось, у людей не хватает одежды и тысячи из них не имеют обуви. Но, хотя мы и [220] слабее, чем наши оппоненты в живой силе и военной экипировке, мы не можем позволить себе пребывать в праздности и должны приложить все усилия, чтобы хотя бы потревожить их, если не сможем уничтожить вовсе. Я знаю, что такие действия сопряжены с большим риском, но не считаю успех невозможным и приложу все усилия, чтобы избежать поражения».

Еще раньше, 2 сентября Ли отдал соответствующее распоряжение, и 55-тысячная армия Северной Вирджинии выступила в поход на Север. Двигаясь со своей обычной быстротой, она уже 4 сентября достигла Потомака и, дружно распевая «Мериленд, мой Мериленд», начала переправу на другой берег.

В своих планах Ли отводил немалое место сочувственному отношению мерилендского населения к делу Юга. Едва нога первого северовирджинского солдата коснулась левого берега Потомака, как он издал обращение-прокламацию к жителям «братского штата». В ней он обещал помочь мерилендцам «сбросить иноземное иго» северян и восстановить «древние права» штата, который был превращен теперь в «завоеванную провинцию». Однако расчет Ли не оправдался: население Западного Мериленда, состоявшее в основном из зажиточных фермеров немецкого происхождения, не испытывало никаких братских чувств к своим южным соседям и больше тяготело к вполне лояльной Союзу Пенсильвании, чем к восточной сецессионистской части своего штата. Прокламация командующего южан была встречена мерилендцам холодно и даже враждебно.

Проиграв в политике, Ли надеялся взять реванш в стратегии. Он не собирался, как полагали многие на Севере, нападать на Вашингтон. Целью Ли всегда были не географические пункты, независимо от их значимости, а сами массы неприятельских войск. Создав угрозу вторжения в богатую и плодородную Пенсильванию, Ли надеялся выманить 97-тысячную армию Мак-Клелана из окрестностей Вашингтона и разгромить ее в решающем сражении. Обезоружив таким образом Союз на востоке, конфедераты имели бы все основания надеяться на победу в войне и диктовать беззащитному правительству северян свои мирные условия. [221]

Однако, чтобы этот план сработал, оставалось преодолеть одно «маленькое препятствие». Им была военная база и крепость северян Харперс Ферри, находившаяся у слияния рек Шенандоа и Потомак. Пока над ней развевалось звездно-полосатое знамя, а за крепостными стенами засел 12-тысячный гарнизон, угрожавший коммуникациям Северовирджинской армии, Ли не мог чувствовать себя в безопасности. Чтобы выдернуть эту занозу, главнокомандующий южан разработал план блокады с последующей артиллерийской бомбардировкой Харперс Ферри, которая должна была принудить ее к капитуляции. Ли предоставил выполнение этой трудной и почетной задачи лучшему из своих командиров — Джексону Каменная Стена. В помощь ему была назначена дивизия Лафайета Мак-Лоуза из корпуса Лонгстрита, а прикрывать всю операцию поручили отдельной дивизии Дэниэла Хилла. Лонгстрит с остатком своего корпуса продолжал движение на север и остановился в Хагерстауне, близ самой пенсильванской границы.

Диспозиция, предполагавшая большой разброс сил, не была лишена некоторого риска и вызвала весьма критическое отношение Джеймса Питера Лонгстрита. Этот хладнокровный и методичный генерал, один из лучших полководцев вооруженных сил Юга, пользовался безусловным доверием и уважением генерала Ли. Тот называл Лонгстрита «Моим старым боевым конем» и обычно прислушивался к его советам. Однако на этот раз Ли решил поступить по-своему. Во время кампании на полуострове он успел хорошо изучить Iхарактер своего оппонента — Джорджа Мак-Клелана — и полагал, что чрезмерная осторожность и неуверенность в себе, свойственная командующему Потомакской армией, — гарантия от внезапного нападения.

Оценивая Мак-Клелана таким образом, Ли был, конечно, прав. «Наполеон», как всегда, преувеличивал численность войск противника, чему в немалой степени способствовал начальник разведки Потомакской армии, известный детектив Алан Пинкертон. Обычно в своих сводках он «умножал» реальное количество людей в неприятельской армии на два, а то и на три. Так было и в этот раз. Пинкертон «насчитал» в армии Северной Вирджинии 120 тысяч бойцов, а позже сократил [222] это количество до 97 тысяч. Мак-Клелан, у которого было немногим менее 100 тысяч, разумеется, не горел сильным желанием померяться силами со столь «многочисленной» вражеской армией. Инструкции же, которые он каждый день получал из Вашингтона, только усиливали его природную осторожность. Верховный главнокомандующий Генри Хэллек (Линкольн недавно перевел его с западного театра боевых действий), уверенный в том, что главная цель Ли — Вашингтон, рекомендовал Мак-Клелану не поддаваться на возможные провокации и ограничиться обороной федеральной столицы. «Я считаю, — писал он «Маку» 13 сентября, — что враг отправит небольшую колонну к Пенсильвании, чтобы отвлечь ваше внимание в этом направлении, а затем внезапно двинет на Вашингтон силы, находящиеся сейчас южнее Потомака».

Мак-Клелан был вполне согласен с Хэллеком. Он расположил свою армию между врагом и Вашингтоном и не обращал внимание на корпус Лонгстрита у Хагерстауна. Мак-Клелан так бы и продолжал пребывать в бездействии, позволив Роберту Ли осуществить свой план без помех, если бы не нелепая случайность — этот вечный «резерв Господа Бога». Именно случай изменил стратегическую ситуацию в корне. 13 сентября на стол Мак-Клелану попал секретный приказ № 191, который был предназначен для старших командиров Северовирджинской армии и во всех подробностях раскрывал замысел генерала Ли по осаде и захвату Харперс Ферри. Этот приказ был обнаружен безвестным северянином во Фредерике — небольшом городке, где незадолго до того располагалась штаб-квартира Джексона.

Никто точно не знает, как именно был потерян столь важный документ, да это и не имеет значения. По всей вероятности, он просто выпал из кармана штабного офицера, где лежал обернутым вокруг трех вирджинских сигар, и был впоследствии подобран федералистами. «Если с помощью этой бумаги я не побью Бобби Ли, — сказал Мак-Клелан, прочитав потерянный приказ, — то добровольно отправлюсь домой». Он немедленно отдал распоряжение начать наступление на рассеянную на большом пространства Северовирджинскую армию. Сам Мак-Клелан с основными силами намеревался [223] уничтожить корпус Лонгстрита, а федеральный корпус Франклина был направлен на выручку осажденной крепости Харперс Ферри.

К тому времени южане уже закончили блокаду этого пункта и расположили орудия на господствующих высотах. Федеральный гарнизон еще оказывал ожесточенное сопротивление, но его судьба была в целом решена. Правда, осажденных еще мог спасти корпус Франклина, спешивший на выручку ускоренными маршами, однако чтобы добраться до Харперс Ферри, ему предстояло пересечь горный хребет Блю Ридж, проходы в котором держали в своих руках конфедераты. Там расположились дивизия Д. Хилла, несколько бригад из дивизии Мак-Лоуза и кавалерия неутомимого Джеба Стюарта, пристально следившего за всеми передвижениями врага. К тому же Ли, встревоженный неожиданным пробуждением обычно спящего Мак-Клелана, приказал Лонгстриту с оставшимися у него частями покинуть Хагерстаун и двигаться в Бунсборо на помощь частям, оборонявшим проходы в Блю Ридж.

Впрочем, оказать им поддержку Лонгстрит уже не успел: вечером 14 сентября, когда его дивизии подошли к Бунсборо, Франклин после упорного боя отбросил конфедератов и овладел проходами. Генералу Ли оставалось только собрать имевшиеся у него войска, кроме корпуса Джексона и дивизии Мак-Лоуза, державших осаду Харперс Ферри, и отойти на запад, где им была облюбована оборонительная позиция.

Эта позиция находилась у мерилендского городка Шарпсберг и представляла собой небольшой полуостров между Потомаком и речушкой Энтитем-Крик. Расположившаяся здесь армия имела за своей спиной широкую реку — большое неудобство в случае поражения, но, с другой стороны, у позиции было множество естественных опорных пунктов, дающих обороняющимся значительные преимущества. Кроме того, Ли был уверен в стойкости своих солдат и в сверхосторожности Мак-Клелана и твердо решил именно здесь дать решительное сражение вдвое превосходящей армии противника.

Узнав о расположении основных сил неприятеля, Мак-Клелан также направился к Шарпсбергу. Однако по-прежнему [224] уверенный в огромном численном превосходстве конфедератов, он двигался не спеша, позволив своей армии растянуться на марше от Бунсборо до Энтитема. Ее передвижение замедлялось также дивизией энергичного Фитсхью Ли, который со своей кавалерией так упорно сдерживал наступающих северян, что их передовые отряды показались вблизи Шарпсберга лишь к полудню 15 сентября.

«В районе полудня 15-го, — вспоминал Лонгсгрит, наблюдавший за развертыванием северян с западного берега Энтитема, — синие мундиры федералов появились среди деревьев, венчавших высоты на восточном берегу Энтитем-Крик. Их число все увеличивалось, синее море становилось все больше, пока оно не заняло все пространство, какое только можно было охватить взглядом, и огромная армия Мак-Клелана заполонила равнину от горных вершин до берегов ручья. Вид этих могучих сил, развертывавшихся на глазах потрепанных сражениями и разрозненными утомительными маршами конфедератов внушал благоговейный ужас».

Впрочем, к вечеру 15 сентября к Энтитему подошла далеко не вся Потомакская армия, а лишь две дивизии из корпуса Самнера, «всего» 25 тысяч человек. Но у Ли было и того меньше — 20 тысяч, хотя, возможно, даже эта цифра завышена. С тех пор, как армия Северной Вирджинии пересекла Потомак, ее ряды сильно сократились за счет большого количества отставших. Утомленные долгими переходами и отсутствием нормального питания, эти бедолаги в рваной серой униформе заполоняли улочки всех городов и деревушек, попадавшихся им на пути в надежде найти хоть что-то поесть.

«Я ничего не знаю ни о количестве войск, ни о том, кто из них участвовал, а кто не участвовал в сражениях, но четыре года, каждое лето, я видела проходившие мимо нас войска и кое-что знаю о том, как выглядит армия на походе, и армия Союза, и армия Юга, — вспоминала жительница Мериленда. — Конечно, отставшие были всегда, но никогда ни до, ни после осени 1862 года, я не видела ничего похожего на дезорганизованные войска конфедератов того времени. Никогда нужда и истощение не были столь заметны, и то, что эти люди еще могут идти или сражаться, казалось невероятным». [225]

Количество отбившихся от своих полков бродяг было довольно велико — по подсчетам генерала Ли, не менее ⅓ от общего числа бойцов, и их отсутствие в рядах Северовирджинской армии оказало большое влияние на ход Энтитемской битвы. Многие полки сократились в два, а то и в три раза, и к 17 сентября в некоторых не набиралось и 100 человек («Легион Уэйда Хемптона»).

Генерал Ли, конечно, рассчитывал, что хотя бы часть из них присоединится к его войскам у Шарпсберга и несколько уравняет шансы. Но более всего он уповал на то, что Джексон быстро покончит с Харперс Ферри и приведет свой корпус и дивизию Мак-Лоуза на поле боя. И Джексон, как всегда, не подвел. Уже в полдень 15 сентября Ли получил от него короткую записку, стоившую целого собрания сочинений. «Божьим благословением, — писал Джексон, — Харперс Ферри сдается вместе с гарнизоном».

Ли оставалось только горячо возблагодарить Бога, что он и сделал в письме Джефферсону Девису: «Эта победа несокрушимого Джексона и его солдат дала нам новую возможность вознести хвалу Всемогущему Богу за его милосердие и защиту». Возносить хвалу действительно было за что. Не в первый и далеко не в последний раз Джексон совершил, казалось бы, невозможное. Имея в тылу целый федеральный корпус, он все же довел дело до конца и вынудил 11-тысячный гарнизон капитулировать.

Теперь Франклин, который, несмотря на всю свою быстроту, не успел придти вовремя, был вынужден удалиться несолоно хлебавши. Приближаясь со своим корпусом к Харперс Ферри по долине Плезенс, он услышал, как артиллерийская канонада, уже несколько дней наполнявшая воздух непрерывным гулом, внезапно смолкла. Франклин немедленно приказал своим людям остановиться и отправил Мак-Клелану донесение о падении крепости. В ответ был прислан приказ следовать на соединение с армией, что Франклин и сделал.

Джексон также не стал задерживаться в покоренной цитадели. Зная, как нуждается Ли в нем самом и в его корпусе, он поручил генералу Э. Хиллу (не путать с его однофамильцем Д. Хиллом) принять капитуляцию полковника Майлза, а сам с остальными войсками поспешил на соединение с армией [226]. Корпус Джексона был известен на Юге своей быстротой, за что и получил прозвище «пешая кавалерия», но усталость и истощение не прошли бесследно даже для этих железных людей. Тогда, чтобы привести к Энтитему хотя бы часть сил, Каменная Стена ускоренными маршами повел вперед дивизии Джексона (под командованием Джонса)[9] и Юэлла (ею командовал Лоутон) — всего не более 4 тысяч человек, зная, что остальные части его корпуса подойдут к Шарпсбергу позже. Он привел с собой эту небольшую горстку бойцов уже утром 16 сентября, в очередной раз оправдав надежды армии и генерала Ли. Но дивизии Мак-Лоуза, Андерсона и Э. Хилла все еще находились на южном берег) Потомака и смогли присоединиться к своим соратникам лишь на следующий день, в самый разгар сражения.

Подкрепления подошли и к Мак-Клелану. Вся его армия за исключением корпуса Франклина и дивизий Морэлла и Коуча, собралась на берегу Энтитема. Это была грозная сила, не менее 75–80 тысяч человек, способная раздавить противостоящие им ничтожные по численности войска противника, как жалкого таракана. Но Мак-Клелан, верный своим привычкам, не стал атаковать, хотя именно 16 сентября у него были все шансы на быструю и решительную победу. Весь этот день он посвятил рекогносцировке местности и составлению плана сражения. С раннего утра под аккомпанемент артиллерийской канонады «Мак» объезжал позиции своих войск, рассматривая в бинокль противоположный берег Энтитема, где, пряча свою малочисленность за лесными зарослями и кустарником, растянулись тонкие серые шеренги конфедератов.

Наконец, к 2-м часам дня диспозиция наступательных действий была готова, и Мак-Клелан сообщил ее своим генералам. «Замысел заключался в том, — напишет он в своем последующем рапорте, — чтобы произвести главную атаку на левое крыло неприятеля, а на его правом крыле, по крайней [227] мере, предпринять диверсию, которая могла бы развиться во что-то более серьезное; если бы одна или обе фланговые атаки увенчались успехом, мы бы атаковали их центр всеми резервами, которые были у меня под рукой». Роли, согласно этому сценарию, были расписаны следующим образом: главную атаку на левый фланг Ли Мак-Клелан планировал провести силами трех корпусов: Хукера (1-й), Мансфельда (12-й) и Самнера (2-й), вводимых в бой поочередно один за другим; диверсия на правом крыле противника поручалась 9-му корпусу генерала Бернсайда, а остальные части — корпуса Портера и Франклина — оставались в резерве, чтобы нанести завершающий удар в центре.

Генерал Ли без труда разгадал этот замысел противника, и Стюарт, доложивший ему о перемещении северян напротив левого крыла Северовирджинской армии, только подтвердил догадки командующего. Энтитем-Крик, прикрывавший фронт армии повстанцев, был достаточно серьезным препятствием: его можно было пересечь только по трем мостам. Один из них, впоследствии названный мостом Бернсайда, соединял берега реки напротив правого фланга конфедератов и охранялся бригадой Тумбса из корпуса Лонгстрита. Ниже по течению находился брод, также вполне пригодный для переправы. Напротив центра армии Ли был другой мост — по нему проходила дорога, ведущая из Шарпсберга в Бунсборо. Третий мост у северной оконечности позиции южан имел особенное значение для их оппонентов. Для проведения планируемой Мак-Клеланом фланговой атаки ему предстояло сначала переправить по этому мосту свои ударные части.

Однако Ли не стал удерживать столь важную переправу и без боя уступил ее противнику. Он подал свое левое крыло назад, почти под прямым углом к остальной линии, так, чтобы с этой стороны его обеспечивал от охвата полноводный Потомак. Такое решение командира южан не было ни случайным, ни ошибочным. Позиции, на которых он планировал развернуть свои левофланговые части, были очень сильны. Два лесных массива — Иствуд и Вествуд (т. е. восточный и западный лес) — как два бастиона, защищали с этой стороны южную армию. И хотя мерилендские леса не были такими [228] густыми и непролазными, как вирджинские или теннессийские, расположенная в них пехота могла укрыться за известняковыми валунами и стать на пути наступающего неприятеля непреодолимым барьером. Узкая просека, разделявшая Иствуд и Вествуд (по ней проходила Хагерстаунская дорога), была настоящим огневым мешком. Слева и справа, словно Сцилла и Харибда, ее сжимали лесные массивы, а на юге она упиралась в открытую возвышенность с плоской вершиной. Это плато, на котором находились кукурузное поле и белая кирпичная церковь Данкер Чёрч, было ключом ко всему левому флангу южан. До тех пор, пока они удерживали его в своих руках, могло удержаться и северное крыло армии.

Другим важным пунктом была возвышенность Никодемус Хаит, находившаяся западнее Вествуда и замыкавшая позиции конфедератов слева. На этой высоте со своей конной артиллерией и с несколькими батареями из корпуса Джексона расположился Стюарт. Отсюда он мог вести крайне неприятный для атакующих анфиладный огонь, а также охранять оставшийся коридор между оконечностью боевой линии и Потомаком. Северянам было бы трудно пройти через этот коридор в тыл позиции противника, и волей-неволей их атаки против левого крыла, как рассчитывал Ли, должны были стать фронтальными.

Впрочем, генерал Ли надеялся не только на естественную силу своих позиций, но и на боевые качества войск, и решил развернуть на этом ответственном участке лучшие из частей Северовирджинской армии — дивизии Джонса и Лоутона. Ими командовал Джексон Каменная Стена, и на следующий день ему предстояло еще раз подтвердить справедливость своего прозвища.

Однако прежде чем люди Джексона успели занять позиции, федералы начали переправу по никем не охраняемому мосту через Энтитем. В районе 2-х часов пополудни командир 1-го корпуса Потомакской армии генерал Джозеф Хукер получил приказ выступать. К вечеру он достиг Энтитема, перешел через реку и вступил в Иствуд. Поначалу конфедераты просто наблюдали за его маршем, но затем на всякий случай двинули вперед дивизию Худа из корпуса Лонгcтрита [229]. Хукер имел приказ не вступать в этот день в серьезный бой и постарался мирно пройти мимо и выйти на рубеж завтрашней атаки (в качестве такого рубежа Хукер выбрал для себя небольшую, поросшую лесом возвышенность — хребет Пофенберг Ридж, замыкавший поле боя с севера). Во избежание неприятностей он прикрылся от Худа бригадой Сеймура, которая вступила с южанами в ожесточенную перестрелку.

Мало-помалу в дело стали втягиваться новые полки пехоты и даже артиллерийские батареи, так что у Худа могло сложиться впечатление, будто он имеет дело с серьезной атакой, но наступившая ночь положила конец преждевременному столкновению. Хукер вывел весь свой корпус из Иствуда и разместил его на возвышенности в Северном лесу. Худ, уверенный, что его войска отразили массированный удар неприятеля, также решил отойти. Он обратился к генералу Ли с просьбой отвести его дивизию на отдых. Однако командующий Северовирджинской армией уже отдал дивизию Худа в распоряжение Джексона и посоветовал просителю обратиться к своему новому командиру. Последний дал добро, пообещав заменить дивизию Худа бригадами Дугласа и Уокера при условии, что Худ, в случае необходимости, придет им на помощь.

Темнота установила между враждующими армиями временное перемирие, и до рассвета на поле боя воцарилось затишье. Но это затишье было обманчивым, и в обоих лагерях спали далеко не все. Генералы провели ночь над картами или в седлах, делая последние приготовления к грядущей битве. На долю многих из простых солдат также выпало всего несколько часов отдыха. Вплоть до утренней зари как южане, так и северяне перемещали свои войска, готовясь — одни к обороне, другие к наступлению.

В районе двух часов ночи к Хукеру присоединился небольшой 12-й корпус Мансфельда, который утром должен был поддержать его атаку. Самнер с тремя дивизиями своего 2-го корпуса выдвинулся к самому берегу реки, чтобы по первому приказу перейти на другую сторону и внести свою лепту в атаку левого фланга повстанцев. Бернсайд также занял позиции напротив нижнего моста, названного потом его [230] именем; он должен был произвести задуманную Мак-Клеланом диверсию.

В ту ночь формирование боевой линии закончил и генерал Ли. На левом фланге она начиналась на высотах Никодемус Хаит, где, как уже говорилось выше, разместил свою артиллерию Стюарт. В поддержку ему была направлена бригада Джубала Эрли из дивизии Лоутона. Правый фланг его бригады повисал в воздухе, поскольку в этом месте в линии южан зияла огромная брешь, и заткнуть ее было нечем. Открытым был и левый фланг дивизий Лоутона и Джонса, бивакировавших у Данкер Чёрч. Они продолжали линию Джексона на восток и примыкали к дивизии Д. Хилла.

Эта дивизия составляла центр повстанческой армии вплоть до Шарпсберга и была расположена под прямым углом к левому флангу. Правее Хилла и северо-восточнее Шарпсберга, прямо на берегу Энтитема, напротив моста Бернсайда, развернул свои немногочисленные дивизии Лонгстрит. Справа его позиции замыкала дивизия Уокера — 3200 человек, прибывшая на поле боя сразу за двумя дивизиями Джексона.

Таким образом, оборонительная линия южан изогнулась причудливым «рыболовным крючком» от Никодемус Хаит почти до точки слияния Энтитема и Потомака. Такая протяженная позиция была слишком велика для маленькой Северовирджинской армии, насчитывавшей к моменту начала сражения немногим более 30 тысяч человек, но у Ли не было другого выхода. Он не мог позволить себе ослабить один из участков обороны, чтобы усилить другой, и уповал только на прибытие еще не успевших подойти из Харперс Ферри дивизий Андерсона, Мак-Лоуза и Э. Хилла.

Рассвет застал Джозефа Хукера в седле. Этот генерал отличался неутомимым бойцовским характером и слабостью к хорошему виски, за что солдаты прозвали его Драчливый Джо. Обычно он водил свои полки в атаку верхом на огромном белом коне, чтобы, как утверждал он сам, его можно было разглядеть даже сквозь плотную завесу порохового дыма. Одним словом, он предстал настоящим полевым командиром, и Мак-Клелану было трудно найти лучшего генерала, чтобы возглавить атаку на левое крыло неприятеля. [232]

Амбициозный и энергичный Хукер повел бы своих людей даже на штурм ворот преисподней.

Горя нетерпением поскорее разделаться с проклятыми мятежниками, Хукер поднял свой корпус с первым сиянием зари, и между 6-ю и 7-ю часами три его дивизии уже были развернуты в боевую линию. На правом фланге корпуса стояла дивизия Абнера Даблдея. Когда-то ее командир, еще будучи капитаном армии США, произвел первый ответный выстрел из крепостного орудия форта Самтер по батареям повстанцев, однако широкую известность и в армии, и в обществе он приобрел благодаря легенде, приписывающей ему изобретение бейсбола. Слева от него в центре развернул свою дивизию педантичный пенсильванец Джордж Мид, в прошлом военный топограф. Левый фланг корпуса составляла дивизия генерала Риккета, по специальности артиллерийского офицера, участвовавшего в качестве командира одной из злополучных батарей северян в первом сражении при Бул-Ране. Все трое не уступали Хукеру в энергичности и профессионализме.

Драчливый Джо не стал дожидаться, пока стоявший поблизости 12-й корпус построится в боевой порядок и примет участие в атаке. В трех дивизиях Хукера насчитывалось 12,5 тысяч человек против усталых и кое-как экипированных 4 тысяч солдат Джексона, которых он к тому же рассчитывал застать врасплох.

В этом, однако, Хукер просчитался. Развертывание его корпуса не укрылось от зоркого глаза Каменной Стены, и, едва на опушке северного леса показалась густая синяя линия под развевающимися звездно-полосатыми знаменами, шесть конфедеративных батарей, занимавших позицию на плато у Данкер Черч, открыли огонь. Сражение на Энтитем-Крик началось.

Канонаду батарей Джексона подхватила артиллерия Стюарта — 26 орудий разного калибра, расположенных на вершине Никодемус Хайт. Северяне ответили им огнем 30 орудий 1-го корпуса, стоявших на гребне гряды Пофенберг Ридж, и залпами 20 дальнобойных пушек с другого берега Энтитем-Крик, стрелявших во фланг позиций Джексона. На несколько минут все оглохли от разрывов гранат и рева орудий [233] и ослепли от порохового дыма. Затем дым рассеялся, и с высоты плато стало видно, как синие шеренги вышли из северного леса и прямой линией, как на маневрах, двинулись в наступление. Орудия Джексона тотчас перенесли огонь на пехоту противника, и над головами атакующих появились облачка шрапнельных разрывов, а прямые попадания гранат стали проделывать в их рядах зияющие бреши. Но северяне смыкались и продолжали идти вперед ускоренным шагом. Вскоре их левое крыло скрылось в Иствуде, и оттуда раздались первые винтовочные выстрелы, а правый фланг — дивизия Даблдея и часть дивизии Мида — по-прежнему шли по Хагерстаунской дороге прямо на Данкер Черч.

Пехота Джексона уже ожидала их на плато, скрывшись среди высоких стеблей кукурузы. На этом участке смыкались фланги дивизий Лоутона, стоявшего справа, и Джонса, примыкавшего к нему слева, — жалкая горстка храбрецов, спокойно следивших, как синяя могучая волна катится к плато, грозя захлестнуть его. Северяне поначалу не заметили, что кукурузное поле занято конфедератами. Но когда солнце залило своим светом этот маленький 30-акровый участок земли, «солнечные лучи, падая на их штыки, торчавшие над зарослями кукурузы, позволили разглядеть, что поле заполнено неприятелем, стоящим с оружием наготове», — писал в своем рапорте Хукер.

Командир федерального корпуса тут же приказал подтянуть артиллерию, которая сопровождала атакующую пехоту, и буквально выкосить поле картечью. Эффект этого артиллерийского огня почти в упор был ужасен. Хукер вспоминал, что «каждый стебель кукурузы в северной части поля был срезан, как будто ножом». Картечь северян срезала, впрочем, не только стебли кукурузы, но и стоявших здесь пехотинцев и артиллеристов Джексона. «Никогда за свою солдатскую жизнь я не видел такого зрелища, — писал один северянин. — Убитые и раненые покрывали землю. В одном месте офицер-мятежник и 30 его солдат лежали у разбитой батареи. Говорили, что эту работу проделала батарея первого Род-айлендского артиллерийского батальона».

Когда артиллерия северян расчистила дорогу пехоте, бригады Фелпса и Гиббона, шедшие соответственно слева и справа [234] в первой линии Даблдея, бросились в атаку. Оставшиеся на поле южане открыли по ним беспорядочную стрельбу, но ответные залпы северян были такими мощными, что они не смогли удержаться. Янки наступали, «заряжая и стреляя с демонической яростью, выражавшейся в крике и истерическом хохоте, — вспоминал один доброволец из Висконсина, участвовавший в этой атаке. — Все поле перед нами было покрыто убегающими мятежниками, искавшими спасения в лесу».

Охваченные своей «демонической яростью», люди Фелпса и Гиббона слишком увлеклись атакой, и их боевые порядки смешались. Правый фланг обогнал левый, и у южной изгороди кукурузного поля офицерам пришлось приостановить атаку. Южане, которые, несмотря на полученный ими мощный удар, вовсе не были охвачены паникой, мгновенно воспользовались этой заминкой. Люди Лоутона, закрепившиеся вдоль опушки Иствуда, и люди Джонса, расположившиеся вдоль кромки Вествуда, открыли по ним перекрестный анфиладный огонь, и фланговые полки северян стали таять, как весенний снег под лучами солнца.

6-й Висконсинский полк был вынужден развернуться направо, залечь и ответить на выстрелы противника, но в этот момент с фронта по Гиббону и Фелпсу ударили картечью орудия Джексона, а затем в контратаку бросилась Луизианская бригада Хейса. В ней было всего 550 солдат, однако и этих 550 оказалось достаточно, чтобы отбросить Даблдея. «Люди валились десятками и сотнями, — вспоминал генерал северян Джейкоб Кокс, — и поредевшие линии подались назад и бросились искать укрытия в кукурузе». Поле снова оказалось в руках южан, которые, несмотря на громадный численный перевес неприятеля, обороняли свои позиции с удивительным упорством.

На левом фланге корпуса Хукера федералам также не удалось добиться успеха. Дивизии Мида и Рикета увязли в Иствуде, как в куске сырого теста. Здесь им противостояла лишь часть дивизии Лоутона, но она стойко отражала все атаки неприятеля. Расположившись за импровизированными баррикадами и известняковыми валунами, конфедераты вели прицельный винтовочный огонь, и все попытки вытеснить [235] их из этих укреплений закончились провалом. Убитые и раненые северяне устилали в Иствуде землю так же густо, как конфедераты на кукурузном поле, Мид и Риккет были вынуждены ограничиться ружейной перестрелкой в ожидании, пока фланговый огонь артиллерии с другого берега Энтитема выкурит неприятеля из леса.

Хукер, однако, был слишком нетерпелив, чтобы ждать чьей-либо помощи, и предпринял новую попытку овладеть плато и Данкер Чёрч. Две бригады второй линии — Патрика справа и Хофмана слева — подошли на помощь первой линии, и на этот раз вся дивизия Даблдея перешла в наступление. «Федералы в двух четких линиях шли на нас в штыковую атаку, — вспоминал один солдат из корпуса Джексона, — и солнечные лучи, игравшие на их хорошо вычищенных винтовках и штыках, придавали всему зрелищу пугающее и вместе с тем восхитительное очарование». На этот раз северянам противостояла лишь бригада Хейса, стоявшая на кукурузном поле, и остатки дивизии Джонса, расположенные вдоль опушки Вествуда.

Последние опять угрожали правому флангу атакующих, и, чтобы анфиладный огонь не замедлял темпа атаки, Даблдей приказал бригаде Патрика ускорить шаг, выдвинуться вперед и примкнуть к правой оконечности бригады Гиббона. Затем, поворачиваясь на этом стыке, как часовая стрелка на своей оси, люди Патрика вошли в Вествуд, очистили его кромку от неприятеля и, продолжив круговое движение, снова вышли на опушку леса, заняв фланговую позицию к западу от кукурузного поля. Оттуда они открыли продольный огонь по бригаде Хейса, которую уже сильно теснили с фронта Гиббон и Фелпс. Южан было слишком мало, чтобы противостоять этой двойной атаке, и они снова очистили усеянное телами поле.

Однако Джексон, у которого уже не оставалось своих частей, чтобы противостоять натиску противника, вовремя вспомнил о дивизии Худа и о том обещании, которое ее командир дал ему накануне сражения. Солдаты этой дивизии, проведшие ночь с пустыми желудками, как раз получили долгожданные рационы и собирались впервые да три дня как следует подкрепиться, но тут над их головами засвистели [236] федеральные снаряды и пули, пришел приказ выступать. «Мальчики Худа» были известны своей сумасшедшей храбростью в наступлении: в ходе Семидневной битвы им удалось овладеть в штыковой атаке укрепленными позициями врага. Теперь же они были разъярены еще и тем, что янки лишили их возможности позавтракать. Голодные и злые, как черти, солдаты Худа бросились вперед, и никто не мог противостоять им. Бригада Лоу, а за ней Техасская бригада Уоффорда, прошли через южную оконечность Вествуда и вышли на кукурузное поле через пролом в изгороди.

Их первый залп, как писал солдат-северянин, «словно косой прошел по нашей линии». Бригады Гиббона, Фелпса и Хофмана, уже праздновавшие победу, были моментально дезорганизованы этим ужасным ударом, и конфедераты попросту вымели их с поля, как ненужный мусор. Однако в своей стремительной контратаке дивизия Худа сама вскоре потеряла организацию. Она была слишком немногочисленна — всего 2 тысячи человек, и, разворачиваясь веером, полки обеих бригад просто разбрелись по всему полю. «Легион Уэйда Хэмптона» и 18-й Джорджианский полк повернули налево и вступили в перестрелку с бригадой Патрика, все еще занимавшей кромку Вествуда.

Не выдержав убийственного огня федералов, два этих левофланговых полка южан сами ушли под защитную сень западного леса и затем, перейдя в контратаку, выбили из него северян. Сделать это было не слишком сложно, поскольку четыре полка Патрика уже начали отступать следом за всей дивизией Даблдея.

Тем из «мальчиков Худа», кто остался на открытом поле, пришлось туго. По ним прямой наводкой лупили орудия северян, а из Иствуда открыл прицельный огонь Пенсильванский резерв Мида. Воздух был буквально наполнен свинцом, поле, и без того покрытое убитыми и ранеными, вымощено телами наподобие паркета. Потери практически во всех полках Худа были столь велики, что многие солдаты могли стрелять по врагу, ни разу не перезарядив своих винтовок. Сделав очередной выстрел, они просто подбирали валявшееся прямо под ногами оружие своих товарищей и посылали северянам следующую пулю. [237]

Особенно тяжело пришлось 1-му Техасскому полку. Увлеченный преследованием, он вышел к северной оконечности кукурузного поля. Пенсильванцы накрыли его своими залпами. Знаменосец и вся знамённая группа были мгновенно скошены пулями северян. Остальные попытались вести ответный огонь, но пенсильванцев было слишком много. Оставив на поле боя убитых, раненых и свое знамя, полк отступил в тыл.

В этом бою он понес огромные потери — больше, чем любой другой полк в обеих армиях. На кукурузном поле остались 186 из 226 солдат 1-го Техасского, что составило 82 % его личного состава. Другие полки Худа потеряли немногим меньше. 5-й Техасский: 86 из 175 человек (49 %), 4-й Техасский: 100 из 200 (50 %), «Легион Хемптона»: 53 из 76 (70 %). Когда чуть позже генерал Ли спросил командира дивизии Джона Белла Худа: «Где ваша великолепная дивизия, генерал?», тот со свойственной ему прямотой ответил: «Она лежит на поле, куда вы ее направили, сэр. В тыл сбежали немногие. Моя дивизия почти стерта с лица земли».

Однако почти стертые с лица земли «мальчики Худа» все же сделали свое дело. Дивизия Даблдея была отброшена с кукурузного поля. Дивизиям Рикета и Мида, которые все еще пытались пробиться сквозь Иствуд, также пришлось отступить. Когда там уже начал намечаться перелом — сказался фланкирующий огонь батарей — генерал Ли перебросил на помощь измотанной дивизии Лоутона три бригады из дивизии Д. Хилла, стоявшей в центре. Вместе они встретили федералов огненным штормом и вынудили их отойти к северной оконечности Восточного леса.

Таким образом, к 7-и часам утра после часа кровопролитного сражения 12-тысячньш 1-й корпус северян был разгромлен и совершенно потерял боеспособность. Только убитыми и ранеными он лишился 2470 человек, среди последних — и генерала Джозефа Хукера. Ослабевшего от потери крови, его унесли с поля боя, и командование корпусом принял на себя Джордж Мид. Впрочем, никакого корпуса, по сути, уже не было. Деморализованные и дезорганизованные части Хукера, собравшиеся после атаки за хребтом Пофенберг Ридж, едва насчитывали в своих рядах 7 тысяч человек. [238]

А им на смену уже спешил свежий 12-й корпус Мансфельда. Вернее, самого Мансфельда там не было. Когда две его дивизии разворачивались в боевую линию, он неосторожно выехал вперед, и был убит наповал случайным выстрелом. Сменивший его Уильямc едва успел получить общие указания от Хукера, как тот же Хукер был ранен и унесен в тыл. Тогда Уильямc попытался действовать по собственной инициативе, для чего у него не хватало ни знаний, ни опыта. Обе дивизии 12-го корпуса двинулись в атаку по расходящимся направлениям, что сразу же ослабило силу удара.

Дивизия Грина вступила в многострадальный Иствуд, где за своими временными укреплениями ее ожидали солдаты Лоутона и Хилла. Попытка пробиться лобовым ударом сначала не имела успеха, хотя конфедераты и подались к южной опушке леса, но затем Грину опять помогли батареи федералов с другого берега реки. Их фланговый огонь удачно накрывал конфедератов, уже и без того измотанных и ослабленных обильным утренним кровопусканием.

К тому времени потери дивизии Лоутона достигли такого предела, что она практически перестала существовать. Сам Лоутон, тяжело раненный, покинул поле боя. За ним последовали многие другие генералы и почти все (кроме двоих) полковые командиры. Бригады и полки сильно поредели, не имели и половины, а иногда даже трети своей изначальной численности. Словом, противостоять свежей федеральной дивизии было почти некому, и Грин, отбросивший остатки частей конфедератов, вышел, наконец, из Ист-Вуда на кукурузное поле. Здесь его встретила почти стертая с лица земли дивизия Худа, которая также не могла сдержать его натиск. Медленно, шаг за шагом, выпуская в наступающих северян последние заряды, «мальчики Худа» стали пятиться к Данкер Чёрч, захват которой казался неизбежным. Вдруг с опушки Вествуда во фланг дивизии Грина раздались ружейные залпы, заставившие его несколько приостановить свой победный марш. В дело вступил последний резерв левого фланга — бригада Джубала Эрли.

Джексон Каменная Стена послал за этой бригадой, как только 12-й корпус северян перешел в атаку, сообщив, что Лоутон ранен и что настала очередь Эрли возглавить дивизию [239]. Старый Весельчак (так, напомним, звучало армейское прозвище Эрли) поспешил выполнить это приказание. На прикрытие артиллерии Стюарта был оставлен один полк — 13-й Вирджинский, в котором оставалось не более 100 человек, а остальных Эрли повел на выручку левого фланга.

Однако, прибыв на место, он не обнаружил не только своей, но и вообще никакой дивизии, которую он мог бы возглавить. Части Лоутона после кровавой бани, которую устроила им федеральная артиллерия, покинули поле боя. От знаменитой дивизии Каменной Стены также почти ничего не осталось. Эрли увидел на южной окраине Вествуда лишь ее жалкие осколки — 9-й Луизианский и 27-й Вирджинский полки, которые он и присоединил к своей бригаде. Кроме них, у Данкер Чёрч еще кое-как держались «мальчики Худа», но, с первого взгляда, было понятно, что им не выстоять против плотных масс пехоты северян.

Кроме того, Худ был далеко: между его дивизией и бригадой Эрли имелся незакрытый зазор шириной в ¼ мили, и взаимодействие было довольно проблематичным. Одним словом, ситуация сложилась критическая, и Эрли, пока у него оставалось несколько минут, лично отправился к командиру левого крыла, чтобы доложить обстановку и потребовать подкреплений.

Джексон, расположившийся со своим штабом неподалеку от Данкер Чёрч, был, несмотря на почти тотальное уничтожение своего корпуса, совершенно спокоен и среди грохота разрывов и свиста пуль невозмутимо лакомился персиками. Это была его обычная манера: чем неистовее свирепствовал вокруг бой, тем хладнокровней он становился. Из этого, впрочем, не следует, что Каменная Стена бездействовал.

Как свидетельствовал очевидец, он руководил обороной «со своей обычной невозмутимой храбростью, разъезжая среди батарей, направляя их огонь и внушая подчиненным свой собственный неукротимый дух». Доклад Эрли не заставил Джексона потерять спокойствие. Ни один мускул не дрогнул на его лице, пока он выслушивал сбивчивый рапорт генерала, и, когда Эрли закончил, Каменная Стена приказал ему удерживать позиции от наседающего неприятеля и пообещал, что подкрепления скоро прибудут. [240]

Когда Эрли вернулся к своей бригаде, положение стало еще хуже. Грин почти овладел плато и Данкер Чёрч, а на западной оконечности кукурузного поля показалась еще одна свежая часть неприятеля. Это была дивизия Седжвика из 2-го федерального корпуса. С раннего утра этот корпус, расположенный на правом берегу Энтитем-Крик, наблюдал за ходом сражения, не принимая в нем, однако, участия. Его командир, генерал Самнер, старый регулярный офицер, прозванный за свою напористость и прямолинейность Лесным Буйволом, кусал губы и ерзал в седле от нетерпения, но приказа выступать все не было.

Мак-Клелан по одним ему известным причинам предпочитал посылать свои корпуса в бой поочередно, давая возможность конфедератам парировать эти разрозненные удары. Черед Самнера померяться с неприятелем силами настал около 7.30 утра, уже после того, как корпус Хукера был разгромлен, а дивизия Грина втянулась в бой за Данкер Чёрч. Обрадованный, Лесной Буйвол тут же двинул через реку две дивизии из своего корпуса под командованием Седжвика и Френча, и, не тратя времени на обходные маневры, провел их прямо на запад, где уже свирепствовала битва.

При этом Самнер так стремился поскорее оказаться в пекле, что решил лично возглавить атаку и напрочь забыл об обязанностях командира корпуса. Обнажив голову, со шляпой в руке он ехал сразу за первой линией дивизии Седжвика, вызывая восторг и восхищение у своих солдат, в то время как вторая дивизия Френча остановилась восточнее Данкер Чёрч, наткнувшись там на части Д. Хилла. Но Лесной Буйвол совсем упустил ее из виду. Вместе с дивизией Седжвика он прошел позади боевых порядков дивизии Грина и двинулся прямо на Вествуд. Справа к нему примкнула одна из бригад 12-го корпуса дивизии Уильямса, назначенная в поддержку атаки.

Но когда Эрли заметил эту новую федеральную дивизию, она была еще далеко — ее первая линия только-только показалась на опушке Иствуда и пока не представляла непосредственной опасности. Грин, ворвавшийся на плато у Данкер Чёрч, был более серьезной угрозой, и Эрли недолго колебался в выборе. 27-й Вирджинский и 9-й Луизианский полки [241] были брошены им на запад против Седжвика и Уильямса, а он сам со всей бригадой атаковал фланг бригады Грина. Эта попытка была отчаянным шагом, почти обреченным на неудачу, но, как ни странно, она сработала. Дружные залпы южан с опушки Вествуда заставили дивизию Грина остановиться и ответить на огонь противника. И хотя такая отсрочка не могла быть долгой, она позволила конфедератам выиграть драгоценное время и подтянуть резервы.

Между 7-ю и 8-ю часами на поле боя близ Шарпсберга показались покрытые дорожной пылью и запыхавшиеся от быстрой ходьбы солдаты дивизии Лафайета Мак-Лоуза. Едва. успев перевести дух, они двинулись на север, откуда раздавались звуки ожесточенной перестрелки, и прибыли как раз вовремя, чтобы спасти остатки корпуса Джексона от разгрома. Генерал Ли подкрепил их бригадой Уокера из дивизии Д. Р. Джонса (не путать с Дж. Р. Джонсом — командиром дивизии Каменной Стены), которую он снял с правого крыла. Вместе этот ударный отряд набрал 6,5 тысяч человек — значительно меньше, чем в двух с половиной федеральных дивизиях, вступивших теперь в бой на левом крыле южан. Но других свежих частей у Ли не было.

Развернувшись в боевую линию, Мак-Лоуз повел свои бригады прямо на дивизию Грина и захватил ее врасплох. Неопытные солдаты, составлявшие значительную часть этой дивизии, равно как и всего 12-го корпуса, запаниковали и не выдержали даже первых залпов. Нестройной толпой они бросились бежать в Иствуд и остановились чуть ли не на самом берегу Энтитема. Мак-Лоуз не стал их преследовать. Продолжив движение на север, он обрушился прямо на левый фланг дивизии Седжвика, уже частично вступившей в Вествуд. После бегства людей Грина эта оконечность линии оказалась совершенно незащищенной и соблазнительно открытой для удара.

Седжвик и Самнер все же заметили грозящую им опасность и приказали Ховарду, командиру бригады, составлявшей 3-ю линию дивизии, двинуться вперед и встретить атаку. Но прежде чем Ховард успел перегруппироваться, южане приблизились к его бригаде чуть ли не вплотную и буквально изрешетили ее пулями. Через несколько мгновений [242] остатки полков Ховарда уже бежали с поля боя. За ней вскоре последовала бригада поддержки из дивизии Уильямса: вид улепётывающих со всех ног соратников был слишком заразительным для этих молодых солдат. Впрочем, две остальные бригады Седжвика также продержались не долго.

Кто-то выкрикнул «нас обошли!», другие подхватили этот крик, и две ветеранские бригады бросились наутек вслед за охваченными паникой зелеными новичками. Южане со своим боевым кличем преследовали их и меткими залпами наносили страшные потери. В считанные минуты поле боя было очищено от неприятеля, и усталые солдаты Мак-Лоуза, Эрли и Джонса смогли наконец передохнуть.

Правда, северяне открыли по ним огонь из своих орудий, щедро осыпая конфедератов шрапнелью, однако новых атак с их стороны на этом участке уже не последовало. Разгром и бегство пяти полнокровных дивизий наглядно продемонстрировали федералам крепость обороны противника. После «вествудской бойни», как они назвали потом атаку Седжвика, их генералы уже больше не рисковали оспаривать у повстанцев обладание плато и Данкер Чёрч.

Однако, если на левом фланге битва уже закончилась, то на других участках поля ей только предстояло начаться. Генерал Ли со свойственной ему прозорливостью предположил, что новым объектом атаки станет центр его армии, и оказался прав.

Между 9-ю и 10-ю часами здесь стали концентрироваться крупные силы неприятельской пехоты, а приумолкнувшие было батареи на левом берегу Энтитема снова грозно зарычали, посылая расположенным напротив частям конфедератов ядра и гранаты.

Встревоженный этой активностью врага, генерал Ли лично отправился инспектировать позиции дивизии Д. Хилла. Когда он верхом на своем Бродяге, которого вел под уздцы ординарец (в предыдущем сражении Ли был ранен в обе руки и не мог самостоятельно управлять лошадью), объезжал линию, солдаты, как всегда, приветствовали его громкими криками, а полковник Гордон, командир 6-го Алабамского полка, воскликнул: «Эти люди останутся здесь, генерал, пока не зайдет солнце или не будет одержана победа!» [243]

Но до победы, как и до заката, было еще далеко. Северяне, потерпевшие неудачу на левом крыле, вполне могли взять реванш в центре. Стоявшая здесь дивизия конфедератов была слишком слаба: в ней едва насчитывалось 5 тысяч человек, а против нее уже выдвигались три свежие неприятельские дивизии полного состава. Правда, позиции, занимаемые людьми Хилла, были очень сильны. Левый фланг располагался на Хагерстаунской дороге, а правый фланг — бригады Роудса, Колквита и Дж. Андерсона — вдоль дороги Санкен (т. е. глубокой, или «утопленной»). Эта дорога, как и та, что прикрывала фронт дивизии Прентиса в битве у Шайло, служила для обороняющихся естественным окопом.

Кроме того, правый и левый фланги дивизии Хилла были расположены под прямым углом друг к другу, словно руки, распростертые, чтобы заключить в объятия наступающего врага, и эти объятия могли стать смертельными. Одним словом, северянам предстояла трудная задача: под плотным винтовочным огнем они должны были пересечь совершенно открытое пространство без малейшей складки, за которую могли бы зацепиться, и выбить неприятеля из крепкой позиции. Однако это, похоже, не особенно смутило их бравого командира — генерала Френча. Его дивизия оторвалась от Седжвика, когда тот пытался захватить Вествуд, и теперь Френч стремился наверстать упущенное на дороге Санкен.

Френч планировал провести классическую штыковую атаку, вроде тех, что считались лучшими в наступательной тактике лет за 50 до гражданской войны. Три его бригады, построенные в колонны, вышли на тактический рубеж, а затем, совершив четкое захождение по команде «правое плечо, вперед», образовали три последовательные линии. Первую из них составила бригада Вебера, вторую — необстрелянная бригада Моррела и третью — бригада Кимпбелла. Была дана команда «примкнуть штыки», полковые оркестры заиграли какой-то воинственный марш, и вся дивизия с незаряженными винтовками на плечах двинулась вперед.

Конфедераты следили за этим церемониальным маршем, затаив дыхание. «Это было волнующее зрелище, — вспоминал полковник Гордон. — Все их силы, как я думаю, состояли из молодых войск, прибывших из Вашингтона или из какого-нибудь [244] учебного лагеря. Насколько я мог видеть, все солдаты носили на своих голенях белые гетры. Знамена, развевавшиеся над ними, еще не потускнели от пыли и дыма сражений. Штыки сверкали на солнце, как начищенное серебро. Четким шагом, держа равнение, как на праздничном параде, этот великолепный строй двигался в атаку в ногу под утробный рокот барабанного боя, и, когда мы стояли и смотрели на это прекрасное шествие, я подумал, а может быть, и произнес вслух: «Как жаль портить пулями такое красивое батальное полотно».

Впрочем, командиры южан дали своим солдатам возможность насладиться этим батальным полотном в полной мере и отдали приказ не стрелять без команды. Северяне двигались прямо на вершину угла, образованного правым и левым флангами дивизии Хилла, и Хилл решил подождать, пока они окажутся в огневом мешке. Четкий строй атакующих тем временем подходил все ближе, и многие солдаты, начиная нервничать, стали просить у своих офицеров разрешения открыть огонь. Однако те неизменно отвечали: «Еще рано».

Наконец, когда на медных пуговицах на мундирах федералов можно было различить американских орлов, прозвучала команда «огонь!». «Мои винтовки воспламенились и загремели прямо в лицо федералам, подобно ослепительной вспышке молнии, сопровождаемой коротким и смертоносным раскатом грома, — вспоминал Гордон. — Эффект был ужасающим. Вся передняя линия почти без исключения была сметена. Храбрый командир и его лошадь свалились одной бесформенной грудой неподалеку от того места, где стоял я. Лошадь была убита, но всадник не пострадал. Однако прежде чем его задние линии смогли придти в себя после смертоносного удара, мои ликующие солдаты вскочили на ноги и смели их целой серией залпов».

Конфедераты стреляли по атакующим не только с фронта, но и с фланга, и огненные объятия сомкнулись вокруг дивизии Френча. Его вторая линия, состоявшая из необстрелянной бригады Моррела, не выдержала и обратилась в бегство. Но уцелевшие люди Кимпбелла и Вебера остались на поле боя. Отступив на исходный рубеж, они перегруппировались, сомкнули ряды и снова двинулись вперед. Винтовки [245] по приказу Френча были по-прежнему не заряжены, и федералы шли в самое пекло с одними только штыками, демонстрируя удивительную храбрость и не менее удивительную глупость.

Естественно, их ждал тот же прием, что и в первый раз. Южане снова открыли огонь и с фланга, и с фронта, вынудив северян отступить, не убив в отместку ни одного неприятельского солдата. Но Френч, как видно, не понимал, что времена Аустерлица и Прейсиш-Эйлау давно канули в лету, и продолжал свои сумасшедшие попытки завалить огненную стену телами своих солдат. Четырежды водил он дивизию в штыковые атаки, пока все поле боя не сделалось темно-синим от усеявших его тел убитых и раненых федералов. Только после этого солдаты Френча получили приказ зарядить винтовки, сблизиться с противником на расстояние прицельного выстрела и открыть огонь.

С этого момента бой в центре линии южан принял еще более кровопролитный характер, правда, теперь уже для обеих враждующих сторон. Как южане на левом фланге Хилла у Хагерсгаунской дороги, так и противостоящие им северяне — все расположились на открытой местности, без намека на полевые укрепления, и каждый залп производил в их рядах чудовищные опустошения. После боя здесь, как и на поле сражения у Шайло, можно было ходить по телам, не ступая на землю.

Но, несмотря на тяжелые потери и численное превосходство противника, южане сжали зубы и удержали линию. Те же из них, кто пал от пуль северян, умирали с чувством выполненного долга.

Сам Гордон также был ранен целых пять раз. Первая пуля пробила ему правую икру, вторая угодила в ту же ногу несколько выше, третья чуть позже попала в левую руку, а четвертая засела в плече. Гордон все еще оставался на ногах и продолжал командовать полком, пока его не сразила пятая пуля. «Я отошел на небольшое расстояние, — вспоминал он, — когда в меня ударила пятая пуля, попавшая прямо в лицо и едва не задевшая яремную вену. Я упал без сознания так, что мое лицо уткнулось в кепи. Казалось, что я захлебнусь собственной кровью. Но этого не произошло по милости какого-то [246] янки, который как будто специально, чтобы спасти мою жизнь, за час до того прострелил мое кепи, и кровь вытекала через эту дырку».

Пока на линии дивизии Хилла разворачивались эти драматические события, северяне двинули в обход его правого фланга свежую дивизию Ричардсона. Это была последняя из трех дивизий Самнера, задержанная по приказу командира корпуса на левом берегу Энтитем-Крик, но в 9.30 она тоже получила распоряжение переправиться через реку и принять участие в атаке на центр южан. Ее целью был правый фланг дивизии Хилла, который располагался на дороге Санкен, дававшей ему великолепное прикрытие от огня федералов. Ричардсон не подозревал об этом преимуществе врага и двигался прямо на изогнутую причудливыми зигзагами линию естественных окопов. Подобно Френчу, он развернул свою дивизию в три линии, в первой из которых шла знаменитая Ирландская бригада.

Эти уроженцы зеленого острова заслуженно считались самыми храбрыми солдатами Потомакской армии и наступали под зелеными знаменами со свои традиционным криком «Эйрин го бра!». Командир бригады генерал Мигер вел их вперед верхом на гнедой лошади, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули. Когда до Санкен-Роуд оставалось немногим более нескольких сотен ярдов, он приподнялся в стременах и, призывая своих солдат сделать последний бросок, воскликнул: «Ребята, поднимите знамена и идите за мной!»

Однако огонь конфедератов был очень сильным. Ирландцы валились вокруг Мигера как подкошенные. Бригаде уже пришлось заменить 8 знаменосцев, а ее командир лишь каким-то чудом уцелел посреди этого ада. Тем не менее люди Мигера не отступили. Закрепившись на передовом рубеже, они вступили с противником в ожесточенную огневую дуэль, которая продолжалась 40 минут без перерыва. За это время ирландская бригада потеряла 60 % личного состава убитыми и ранеными, и многие полки сократились до нескольких рот.

Но Ричардсон пока не помышлял об отходе. Искусным маневром он сменил поредевшую бригаду Мигера бригадой [247] Колдвелла и приказал последнему поискать слабое место в линии противника. С этой целью на правую оконечность дивизии Хилла были брошены два полка во главе с полковником Бэрлоу, и неожиданно маневр увенчался успехом. Во многом северянам помогла случайность: Д. Хилл, заметивший угрозу, приказал правофланговым полкам загнуть линию буквой L и встретить обходное движение противника. Однако в горячке и неразберихе боя несколько других конфедеративных полков приняли это движение за сигнал к отступлению и подались назад. Бэрлоу воспользовался возникшей сумятицей, чтобы овладеть частью неприятельской линии, занял удачную фланговую позицию и открыл продольный огонь вдоль всей дороги Санкен.

В результате солдаты из дивизии Хилла оказались в крайне неприятном положении. «Мы стреляли их, как овец в загоне, — вспоминал солдат-северянин. — Если сначала пуля пролетала мимо, она могла срикошетить от стенки оврага и затем все равно поразить цель». Северяне же, напротив, были охвачены азартом охотников и стреляли в оказавшихся беспомощными южан с каким-то жестоким удовольствием.

«Безумие овладело людьми, — писал другой северянин, участник боя за дорогу Санкен. — В нетерпении они не перезаряжали свои пустые винтовки, а вырывали заряженные из рук убитых и стреляли из них с ужасающей частотой, посылая вместе с пулями заодно и шомпола, чтобы удвоить силу уничтожения». Эта бойня продолжалась недолго, всего несколько минут, но их оказалось достаточно, чтобы наполнить дорогу Санкен убитыми — иногда в три-четыре слоя, и после сражения она получила заслуженное название «Кровавая аллея».

Покончив с правым флангом Хилла, Ричардсон двинул свою дивизию вперед, прямо на Шарпсберг. Его передние шеренги уже поднялись на гребень возвышенности, где стоял дом доктора Пипера — ключ ко всей позиции на этом участке поля, когда снизу с чудовищной точностью по ним дерзко ударила картечью какая-то одинокая батарея конфедератов. Ее залпы мгновенно проделали в рядах северян такие большие бреши, что уцелевшие в ужасе скатились назад Аниз по склону. [248]

Федералы не знали, что эта батарея может вести огонь лишь по недоразумению. Ее прислуга и командовавшие орудиями офицеры уже давно были убиты либо ранены, и двум уцелевшим пушкам было суждено бесполезно простоять среди трупов и стать легкой добычей врага. Однако их случайно заметил генерал Лонгстрит, командир правого крыла армии южан. Объезжая линию, он застал здесь всего один 27-й Северокаролинский полк, да и тот без зарядов, и оставшуюся без прислуги батарею.

В этот момент ситуация стала критической: Ричардсон прорвал позицию южан в центре и вот-вот должен был выйти к Хагерстаунской дороге. К счастью для южан, Лонгстрит оказался в нужное время в нужном месте. Он велел офицерам своего штаба спешиться и стать к орудиям. Пока сам генерал держал лошадей своих адъютантов и ординарцев, те заряжали пушки и вели огонь по врагу, буквально не давая ему возможности высунуться из-за гребня холма. Через некоторое время к отважной батарее примчался генерал Чилтон — начальник штаба генерала Ли.

«Где войска, с которыми вы удерживаете эту линию?» — спросил он. «Я показал на два мои орудия и на полк Кука, и сказал: «Вот они», — вспоминал Лонгстрит. — «Но у этого полка нет зарядов!» — Глаза Чилтона расширились так, что, казалось, они сейчас вылетят из глазных впадин; он пришпорил своего коня и ускакал обратно к генералу Ли. Как я полагаю, он отдал там какой-то замечательный рапорт, хотя я и не видел генерала Ли до темноты. Вскоре вдоль фронта федералов пролетел снаряд, вскопав землю параллельно его линии. Затем последовал еще один, и еще, все ближе и ближе к их передней шеренге. Этот анфиладный огонь, столь впечатляющий для солдат, вела одна из батарей линии Д. Хилла, и вскоре она отбросила атакующую колонну».

Возможно, южанам не удалось бы остановить наступление федералов только лишь артиллерийским огнем, если бы один из их снарядов не уложил на месте генерала Ричардсона. Драчливый Дик, как еще со времен первого Бул-Рана солдаты называли этого командира, казалось, вдыхал в них какой-то яростный огонь, и с его смертью этот огонь угас. Сменивший Ричардсона генерал Уинфилд Хенкок, в будущем лучший [249] корпусной командир Потомакской армии, пока еще не обладал должным опытом и авторитетом. А когда дорогу к Шарпсбергу преградила подошедшая дивизия Андерсона, развернувшаяся по приказу Ли вдоль Хагерстаунского шоссе, северяне и вовсе отказались от наступления на этом участке.

Правда, у федералов имелись еще в центре свежие резервы: в 10 часов утра на поле боя прибыл со своим корпусом Франклин, которому так и не удалось спасти от капитуляции Харперс Ферри. Одна из его дивизий под командованием Смита переправилась на другой берег по среднему мост) и вместе с дивизией Ричардсона вступила в бой с Андерсоном, безуспешно пытавшимся отбить линию дороги Санкен. Вскоре к ней присоединилась дивизия Слокама, с которой переправился и сам Франклин. Однако генерал Самнер, ощутивший этим утром крепость обороны противника на себе, лично приехал к командиру вновь прибывшего корпуса и приказал ему не проводить атаку.

«Если весь правый фланг армии Потомака будет смят, — сказал он, — то и сражение будет проиграно, а посему не стоит рисковать последним из оставшихся здесь резервов». Франклин высказал свое несогласие с этим несколько сомнительным умозаключением, но Джордж Мак-Клелан, вскоре присоединившийся к обоим офицерам, стал на сторону Самнера. По его мнению, день и так шел хорошо, и в продолжении наступления в центре острой необходимости не было.

Так центр линии конфедератов, бывший в тот момент на волосок от гибели, оказался чудесным образом спасен, хотя, если задуматься, ничего чудесного в этом спасении не было. 5-тысячная дивизия Дэниела Хилла, стойко оборонявшая линию Санкен-Роуд, против вдвое превосходящего противника (в дивизиях Ричардсона и Френсиса было около 10 тысяч человек), сумела внушить северянам, что им противостоят крупные силы противника, и, введенные в заблуждение, они не осмелились снова испытывать судьбу на этом участке поля боя.

Центр боев в результате снова сместился, на этот раз на правый фланг конфедератов. Ему, напомним, противостоял 9-й корпус генерала Бернсайда, получившего задание произвести диверсию, которая в случае успеха должна была развиться [250] в полноценную атаку. Однако Мак-Клелан все откладывал выполнение этой части своего плана, что позволило генералу Ли без помех снять с правого фланга несколько частей и перебросить их в центр и на левое крыло. К полудню там оставалось всего 2 тысячи человек, державших линию против 13,5 тысяч Бернсайда.

Впрочем, к этому времени бой там уже был в полном разгаре. В 10 часов Бернсайд получил, наконец, приказание овладеть нижним мостом, переправиться на другую сторону и сокрушить правый фланг конфедератов. На первый взгляд, выполнение этого приказа было несложным. Мост оборонялся всего лишь одной бригадой конфедератов под командованием Тумбса, рассыпанной на высотах на противоположном берегу, да и в той насчитывалось не более 400 человек. Но, с другой стороны, северянам пришлось вести атаку по узкой дороге, проходившей сначала вдоль берега и затем поворачивавшей к мосту. Ширина этой дороги не позволяла развернуть на ней восемь человек в ряд, так что численное превосходство федералов не давало им практически никаких преимуществ.

Поэтому лобовые атаки даже на столь слабо обороняемую позицию были обречены на провал, тем более что характер местности вынуждал Бернсайда посылать войска в бой по частям. Мостом можно было овладеть лишь обходным маневром, и командир 9-го корпуса учитывал эту возможность. Он приказал командиру одной из своих дивизий генералу Родмену переправиться через реку по броду, находившемуся ниже по течению, и ударить по Тумбсу справа. Однако на выполнение этого охватывающего движения требовалось время, и, пока Родмен выполнял полученный приказ, Бернсайд решил все же взять мост фронтальной атакой. Первой попытать счастья выпало бригаде Крука из дивизии Кэнеуха. При поддержке части дивизии Стерджиса, которая развернулась за гребнем высот напротив моста, она двинулась вперед. 11-й Коннектикутский полк прикрывал ее фронт, и в таком боевом порядке Крук дошел до самого моста, где джорджианцы Тумбса встретили его уничтожающим огнем. Люди Крука остановились и попробовали отвечать, но конфедераты, хорошо укрытые за кустами и деревьями [251], были практически неуязвимыми. Бесполезно простояв под огнем несколько долгих минут и устелив подходы к мосту телами своих убитых и раненых, бригада поспешно отошла в укрытие.

Ей на смену пришла бригада Нэгла из дивизии Стерджиса при поддержке бригады Ферерро. Федеральная артиллерия прикрыла их развертывание огнем, но только это мало помогло делу: стрелки Тумбса вскоре вынудили атакующих лечь на землю. Пролежав некоторое время под пулями джорджианцев, полки Нэгла все же поднялись на ноги и бросились вперед, но их снова ждала неудача. Огонь бригады Тумбса был беспощаден, и атака быстро захлебнулась. Тогда Бернсайд, ожидавший выхода дивизии Родмена, на время приостановил наступление на мост, тем самым признав позиции Тумбса неприступными. Так оно, впрочем, и было на самом деле.

Никогда еще сила обороны вооруженной винтовками пехоты не была продемонстрирована столь ярко и убедительно: 400 человек, занявших удачную позицию, в течение трех часов сдерживали натиск 13-тысячного корпуса, и тот оказался совершенно бессильным что-нибудь с этим поделать.

Наконец, около часа дня, когда Родмен дал о себе знать частой стрельбой на правом берегу, была предпринята последняя попытка овладеть мостом. По приказу генерала Джейкоба Кокса два полка — 51-й Нью-йоркский и 51-й Пенсильванский образовали колонну так, что каждый из этих полков составил соответственно ее правую и левую половины. Пройдя через мост, они должны были развернуться в линию и атаковать неприятеля.

Впереди них в стрелковой цепи шел 9-й Нью-йоркский полк, солдаты которого были одеты в фески, алые рубахи и широкие шаровары африканских зуавов. Стрелки Тумбса, все еще остававшиеся на прежних позициях, не могли промахнуться по таким ярким мишеням. Вскоре «африканские зуавы» вынуждены были залечь на землю, рискуя подпортить великолепие своей униформы. «Я лежал на спине, опираясь на локти, наблюдал за снарядами, разрывавшимися надо мной, и размышлял, как долго я смогу продержать палец поднятым вверх, прежде чем его отстрелят, — вспоминал один [252] из участников этой атаки, солдат 9-го Нью-йоркского полка. — Когда был дан приказ подняться, я повернулся, чтобы взглянуть на полковника Кимбелла, подумав, что он внезапно сошел с ума».

Тем не менее нью-йоркцам, как, впрочем, и другим атакующим войскам, пришлось подняться и пойти вперед. «Зуавы», издававшие свой традиционный крик «Зу! Зу! Зу!», первыми ворвались на мост, хотя это и стоило им семи знаменосцев. За ними последовали 51-й Нью-йоркский и 51-й Пенсильванский полки, бегом перешедшие реку и развернувшиеся на другом берегу. К тому времени джорджианцы Тумбса уже расстреляли почти все свои патроны, а с фланга их начал теснить Родмен. Когда же с фронта на них устремились еще три федеральные полка, а с другого берега ударили гаубицы и тяжелые нарезные орудия Паррота, они не выдержали и отступили.

Итак, северянам все же удалось прорваться на правый берег, и Бернсайд немедленно направил по захваченному мосту дивизию Стерджиса и бригаду Крука. Вместе с уже закрепившимися на этой стороне Энтитема частями Ферреро они заняли высоты между Шарпсбергом и рекой. Оттуда, как на ладони, был виден весь ослабленный и рассеянный правый фланг Лонгстрита, и теперь разве что слепой мог не понять, что достаточно одного натиска, и армия Ли будет сброшена в Потомак.

Но у северян снова не хватило решимости, и этот последний натиск не был сделан своевременно. «Как видно, янки решили, что они сотворили чудо, — вспоминал солдат повстанческой армии. — Вместо того, чтобы преследовать и стрелять в нас, они стали регулярно и методично кричать «ура», будто только что выиграли бейсбольный матч».

Остановка была, конечно, следствием стойкой обороны Тумбса. Когда дивизия Стерджиса переправилась через Энтитем, вдруг выяснилось, что она слишком измотана и расстреляла почти все свои заряды. Кокс, командовавший войсками 9-го корпуса на правом берегу, попросил Бернсайда прислать на замену дивизию Уилкокса, а заодно подтянуть обозы с боеприпасами, и, пока происходила эта перегруппировка, драгоценное для северян время уходило, как вода в [253] песок. Повстанцы тоже не бездействовали и приводили свои части в порядок, чтобы отразить натиск Бернсайда, хотя частей этих было слишком мало, и на сей раз разгром Северовирджинской армии казался неизбежным.

В 3 часа дня Кокс, наконец, сформировал боевую линию 9-го корпуса. Дивизия Уилкокса образовала ее правый фланг: бригада Криста — к северу, а бригада Вельша — к югу от дороги на Шарпсберг. Сзади эту дивизию поддерживала бригада Крука из дивизии Кенеуха. Левый фланг линии состоял из бригад Херленда и Фейрчайлда из дивизии Родмена. Первый образовал южную оконечность дивизии, второй поддерживал связь с дивизией Уилкокса. Резервом левого фланга корпуса служила бригада Скеммона из дивизии Кенеуха.

Этим свежим частям федералов противостояла измотанная и поредевшая дивизия Д. Р. Джонса, которая, конечно, не могла выдержать их натиск. Когда северяне после артподготовки перешли в наступление, она начала торопливо подаваться назад, оказывая лишь видимость сопротивления. Отчаянная попытка удержаться была сделана южанами только в большом саду, на самой окраине Шарпсберга, но и та с треском провалилась. Федералы подтянули на окружавшие сад высоты артиллерию и буквально засыпали его картечью и гранатами. Затем пехота северян двинулась вперед, и в 4.30 дивизия Уилкокса ступила на окраину Шарпсберга.

Однако, отступая, конфедераты расходились в разные стороны, вынуждая и северян двигаться в веерообразном порядке. В результате дивизия Родмена сильно отклонилась к югу, между ней и дивизией Уилкокса образовался обширный зазор. Будь у южан хоть одна бригада, они могли бы воспользоваться этой оплошностью врага, но, увы, такой бригады у них не было.

С тревогой и отчаянием следил генерал Ли за победным наступлением врага, не в силах, однако, ему помешать. Вдруг он заметил, что по дороге к югу от Шарпсберга движется какая-то неизвестная пехотная колонна. Частично она была одета в синее федеральное сукно, и поначалу генерал Ли принял ее за еще одну неприятельскую часть. «Чьи это войска?» — с волнением и надеждой спросил он своего ординарца. «Они несут знамена Вирджинии и Конфедерации, сэр», — ответил тот. [254]

Это действительно были вирджинцы, а за ними шли южнокаролинцы, теннессийцы, алабамцы, северокаролинцы и джорджианцы. На поле боя прибыл последний из резервов Северовирджинской армии — Легкая дивизия Эмброуза Хилла. Оставленный Джексоном у Харперс Ферри для приема капитуляции полковника Майлза, Хилл быстро покончил со всеми формальностями и поспешил за остальными частями корпуса Каменной Стены. Перегруппировка Бернсайда, занявшая целых два часа, дала ему столь необходимое время, и он оказался на поле боя в самый подходящий момент и в самом нужном месте.

Увидев плачевное положение правого крыла армии, Хилл, не колеблясь, развернул свою дивизию в боевой порядок и двинулся в атаку на открытую левую оконечность 9-го корпуса. Густые заросли кукурузы поначалу скрыли это наступление от глаз врага, а когда северяне заметили неприятеля, то, сбитые с толку синим цветом униформы (она была взята солдатами Хилла из цейхгаузов Харперс Ферри), приняли южан за своих. Конфедераты недолго оставляли их в заблуждении. Приблизившись на расстояние прицельного выстрела, они открыли огонь и огласили окрестности леденящим кровь боевым кличем. Дивизия Родмена была застигнута врасплох, однако не обратилась в бегство. Бригада Скеммона, повернув налево, расположилась за огораживающей кукурузное поле каменной стеной и сначала даже отбросила наступающих.

Но молодая бригада Херленда, шедшая впереди, все же пришла в замешательство, а когда Родмен, лично попытавшийся навести в ней порядок, был убит, бригада в панике покинула поле боя. Скеммон, который остался за каменной стеной в одиночестве, тоже стал подаваться назад, к спасительной переправе. Возможно, ему и удалось бы удержаться, если бы Уилкокс со своей дивизией подошел к нему на подмогу, но как раз этого Уилкокс и не мог сделать. Хилл, воспользовавшись тем, что левый и правый фланги врага разделены, бросил в образовавшийся зазор бригады Арчера, Брэнча и Пендера, и этот прорыв окончательно расстроил боевые порядки федералов. Конфедераты, развернувшиеся веером, обрушили на внутренние фланги обеих дивизий уничтожающий [255] огонь, и, сильно расстроенные, те быстро откатились на исходные рубежи.

Такими рубежами для федералов были высоты близ нижнего моста у Шарпсберга, где в развернутом боевом порядке стояла дивизия Стерджиса. Пока северяне удерживали этот плацдарм, а также средства переправы на правый берег, они все еще угрожали южному крылу конфедератов и могли предпринять там завершающую атаку. Хорошо это понимая, Бернсайд послал Мак-Клелану просьбу о подкреплениях, но тот, верный своей обычной практике, решил остановиться на достигнутом. Он сообщил Бернсайду, что «было бы благоразумным» оставить врага в покое и не превращать «победу» северян в поражение. Конфедераты, со своей стороны, были только рады такому затишью: потери их армии были огромны. Они также не стали беспокоить врага. В районе 5 часов пополудни сражение на Энтитеме было окончено.

Это сражение — одно из самых упорных и ожесточенных за всю гражданскую войну — было громогласно объявлено северянами их триумфом. Первым это сделал Мак-Клелан, отправивший победную реляцию в Вашингтон прежде, чем прозвучали последние выстрелы. Линкольн был рад даже такому успеху и не стал спорить со своим генералом. В тот период он как раз готовил декларацию об отмене рабства и остро нуждался хотя бы в намеке на перелом, а на фоне сплошных неудач Севера на востоке Энтитем и впрямь мог сойти за счастливое начало новой эпохи. Впрочем, в одном Мак-Клелан был, безусловно, прав: ему действительно удалось одержать стратегическую победу. После кровавой шарпсбергской мясорубки армия Ли уже не была способна на проведение задуманных наступательных операций, и ей оставалось только отступить.

Но тактически сражение на Энтитем-Крик было все же I ничьей или, вернее, принимая в расчет чудовищное неравенство сил, даже победой оружия южан. 35-тысячная Северовирджинская армия в упорном многочасовом сражении сумела не только отразить натиск 75 тысяч северян (таково было примерное количество федеральных солдат и офицеров, принимавших участие в битве), но и нанести врагу огромный урон. Для армии Потомака потери составили 12199 [256] человек — больше, чем потеряла вся американская армия б июня 1944 года в день высадки союзников в Нормандии. Наибольший процент среди потерь составляли раненые: их было 9146 человек, и армейские хирурги, валясь с ног от усталости, весь день и всю ночь ампутировали простреленные и раздробленные человеческие конечности. Вдобавок 2010 северян были убиты и 1043 попали в плен к южанам. Даже для многочисленной Потомакской армии это были серьезные потери, и к радости от одержанной «победы», которую испытывало северное общество, примешивалась горечь утраты.

Потери конфедеративной армии также были велики. В этом сражении она лишилась 12312 человек, немногим больше, чем армия северян. Львиную долю среди них также составляли раненые — 8725 человек. После битвы ими были заполнены почти все дома не только в Шарпсберге, но и в окрестных городках Мериленда, и даже в Северной Вирджинии. В отличие от раненых федералов, получавших хоть какую-то медицинскую помощь, о многих южанах некому было позаботиться, кроме добросердечных жительниц, превративших в госпиталя жилые дома. Десятки, а может быть, и сотни пострадавших умерли, так и не дождавшись хирурга. Впоследствии из-за нехватки перевязочных средств часть раненых была оставлена федералам, что было скорее актом милосердия, чем жестокости. У неприятеля были медикаменты и врачи, и они могли хоть как-то помочь этим бедолагам.

Убитыми и пленными южане потеряли также немало — 1587 и около 2000 тысяч соответственно. Фактически в этот страшный день, самый кровавый день гражданской войны, армия Северной Вирджинии лишилась ⅓ всех бойцов, сражавшихся при Шарпсберге, а остальные были настолько вымотаны, что нуждались в многомесячном отдыхе.

Сам Ли однако смотрел на положение более оптимистично. На военном совете он огласил свое решение, заявив, что армия останется у Шарпсберга и, если понадобится, выдержит еще одну атаку федералов. Этот шаг имел в первую очередь моральное значение. Генерал Ли, хорошо изучив Мак-Клелана, конечно, знал, что тот вряд ли решится на возобновление битвы. Оставаясь на залитом кровью поле энтитемского [257] сражения, командующий Северовирджинской армией хотел продемонстрировать и противнику, и своим солдатам, кто на самом деле одержал победу, и демонстрация удалась. Весь день армия Северной Вирджинии простояла на своих прежних позициях, готовая снова отразить атаки не-приятеля. Но атак не последовало, и 19 сентября Ли начал переправу через Потомак. Первая Мерилендская кампания завершилась.

Сражение на Энтитеме было важной вехой на пути развития пехотной тактики гражданской войны. В отличие от битв у Бул-Рана и Шайло, в нем участвовали хорошо обученные и достаточно опытные армии. Однако, как показал ход боя, это обучение, в частности, тактическая его часть нуждалась в серьезной корректировке. Шарпсбергская битва остро поставила на повестку дня вопрос об изменении наступательной тактики пехоты. Фронтальные штыковые атаки в сомкнутом строю, столь многократно применявшиеся в этом бою северянами, не имели успеха, и всякий раз оборачивались уничтожением или разгромом атакующих. Но генералы Потомакской армии, как это часто бывает, не видели за деревьями леса и списывали свои неудачи на что угодно, но только не на устаревшие боевые порядки. Пехотная колонна или плотная двухшереножная линия, бывшие прекрасными мишенями для вражеских стрелков, по-прежнему оставались главным инструментом для прорыва укрепленных линий, и еще многим тысячам храбрых солдат-янки предстояло поплатиться жизнями за тактическую слепоту своих командиров. Обращает на себя внимание также неуклюжее управление войсками северян. Если прав был Наполеон, утверждавший, что война сводится к концентрации всех наличных сил в нужном месте в нужное время, а Наполеон был в этом, несомненно, лучшим экспертом, то генерал Мак-Клелан проявил себя как полный профан в военном искусстве. Несмотря на огромное превосходство сил, он умудрялся посылать свои войска в бой так, что они не оказывали друг другу ни малейшей поддержи. Например, Мансфельд перешел в наступление только после того, как был разгромлен Хукер, а [258] две дивизии Самнера начали атаку на центр, когда дивизии Седжвика и Грина потерпели неудачу. Что касается 9-го корпуса, бывшего на левом фланге федералов, то и он, вместо того, чтобы атаковать одновременно с правым крылом и центром, бесцельно стоял на берегу Энтитема, позволяя противнику безнаказанно перебрасывать войска с этого участка на другие пункты позиции.

Генерал Ли, напротив, продемонстрировал почти совершенное умение управлять боем. То ли по воле случая, то ли, что более вероятно, благодаря расторопности командиров армии конфедератов, подкрепления прибывали к ним очень своевременно и направлялись именно туда, куда было нужно. Так, на помощь левому флангу подошла дивизия Мак-Лоуза, а на помощь правому крылу — дивизия Хилла.

Но все же не следует слишком превозносить Роберта Ли за Энтитемское сражение. Его оборонительная тактика также требовала определенных корректив. Генерал Ли против обыкновения не возводил на поле боя никаких полевых укреплений, видимо, понадеявшись на естественную силу своих позиций. Между тем даже обычные засеки, не говоря уже о редутах или траншеях, могли уберечь в этом бою множество жизней «серых солдат» и сделать лобовые удары федералов еще более кровавыми и бесплодными. Особенно ярко это показал бой за дорогу Санкен — «Кровавую аллею». Северяне, пытавшиеся взять штурмом эту естественную траншею, потеряли на подступах к ней 3000 своих бойцов, в то время как южане, несмотря на то, что их телами была вымощена почти вся длина дороги, в два раза меньше — всего 1500. Однако Ли, в отличие от своих оппонентов, никогда не наступал дважды на одни и те же грабли. Уроки Энтитема были им учтены, и уже в следующем сражении, которое он дал Потомакской армии, полевые укрепления стали главным фактором его блестящей победы.

Эта победа была одержана им у небольшого вирджинского городка Фредериксберг, имя которого золотыми буквами вышито на славных знаменах армии конфедератов. О том, как это произошло, и пойдет речь в следующей главе. [259]

Глава 2 «Самая легкая из наших побед» Сражение при Фредериксберге

Отставка Джорджа Мак-Клелана явилась для всех полной неожиданностью. Казалось, что после битвы на Энтитем-Крик его акции снова пойдут вверх, он будет провозглашен спасителем нации и опять возглавит все вооруженные силы Союза. Должно быть, Мак-Клелан думал так же, поскольку, одержав «победу» у Шарпсберга, он не предпринимал почти ничего, чтобы воспользоваться ее плодами, и впал в свою обычную спячку. Тщетно Линкольн и его администрация подстегивали «Наполеона». Мак-Клелан упорно не желал пробуждаться и под разными предлогами оттягивал наступление армии. Так, он написал президенту, что не может пока перейти в наступление из-за усталости армейских лошадей, на что Линкольн со свойственным ему добродушным юмором ответил: «Надеюсь, вы простите меня за вопрос, но чем таким занимались лошади вашей армии со времени битвы на Энтитеме, что могло их так изнурить?»

Наконец, к началу ноября 1862 года терпение президента лопнуло, и Мак-Клелан навсегда покинул ряды армии США. Известие о его увольнении, как свидетельствовал один офицер-северянин [260], было подобно «удару молнии». «В войсках бытует только одно мнение, — писал он. — И оно заключается в том, что правительство сошло с ума». Мак-Клелан вполне разделял точку зрения своей армии. «Я уволен в отставку, — написал он своей жене. — Боже, спаси армию и страну». Тем не менее он не стал оспаривать решение президента и безропотно уступил место своему преемнику.

Этим преемником стал командир 9-го корпуса генерал Эмброуз Бернсайд. Он был выпускником Вест-Пойнта, некоторое время служил в армии и даже участвовал в боевых действиях против апачей. Но в 1853 году Бернсайд уволился со службы и занялся производством казнозарядных винтовок. Когда началась гражданская война, он на свои деньги организовал и вооружил (винтовками собственного производства) 1-й Род-айлендский полк, который сам и возглавил. К моменту первого сражения при Бул-Ране Бернсайд уже командовал бригадой, а дружба с Мак-Клеланом быстро помогла ему стать командиром корпуса. И вот теперь, в ноябре 1862 года, карьера Бернсайда достигла своего пика — президент назначил его командующим Потомакской армией.

Такой выбор Линкольна озадачил в то время многих, да и по сей день он остается загадкой. Бернсайд был малоподходящим кандидатом на предложенный ему пост; поначалу он даже хотел отказаться от назначения. В армии Бернсайд не пользовался авторитетом и пока не отличился никакими военными талантами. Как сказал о нем один офицер, «немного найдется людей, вознесенных столь высоко на столь ничтожных основаниях». Бернсайд не был уважаем и в военном министерстве. «Сначала вам будет казаться, что он значительно умнее, чем это есть на самом деле», — характеризовал его помощник военного министра Чарльз Данна. Одним словом, понять, почему Линкольн решил доверить пост командующего армией именно Бернсайду, не представляется возможным. Но, так или иначе, это назначение состоялось, и новый командующий энергично взялся за дело.

Одним из первых его мероприятии была реорганизация Потомакской армии (к началу очередной кампании в ней насчитывалось 116 тысяч человек) в три огромных гранд-дивизии, каждая из которых состояла из двух корпусов. Эти неуклюжие [261] формирования возглавили генералы Франклин, Хукер и Самнер, хотя ни один из них не понимал смысла проведенной реформы. Затем 10 ноября 1862 года Бернсайд представил Генри Хэллеку свой план наступательных операций. Этот новый план был, по сути, лишь продолжением старой истории под названием «Вперед на Ричмонд». Бернсайд предполагал переправиться через Раппаханок у Фредериксберга и, оказавшись таким образом между армией генерала Ли, правый фланг которого находился у Калпепера, и Ричмондом, вынудить врага дать бой с перевернутым фронтом. Замысел понравился Линкольну, и Бернсайд получил его одобрение. Президент заметил только, что план «сработает, если вы будете двигаться очень быстро; в противном случае — нет».

Поначалу Бернсайд вполне оправдывал пожелания Линкольна. Получив ответ президента 14 ноября, он немедленно выступил в поход, и уже 17 ноября Потомакская армия показалась в окрестностях Фалмута на восточном берегу Раппаханока. А на противоположном западном берегу возвышались дома и церкви заветной цели Бернсайда — Фредериксберга. Оставалось сделать только один шаг — переправиться через реку, и эта цель была бы достигнута.

Но этот последний шаг так и не состоялся, и замысел Бернсайда начал пробуксовывать как раз в той момент, когда он был уже близок к удачному завершению. Отчасти это объяснялось ошибками, которые сам Бернсайд допустил во время составления плана. Двигаясь к Раппоханоку, он предполагал, что понтоны, по которым его армия сможет переправиться на другую сторону, будут доставлены в Фалмут по воде именно в тот день, когда у этого города покажутся основные силы Потомакской армии. Однако, поскольку Бернсайд лично не проследил за выполнением столь важной части задуманной им операции, к 17 ноября понтоны не только не были получены, но и вообще не покинули Вашингтон.

Впрочем, само по себе их отсутствие еще не было большой трагедией. В армии Потомака хватало хороших военных инженеров, а вокруг росло много высоких и крепких деревьев, так что при известной сообразительности Бернсайд вполне мог бы обойтись и без понтонов. Но, увы, именно этим качеством новый командующий главной армией Союза [262] не обладал. Кроме того, Бернсайд был упрям и никогда не отступал от раз принятого решения. Вместо того, чтобы заняться наведением переправ из подручного материала, он расположил свою армию в окрестностях Фалмута и стал посылать в Вашингтон одну депешу за другой, требуя поскорее прислать ему обещанные понтоны. В этой бесцельной переписке пропало несколько драгоценных дней, потеря которых свела все изначальные преимущества, достигнутые Бернсайдом, на нет. 21 ноября его план можно было считать с треском провалившимся, так как на высотах на противоположном берегу Раппаханока появились передовые части 1-го корпуса Северовирджинской армии во главе с Джеймсом Лонгстритом.

В конце осени — начале зимы 1862 года армия генерала Ли расположилась к северу от столицы Конфедерации — города Ричмонда, приходя в себя после жестокой Энтитемской молотилки и пополняя свои ряды новобранцами. К декабрю под ее знаменами уже собралось 72 тысячи человек, и, несмотря на все то же плохое обеспечение амуницией и провиантом, южане, по словам своего командира, «никогда не были в таком добром здравии и хорошем состоянии для битвы». Тем не менее Ли не планировал в уходящем 1862 году никаких наступательных операций. Приближавшаяся зима была естественным перерывом в ходе боевых действий, и «маршал Роберт» решил дать своим людям вполне заслуженный ими отдых. Впрочем, он, как всегда, пристально следил за врагом и был готов отразить любое его нападение. Когда стало известно, что генерал Мак-Клелан планирует наступление через долину Шенандоа, где со своим корпусом стоял Джексон Каменная Стена, Ли, находившийся в главной квартире 1-го корпуса в Калпепере, сказал, что он без колебаний обрушится на фланг и тыл северян «даже с нашими малочисленными войсками, если только армия проявит свой прежний дух и рвение».

Однако отставка Мак-Клелана расстроила выполнение его замысла, и генерал Ли вместе с армией Потомака посетовал на досадную неудачу. «Как жаль! — сказал он генералу Лонгстриту, когда было получено это известие. — Мы так хорошо понимали друг друга. Боюсь, они будут менять федеральных [263] командующих до тех пор, пока не смогут найти кого-нибудь, кого не смогу понять я».

К счастью для Конфедерации, Бернсайд относился к числу тех командиров, которых Ли всегда понимал очень хорошо. Правда, вначале ему все же удалось удивить Старика своим быстрым и внезапным маршем, и в тот день, когда Потомакская армия прибыла в Фалмут, Ли еще только заподозрил это ее движение. 17 ноября он докладывал в Ричмонд, что враг покинул окрестности Вашингтона и, возможно, наступает на Фредериксберг. Но вездесущий Джеб Стюарт вскоре обнаружил подлинное расположение неприятельской армии и доложил о нем своему командиру.

Реакция генерала Ли была незамедлительной: Лонгстрит получил приказ двигаться на Фредериксберг и, как уже говорилось выше, прибыл туда к 21 ноября. Соответствующее распоряжение было отправлено и генералу Джексону. Покинув со своим корпусом долину Шенандоа, он направился к Орандж Коурт-Хаузу на тот случай, если федералы вздумают обойти сильные позиции Лонгстрита на высотах Мари. Затем 26 ноября Ли, окончательно убедившийся, что в намерения Бернсайда входит фронтальная атака его позиций у Фредериксберга, послал Джексону приказ присоединиться к 1-му корпусу, и этот приказ был немедленно исполнен. В ночь с 28 на 29 ноября 2-й корпус конфедератов примкнул к правому флангу частей Лонгстрита, совершив за два дня 60-километровый марш.

Однако генерал Джексон, осмотрев позиции армии, не одобрил намерения своего командира дать бой на берегу Раппаханока. «Мы выиграем битву у Фредериксберга, но не сможем воспользоваться ее плодами», — сказал он генералу Ли и предложил ему отступить к реке Норт-Анна. Там топографические условия были более благоприятны для полной победы, и армия северян, оторванная от своих баз снабжения, могла бы быть полностью уничтожена. Ли был вполне согласен с этой точкой зрения и охотно воспользовался бы советом Джексона, но ричмондские власти строго-настрого запретили ему пускать врага вглубь своей территории, дабы избежать опустошения и без того скудных провиантских запасов Конфедерации. Это вынудило Ли отклонить предложение [264] Джексона. Скрепя сердце он стал готовиться к оборонительному сражению на линии Раппаханока.

Бернсайд к тому времени уже получил свои долгожданные понтоны, но по-прежнему пребывал в бездействии. Впрочем, понять замешательство командующего северян несложно. Противоположный берег, бывший еще несколько дней назад вполне достижимой целью, превратился теперь, когда на высотах Мари развернулись силы всей армии Северной Вирджинии, в неприступную твердыню, и тщательно продуманный план летел в тартарары. Бернсайд просиживал ночи напролет в своем штабе над картами и выкуривал одну сигару за другой, но ничего путного в голову не приходило. К тому же его сильно смущало отсутствие регулярного сообщения с базами снабжения, которое было нарушено плохой погодой.

Как и многие другие генералы Севера, Бернсайд с должным вниманием относился к проблемам материального обеспечения и не мог допустить, чтобы его армия шла в бой без достаточного количества провианта и боеприпасов. Дабы решить возникшие проблемы, главнокомандующий приказал соединить берега впадины, по которой протекал Потомак-Крик, временным железнодорожным мостом. Генерал Хаупт, командир инженерной службы, немедленно взялся за строительство, и всего за б дней под его руководством был возведен огромный виадук длиной 120 и высотой 20 метров, по которому проходил железнодорожный путь.

В результате Потомакская армия стала регулярно, невзирая на состояние дорог, получать свои рационы, часть которых она использовала… для меновой торговли с неприятелем. Пока обе армии в бездействии стояли друг против друга у Фредериксберга, по Раппаханоку отправлялись с берега на берег целые флотилии маленьких лодочек-моделей, с которыми южане посылали федералам табак и газеты Конфедерации, получая взамен сахар, кофе и газеты Союза. Одновременно конфедераты и федералы перекликались через реку и всячески развлекали друг друга.

«Нас привлек один неприятельский оркестр, игравший свои национальные мелодии — «Усеянное звездами знамя», «Да здравствует Колумбия!» и другие, бывшие когда-то такими [265] дорогими для всех нас, — вспоминал офицер-конфедерат. — Казалось, они ожидают от нас какого-нибудь ответа, но мы молчали до тех пор, пока они не грянули «Дикси» (гимн Конфедерации — К.М.). Затем обе стороны громко и весело зааплодировали».

Наконец Бернсайд прервал это приятное времяпрепровождение своей армии. Поначалу он решил обойти сильные позиции врага и выбрал для переправы другое место — Порт-Роял, примерно в 20 км ниже Фалмута. Однако генерал Ли мгновенно разгадал этот не слишком сложный замысел неприятеля и отправил к Порт-Роялу недавно прибывшую из долины дивизию Д. Хилла. Корпус Джексона также продвинулся в этом направлении и расположился так, чтобы он мог своевременно придти на помочь и Хиллу, и Лонгстриту.

Последний тоже не терял времени даром. Генерал Ли, который учел уроки Энтитемского сражения, приказал Лонгстриту усилить и без того неприступные позиции корпуса полевыми укреплениями. Маявшиеся от безделья солдаты Северовирджинской армии выполнили это приказание и охотно принялись за строительство редутов и рытье траншей. К тому времени, когда Бернсайд убедился в невозможности обходного маневра, наткнувшись у Порт-Рояла на дивизию Дениэла Хилла, высоты Мари превратились в настоящую крепость.

Однако командир северян то ли не знал об этих приготовлениях, то ли решил их проигнорировать и вернулся к своему прежнему замыслу — фронтальной атаке. Об этом он сообщил генералам Потомакской армии на военном совете, состоявшемся за несколько дней до начала сражения. Сперва командиры корпусов воспротивились замыслу командующего, справедливо считая его самоубийственным. Но Бернсайд, одним из главных недостатков которого было отсутствие гибкости мышления, не желал ничего слушать и упрямо отклонял все доводы против. Он почему-то решил, что противник обязательно будет его ждать у Порт-Рояла, а перед Фредериксбергом остались лишь слабые заслоны.

«О, я знаю, где силы Ли, и собираюсь застать их врасплох, — заявил он участникам совета. — Я собираюсь переправиться через реку и занять холмы прежде, чем Ли сможет [266] привести хоть сколько-нибудь серьезные силы, чтобы встретить меня».

Тогда, убедившись в непреклонности Бернсайда, генералы посоветовали ему выбрать один пункт в линии неприятеля и на него обратить всю силу удара. Само собой, они подразумевали, что левый фланг конфедератов, занимавший вершины высот Мари, не может сыграть роль такого пункта. Чтобы лишний раз продемонстрировать силу этих позиций своему главнокомандующему, они передали ему разведданные, полученные из уст взятого в плен солдата Северовирджинской армии, который достаточно точно описал укрепления, построенные по приказу Лонгстрита. Однако на Бернсайда информация не произвела никакого впечатления. «Это всегда было мое любимое место для атаки», — заявил он и закрыл заседание совета.

Итак, фатальное решение было принято, и в ночь с 10 на 11 декабря Бернсайд отдал своим войскам приказ переправиться через реку. Левая гранд-дивизия под началом Франклина совершила эту переправу без особых проблем: корпус Джексона все еще оставался на своей промежуточной позиции, и препятствовать переправе северян на этом участке было просто некому. Поэтому саперы-северяне, не встречая ни малейшего сопротивления, навели через Раппаханок три понтонных моста, два из которых были переброшены чуть выше устья Дип-Рана и еще один напротив Смитфилда. Правой гранд-дивизии Самнера повезло значительно меньше: она должна была переправляться по двум понтонным мостам прямо напротив Фредериксберга.

К тому времени жители этого городка, напуганные видом двух могучих армий, которые нависли над ними, как две темные грозовые тучи, уже покинули свои жилища. Многие из них, однако, не желали уходить далеко, и прятались в окрестных лесах, ожидая, пока сражение закончится. Надеяться им, впрочем, было не на что: положение Фредериксберга между враждующими сторонами означало его неизбежное разрушение. Пока город еще стоял, конфедераты решили использовать его в своих целях. Генералу Ли было очень важно задержать противника до подхода корпуса Джексона и дивизии Хилла, и Бернсайд, решивший навести переправы напротив [267] города, сам подсказал ему, как это лучше всего сделать. Миссисипской бригаде Берксдейла (а штат Миссисипи был знаменит тем, что давал армии конфедератов самых лучших стрелков) было приказано расположиться в городе и оттуда как можно дольше задерживать строительство мостов.

Северяне не заставили их долго ждать. Около 5 часов утра 11 декабря часовые Берксдейла, несмотря на густую пелену тумана, заметили на противоположном берегу какое-то подозрительное шевеление, а затем до них долетел явственный стук топоров. Сомнений быть не могло — северяне начали наведение переправы. Часовые тут же дали несколько выстрелов, на которые отозвались две сигнальные пушки на высотах Мари. Это было предостережение всей Северовирджинской армии: «Берегитесь! Враг уже близко и начал переправу».

Миссисипцы не дожидались этого тревожного сигнала, чтобы взяться за работу. Сквозь густую завесу тумана они открыли огонь по федеральным понтонерам, и неожиданно для последних этот огонь оказался столь метким, что, побросав инструменты, они в панике бросились на правый берег. Для их поддержки к реке выдвинулось несколько пехотных полков, но ребята Берксдейла уже пристрелялись и быстро заставили их убраться восвояси. Наступило утро, туман рассеялся, но это, разумеется, не облегчило северянам выполнение задачи по наведению переправ. Трижды пытались они возобновить работы, и трижды миссисипцы устилали недостроенную переправу синей ковровой дорожкой из трупов. Часы на башне городского собора во Фредериксберге пробили 7, когда Бернсайд, разъяренный дерзостью жалкой кучки южан, сдерживавших целую гранд-дивизию, приказал своей резервной артиллерии, расположенной на Страффордских высотах, превратить город в руины.

150 орудий тотчас обрушили на злополучный Фредериксберг гору чугуна и железа и за несколько часов буквально разнесли его в щепки. «С наших позиций на высотах, — вспоминал генерал Лонгстрит, — мы увидели батареи, обрушившие огненную лавину на город, единственная вина которого заключалась в том, что в укрытии на его окраине свили себе гнездо 3000 конфедеративных «шершней» и своими «укусами» [268] довели армию Потомака до безумия. Кромешный ад, возникновение которого спровоцировал этот маленький отряд конфедератов, был ужасен. Город был охвачен огнем сразу в нескольких местах, гранаты лопались и взрывались, а ядра сыпались градом. Сквозь непрерывный треск можно было слышать крики и вопли тех, кто участвовал в бою, в то же время дым, поднимавшийся над горящим городом и подпрыгивающие над ним языки пламени создавали картину, которая навсегда останется в памяти у тех, кто ее видел».

Однако батареи конфедератов молчали. Генерал Ли считал, что их время еще не пришло, и приказал не тратить зарядов попусту. Канонаду продолжала только артиллерия федералов, словно задавшись целью сравнять город с землей. Наконец, когда в 2 часа стало заметно, что весь Фредериксберг охвачен огнем, Бернсайд решил, что в преисподней, в которую он превратил город, уже не может быть никого живого, и приказал прекратить канонаду. Понтонеры вернулись на рабочие места и взялись за инструменты, но вдруг из Фредериксберга снова зазвучали выстрелы. Бомбардировка оказалась для миссисипцев, рассеянных по всему городу, не опасней, чем стрельба из ружья для комариного роя. Заняв новые, удобные для ведения прицельного огня пункты, они по-прежнему были готовы оспаривать у неприятеля каждый шаг.

Препятствие могло показаться непреодолимым, но тут начальник артиллерии северян генерал Хант подал Бернсайду хороший совет: переправить часть пехоты на левый берег в лодках и выбить упрямых миссисипцев из города прямой атакой. Эта десантная операция, приказ о которой был немедленно отдан, прошла успешно. 7-й Мичиганский и 20-й Массачусетский полки высадились прямо перед городом и, получив вскоре подкрепление, вступили на его изуродованные улицы. Миссисипцы по приказу Лонгстрита не приняли бой и отошли к центру Фредериксберга. В этом деле они потеряли 20 человек убитыми и ранеными и б пленными.

Федералы получили наконец возможность беспрепятственно закончить мост, что они и сделали к 4-м часам дня. Однако в это время солнце уже клонилось к закату, наступали короткие зимние сумерки, и о проведении задуманной атаки [269] нечего было и помышлять. Бригада Берксдейла сделала свое дело, задержав наступление неприятеля на целые сутки, и до ночи Самнеру удалось переправить на левый берег только дивизию Ховарда.

Такая задержка была, конечно, на руку генералу Ли. Убедившись в серьезности намерений Бернсайда, он уже послал за генералом Джексоном и его «пешей кавалерией». Но Каменная Стена не мог привести к Фредериксбергу весь свой корпус к следующему утру. Его дивизии были несколько разбросаны: Таллисрерро, стоявший у станции Ганни, появился на поле предстоящей битвы лишь к вечеру 12 декабря, а Эрли и Хилл едва успевали от бродов нижнего Раппаханока к утру 13.

Но Бернсайд не воспользовался оплошностью врага. Он действовал так, словно между ним и Ли был заключен договор, обязывающий его не начинать атаку, пока противник не соберет все силы. Вместо того, чтобы решительно атаковать хотя бы в полдень 12-го, а к тому времени утренний туман, ставший в последние дни частым гостем на берегах Раппаханока, обычно рассеивался, Бернсайд медлил, ожидая, пока обе гранд-дивизии переправятся на другую сторону. Эта операция заняла почти весь день и была завершена лишь к 5-и часам вечера 12 декабря.

В это время командующий Потомакской армией лично выехал на позиции своей армии с последней инспекцией. Генерал Франклин, встретивший его на левом фланге, сделал в тот вечер последнюю попытку убедить упрямого генерала нанести решающий удар не по высотам Мари, а в другом месте. Участок оборонительной линии повстанцев напротив позиций левой гранд-дивизии был для этой цели самым подходящим местом. Расположенные там высоты не были так круты и голы, их покрывал довольно густой лес, дававший атакующим определенные преимущества. На это и обратил внимание Бернсайда командир левого фланга северян, предложив ему провести главную атаку силами его гранд-дивизии и ограничиться в районе Фредериксберга простой демонстрацией. Аргументы Франклина были столь убедительны, что даже упрямый Бернсайд, казалось, заколебался. Пообещав обдумать это предложение, командующий отбыл в свою штаб-квартиру — в домик Филипса на Страффордских высотах. [270]

Но надежды Франклина на благополучное решение были преждевременны. Его доводы действительно заставили Бернсайда задуматься, и всю ночь он опять просидел над картой, дымя сигарами и прихлебывая виски. Но ни то, ни другое не помогло ему придти к правильному решению, и к утру Бернсайд был более, чем когда либо уверен в необходимости атаки высот Мари. В 8 часов утра он отправил Франклину соответствующий приказ, и командир левой гранд-дивизии с разочарованием убедился, что его вчерашнее красноречие пропало зря.

Между тем полученный Франклином приказ звучал довольно странно. Бернсайд предписал ему послать в атаку по крайней мере дивизию, чтобы та прошла через Смитфилд и, если это окажется возможным, взяла высоты близ дома капитана Гамильтона. Франклин, считавший, что серьезную атаку нельзя предпринимать силами одной дивизии, решил, что от него требуется провести демонстрацию, и ограничился исполнением буквы приказа командующего. Он выбрал дивизию Мида из корпуса Рейнольдса, приказав последнему двинуть в поддержку запланированной демонстрации дивизии Гиббона справа и Даблдея слева. Всего во всех трех дивизиях насчитывалось около 16 тысяч человек (у Мида и Даблдея — по 5 тысяч, а у Гиббона — почти 6), и с этими силами Франклин собирался изображать штурм правого крыла конфедератов.

Противостоявшие ему войска значительно превосходили атакующих по численности. Правое крыло Северовирджинской армии составлял 2-й корпус Джексона, недавно подошедший на поле боя. Он был расположен на гребне невысоких, поросших лесом холмов от перекрестка Гимильтон на юге до хижины Бернарде Кэбин на севере. Джексон, впрочем, не стал разворачивать на этих позициях все свои дивизии и выдвинул вперед только четыре бригады Легкой дивизии Эмброуза Хилла. Три из них стояли на самой опушке леса, практически на рубеже проходившей здесь железнодорожной насыпи. Арчер составил правый фланг дивизии, Лейн стоял в центре, а Томас примыкал к его левой оконечности. При этом между флангами боевых порядков Арчера и Лейна был оставлен небольшой зазор: почва в этом месте была [271] болотистой, и Хилл счел ее трудно проходимой для вражеской пехоты. Но на всякий случай он прикрыл прореху бригадой Грэгга, приказав ей занять позиции чуть позади трех передовых бригад.

К тому времени, когда в районе 10 часов дивизии Мида, Даблдея и Гиббона двинулись в наступление, правый фанг конфедератов уже приготовился к бою, и сам Джексон Каменная Стена выехал на позиции, чтобы насладиться триумфом своих войск. «В то утро он появился в новой яркой униформе вместо своей обычной измятой одежды, — вспоминал полковник кавалерии конфедератов Фитцхью Ли. — Это была одна из самых замечательных метаморфоз, но его людям она не понравилась. Они испугались, как сказал один из них, что Старый Джек побоится испачкать свое платье и не возьмется за дело как следует». Однако причин бояться у солдат Джексона не было. Каменная Стена был как всегда спокоен в ожидании наступления неприятеля и уверен, что атака северян будет отбита. Когда же один из его адъютантов с тревогой спросил, каковы силы противника, двигавшиеся на них, Джексон невозмутимо ответил: «Майор, иногда мои люди не могут взять позицию штурмом, но они всегда могут ее удержать. Я рад, что янки идут сюда».

Однако, пока густой туман мешал южанам рассмотреть идущих к ним янки, и они были вынуждены придержать огонь. Северянам этот туман был в общем-то на руку, хотя и они испытывали из-за него некоторое неудобство. Бригада Синклера, шедшая в первой линии дивизии Мида, сразу взяла такой быстрый темп, что остальным частям пришлось нестись вслед за ней едва ли не рысью. В результате боевые поряди дивизии несколько смешались, и, чтобы выровнять пришедшие в замешательство шеренги, Миду пришлось приостановить наступление.

Конфедераты, догадавшиеся по звукам шагов, бряцанию оружия и неясным расплывчатым силуэтам, что атака началась, решили использовать эту короткую остановку. Майор Джон Пэлхем, молодой артиллерист из кавалерийского корпуса Стюарта, обратился к своему командиру с просьбой разрешить ему с двумя орудиями занять передовую фланговую позицию и оттуда потревожить огнем неприятельскую [272] пехоту. Стюарт дал свое согласие, поставив условием, что Пэлхем отступит по его первому приказанию.

Мид тем временем продолжил движение вперед, и в районе 11 часов утра три его бригады пересекли рубеж старой Ричмондской дороги. Вдруг, словно по мановению волшебной палочки, утренний туман рассеялся, и взору расположившихся на высотах южан открылось все поле и на нем — развернувшаяся для атаки армия неприятеля.

«Федеральные флаги весело трепетали на ветру, начищенное оружие ярко сияло в солнечных лучах, а красивая униформа бравых войск придавала всей сцене скорее вид некоего праздничного действа, нежели армии, готовившейся начать яростную битву, — вспоминал генерал Лонгстрит. — С вершины холма Ли (центре линии) я мог видеть почти всех солдат, которые были у Франклина, и тот впечатляющий порядок, в котором они построились. А на дальнем расстоянии виднелись оборванные пехотинцы Джексона и потрепанные кавалеристы Стюарта в своих перепачканных землей шляпах и желтых ореховых мундирах, представляя собой поразительный контраст с хорошо экипированными федеральными войсками».

Как только невидимая рука сорвала с этой потрясающей картины белую туманную кисею, два орудия Пэлхема открыли огонь, и великолепие боевых порядков северян было мгновенно нарушено. Стрельба конфедератов оказалась столь неожиданной и столь точной, что передние шеренги федералов рухнули в грязь, несколько испортив парадный вид своей униформы. Это, впрочем, мало им помогло. Гранаты южан лопались прямо в гуще залегших на земле людей, посылая высоко в воздух части человеческих тел, детали амуниции и предметы обмундирования. Один из этих разрывов подбросил на 20 футов чей-то армейский ранец, который раскрылся в воздухе так, что на землю посыпались нехитрые солдатские пожитки. Среди прочего там была и колода игральных карт. «Ого! — воскликнул увидевший это ветеран из дивизии Мид а. — Ну-ка сдай и мне карту получше».

Но увы, тот, кто сдавал этим утром карты, явно не благоволил делу Севера, и вся Потомакская армия села играть без единого козыря на руках. Атака Мида стала захлебываться, [273]еще не успев начаться, и виной тому были всего два орудия конфедератов. Чтобы заставить их замолчать, федералы развернули несколько своих батарей и открыли по позициям Пэлхема ураганный огонь, но бесстрашный майор ничуть не был смущен обрушившимся на него смертоносным градом. Даже после того, как одно из его орудий было подбито, он отказался покинуть фланговую позицию и продолжал обстреливать пехоту противника из единственной остающейся у него пушки.

Трижды Стюарт посылал Пэлхему приказ вернуться, и трижды тот отвечал одной и той же фразой: «Скажите генералу, что я могу удержать свою позицию». Наконец после часа стрельбы, когда боеприпасы закончились, Пэлхем приказал взять свою уцелевшую пушку на передок и спокойно присоединился к кавалерии Стюарта. В тот день он заслужил восхищение всей армии и лично генерала Ли, наблюдавшего за его работой из ставки Джексона. «Как славно видеть такое мужество в таком молодом человеке», — сказал он о Пэлхеме.

Действия артиллерии Пэлхема были не просто дерзкой выходкой безрассудного юнца. Огнем со своей удачной фланговой позиции он задержал атаку дивизии Мида почти на час, а дивизию Даблдея и вовсе выключил из предстоящего дела. Рейнольде, решивший, что после артобстрела слева южане обрушатся на его фланг и тыл, приказал ей остановиться и повернуть на юг.

Мид, таким образом, возобновил свое наступление без поддержки слева. Однако продвинуться далеко вперед ему снова не дали. Когда до передовых линий конфедератов оставалось не более 800 ярдов, батареи Джексона под командованием начальника его артиллерии Линдсни Уокера открыли огонь, и по сравнению с этой адской канонадой стрельба двух орудий Пэлхема показалась просто праздничным фейерверком.

«Мятежники палили по нам шрапнелью, картечью, гранатами, деталями железнодорожного полотна и кусками железного плуга», — вспоминал капитан 149-го Пенсильванского полка. Пехоте северян снова пришлось залечь, а их артиллерии выдвинуться вперед и вступить с противником в [274] ожесточенную дуэль. Однако заставить орудия повстанцев замолчать было не так-то просто, и в течение почти двух часов батареи северян и южан от души угощали друг друга ядрами и гранатами без малейшего намека на перевес какой-либо из сторон. Наконец в районе 1.30 Мид, дивизия которого все это время пролежала на брюхе под неприятельским огнем, решил, что, если он не возобновит атаку, то все его солдаты будут перебиты без всякой пользы для дела.

Как раз в этот момент один федеральный снаряд угодил в зарядный ящик на батарее Уокера, и мощный взрыв вывел артиллерию конфедератов из строя. Воспользовавшись этим, Мид приказал своим людям подняться и ускоренным шагом двинуться вперед. Когда они пересекали полотно железной дороги, южане снова ударили картечью, но охваченная азартом дивизия только смыкала ряды и уверенно продолжала наступление. Вскоре она вступила под сень леса и неожиданно и для противника, и для себя вышла прямо к незаштопанной прорехе между флангами Арчера и Лейна. Воспользовавшись оплошностью конфедератов, пенсильванцы Мида тотчас устремились прямо в эту прореху и двумя одновременными атаками по расходящимся направлениям буквально разорвали дивизию Хилла, точно старую тряпку.

Левофланговая 3-я бригада федерального генерала С. Фегера Джексона развернулась против незащищенного левого крыла Арчера и рассеяла его убийственным огнем. Правофланговые же полки бригады южан попытались отразить нападение, но не смогли выдержать поединка с превосходящими силами федералов и отступили к Гамельтон-Кроссинг.

Одновременно вторая бригада северян во главе с Синклером совершила заход направо и проделала такую же операцию со стоявшей здесь бригадой Лейна. Последний как раз собирался отразить атаку дивизии Гиббона, которая, прикрывая Мида справа, также приближалась к железнодорожному полотну. Увидев, что ему грозят удары в двух сторон, Лейн приказал своим полкам очистить позицию, и, сохраняя порядок, они отошли на северо-запад к левому флангу корпуса Джексона.

Таким образом, первый натиск северян увенчался полным успехом, и передняя линия повстанцев была ими рассеяна [275]. Однако в ходе этого боя дивизия пенсильванцев сама пришла в замешательство. Как докладывал позже Мид, «полки отделились от бригад, а роты от полков». Тем не менее наступательный порыв дивизии еще не выдохся. Хоть и превратившись в беспорядочную массу, но она двинулась вперед, прямо на стоявшую во второй линии Хилла бригаду Макси Грэгга.

К тому времени генерал Грэгг уже, конечно, успел подготовить людей к отражению атаки, но густой пороховой дым и беспорядочность наступления федералов ввели его в заблуждение. Он принял идущих на него пенсильванцев за откатывающиеся в замешательстве полки Лейна и запретил своим солдатам стрелять. Когда же те поняли ошибку командира, было уже слишком поздно. Бригада Синклера и шедшая за ней в поддержке бригада Мэггилтона дали по ним такой мощный залп, что один полк конфедератов был почти полностью уничтожен. Среди пострадавших был и сам командир бригады генерал Грэгг. Он как раз объезжал свою позицию, когда в него попала неприятельская пуля. Смертельно раненного, его унесли с поля боя. Люди Грэгга также недолго оставались на атакованной позиции. Натиск двух федеральных бригад был слишком силен, и застигнутые врасплох конфедераты в беспорядке откатились назад.

Северяне тоже потеряли в этот момент одного из своих бригадных командиров. Генерал Фегер Джексон, преследовавший со своей левофланговой бригадой отступающие части конфедератов, неожиданно наткнулся на каменную стену, за которой Арчеру удалось собрать свои полки. Когда Джексон попытался взять это укрепление штурмом, то был тут же убит наповал. До войны этот генерал принадлежал к секте Общество Друзей, напрочь отрицавшей насилие. Он пошел сражаться вопреки своим религиозным убеждениям, за что и поплатился теперь жизнью.

Между тем генерал Мид тщетно пытался навести в своих расстроенных войсках порядок и развить достигнутый ими успех. За считанные минуты ему удалось отбросить целую вражескую дивизию, но в результате его пенсильванцы сами понесли тяжелые потери и не могли продолжать атаку. Чтобы расширить проделанную дивизией Мида брешь, требовалась [276] еще одна дивизия или хотя бы бригада. Как написал позже сам командир пенсильванцев, «даже соломинка могла бы склонить чашу весов в нашу сторону». Но как на зло поблизости не было ни одной свежей федеральной «соломинки». Дивизия Гиббона, шедшая справа и позади пенсильванцев Мида, наткнулась на упорное сопротивление бригады Томаса, к которому вскоре присоединилась отброшенная, но не обращенная в бегство бригада Лейна. Вместе они открыли по федералам такой плотный огонь, что те не могли сделать вперед и шага.

Убедившись, что на Гиббона рассчитывать не приходится, Мид попросил помощи у оставшегося на рубеже атаки генерала Берни. Однако посланный к нему ординарец вернулся вскоре с отрицательным ответом. Берни не захотел брать ответственность на себя и заявил, что подобные приказания должны исходить от командира корпуса генерала Рейнольдса, а не от его подчиненных. Но Мид был не менее упрям и не пожелал довольствоваться таким ответом. Он чувствовал, что, пока его усталые и разрозненные бригады ведут оживленную, но бесполезную перестрелку с врагом, еще можно подтянуть резервы и окончательно разгромить правый фланг повстанцев. К Берни был послан еще один ординарец, но тот упорно стоял на своем, и командир пенсильванцев снова получил отказ.

Тогда, потеряв всякое терпение, которым он не отличался даже в лучшие времена, Мид лично направился к своему упрямому коллеге и в резкой форме потребовал поддержать атаку. Разговор двух генералов велся на повышенных тонах, несколько затянулся и едва не перешел в ссору. Наконец, когда Мид заявил, что берет ответственность на себя, Берни уступил и дал своей дивизии приказ наступать. Однако было уже слишком поздно, и к тому времени, как он дал свое согласие, блестящая атака пенсильванцев успела провалиться.

Причиной этого провала было своевременное прибытие на помощь частям Э. Хилла дивизии Джубала Эрли. В самом начале атаки Мида Джексон отправил его на правую оконечность своего корпуса, чтобы прикрыться от возможного флангового удара. Однако услышав пальбу со стороны позиции Хилла, Эрли по собственной инициативе развернул дивизию [277] в противоположном направлении и двинул ее прямо в огонь сражения. Когда он развернулся на линии дороги Майн, потрепанные полки Арчера Лейна и Грэгга встретили его радостным кличем.

«Да ведь это старый Джубал! — кричали они. — Пусть старый Джубал заделает дырку в этой ограде».

Они были правы, ибо именно это и собирался сделать Старый Весельчак, как, напомню, солдаты прозвали Эрли. Его дивизия, соединившись с остатками полков Хилла, неторопливо пошла вперед, постепенно охватывая измотанных пенсильванцев полукольцом. Артиллерия и пехота южан вскоре открыли по ним плотный огонь с трех сторон, косивший их целыми взводами и заставлявший уцелевших чувствовать себя грешниками на адской сковородке. «Мы теряли одного знаменосца за другим, и я лично трижды поднимал знамя, — вспоминал подполковник 11-го Пенсильванского полка Д. Р. Кодерc. — Древко флага было срезано, а сам флаг в 19 местах пробит пулями мятежников».

Почувствовав, что враг вот-вот дрогнет, конфедераты издали свой знаменитый ужасающий вопль, который, по словам Томаса Джексона, был для него «сладчайшей музыкой», и резко бросились вперед. Оборона дивизии Мида была быстро сломлена, и «в следующее мгновение храбрые парни уже почти летели над кустами. Это был хороший день для бега», — вспоминал один солдат-северянин. Артиллерия конфедератов ударила по бегущим картечью, не давая им возможности остановиться и вновь собраться с силами, а пехота Эрли гналась за ними с неумолкающим издевательским улюлюканьем. Впрочем, горячность конфедератов обернулась вскоре против них самих. Вопреки приказу Эрли, запрещавшему [278] им заходить за рубеж железной дороги, бригады Хоука и Аткинсона слишком увлеклись погоней и дошли до самой старой Ричмондской дороги. Здесь их неожиданно встретили дивизии Берни и Сиклса, решившие все же поддержать атаку Мида. Конфедераты, не разобравшись, какие мощные силы врага им противостоят, врезались прямо в их боевые порядки и были тотчас отброшены назад. Федеральная артиллерия отсалютовала им картечью, и они поспешно ретировались за железнодорожное полотно, оставив на месте более 500 убитых и раненых. Среди последних был и командир бригады полковник Аткинсон, взятый северянами в плен.

Отразив контратаку конфедератов, Берни сам попытался пройти на стопам Мида и вышел на рубеж железной дороги. Но, быстро убедившись, что позиции неприятеля очень сильны, он благоразумно отказался от попыток пробить головой стену и остановился на достигнутом.

На этом бой на участке Джексона был, в общем, завершен. И хотя Бернсайд несколько позже отправил Франклину еще один приказ атаковать противника, тот, разуверившись как в способностях главнокомандующего, так и в перспективах составленного им плана, попросту проигнорировал это распоряжение. Весь остаток дня его войска простояли на исходных позициях, не делая ни малейшей попытки перейти в наступление, чем уберегли себя от бесполезных и бессмысленных жертв.

Джексон со своей стороны также не предпринимал никаких активных действий. Поначалу он, правда, думал нанести контрудар и даже стал стягивать для этой цели дивизии Худа, Хилла и Таллиферро. Однако сбор этих частей занял слишком много времени, а затем, когда они все же попытались перейти в наступление и высунулись из леса, ^эедералы встретили их таким плотным огнем, что Джексон тут же передумал и отменил атаку. Он, впрочем, и так мог быть доволен достигнутыми результатами.

Атака северян была отбита, причем они потеряли на этом участке 4800 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Потери его войск были меньшими — 3400 человек из 30000, составлявших 2-й корпус Северовирджинской армии. [279]

Это была полная и решительная победа, хотя, как и предсказывал Джексон, она оказалась в целом бесплодной.

К тому моменту, когда на правом фланге южан сражение уже закончилось, на их левом крыле события только достигли своей кульминации. Стоявшей здесь правой гранд-дивизии генерала Самнера пришлось значительно хуже, чем частям Франклина, поскольку по плану Бернсайда ей предстояло овладеть высотами Мари.

Как уже говорилось выше, эти высоты были совершенно неприступны. Они представляли собой гряду высоких холмов, поднимавшихся от города двумя террасами. Их склоны были голы и напрочь лишены каких-либо неровностей, дающих наступающим войскам хотя бы подобие прикрытия. Самым ближайшим к реке был холм Тейлора, за ним следовал более высокий холм Мари, а за ним — самый высокий Телеграфный холм, переименованный впоследствии в холм Ли. Именно отсюда командующий южан наблюдал за атакой позиций своего левого фланга. Именно здесь расположил свой штаб командир этого фланга генерал Лонгстрит. За Телеграфным холмом высоты Мари обрывались резкой впадиной, по дну которой протекал ручей Дип-Ран. На противоположном берегу этого ручья начиналась пологая гряда Гамильтон-Кроссинг, занятая 2-м корпусом Джексона.

Таким образом, позиции левого фланга Северовирджинской армии простирались по высотам Мари от Дип-Рана до холма Тейлора и были заняты 1-м корпусом генерала Джеймса Питера Лонгстрита. К 13 декабря его солдаты уже закончили постройку редутов и рытье траншей на отведенном им участке, однако в предстоящем бою эти укрепления не сыграли почти никакой роли. Прежде чем добраться до них, северянам предстояло взять еще одно препятствие, преграждавшее им путь к вершине, а оно оказалось непреодолимым.

Этим препятствием была каменная стена, возведенная задолго до сражения вдоль «утопленной» в земле Телеграфной дороги, проходившей у подножия холма Мари. Она была достаточно прочной и высокой (примерно по плечо среднему человеку), чтобы расположившаяся за ней пехота могла чувствовать себя в относительной безопасности даже под артиллерийским огнем. Лонгстрит, конечно, не мог не воcпользоваться [280] таким удобным сооружением и выдвинул на эту передовую позицию бригаду Кобба (2,5 тысяч человек) из дивизии Мак-Лоуза. Расположившись за каменной стеной на Телеграфной дороге, люди Кобба при помощи лопат сделали ее еще более «утопленной» и выкопали настоящую траншею, а поверх стены соорудили дополнительный земляной бруствер. Закрепившись таким образом у подножия высот, они были практически неуязвимы. Кроме того, в случае необходимости к ним на помощь могли придти бригады Кершоу и Кука, развернутые непосредственно над ними на высотах Мари

.

Но что еще более важно, своим огнем их поддерживала вся артиллерия 1-го корпуса. Лонгстрит и Ли лично проследили, чтобы их батареи заняли на холмах наиболее удачные позиции, так, чтобы они могли нанести неприятелю максимальный урон. Худ сконцентрировал свои дивизионные батареи на холме Мари, откуда они простреливали подступы к Телеграфной дороге. К ним добавили еще две гигантские 30-фунтовые пушки, доставленные вечером 13 декабря с оружейной фабрики в Ричмонде. Правда, эти железные чудовища не оправдали даже затрат на свою транспортировку. Во время сражения они разорвались, сделав всего несколько выстрелов, и нанесли больший урон своим, чем врагам.

Остальные батареи корпуса Лонгстрита были распределены по редутам, которые, словно корона, венчали вершины каждого из холмов. Всего там было около 200 орудий, и ни одно из них не имело перед собой мертвого пространства. Об этом позаботился командир артиллерии 1-го корпуса полковник Александр, тщательно проверивший поле обстрела каждой пушки. Однако ему не удалось использовать все свои орудия: для некоторых из них просто не хватило места. Впрочем, и тех батарей, что заняли позиции, было вполне достаточно, а когда Лонгстрит, заметивший праздно стоявшую пушку, указал на нее Александру, тот спокойно ответил: «Генерал, мы покрываем все это поле так, что можем прочесать его лучше, чем частым гребнем. Когда мы откроем огонь, там и цыпленок не выживет».

У федералов тоже была артиллерия и не менее мощная, чем та, что стояла на высотах Мари. Только на Страффордской [281] вершине Бернсайд приказал сконцентрировать 150 артиллерийских стволов, с помощью которых он надеялся подавить огонь неприятельских батарей. Беда, однако, была в том, что федеральная артиллерия не доставала не только до высот Мари, но даже до каменной стены, за которой пряталась пехота Кобба. Дальности стрельбы орудий северян, занявших позиции на Страффордских высотах, хватило на то, чтобы превратить в руины злополучный Фредериксберг, но в предстоящем генеральном сражении они были совершенно бесполезны.

Таким образом, правой гранд-дивизии Потомакской армии пришлось идти в атаку даже без артиллерийской поддержки, и затея Бернсайда, бывшая с самого начала безнадежной, превратилась в результате в чистейшее безумие. Многие офицеры-северяне, которым предстояло вести своих людей на верную смерть, очень хорошо это понимали. «Если вы проведете атаку так, как она запланирована, она превратится в крупнейшую бойню этой войны, — сказал командир 9-го Нью-йоркского полка полковник Хоукинс. — Во всей нашей армии не хватит пехоты, чтобы взять эти высоты, если, конечно, они хорошо защищены». Безумие запланированного штурма было очевидно и для простых солдат. Когда присутствовавший в армии военный корреспондент спросил у одного из них, почему артиллерия конфедератов не помешала северянам переправиться через Раппаханок, тот с досадой ответил: «Черт! Да они просто хотят, чтобы мы туда влезли. Выбраться оттуда будет не так-то просто и быстро. Вы и сами это увидите».

Однако упрямство и ограниченность Бернсайда помешали ему понять то, что было ясно даже рядовым солдатам его армии. Утром 13 декабря он отдал приказ о начале наступления, и злосчастным частям правой гранд-дивизии не оставалось ничего другого, как пойти прямо в распахнутые ворота ада.

Впрочем, командир этой гранд-дивизии — Лесной Буйвол — генерал Самнер в отличие от многих своих подчиненных, не считал штурм высот Мари безнадежным. Если в Потомакской армии и был командир, способный биться головой о каменную стену, то это был, безусловно, он. Жестокий Энтитемский [282] урок не пошел Самнеру на пользу, и при Фредериксберге он снова хотел лично возглавить свои полки. Но Бернсайд, зная манеру Лесного Буйвола подставляться под пули, категорически запретил ему переходить Раппаханок, и Самнеру пришлось наблюдать за развитием событий издалека.

А события с самого начала приняли для северян скверный оборот. В районе полудня дивизия Френча из 2-го корпуса Коуча, которому выпала сомнительная честь возглавить атаку федералов на неприступные позиции врага, начала строиться в колонны на улицах Фредериксберга. Конфедераты заметили эти перемещения, и в тот же миг батареи на высотах Мари издали оглушительный рев и окутались клубами порохового дыма. То была грозная демонстрация огневой мощи, но дивизию Френча она только заставила ускорить шаг. В двух плотных колоннах северяне вышли из города, начали разворачиваться в боевую линию и тут же наткнулись на неожиданное препятствие. Им оказался дренажный канал, протекавший к северу от Фредериксберга и представлявший для наступающих войск определенное затруднение. Бернсайд, конечно, не позаботился о том, чтобы навести через него дополнительные переправы, и дивизии пришлось снова сворачиваться в колонны, чтобы перейти по трем узким мостикам на другую сторону. Пока происходили эти перестроения, артиллерия Лонгстрита, не умолкая, громыхала со своих господствующих позиций, нанося северянам чувствительные потери.

Наконец, все три бригады Френча очутились на другой стороне и развернулись в три последовательные линии с ин тервалом в 200 ярдов. Первой в атаку шла бригада Кимпбелла, за ней следовала бригада Эндрюза, а бригада Палмера замыкала дивизионную колонну. Сохраняя четкое равнение и почти парадный шаг, они вместе двинулись вперед, и даже конфедераты не могли не оценить их безрассудной храбрости. «Как красиво они шли, — вспоминал артиллерист из 1-го корпуса конфедератов. — Их начищенные штыки ярко сверкали в лучах солнца, делая линию похожей на огромную сине-стальную змею. Мы видели, как наши снаряды разрывались в их рядах, проделывая там огромные бреши, но они шли и шли вперед, как будто хотели пройти через нас и по нам». [283]

Однако на генерала Кобба это парадное шествие не произвело, похоже, никакого впечатления. «Ну! — сказал он. — Если они рассчитывают, что я отступлю, то им придется долго этого ждать». Пока работу за него выполняла артиллерия, Кобб велел своим людям не тратить патронов и подпустить федералов поближе. И лишь когда уже сильно потрепанные гранатами и картечью передние ряды неприятеля приблизились к стене на расстояние нескольких сотен ярдов, его бригада открыла огонь. Результат дружных залпов четырех полков был по-настоящему страшен.

Расположившиеся за каменной стеной конфедераты построились двумя шеренгами, которые стреляли по врагу поочередно. Первая шеренга давала залп и отходила на два шага, уступая место второй, которая в свою очередь угощала северян свинцом. Затем, перезарядив ружья, первая шеренга возвращалась к стене и давала новый залп. Такая организация позволила бригаде Кобба вести почти непрерывный огонь, уничтожавший наступающих сразу десятками, а то и сотнями. Продвинувшись еще немного вперед, передовая бригада Кимпбелла остановилась примерно в 120 ярдах от каменной стены. Она словно наткнулась на другую невидимую стену и некоторое время еще пыталась удержаться, отвечая на огонь конфедератов бесполезными залпами, но ее потери были слишком велики, и через 15 минут Кимпбелл отвел остатки своих полков назад.

Шедшая за ним бригада Эндрюза была встречена конфедератами с той же «теплотой и сердечностью». За несколько минут она потеряла почти половину своих бойцов и в беспорядке покинула поле боя. 3-я бригада Палмера ускорила шаг в надежде преодолеть опасное пространство бегом, но не смогла даже пересечь рубеж, на котором был остановлен Кимпбелл. Как и ее предшественницы, она несколько минут простояла под непрестанным огнем противника и, сократившись до небольшой кучки людей, в беспорядке ретировалась.

Так в течение часа, прошедшего с момента начала атаки, одна бригада конфедератов остановила натиск целой федеральной дивизии, потерявшей при этом более трети своих людей. Потери южан, напротив, были ничтожны. Южане могли лишь посмеиваться над глупостью своих врагов. [284]

В сущности, на последующих фазах боя у каменной стены можно было бы и не останавливаться, поскольку они в точности повторяли атаку дивизии Френча, Едва поредевшие бригады последней отступили к Фредериксбергу, как ей на смену выступила новая жертва — дивизия Хенкока. Как и ее предшественница, она была выстроена в три последовательные линии, каждую из которых составляла бригада в сомкнутом боевом порядке. Казалось, что они нарочно образовали очередь, чтобы получить свою долю свинца и железа, и конфедераты щедро отвесили им и того, и другого.

Их артиллерия вновь закидала наступающих снарядами, а пехота встретила непрерывным ружейным огнем. Передовая бригада Зука недолго смогла продолжать наступление в таких условиях. Напрасно Хенкок, дерзко бравировавший верхом на коне во главе своих войск, выкрикивал подбадривающие слова и призывал угостить неприятеля штыками. Северяне, по его же собственным словам, таяли под огнем вражеской пехоты, «как снег, падающий на теплую землю», и, чтобы они совсем не исчезли, Зуку пришлось увести жалкие осколки своей бригады в тыл.

Однако вторую линию дивизии Хенкока не удалось остановить и отбросить с такой же быстротой и легкостью. Ее составляла ирландская бригада Мигера, та самая ирландская бригада, которая проявила столь исключительное мужество в сражении на Энтитеме. В день Фредериксбергской битвы почитатели святого Патрика были по-прежнему исполнены отчаянной храбрости. По свидетельству очевидца, каждый из них шел в бой «с зеленой веточкой на кепи и с веселым и вместе с тем кровожадным блеском в глазах». Приказ примкнуть штыки привел бригаду в яростный восторг, и один из ирландцев воскликнул: «Черт побери! Да это самая подходящая штуковина для этих сукиных детей!»

Но южане не дали им возможности пустить эту «подходящую штуковину» в дело. Бригада Мигера, правда, выдержала их огонь с удивительным бесстрашием и сумела продвинуться значительно дальше, чем любая другая из федеральных частей. Однако за 50 ярдов до стены ирландцы были вынуждены остановиться, не в силах преодолеть эти последние метры. Они, тем не менее, не пожелали отступить, не [285] обменявшись с повстанцами парочкой-другой залпов, и в течение некоторого времени сохраняли свое угрожающее положение напротив бригады Кобба. По трагическому совпадению один из противостоявших им полков — 24-й Джорджианский — состоял из таких же ирландских эмигрантов, но только в серой униформе. Те, конечно, узнали уроженцев своего родного острова, и один из них воскликнул: «Да ведь это ребята Мигера! Какая жалость!»

Впрочем, жалость не помешала ирландцам-южанам вместе с остальными полками бригады Кобба хладнокровно расстреливать из укрытия своих соотечественников. Залп следовал за залпом, и вскоре подступы к каменной стене были завалены убитыми и ранеными с зелеными веточками на синих кепи. Наконец, пришел черед и ирландцам отступить. Сохраняя порядок, они отошли к Фредериксбергу, оставив на поле боя 545 убитых и раненых (из 1200 человек, пошедших в эту атаку).

Следовавшая за ними третья из бригад Хенкока под командованием Колдвелла попыталась овладеть каменной стеной при помощи флангового маневра. Два полка из ее состава получили приказ повернуть направо и охватить позицию Кобба с севера. Этот маневр, однако, привел только к ненужным жертвам, и оба полка, приблизившись к стене почти на 40 ярдов, были моментально отброшены анфиладным ружейным огнем.

Тем не менее командовавший фланговой группой 23-летний полковник Майлз счел, что штыковая атака более значительными силами в том же направлении все же может иметь успех. Он обратился к командиру своей бригады с просьбой позволить еще раз предпринять такую атаку. Колдвелл, однако, был достаточно благоразумен и отклонил просьбу юного полковника.

Тогда Майлз решил обратиться к генералу Оливеру Ховарду, командиру очередной дивизии из корпуса Коуча, которая как раз выдвигалась из Фредериксберга на рубеж атаки. Правда, прежде, чем полковник успел исполнить свое намерение, шальная пуля прострелила ему шею. Зажимая рукой кровоточащую рану и с трудом держась в седле, Майлз подъехал к Ховарду и изложил свою просьбу. Не успел Ховард [286] ему ответить, как от генерала Коуча прискакал адъютант, который также привез приказ произвести штыковую атаку на левый фланг бригады Кобба. Ховард уже собирался выполнить это распоряжение, когда к нему прибыл еще один ординарец, на этот раз от Хенкока с просьбой скорее вести свою дивизию в наступление и спасти от совершенного уничтожения остатки его бригад. Ховард видел перед собой усеянное телами поле и тщетно пытавшиеся закрепиться на нем поредевшие части. Он недолго колебался в выборе.

Отказавшись от штыковой атаки, которую требовали от него Коуч и Майлз, Ховард двинул свою дивизию вперед по следам двух предыдущих атак. Правда, когда он прибыл на место действия, оказалось, что поддерживать и даже спасать от разгрома уже некого. Дивизия Хенкока была практически уничтожена или рассеяна огнем артиллерии и пехоты южан. В тот день она потеряла 2100 человек, что составило 42 % от ее состава. Большинство из солдат лежало теперь на подступах к каменной стене, представляя собой дополнительное затруднение для свежей наступающей дивизии. Участвовавшие в этой атаке солдаты Ховарда вспоминали впоследствии, что они то и дело подскальзывались на мокрой от крови траве или спотыкались о чье-нибудь бездыханное тело.

Впрочем, таких тел там вскоре стало еще больше. Увидев перед собой новую неприятельскую часть, южане перенесли огонь на нее и заставили северян в беспорядке ретироваться. Ховард, быстро убедившийся в безнадежности всяких попыток прорвать оборону повстанцев, и не пытался удержать своих людей на залитом кровью поле. Поэтому потери его дивизии были относительно невелики, разумеется, по сравнению с другими частями Самнера, и составили «всего» 700 человек.

На этом резервы 2-го корпуса были исчерпаны, и Самнеру пришлось вводить в дело свежие части 9-го корпуса. Первой из них была дивизия Стёрджиса. По приказу командира правой гранд-дивизии, она попыталась обойти каменную стену справа, но и это не помогло ей овладеть занятой Коббом позицией. Огонь конфедератов был неумолим, и четвертая по счету атака федералов закончилась столь же плачевно, сколь и предыдущие три. [287]

Однако упорство, с которым северяне посылали на смерть одну дивизию за другой, стало внушать вождям Северовирджинской армии некоторые опасения. Первым встревожился Лонгстрит, направивший Коббу приказ отступить в том случае, если его левый фланг окажется под угрозой. В ответ Кобб подобно Пэлхему заявил, что может удерживать свои позиции до бесконечности и никуда с них не уйдет. Это несколько успокоило Лонгстрита, но тут озабоченность проявил Ли.

«Генерал, — сказал он Лонгстриту, — они концентрируют большие силы и, боюсь, прорвут вашу линию». «Генерал, — ответил ему командир 1-го корпуса, — если вы соберете на этом поле всех федеральных солдат, которые находятся сейчас по ту сторону Потомака, и направите их на мою линию, обеспечив меня при этом достаточным количеством боеприпасов, я перебью их всех прежде, чем они смогут до меня добраться. Взгляните лучше на ваш правый фланг. Там вам, возможно, и угрожает опасность. Но здесь все в порядке». Ли был совершенно успокоен уверенным тоном своего генерала, а Лонгстрит, чтобы развеять его последние сомнения, приказал бригаде Кершоу и двум полкам из бригады Рензо ма присоединиться к людям Кобба, увеличив количество защитников каменной стены почти в три раза. Места для всех там, однако, не хватило, и конфедератам пришлось расположиться на Телеграфной дороге в четыре шеренги.

К тому моменту, когда люди Кершоу и Рензома прибыли на передовую позицию Кобба, тот уже был ранен и покидал поле боя. Неприятельская пуля попала ему в ногу, но рана не выглядела опасной. «Я всего лишь ранен, — сказал Кобб на прощание любившим его солдатам. — Удерживайте свою позицию, как и подобает храбрецам». Увы, это были последние слова, с которыми отважный командир обратился к своим не менее отважным солдатам. Ранение оказалось смертельным, и через несколько минут Кобб скончался от потери крови. Его место во главе защитников каменной стены занял генерал Кершоу, который с успехом справился со своими новыми обязанностями. Впрочем, позиция конфедератов была так сильна, а действия федералов так предсказуемы, что с ними справился бы и младенец. [288]

В стане северян тем временем царило замешательство. Вся армия, вернее, та ее часть, которая не участвовала в битве, видела, чем заканчивались лобовые атаки на высоты и в каком состоянии возвращались с поля боя федеральные полки. Количество раненых превзошло все ожидания. Их выносили десятками и сотнями, и те, кто был в сознании, громогласно выражали свое удовольствие в связи с избавлением от смерти. «Никогда не забыть мне радости раненых, когда их приносили назад в наше расположение, — вспоминал генерал Режи де Тробрианд. — Один из них громко кричал: «Вот теперь полный порядок! Я не подохну, как собака в канаве!»

В замешательстве пребывал и генерал Бернсайд. Полный провал всех попыток овладеть высотами Мари заставил даже его усомниться в успехе дела и на время отказаться от безрассудных атак на каменную стану. Взоры командующего северян обратились к левому флангу его армии, но к тому моменту там тоже все было окончено. Мид отвел остатки своей потрепанной дивизии, и, похоже, никто не собирался снова попытать счастья против позиций Джексона. И тогда Бернсайд принял решение возобновить наступление на обоих флангах. Сначала он направил Франклину приказ нанести еще один удар по правому крылу конфедератов, но, как уже было сказано, этот приказ был Франклином полностью проигнорирован.

К сожалению, командиры северян, войска которых были собраны у Фредериксберга, не могли поступить так же. Находясь непосредственно под контролем Бернсайда, они были вынуждены безоговорочно подчиняться его распоряжениям. А тот уже выбрал для своей очередной гекатомбы новую жертву — часть центральной гранд-дивизии, которой командовал герой Энтитемского сражения генерал Джозеф Хукер. Правда, после разгрома своего корпуса у Данкерн Черч Драчливый Джо уже не хотел бросаться в пасть дьяволу, очертя голову, и, прежде чем выполнить приказ Бернсайда, решил лично изучить поле, по которому должна была проходить его атака.

То, что открылось взгляду Хукера, могло удивить даже самого опытного ветерана. Хукер не мог поверить своим глазам. Позже, уже после войны, Драчливый Джо признавался: «Я никогда не мог думать об этом поле без содрогания». [289]

Зрелище, которое он увидел, и впрямь не могло не вызывать дрожи. Подступы к каменной стене были усеяны трупами не менее густо, чем кукурузное поле близ Энтитем-Крик, с той лишь разницей, что все эти трупы были одеты исключительно в синие мундиры. Их было так много, что даже английский офицер, присутствовавший в армии Северной Вирджинии в качестве наблюдателя, не мог скрыть своего изумления. Ему приходилось бывать при Сольферино и на многих других полях сражений, но, по его словам, «груды мертвецов в Фредериксбергской долине превосходили по масштабам все, что пришлось увидать».

Хукер, естественно, не желал увеличивать количество убитых и раненых за счет своих солдат. Он решил во что бы то ни стало добиться отмены атаки и, сдав на время командование начальнику своего штаба генералу Дэну Баттерфилду, поскакал в ставку Бернсайда. Хукер нашел командующего на вершине Страффорд, в доме Филипса, где находилась главная квартира Потомакской армии. Бернсайд пребывал, казалось, в странном оцепенении и на все просьбы Хукера отвечал одной и той же фразой: «Эти высоты должны быть взяты сегодня вечером». Драчливый Джо, вполне оправдывая свое прозвище, перешел от просьб к требованиям, а от требований к угрозам, так что секретарь командующего назвал его манеру разговаривать «неджентльменской и нетерпеливой». Но ничто не могло поколебать упрямства Бернсайда, и Хукеру пришлось с тяжелым сердцем возвращаться к своим обреченным на гибель войскам.

К тому времени Баттерфилд, чувствуя необходимость что-нибудь предпринять, уже направил в атаку дивизию под началом Чарльза Гриффина. Южане, построившиеся за каменной стеной в четыре шеренги, только этого и ждали. Правда, они не могли теперь вести огонь все сразу, но зато задние ряды перезаряжали винтовки и передавали их передним, что увеличило скорость стрельбы примерно вдвое. В результате пятая атака северян захлебнулась всего за несколько минут, и разбитая дивизия Гриффина быстро откатилась на исходные рубежи.

Тогда генерал Коуч, дивизии которого уже отвоевали свое в этот кровавый день, решил, что, возможно, артподготовка [290] поможет северянам пробить брешь в обороне повстанцев. Он приказал начальнику своей артиллерии капитану Чарльзу Моргану выдвинуть вперед батарею и обстрелять каменную стену. Морган отнесся к этому распоряжению с вполне понятным скепсисом. «Генерал, — сказал он, — батарея там не выживет». «Тогда она должна там умереть», — ответил ему раздосадованный Коуч. Делать было нечего, и Морган послал на убой батарею 1-го Род-айлендского легкоартиллерийского батальона.

Южане, как и следовало ожидать, встретили ее орудийным и ружейным огнем, и многие люди и лошади были перебиты прежде, чем орудия удалось снять с передков. Тем не менее батарея заняла позицию и открыла ответный огонь, который не причинил противнику ни малейшего урона. Каменная стена была очень прочной и выдерживала попадание даже крупных ядер.

В то время как артиллеристы Моргана пытались проделать брешь в линии повстанцев, генерал Хамфриз, командир одной из дивизий 1-го корпуса северян, заметил на высотах Мари движение неприятельской пехоты. Это движение было лишь рутинной перегруппировкой сил, но Хамфризу оно показалось признаком готовящегося отступления врага. Он решил, что настало время предпринять еще одну атаку и на сей раз добиться успеха. При этом Хамфриз счел, что главной причиной неудач предыдущих атак были остановки, которые делали северяне, чтобы открыть ответный огонь. Рассчитывая избежать подобных потерь темпа, он приказал своей дивизии идти на штурм с примкнутыми штыками и с незаряженными ружьями.

Тем самым Хамфриз повторил ошибку, которую генерал Френч совершил в сражении на Энтитеме, когда он пытался овладеть линией Санкен-Роуд. Штыковая атака была в этих условиях не только бесполезной, но и суицидальной, в чем бравому командиру федеральной дивизии предстояло убедиться на собственном горьком опыте.

Когда на каменную стену двинулась новая неприятельская часть, многие южане уже чувствовали себя уставшими от хладнокровного истребления федеральных солдат. «Весь день мы видели бесплодные атаки, которые всякий раз заканчивались [291] ужасной бойней, и в конце концов они вызвали у нас тошноту, — вспоминал солдат 17-го Джорджианского полка Александр Хант. — Когда я наблюдал, как одна линия была буквально сметена ужасным залпом солдат Кершоу из-за стены, я забыл, что передо мной враги, и помнил только, что они люди, и мне было тяжело сохранять хладнокровие, присутствуя при гибели этих храбрецов». Впрочем, такие чувства испытывали далеко не все южане. «Идите сюда, синепузые! — крикнул солдатам Хамфриза один босоногий конфедерат из бригады Кобба. — Несите нам одеяла и сапоги».

Именно это и делали «синепузые» федералы, ибо единственная польза от их безрассудного наступления заключалась в доставке оборванным конфедератам новой амуниции и обмундирования. Атака Хамфриза начала спотыкаться — причем буквально, и причиной тому был не огонь неприятельской артиллерии, а убитые и особенно раненые северяне. Они хватали наступающих за ноги и кричали им вслед: «Стойте! Ложитесь, или вас всех перебьют!» Разумеется, подобные напутствия не прибавляли солдатам Хамфриза уверенности в себе, но они все равно продолжали идти вперед под мерный рокот барабанов и подбадривающие покрикивания офицеров. Так они приблизились к роковому рубежу, на котором пехота конфедератов уже останавливала их предшественников, наткнулись на плотный огонь вражеских винтовок и после безуспешной попытки пробиться отошли к Фредериксбергу. Этой безнадежной атакой Хамфриз добавил к уже понесенным федералами потерям еще 1000 своих убитых и раненых.

Между тем день клонился к закату, а вместе с ним к финалу подходила и кровавая фредериксбергская драма. Воспользовавшись наступавшими сумерками, Хукер решил предпринять последнюю попытку и послал против «каменной стены» дивизию генерала Гетти. Поначалу этот замысел имел некоторый успех: конфедераты не различили в сгущавшейся темноте выступивших против них северян. Но когда они все же заметили плотную массу федеральной пехоты, которая двигалась на каменную стену, их расправа по-прежнему была короткой и быстрой. После этого, последнего, провала [292] Хукер заявил, что «он потерял столько человек, сколько требовал отданный ему приказ», и распорядился прекратить атаки. Утомительная, кровопролитная и, главное, бессмысленная в своей жестокости фредериксбергская бойня наконец завершилась.

Наступившая затем ночь была, наверное, самой необычной за всю четырехлетнюю историю гражданской войны. Как обычно, над полем опустился густой туман, накрывший убитых северян гигантским белым саваном. Вдруг эту непроглядную завесу прорезали яркие сполохи, и высоко в небе засверкало северное сияние. Такое явление было большой редкостью для штата Вирджиния, находящегося значительно южнее широт Парижа или Рима. Для большинства же солдат обеих армий, которые и слыхом не слыхивали ни о чем подобном, неожиданно возникшие в небесах яркие отблески были и вовсе в диковинку.

Южане приняли их за свидетельство торжества Господа по случаю их великолепной победы и огласили окрестности Фредериксберга громкими ликующими криками. Впрочем, северное сияние принесло им и конкретную пользу. Многие оборванные солдаты Северовирджинской армии отправились на заваленное телами поле, чтобы заменить свое потрепанное снаряжение новехоньким обмундированием и амуницией, столь любезно «доставленным» им северянами. В результате их ночного набега поле битвы, и без того выглядевшее жутковато, утром превратилось в совершенно ужасающее и отвратительное зрелище. «Все убитые янки были обобраны до нитки и походили на освежеванных свиней, — вспоминал один рядовой конфедерат. — Это было кошмарное зрелище. Мне было жаль бедных мертвецов, и я ничего не мог с этим поделать».

Оставшиеся в живых янки пребывали в ту ночь в глубоком унынии. Оно охватило всю армию Потомака от генерала до рядового, и даже Бернсайд, главный виновник произошедшей бойни, не прятал слез. «О, эти люди! О, эти люди! Эти люди, лежащие там… — восклицал он сквозь рыдания. — Я все время думаю о них». Впрочем, скорбь, искренняя или показная, не мешала Бернсайду замышлять новые самоубийственные атаки на высоты Мари. Он хотел предпринять их [293] на следующий день силами своего старого 9-го корпуса, который он собирался возглавить лично. Возможно (и такая мысль промелькнула у многих офицеров, хорошо знавших командира Потомакской армии) Бернсайд стремился таким образом свести счеты с жизнью, опротивевшей ему после фредериксбергской гекатомбы. «Это был план, который, как он чувствовал, уже привел нас к великой катастрофе, — писал командир 2-го корпуса генерал Коуч. — Всякий, кто знал его так же хорошо, как я, видел, что ему хочется, чтобы и его тело лежало у подножия высот Мари».

Но другие вожди Потомакской армии не позволили Бернсайду совершить самоубийство, прихватив с собой заодно несколько тысяч федеральных солдат. Когда на военном совете вечером 13 декабря он объявил генералам о своем намерении возобновить штурм высот Мари, все они в один голос, включая Самнера Лесного Буйвола, заявили свой решительный протест. Бессмысленное убийство многих тысяч храбрых солдат произвело на них столь удручающее впечатление, что они были готовы оказать неповиновение старшему по званию и должности, но только не допустить повторения этой кровавой вакханалии. Столкнувшись со столь решительной оппозицией, Бернсайд на следующий день отдал приказ об отступлении.

Фредериксбергская мясорубка произвела удручающее впечатление не только на северян, но и на их оппонентов. «Это хорошо, что война так ужасна, — сказал генерал Ли по окончании битвы. — Иначе мы бы слишком ее полюбили». Даже Джексон, обычно относившийся к смерти внешне безразлично, на этот раз не мог удержаться от восклицания: «Как ужасна война!» Но когда его адъютант заметил на это: «Ужасна, да. Но на нас напали. Что еще мы можем делать?», Каменная Стена ответил ему в своем духе: «Убивать их, сэр! Убивать их всех!»

И он был готов исполнить свое намерение в тот же вечер. Едва битва у высот Мари была окончена, как Джексон стал подумывать о ночной контратаке и даже спросил у главного хирурга своего корпуса, достаточно ли в его распоряжении бинтов. Эти бинты он собирался использовать не для перевязки новых раненых, а для идентификации своих солдат в [294] ночном бою. Но генерал Ли воспротивился подобному плану и вообще любым попыткам атаковать федералов. Позиции последних на Страффордских высотах были очень сильны, а Потомакская армия по-прежнему обладала численным превосходством. Если бы конфедераты перешли в наступление, они попросту поменялись бы со своими врагами местами.

Поэтому Ли приказал готовиться к возобновлению оборонительного сражения, подозревая, что Бернсайд не уйдет, не попытав счастья снова. Но на этот раз командующий южан ошибся. Два дня — 14 и 15 декабря — обе армии простояли друг против друга, ограничившись редкой ружейной перестрелкой и вялой артиллерийской канонадой. Наконец, 16 декабря северяне начали отступление. «Ну, генерал, — сказал Ли Лонгстриту, видя, как потрепанные полки покидают свои неприступные позиции на Страффордских высотах, — я начинаю терять веру в вашего друга генерала Бернсайда».

Сам Бернсайд, однако, не потерял веру в себя. Едва отведя армию к ручью Аквиа, он стал готовить ее к новому наступлению, стремясь поскорее отплатить Ли за преподанный им жестокий урок. К счастью для Союза, Линкольн не позволил своему самонадеянному генералу укокошить в бесплодных атаках еще одну треть Потомакской армии. Он решительно приказал Бернсайду не предпринимать ничего без его ведома, а когда тот все же проявил своеволие и в январе 1863 года начал свой знаменитый «грязевой марш», президент сместил его с поста командующего и поставил на его место Джозефа Хукера.

Таким образом, Бернсайд, подобно генералу Поупу, оказался калифом на час и командовал Потомакской армией всего каких-нибудь два месяца. Но вред, причиненный им за этот короткий промежуток времени, был огромен: армия совсем упала духом, дезертирство из ее рядов достигло зимой 1863 года небывалого размаха, и понадобились долгие месяцы «реанимации», чтобы вернуть войска в боеспособное состояние.

На этой печальной для северян ноте закончился второй акт великой американской трагедии, и над сценой кровопролитной борьбы опустился белый зимний занавес. 1862 год, начинавшийся как год великих надежд, обернулся кровавыми [295] поражениями и жгучим стыдом. В ту зиму многие не только на Юге, но и на Севере были уверены в скором триумфе Конфедерации, и лишь самые прозорливые (например, генерал Ли) видели, что этот триумф пока что далек и почти недосягаем. Время подтвердило их правоту, и следующий, 1863 год, стал годом коренного перелома в войне. Однако разговор об этом еще предстоит.

Фредериксбергское сражение было, пожалуй, самым необычным и вместе с тем самым характерным из сражений второго периода гражданской войны. Возможно, это утверждение звучит несколько парадоксально, но в действительности никакого парадокса здесь нет. Необычность сражения заключалась в том, что его результат был очевиден практически для всех еще до того, как был сделан первый выстрел, и лишь такой «военный гений», как Бернсайд, мог рассчитывать в подобной ситуации на успех. Подобное безумие — явление достаточно редкое в анналах мировой военной истории, ибо, как правило, даже не слишком талантливые полководцы предпочитают все же проявлять осторожность. Бернсайд со своим ослиным (иначе не назовешь) упрямством занимает вместе с другими «гениями» — Маком Либерихским, Джорджем Кастером и Нивелем — совершенно особое, даже исключительное место в галерее военных неудачников.

Современники неоднократно высказывались о безумных атаках северян на высоты Мари, и, хотя произносимые ими фразы звучали по-разному, вкладываемый в них смысл был примерно одним и тем же. Наиболее точно и ясно, на наш взгляд, выразился один солдат-северянин, написавший несколько дней спустя после битвы: «Наши вздорные генералы перебили их (федеральных солдат — К.М.) как Ирод перебил невинных младенцев».

Но, с другой стороны, несмотря на всю нелепость произошедшего Фредериксберг был очень типичной для гражданской войны битвой. В ней, как в капле воды, отразились все основные тенденции и противоречия применявшейся в той войне тактики. Главным стало противоречие между мощью нарезного стрелкового оружия и полевых укреплений и старой [296], доставшейся в наследство от Наполеона, манерой атаковать сомкнутыми боевыми порядками. Первое в очередной раз показало свою страшную эффективность, второе — полную несостоятельность, причем с такой яркой и убедительной силой, что с этим уже нельзя было не считаться. В сражении 13 декабря принимали участие примерно 20 тысяч южан и 50 тысяч северян. Большая часть последних была задействована на правом крыле армии, пытавшемся овладеть высотами Мари. Семь федеральных дивизий, одна за другой пробовали взять каменную стену, которую обороняли всего две бригады конфедератов, и все семь потерпели полное фиаско. При этом они потеряли на подступах к высотам более 7 тысяч человек, в то время как потери противоположной стороны не превышали 1200 убитыми и ранеными. Общий счет потерь также был «в пользу» федеральной армии. Она лишилась в тот день 12653 бойцов, а для южан тот же показатель составил 5309 человек. Впрочем, последняя цифра, возможно, не совсем точна, поскольку она включает в себя и тех солдат Северовирджинской армии, которые после битвы самовольно отправились по домам, чтобы встретить Рождество в кругу семьи.

Таким образом, небольшие части южан, пользуясь удачной позицией и полевыми укреплениями, отразили натиск вдвое превосходящих сил противника и нанесли им вдвое большие против собственных потери. Подобная арифметика могла кого угодно заставить задуматься, и теперь даже самые упрямые приверженцы штыковых атак убедились в необходимости применения новой тактики.

Поэтому Фредериксберг стал точкой отсчета, с которой началось медленное изменение военного искусства гражданской войны. Пехотные колонны и густые сомкнутые линии стали постепенно уходить в прошлое, уступая место стрелковым цепям и рассыпному строю. В ответ на это обороняющиеся еще глубже зарывались в землю и обносили свои позиции колючей проволокой. Так, шаг за шагом, тактика гражданской войны все дальше и дальше уходила от наполеоновской эпохи, одновременно приближаясь к эпохе 1-й мировой войны. Впрочем, процесс этот был долгим, болезненным, и не дошел до своего логического конца. [297]

Сражение при Фредериксберге можно считать типичным и по другой причине. Оно стало еще одной яркой победой генерала Ли и его славной армии, но эта победа снова носила чисто оборонительный характер, южане снова не смогли воспользоваться ее плодами. Армия Потомака потерпела поражение, но не была ни разбита, ни уничтожена. Позиции, которые она занимала на восточном берегу Раппаханока, исключали всякую возможность контратаки со стороны южан, и даже когда северяне отступили к Аквиа-Крик, они были не по зубам маленькой Северовирджинской армии. Поэтому Ли, отразив очередное нашествие на Ричмонд, был вынужден пребывать в бездействии, ожидая, пока более благоприятные условия предоставят ему возможность предпринять еще одно вторжение на Север.

Такова была оборотная сторона преимуществ, которые давали обороняющимся нарезное стрелковое оружие и укрепления. Порой они лишали их инициативы и выгод, связанных с более активным образом действий. Означало ли это, что в новых тактических условиях проведение наступательных операций было вообще невозможно и всегда ли победа доставалась тем, кто занимал выгодную и хорошо укрепленную позицию?

Как показал дальнейший ход войны, и стратегическое, и даже тактическое наступления были по-прежнему вполне применимы и приносили успех наряду с тщательно продуманной обороной. Но, чтобы добиться этого успеха, наступающим приходилось прибегать к искусному маневрированию и сдерживанию врага на одном участке с тем, чтобы добиться преимуществ на другом. Фронтальные атаки, конечно, уже не служили залогом победы, но фланговые удары и глубокоэшелонированные обходы вполне могли принести искусному полководцу удачу.

Примером такого образца действий было сражение при Чанселорсвилле, произошедшее в начале мая 1863 года. Это сражение — самое блестящее из тактических шедевров генерала Ли и вообще всего военного искусства гражданской войны в Америке. [298]

Глава 3 «Там, за рекой, в тени деревьев» Сражение при Чанселорсвилле

Сейчас в Америке мало осталось таких мест, как Глушь, да и в 19-м веке подобные уголки уже были редкостью. Даже для северной части штата Вирджиния, довольно обильно покрытой лесами, Глушь была явлением исключительным. Она представляла собой небольшой лесной массив, всего миль 10 в окружности, раскинувшийся на южном берегу Раппаханока. Но этот массив был столь густым и непролазным, что вполне заслуживал название джунглей. Конечно, раскидистых пальм, обвитых лианами там не было, но последних с успехом заменял кустарник, такой цепкий и колючий, что даже хорошо одетый человек, оказавшийся в его когтях, рисковал выбраться на открытое пространство голым и исцарапанным в кровь.

Разумеется, это место было заселено слабо, за что оно, собственно, и получило свое название. Единственным крупным жилым строением в Глуши был дом Чанселора, расположенный в самом ее сердце, на обширной просеке, окруженной со всех сторон многомильным лесным морем. Дорог, пригодных для передвижения, также было немного, и [299] почти все они сходились у этого дома, что делало его стратегически важным пунктом.

Одним словом, Глушь была не самым подходящим местом для проведения военных операций, однако именно здесь прогремели два ожесточенных и кровопролитных сражения гражданской войны, принес этому никому не известному уголку Вирджинии громкую и печальную славу. Первое из них произошло в мае 1863 года, когда генерал-северянин Джозеф Хукер избрал Глушь плацдармом для задуманного им стратегического маневра. Впрочем, не будем забегать вперед и расскажем все по порядку.

26 января 1863 года главная армия Союза получила нового, четвертого по счету, командующего. Им оказался генерал Джозеф Хукер, или Драчливый Джо, как его называли в армии. Выше мы уже нарисовали портрет или, по крайней мере, набросок портрета этого генерала, и для полноты картины нам остается добавить лишь несколько штрихов. Хукер, как явствует из его армейского прозвища, был энергичным и задиристым человеком, склонным к пьянству, несдержанным на язык. Он часто повторял, что стране для успешного окончания войны нужен диктатор, давая при этом понять, что он сам вполне годится для этой роли. Линкольн, который, конечно, знал об этих разговорах Хукера, пошел на его назначение скрепя сердце.

«Я узнал из достоверных источников, — писал он новому командующему, — что вы недавно говорили, будто и правительство, и армия нуждаются в диктаторе. Конечно, не поэтому, а вопреки этому я поручил вам командование. Только те генералы, которые добиваются успеха, могут стать диктаторами. Я прошу вас о таком военном успехе, несмотря на то, что он влечет за собой опасность установления диктатуры».

Рисковать подобным образом Линкольн мог, только находясь в отчаянном положении, и надо признать, что в начале 1863 года оно действительно было таковым. Поражение Бернсайда у Фредериксберга и объявление Декларации об освобождении рабов в первый день нового года привели к падению популярности как действующей администрации, так и всех республиканцев, и в результате их партия проиграла промежуточные выборы в Конгресс. Демократы, которые [300] чувствовали себя в силе, стали все громче требовать прекращения братоубийственной войны, так что весь политический курс Линкольна оказался под угрозой.

Критической была также ситуация, сложившаяся в Потомакской армии. Оглушительное фредериксбергское поражение стало причиной утраты доверия войск к генералитету и неслыханного падения их боевого духа. «Газеты пишут, что армия рвется в бой, — сообщал в письме домой солдат-северянин. — Это вранье. Всех тошнит от сражений, не дающих результата». Армия тоже голосовала против политики Линкольна и против своих генералов — голосовала ногами. Именно в начале 1863 года дезертирство превзошло по размерам все допустимые пределы, и к моменту назначения нового командующего не менее 40 тысяч федеральных солдат и офицеров числились в «незаконных отпусках».

Джозеф Хукер оказался подходящим лекарством против этого смертельного недуга. Одно известие о его назначении вызвало в войсках прилив энтузиазма. «Это назначение, несомненно, принесло армии чувство глубокого удовлетворения, — писал впоследствии командир 2-го корпуса генерал Дериус Коуч. — И лишь некоторые, в основном старшие офицеры, служившие вместе с Хукером и имевшие возможность изучить его военные дарования, считали, что мистер Линкольн совершил в своем выборе серьезную ошибку».

Однако серьезность этой ошибки стала очевидной для всех остальных, в том числе и для Линкольна, много позже. Вначале же новый командующий производил хорошее впечатление. Он начал с изменений в организации войск. Непомерные гранд-дивизии — изобретение Бернсайда — были упразднены, и армия вернулась к старой системе корпусов. Правда, из нее был изъят 9-й корпус, которым командовал Бернсайд — во избежание конфликтов Линкольн перевел его на другой участок, но вместо него в состав Потомакской армии вошли 11-й и 12-й корпуса. Кроме того, Хукер, здраво рассудивший, что армии необходим отдельный кавалерийский корпус, объединил три конные дивизии под началом генерала Стоунмена (ранее кавалерия придавалась отдельным пехотных корпусам).

Еще одной, также разумной мерой, было введение отличительных кокард для разных корпусов армии. Каждый из [301] них получил кокарды определенного цвета, что способствовало появлению корпоративной гордости и духа соревнования. Одним словом, действия нового командующего были таковы, что, как вспоминал позже ветеран-северянин, «при [302] Хукере армия ожила» и ее боеспособность стала мало-помалу восстанавливаться.

Конфедераты, недавно одержавшие столь легкую победу под Фредериксбергом, естественно, не страдали отсутствием боевого духа, хотя проблемы дезертирства были и у них. Чтобы уладить это, по всей Вирджинии были разосланы патрули, вылавливавшие беглецов, которых снова возвращали встрой.

Одновременно ряды армии пополнялись новобранцами и частями, снятыми с других участков. По приказу Ли их распределяли по всей армии, хотя львиная доля подкреплений досталась, конечно, Джексону: 2-й корпус Каменной Стены получил в ту зиму сразу две новые бригады.

В то же время Северовирджинская армия, как и армия Потомака, переживала некоторые организационные изменения. Ли решил переформировать артиллерию, создав отдельный артиллерийский парк. По пять батальонов, включавших 80 орудий каждый, были приданы корпусам: три из них присоединились к дивизиям, а два оставшихся составляли корпусной артиллерийский резерв, хотя при этом они подчинялись командиру артиллерии генералу Пендельтону, распоряжения которого имели приоритет над распоряжениями корпусных командиров. Не вошедшие в состав корпусов батареи образовали общеармейский резерв, позволявший в случае необходимости концентрировать на нужном направлении смертоносный орудийный огонь.

Обновленная и реорганизованная таким образом армия конфедератов заняла позиции на южном берегу Раппаханока от Бенкс-Форд и Фредериксберга до окрестностей Порт-Конуэй, и на тот случай, если федералы вдруг решат переправиться на этом обширном участке, у каждого мало-мальски значимого брода или моста были сооружены полевые укрепления и выставлено охранение.

Федералы, однако, пока и не помышляли о переправе. Расположившись на зимних квартирах, они не предпринимали никаких активных действий. Не сиделось на месте лишь кавалерии обеих армий. То здесь, то там вдоль всей линии фронта происходили оживленные, но малозначительные и почти бескровные стычки. [303]

Эта зимняя спячка продолжалась довольно долго и захватила даже половину весны. Хукер все еще занимался приведением своей армии в порядок и не спешил с началом боевых действий. Ли, которому по приказу Джефферсона Девиса пришлось отослать на восток к Суффолку большую часть 1-го корпуса во главе с его командиром Джеймсом Лонгстритом, также не горел желанием ввязываться в серьезное дело с оставшейся у него половиной армии. Лишь в начале второй половины апреля час решительных действий пробил, и пришедшая в себя Потомакская армия стала готовить свое очередное наступление.

К тому времени Хукер уже разработал план наступательных действий и даже представил его на одобрение Линкольну, который прибыл в расположение армии в начале апреля. Этот новый план был много лучше того, что предлагалось армии и стране ранее, и на этот раз у северян действительно были все шансы на успех. Пользуясь своим численным превосходством — а после выделения частей Лонгстрита у Ли оставалось лишь 55 тысяч человек против 116-тысячной Потомакской армии, Хукер намеревался сокрушить своего врага.

«Мне была нужна только армия Ли, — скажет он впоследствии. — Вместе с ней нам достался бы и Ричмонд, и вся Вирджиния». Иными словами, Хукер выбрал своей основной целью живую силу противника, а не географические пункты, что выгодно отличало его от предыдущих командиров Потомакской армии. Для достижения этой цели он решил прибегнуть не к прямой атаке, полную несостоятельность которой уже показал Бернсайд, а к глубокому стратегическому обходу.

Первоначально он намеревался выслать на коммуникации своего противника созданный им кавалерийский корпус, который должен был прервать всякие сообщения армии Ли с Ричмондом и заблокировать пути его отступления. Затем, оставив часть сил у Фредериксберга, Хукер собирался переправить основную массу Потомакской армии через Рапидан и Раппаханок несколько выше по течению, объединить свои силы у Чанселорсвилла и, пройдя по лесным дорогам через Глушь, выйти прямо во фланг и тыл позиций неприятеля на [304] высотах Мари. Если бы этот маневр удался, Ли оказался бы в капкане — между левым флангом северян у Фредериксберга и их мощной обходной группой у Чанселорсвилла. Конечно, Хукер понимал, что такой полководец, как Ли, не будет дожидаться, пока противник окружит и раздавит его своей мощью.

Как считал командир Потомакской армии, и в этом была его главная ошибка, Ли попытается ускользнуть из расставленной ловушки, но к тому времени кавалерия федералов уже уничтожит железнодорожные пути и закупорит шоссейные дороги в Ричмонд, затруднив таким образом отступление конфедератов. В этом случае Хукеру оставалось бы только атаковать неприятеля на марше и покончить с ним раз и навсегда. А в том, что так оно и будет, новый командующий северян уже не сомневался. «Мой план безупречен, — хвастливо заявил он перед началом операции. — И когда я приступлю к его выполнению, Господь да смилуется над генералом Ли, ибо я не стану».

План и впрямь был неплох, однако он оставался только планом. Как и многие другие генералы Севера, Хукер был умелым полководцем в теории, но на практике его действия оставляли желать лучшего. Выполнение задуманной им операции началось с неудачи, хотя в этом первом провале новый командующий повинен не был. 13 апреля вся его кавалерия во главе со Стоунменом двинулась вверх по Раппаханоку, прошла мимо того места, где от него ответвляется Рапидан, и переправилась затем через первую из этих двух рек. И тут успешное продвижение федералов прервалось. Рапидан оказался чересчур полноводным из-за весеннего таяния снегов, и кавалерии северян пришлось ждать, пока он обмелеет. Две недели, с 13 по 27 апреля, простояла она у станции Брэнди, но уровень воды в реке, похоже, не собирался спадать.

Тогда Стоунмен решил силой пробиться на южный берег и попытался овладеть имевшимися поблизости мостами. Но конфедераты, уже давно следившие за неожиданными маневрами янки, легко предупредили эти попытки. Нескольких незначительных заслонов оказалось достаточно, чтобы сорвать обходной маневр федеральной кавалерии, и два слабых конных полка удержали всю 12-тысячную массу всадников на [305] северном берегу Рапидана. В результате первая важная часть плана Хукера не удалась. Чтобы все же провести задуманный ранее маневр, Стоунмену пришлось продвинуться дальше на запад и переправиться значительно выше по течению.

Эта первая неудача сильно встревожила Линкольна. «Генерал С. (Стоунмен) двигается недостаточно быстро, чтобы прибыть хоть куда-нибудь, — писал он Хукеру 15 апреля. — Он выступил три дня назад, два из которых отличались необычайно хорошей погодой, а все три прошли без малейших помех со стороны неприятеля, но все же он всего лишь в 25 милях от места, из которого выступил. Чтобы дойти до нужного пункта, ему остается пройти еще 60 и пересечь еще одну реку, столкнувшись с неприятелем. Сколько дней, согласно простой арифметике, понадобится ему, чтобы сделать это? Я не знаю, что еще можно предпринять, но очень боюсь, что это еще один провал и что он уже произошел. Пишите мне чаще, я очень беспокоюсь».

Но Хукер не разделял пессимизма президента и не счел провал кавалерийского рейда плохим предзнаменованием. Рейд кавалерии был всего лишь частью плана, основные положения которого еще предстояло претворить в жизнь, а к концу апреля для этого уже сложились благоприятные обстоятельства. Жаркое весеннее солнце подсушило грязь на вирджинских дорогах, сделав их пригодными для передвижения пехоты и артиллерии, и Хукер не стал терять времени даром. 26 апреля он отдал распоряжение о начале флангового марша, а на следующий день командиры 11-го, 12-го и 5-го корпусов — генералы Ховард, Слокам и Мид — двинули свои части по прибрежной дороге, шедшей вдоль Раппаханока на Моррисвилл.

Хукер сопровождал их вплоть до этой деревеньки, где отдал своим корпусным командирам последние инструкции. Переправившись через Раппаханок, они должны были двинуться к бродам Рапидана — Ховард и Слокам — на Герман-на-Форд, а Мид — на Элли-Форд. Там всем троим предстояло перейти через реку, оказывая друг другу поддержку в случае противодействия неприятеля, и, объединив свои силы, выйти к Чанселорсвиллу, — перекрестку дорог и угрожающей позиции на левом фланге Северовирджинской армии. [306]

«Если вы займете Чанселорсвилл, — сказал Хукер Слокаму, поставленному во главе всех трех корпусов правого крыла, — мы выиграем эту партию».

Правда, враг мог не заметить или не обратить внимание на угрожающее положение неприятеля на своем фланге, но Хукер предусмотрел и эту возможность. В случае опасной для него самого беспечности генерала Ли Слокам со своими тремя корпусами должен был продолжить движение на восток по дороге Пленк и восстановить сообщение с левым крылом северян, которое оставалось у Фредериксберга. Для этого ему было приказано навести мосты сначала у брода Юнайтед Стейтс, а затем у брода Бенкс.

Если же противник попробует контратаковать, что было все же более вероятно, правому крылу следовало, по инструкции Хукера, занять жесткую оборонительную позицию у Чанселорсвилла и ждать, пока ему на помощь через брод Юнайтед Стейтс не подойдут остальные части армии. Чтобы подготовить это соединение, командующий северян уже приказал командиру 2-го корпуса генералу Коучу двинуть две свои дивизии к броду Бенкс, а одну бригаду и приданную ей артиллерийскую батарею — еще дальше к броду Юнайтед Стейтс.

В то же время левое крыло армии, состоявшее из корпусов Рейнольдса (1-й), Сиклса (3-й) и Седжвика (6-й) под общим командованием последнего, оставалось у Фредериксберга и начинало активные действия 29 апреля. По плану Хукера, Седжвик должен был перебросить через Раппаханок два понтонных моста, переправить по этим мостам корпуса Рейнольдса и собственный и произвести перед высотами Мари мощную демонстрацию.

Таким образом, план Хукера был сложен и изящен, как шахматная комбинация, и он, несомненно, сработал бы против среднего или даже против сильного игрока, однако генерал Ли был, как известно, гениальным «шахматистом», умевшим мыслить и действовать неожиданно и нестандартно. Казалось бы, Хукер предугадал все ответные ходы своего противника: вздумай тот обороняться или отступать, его партия была бы проиграна. Но реальные шаги генерала Ли оказались все же совершенно непредсказуемыми. [307]

В сущности, стараясь предвидеть действия неприятеля, Хукер допустил две ошибки, и обе оказались для него фатальными. Первая из них заключалась в том, что, как полагал Драчливый Джо, рейд кавалерии Стоунмена неминуемо уберет с «шахматной доски» «коней» противника, и Стюарт со своими эскадронами отправится вслед за федеральной конницей. Однако Лихой Джеб не захотел оказывать Хукеру подобной услуги и, несмотря на все перемещения вражеской конницы, по-прежнему оставался на левом фланге армии. 29 апреля его разъезды обнаружили у станции Брэнди на южном берегу Раппаханока марширующие колонны пехоты в синих мундирах и без труда определили их численность.

И хотя это движение отрезало кавалерию Стюарта от остальной армии, ее храбрый и деятельный командир приложил все усилия, чтобы известить командующего об опасных маневрах врага. Бригада Фитцхью Ли была направлена через Рэкун-Форд на Чанселорсвилл, чтобы преградить федералам путь и задержать их как можно дольше. Сам же Джеб Стюарт, убедившись, что пробиться по дороге Пленк к Фредериксбергу не удастся, решил описать со своей кавалерией полукруг через Тодд Таверн.

Генерал Ли уже знал к тому времени о наступлении Хукера. Известие о его начале было доставлено командующему южан посыльными Стюарта в тот же день, когда передовые части противника были обнаружены у станции Брэнди. Поначалу Ли решил просто понаблюдать за маневрами Хукера и отправил к Чанселорсвиллу бригаду Андерсона — там она должна была подкрепить бригады Мэхоуна и Поузи, расположенные у брода Юнайтед Стейтс. Встреча этих трех частей произошла 30 апреля неподалеку от Чанселорсвилла, куда Поузи и Мэхоун отошли, когда враг начал переправу. Андерсон не стал дожидаться, пока мощные силы противника раздавят его, как блоху, и отвел все три бригады к Тебернейкл Черч, известив Ли о результатах своих наблюдений.

Маршал Роберт, впрочем, и так уже разгадал замысел своего врага. Седжвик, совершавший в этот момент переправу по наведенным им понтонным мостам, не только не отвлек Ли от происходящих за его спиной передвижений, но, напротив, заставил его обратить на них самое пристальное [308] внимание. Командующий южан сразу понял, что противник не станет дважды наступать на одни и те же грабли и снова бросаться в лобовые атаки на высоты Мари, а значит, решил Ли, переправа Седжвика — это просто демонстрация, не более. Главную угрозу представляло, конечно, правое крыло федералов, вышедшее во фланг и тыл фредериксбергских позиций. Хукер явно рассчитывал на то, что Ли дрогнет перед лицом этой угрозы и отступит, что позволит атаковать его на марше. Но Серый Лис, как всегда, не собирался играть по навязанным ему правилам, и в его голове уже родился неожиданный и дерзкий замысел.

Вторая роковая ошибка Хукера заключалась именно в расчете на неизбежный отход Северовирджинской армии от Фредериксберга. Впрочем, не следует судить его за эту ошибку слишком строго — ответный ход Ли противоречил всем правилам и законам войны, и предвидеть его было невозможно. Вместо того, чтобы отступать, маршал Роберт решил перейти в контрнаступление и перехватить у противника инициативу. Разумеется, Хукер учитывал эту возможность и даже отдал командирам правофланговых корпусов соответствующие распоряжения на такой случай. Однако он считал, и надо сказать, не без оснований, что ввиду двойного численного перевеса северян генералу Ли понадобятся для атаки все имевшиеся у него в наличии части вплоть до последнего человека. Практически это значило, что для контрудара по корпусам Слокама южанам придется очистить высоты Мари, открыв таким образом дорогу частям Седжвика.

В этом и заключался один из главных просчетов Хукера. Ли совершил, казалось бы, безрассудный шаг, разделив перед лицом подавляющих сил противника свою армию на две неравные части. Меньшая часть была оставлена на старых позициях напротив Фредериксберга, а основные силы во главе с самим Ли двинулись навстречу правому флангу неприятеля. Такой образ действий, конечно, был очень рискованным, почти смертельно опасным, но отступление по узким лесным дорогам, возможно, уже занятым федеральной кавалерией, в то время, как на обоих флангах армии сконцентрировались две мощные вражеские группировки, было не менее опасным и, кроме того, оно было еще и глупым. [309]

Так что замысел генерала Ли, несмотря на свое кажущееся безрассудство, оказался единственным выходом из сложившегося положения. Численное превосходство противника было столь подавляющим, что выделение 10 тысяч уже не могло существенно повлиять на ход боя в Глуши. Оставаясь же у Фредериксберга на старых позициях, этот небольшой отряд мог оказать армии важную услугу, сдержав левое крыло неприятеля. При этом генерал Ли рассчитывал не только на стойкость солдат и распорядительность командиров, но и на полевые укрепления, оставшиеся там со времен декабрьской битвы. Они служили своего рода опорной точкой для задуманного им флангового маневра, и, как показал ход дальнейших событий, этот расчет оправдался.

Таков был хитроумный план генерала Ли, и, не откладывая дел в долгий ящик, он сразу же приступил к его выполнению. Уже вечером 30 апреля после короткого совещания с Джексоном Ли отдал соответствующие распоряжения, и в ночь на 1 мая Северовирджинская армия выступила в поход. У Фредериксберга оставались лишь дивизия Эрли и бригада Берксдейла — 10 тысяч человек, которым было поручено поддерживать лагерные огни, вводя Седжвика в заблуждение.

Хукер в то время, конечно, не догадывался об этом смелом маневре и был вполне доволен тем, как развивались события. 30 апреля через Раппаханок со своим 2-м корпусом переправился Коуч, и в полдень того же дня Хукер отправил приказ Сиклсу — командиру 3-го корпуса — также перейти на другую строну реки. Таким образом, на правом берегу Раппаханока концентрировались внушительные силы — 65 тысяч человек — превосходившие по численности всю оставшуюся у Ли Северовирджинскую армию.

Подобное положение дел внушало оптимизм не только командующему, но и всей Потомакской армии. «Ура старому Джо! — воскликнул командир 5-го корпуса Джордж Мид, когда части правого крыла собрались у Чанселорсвилла. — Мы на фланге Ли, а он об этом не знает!» Рядовые солдаты тоже были довольны удачной переправой и проведением флангового маневра. Как вспоминал генерал Коуч, «собирая хворост и разводя огни, они напевали веселые песенки и обменивались [310] перчеными лагерными шуточками». Когда же 30 апреля в расположение правого фланга армии прибыл командующий, они встретили его громкими приветственными криками.

Что касается самого Хукера, то он уже был уверен в окончательной победе. Кто теперь мог помешать ему закончить столь удачно начатую операцию? Уж конечно, не «Бобби Ли» со своими жалкими 50 тысячами! Судьба этого бедолаги была решена, и Хукер мысленно считал себя первым генералом, одержавшим победу над грозным Серым Лисом и, кто знает, быть может, покончившим с мятежом.

В тот день Хукер не предпринимал ничего, чтобы продолжить наступление, и вопреки обыкновению не отдал по армии никаких приказов. Объехав войска, он ограничился хвастливым заявлением, что «враг должен либо бесславно бежать, либо выйти из-за своих укреплений и дать бой на нашей собственной позиции». Затем он вернулся в Чанселорсвилл в твердой уверенности, что грядущий день принесет ему победу. В тот момент Хукер и не подозревал, какое жестокое отрезвление готовит ему этот первый майский день 1863 года.

Неприятности начались уже ночью. Федеральные кавалеристы, совершавшие рекогносцировку по дороге на Спотсилвейни, неожиданно наткнулись на всадников Джеба Стюарта. Последние спешили на восток, чтобы присоединиться к армии Ли, и ночная встреча также была для них сюрпризом, причем вряд ли приятным. Произошедший затем бой был коротким, беспорядочным и закончился ничем: противники просто разошлись в разные стороны. Словом, все дело не стоило и выеденного яйца, но Хукера, который полагал, что Стюарта уже давно нет в Глуши, оно сильно смутило. Вместо того, чтобы наутро отдать приказ о возобновлении наступления, он почему-то медлил, предоставив войска самим себе. А те уже расположились в районе Чанселорсвилла со всеми возможными удобствами и тоже не стремились продолжать трудный марш по узким лесным дорогам.

Конфедераты, между тем, не теряли времени даром. Утром 1 мая в район Тебернейкл Черч прибыли две передовые дивизии Северовирджинской армии — Андерсона и Мак-Лоуза [311]. Заняв невысокий хребет, находившийся в этом месте, они приступили к ставшему уже привычным делу — рытью траншей и возведению батарей, надеясь задержать здесь наступление неприятеля. Однако закончить столь важную работу им не дали.

В 8 часов утра к Тебернейкл Черч прискакал Джексон Каменная Стена, обогнавший свой корпус на марше. Он тут же приказал людям Андерсона и Мак-Лоуза отбросить лопаты и взяться за винтовки. В планы командования конфедератов входил захват инициативы, а для этого было мало простой обороны. Поэтому когда в районе 11 утра близ Тебернейкл Черч показалась еще одна дивизия конфедератов под командованием Роудса, Джексон распорядился начать наступление. Андерсон уже развернул к тому времени все свои бригады в линию. Райт стал слева от Пленк-Роуд, Поузи — правее этой дороги, а Мэхоун — еще правее, опираясь своим флангом на старое шоссе. Дивизия Мак-Лоуза выстроилась во вторую линию за Мэхоуном, имея бригаду Кершоу слева, бригаду Симса в центре и бригаду Уоффорда справа, также опираясь северным флангом на шоссе. Около 11 часов две эти линии начали наступление на Чанселорсвилл, а остальные дивизии второго корпуса двигались вслед за ними на некотором расстоянии походными колоннами.

Хукер к тому времени уже стряхнул охватившую его апатию и также отдал приказ о наступлении. К 2 часам дня три корпуса его правого крыла должны были выйти на новый рубеж, расположив северный фланг между ручьями Моттс-Ран и Коллинз-Ран на высотах под названием Смитлфилд, центр — у Тебернейкл Черч, а правое крыло — у незаконченной железнодорожной ветки. Выполняя это распоряжение, Мид с двумя дивизиями шел по прибрежной дороге к броду Бенкс, Сайке во главе 3-й дивизии того же корпуса продвигался на указанные позиции по шоссе, а южнее его по дороге Пленк наступали две дивизии из корпуса Слокама. Этим последним Хукер приказал выступить пораньше, чтобы дать Ховарду возможность развернуть за ними 11-й корпус.

Коуч тем временем отправил дивизию Френча в Тодд Таверн, а его другая дивизия — Хенкока — стояла на шоссе в полной готовности последовать за Сайксом. Наконец, Сиклс, [312] который только что привел к Чанселорсвиллу части 3-го корпуса, оставался в резерве позади этого пункта, высылая одну батарею к Даундолз Таверн, где, охраняя армию с запада, развернулась одна из бригад 11-го корпуса.

Выполнение этих распоряжений не обошлось без некоторых трудностей и заминок, вполне понятных, если учитывать характер местности. Тесные дороги сильно замедляли продвижение войск, которые к тому же то и дело сталкивались друг с другом, точно корабли, идущие в тумане. Положение усугубила резервная артиллерия, которая следовала за походными колоннами пехоты и постоянно останавливалась, образуя дорожные пробки. В результате без особых проблем проходил лишь марш дивизии Сайкса, перед которой было широкое и удобное шоссе. Обогнав все остальные части Мида и Слокама, она уверенно шла к Тебернейкл Черч, не подозревая, что навстречу ей двигается неприятель.

Мэхоун, бригада которого шла по шоссе, также не догадывался о близости северян. Правда, поначалу он наткнулся на кавалерийский пикет противника, но тот тут же умчался прочь, не дав конфедератам возможности потренироваться в стрельбе по движущимся мишеням. Затем впереди замаячил покрытый лесом холм, на котором стоял дом Ньютона, и Мэхоун, сразу оценивший важность этой позиции, поспешил расположить свою бригаду на его вершине. Но не успели его солдаты закрепиться на занятой высоте, как регулярные полки Сайкса, как раз подымавшиеся по противоположному склону холма, дали по ним залп и бросились в атаку. С этого момента и началось сражение при Чанселорсвилле.

Застигнутая врасплох бригада Мэхоуна не могла удержаться на холме Ньютона. Федералы охватили ее с флангов, ударили с фронта и в сильном расстройстве сбросили с вершины. Но звуки пальбы, возвестившей начало битвы, привлекли внимание остальных конфедеративных частей. На помощь Мэхоуну уже спешил со своей дивизией Мак-Лоуз: три его бригады присоединились к уже вступившим в бой полкам Мэхоуна и снова двинулись на штурм высоты. Батареи конфедератов поддержали это наступление несколькими залпами, на которые незамедлительно ответили орудия Сайкса. Но бригада Симса из дивизии Мак-Лоуза, не обращая внимания [313] на эту канонаду, стремительно пошла вверх по склону. Регулярная бригада северян, ожидавшая ее на гребне высоты, открыла винтовочный огонь, вынудив наступавших остановиться и начать ответную стрельбу. Завязалась весьма типичная для гражданской войны пехотная дуэль, в которую мало-помалу стали втягиваться новые части.

На помощь Сайксу с севера вскоре подошла дивизия Хамфриза, появление которой вынудило Мак-Лоуза в свою очередь ввести в бой свежие силы. Опасаясь флангового удара, он приказал Уоффорду развернуть свою бригаду под прямым углом к линии дивизии. Вскоре к ней присоединились также бригады Пэрри и Уилкокса, Бригада Кершоу была двинута в обход правого фланга дивизии Сайкса и очутилась как раз между его южной оконечностью и домом Элдрича, заставив северян также загнуть линию под прямым углом.

У дома Элдрича в тот момент тоже завязался бой. Две дивизии Слокама, которые, наконец, могли начать марш по дороге Пленк, наткнулись там на бригады Райта и Поузи из дивизии Андерсона. Оказавшись в меньшинстве, конфедераты сначала отошли, но Джексон вовремя заметил опасность и послал им на выручку часть дивизии Роудса. Бригада Ремсьюра из этой дивизии заменила бригаду Райта, которая при поддержке Долса двинулась в обход правого фланга северян. Третья бригада Роудса под командованием Коллквитта была брошена на крайний правый фланг линии конфедератов, где Мак-Лоуз вел бой с дивизиями Сайкса и Хамфриза. Остальная часть этой дивизии, т. е. еще три бригады, и шесть бригад из дивизии Э. П. Хилла, оставалась в резерве. Всего таким образом у Каменной Стены было под рукой 19 бригад, или 37 тысяч человек, не считая дивизии Клоттона, которая лишь недавно выступила в поход и была еще далеко.

К тому времени федералы тоже ввели в дело большое количество резервов. Коуч по приказу Хукера двинул на поддержку Сайксу дивизию Хенкока из своего корпуса, а Ховард, развернувший часть дивизий 11-го корпуса, мог в любой момент подкрепить Слокама. Всего у федералов было девять дивизий, в которых, считая артиллерию, набиралось 46 тысяч человек. Кроме того, с севера должен был вот-вот подойти с оставшейся у него дивизией Мид, который мог [314] нанести во фланг корпуса Джексона сильнейший удар. Одним словом, федералы обладали существенным численным превосходством и занимали выгодную тактическую позицию, так что они могли не только обороняться, но и бить противника. Именно это и собирались сделать их командиры, когда из Чанселорсвилла неожиданно пришел приказ Хукера отходить на исходные рубежи.

Этот неожиданный приказ был воспринят всеми, кто его слышал, с явным неудовольствием. Командир правого крыла армии генерал Коуч сперва даже не захотел его выполнять и направил командующему адъютанта с просьбой позволить войскам остаться на обороняемых позициях. Но через полчаса адъютант вернулся с подтверждением прежнего распоряжения: Хукер настаивал на отступлении. Коучу не оставалось ничего другого, как подчиниться, хотя Уоррен, главный инженер армии, советовал ему пока оставить все как есть и лично направиться на встречу с Хукером.

Но этот совет уже запоздал: Слокам, сражавшийся с частями Андерсона и Роудса на дороге Пленк, успел начать отход, обнажая правый фланг дивизий Сайкса и Хенкока. Тогда Коуч также отдал распоряжение об отступлении. Когда около 2 часов дня оно было практически выполнено и на позициях оставались лишь два полка из дивизии Хенкока, прикрывавшие этот маневр, штабной офицер доставил еще один приказ, гласивший: «Удерживайте позиции до 5 часов». «Уже слишком поздно! — воскликнул раздосадованный Коуч и добавил, обращаясь к офицеру: — Скажите генералу, что он опоздал. Враг вышел на мой правый фланг и в тыл. Я отступаю».

Таким образом, федералы уступили неприятелю важные возвышенности и отошли за линию ручья Моттс-Ран, значительно менее выгодную с тактической точки зрения. Конфедераты, расположив свою артиллерию на захваченных ими высотах, могли теперь простреливать не только эту новую позицию врага, но и практически всю просеку вплоть до Чанселорсвилла. Однако приказ Хукера об отходе имел и более важные последствия. Отступив, северяне потеряли не только удобные для обороны высоты — они потеряли инициативу, и битва уже шла по сценарию Ли, а не Хукера. В сущности [315], с этого момента она была проиграна, хотя далеко не все в Потомакской армии об этом догадывались. Первым реальное положение вещей понял генерал Дериус Коуч. Выполнив приказ от отходе, он лично прибыл к Хукеру в дом Чанселора с докладом.

Командующий выслушал его внешне спокойно и даже, казалось, был доволен произошедшим. «Все в порядке, Коуч, — сказал он. — Ли как раз там, где я хотел его видеть: теперь он вынужден драться на моей позиции». «Наше отступление уже подготовило меня к чему-то в этом роде, — вспоминал впоследствии Коуч. — Но услышать из собственных уст командующего, что преимущества, достигнутые успешными маршами его командиров, сводятся к оборонительному сражению в этой густой чаще, было слишком даже для меня, и я покинул его в уверенности, что мой генерал уже побит».

Сам Хукер, хотя он в этом и не признался, думал примерно также. Неожиданная контратака Джексона сбила с толку и напугала его, и он пребывал в совершенной растерянности. Одним словом, Драчливый Джо в один миг растерял свою драчливость. Как он сказал несколько позже, вспоминая сражение у Чанселорсвилла: «Я просто утратил веру в Джо Хукера».

Войска мгновенно почувствовали эту растерянность высшего командования, что, конечно, отразилось на их боевом духе. «Солдаты спешили на позиции, — вспоминал Коуч. — Но для внимательного наблюдателя не требовалось никакого колдовства, чтобы увидеть, что надежды, воодушевлявшие их всего несколько часов назад, сменились разочарованием».

В таком подавленном настроении северяне закончили первый день сражения. Хукер, собрав своих генералов в Чанселорсвилле, приказал им укрепить новые позиции своих частей засеками и траншеями и приготовиться к отражению атаки. Эти новые позиции оказались очень неважными, дающими больше преимуществ наступающим, чем обороняющимся. Их выбирали в спешке и в темноте, а утром оказалось, что они со всех сторон окружены господствующими высотами и густыми зарослями, позволяющими вражеским частям [316] готовить атаки под хорошим прикрытием. Особенно уязвимым было положение 11-го корпуса, который стоял на правом крыле армии у Даундолз Таверн и у Уайлдернесс Черч. Его линия была развернута фронтом на юг, и правая оконечность фланга «болталась в воздухе», не имея никакой естественной опоры. В центре на высотах Фейрвью занимал позиции 12-й корпус Слокама, а между ним и 11-м корпусом Ховарда втиснулся со своим 3-м корпусом Дэн Сиклс. Весь день он простоял у брода Юнайтед Стейтс, охраняя его от воображаемой угрозы, и лишь в 4 часа пополудни Хукер, убедившись, что тревога была ложной, вернул его в боевую линию. Левее Слокама развернулась дивизия Хенкока, а две другие дивизии 2-го корпуса, которым уже не хватило места в боевых порядках армии, бивакировали сразу за ней. Наконец, левую оконечность всего правого крыла армии составляли дивизии Хамфриза и Гриффина из 5-го корпуса Мида, расположенные на прибрежной дороге.

К этим силам, столпившимся на узком Чанселорсвиллском пятачке как овечья отара, Хукер решил добавить еще и 1-й корпус, остававшийся до сих пор в распоряжении Седжвика у Фредериксберга. В 2 часа ночи он направил командиру этого корпуса генералу Джону Рейнольдсу распоряжение выступить на соединение с правым крылом армии. Сам Седжвик получил приказ провести на следующий день демонстрацию на дороге на Боулинг Грин, не доводя ее, однако, до настоящей атаки.

Некое подобие военного совета состоялось в тот день и в лагере противника. Генерал Ли, прибывший в расположение 2-го корпуса своей армии, устроил там совещание с Джексоном Каменная Стена. Усевшись на оставленных федералами ящиках из-под крекеров, генералы до глубокой ночи обсуждали, что им делать дальше. Первый удар принес южанам свои плоды, но проведение дальнейших фронтальных атак было бы рискованным, а может, и безнадежным делом. Как ни слабы были позиции противника, он по-прежнему обладал огромным численным перевесом, и слабые в количественном отношении части южан не имели ни единого шанса овладеть его укреплениями. Кроме того, Ли серьезно беспокоился за Эрли, который со своими 10 тысячами сдерживал мощную [317] левофланговую группировку федералов. Если бы последним удалось прорвать его оборону, то вся Северовирджинская армия была бы перемолота между левым и правым флангами вражеских сил, как зерно между жерновами.

Решение неожиданно было найдено в районе полуночи, когда в ставку главнокомандующего вернулся лихой Джеб Стюарт. На этот раз он привез хорошие новости: правый фланг противника (11-й корпус) не был прикрыт и, следовательно, заманчиво подставлен под удар. Получив эту неожиданную информацию, в надежности которой они не сомневались, генералы уже не думали ни о чем другом, кроме как об использовании оплошности Хукера. В течение нескольких минут они еще продолжали разговор, пока не пришли к окончательному решению, как проводить операцию дальше. Затем Джексон, который валился с ног от усталости, пожелал своему командиру спокойной ночи и отправился вздремнуть хотя бы несколько часов.

Однако незадолго до рассвета этот неутомимый военный вождь снова был на ногах. Ли ожидал его у развернутой карты, чтобы обсудить все детали предстоящего маневра. Как и принятый ранее план, этот маневр был рискованным шагом, даже, пожалуй, еще более рискованным и опасным, но, как известно, удача сопутствует храбрым. По совету Джексона Ли решился на редкостный по своей дерзости ход: еще раз разделить свою армию перед лицом численно превосходящих сил противника. Теперь большую ее часть — около 30 тысяч человек — должен был возглавить Каменная Стена.

Хорошо зная эту местность и располагая надежными проводниками, Джексон рассчитывал провести свои части фланговым маршем вдоль всего фронта Потомакской армии и, описав полукруг, выйти прямо на незащищенную оконечность 11-го корпуса. Ли с 14 тысячами человек оставался на прежних позициях северо-восточнее Тебернейкл Черч, отвлекая внимание Хукера от маневров Каменной Стены. Задача, стоявшая перед этой, меньшей, частью Северовирджинской армии, была не менее сложной и опасной, чем та, которую предстояло решить Джексону. Эта часть должна была провести демонстрацию достаточно активно, чтобы убедить противника в серьезности своих намерений, и в то же время достаточно [318] осторожно, чтобы не спровоцировать ответную атаку. Выполнение задачи зависело не столько от генерала Ли и подчиненных ему бригадных командиров, сколько от командиров полков и даже от командиров рот, т. е. от тех, кто непосредственно поддерживал соприкосновение с противником. Впрочем, генерал Ли рассчитывал не только на их распорядительность и смекалку, но и на безынициативность Хукера, и в общем оказался прав.

Итак, новый дерзкий замысел был принят, и ранним утром 2 мая, едва над верхушками деревьев забрезжил рассвет, «пешая кавалерия» Джексона выступила в поход. Впереди со своими всадниками ехал Стюарт, маскировавший движение 2-го корпуса и проводивший тщательную рекогносцировку местности. За ним в походной колонне шла дивизия Роудса, а за Роудсом вел свои бригады Колстон. Э. Хилл пока оставался на прежних позициях, прикрывая корпус Каменной Стены с тыла. Однако вскоре он также выступил в поход, оставив в арьергарде бригады Поузи и Райта. Две последние входили в 14-тысячный контингент, проводивший демонстрацию у Тебернейкл Черч. Кроме них, в распоряжении генерала Ли были еще пять бригад из дивизий Андерсона и Мак-Лоуза.

Федералы в то время, конечно, не подозревали о готовящемся маневре и по приказу Хукера продолжали лихорадочно возводить бруствер и рыть траншеи. Сам Драчливый Джо, ожидавший вражеской атаки и боявшийся ее, с тревогой вглядывался в непроглядную лесную темень, где в то время оставались лишь 14 тысяч солдат генерала Ли.

Вдруг в районе 9 часов с юго-западной стороны прогремело несколько орудийных выстрелов, а затем раздался треск короткой винтовочной перестрелки. Хукер, встревоженный этими звуками, послал на передовые посты адъютанта, и информация, доставленная ему вскоре после этого, заставила командующего северян испугаться еще больше. Следуя запланированным маршрутом вдоль боевых линий противника, корпус Джексона вышел на небольшую просеку, где его заметили федеральные наблюдатели из сигнальной службы, сидевшие на верхушках деревьев в Хейзел Гроув. Они немедленно дали знать о своей «находке» командиру [319] одной из батарей, и тот послал солдатам Джексона несколько гранат.

Сперва Хукер правильно понял намерения противника. Вернувшись в свою штаб-квартиру в доме Чанселора, он развернул карту и принялся уже в который раз тщательно ее изучать. «Это не может быть отступление, — бормотал он при этом. — Отступление без боя? Нет, это не похоже на Ли. Но если это не отступление, то что это?» На этот вопрос мог быть только один ответ, и Хукер додумался до него почти сразу. «Ли пытается обойти меня», — громко произнес он.

Догадка была верной, и Хукер немедленно приступил к подготовке отражения атаки. Главная опасность грозила, конечно же, 11-му корпусу, и по приказу командующего его адъютант направил командиру этого корпуса генералу Оливеру Ховарду и командиру 12-го корпуса генералу Слокаму следующую депешу:

«Генерал-майорам Ховарду и Слокаму. Командующий генерал приказал мне передать вам, что позиция, на которой вы расположили свои корпуса, предназначена для отражения фронтальной атаки противника. На тот случай, если он ударит во фланг, он (Хукер) хочет, чтобы вы тщательно изучили местность и определили позиции, которые вы займете при таком обороте дел, так, чтобы вы были готовы встретить противника на любом направлении. Он предполагает, что у вас достаточно мощных резервов, чтобы встретить этот вражеский контингент. Правая оконечность вашей линии не выглядит достаточно сильной, и, как кажется, там не хватает войск, а те, что имеются, не расположены так благоприятно, как могли бы. У нас есть все основания полагать, что враг двигается на наш правый фланг. Пожалуйста, выдвиньте свои пикеты для наблюдения на безопасное расстояние, чтобы получить своевременную информацию о наступлении противника».

Это предупреждение оказалось, впрочем, излишним. Разведчики 11-го корпуса сами заметили двигавшуюся по дороге пехоту неприятеля и в районе 10.50 утра Ховард написал Хукеру следующий ответ: «Генерал. Из штаб-квартиры Девенса (крайняя правофланговая дивизия корпуса) мы видим пехотную колонну, двигающуюся на запад по дороге, идущей [320] параллельно этому хребту, примерно в 1–2 милях от него. Я предпринимаю все необходимые меры, чтобы отбить атаку с запада».

Однако предпринятых Ховардом мер оказалось явно недостаточно, чтобы «отбить атаку с запада». Он ограничился тем, что расположил резервную корпусную артиллерию за стрелковыми ячейками бригады Берлоу и отправил капитана сигнальщиков Кастла на крайнюю правую оконечность своих позиций.

Сейчас уже довольно трудно объяснить подобную беспечность командира 11-го корпуса. Генерал Оливер Ховард был очень необычным, можно даже сказать, странным человеком. Как и многие другие известные участники войны, он был выпускником академии Вест-Пойнт, где впервые проявились его эксцентричность и религиозный пыл. «В Вест-Пойнте он не говорил ни о чем, кроме религии, — характеризовал Ховарда его однокурсник Абнер Даблдей. — Если ему представляли молодую леди, он тут же спрашивал ее, думала ли она прошедшей ночью о Господнем великодушии». Тем не менее на войне Ховард проявил себя как храбрый и боеспособный офицер. В сражении у Семи Сосен (Фейр Оукс) в 1862 году он был тяжело ранен и потерял правую руку. Позже, уже после Чанселорсвилла и Геттисберга, Ховард был переведен на Запад и проявил себя как один из самых способных командиров армии в объединенной группировке Уильяма Шермана.

Но тогда, в 1863 году, находясь на посту командира 11-го корпуса, Ховард явно чувствовал себя не в своей тарелке. Большую часть его теперешних подчиненных составляли немецкие волонтеры-наемники, набранные в начале войны известным генералом-политиканом Францем Зигелем. Незадолго до начала кампании этот командир, не отличавшийся военными талантами, был смещен со своего поста, но у солдат корпуса он по-прежнему пользовался большой популярностью. «Я сражался с Зигелем», — говорили они с гордостью, считая самих себя и своего любимого генерала лучшими воинами Союза. Ховард, несмотря на пустой рукав и репутацию бесстрашного командира, был встречен ими холодно и даже враждебно. В результате в своем собственном [321] корпусе он был чужаком и находился в некоем подобии вакуума.

Все это, конечно, не оправдывает халатности Ховарда, хотя до известной степени ее объясняет. Кроме того, командир 11-го корпуса, очевидно, счел марш Джексона демонстрацией или отступлением, и именно поэтому не предпринял надлежащих мер предосторожности. Не стоит судить Ховарда за это слишком строго, ибо его начальник генерал Хукер вскоре пришел к такому же выводу.

Поразмыслив некоторое время над картой, он все же решил, что у Ли нет шансов выиграть битву, что его вчерашняя атака была лишь попыткой скрыть отступление и что теперь это отступление уже идет полным ходом. Сам Хукер поступил на месте Ли именно так. Правда, в районе 11 часов на левом фланге северян вдруг загремели орудия, а потом и пехота конфедератов вступила с ними в перестрелку. Но настоящей атаки так и не последовало, и Хукер лишь утвердился в своем ошибочном мнении. В районе 12 часов он уже был твердо уверен, что враг отходит к Ричмонду, и разослал своим подчиненным соответствующие распоряжения. Главное из них было получено генералом Сиклсом, которому Хукер поручал преследование отходящего противника силами одной из дивизий 3-го корпуса.

Однако прежде чем Дэн Сиклс выполнил приказ Хукера, основные силы Джексона успели уйти далеко вперед, и когда направленная на преследование дивизия Берни вышла к долине Льюис Крика, там оставались только обозы 2-го корпуса конфедератов. Их перемещение прикрывал один 23-й Джорджианский полк, который и встретил с подобающей солдатам Джексона отвагой целую дивизию юнионистов. Произошел короткий и ожесточенный бой. Солдаты из Джорджии были окружены, и в конце концов их вынудили сложить оружие, но обозы с драгоценными боеприпасами и провиантом благополучно избежали пленения и оторвались от неприятеля.

Эта маленькая стычка окончательно убедила Хукера в том, что армия Ли отступает. «Все силы Ли отходят к Гордонсвиллу, и я уже послал Сиклса захватить его артиллерию», — сказал он Коучу, когда тот вошел в помещение [322] штаба. В ответ Коуч промолчал, но про себя подумал: «Если твоя концепция правильна, очень странно, что на преследование послан только один 3-й корпус». Хукер, должно быть, подумал о том же, потому что тотчас послал Ховарду и Слокаму приказ выслать по бригаде на Пленк-Роуд на помощь Сиклсу.

Джексон, конечно, понял, что федералы намереваются его преследовать, и направил к полотну неоконченной железной дороги две бригады из дивизии Хилла — Арчера и Томаса, поручив им задержать неприятеля. Но эта мера оказалась излишней, и обе бригады праздно простояли у железной дороги до темноты. Дивизия Берни атаковала не их, а бригаду Поузи, стоявшую на позициях, ранее занятых дивизией Хилла. Под удар попала также бригада Райта, развернутая несколько правее на дороге Пленк. Против нее выступила одна из бригад Слокама, направленная туда по приказу Хукера. Впрочем, обе этих атаки были лишь диверсиями и закончились не слишком активной перестрелкой.

А корпус Каменной Стены без остановки шел вперед. К 3-м часам пополудни он уже свернул на Оранж-Пленк-Роуд, выводившую его прямо к правому флангу Ховарда. Правда, марш был недостаточно быстрым, во всяком случае, не настолько быстрым, как хотелось бы Джексону. Лесная дорога оказалась слишком узкой — по ней едва могли пройти четыре человека в ряд, а жара — слишком изнурительной даже для закаленных ветеранов 2-го корпуса. Вдобавок походным колоннам пришлось немного попетлять, чтобы сбить противника с толку, и к месту назначения они начали выходить лишь к вечеру.

Джексон, не в силах сдержать своего нетерпения, обогнал медленно пылившую по дороге пехоту, и присоединился к шедшей впереди кавалерии. Бригада Фицхью Ли уже вышла к тому времени на высоты западнее позиций Ховарда, и прибывший туда же Каменная Стена мог видеть весь лагерь 11-го корпуса как на ладони. С первого взгляда он понял, что федералы не подозревают о близости неприятеля. Все три дивизии Ховарда по-прежнему стояли фронтом на юг, подставив свой ничем не прикрытый правый фланг Джексону, словно напрашиваясь на удар. [323]

Крайней справа и, следовательно, ближайшей к неприятелю была 1-я дивизия Чарльза Девенса — еще одного генерала-политикана, в прошлом сенатора из штата Массачусетс. Как и Хукер, он был переведен в 11-й корпус недавно и чувствовал себя там чужаком. В дивизию Девенса входили две бригады: Огайская бригада Нэтениэла Мак-Лина и Нью-йор-кскопенсильванская бригада Леопольда фон Джилдзи. Последняя стояла на оконечности линии, расположив два правофланговых полка фронтом на запад, но остальные части бригады по-прежнему смотрели на юг. Мак-Лин примыкал к его левому крылу.

Левее Девенса стояла дивизия полковника Карла Шурца. В прошлом он был немецким революционером, активным участником событий 1848 года и после подавления восстания эмигрировал в Америку. В сражении при Чанселорсвилле Шурц командовал 3-й дивизией 11-го корпуса, состоявшей из двух бригад, которые были развернуты правее и левее Уайлдернесс Черч.

Левый фланг сил Ховарда составляла 2-я дивизия под командованием Адольфа фон Стейнвера. Этот генерал был, наверное, самым образованным и подготовленным офицером во всем 11-м корпусе. Выходец из прусской военной семьи, он избрал профессию своего отца и прошел обучение в нескольких военных академиях Европы. Однако в сражении при Чанселорсвилле Стейнверу не представился случай проявить свои богатые знания и опыт. К моменту атаки в его распоряжении оставалась только бригада Башбека, развернутая близ Даундолз Таверн. 2-я бригада под командованием Берлоу была отправлена по приказу Хукера на Пленк-Роуд.

Итак, все три дивизии 11-го корпуса были не готовы к отражению атаки. Правда, они вырыли неглубокие траншеи и устроили засеки, но эти легкие укрепления были рассчитаны на нападение с юга, а на западной стороне, где концентрировались дивизии Джексона, федералы не выкопали ни одной канавы.

Нельзя сказать, что марш 2-го корпуса конфедератов прошел для северян совсем незаметно. Напротив, тревожные известия о наступлении врага доставлялись в ставку Ховарда [324] все утро и весь день, но командир 11-го корпуса, убежденный в отступлении неприятеля, не желал обращать на них внимание. Полковник Френч, выполнявший обязанности дежурного по лагерю, пытался доложить ему о приближении катастрофы, но был обвинен в трусости. Та же участь постигла и лейтенанта Сирлза, командовавшего частью застрельщиков на правом фланге. Незадолго до атаки он явственно слышал «подозрительную мешанину звуков, сумятицу приказов и звуки труб, играющих построение». Однако на Ховарда эта информация не произвела никакого впечатления. «Лейтенант Сирлз не должен пугаться нескольких партизан», — сказал он одному из посыльных этого офицера.

Чарльз Девенс, командир правофланговой дивизии, также не верил в возможность неприятельской атаки. Его, как и Ховарда, несколько раз предупреждали о приближении Джексона, но подобно командиру корпуса, он не хотел ничего слушать. Когда полковник 55-го Огайского полка Джон С. Ли доложил Девенсу о близости врага, тот сказал в ответ, что в окрестностях не может быть ни одного мало-мальски значительного вражеского отряда, иначе Ховард дал бы ему об этом знать. Ли, однако, не пожелал успокоиться, и еще дважды обращался к Девенсу с докладом, пока тот не потерял терпения и не воскликнул: «Вы напуганы, сэр!»

Однако угрожающие известия прибывали к командиру 1-й дивизии одно за другим, и наконец в районе 5 часов он все же распорядился выслать на правый фланг рекогносцировочный отряд. Вскоре тот вернулся назад, и его командир доложил Девенсу, что дорога перекрыта вражеской пехотой. Но и это не заставило упрямого генерала поверить в реальность нависшей над ним опасности. «Мне нужен кто-нибудь, кто может провести рекогносцировку!» — воскликнул он. «Генерал, — ответил ему командир кавалерийского отряда, только что доложивший о близости врага, — я могу продвинуться еще дальше, но не могу обещать, что вернусь обратно».

Лишь один старший офицер 11-го корпуса отнесся к предостережениям о грозящей опасности серьезно. Это был Карл Шурц, командир 3-й дивизии, стоявшей в центре. По его приказу один из резервных полков развернулся фронтом на запад, а капитан Дилджер, командир дивизионной артиллерии [325], получил распоряжение найти место, откуда его орудия смогут вести огонь в западном направлении. Дилджер выполнил этот приказ, а затем решил провести рекогносцировку лично. Отъехав примерно на четверть мили от позиции бригады фон Джилдзи, он очутился на небольшой полянке, где кишмя кишела неприятельская пехота.

Несколько конных конфедератов тут же бросились к дерзкому янки, чтобы захватить его, но Дилджер был быстрее и успел ускакать. Правда, при этом он сам заблудился в лесу и, проплутав в чаще некоторое время, выбрался на открытое пространство у самого Чанселорсвилла. Дилджер счел это — хорошим знаком и решил доложить обо всем лично Хукеру. Однако ему не удалось застать командующего в штабе, а один из адъютантов, выслушав доклад офицера, посоветовал ему рассказать этот «анекдот» в 11-м корпусе. Дилджер решил последовать этому совету и в районе 4 часов вернулся в Даундолз Таверн. Ховарда тоже не было на месте, а офицеры его свиты не оценили «анекдота» артиллериста и подняли его на смех. Несолоно хлебавши, Дилджеру пришлось вернуться к своим пушкам.

Тем временем 2-й корпус конфедератов уже вышел на рубеж атаки в 2,5 милях от Чанселорсвилла и теперь строился в боевой порядок. Впереди шла дивизия Роудса, который выдвинул в первую линию четыре бригады. Ее левый фланг образовала бригада Иверсона, правее развернулся О'Нил, опиравшийся правым флангом на шоссе. Доле, занимавший левую часть центра, также опирался на шоссе, но левым флангом, а справа к нему примыкал Колквит. Пятая бригада Ремсьюра образовывала дивизионный резерв и была поставлена позади Колквита. Вторую волну атаки составляла дивизия Колстона, развернувшего слева направо бригады Джонса, Николса и свою собственную. Последняя смыкала фланги с бригадой Ремсьюра. Расстояние между этими двумя линиями, каждая из которых состояла из 6–7 тысяч человек, не превышало 200 ярдов, а интервалы между людьми составляли 3 фута (т. е. около метра).

Корпус Джексона принял этот четкий боевой порядок, соблюдая полную тишину и с удивительной быстротой и точностью. Наконец, когда в четверть шестого к двум первым [326] линиям присоединились бригады Пендера и Хита из дивизии Хилла, был дан приказ начинать.

И южане начали. По-прежнему осторожно, почти крадучись, как охотники, старающиеся не спугнуть дичь, двинулись они на лагерь 11-го корпуса. Солдаты-северяне меж тем все еще пребывали в полном неведении и продолжали заниматься своими обыденными делами.

«Внизу всего в нескольких сотнях ярдов проходила боевая линия федералов, — вспоминал один солдат из корпуса Джексона. — Она имела земляные сооружения с засеками впереди и длинные ряды составленных в козлы ружей в тылу. В видимой части линии можно было разглядеть две пушки. Позади них солдаты собирались группами, смеялись, болтали и курили; здесь и там виднелись те, кто играл в карты или занимался другими развлечениями, обычными для войск, чувствующих себя в комфорте и безопасности и ожидающих приказа. Еще дальше другие группы выуживали и свежевали бобров».

Вдруг, нарушая эту идиллию, из зарослей выскочил большой благородный олень. Тряхнув рогами, он пробежал через лагерь дивизии Девенса и снова скрылся в лесу. Не успели свидетели этой странной сцены придти в себя от изумления, как на них обрушилась целая лавина лесных обитателей. Как вспоминал позже один ветеран 11-го корпуса, «…первым живым эффектом предстоящей атаки, подобно облаку пыли, которая поднимается перед бурей, стали напуганные кролики, белки, перепела и другая живность, бегущая в разных направлениях в неописуемом ужасе». Северяне не сразу сообразили, что могло напугать этих несчастных животных. С громким смехом и криком они вскочили на ноги, чтобы лучше видеть эту невероятную миграцию.

Южане недолго держали их в недоумении. Из зарослей тотчас донеслись звуки горнов, игравших «в атаку», а затем раздался уже знакомый, леденящий кровь боевой клич повстанцев. Застигнутые врасплох северяне были мгновенно охвачены паникой. Кто-то, правда, кинулся к своим винтовкам, с немецкой аккуратностью составленным в козлы между палатками, но многие сразу же пустились наутек. Лагерь дивизии пришел в полный беспорядок. «На дороге было столпотворение [327], — вспоминал солдат из Массачусетса, — а на ее обочине — хаос».

Несмотря на это, два правофланговых полка бригады фон Джилдзи, обращенные фронтом на запад, все же смогли построиться и выпустить в наступающих три залпа. Но южане не дали им ни малейшего шанса удержать позиции. Они ответили федералам таким массированным огнем, а затем бросились вперед с такой яростью, что оба полка, бросая ружья, знамена и амуницию, обратились в бегство. За ними последовали и остальные горе-вояки из бригады фон Джилзы, не сделавшие по врагу ни единого выстрела. Огромной полубезумной толпой они бросились бежать по дороге вдоль всех позиций своего корпуса, сея вокруг себя ужас и панику.

Однако не все федералы были сразу же обращены в бегство. Полковник Мак-Лин, командир левофланговой бригады дивизии Девенса, быстро понял серьезность положения и выслал навстречу неприятелю 75-й Огайский полк. Не успел этот полк сделать и нескольких шагов, как его захлестнула беспорядочная волна беглецов. Но огайцы выдержали ее натиск, а затем встретили конфедератов неожиданным залпом.

На мгновение атакующие остановились и даже подались назад, но быстро пришли в себя и снова бросились на врага. Через несколько секунд 75-й Огайский уже догонял охваченную безумным страхом бригаду фон Джилдзи. Ему на смену двинулся 25-й Огайский, но за несколько мгновений его также обратили в бегство.

Остальные три полка бригады Мак-Лина так и не развернулись лицом к неприятелю. Дивизия Роудса прошла по ним, словно паровой каток, и один за другим они в беспорядке покинули поле боя.

Когда это произошло, было около 6 часов вечера. Битва шла не более 20 минут, но за это короткое время целая дивизия федералов была смята и обращена в бегство. Столь впечатляющую работу проделали всего три бригады из дивизии Роудса, которые только и участвовали в атаке. Правофланговая бригада Колквита и резервная бригада Ремсьюра в самом начале сражения повернули на юг, чтобы встретить возможную кавалерийскую атаку. Атаки, однако, не последовало [328], и обе бригады оказались бесполезно выключенными из дела.

Между тем Ховард, осознавший свою ошибку, лихорадочно пытался исправить положение. «Я видел множество наших людей — не нескольких беглецов, всегда улетающих, как мякина при первом порыве ветра, а целые толпы, вырвавшиеся на открытое пространство, кто с оружием, а кто без, и обращенные в бегство прежде, чем их смог прикрыть резерв Девенса, и прежде, чем генерал Шурц смог развернуться и контратаковать их со своими войсками», — вспоминал он. Ховард попытался лично остановить это обезумевшее стадо. Подхватив брошенное кем-то знамя, он верхом на коне врезался в самую гущу удирающих солдат, призывая их остановиться и повернуть оружие на врага. Но лишь некоторые вняли призывам своего командира и присоединились к частям, готовившимся встретить атаку у Уайлдернесс Черч. Остальные с криками «Мы сделали все, что могли!» продолжали улепетывать во все лопатки.

Но солдаты 3-й дивизии Шурца не поддались всеобщей панике. Их командир, единственный из старших офицеров, ожидавших нападение, успел подготовить свою дивизию к бою. К тому же, в отличие от дивизии Девенса, его части располагались на открытом пространстве у Уайлдернесс Черч, более удобном для обороны. Когда начался бой и в районе позиций дивизии появились первые беглецы, Шурц приказал пробить тревогу и строиться в боевой порядок.

«Я помню, что когда мы прошли через эту долину, то увидели прямо перед собой дом Хоукинса и боевую линию Шурца с развевающимися знаменами, — вспоминал один солдат из пикетной линии северян. — 1-я дивизия Девенса уже рассеялась и с воплями неслась на него (Шурца). Но его линия совершила круговое движение, повернувшись, словно на шарнире. Я никогда не видел, чтобы что-нибудь происходило так быстро. Прошло не более двух минут, и люди Шурца, только что обращенные на юг, стояли лицом на запад в непрерывной линии плечом к плечу, сдерживая поток беглецов».

Конфедераты, продолжавшие преследовать бегущих со своим наводящим ужас воплем, вышли на поляну у церкви и наткнулись там прямо на четкую линию дивизии Шурца. К [329] тому времени собственный линейный порядок южан был уже нарушен или, вернее, совершенно исчез, уступив место рассыпному строю. «Они шли вперед, не уделяя внимания линейной формации, — вспоминал раненый федеральный офицер из бригады Мак-Лина, — и одетые в такую разнообразную униформу, что это даже трудно вообразить, но все они были дисциплинированны и горели желанием атаковать. Я слышал, как один офицер воскликнул: «О, хотя бы еще один час дневного света!»

Таким образом, сила и эффективность атаки от изменения боевого порядка не только не ухудшились, а наоборот, возросли. По сути, южане применили в бою у Чанселорсвилла новую наступательную тактику, позволявшую им максимально использовать свою огневую мощь. Ховард вспоминал, что «когда атакующие войска выходили из леса и бросались в атаку, люди, шедшие впереди, останавливались и стреляли, а затем, пока они перезаряжали винтовки, новая группа выбегала вперед, останавливалась и тоже стреляла, хотя и не в правильной линии, но зато так кучно, что наши люди падали перед ними, как деревья во время урагана».

Наступая в таком порядке, южане обрушились на дивизию Шурца, но та не дрогнула, и у Уайлдернесс Черч люди Джексона впервые с начала боя встретили организованное сопротивление. Шурц развернул в линию 5 тысяч человек, открывших по атакующим плотный ружейный огонь, а артиллерия Джилджера, предусмотрительно расположенная на удачной позиции, засыпала их гранатами с картечью. «Орудия Джилджера стреляли с великолепной быстротой, — вспоминал один из солдат Шурца. — Земля сотрясалась от частых выстрелов, и казалось, что из их железных глоток вырывается непрерывный раскат грома».

Но у конфедератов тоже была под рукой артиллерия. По приказу Стюарта на шоссе выдвинулась батарея под командованием майора Бенхема, состоявшая из шести орудий. Правда, дорога была слишком узка, чтобы использовать их все сразу. Поэтому, постоянно двигаясь вслед за пехотой, первые две пушки время от времени останавливались и открывали огонь. Еще одно отделение следовало за ними и вступало в дело там, где позволяла ширина шоссе. А еще дальше [330] лошади тащили последние две пушки, служившие резервом. Так, меняя одно орудие другим, Бенхему часто удавалось вести почти непрерывный огонь, и он нанес противнику столь сильный урон, что даже старый артиллерист Джексон не мог скрыть своего восхищения. «Молодой человек, я вас поздравляю», — сказал он, подъехав к Бенхему и протянув ему руку.

Под прикрытием орудий Бенхема пехота Роудса бросилась в атаку на людей Шурца, Отбитая огнем с фронта, она обошла линию северян справа. Там ее встретили 26-й Висконсинский и 58-й Нью-йоркский полки, которые были едва ли ни единственными частями иноземного корпуса, сражавшимися в тот день мужественно и стойко. Они выдержали натиск бригады Иверсона и отступили лишь тогда, когда был отдан приказ очистить позиции. Левофланговые части Шурца не проявили такой выдержки. Охваченные с фланга бригадой Долса, они обратились в бегство, и вся линия дивизии рассыпалась под анфиладным огнем, как выставленные в ряд кости домино. В течение 20 минут сопротивление людей Шурца было сломлено, и они присоединились к обезумевшей толпе, в которую превратился 11-й корпус.

На позициях оставалась теперь только бригада Башбека из 2-й дивизии фон Стейнвера, к которой примкнули немногие сохранившие порядок части 3-й дивизии. Вместе их набралось около 4 тысяч человек, и по приказу Ховарда они засели в неглубоких стрелковых ячейках, вырытых бригадой Берлоу еще ранним утром этого трагического дня. Но южане, продолжая свою атаку, снова охватили их с флангов и накрыли всю линию продольным огнем. В таких условиях сопротивление бригады не могло быть долгим, и, понеся серьезные потери, последняя из частей корпуса бросилась наутек. Лишь несколько полков смогли удержаться и кое-как прикрыть это бегство. Их поддержал своим огнем Дилджер, хотя узость дороги не позволила ему использовать более одного орудия.

Южане уже, впрочем, особенно и не наседали. Приближалась ночь, и Джексон приказал своим людям приостановить наступление. Ему было необходимо навести порядок в расстроенных рядах дивизии Роудса и подтянуть обозы с провиантом и боеприпасами. С раннего утра его солдаты были [331] на ногах, прошли за это время 12 миль, разогнали целый вражеский корпус и все это — не имея маковой росинки во рту, так что свой ужин они отработали с лихвой.

Но насмерть перепуганные немцы из 11-го корпуса не знали об этой остановке и продолжали бежать с удивительной прытью. Огромная толпа ворвалась в лагерь других частей и, пробежав сквозь них, как стадо бизонов, остановилась лишь на берегу Раппаханока. Здесь насмерть перепуганные вояки стали громко требовать понтонов, а один из них даже имел наглость обратиться к командиру дивизии генералу Хенкоку с просьбой организовать переправу. Хенкок не мог, да и не хотел скрыть свое презрение и ответил ему, как свидетельствует очевидец, в «холодном и неприязненном тоне». Убедившись, что переправы нет, немецкие наемники продолжили свое бегство на восток, и некоторые из них были взяты в плен солдатами дивизии Мак-Лоуза на прямо противоположной оконечности боевых порядков.

Но часть 11-го корпуса все же удалось уберечь от паники, а еще часть затем была организована и снова построена в линию. Сам Ховард во главе 2 тысяч своих солдат занял позиции на левом фланге дивизии Хайрама Берри из 3-го корпуса Дэна Сиклса, а слева от этой дивизии стал Карл Шурц, собравший 1200 человек. Впрочем, к счастью и для самих себя, и для Потомакской армии, войска 11-го корпуса уже больше не принимали участия в сражении при Чанселорсвилле и в совершенной праздности оставались на новой позиции до самого конца. В этом бою три дивизии Ховарда потеряли 2400 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Но хуже материальных потерь был моральный шок, потрясший всю Потомакскую армию. «На нас обрушились тьма, Джексон и ужас», — вспоминал один солдат-северянин.

Серьезные опасения вызывало также то обстоятельство, что конфедераты вышли во фланг и тыл армии северян и хотели отрезать ее от бродов Раппаханока. Чтобы предотвратить этот гибельный удар, Хукер собрал дивизии Берри из 3-го корпуса и Хейса из 2-го корпуса и сам поспешил с ними навстречу врагу. Сначала он наткнулся на толпу, в которую превратились части 11-го корпуса, но, не останавливаясь, чтобы повернуть ее вспять, продолжил движение вперед и вышел [332] на обширную просеку, забитую обозами и санитарными фурами. Здесь Хукер приказал остановиться и сформировать боевую линию, надеясь, что ему все же удастся удержать победоносный неприятельский корпус.

Сиклс, корпус которого оказался в очень неприятном положении, также спешил соединиться с основными силами. Удар Джексона был нанесен как раз в тот момент, когда он преследовал «отступающего» противника, и теперь две дивизии 3-го корпуса, продвинувшиеся далеко на юг, могли быть отрезаны от основных сил. Стараясь избежать подобной катастрофы, Сиклс повел свои части и бригаду Берлоу из 11-го корпуса, также отправленную в погоню за врагом, к возвышенности Хейзел Гроув, которая прикрывала Чанселорсвилл с запада.

Джексон также понимал важность этой возвышенности и после короткой заминки продолжил свой фланговый марш. Несмотря на усталость и пустые желудки, его солдаты по-прежнему были полны желания драться и закончить то, что было ими так удачно начато. Ускоренным шагом шли они по Старому шоссе, которое не было занято ни одной частью северян, и Каменная Стена мог быть уверен, что займет высоты прежде, чем это смогут сделать федералы. Его люди уже вышли на широкую просеку, тянувшуюся до самого Чанселорсвилла, и прошли преграждавшую им путь каменную стену, а те, что шли южнее, овладели брошенными засеками и брустверами, которые ранее занимали северяне. Но тут произошло непредвиденное.

Генерал Дэн Сиклс, возвращавшийся в расположение главных сил со всей возможной быстротой, приказал сопровождавшей его кавалерии Плизантона обогнать пехоту и задержать неприятеля. Плизантон — опытный кавалерист — приказал командиру 8-го Пенсильванского конного полка майору Кинкану выдвинуться вперед и ударить во фланг марширующей пехоте врага. Выполняя это распоряжение, пенсильванцы галопом помчались по узкой лесной дороге, соединявшей Пленк-Роуд с Хейзел Гроув, и с обнаженными саблями неожиданно врубились в передовую неприятельскую колонну. Рассеяв ее в считанные минуты, люди Кинкана повернули налево и в конном строю атаковали шедшую позади дивизию [333] Роудса. Последняя поначалу опешила от подобной наглости и остановилась, но затем пришла в себя и открыла по федеральным всадникам беглый огонь. Кинкан, конечно, понимал, что его лихая вылазка не может привести к разгрому пехоты южан.

Пенсильванцы, погарцевав на виду у людей Роудса, развернули лошадей и ускакали прочь. Но главная цель, которую преследовали Сиклс и Плизантон, была достигнута: южане приостановили свой марш, а выигравшие время северяне успели подтянуть артиллерию и прочие резервы к высотам Хейзел Гроув. Поначалу на вершине были лишь спешенные конники Плизантона, но вскоре их подкрепили 22 орудия из кавалерийского парка, выступавшие под прикрытием 110-го Пенсильванского пехотного полка.

Южане, не зная об этих перемещениях, уже пришли в себя после лихого наскока неприятельской кавалерии и возобновили наступление. Причем как! По дороге в линейном боевом порядке шли два Джорджианских полка и размахивали в воздухе захваченными ими знаменами 11-го корпуса. Эти звездно-полосатые полотнища, а также сгущавшийся сумрак ввели федералов в заблуждение. Вдруг, как вспоминал лейтенант Томпсон из 1-го Нью-йоркского кавалерийского полка, «вся линия самым подлым образом открыла винтовочный огонь, а затем бросила американские знамена и показала восемь или десять мятежных флагов». В ответ на эту хитрость Плизантон приказал открыть огонь из всех имевшихся орудий. «Этот ужасный залп ошеломил и отбросил головы их колонн обратно в лес, — свидетельствовал Томпсон. — Оттуда они открыли убийственный ружейный огонь, постоянно подводя свежие резервы и пытаясь наступать с такой же быстротой, с какой их сметали наши орудия».

Огонь федеральных орудий не только отбросил назад наступающую пехоту южан, но и нанес ощутимые потери их артиллерии. Почти все, кто находился у орудий, в том числе и командир артиллерийского резерва корпуса Джексона полковник Кратчфилд, были убиты или ранены. Однако относительно постоянного подвода свежих резервов лейтенант Томпсон явно заблуждался, очевидно, сбитый с толку ночным мраком. В то время в первой линии корпуса Джексона по-прежнему [334] шла дивизия Роудса, уже сильно уставшая и поредевшая в ходе вечернего боя. На самой дороге стояли развернутые в две линии два полка из Джорджии, а на правом фланге дивизии в брошенных северянами траншеях разместились смешанные боевые порядки бригад Долса и Колквита. Левый фланг первой линии южан, как и ранее, составляла бригада Иверсона. Наступая к северу от шоссе, она не встретила на пути никакого сопротивления, если не считать лесных зарослей. Но они были настолько густыми и непролазными, что Иверсон не рискнул в них соваться и остановил продвижение своей бригады.

Таким образом, на Хейзел Гроув двигались всего три конфедеративные бригады, да и те были такими измотанными и поредевшими, что их командир генерал Роудс считал нецелесообразным бросать своих парней ночную атаку, которая, с его точки зрения, не могла увенчаться успехом. Разыскав генерала Джексона, он попросил заменить его дивизию свежими частями, и командир корпуса дал на это свое согласие.

На смену дивизии Роудса должна была придти следовавшая за ней дивизия Э. П. Хилла, но ночной марш по узкой дороге привел ее в замешательство. К тому моменту, когда части Роудса стали отходить назад, в боевую линию смогла развернуться только одна бригада — Лейна, которой, конечно, было недостаточно, чтобы заменить всю дивизию первой линии. Тем не менее Хилл приказал ей идти вперед, и Лейн повиновался. 33-й Северокаролинский полк рассыпался впереди в стрелковой цепи. 7-й и 37-й полки того же штата образовали правый, а 18-й и 28-й — левый фланги бригады. Но не успела запланированная атака начаться, как артиллерия конфедератов открыла огонь. Орудия федералов тотчас ответили им дружными залпами, а поскольку они были расположены на господствующих высотах и хорошо пристреляны, то накрывали противника с замечательной меткостью. «Я сразу приказал своим людям лечь на землю, — вспоминал генерал Лейн, — и подумал, что наступать в таких обстоятельствах — в темноте и в лесу — было бы безумием».

Некоторое время эта беспорядочная артиллерийская канонада продолжала сотрясать воздух, не принося никаких результатов. Наконец потерявший терпение Хилл отправил [335] к Лейну одного из своих адъютантов с приказом атаковать. Лейн заметил на это, что если командование действительно ждет его атаки, то следует сначала отдать приказ о прекращении бесполезной пушечной пальбы. Совету генерала вняли, орудия конфедератов умолкли, а вслед за ними канонаду прекратили и северяне. Воспользовавшись коротким затишьем, Лейн отправился на поиски Хилла, чтобы получить от него подтверждение приказа о ночной атаке.

Однако вместо Хилла он неожиданно нашел самого командира корпуса. «Добравшись до дороги, — вспоминал Лейн, — я встретил генерала Джексона, который, как ни странно, узнал меня первым. «Кого вы ищете, Лейн?» — спросил он (я был кадетом военного института штата Вирджиния под началом старого героя). Я объяснил, кого и для какой цели, и заметил, что, поскольку генерал Хилл подчиняется его приказам, а я не знаю, где он, то для экономии времени было бы лучше, если бы он сам сказал, что делать. Он ответил: «Идите вперед, Лейн!» и сопроводил слова своего приказа указующим жестом правой руки в сторону дома Чанселора, а затем поехал вперед».

Лейн не знал, что именно он получил последний приказ из уст Джексона и что видит знаменитого героя в последний раз. Каменная Стена как раз обдумывал в этот момент план очередного дерзкого маневра. Он намеревался снова двинуться фланговым маршем, обойти правое крыло федеральной армии с севера и отрезать его от бродов Раппаханока. Чтобы по обыкновению лично подготовить этот маневр, Джексон выехал вперед за цепь сторожевого охранения армии и встретился там со своей судьбой.

Лейн тем временем вернулся к своей бригаде и отдал приказ наступать. Однако атака снова сорвалась: командир правого 7-го Северокаролинского полка услышал неясный шум, который могли производить только марширующие войска. То были дивизии Берни и Уиппла из 3-го корпуса Дэна Сиклса, подоспевшие наконец к месту сражения. Южанам снова пришлось отложить наступление и Лейн выслал на разведку лейтенанта и 4 солдат. Вскоре те вернулись, но не одни, а с несколькими ротами 128-го Пенсильванского полка и его командиром подполковником Смитом. Наткнувшись в темноте на [336] этот федеральный отряд, они окликнули северян, сказали им, что они окружены и отрезаны, и предложили сложить оружие. Федералы повиновались и теперь, понурые и пристыженные, дефилировали сквозь боевые порядки бригады в тыл.

Но пока на правом фланге линии Лейна происходили эти курьезные события, на ее левом фланге случилась трагедия. Между линиями южан и северян произошла короткая перестрелка, заставившая генерала Джексона и его штаб повернуть лошадей и поскакать назад к своим позициям. Услышав топот копыт и не разобравшись, в чем дело, солдаты-застрельщики 33-го Северокаролинского полка закричали: «Кавалерия янки!» и открыли огонь.

Два штабных офицера были сражены этими выстрелами наповал, а сам Джексон получил три пули, одна из которых раздробила ему левую руку, и эта рана оказалась впоследствии фатальной. Впрочем, пока Джексон был еще в сознании и даже успел дать Хиллу, своему преемнику по старшинству, последние инструкции. Они предписывали, конечно, продолжение наступления, и новый временный командир корпуса отправил вперед бригаду Хита из собственной дивизии.

Это новое передвижение опять спровоцировало артиллерийский огонь федералов, и атака снова не удалась. Картечная пуля угодила в генерала Хилла, сбив его с седла. Раненый, он тоже был вынужден сдать командование. Залпы северян едва не прикончили и генерала Джексона, которого в этот момент несли в тыл. Один из санитаров был убит, но оставшиеся в живых успели стащить носилки в придорожную канаву. Некоторое время раненый генерал пролежал там, слушая свист пуль и осколков, гудевших над ним, как пчелиный рой, а затем поднялся на ноги и попытался самостоятельно выбраться из канавы. Но потеря крови и болевой шок подкосили его, и он рухнул на землю, пройдя всего несколько шагов. При этом Джексон не потерял сознания и интереса к происходившему вокруг. Когда генерал Пендер доложил ему, что его войска оставляют позиции, Джексон твердо сказал: «Они должны остаться!»

Однако ранение Джексона, а потом и Хилла заставили южан приостановить свое наступление. На какое-то время у [337] них даже возник паралич командования, и оставшиеся во главе войск генералы сошлись во мнении, что продолжать атаку не стоит. Это решение было, конечно, правильным: наступила довольно темная ночь, и густой лес, со всех сторон окружавший Чанселорсвилл, стал почти непроходимым.

Северяне расположились на сильных позициях и установили орудия на командных высотах, откуда они могли простреливать узкую просеку, по которой проходило Старое шоссе. Кроме того, ко времени ранения Джексона на Хейзел Гроув уже разворачивались подошедшие с юга федеральные дивизии. Сиклс расположил дивизию Берни южнее, а дивизию Уиппла севернее дороги на Чанселорсвилл. Еще севернее, за холмом Фервью, занимала позиции дивизия Берри, которую, как уже говорилось выше, привел на поле боя сам Хукер. На самом холме стояла артиллерия дивизии Уильямса из 12-го корпуса, а пехота этой дивизии втиснулась между флангами Берри и Уиппла.

Выстроившись в таком порядке, федеральные части были на этот раз готовы к бою и, в отличие от германских наемников, полны решимости сражаться. Однако Хукер, наученный горьким опытом 11-го корпуса, решил лично объехать позиции и убедиться, что все в порядке. Лишь по окончании этого «официального визита» командующий северян смог спокойно вернуться в Чанселорсвилл. Но едва он соскочил с седла у дверей своего штаба, как запыхавшийся адъютант привез ему новое сообщение — бой на позициях Сиклса возобновился.

Правда, на этот раз атакующей стороной были не южане, а северяне. Дэн Сиклс, склонный к авантюрам как на политическом, так и на военном поприще, решил под покровом ночи произвести нападение на правый фланг дивизии Хилла. В 11 часов он отправил соответствующее распоряжение генералу Берни, который, следуя его инструкциям, развернул в боевом порядке для атаки бригаду Уорда. Эта бригада построилась сплошной линией без интервалов, и офицеры шли непосредственно за шеренгами, отдавая необходимые команды вполголоса. За Уордом, расколовшись на ротные колонны, следовали еще две бригады. Вместе они должны были опрокинуть врага, выйти к дороге и соединиться с дивизией [338] Берри. Последней также было приказано атаковать южан в центре и на левом фланге.

Северяне двинулись вперед, стараясь не шуметь и вообще не выдавать своего присутствия. Поначалу им это вполне удавалось, и так они приблизились к позициям врага на несколько сотен ярдов. Вдруг среди мертвой тишины один за другим прозвучали два винтовочные выстрела, и все тотчас утонуло в адском грохоте ружейной и артиллерийской пальбы. Федералы, не считая нужным дальше скрывать свои намерения, закричали «ура!» и бросились вперед. Их встретила бригада Лейна, двинувшаяся вправо от дороги и занявшая полевые укрепления, которые достались ей от врага.

Атака дивизии Берни застала южан врасплох, но они не обратились в бегство, и под темной сенью леса завязался ожесточенный бой, страшный в своей ярости и беспорядочности. Небольшие группки людей, на которые разбились как одни, так и другие, блуждали в лесной чащобе, продвигаясь вслепую на звуки выстрелов, сталкивались друг с другом и начинали беспорядочную стрельбу. Случалось, что они палили по своим же, и многие конфедераты и федералы пали в ту ночь от рук, собственных товарищей.

Наконец ближе к полуночи эта неуправляемая бойня начала постепенно затихать, как огонь, для которого уже не осталось пищи, и вскоре сошла на нет. Лишь изредка в ночной тиши раздавались случайные выстрелы, заставлявшие солдат и той, и другой стороны вздрагивать и тревожно вглядываться в непроглядную темень. Но к возобновлению боя они так и не привели, до утра воцарилось затишье.

Эта ночная атака принесла некоторый успех северянам. В ходе беспорядочного ночного боя они отбили часть укреплений к югу от дороги на Чанселорсвилл, а вместе с ним — и захваченные неприятелем орудия и обозы. Однако их нападение все же не было слишком серьезным и не оказало на ход сражения существенного влияния. Под удар попала только бригада Лейна, сохранившая, несмотря на его внезапность, порядок и не впавшая в панику. На остальные части правого крыла атака Сиклса не произвела никакого впечатления, и их командиры даже не сочли нужным отметить ее в своих рапортах. [339]

Успех, достигнутый Сиклсом, не впечатлил и командующего Потомакской армии, который провел бессонную ночь в своей ставке в доме Чанселора. Хукер считал свое положение очень тяжелым, почти отчаянным, и небольшая ночная вылазка, конечно, не могла его исправить.

На самом же деле все было не так плохо, как представлял себе Драчливый Джо, и, если бы он мог взглянуть на ситуацию трезво, то увидел бы, что в отчаянном положении оказалась не Потомакская, а Северовирджинская армия. Правое крыло северян, при котором находился их главнокомандующий, по-прежнему обладало подавляющим численным перевесом, а генерал Рейнольдс, переправившийся со своим 17-тысячным 1-м корпусом у брода Юнайтед Стэйтс, компенсировал все потери 11-го корпуса с лихвой. К тому же большая часть собранных у Чанселорсвилла войск в отличие от армии генерала Ли, еще не участвовала в деле и вполне сохраняла боеспособность.

Но Драчливый Джо уже не мог разглядеть этих очевидных преимуществ своего положения и предпочел держаться оборонительной тактики. Имея под рукой ¾ своей армии, он решил подождать, пока оставшаяся часть (левое крыло Седжвика) не придет и не спасет его от наступающего неприятеля, и направил командиру левого крыла соответствующий приказ. При этом упавший духом Хукер еще умудрялся сохраняться хорошую мину и держаться бодрячком. В своей [340] телеграмме Седжвику он приказывал двигаться ускоренными маршами, оставив позади обозы «так, чтобы Ли, попавший между двух огней, не мог избежать уничтожения».

Конфедераты между тем совсем не были деморализованы ранением Джексона Каменной Стены и по-прежнему горели желанием завершить начатое. Получив известие о нелепом ночном инциденте, генерал Ли, конечно, огорчился, но не потерял присутствия духа. Он мгновенно принял правильное решение, назначив на место раненного героя лихого кавалериста Джеба Стюарта. Этот генерал был единственным из военных вождей Северовирджинской армии (не считая, конечно, самого Ли), пользовавшимся слепой верой и любовью солдат-конфедератов. Его назначение на пост командира 2-го корпуса до известной степени сглаживало моральный шок от потери несокрушимого Джексона.

Получив приказ возглавить левое крыло армии, Стюарт не мог скрыть своего восторга. «Кто бы мог подумать! — воскликнул он. — Джеб Стюарт командует 2-м армейским корпусом!» Однако, несмотря на свою почти гасконскую бесшабашность и мальчишеский задор, командир кавалерии сразу проявил вдумчивость и серьезный подход к делу. В первую очередь он обратился за инструкциями к Джексону, но тот был слишком истощен и измотан и сказал, что целиком полагается на здравый смысл и суждения Стюарта. Лихому Джебу было не привыкать брать ответственность на себя. Поразмыслив, он решил отказаться от рискованного плана Джексона, который хотел растянуть свое левое крыло до берегов Рапидана, обойти позицию федералов с севера и отрезать их от переправы.

Этот маневр и впрямь был слишком рискованным, ибо если 44 тысячи и могут разбить 75, то окружить их они точно не в состоянии. Возможно, Джексон, останься он на посту, и сам бы отказался от своего первоначального замысла и пришел бы к той же идее, что и Стюарт. А Стюарт намеревался повернуть свои части в другую сторону и атаковать 3-й федеральный корпус, стоявший выступом между ним и генералом Ли. Отбросив Дэна Сиклса, он рассчитывал объединиться с правым крылом армии и вместе нанести северянам окончательное поражение. [341]

Этот план и был направлен командиру Северовирджинской армии в ночь со 2 на 3 мая. Курьер, скакавший во весь опор, прибыл в его ставку с первыми лучами рассвета, хотя, в сущности, никакой ставки на самом деле не было. В отличие от Хукера, занявшего целую усадьбу, Ли не разбивал даже палатки и спал прямо на сырой земле под сосной. Гонец, доставивший известие от Стюарта, не без сожаления разбудил генерала и передал ему все, что было поручено. Ли выслушал его в глубоком молчании. «Врага нужно дожать этим утром, как этого требовал Джексон», — сказал он, когда курьер закончил, и отдал приказ начинать атаку.

Стюарт уже был готов к исполнению этого распоряжения. Едва на востоке забрезжило первое сияние зари, как войска 2-го корпуса развернулись в боевой порядок. Первую линию образовала дивизия Хита, имевшая на левом фланге, которым она опиралась на дорогу, бригады Пендера и Томаса, в центре — бригаду Брокенброу, бригад Лейна, Мак-Гауэна и Арчера — справа. Позади Хита во второй линии развернулась дивизия Колстона, расположившего к северу от дороги бригады Пакстона и Николса, а южнее — Уорена и Джонса. Боевые порядки замыкала дивизия Роудса, отдохнувшая и пришедшая в себя после вчерашнего боя. Ее левое крыло составляли бригада О'Нила и Иверсона, а правое — Ремсьюра и Долса. Бригада Колквида шла в резерве.

Построив свои войска в такой последовательности, Стюарт двинул вперед правый фланг первой линии. Именно он должен был соединиться с группой генерала Ли и, следовательно, наносил по врагу главный удар. Солдаты шедших здесь бригад уже давно «созрели» для этого удара. Они так рвались в битву, что даже отказались от завтрака и выступили в бой голодные и оттого еще более злые.

Момент для начала атаки был выбран Стюартом на редкость удачно. Хукер, еще раз изучивший за ночь карту, хотя к 3 мая для него там уже не оставалось белых пятен, почему-то решил, что позиции 3-го и 12-го корпусов слишком выдвинуты вперед и легко подвержены атакам. Выбрав для них новые оборонительные линии на Чанселорсвиллском плато, он приказал им очистить Хейзел Гроув и отступить на восток и северо-восток. [342]

Когда пехота 2-го корпуса конфедератов бросилась вперед, это распоряжение Хукера как раз находилось в процессе выполнения: 3-й корпус уже почти покинул прежние позиции, оставив там для прикрытия бригаду Грэхема Генерал Арчер, шедший со своей бригадой прямо на этот участок, отдал приказ атаковать.

Но он опоздал: его солдаты сами двинулись вперед, останавливаясь только для того, чтобы угостить янки свинцом. Бригада Грэхема была бы немедленно сметена этой яростной атакой, если бы ему на помощь не подоспела бригада Уорда. Вместе они сдержали первый натиск конфедератов и стали постепенно, шаг за шагом, подаваться назад к Чанселорсвиллскому плато. Люди Арчера и остальные бригады первой линии азартно преследовали отступающего неприятеля, давая по нему один залп за другим, но федералам удалось сохранить порядок и благополучно развернуться на новых позициях. Когда же Арчер попытался штурмовать заодно и их, то был с потерями отброшен.

Тем не менее, овладев хребтом Хейзел Гроув, южане получили важное преимущество. С его вершины Чанселорсвиллское плато и столпившиеся на нем войска были видны, как на ладони. Лучшую позицию для артиллерии было трудно себе представить, и Стюарт, очень довольный достигнутыми успехами, по достоинству оценил подарок, сделанный ему Хукером. Громко напевая на мотив популярной песенки собственные слова: «Старый Джо Хукер, убирайся из Глуши», он велел втащить на гребень Хейзел Гроув 30 орудий и открыть огонь.

Тем временем бригады Брокенброу, Лейна и Мак-Гауэна двинулись в атаку на линию засек и брустверов, обороняемую дивизией Берри, но федералы, выполняя приказ командующего, не стали драться за их обладание. Сохраняя порядок, они отступили через долину Льюис-Крика и также заняли свое место на новых оборонительных позициях.

Таким образом, вся линия высот к западу от Чанселорсвилла почти без боя перешла в руки конфедератов и теперь им оставалось сделать последний бросок, чтобы оказаться в самом сердце и Глуши, и федеральных позиций. И они не стали тратить времени попусту: их артиллерия открыла убийственный [343] огонь по новым позициям врага, а затем вперед бросилась пехота.

К тому времени на выбранной Хукером линии развернулись уже все три дивизии Дэна Сиклса. Уиппл занял позиции близ кладбища Фейрвью, слева от дороги стал Берни, дивизия которого была чуть выдвинута вперед, расположившись на вершине холма, а справа от дороги, в наспех сделанных засеках развернулась дивизия Берри. 3-й корпус поддерживали бригада Хейса из дивизии Френча (2-й федеральный корпус) и дивизия Уильямса (12-й корпус), опиравшаяся правым флангом на дорогу и стоявшая впереди позиции Уиппла.

Именно на эти четыре с половиной дивизии и двинулась дивизия Хита. В центре и на левом фланге его части поначалу не встретили особых затруднений. Стремительной атакой они ворвались в засеки и даже смогли закрепиться в них на короткое время. Атака бригад Мак-Гауэна и Лейна не была столь удачной. Сперва они попали под анфиладный огонь справа, заставивший их остановиться. Сиклс, воспользовавшийся этой заминкой, бросил им во фланг бригаду Уорда, и конфедераты были оттеснены на исходные позиции.

Отбросив врага, атаковавшего их южнее дороги, северяне сконцентрировали усилия на тех, что рвались в засеки на севере. Стоявшим здесь федеральным частям пришлось несладко. Генерал Хейс был убит в ожесточенной схватке, а его бригада уже была готова обратиться в бегство. Но тут им на помощь со своей 2-й бригадой пришел от дома Чанселора генерал Френч. Удар, который он нанес на левом фланге конфедератов, вынудил их торопливо податься назад, и вся дивизия Хита отступила на первоначальные рубежи в некотором беспорядке и замешательстве. Однако у Стюарта еще оставалась свежая вторая линия, и он немедленно двинул ее в дело. К северу от дороги бригады Николса и Иверсона неожиданно вышли во фланг перешедшему в наступление Френчу и открыли по нему бешеный огонь. Несколько залпов привели эту бригаду северян в совершенное расстройство, и в свою очередь она поспешно ретировалась к линии засек.

Южнее дороги в бой вступили бригада Пакстона, объединившаяся с потрепанными частями Лейна и Мак-Гауэна, и бригада О'Нила, примкнувшего к Пендеру и Брокенброу. [344] Однако первый дружный натиск этих бригад был отражен. Отступив, они перегруппировались, снова двинулись вперед и на этот раз добились успеха. О'Нилу, Пендеру и Брокенброу удалось ворваться в засеки и выгнать оттуда федералов. Но тут южанам снова не повезло. Шальная пуля ранила генерала О'Нила, яростного ирландца, возглавлявшего эту атаку. Лишившись командира, его бригада развалилась на две части, каждая из которых продолжала наступать самостоятельно.

Первая из них выша на правую оконечность линии Берри, находившуюся между Чанселорсвиллом и просекой Баллока, а вторая часть во главе с полковником Холлом повернула направо, перешла дорогу и начала взбираться по склонам холма Фейрвью, на вершине которого располагался левый фланг Берри. Эта федеральная дивизия стала чувствовать себя крайне неуютно под двойным натиском врага, а артиллерия конфедератов, открывшая огонь картечью с фронта, сделала положение северян еще менее комфортным. Но дивизию Берри вновь спасла бригада Уорда. Сиклс, заметивший, что его правый фланг вот-вот рухнет, вовремя отправил ее к просеке Баллока, и после ожесточенной винтовочной дуэли наступавшая здесь часть бригады О'Нила была отброшена. Затем северяне переключились на полковника Холла, которому со своими людьми удалось ворваться в укрепления на вершине холма Фейрвью и после короткой рукопашной схватки овладеть ими.

Но тут северяне сконцентрировали на алабамцах Холла кинжальный винтовочный и артиллерийской огонь, а затем бросили в контратаку Нью-джерсийскую бригаду Мотта. Даже после этого Холл не пожелал отступить, и его люди встретили бригаду Мотта штыками. Некоторое время им удавалось сдерживать натиск северян, но тех было слишком много, и, оставив на вершине холма Фейрвью добрую половину своих людей, Холл приказал отступить. Северяне потеряли не меньше, да и сам генерал Мотт получил ранение, но они опять водрузили на вершине холма звездно-полосатое знамя, а южане вновь отступили за Льюис-Крик.

Стюарт, впрочем, не был обескуражен этими двумя неудачами. У него еще оставалась часть 3-й линии, не участвовавшая [345] в деле, и он немедленно двинул ее на помощь остаткам двух первых. Бригада Колквита отправилась на левый фланг, где Френч, во второй раз перешедший в контратаку, сильно теснил бригаду Николса. Колквит, пройдя сквозь интервалы этой поредевшей части конфедератов, приказал своим людям открыть огонь, который в очередной раз поверг людей Френча в шок. Потеряв охоту контратаковать, они повернули и отошли на свои прежние позиции.

В то же время полковник Холл собрал потрепанную и разрозненную бригаду О'Нила, чтобы еще раз попытать счастья на холме Фейрвью. Отступая, его люди оставили там три алабамских знамени, и теперь для них было делом чести отбить обратно если не позицию, то по крайней мере свои штандарты. Уже не стараясь сохранить линию, что, учитывая густоту леса, было невозможно, бригада снова бросилась вперед, оставила несколько десятков своих солдат на склонах холма и ворвалась в укрепления врага. Однако удержаться на захваченных во второй раз позициях у нее опять не получилось. После короткого и ожесточенного огневого боя алабамцы О'Нила скатились вниз по холму, правда, теперь уже со знаменами, которые им удалось отбить.

Пока Холл с остатками алабамской бригада вел этот безуспешный бой за высоту Фейрвью, правофланговые бригады Ремсьюра и Долса из третьей линии южан вышли на исходные позиции для атаки. По дороге они встретили беспорядочные толпы, бывшие всего несколько часов назад бригадами дивизии Хита. Лишившись многих из своих командиров, они были уже не в состоянии идти в атаку, но и отступать тоже не хотели. Ремсьюр и Доле не смогли увлечь эту толпу за собой и пошли на штурм неприятельских позиций только со своими собственными бригадами. Им противостояли дивизии Уильямса и Уиппла, занимавшие южный край высот Фейрвью и значительно превосходившие атакующих по численности. Но Ремсьюр ударил столь стремительно, а артиллерия конфедератов поддержала его таким прицельным огнем, что федералы дрогнули. Солдаты Уиппла подались к своим траншеям на самой вершине холма, и оттуда открыли хотя и беспорядочную, но смертоносную стрельбу по наступающим. [346]

Ремсьюру пришлось уложить своих людей на землю неподалеку от полевых укреплений противника и открыть ответный огонь. Меж тем Доле, двигаясь со своей бригадой по оврагу, который охватывал высоту с юго-востока, взобрался на самое Чанселорсвиллское плато и оказался там на левом фланге дивизии Гейри и почти в тылу дивизии Уиппла. Конфедераты тут же открыли прицельный огонь, захватив северян врасплох. Сначала, когда первые залпы уложили на месте несколько взводов, федералы пришли в замешательство, но по количеству вспышек от ружейных выстрелов они быстро поняли, что им противостоят малочисленные силы. Гейри, сняв часть войск с другого участка, бросил их на фланг Долса, а с фронта южан атаковал «вечный» резерв Дэна Сиклса — бригада Уорда.

Положение южан, атакованных с разных сторон, стало крайне неуютным, и на помощь им бросилась бригада Каменной Стены во главе с Колстоном. Ворвавшись в траншеи противника между Ремсьюром и Долсом, она выбила из них северян и заставила их в сильном расстройстве отойти на сотню-другую ярдов. Казалось, что теперь-то оборона 3-го корпуса уж точно не выдержит и рухнет, как обветшалый сарай, но это была иллюзия. Федералы по-прежнему обладали численным перевесом и вскоре перешли в контратаку. Они сконцентрировали свои усилия на бригаде Колстона и выбили ее из траншей. Оставив там добрую половину своих людей, в том числе и самого Колстона, убитого вражеской пулей, бригада отошла к подножию высоты, и Ремсьюр с Долсом последовали за ней. Третий яростный штурм высот Фейрвью южанами был отбит. Стюарт, у которого больше не оставалось свежих резервов, решил дать своей измученной пехоте короткую передышку, и бой продолжала только одна артиллерия. С господствующих высот она по-прежнему утюжила линию Сиклса и Чанселорсвиллское плато, заглушая ответный огонь федеральных батарей.

Бой шел в то кровавое утро и на другом участке позиций Хукера. Генерал Ли, чувствуя необходимость поддержать Стюарта активными действиями, двинул вперед все семь бригад, остававшихся в его распоряжении. На его правом фланге в оживленную перестрелку с противником вступили [347] бригады Симмса, Кершоу и Уоффорда, составлявшие дивизию Лафайета Мак-Лоуза. Левее их, между фабрикой Катерин Фюрнеси и дорогой Пленк, развернулись бригады Перри, Пози, Райта и Мехоуна из дивизии Андерсона. Однако в отличие от пехоты 2-го корпуса, эти части не бросались во фронтальные атаки, для этого они были слишком слабы, а, сблизившись с противником на расстояние прицельного выстрела, вели по нему беспрерывный винтовочный огонь. Их главным противником была дивизия Хенкока из 2-го федерального корпуса и левофланговые полки Гейри и Уильямса, активно отвечавшие на стрельбу дивизии Андерсона. Таким образом, с раннего утра на левом фланге федералов установилось шаткое равновесие, и к 9 часам, т. е. к тому времени, когда третья атака Стюарта захлебнулась, здесь все оставалось без изменений.

Нарушить это равновесие могли только свежие резервы, введенные в дело на том и на другом участке. Но конфедератам уже нечего было посылать в бой. У них не осталось ни одного полка, ни одной роты, ни одного взвода, которые еще не участвовали в битве. У Хукера, напротив, хватало свежих частей: целых два федеральных корпуса (1-й и 5-й) стояли на своих позициях, готовые нанести решающий удар и склонить чашу весов в сторону Севера. Но Драчливый Джо настолько упал духом, что и слышать не хотел о контратаке. Все его надежды были связаны с Седжвиком, и, пока тот не подошел ему на выручку, части правого крыла должны были просто держать оборону. Хукер даже соглашался отвести их, если понадобится, еще ближе к реке. И в то время, как корпуса Сиклса, Слокама и Коуча, истекая кровью, сдерживали натиск врага, за их спиной закладывалась новая линия укреплений, представлявшая собой цепь траншей и редутов.

Приказ о возведении этих сооружений был единственным, отданным командующим северян в то утро, не считая распоряжения «отступать, если закончатся боеприпасы». Драчливый Джо окончательно превратился в Спящего Джо и не принимал в развернувшемся сражении никакого участия. Вопреки обыкновению, Хукер не объезжал линию, чтобы подбодрить своих солдат, не рассылал приказов и не интересовался новостями с передовой. Он просто стоял на веранде [348] дома Чанселора, опершись спиною на колонну, и слушал звуки ружейной пальбы и артиллерийской канонады.

В этом странном оцепенении командующий пребывал с раннего утра вплоть до своего ранения — единственного события, которое смогло его как-то расшевелить. Многие подчиненные объясняли подобную апатию слишком частым общением с бутылкой, но генерал Коуч, хорошо знавший Хукера, видел причину как раз в обратном. «Что касается утверждения, что сражение было проиграно, поскольку генерал был пьян, то я всегда говорил на это, что он, возможно, воздерживался от употребления горячительных напитков, в то время как для него было бы лучше придерживаться своих обычных привычек, — писал Коуч. — Шок от падения на землю в сочетании с физическим истощением, вызванным недостатком сна и состоянием постоянной тревоги, могут сказаться на любом человеке».

Падение на землю произошло в результате попадания снаряда в колонну, на которую так неосторожно оперся Хукер. Несколько обломков свалились ему прямо на голову, и, потеряв сознание, он рухнул, как подкошенный. Это случилось между 9.15 и 9.30 утра, как раз в тот момент, когда южане перешли в последнюю решительную атаку. «Героическое» ранение Хукера, конечно, не могло что-нибудь изменить, но тем не менее усугубило и без того тяжелое положение федеральных сил.

Узнав о том, что командующий ранен, Коуч, которому предстояло теперь возглавить армию по старшинству, бросился к дому Чанселора с одной-единственной мыслью: «Если он убит, что я буду делать с этой разрозненной армией?» К своему великому облегчению, он увидел, что Хукер не только не убит, но даже в состоянии сидеть верхом. Поздравив командующего с чудесным избавлением, командир 2-го корпуса вернулся к своим частям, а Хукер, не отдавая больше никаких распоряжений, тихо покинул поле боя.

Впрочем, его незаметное присутствие уже вряд ли могло повлиять хоть на что-нибудь. Сражающиеся части северян были к тому времени сильно ослаблены неумолкающей канонадой батарей противника и теряли боеспособность по той простой причине, что у них заканчивались боеприпасы. Коуч [349] попытался доставить им фургоны с патронами и снарядами, а также двинуть на позиции свою артиллерию, но и то, и другое было так скучено у дома Чанселора, что выполнить распоряжение генерала оказалось невозможно.

Именно в эту критическую минуту генерал Ли нанес решительный удар. По его приказу бригада Перри, крайняя на левом фланге дивизии Андерсона, перешла Льюис-Крик и на холме Хейзел Гроув соединилась с бригадой Арчера. Сам командующий южан лично сопровождал эту часть и проследил, чтобы долгожданное соединение левого и правого флангов его армии наконец произошло. Затем Ли дал сигнал о начале атаки, и солдаты, ободренные его присутствием, с новыми силами бросились на врага. Бригады Перри и Арчера с одной стороны и остальная дивизия Андерсона с другой обрушились на дивизию Гейри, и, не выдержав их дружного натиска, та стала буквально разваливаться на куски. Коуч, пробывший на позиции Гейри в эту роковую минуту, уже ничем не мог ему помочь. «Подъехав к левому флангу Гейри, я застал его спешенным и размахивающим шпагой над головой — в таком виде он ходил туда-сюда под жестоким ружейным огнем, — вспоминал Коуч. — Он сказал: «Моя дивизия не может удержаться. Что мне делать?». На что я ответил: «Не знаю, но делайте то же, что и все мы — сражайтесь до конца».

Сражаться до конца — это все, что оставалось и всем остальным дивизиям и корпусам федералов, участвовавших в битве. Одновременно с дивизией Андерсона в атаку пошла пришедшая в себя пехота Стюарта. Она вновь ударила по 3-му корпусу северян, боеприпасы которого были в то время на исходе. Первой была отброшена дивизия Френча, которой досталось в чанселорсвиллском бою больше всех. Под натиском южан она отошла к левому флангу корпуса Мида и закрепилась там. Южане однако не преследовали людей Френча и все свое внимание переключили на дивизии Дэна Сиклса. Последний бросил в бой все свои резервы, но уже не мог спасти положение. Один из полков дивизии Уильямса дрогнул и обратился в бегство. Южане ворвались в образовавшуюся брешь, и вся линия дивизии рухнула, как прорванная плотина. [350]

Дивизии Берри тоже пришлось туго. Ее командир был убит наповал, а генерал Ревер, занявший его место, отдал приказ отходить. Сиклс, заметив отход, поспешил отменить роковой приказ, но было поздно. Бригады начали подаваться к Чанселорсвиллу, и никакая сила уже не могла вернуть их на место. Южане, буквально наступавшие дивизии на пятки, грозили превратить это отступление в бегство, а частное поражение — в глобальную катастрофу. Но ситуацию спас генерал Берни, бросившийся очертя голову в контратаку с одной из своих бригад. На короткое время ему удалось удержать бригаду Арчера, особенно рьяно рвавшуюся вперед, и корпус Сиклса отступил в относительном порядке.

Дольше всех продержалась на своих позициях дивизия Хенкока, сумевшая отразить атаки Мак-Лоуза. Тогда конфедераты подкатили поближе свои батареи и принялись расстреливать линии этой дивизии почти в упор. Коуч не смог двинуть на помощь Хенкоку свою артиллерию, застрявшую среди обозов в центре плато, хотя ему и помог командир 5-то корпуса Джордж Мид, выделивший одну из своих батарей. Однако спасти положение ей также не удалось. Более того, заметив эту батарею, 30 орудий корпуса Джексона перенесли огонь на нее и в несколько мгновений перебили всех офицеров и большую часть сержантов. Затем, охватив уже сильно поредевшую дивизию слева и накрывая ее анфиладными залпами, южане заставили противника отступить. Хенкоку, впрочем, удалось отвести свои войска в хорошем порядке, несмотря на то, что конфедераты шли за ним следом и давали один залп за другим.

Хукер тем временем несколько оправился от своей контузии, вызвал к себе Коуча и отдал ему запоздалый приказ. «Коуч, — сказал он, — я передаю командованием армии вам. Вы отведете ее и расположите на позициях, указанных на этой карте». (Там была указана новая линия обороны в нескольких милях от взятых южанами рубежей.) «Я не думаю, что кто-нибудь из офицеров, стоявших вне палатки, догадывался, какой приказ я получил, — вспоминал Коуч, — ибо когда я вышел наружу, а я сделал это сразу по получении инструкции, то встретил Мида, который вопросительно на меня посмотрел, словно ожидая, что сейчас ему дадут распоряжение [351], которого он ждал все это долгое утро: идти вперед. Полковник Н. X. Девис бросил коротко: «Ну теперь-то мы будем драться». Увы, офицеров и генералов ждало разочарование, и в глубоком унынии они оправились выполнять реальный, а не воображаемый приказ Хукера. Сохраняя полный порядок, правофланговые корпуса северян покинули плато и пылавший ярким пламенем дом Чанселора и отступили на новые оборонительные линии.

Южане, наводившие порядок в своих рядах, на этот раз их не преследовали. Но генерал Ли зорко наблюдал за врагом и пока не думал оставлять его в покое. Совсем недавно наступил поддень, солнце стояло в зените, и до конца дня он вполне мог завершить битву одним окончательным ударом. Еще немного, и Джо Хукер вместе со своей армией или, во всяком случае, с ее большей частью мог искупаться в Раппаханоке. Ли уже отдал соответствующие приказы и приготовил свои войска к последнему штурму, как вдруг, подобно грому среди ясного неба, пришло неожиданное известие: Седжвик овладел высотами Мари и с 20-тысячной силой двигается прямо в тыл Северовирджинской армии.

В течение первых двух дней сражения командир левого крыла Потомакской армии генерал Джон Седжвик неоднократно получал разнообразные, порой прямо противоположные инструкции. Вечером 2 мая он готовился выступить на Боулинг Грин, когда вдруг в районе 11 часов ему был доставлен новый приказ. Хукер предписывал Седжвику перейти реку у Фредериксберга и, заняв этот город, идти оттуда к Чанселорсвиллу. Чтобы выполнить столь неожиданное распоряжение в точности, Седжвику пришлось бы опять переправляться на северный берег Раппаханока, идти вдоль него до места старой переправы, наведенной Бернсайдом в декабре 1862 года, и затем снова переходить на южную сторону, словом, совершать множество лишних телодвижений. Разумеется, Седжвик, которого хотя и ругали за излишнюю методичность, не был таким педантом и буквоедом. Он попросту собрал свои части вместе, построил их в походный порядок и двинулся к месту назначения по правому берегу. Правда, туманная ночь и вражеские стрелки несколько замедлили его марш, и к нужной точке части 6-го корпуса вышли лишь [352] к утру. Там к ним присоединилась дивизия Гиббона из 2-го армейского корпуса, ранее стоявшая в Фалмуте. Специальным приказом, направленным не с обычным курьером, а с командиром инженерной службы генералом Уорреном, Хукер отдал ее во временное подчинение Седжвику.

Войска конфедератов, противостоявшие этим объединенным федеральным силам, были незначительны. На высотах Мари, занятых ранее всей Северовирджинской армией, развернулись теперь лишь четыре бригады из дивизии Эрли, Миссисипская бригада Берксдейла и армейский артиллерийский резерв во главе с генералом Пендельтоном — всего 10 тысяч человек. Растянутые на некогда грозных позициях тонкой цепочкой, эти силы не представляли особой проблемы для обладавших двойным численным перевесом федералов. Фронтальная атака на любом из участков обороны должна была закончиться неизбежным прорывом.

Однако Седжвик был слишком методичным командиром, чтобы избрать столь простой образ действий. Он начал с тщательной рекогносцировки местности, хотя со времен Фредериксбергской битвы на ней уже не осталось неизвестных мест. Затем, когда поле предстоящего боя было тщательно изучено, Седжвик решил прощупать оборону неприятеля и выслал на высоты Мари два пехотных полка. Те однако не смогли продвинуться далеко: за каменной стеной расположился один из Миссисипских полков Берксдейла, и после короткой перепалки оба федеральных полка вернулись в город в весьма плачевном состоянии. Тогда в дело вступила дивизия Брукса, развернутая на левом фланге корпуса на дороге на Боулинг Грин. Несмело продвинувшись вперед, она открыла огонь по флангу Эрли, а артиллерия дивизии Хови, стоящая несколько правее, поддержала ее вялой канонадой.

На правом фланге северян дела также шли не блестяще. Дивизия Гиббона, только недавно перешедшая реку, затратила уйму времени на формирование боевой линии, а затем битый час протолкалась у одного из глубоких каналов, через которые своевременно не были наведены переправы. Наконец генерал Уоррен, главный инженер Потомакской армии, обнаружил неподалеку разрушенный мост, для восстановления которого потребовалось всего несколько досок. [353]

Но северян снова ждала неудача: Эрли, заметив передвижение противника напротив каменной стены (той самой стены, у которой полегло так много федеральных солдат 13 декабря 1862 года), снял со своего правого фланга бригаду Хейса и двинул ее на помощь стоявшему там полку миссисипцев Берксдейла, Затем у Фредериксберга появилась бригада Уилкокса, уже шедшая по дороге к Чанселорсвиллу, но повернувшая назад, когда орудия федералов открыли огонь. Наконец, чтобы «облегчить» неприятелю работу по реконструкции моста, на высоты выдвинулись орудия Вашингтонской артиллерии, открывшие по людям Гиббона ураганный огонь. Всего этого оказалось достаточно, чтобы федералы прекратили свое строительство и отложили попытки овладеть высотами еще на два часа.

Лишь в 11 часов утра Седжвик поддался на уговоры Уоррена и решился предпринять штурм. Он пошел на этот шаг с видимой неохотой и позже, словно оправдываясь, написал в своем рапорте: «Не оставалось ничего другого, как взять укрепления прямой атакой».

По приказу Седжвика были сформированы две штурмовые колонны. Левой, состоявшей из 7-го Массачусетского и 36-го Нью-йоркского полков, командовал полковник Джонс. Правая колонна, также образованная из двух полков — 61-го Пенсильванского и 43-го Нью-йоркского, поступила под командование полковника Спира, Сзади их поддерживал четырьмя полками, развернутыми в линию, полковник Бернхем.

Когда построенная в такой боевой порядок пехота северян двинулась вперед, артиллерия конфедератов принялась от души поливать их картечью. Эрли рассчитывал, что канонада задержит атакующих и даст ему возможность привести на позиции бригады Хейса и Уилкокса, но он ошибся. Огонь орудий не смог остановить федералов, и они стремительно приближались к злополучной каменной стене. Однако там, где был бессилен бог войны, в дело вступала царица полей. За стеной на старых позициях находились в тот момент два Миссисипских полка, и, подпустив противника на 400 ярдов, они открыли необычайно меткий беглый огонь. Головы обеих колонн были скошены, как сорная трава, и северяне в замешательстве отступили в укрытие. Там они наскоро перегруппировали [354] свои расстроенные ряды и снова бросились вперед. На сей раз им почти удалось ворваться в траншеи противника, но беспощадные залпы миссисипцев проделали в их шеренгах такие огромные бреши, что им опять пришлось скатиться вниз по склону высот.

Казалось, что фредериксбергская история повторяется в несколько меньшем масштабе, и, быть может, у засевших за стеной конфедератов возникло чувство де жа вю. Седжвик тоже испытывал схожие ощущения и приказал своим штурмовым колоннам отходить. Но полковники Джонс и Спир придерживались прямо противоположной точки зрения и на свой страх и риск решили продолжить атаки. После краткого отдыха они лично повели людей на третий, заключительный штурм каменной стены. Их опять ожидал смертельный винтовочный огонь людей Берксдейла, и оба командира поплатились за свою храбрость и безрассудство: Спир был убит, а Джонс тяжело ранен. Но их солдаты, уже не видя ничего, кроме вражеских позиций и ступая по трупам своих товарищей и командиров, только ускорили шаг и ворвались наконец в траншеи южан. Там произошла короткая рукопашная схватка, в которой миссисипцы штыками и прикладами пытались согнать противника с высоты. Но на каждого из них приходилось по крайней мере по три федерала, и численное превосходство быстро сделало свое дело. Южане отступили, и многострадальная каменная стена досталась наконец северянам.

Тогда, увидев, что третья атака штурмовых колонн увенчалась успехом, полковник Бернхем двинул вперед и свою боевую линию. Уже не встречая сопротивления, он поднялся на гребень высот Мари и водрузил там флаг Соединенных Штатов.

В то же время генерал Хови, дивизия которого стояла против холма Ли, также решился атаковать, не дожидаясь приказов сверху. Позиции, которыми он намеревался овладеть, занимали два других полка из бригады Берксдейла и один полк из бригады Хейса. Северяне бросили против них целых 12 пехотных полков, и у маленькой горстки защитников не было ни единого шанса продержаться. Шесть из этих двенадцати во главе с полковником Грантом предприняли [355] прямой штурм холма Ли, еще три атаковали дом Хьюссона, а оставшиеся три обошли гряду высот слева.

Несмотря на очевидную безнадежность своего положения, три конфедеративных полка приняли бой с четырехкратно превосходящим противником. Прямая атака была ими отражена, и шесть штурмующих полков повернули налево и присоединились к обходной колонне. Эта колонна прорвалась в окопы противника и после ожесточенной схватки овладела ими. Вместе с укреплениями федералам также достались четыре орудия конфедератов, которые те в горячке боя не успели увести с вершины холма.

После этого прорыва Эрли пришлось отдать распоряжение об общем отступлении. Все его части в полном порядке, без малейшего признака паники покинули окрестности Фредериксберга и двинулись на соединение с армией. К дивизии не примкнула лишь бригада Уилкокса, который решил занять фланговую позицию к северу от дороги на Чанселорсвилл и потревожить оттуда левое крыло федералов. С этой целью он направил свою бригаду к броду Бенкс и расположил ее в районе церкви Салем Черч.

Когда высоты Мари были наконец взяты северянами, часы на башне фредериксбергского собора еще не пробили и полудня. День только начинался, и у 6-го корпуса Потомакской армии было по крайней мере часов десять, чтобы благополучно соединиться с Хукером. Однако методичность Седжвика вновь оказала ему дурную услугу: он непременно хотел, чтобы впереди шла именно дивизия Брукса, и на ее переброску были затрачены еще три драгоценных часа. Лишь около трех пополудни 6-й корпус покинул окрестности полуразрушенного Фредериксберга и в соответствии с приказом Хукера выступил на Чанселорсвилл.

Этот марш возглавил Брукс, развернув три свои бригады в боевые линии одна за другой. За ним, имея пехоту во фланговых колоннах, шел со своей дивизией Ньютон. У Фредериксберга оставалась лишь дивизия Гиббона. Последний расположил одну из своих бригад в руинах города, а две другие — на Страффордских высотах на противоположном берегу. Знаменитые высоты Мари были заняты лишь тонкой цепочкой аванпостов. [356]

Меж тем Уилкокс, не пожелавший уходить, не хлопнув на прощание дверью, уже поджидал северян у Салем Черч. Его полки заняли линию ручья, пересекавшего дорогу у самого края леса, расположившись под густой тенью деревьев. Их левый фланг прикрывался Раппаханоком, а центр и правое крыло закрепились в самом здании церкви и в стоявшей по соседству школе. Таким образом, позиция бригады была довольно сильной, и Уилкокс мог рассчитывать если не на отражение атаки всего 6-го корпуса, то хотя бы на то, чтобы продержаться до подхода подкреплений от генерала Ли.

Последний уже получил к тому времени сообщение об успехах Седжвика и принял эту новость как всегда невозмутимо, спрятав разочарование под маской своего обычного величавого спокойствия. Отложив нанесение решительного удара по деморализованному Хукеру, Ли переключил свое внимание на угрожавший ему с тыла 6-й корпус. Он верно рассудил, что после кровопролитного утреннего боя враг вряд ли осмелится контратаковать, и, ничем особенно не рискуя, направил навстречу Седжвику дивизию Мак-Лоуза.

Эта дивизия выступила в поход по частям, по мере того, как входившие в нее бригады сворачивались в колонны и покидали боевые линии. Первыми с Чанселорсвиллского плато ушли Мехоун и Кершоу, за ними с бригадами Симмса и Уоффорда последовал сам Лафайет Мак-Лоуз.

Пока они совершали свой марш по узким лесным дорогам, бригада Уилкокса уже успела вступить в бой. В районе 5 часов вечера стрелки Брукса наткнулись на застрельщиков конфедератов, и первые винтовочные выстрелы возвестили начало боя у Салем Черч. Вскоре на выручку стрелковой цепи подошли основные силы дивизии в боевом порядке, и Уилкокс приказал своим «егерям» отойти к опушке леса. Брукс немедленно бросил свою линию в атаку. На его правом фланге на южан обрушился полковник Браун с бригадой из Нью-Джерси, а к югу от него вперед пошла бригада генерала Барлетта. Дивизия Ньютона также получила приказ развернуться в боевую линию, но узость дороги сильно замедлила выполнение этого маневра.

Тем временем атака северян началась. Под прикрытием своей артиллерии, быстро заставившей орудия конфедератов [357] замолчать (у тех почти закончились боеприпасы), пехота Брукса ударила по жиденькой боевой линии Уилкокса. Сперва его атака увенчалась успехом: бригада Барлетта, несколько расстроенная ружейными залпами южан, сумела перегруппироваться и ворвалась в здание школы, обороняемой всего несколькими полками. Беспорядочный и жестокий рукопашный бой закипел прямо в коридорах и классных комнатах среди покрытых пылью карт и глобусов. В считанные минуты заброшенная альма матер превратилась в подобие могильного склепа. Наконец, уступив численному превосходству, южане отдали школу федералам, оставив им заодно своих убитых и раненых. Браун тем временем атаковал левофланговые полки Уилкокса и после короткой винтовочной дуэли загнал их в глубь лесной чащи.

Это был критический момент боя. Опрокинутая дивизией Брукса, почти вся бригада Уилкокса обратилась в бегство, и лишь один резервный полк пока еще сохранял порядок. Сам командир бригады также не терял хладнокровия. Он знал, что терпит поражение накануне победы, что подкрепление уже близко и что ему нужно продержаться еще несколько десятков минут, не более. Чтобы вырвать эти последние минуты у противника, Уилкокс бросил в контратаку свой единственный резервный полк. Храбро сражаясь, он сумел приостановить натиск врага, но северяне быстро разобрались, что имеют дело лишь с жалкой горсткой смельчаков, и вскоре уничтожили и рассеяли ее огнем. Однако и Уилкокс добился своего: пока противник возился с его резервным полком, а затем приводил свои линии в порядок, у Салем Черч появилась дивизия Мак-Лоуза.

Оставив у одного из многочисленных перекрестков бригаду Уоффорда, Мак-Лоуз с Кершоу, Мехоуном, Симмсом поспешил на поле боя. Развернув солдат в линию и подождав, пока Уоффорд, обеспечивавший безопасность дивизии с тыла, примкнет к его правому флангу, он приказал атаковать. Вначале дивизия встретилась с рассеянными остатками бригады Уилкокса, и пропустив их через интервалы своей линии, столкнулась нос к носу с людьми Брукса. Нескольких залпов с расстояния в 100–200 ярдов оказалось достаточно, чтобы захваченная врасплох федеральная дивизия бросилась [358] прочь из леса. Южане последовали за ними со своим традиционным пугающим воплем, и на какой-то миг все перемешалось в пестрой неразберихе. Но на просеке к востоку от леса конфедератов ждала свежая дивизия Ньютона, построенная наконец в линию. Дав осколкам частей Брукса пройти в тыл, она хлестнула по охваченным азартом южанам винтовочным огнем, и противники снова поменялись местами. Правда, южане не обратились в бегство, а, отстреливаясь, отступили обратно под прикрытие деревьев и оттуда продолжали вести заградительный огонь.

Седжвик, пристально наблюдавший за ходом боя, приказал своим людям еще раз попытать счастья и выбить противника с опушки леса. Однако день уже клонился к вечеру, северяне устали от долгого марша и ожесточенного сражения и в предчувствии скорого отдыха выполнили распоряжение командира без особого энтузиазма. Вяло, как рабы, которых ждет порка, двинулись они к занятому конфедератами лесу, и те несколькими ружейными залпами заставили их повернуть восвояси. В тот час солнце уже скрылось за линией горизонта и командиры обеих сторон решили отложить битву до более подходящего момента.

Утро 4 мая застало враждующие армии на прежних позициях, но после тяжелых сражений ни генерал Ли, ни тем более Хукер не спешили возобновлять наступательные операции. К тому же Драчливый Джо так упал духом и настолько утратил веру в себя, что утром ограничился всего одной депешей Седжвику, в которой позволял ему поступать так, как тот сочтет нужным.

Столь необычное послание, конечно, удивило Седжвика и в то же время показало ему, что Хукер считает игру проигранной. Позже командир 6-го корпуса получил еще несколько странных распоряжений, которые только укрепили его в этом мнении. Вместо того, чтобы требовать от Седжвика удара в тыл неприятельской армии, который мог бы переломить ход событий в пользу северян, Хукер предписывал ему удерживать позиции у брода Бенкс, т. е. ограничиться исключительно обороной.

Таким образом, Потомакская армия благодаря искусным действиям Роберта Ли и пассивности Джозефа Хукера оказалась [359] в нелепейшем положении. Седжвик, командовавший ее левым крылом, занимал со своим 6-м корпусом (к утру 4 мая в нем оставалось не более 20 тысяч человек) пространство протяженностью почти в 5 миль — от Фредериксберга до брода Бенкс. Правое крыло армии во главе с самим Хукером — целых 75 тысяч человек, добрая половина из которых так и не увидела за всю кампанию ни одного неприятельского солдата, — бесполезно топталась на крохотном пятачке земли посреди густого леса, отгородившись траншеями и брустверами. И оба федеральных командира со страхом ожидали атаки 40 тысяч ветеранов Северовирджинской армии, занимавшей опасные позиции между молотом и наковальней и с полным основанием считавшей себя победительницей.

Чтобы эта победа была еще полнее и убедительнее, Ли подумывал утром 4 мая о проведении новой атаки. Он даже направил генерала Андерсона с тремя бригадами пощупать позиции левого фланга Хукера. Но, хотя на этом участке стояли деморализованные части 11-го корпуса, Андерсон, у которого потемнело в глазах от обилия синих мундиров, ограничился простой демонстрацией и доложил, что атака невозможна. Генерал Ли, лично изучивший позиции Хукера, и сам вскоре пришел к тому же выводу. Зато Седжвик со своим корпусом был теперь соблазнительно легкой добычей, и командующий южан решил расквитаться с ним за Фредериксберг и Салем Черч. Встав во главе дивизии Андерсона, он повел ее к броду Бенкс, который, согласно приказу Хукера, и оборонял 6-й корпус Потомакской армии.

В результате на Чанселорсвиллском плато остались лишь три дивизии корпуса Джексона (ими по-прежнему командовал Джеб Стюарт), создававшие видимость присутствия всей Северовирджинской армии. Хукер однако не был настолько глуп, чтобы не понять, где находятся основные силы южан на самом деле и какова примерная численность противостоявших ему частей. Впервые с начала Чанселорсвиллского сражения он стряхнул с себя оцепенение и предпринял попытку, правда, очень робкую, атаковать неприятеля. По его приказу генерал Гриффин, командир 1-й дивизии 5-го армейского корпуса, произвел демонстративное наступление в сторону [360] просеки Баллока. В том случае, если на этом участке южане оказались бы действительно слабыми, демонстрация должна была развиться в настоящую атаку.

Но Джеб Стюарт, возглавив пехоту, не утратил качеств хорошего кавалерийского командира, и как и прежде, умел пускать пыль в глаза. Заметив шевеление Гриффина, он скрытно перебросил к просеке Баллока побольше своих частей, которые устроили для демонстрирующей дивизии такой «фейерверк», что, потеряв 500 человек, она поспешно ретировалась. Это небольшое представление совсем напугало Хукера, и он счел за лучшее больше не беспокоить своего опасного противника.

А события на левом фланге северян приняли тем временем совсем другой оборот. Первым там в дело вступил генерал Эрли, дивизия которого была прошлым утром выбита из Фредериксберга. Отступая после этого неудачного боя, она выбрала южную дорогу и не смогла участвовать в бою у Салем Черч. До Чанселорсвилла Эрли также дойти не успел и заночевал со своими людьми на Телеграфной дороге. Утром 4 мая он собрал все подчиненные ему части, кроме бригады Уилкокса, и направился с ними не на соединение с основными силами, а обратно к Фредериксбергу, чтобы отбить важные высоты Мари.

Смелый маневр увенчался успехом. Федералы не ожидали Старого Весельчака, и на гребне высот оставались только одни пикеты. Увидев развернутых в боевую линию повстанцев, они ретировались, даже не разменявшись с противником парочкой-другой выстрелов. Сильный «гарнизон» был оставлен Гиббоном только в редуте на холме Тейлора, и засевшие там северяне не захотели уходить по доброй воле. Эрли бросил против них бригаду Смита, но укрепления, возведенные по приказу генерала Ли еще в декабре 1862 года, были по-прежнему сильны, и южане вскоре убедились в этом на собственном опыте. Массированный винтовочный и артиллерийский огонь противника не дал им даже близко по дойти к редуту.

Эрли, однако, слишком хорошо понимал важность высот Мари, чтобы оставить хотя бы их малую часть в руках неприятеля. По его приказанию к атаке начала готовиться уже [361] вся дивизия и в числе прочих — бригада из Джорджии под началом генерала Джона Б. Гордона. Но тут произошло недоразумение: Гордон, решивший, что приказ атаковать относится только к нему одному, повел свою бригаду на штурм, не дожидаясь остальных частей дивизии. Его солдаты под ураганным огнем с вершины холма уже приближались к укреплениям противника, когда к Гордону примчался адъютант Эрли с приказом прекратить атаку.

Гордон ответил на это, что приказ опоздал и что несколько следующих минут решат исход боя. Он оказался прав: не прошло и пяти минут, как его солдаты ворвались в редут и, рассеяв защитников, установили над холмом Тейлора знамена Конфедерации и штата Джорджия. Остальные бригады дивизии приветствовали этот успех джорджианцев громким криком, и генерал Эрли лично прибыл к ним с поздравлениями. Но, пожимая Гордону руку, он не преминул с любезной улыбкой заметить, что если бы самодеятельная атака не удалась, то командира бригады ждал бы трибунал.

Генерал Ли меж тем тоже не терял времени даром. Вместе с дивизией Андерсона он прибыл в Салем Черч, где со вчерашнего вечера оставались бригада Уилкокса и дивизия Мак-Лоуза. Командующий отдал им приказ предпринять фронтальную атаку, как только от позиций Седжвика раздастся артиллерийская канонада. Сам же он как обычный дивизионный командир с тремя бригадами Андерсона двинулся в обход линии 6-го корпуса, чтобы отрезать его от Фредериксберга и прорвать оборону на левом фланге.

Однако этот марш оказался слишком долгим и трудным, и запыхавшаяся, насквозь пропыленная и мокрая от пота пехота конфедератов смогла занять рубежи атаки лишь к 5 часам вечера. Позиции, которые ей предстояло штурмовать, были не из легких. С юга корпус Седжвика прикрывался глубоким оврагом, за которым из земли вырастал высокий холм.

На этом холме и располагался левый фланг — 6-тысячная дивизия Хови, но генерал Ли не относился к числу командиров, которых могли напутать холмы и овраги. Тщательно осмотрев позиции врага, он лично дал распоряжения командирам бригад, указав каждому предназначенную для него цель. [362]

Затем был дан сигнал, и атака началась. Райт стремительным ударом захватил дом Даумена на вершине холма, а вместе с ним — и нескольких храбрых северян, пытавшихся держать там оборону. Бригада Поузи поддержала его атаку слева. Вместе они штурмом взяли противоположные высоты, отбросив дивизию Брукса на дорогу Пленк. В центре боевых порядков южан бригада Хоука поднялась по склонам высот, на которых стоял дом Геста, а бригада Хейса, присланная генералом Эрли, обошла эту позицию с тыла. Хови не выдержал такой комбинированной атаки и отступил.

Но добиться полного успеха южанам все же не удалось. Мак-Лоуз так и не услышал ни артиллерийской канонады, ни винтовочной стрельбы и не атаковал, как это планировалось, позиций Седжвика с фронта. В ожидании его появления Ли приостановил победное шествие своих частей и стал приводить их расстроенные ряды в порядок. Это занятие заняло у него весь остаток дня. Наступивший вечер сделал продолжение атаки невозможным.

Бой южан с частями Седжвика к востоку от Салем Черч стал завершающим аккордом сражения у Чанселорсвилла Игра была окончательно проиграна Хукером, и теперь ему не оставалось ничего другого, кроме отступления. К вечеру 4 мая это решение уже вполне созрело в его голове, но чтобы (по обыкновению упавших духом командиров) переложить ответственность на других, он созвал военный совет. Генералы собрались в ставке командующего в районе полуночи, и Хукер обратился к ним с официальным заявлением. Он сказал, что в его обязанности входит оборона Вашингтона и рисковать армией он не может. Поэтому, продолжал Хукер, единственным выходом является отступление, и он намерен представить этот вопрос на рассмотрение участников совета.

Но, к удивлению Драчливого Джо, командиры корпусов с ним не согласились. Один за другим они высказывались не за отход, а за наступление, и лишь двое командиров, убедившись, что с Хукером каши не сваришь, заявили о своем несогласии с большинством. Одним из этих двоих был командир 2-го корпуса генерал Дериус Коуч. Именно он был более других разочарован в Джозефе Хукере и по окончании кампании подал официальный рапорт о переводе. Как признавался [363] сам Коуч, ему нечего было ответить собственным солдатам, когда те спрашивали, как была проиграна битва, в которой они даже не участвовали.

Несмотря на мнение большинства, не желавшего брать на себя постыдное решение, Хукер поступил по-своему. Он проинформировал совет, что берет ответственность на себя, и отдал на следующий день приказ об общем отступлении. Услышав эту новость, многие генералы не смогли скрыть своего уныния, а Джон Рейнольдс, командир 1-го корпуса, который был утомлен до такой степени, что участвовал в совете лежа на земле, даже выразил свое возмущение вслух. «Какой смысл было собирать нас в такой час ночи, — сказал он, — если он все равно решил отступать?» Но Хукер сделал вид, что не расслышал слов оскорбленного генерала, и только подтвердил свое распоряжение.

Так, самым постыдным для северян образом, закончилось Чанселорсвиллское сражение, сулившее им вначале столь громкий успех. На следующий день, 5 мая, федералы начали переправу на северный берег Раппаханока, оставив на Чанселорсвиллском плато и в окрестных лесах ликующего неприятеля. У южан действительно был повод для ликования. Из всех одержанных ими побед Чанселорсвилл был самой чудесной и невероятной. В упорном четырехдневном сражении конфедератам удалось не только переиграть могучего врага, обладавшего двойным превосходством, но и довольно серьезно его потрепать. Из примерно 75 тысяч северян, участвовавших в сражении (остальные 46 тысяч бессмысленно топтались на одном месте), более 17 тысяч были убиты, ранены или пропали без вести, что составило около 13 % личного состава армии. Даже Бернсайд своими тяжеловесными нелепыми атаками на высоты Мари понес меньшие потери и причинил боевому духу армии менее чувствительный урон, чем Джозеф Хукер, пытавшийся применять хитроумные комбинации.

Впрочем, потери южан также были велики. Они составили 13 тысяч человек, или 22 % от общего числа участвовавших в бою войск. Для Конфедерации утрата такого количества народа была серьезным ударом, поскольку ее человеческие ресурсы начали истощаться. [364]

Но самым страшным уроном, нанесенным Северовирджинской армии в ходе сражения при Чанселорсвилле, стала скоропостижная кончина Томаса Джонатана Джексона по прозвищу Каменная Стена. Тяжелое ранение, полученное им вечером 2 мая, привело к ампутации левой руки, и это известие многих повергло в шок: южанам было трудно представить себе однорукого Джексона. «Передайте генералу Джексону, что моя потеря серьезнее, — сказал генерал Ли, узнав об операции. — Он потерял левую руку, а моя армия лишилась своей правой руки».

Сначала казалось, что «правая рука», хоть и в несколько поврежденном виде, все же останется в распоряжении генерала Ли. После ампутации Джексон быстро пошел на поправку и вскоре уже мог ходить без посторонней помощи. Но тут генерала свалила пневмония, с которой его ослабленный ранением организм уже не мог справиться. Перед смертью Джексон впал в забытье. Метаясь в горячечном бреду, он снова командовал войсками: генерал Э. П. Хилл получил от него приказ вывести свою дивизию. На некоторое время Джексон умолк, а затем произнес загадочную фразу: «Нет-нет, давайте перейдем через реку и отдохнем там за рекой, в тени деревьев». После этого он умер.

Ранение Джозефа Хукера было, конечно, не столь серьезным и обошлось для него практически без последствий, чего нельзя сказать о проигранной им битве. Поначалу Линкольн не стал с него спрашивать и оставил на посту командующего. Но как в военном министерстве, так и в администрации президента в Драчливом Джо окончательно разочаровались.

Когда полтора месяца спустя генерал Ли начал свое второе вторжение на Север, Хукера сместили и заменили командиром 5-го корпуса пенсильванцем Джорджем Мидом. Эта смена командующих Потомакской армией оказалась последней, и Мид, одержавший победу при Геттисберге, оставался на своем посту до конца войны.

Чанселорсвиллское сражение стало самым выдающимся достижением маневренной тактики во время гражданской войны в Америке. Генерал Ли в очередной раз с блеском подтвердил [365] свою репутацию лучшего полководца Конфедерации и показал, в каком направлении должна идти эволюция военного искусства в новых условиях. Жесткой обороне противника он сумел противопоставить глубокие обходы и сокрушительные фланговые удары и снова добился полного успеха.

Хукер, который также пытался следовать стратегии и тактике непрямых действий, оказался в этом значительно менее искусным, чем его оппонент. К тому же он был морально слабее выдающегося полководца Конфедерации, и эта его слабость оказала на исход битвы значительное влияние. Однако сам факт того, что обе стороны перешли к маневренной войне, является достаточно ярким свидетельством развития с американского военного искусства. И хотя, как мы увидим из дальнейшего хода событий, прежняя манера ведения боя еще не совсем исчезла с полей сражений, тактическое и особенно стратегическое маневрирование стало со временем главным оружием наступающей стороны. В следующем, 1864, году оно активно использовалось Шерманом в Джорджии и Грантом в Вирджинии.

Битва при Чанселорсвилле представляет интерес и с точки зрения эволюции тактических форм. Пехота генерала Джексона применила в этом бою во время фланговой атаки на позиции 11-го корпуса новые боевые порядки, также постепенно входившие в моду. Прежние сомкнутые линии стали уступать место цепи и рассыпному строю, хотя заслуга в такой перемене принадлежала не генералам и офицерам, а естественному ходу вещей и чувству самосохранения рядового солдата.

Перед атакой командиры по-прежнему строили свои войска в несколько шеренг плечом к плечу, но лесистая местность, где разворачивались боевые действия, и огонь неприятельских винтовок быстро заставляли эти шеренги разваливаться на части и превращаться в цепи. К счастью, у офицеров хватало ума не мешать своим солдатам заниматься «творчеством» и тем самым спасать свои жизни.

Впрочем, несмотря на все примененные при Чанселорсвилле новинки, принесите конфедератам победу, ее результаты снова остались неиспользованными. Армия генерала Ли [366] была, как и раньше, слишком немногочисленной, чтобы перейти в контрнаступление и разделаться с изрядно потрепанными войсками Хукера. В результате стратегическое наступление, запланированное командующим конфедератов, было отложено еще на месяц (пока от Суффолка не вернулся Лонгстрит) и впоследствии окончилось неудачей.

Эта неудача была в какой-то мере результатом победы при Чанселорсвилле. Генерал Ли, разгромивший Хукера в самых неблагоприятных условиях, уверовал после своей победы в несокрушимость солдат конфедератов, и в следующем, Геттисбергском, сражении пошел на отчаянный шаг: на фронтальную атаку укрепленной линии северян силами трех дивизий. Подобный образ действия, конечно, не мог увенчаться успехом несмотря на боевой дух и прекрасную подготовку ветеранов Северовирджинской армии.

Фатальной оказалась также и смерть генерала Джексона. После Чанселорсвиллской битвы Ли не смог найти ему достойной замены и переформировал свою армию, образовав вместо двух корпусов три. Преемники Каменной Стены, разумеется, уступали ему в талантах, и их образ действий явился одной из причин поражения при Геттисберге.

Таким образом, сражение при Чанселорсвилле, бывшее высшим достижением военного искусства гражданской войны, стало и высшим (хотя и не последним) достижением оружия южан. В мае 1863 года звезда Конфедерации достигла своего зенита и стала медленно клониться к надиру. 1863 год явился годом великого перелома в ходе войны.

Но мы не станем подробно останавливаться на этом переломе. Такие события, как сражение при Геттисберге, взятие Виксберга, битвы у Чикамуги и Чаттануги, слишком масштабны, драматичны и заслуживают отдельной работы. Поэтому, «проскочив» их мельком, мы перейдем сразу к завершающему этапу войны, когда развитие пехотной тактики уже достигло своей последней фазы, вплотную приблизив американскую междоусобицу к великой мировой бойне начала 20-го века. Речь идет об окопной войне. [367]

Глава 1 «Кровавый угол» Сражение у Спотсилвейни

1863 год был подобен метеору, озарившему небосвод американской истории ярким ослепительным светом. Начавшись как год громкого триумфа Конфедерации, он быстро превратился в год коренного перелома в гражданской войне, и его конец уже сулил Северу самые блестящие перспективы на будущее.

Первая серьезная неудача постигла южан на восточном театре боевых действий. Генерал Ли, одержав победу при Чанселорсвилле, перехватил у врага инициативу и сам перешел в наступление. Снова, как и в 1862 году, он двинул свою армию через Мериленд в Пенсильванию с тем, чтобы выманить Потомакскую армию на открытое пространство и paзгромить ее в решающем сражении. После южане рассчитывали заставить обезоруженное правительство Союза пойти на мирные переговоры.

План генерала Ли сработал, и встреча двух армий действительно произошла на открытом пространстве у небольшого пенсильванского городка Геттисберг. Три дня (1–3 июля) там продолжалась невиданная по своему упорству битва, ставшая самой кровавой из всех битв, произошедших на американском континенте. Южане сражались, как всегда, с отчаянной храбростью, но и северяне, возможно, впервые за [369] всю войну ощутившие себя защитниками отечества, не уступали им в упорстве и мужестве. Они отбили основные атаки неприятеля, нанеся ему при этом страшные потери, и 4 июля Ли отвел свою потрепанную армию на юг.

Начало его отступления совпало по времени еще с одной катастрофой. 4 июля 1863 года армия генерала Гранта после долгой осады и ожесточенного сопротивления врага овладела крепостью Виксберг, штат Миссисипи. То был последний опорный пункт конфедератов на всем протяжении великой американской реки, и с его падением Юг был словно рассечен надвое. Техас, Арканзас и большая часть Луизианы оказались отделенными от остальной Конфедерации могучей старой Миссисипи, по которой свободно крейсировали теперь обшитые железом флотилии федеральных канонерок.

Но южане пока еще не были сломлены, хотя два страшных поражения, следовавших одно за другим, ошеломили их. Словно боксер, пришедший в себя после нокдауна, Конфедерация бросилась в контратаку, и ее ответные удары были ужасны по своей силе. В сентябре 1863 года армия генерала Бракстена Брэгга наголову разбила Огайскую армию генерала Розенкранса у Чикамуги и загнала ее осколки в город Чаттанугу, штат Теннесси. Впервые за всю войну отдельная полевая армия северян оказалась в осаде, и судьба ее повисла на волоске.

Однако южанам так и не удалось перерезать этот волосок. Линкольн поручил спасение осажденного города победителю у Донелсона, Шайло и Виксберга — генералу Улиссу С. Гранту, и тот справился с поставленной задачей. Прибыв непосредственно в Чаттанугу, Грант вскоре деблокировал город, протащив в него значительные подкрепления, а затем контрударом прорвал кольцо осады и разгромил армию Брэгга. В результате почти весь Теннесси перешел в руки федералов, которые теперь нависли над штатом Джорджия и его столицей — крупным индустриальным центром Атлантой.

Впрочем, развить достигнутый успех до конца года федералы не успели. Пришла зима, и на арене ожесточенной борьбы наступил традиционный антракт.

1863 год был знаменателен не только драматизмом разыгравшихся событий, но и той эволюцией, которую проделала [370] за этот период пехотная тактика. Окоп, впервые появившийся в 1862 году и начавший входить в общее употребление в конце 1862 — начале 1863 годов, окончательно завоевал себе место под солнцем и стал непременным атрибутом любой оборонительной позиции.

Солдаты-южане, которым чаще приходилось отражать нападения, чем наступать, первыми по-настоящему оценили преимущества глубоких и надежных траншей и теперь приступали к их подготовке сразу, как только намечалась серьезная перепалка. Они проделывали эту работу на редкость качественно и быстро, не давая своим врагам никаких шансов на проведение фронтальных атак. «Когда мятежники останавливались, — писал федеральный офицер полковник Лиман, — первый день позволял им выкопать хороший стрелковый окоп, второй — возвести правильный пехотный бруствер с артиллерийскими позициями, а третий — бруствер с засеками впереди и с выкопанными батарейными позициями сзади. Иногда они проделывали эту трехдневную работу за первые же 24 часа».

Северяне также уделяли большое внимание траншеям и полевым укреплениям. Осенью 1863 года они даже внесли в их разработку свой существенный вклад, обнеся позиции под Чаттанугой оградой из колючей проволоки. Это нововведение дорого обошлось южанам, которые пытались в предрассветном тумане овладеть траншеями противника. Наткнувшись на заграждения, о существовании которых они не подозревали, конфедераты попали под массированный ружейный огонь и отступили, проклиная «дьявольскую выдумку янки».

Одним словом, окопная война была к началу 1864 года уже совершенно обыденным явлением на полях сражений американской гражданской войны. Солдаты обеих враждующих армий настолько к ней привыкли, что обычно выступали в поход, неся на плече, кроме винтовок, еще и лопаты (этим отличалась в частности Теннессийская армия Шермана).

В таких условиях старый боевой порядок, т. е. сомкнутая двухшереножная линия, был не более эффективен, чем антивоенная демонстрация, и наступательная тактика тоже стала стремительно изменяться. Начало этому изменению было [371] положено пехотой Джексона, атаковавшей позиции 11-го корпуса в сражении при Чанселорсвилле. Тогда, напомним, пехотная линия под влиянием лесистой местности сама собой превратилась в подобие стрелковой цепи и рассыпного строя.

Позже подобный образ действий получил свое развитие, и, как писал один из историков гражданской войны — британский полковник Роджерс, «во всех конфедеративных армиях стало общей практикой атаковать небольшими колоннами, образующими последовательные волны и следующими позади стрелковых роев».

Правда, и северяне вскоре стали использовать ту же наступательную тактику. «Очень немногие из сражений, в которых я участвовал, велись так, как это описано в европейских учебниках, т. е. в сомкнутых массах и четком боевом порядке, маневрируя корпусами, дивизиями и бригадами, — вспоминал генерал Уильям Шерман. — Мы были в основном в лесистой местности, и хотя наши линии разворачивались согласно тактическим правилам, солдаты обычно сражались в сильных стрелковых цепях, используя неровности местности и любое другое прикрытие».

Но даже новый, усовершенствованный боевой порядок не устранял препятствий, возникающих перед теми, кто атаковал укрепленные позиции противника. Как показал опыт боев 1864–1865 годов, хорошо окопавшаяся пехота по-прежнему была крепким орешком, который нельзя было разгрызть фронтальными ударами.

Вернемся, однако, к дальнейшим событиям войны. Зимний антракт был использован южанами и северянами, чтобы собраться с силами: первыми — для отчаянной обороны, вторыми — для нанесения решительных ударов. В рамках этой подготовки Линкольн принял судьбоносное для всей войны решение. 28 февраля 1864 года по его инициативе Конгресс присвоил Улиссу Гранту звание генерал-лейтенанта (на тот момент высшее военное звание в стране), а 9 марта того же года президент назначил его верховным главнокомандующим вместо генерала Генри Хеллека (последний, бывший когда-то командиром Гранта, стал теперь его подчиненным на должности начальника штаба). [372]

Как и многие его предшественники, Грант начал свою деятельность на посту командующего с организационных изменений. Он укрупнил армейские корпуса путем слияния тех, что уже существовали, нечто, напоминающее бернсайдовские гранд-дивизии. Теперь в Потомакской армии насчитывалось всего три корпуса под командованием генералов Уоррена, Седжвика и Хенкока. Кроме того, ей был придан 9-й корпус во главе с «героем» Фредериксберга генералом Бернсайдом.

Это нововведение Гранта вызвало в армии резкое неприятие и считалось не самым удачным из его шагов. К 1864 году у солдат-северян уже выработалась особая корпоративная гордость за свой полк, бригаду, дивизию и особенно корпус, бывший для них как бы маленькой армией. Со времен Хукера они носили на кепи отличительные кокарды и привыкли называть себя ветеранами того или другого корпуса, от чего теперь приходилось отказываться.

Другой решительный шаг Гранта, напротив, был очень популярен среди потомакцев и резко поднял авторитет нового командующего. С самого начала войны Вашингтон был переполнен разного рода бездельниками в военной форме, считавшимися гарнизоном федеральной столицы. В основном это были солдаты и офицеры так называемых полков тяжелой артиллерии — сильных пехотных формирований двойного состава, которые, однако не сделали по врагу ни единого выстрела. Формально они принадлежали Потомакской армии, которая в целом испытывала к ним презрение и стойкую неприязнь, обычную у ветеранов по отношению к тыловым крысам.

Генерал Грант решил наконец заставить этих сытых и гладких вояк испытать на собственной шкуре, что значит мерзнуть в траншее и идти навстречу вражескому огню, и перевел их всех прямо в боевые бригады и дивизии. Таким образом, он существенно пополнил Потомакскую армию, доведя ее численность до 118 тысяч человек, и сильно польстил ветеранам этой армии. Последние, как и следовало ожидать, встретили своих новых соратников насмешками и издевками. Как-то на марше ветераны показали проходящим мимо тяжелым артиллеристам лежавший на обочине полуразложившийся труп, добавив при этом: «Смотрите, что вас ждет». [373]

Впрочем, такое отношение к гарнизонным солдатам продержалось в армии недолго, до первых серьезных боев, в которых те показали себя с самой лучшей стороны.

Новый главнокомандующий вскоре представил Линкольну и свой план стратегических операций, вызвавший у президента полное одобрение. Грант намеревался нанести по Конфедерации несколько одновременных ударов, чтобы не дать противнику возможности сконцентрировать свои силы на каком-нибудь одном направлении. Главными ударами были два: наступление войск Уильяма Шермана на Атланту и оборонявшую ее армию Джозефа Джонстона и удар Потомакской армией по генералу Ли и его северовирджинским частям. Вторую из этих двух операций Грант собирался возглавить лично, хотя формально командующим Потомакской армией оставался Джордж Гордон Мид, одержавший победу у Геттисберга. Одновременно с Вирджинского полуострова удар в направлении Питтерсберга наносила небольшая Джеймская армия генерала Батлера, а войска другого генерала-политикана Франца Зигеля развивали наступление в долине Шенандоа. Иными словами, план Гранта заключался в том, чтобы, используя численное превосходство Севера, сковать оборону конфедератов на всех фронтах и, если не разгромить их в решающем сражении, то по крайней мере истощить живые и материальные ресурсы Юга и разрушить его экономику.

Выполнение этого замысла началось поздней весной 1864 года. 4 мая Потомакская армия, насчитывавшая 118 тысяч человек, переправилась через Раппаханок по броду Германна и вторглась в лесной массив Глушь, уже бывший однажды ареной ожесточенной борьбы. Генерал Ли со своими 62 тысячами ветеранов ожидал противника под сенью густого леса. Неподалеку от того места, где ровно год назад потерпел поражение Хукер, снова разгорелось яростное сражение. Как по количеству участвовавших в нем войск, так и по беспорядочности, неуправляемости и ожесточению солдат оно превзошло Чанселорсвиллскую битву и стало для обеих армий настоящим кошмаром. В густых и темных лесных зарослях, не позволявших разглядеть происходящее далее чем в 10–20 ярдах, южане и северяне сражались на протяжении двух [374] долгих дней — 5 и 6 мая, и ни одна из сторон поначалу не могла добиться решительного перевеса. Наконец, утром б мая 2-й корпус генерала Хенкока атаковал правый фланг конфедератов, состоявший из 3-го корпуса генерала Хилла, и застиг южан врасплох. (Хилл ожидал, что его сменит 1-й корпус Лонгстрита и не предпринял надлежащих мер предосторожности.) Оборона южан была прорвана, а торжествующие федералы уже почти вышли в тыл позиций Северовирджинской армии и отрезали ее от Ричмонда. Но тут на помощь частям 3-го корпуса неожиданно подошли свежие войска 1-го армейского корпуса генерала Лонгстрита[10]. С четырьмя передовыми бригадами он лично обошел левый фланг Хенкока и стремительной атакой привел его в полное замешательство.

Удача улыбнулась южанам и на их левом фланге. Джон Б. Гордон со своей бригадой из Джорджии нанес северянам чувствительный контрудар, и лишь наступившая ночь помешала ему развить достигнутый успех.

В результате этого двухдневного яростного сражения Потомакская армия была потрепана и побита не меньше, чем в мае 1863 года. Но, в отличие от Хукера, Грант не был сломлен и не пожелал признавать поражение. Как писал когда-то друг и соратник нового главнокомандующего Уильям Шерман, самым главным и лучшим его качеством как полководца было абсолютное нежелание считаться с тем, что неприятель может с ним сделать, и это качество проявилось в 1864 году в полной мере.

Грант потерял в сражении в Глуши 18 тысяч человек — больше, чем Хукер за три дня у Чанселорсвилла, и нанес противнику значительно меньший урон — всего 8 тысяч человек (правда, среди потерь конфедератов снова был один из их военных вождей — генерал Лонгстрит; в неразберихе боя, его, как и Джексона, подстрелили собственные солдаты как раз в тот момент, когда он собирался лично возглавить их атаку. Впрочем, ранение Лонгстрита оказалось ни смертельным [375], ни даже слишком тяжелым, хотя ему и пришлось сдать командование генералу Андерсону), но Гранту было, похоже, на это наплевать. Словно бульдог, он вцепился в генерала Ли мертвой хваткой и, даже израненный, не разжимал челюстей. После краткого отдыха вечером 7 мая Потомакская армия двинулась прочь из Глуши, но не на север, а на юг. Теперь ближайшей целью Гранта была маленькая деревушка Спотсилвейни в несколько домов, превратившаяся благодаря соседству с перекрестком дорог в стратегически важный объект. Заняв ее, Грант мог стать со своей армией непреодолимой стеной между Северовирджинской армией и Ричмондом.

Ли вскоре разгадал маневр противника и также заспешил к Спотсилвейни. Дороги, которыми располагали северяне, были более короткими, но слишком узкими, и к тому же проходили по незнакомой для них местности. Как следствие, ночной марш походных колонн Потомакской армии не превышал по скорости движение похоронной процессии и сопровождался неизбежными блужданиями и потерями ориентировки. Солдаты вспоминали его потом как худшее из того, что им приходилось переживать за годы войны. «Колонна начинала идти, — писал один из них, — но, пройдя ярдов сто, останавливалась, а когда люди уже были готовы лечь на землю, снова начинала идти, повторяя это опять и опять…»

Марш, который пришлось проделать южанам, также не был оздоровительной пешей прогулкой, а дороги, которыми они воспользовались, тоже оставляли желать лучшего, но отличаясь большей выносливостью и хорошо знакомые с местностью, они сумели обогнать врага. Когда ранним утром 8 мая федеральный корпус генерала Уоррена вышел к холму Лорел у Спотсилвейни, он наткнулся там на спешенную кавалерию генерала Фицхьюли, за которой уже разворачивались части 1-го корпуса Северовирджинской армии. Грант проиграл гонку к Спотсилвейни, и его обходной маневр снова не удался.

Впрочем, эта неудача не обескуражила нового главнокомандующего северян. «Я никогда не маневрирую», — заявил как-то Грант в приватной беседе, и хотя генерал Ли уже вынуждал его отходить от этого правила, он по-прежнему оставался [376] сторонником непрерывных лобовых ударов. Именно на них была построена его стратегическая концепция войны на истощение, и если для того, чтобы вымотать армию генерала Ли, требовалось ухлопать половину собственных солдат, Грант готов был пойти и на такой шаг. 10 мая, предвидя кровопролитное сражение и большие потери собственной армии, он написал генералу Хеллеку в Вашингтон: «Пошлите в Белл-Плейн всю пехоту, какую вы только сможете собрать и наскрести. При теперешнем положении армии 10 тысяч человек могут быть сняты с укреплений Вашингтона помимо тех войск, которые уже пришли туда после выступления Бернсайда. Некоторое количество можно взять также из департамента Уолла».

Как показали дальнейшие события, эта мера оказалась совсем не лишней: Ли всерьез настроился дать у Спотсилвейни оборонительное сражение. Он прибыл в эту деревушку уже в 5 часов вечера 8 мая вместе со 2-м корпусом Юэлла, а вскоре к нему присоединился и 3-й корпус Хилла. Вместе они без труда отразили все попытки передовых федеральных частей отбросить их от важного перекрестка, а с наступлением темноты приступили к работе. Всю ночь с конфедеративных позиций доносился непрерывный стук топоров, удары лопат и кирок, и на рассвете перед глазами удивленных федералов предстала непрерывная шестимильная линия окопов.

Генерал Ли, объехав утром свои позиции, остался в общем доволен возведенными укреплениями, но приказал на всякий случай сделать их еще более надежными. Тогда, несмотря на усталость от многомильного марша и ночных земляных работ, конфедераты снова взялись за лопаты, и к вечеру их оборонительные позиции приняли практически законченный вид. Теперь это были уже не прежние стрелковые ячейки, соединенные перемычкой и защищенные обычным земляным бруствером, а настоящие долговременные укрепления, способные выдержать как атаки пехоты, так и артиллерийский огонь. Траншеи были углублены так, чтобы даже высокий человек мог скрыться в них с головой, и усилены изнутри бревнами. Поверх земляного бруствера южане также положили бревна в качестве дополнительной защиты [377] против винтовочного огня. Под бревнами были сделаны узкие щели амбразур, через которые засевшие в окопах пехотинцы могли вести огонь, не подставляя себя под выстрелы неприятеля. Подступы к этой весьма внушительной линии прикрывались засеками, устроенными в нескольких сотнях ярдов впереди. Они представляли собой поваленные деревья с заостренными ветвями, торчавшими в сторону неприятеля, как иглы дикобраза. Позади же линии окопов артиллеристы оборудовали батарейные позиции и разместили на них свои пушки, чтобы накрывать все подходы перекрестным огнем. Наконец, для защиты от анфиладного огня были образованы траверсы, т. е. солидные земляные насыпи, или брустверы, отходящие назад от основной линии под прямым углом. Конфедераты насыпали их с такой частотой, что сверху позиции напоминали частую гребенку.

Впрочем, оборонительные линии Северовирджинской армии не были лишены и некоторых слабостей. Южане закладывали их в спешке, да к тому же еще и ночью, и потому очертания траншей получились неровными, с большим количеством выступов и углов. Самый крупный из них был образован в центре позиции и сверху напоминал огромную дугу, за что конфедераты назвали его Подковой мула. Однако такая подкова не могла принести Северовирджинской армии удачу. Напротив, как с должным основанием считали военные инженеры, она была самым слабым местом в возведенной оборонительной линии, поскольку могла подвергаться атакам сразу с двух, а то и с трех сторон.

Роберт Ли, военный инженер по специальности, конечно, знал эту нехитрую истину не хуже своих офицеров. Однако выпрямление Подковы, т. е. закладка новой линии траншей требовала, во-первых, дополнительного труда и без того уставших солдат-южан, а во-вторых, времени, которого на войне всегда не хватает. Ли слишком дорого ценил как то, так и другое, и решил оставить все, так есть. В конце концов Подкова была занята 2-м корпусом Юэлла, солдаты которого считались питомцами и наследниками Джексона Каменная Стена, и, как любил говаривать этот генерал, они иногда могли и не взять позиции неприятеля, но уступить врагу свои — никогда. Поэтому Ли ограничился лишь тем, что приказал поставить [378] внутри Подковы несколько артиллерийских батарей, до известной степени компенсировав уязвимость этого пункта, Улисс Грант сначала не знал всех слабостей обороны южан. Даже тщательная рекогносцировка местности не всегда позволяла с большой точностью определить основные очертания неприятельской линии, а учитывая то, что штабная [379] работа в Потомакской армии всегда велась из рук вон плохо, с уверенностью можно сказать, что такая рекогносцировка и не проводилась. В результате за плохую организацию пришлось расплачиваться простому солдату: чтобы нащупать уязвимые места в линии траншей Северовирджинской армии, Грант решил 10 мая предпринять несколько пробных атак, естественно, сопряженных с большими жертвами.

Первым разведку боем было поручено провести генералу Хенкоку и его солдатам. Еще вечером 9 мая он с тремя дивизиями своего корпуса двинулся на крайнюю правую оконечность линии северян, собираясь попытать счастья на левом крыле противника. Но южане заметили перемещение крупных масс неприятельской пехоты, и генерал Ли направил ей наперерез дивизию Хита из корпуса Хилла. Утром 10 мая в районе 9.30 она неожиданно атаковала дивизию Френсиса Берлоу и в ходе короткого боя сильно ее потрепала, захватив даже одно орудие. Несмотря на это, атака корпуса Хенкока все же состоялась. В 11 часов утра три его дивизии бросились в атаку на левый фланг конфедератов, где их ждала всего одна дивизия Филдса. Но меткость стрельбы южан и сила их укреплений были таковы, что и ее одной оказалось достаточно для отражения натиска втрое превосходящих сил врага. После короткого боя они ретировались, не добившись успеха и оставив на подступах к траншеям несколько сот убитых и раненых.

Новая атака, предпринятая чуть позже, около 3 часов пополудни, также оказалась безрезультатной. Северяне, атаковавшие на этот раз левое крыло 1-го корпуса ближе центру, преуспели только в том, что доставили своим врагам дополнительное снаряжение и оружие. После того, как атакующие части в замешательстве отступили, конфедераты вылезли из своих укреплений и подобрали винтовки и патронные сумки убитых янки.

И только третья попытка найти критическую точку в позиции южан увенчалась частичным успехом. В тот день северяне почти одержали победу благодаря талантам пехотного полковника по фамилии Аптон.

В 1864 году Эмори Аптон был одним из самых юных офицеров Потомакской армии: ему едва исполнилось 24 года. [380] В 1856 году он поступил в Вест-Пойнт, где отличился блестящими знаниями и научным складом ума. Вскоре после начала гражданской войны Антон закончил академию восьмым в своем выпуске и поступил на службу в артиллерию. Впрочем, как и многие другие офицеры этого элитного рода войск, он вскоре был с повышением переведен в пехоту и возглавил 121-й Нью-йоркский полк. Знания и научное мышление и здесь помогли ему завоевать авторитет у подчиненных и начальства. К 1864 году Аптон уже был командиром 2-й бригады 1-й дивизии 6-го армейского корпуса, хотя по-прежнему оставался в чине полковника.

Стремительный карьерный рост совсем не вскружил голову юному бригадиру, что, принимая во внимание его воспитание, было невозможно. Аптон родился в Огайо в протестантской семье и вырос на традиционных пуританско-аболюционистских ценностях. С юных лет он тщательно заботился о своем нравственном и физическом здоровье и даже отказывался спать на подушках, опасаясь, что от этого его плечи станут круглыми и покатыми.

К войне, или, вернее, к тому, как она ведется, Аптон относился весьма критично. Особенно он был недоволен федеральным генералитетом, который, по его словам, командовал лучшими войсками в мире, но совершенно не умел с ними обращаться. «Я никогда не слышал, чтобы наши генералы пробормотали хотя бы одно подбадривающее слово до или после сражения, — писал Аптон. — Я никогда не видел, чтобы они объезжали линии и говорили каждому полку, что он удерживает важную позицию и что от него ждут, что он будет стоять до последнего. Я никогда не слышал от них призывов, в которых говорилось бы о любви каждого солдата к своему знамени или о патриотизме. Мне также не приходилось видеть, чтобы генерал благодарил свои войска после боя за проявленную ими доблесть».

Наконец, в мае 1864 года Антону представился случай самому продемонстрировать армии, как именно следует обращаться с «лучшими войсками в мире». Тщательно изучив местность в центре неприятельских позиций, напротив которой стояла его бригада, молодой полковник обратился к вышестоящему командованию с собственным планом прорыва [381] обороны южан. Этот план, как и следовало ожидать, был основан на научном подходе, и, должно быть, именно этим он понравился дивизионному и корпусному начальству. Аптон предлагал ударить по самому слабому участку неприятельских траншей (по Подкове мула) с запада, и, овладев частью линии окопов, двинуть затем в атаку дивизии с соседних участков, чтобы довершить прорыв.

Изюминка же плана была в том, как именно Аптон собирался решить главную проблему — проблему проведения лобовой атаки на окопавшуюся пехоту. Чтобы она увенчалась успехом, талантливый полковник предлагал выделить 12 пехотных полков и сформировать их в четыре последовательные линии. Первая из них должна была проводить прямую атаку, а вторая и третья, приблизившись за ее спиной к траншеям противника, повернуть направо и налево, залечь и огнем своих винтовок с флангов обеспечить успех прорыва. Четвертая линия служила резервом и приходила на помощь первым трем в критический момент боя.

Но даже такая тщательно продуманная схема могла сработать лишь при четком взаимодействии и быстроте передвижений атакующих войск. Последнее условие было особенно важным, и Аптон, когда согласие командования на осуществление его плана было получено, категорически запретил своим солдатам останавливаться и отвечать на огонь противника. Однако хорошо зная, что в горячке боя этот приказ будет просто забыт, полковник проследил, чтобы все полки, кроме тех, что составляли первую линию, хоть и зарядили свои винтовки, но не надевали на шпеньки капсюля.

Наконец, около 6 часов вечера 10 мая, когда все приготовления были закончены и офицеры получили подробнейшие инструкции, а местность, где должны были развернуться основные события, еще раз детально изучена, запланированная Антоном атака началась. В походном порядке его полки прошли по узкой дороге через густой лес, подступавший к Подкове с запада на расстоянии 200 ярдов. Используя его как прикрытие, северяне образовали боевые линии и с молниеносной быстротой бросились в атаку. Ускоренным шагом, почти переходящим в бег, они поднялись по пологому склону небольшой высоты, на вершине которой, спрятавшись [382] в своих траншеях, их уже ждали вражеские пехотинцы. То были бойцы бригады Долса дивизии Роудса 2-го армейского корпуса — отчаянные рубаки, яростно кидавшиеся в штыки на вражеские позиции в сражении при Геттисберге. Двенадцать федеральных полков, выпрыгнувших из леса, как чертик из табакерки, конечно, удивили их своей быстротой, но ничуть не испугали. Схватившись за винтовки, люди Долса открыли беглый огонь, и десятки солдат-северян, схлопотавших по пуле, кубарем покатились к подножию холма.

Однако люди Антона тоже были опытными пехотинцами и не растерялись под ружейным огнем. Действуя с четкостью и слаженностью часового механизма, они выполнили все инструкции своего командира: полки второй и третьей линий, сблизившись с противником на прицельный выстрел, надели капсюли на шпеньки своих Спрингфилдов и открыли огонь, в то время как три полка первой линии под их прикрытием бросились в штыки.

Южане также приготовились к рукопашной и ожидали северян с заряженными винтовками и примкнутыми штыками. Когда же самые отчаянные из федералов перемахнули через засеки и подбежали к брустверу, они дали залп, а затем выпрыгнули из окопа и перекололи тех, кто остался от передней шеренги, штыками. Но на смену павшим уже спешили задние ряды, а у южан не осталось заряженных стволов, чтобы достойно их поприветствовать. Воспользовавшись этим, северяне подошли к самому краю траншей и выпалили в столпившихся там врагов практически в упор. Затем, схватив свои винтовки, как гарпуны, они принялись наносить удары сверху вниз. Окоп мгновенно наполнился убитыми и ранеными.

Но храбрые конфедераты даже в таком отчаянном положении не пожелали показывать янки, как выглядят их спины, и, стоя по колено в крови, под градом сыпавшихся на них ударов пытались достать многочисленных врагов ударами снизу. Даже полковник Аптон, относившийся к южанам с неприязнью истинного аболюциониста, был восхищен их мужеством и докладывал позже, что «противник категорически отказывался уступить позиции». Оборона южан была сломлена лишь тогда, когда вторая, третья и четвертая линии [383] подошли на помощь первой и ударили с флангов. Огромное численное превосходство северян (им пытались противостоять всего три полка конфедератов) наконец сделало свое дело, и, потеряв половину своих бойцов, бригада Долса отошла к траншеям второй очереди.

Итак, самая главная часть плана Антона была выполнена — его людям удалось захватить довольно обширный участок обороны противника, и, чтобы превратить этот частный успех в решительную победу, северянам оставалось только бросить на помощь прорвавшимся полкам свежие дивизии. Однако здесь неожиданно начались проблемы.

Роль прикрытия и поддержки Аптона слева была отведена 4-й дивизии 2-го армейского корпуса под командованием генерала Мотта, но этот выбор был неудачен. Во время сражения при Геттисберге дивизия Мотта входила в состав 3-го корпуса Дэна Сиклса, который из-за нерасторопности своего командира был выкошен почти наполовину, так что после битвы его пришлось распустить. Такая кровавая баня сильно надломила дух подразделения, и к началу 1864 года этот дух еще не успел восстановиться. Более того, в сражении в Глуши дивизия снова попала под удар и даже обратилась в бегство, запятнав себя несмываемым позором. С тех пор в Потомакской армии все сторонились людей Мотта как зачумленных, и генералам, конечно же, не следовало давать им столь ответственное поручение.

Тем не менее ошибка уже была совершена, и ее последствия не замедлили сказаться. Дивизия не успела даже развернуться, когда 22 орудия южан, установленные в Подкове, выплюнули в нее свою железную начинку. Этого оказалось достаточно, чтобы горе-вояки Мотта окончательно утратили боеспособность. Словно подчиняясь приказу невидимого командира, они все сразу совершили поворот кругом и бросились искать убежище в ближайшем лесу.

Тогда в поддержку Аптона было решено бросить части, стоявшие справа от него, — одну из дивизий 5-го корпуса Уоррена, но и этот выбор оказался скверным. Людям Уоррена уже пришлось участвовать 10 мая в одной безнадежной атаке, стоившей им большого кровопускания, и приказ снова идти в наступление не вызвал у них особого восторга. [384]

Вдобавок ко всему эта атака была совершенно спонтанной и, естественно, неподготовленной. «Ни один офицер рангом выше командира бригады не изучил профиль укреплений врага перед нашим фронтом, — вспоминал солдат этой дивизии. — Да и весь внешний вид вестового, который привез приказ, казалось, говорил: «Командующий генерал сомневается в вашем успехе». Когда же была подана команда идти вперед, посыльный пришпорил своего коня и ускакал, словно опасаясь, что атака по недоразумению начнется прежде, чем он окажется вне досягаемости ответного огня противника». Солдаты-северяне, которые всегда хорошо чувствовали настроения командиров, также мгновенно усомнились в своем успехе. Не торопясь и с прохладцей двинулись они на казавшиеся совершенно неприступными позиции противника, а когда огонь южан показался им слишком сильным, не сговариваясь, повернули назад и спокойно вернулись в свои траншеи.

В результате Антон и его солдаты остались в захваченных ими окопах без поддержки, и с этого момента судьба атаки была решена. Отважный полковник, однако, не хотел верить в то, что его замысел оказался бесплодным и что удачный прорыв так и закончится ничем. Он оставался в неприятельских траншеях еще несколько часов, тщетно надеясь, что подмога все-таки придет.

Но южане не хотели мириться с инородным предметом в своей защитной оболочке и уже готовили хирургическую операцию по его удалению. К месту прорыва спешно стягивались войска: бригада Бэттла из дивизии Роудса двинулась на полки Аптона с фронта, бригада Джонстона из дивизии Гордона обошла их с одного фланга, а бригада Уокера из дивизии Джонсона с другого. Когда началась эта тройная атака, северяне не пожелали отступать и защищались с редким мужеством, но, оставшись без поддержки, они не могли выдержать удары столь сильных частей. К тому времени федералы уже потеряли более 1000 бойцов, и Аптону, который и сам был ранен, пришлось дать приказ об отступлении. Сохраняя порядок, его полки ушли из заваленных телами траншей и вернулись на исходные позиции, приведя с собой около 350 пленных. Впрочем, это было слабое утешение для [385] Эмори Антона, блестящий план которого провалился с таким громким треском. Даже приказ Гранта о производстве Аптона в бригадные генералы вряд ли мог подсластить горькую пилюлю, которую пришлось проглотить доблестному полковнику, и он покинул поле боя в тяжелом настроении.

Неудачная атака полков Аптона, казалось бы, лишний раз подтвердила неприступность позиций противника, но командующим генералам Севера она показалась хорошим предзнаменованием. Детально изучив тактику юного бригадира, они решили применить ее еще раз, но более крупными силами. «У меня почти нет сомнений, — писал Грант генералу Миду, — что атака, предпринятая прошлым вечером, была бы совершенно успешной, если бы она началась часом раньше и если бы в ней приняли активное участие дивизия Мотта и 9-й корпус».

Несчастные, упавшие духом люди Мотта, как видно из этой короткой записки, были сделаны главными виновниками провала затеи полковника Аптона. После сражения у Спотсилвейни за ними окончательно утвердилась репутация трусов, офицеры и солдаты других частей не желали иметь с ними никаких дел. Вечером 10 мая Горацио Райт, сменивший убитого Седжвика на посту командира 6-го корпуса, написал Миду, что он не хочет иметь эту дивизию по соседству. Позже он еще раз выразил это желание в личной беседе с командующим: «Генерал, — сказал Райт, — я не хочу, чтобы люди Мотта были на моем левом фланге: от них нет никакой поддержки. Уж лучше пусть там вообще не будет войск». Хенкок, командир 2-го корпуса, в состав которого входила эта дивизия, также разуверился в ее боевых качествах и попросил Мида перевести эту часть в какой-нибудь другой корпус. «В противном случае, — заявил он, — 4-я дивизия, находящаяся под командованием офицеров, которые, как видно, не могут справиться со своими людьми, скоро вообще перестанет сражаться». Мид отнесся к этой просьбе с пониманием, и уже через неделю дивизия Мотта была распределена по корпусам и исчезла из боевого расписания армии.

Тем временем генералы северян готовились к проведению решительной атаки на позиции врага. Ее объектом снова была избрана Подкова — самое слабое место во всей оборонительной [386] системе конфедератов. Но на сей раз по нему должны были нанести удар сразу три федеральных корпуса. Главная роль в предстоявшей атаке отводилась Уинфилду Хенкоку, в то время лучшему корпусному командиру армии. Грант отдал специальный приказ о перемещении войск 2-го корпуса с правого фланга в центр линии, откуда они при поддержке двух других корпусов должны были нанести лобовой удар в переднюю часть фас Подковы и, если получится, прорвать оборону южан. Тот же приказ определял и роль других войск, атаковавших центральный выступ с запада и с востока. Для этой цели предназначались 9-й корпус Бернсайда и 6-й корпус Райта, а 5-й корпус Уоррена оставался в резерве, но поддерживался в готовности для нанесения завершающего удара.

Однако осуществить тщательно продуманный план на следующий после атаки Антона день, т. е. 11 мая, оказалось невозможным. С утра пошел проливной дождь, который без перерыва хлестал до вечера, и основные начальные положения боевого приказа Гранта были выполнены лишь в районе 4 часов утра 12 мая. К тому времени 2-й корпус уже занял отведенное ему место в центре линии северян. Хенкок последний раз объехал ряды, отдал приказ о наступлении, и плотные массы федеральной пехоты медленно двинулись вперед по хлюпающей под ногами грязи.

Впереди шли дивизии Френсиса Берлоу и Дэвида Белла Берни. По приказу Гранта они были превращены в пробивной таран и построились в две колонны, каждая в полк шириной и в 20–30 шеренг глубиной. Позади них готовый придти на помощь в нужный момент развернул свою дивизию Джон Гиббон, а за ним заняли позиции солдаты злополучной дивизии Мотта.

Остальные части Потомакской армии также выдвинулись на тактический рубеж. Слева Хенкока поддерживал со своим 9-м корпусом генерал Бернсайд, к которому по приказу Гранта был прикомандирован специальный штабной офицер. Последнему поручалось всячески понукать и подстегивать этого генерала, внушая ему необходимость действовать решительно и быстро. Справа от Хенкока на западный фланг Подковы нацелился 6-й армейский корпус, командир которого [387] генерал Джон Седжвик был недавно убит случайным ружейным выстрелом. Теперь им командовал, напомню, другой генерал — Горацио Райт, не уступавший, впрочем, Седжвику в опыте и военных способностях. Правее Райта развернулся 5-й корпус генерала Уоррена, в прошлом военного инженера, спасшего при Геттисберге армию Потомака от разгрома. Ему также было приказано участвовать в атаке, как только для этого представится возможность.

Но хотя все части заняли места для наступления организованно и в срок, подготовка к атаке не обошлась без некоторых затруднений и недоразумений. Виной тому отчасти стала плохая погода, но главной помехой были обычные для Потомакской армии разгильдяйство и бюрократизм. Например, многие офицеры (не говоря уже о солдатах) дивизии Берлоу не знали о том, что им предстоит идти в бой, а ночную перемену позиции приняли за обычную рутинную перегруппировку. Поэтому они захватили с собой все свое имущество, включая палатки и кухонный скарб, который и громыхал теперь на спинах вьючных лошадей в хвосте колонны в сопровождении денщиков, поваров и прочих нестроевых.

В результате движение дивизии к неприятельским позициям происходило крайне медленно, и Хенкок, наблюдавший за маршем своих шлепающих по лужам частей, что-то недовольно пробормотал о черепахах, ползущих в гору. Впрочем, настроение командира 2-го корпуса было хорошим, и, повернувшись к офицерам своего штаба, он с оптимизмом сказал: «Они не вернутся назад. Я знаю, что они не вернутся».

Этими словами Хенкок хотел выразить свою уверенность, что позиции врага будут взяты, а значит, возвращаться на исходные рубежи северянам не придется. Он не заметил двойного смысла своей фразы. Между тем его пророчество оказалось очень недалеким от истины, хотя и не таким, как он думал.

В отличие от своего командира, генерал Френсис Берлоу был в то утро исполнен самых мрачных предчувствий. Офицеры дивизионного штаба, хорошо изучившие повадки генерала, заметили, что он сильно не в духе по одному-единственному признаку: Берлоу ни разу не произнес своей любимой фразы, которую он всегда говорил перед боем: «Примиритесь [388] с Господом и садитесь на коней, джентльмены. Я выбрал горячее местечко для некоторых из вас».

Надо сказать, что у Берлоу были все основания для того, чтобы пребывать в скверном расположении духа. Когда дивизия уже построилась в боевой порядок и двинулась вперед, вдруг выяснилось, что лежащая впереди местность толком не изучена и никто не знает точной цели предстоящей атаки.

Даже штабной офицер, специально прикомандированный к головной дивизии в качестве проводника, оказался также не осведомлен, как и все остальные. Всю дорогу до вражеских траншей он только и делал, что сыпал ругательствами и проклятиями по поводу этой войны и того, как она ведется. Берлоу надоело слушать этого «богохульного ругателя», и он напрямую спросил, может ли тот по крайней мере гарантировать, что впереди нет каньона глубиной в тысячу футов. Штабист честно признался в ответ, что не может, и, услышав его слова, командир 1-й бригады полковник Нельсон Майлз выругался так громко, что Берлоу велел ему заткнуться.

Все это, конечно, не могло поднять настроения командира дивизии, хотя за время службы в Потомакской армии ему пора было уже привыкнуть к подобным сюрпризам. Но Берлоу не был профессиональным военным. До войны он занимался адвокатской практикой и никак не мог смириться с некоторыми особенностями своей новой профессии. Впрочем, отсутствие специального образования и далеко не военная внешность не мешали Берлоу быть хорошим боевым офицером. Начав свою службу рядовым Нью-йоркской милиции, он быстро и без всякой протекции поднялся по служебной лестнице, а в 1864 году был уже бригадным генералом и возглавлял пехотную дивизию.

Правда, судейский пока еще не был окончательно вытеснен военным, и в боевых рапортах генерала то и дело проскакивали юридические термины, но во всем остальном Берлоу ничуть не уступал своим соратникам, имевшим вест-пойнтское образование. Одним из лучших его качеств, которому мог бы позавидовать самый образованный из генералов, был особый инстинкт полководца, и этот инстинкт подсказывал ему в то утро, что атака на траншеи противника захлебнется. [389]

Впрочем, пока северянам везло. Случайно дивизии Берлоу удалось выйти именно к нужному участку обороны противника — самой вершине Подковы. По другой счастливой случайности генерал Ли, заметивший вечером 11 мая передвижения корпуса Хенкока, принял их за попытку обходного маневра. Он приказал снять батарейные орудия с позиций в центре Подковы и перебросить их на другой участок, так что в момент нападения самое слабое место в обороне южан оказалось таким же беззащитным, как пчела без жала. Когда же в районе полуночи конфедераты все же заметили, что пехота врага собирается перед их фронтом, и командир одной из дивизий доложил об этом генералу Юэллу, тот не придал происходившему серьезного значения. Он пообещал вернуть пушки на позицию к рассвету и сдержал свое слово, но это привело лишь к тому, что большая часть стволов попала в руки неприятеля.

Таким образом, на позициях в центре Подковы оставались только пехотные части: ослабленная и измотанная дивизия Джонсона. В сражении при Геттисберге она участвовала в атаке на холм Калп, который оборонялся окопавшейся пехотой северян, и понесла большие потери. С тех пор состав дивизии так и не был восстановлен и к началу сражения у Спотсилвейни у Джонсона едва набиралось три тысячи человек. Но даже эти три тысячи были сильно утомлены долгим маршем, строительством укреплений, и в тот ранний час, когда началась атака федералов, они были погружены в глубокий сон. Северяне, конечно, не знали, как крупно им повезло, но все равно старались передвигаться как можно тише и не потревожили сновидений своих оппонентов. Крадучись, как огромная стая хищников, они подобрались к передовым стрелковым ячейкам пикетной линии и без лишнего шума повязали потерявших бдительность часовых.

Затем дивизия Берлоу продолжила свое наступление и вышла к подножию небольшой возвышенности. В предрассветном сумраке федералы приняли ее гребень за неприятельскую линию и с криком «ура!» бросились на «врага». Четкий строй колонны был мгновенно нарушен и вся дивизия превратилась в неуправляемую орущую толпу. Словно прорвавшая плотину река, она поднялась на гребень высоты и [390] оттуда могучим водопадом обрушилась на находившиеся внизу траншеи дивизии Джонсона. Заспанные конфедераты встретили ее беспорядочным огнем, но не могли остановить катившуюся на них людскую лавину. Правда, в этот момент за их спинами появились наконец орудия, присланные Юэллом, которые также открыли огонь.

Один из снарядов угодил прямо в интендантскую группу, которая плелась в хвосте колонны, убил вьючного мула и подбросил высоко в воздух всю его поклажу, включая куски жареного бекона, сковородки и столовые приборы. Но никто не обратил внимания на эту «потерю». Волна атакующих затопила траншеи и всех, кто в них был. Большинство защитников не сумело оказать сопротивления, и почти вся дивизия Джонсона попала в плен. Северяне отконвоировали в тыл 2800 солдат, которым теперь предстояло до конца войны сидеть в лагере для военнопленных в Рок-Айленде. Федералам достались также 20 орудий 2-го корпуса Юэлла, но они не смогли вывезти их вслед за пленными и пока оставили на позициях.

Между тем атака дивизии Берлоу продолжалась. Прорвав линию окопов, северяне неслись вглубь Подковы сквозь кустарники и деревья, и казалось, уже никто не может их остановить. Но тут чрезмерное количество войск, сконцентрированных на узком участке (около 1000 ярдов в ширину) сыграло с атакующими скверную шутку. Бригады и полки окончательно перемешались в одну неразделимую массу по 30 человек в глубину. Офицеры, шедшие в атаку пешком, были в этой толпе неотличимы от рядовых, и генералы просто не знали, кому отдавать приказания. Неразбериха еще больше усилилась, когда вдруг хлынул весенний ливень и все, кто участвовал в наступлении, промокли до нитки.

Именно в этот момент конфедераты, пришедшие в себя от первоначального шока, нанесли мощный и стремительный контрудар. Первой в бой вступила бригада Лейна на корпуса Хилла, примкнувшая к левому флангу Юэлла. Развернувшись на 180 градусов, она открыла убийственно точный огонь по правому крылу Хенкока, заставив северян дрогнуть и отпрянуть в сторону. А прямо впереди у дома Мак-Кула и дома Харриса уже стояла вполне готовая к бою [391] дивизия Гордона. Когда со стороны траншей 1-й линии раздалась стрельба, она была срочно поднята по тревоге и теперь ожидала только приказа начать контратаку. Несколько неожиданно этот приказ ей доставил лично генерал Ли, появившийся на месте событий верхом на своем Бродяге. Увидав готовую к атаке пехоту южан, он не удержался и выехал вперед, чтобы возглавить полки Гордона. Подобный порыв охватывал командующего конфедератов уже во второй раз[11] и, возможно, объяснялся тем, что он видел неизбежность поражения Юга и мечтал о славной смерти в бою. Но подчиненные не дали ему возможности свести счеты с жизнью.

«Это не место для генерала Ли», — сказал Гордон почти приказным тоном, а его солдаты, услышав эту команду, принялись скандировать: «Генерал Ли, в тыл!». «Эти люди — вирджинцы и джорджианцы, — продолжил между тем Гордон. — Они никогда не подводили вас раньше, не подведут и теперь». Затем по приказу своих офицеров двое солдат, выбежав из рядов дивизии, схватили Бродягу под уздцы и силой увели генерала Ли с передовой.

Не успел он скрыться за задними рядами, как дивизия Гордона ринулась на врата, и ад следовал за ней. Она столкнулась с утратившей порядок дивизией Берлоу в небольшой сосновой роще и вступила с ней в ожесточенную огневую дуэль. Слева вирджинцев и джорджианцев Гордона поддержала бригада Ремсьюра, а за ними на северян обрушились бригады Харриса и Мак-Гауэна из 3-го корпуса Хилла. Огнем и штыками они сначала остановили, а затем направили вспять волну федеральной атаки, заставив ее катиться назад с такой же скоростью, с какой она неслась вперед. Лишь у захваченных ими траншей первой линии совершенно обескураженным северянам удалось остановиться и кое-как привести в порядок свои расстроенные и перемешанные полки.

Окопы, доставшиеся федералам, представляли собой достаточно сложную и хорошо оборудованную оборонительную систему, но они были рассчитаны на войска, значительно [392] уступавшие им по численности. Поэтому многим из людей Хенкока пришлось залечь на землю позади линии траншей и из такого положения открыть огонь по контратакующим бригадам Гордона. Впрочем, участок прорыва был узким и пространства для всех все равно не хватало, так что в некоторых местах пехота северян расположилась в 40 шеренг в глубину. Те, кто оказался сзади, пытались пробраться вперед, чтобы тоже послать врагу свою пулю.

Несколько федералов тем временем развернули захваченные орудия и принялись палить из них всем, что попадалось под руку. В дело пошли даже поломанные ружья, а поскольку артиллеристов поблизости не оказалось и огонь вели пехотинцы, то эти предметы летели куда угодно, но только не в наступающих на траншеи южан. Так, когда один солдат-ирландец уже зарядил орудие и собирался дернуть за шнур, его товарищ по полку заметил, что ствол направлен слишком высоко и снаряд просто пролетит над головами мятежников. «Это ничего, — ответил артиллерист-любитель. — Он все равно свалится на чью-нибудь башку».

Пока происходила эта неуправляемая подготовка к обороне, Берлоу пытался сформировать линию и возобновить атаку. На этот раз он хотел двинуть свои части по траншейным коридорам направо и налево от точки прорыва и накрыть дивизию Гордона перекрестным фланговым огнем из укрытия. Однако восстановить порядок никак не получалось: стоило Берлоу сформировать один участок линии, как из тыла подходили свежие части — в бой пошла дивизия Гиббона и всякая организация испарялась. Бригады и полки превращались хотя и в устойчивый, но совершенно неподвижный монолит и все попытки сдвинуть его с места были просто сизифовым трудом. Но если северяне и не могли наступать, то, по крайней мере, они могли обороняться, и тысячи винтовок обрушили на идущих в контратаку конфедератов ураганный огонь.

Несмотря на это, части дивизии Гордона и бригады Рем-сьюра в несколько бросков достигли траншей и ворвались внутрь. Там они пустили в ход штыки и приклады и после ожесточенного боя очистили большую часть укрепленной линии от неприятеля. К 9.30 утра северяне удерживали лишь [393] несколько сот метров от всей протяженности конфедеративных траншей, и эти незначительные участки уже не могли служить плацдармом для расширения прорыва. Впрочем, это не мешало им предпринимать попытки вернуть утраченные рубежи. Совершив перегруппировку, они снова пошли в атаку. Конфедераты встретили их прицельной стрельбой из-за своих брустверов и быстро заставили наступавших сначала замедлить шаг, а затем и вовсе упасть на землю. Из этого положения федералы открыли по траншеям ответный огонь, и вскоре вся Подкова, несмотря на ливень, стала походить на раскаленную дугу электрической лампочки.

Северяне, лежавшие на открытом месте по несколько десятков рядов в глубину (пехотные части все прибывали, внося в боевые линии неразбериху и сумятицу), смогли организовать почти непрерывную стрельбу. Как это обычно делается в подобных случаях, задние шеренги перезаряжали винтовки и передавали их передним, а те без устали посылали врагу пулю за пулей. Но позиции южан за бруствером были малоуязвимы и позволяли отвечать на эти выстрелы с убедительной точностью. Одновременно на тех участках Подковы, которые еще оставались в руках федералов, происходили короткие и яростные рукопашные схватки, подобные поединкам хищников, схватившимся из-за добычи. Здесь в ход шли штыки, приклады, ножи, кулаки и даже зубы. Одним словом, как писал позже офицер-северянин, «Подкова представляла собой кипящий, булькающий и шипящий котел смерти».

Пока происходила эта жестокая и неуправляемая схватка, не дававшая перевеса ни одной из сторон, командиры федералов решили наконец нанести фланговые удары по Подкове и срезать ее, словно старый мозоль. Как уже говорилось выше, роль таких «ножниц» отводилась корпусам Бернсайда и Райта, которые были развернуты соответственно слева и справа от вступивших в бой частей Хенкока.

Первым атаку начал неповоротливый Бернсайд. Он двинул на врага 2-ю дивизию генерала Поттера при поддержке 1-й дивизии Криттендена, и сперва им удалось добиться успеха. Люди Андерсона, занимавшие этот участок траншеи, не ожидали атаки и были мгновенно выбиты из своих укреплений [394], потеряв при этом несколько орудий. Но затем у дивизии Поттера начались неприятности. Сначала ей не удалось установить контакт с левым флангом 2-го корпуса, сражавшимся на изгибе Подковы, и прорыв Поттера оказался изолированным. Бернсайд двинул ему на подмогу дивизию Криттендена, но и та не сумела соединиться с частями Хенкока. Оставалась еще одна дивизия — Уилкокса, однако прежде чем она смогла атаковать, южане уже успели собраться с силами и сами нанесли мощный контрудар. Стремительным наскоком они очистили восточную часть Подковы от дивизии Поттера и заставили ее податься назад. Правда, северяне не пожелали отходить на исходные рубежи и принялись окапываться прямо под огнем противника. Вскоре напротив долговременных укреплений корпуса Хилла появилась линия неглубоких временных ячеек, в которых сидели и из которых стреляли по врагу солдаты Бернсайда. К 9 часам они установили связь с корпусом Хенкока, образовав единую линию огня.

К тому времени 3-я дивизия Бернсайда во главе с Уилкоксом закончила свои приготовления и тоже пошла в наступление. Она взяла левее линии федеральных ячеек и двинулась через густой перелесок, подходивший к самому брустверу вражеских позиций. Однако на этот раз южане не дремали и, едва на опушке леса показались враги, открыли из своих траншей залповый огонь. Уилкокс попытался хотя бы закрепиться под прикрытием деревьев, и некоторое время его люди активно отвечали на стрельбу неприятеля. Но затем утомленные неуютным соседством, южане выпрыгнули из окопов и со штыками наперевес бросились в контратаку. Произошла ожесточенная свалка, и конфедераты погнали янки через перелесок, буквально ступая по трупам солдат в синей униформе.

Вдруг бегущие впереди северяне рассеялись, а конфедераты обнаружили себя в нескольких десятках метров от вражеских батарей. Не успели они сообразить в чем дело, как орудия громыхнули им прямо в лицо, и картечь рассеяла пехотинцев, как кучу сухих листьев. Воспользовавшись прикрытием артиллерийского огня, дивизия Уилкокса опять выдвинулась вперед и, закрепившись на кромке леса, также [395] начала окапываться. На этом попытки Бернсайда завладеть траншеями противника закончились, а его линия стабилизировалась. В то утро он потерял в бесплодных атаках 1200 человек и добился лишь того, что генерал Ли не смог перебросить на другие участки правофланговые части своей армии.

6-й корпус, введенный в бой одновременно с Бернсайдом, действовал более активно, хотя также не добился существенных результатов. Его атака была направлена на западную часть Подковы, т. е. на тот самый участок, который уже штурмовался Антоном 10 мая. Последний, кстати, и возглавил атаку дивизии Райта со своей 2-й бригадой. Он снова повел ее через лес и вышел прямо к одному из секторов траншей, недавно отбитому южанами. Этот сектор представлял собой резкий выступ, образованный большим уродливым углом (позже он стал называться Кровавый угол), в котором расположились теперь бригады Ремсьюра и Мак-Гауэна.

Выдвинутое положение позволяло им вести анфиладный огонь по частям Хенкока, сражавшимся за вершину Подковы, а также угрожать им ударом с тыла. Аптон, тактический глазомер которого был по-прежнему острым, сразу оценил важность этого бастиона и решил во что бы то ни стало забрать его у противника. Между тем южане заметили, что среди деревьев мелькают синие мундиры, и открыли по полкам 2-й бригады беглый огонь. Через несколько секунд их выстрелы вынудили атакующих лечь на землю под прикрытие высокой изгороди.

«Не могу представить, что кто-то вообще мог выжить под таким прицельным огнем как тот, что обрушился на нас на этом пункте, — вспоминал офицер 95-го Пенсильванского полка Нортон Галоуэй. — Огонь был столь сильным, что он срезал стебли травы вокруг нас, и пули, жужжа, находили свои жертвы десятками».

Однако Аптон не позволил своим людям слишком долго разлеживаться на земле. По его приказу бригада вскочила на ноги и стремительно бросилась на неприятельские траншеи. На сей раз ей удалось приблизиться к брустверу почти вплотную, но огонь конфедератов был слишком силен, и федералам снова пришлось залечь. Правда, теперь они были всего в [396] нескольких метрах от вражеских позиции, и, казалось, им достаточно протянуть руку, чтобы овладеть ими.

Сделать это, однако, было нелегко, поскольку всякие попытки вскочить и броситься вперед пресекались на корню меткими выстрелами южан. Тогда, расположившись в неглубокой ложбине у самой линии траншей, федералы открыли огонь в упор, стараясь перебить как можно больше врагов. А те тоже не оставались в долгу и отстреливались, просовывая стволы своих винтовок сквозь щели амбразур, проделанных в бревенчатом бруствере.

В некоторых местах, где северянам удалось подползти к самым окопам, этот бруствер был единственным, что разделяло сражающихся, и там бой достигал наибольшего накала. Северяне и южане пытались достать друг друга штыками сквозь щели в бревнах или, впрыгивая на бруствер, наносили удары прикладами сверху. Однако подобные действия редко приносили успех, и в основном сражающиеся продолжали палить друг в друга в упор. Для этой цели они поднимали над кромкой бруствера винтовки и разряжали их наугад, в кого Бог пошлет. Самые же отчаянные вскакивали наверх и, стоя на краю траншей, принимались выпускать пулю за пулей по мере того, как их товарищи передавали им заряженные винтовки. Как правило, такому смельчаку удавалось сделать 2–3 выстрела, прежде чем он сам получал пулю или падал проткнутый штыком. Однако не успевало одно бездыханное тело коснуться земли, как на бруствер карабкался новый храбрец, также падавший замертво через несколько секунд.

В результате и траншеи, в которых укрепилась пехота южан, и ложбина, где засели северяне, были переполнены убитыми и ранеными. Те же, кто еще продолжал сражаться, стояли под хлещущим ливнем по колено в грязи и воде, на поверхности которой, как бревна во время сплава, качались мертвые тела. Порой их оказывалось так много, что они мешали вести бой, и то здесь, то там противники по безмолвной договоренности прекращали огонь, убирали тела, а затем опять возвращались к своей жестокой работе.

Аптон наблюдал за этой бойней с небольшого расстояния, сидя на лошади, но по странной случайности вражеские [397] пули не трогали храброго полковника. «Держа шляпу в руке, — вспоминал очевидец, — он бесстрашно подбадривал своих людей и просил их удержать этот пункт, в то время как все офицеры его штаба были убиты, ранены или лишились своих лошадей».

В какой-то момент Аптону показалось, что артиллерия сможет помочь его таявшей на глазах бригаде. По его приказу отделение батареи регулярного артиллерийского батальона выдвинулось под огнем противника поближе к траншеям, зарядило две свои медные пушки двойной картечью и открыло огонь. Первый же залп дал такие ошеломляющие результаты, что канониры подкатили орудия к самому краю траншеи и принялись выпускать один картечный заряд за другим, действуя с лихорадочной, почти безумной быстротой. Им помогал капитан Джон Фиш из штаба Аптона, подносивший снаряды после того, как многие номера расчетов были убиты или ранены. Впрочем, самому капитану также не удалось долго оставаться на ногах.

«Угостите их, ребята! Я принесу вам картечи», — воскликнул он и вдруг упал на землю, смертельно раненный. Остальных дерзких артиллеристов вскоре постигла та же судьба. Один за другим они валились в жидкую грязь, и через несколько минут их иссеченные пулями медные орудия умолкли. Они так и остались стоять на краю траншеи, точно памятники безумной храбрости и удивительного мужества.

Вместо артиллерии на помощь изнемогающим людям Аптона подошла пехота. К их правому флангу примкнула 1-я Нью-джерсийская бригада Брауна и Массачусетская бригада генерала Юстаса. Слева от линии Аптона в бой вступила Вермонтская бригада полковника Льюиса Гранта, а также пенсильванцы и Нью-йоркцы Фрэнка Уиттона. Но, даже получив подкрепление, северяне не могли прорваться сквозь оборону бригад Мак-Гауэна и Ремсьюра, которые дрались за свои позиции с прежней стойкостью и отвагой.

Правда, некоторым из вновь прибывших все же удалось ворваться в траншеи — они подползли к ним на животе и прыгнули внутрь прямо в гущу столпившихся там мятежников. Но этих отчаянных смельчаков быстро подняли на штыки и вышвырнули прочь. Другие между тем залегли рядом с [398] людьми Аптона и включились в яростную перестрелку с южанами.

В такой манере бой у Кровавого угла продолжался несколько часов, и за это время северяне успели помногу раз опустошить свои патронные сумки. Но из обозов им постоянно подвозили дополнительный боекомплект, который сгружался с мулов прямо на землю, и стрельба была практически беспрерывной. Как вспоминал участник сражения, к закату «мы были почти полностью истощены и выпустили по 300–400 патронов на человека. Наши губы покрылись пороховой коркой от «скусывания патронов». Наши плечи и руки были покрыты грязью, которая прилипла даже к прикладам винтовок».

Впрочем, от безостановочного безумного боя уставали не только люди, но и оружие. Стволы винтовок засорялись копотью от сгоревшего пороха до такой степени, что из них невозможно было стрелять. Тогда тот или иной федеральный полк собирал пришедшее в негодность оружие и с несколькими десятками солдат отправлял его в тыл на прочистку. Обычно за ними плелись и те, кто уже почти терял сознание от усталости. Отойдя на несколько десятков метров, они падали прямо в грязь и, не обращая внимания на ливень и грохот выстрелов, засыпали мертвым сном.

Восточнее Кровавого угла, у вершины Подковы также шел бой, который хотя и не был таким кровавым, все же не уступал битве за Угол по ожесточенности. Контакт между сражавшимися здесь частями Хенкока и дивизией Гордона не был настолько тесным и не доходил до рукопашной. Северяне и южане, расположившись на открытом месте, просто вели друг по другу сумасшедший по своей скорострельности огонь, и, как вспоминал офицер-конфедерат, «от рассвета до полуночи там без перерыва гремели ружейные выстрелы». К счастью для сражающихся, сама скорость стрельбы делала ее менее меткой, большинство пуль пролетали мимо своих целей. Многие из них угодили в росшие за позициями южан могучие дубы, достигавшие двух футов в диаметре. К концу дня они были так искрошены, что подломились и в итоге упали на землю. «Мы не только перестреляли армию, — писал по этому поводу генерал-северянин Девид Портер, — мы перестреляли лес». [399]

Пули крошили и деревья, и человеческие тела. На долю некоторых из них пришлось так много попаданий, что они буквально разваливались на части и потом их опознать было практически невозможно. Так, солдат 5-го Мэнского полка, отправившийся на следующий день на поиски своего капитана, нашел даже не труп, а лишь его жалкие остатки. «На всей поверхности тела не было и четырех дюймов, не тронутых пулями», — вспоминал он.

Подобных примеров можно было бы привести множество, но и без того понятно, что сражение у Спотсилвейни превратилось в беспрецедентное по своей жестокости побоище. Самой же трагичной его стороной было то, что колоссальные жертвы, понесенные обеими сторонами 12 мая, оказались бесполезными. После того как атаки фланговых группировок северян были отражены, продолжение битвы за Подкову потеряло для них всякий смысл. Южане слишком прочно удерживали траншеи, чтобы их могли захватить вымотанные долгим боем полки Хенкока и Райта, и бой носил характер самой массовой, самой продолжительной, самой кровопролитной и самой безрезультатной перестрелки за всю войну.

Правда, чашу весов в сторону Севера еще мог склонить 5-й армейский корпус, остававшийся все утро в резерве. Генерал Мид, который осуществлял непосредственное руководство сражением с федеральной стороны (Грант лишь несколько раз появился на поле боя, но не отдавал никаких распоряжений), еще в 8 часов утра решил двинуть в бой этот последний резерв и направил генералу Уоррену соответствующий приказ. Но герой Геттисберга, проявивший столь блестящие военные способности, оказался в тот день не на высоте. Подготовка его корпуса к атаке заняла слишком много времени, войска выдвигались на позиции, словно находясь в сомнамбулическом сне, а Уоррен ничего не делал, чтобы ускорить этот процесс. Не помогли и повторные приказы Мида, а потерявший терпение Грант даже посоветовал ему сместить командира 5-го корпуса с поста. Наконец, Уоррен, словно испугавшись этой угрозы, двинул вперед дивизию Кроуфорда и Мерилендскую бригаду Денисова. Но предпринятая ими атака была такой робкой, что южане без труда ее отразили. [400]

Затем части Уоррена залегли неподалеку от траншей противника и вступили с ним в вялую перестрелку, которая, конечно, не могла принести успеха.

После провала атаки 5-го корпуса битва за Подкову стала не просто бессмысленным, но и преступным смертоубийством. Потерпевшим неудачу командирам северян следовало немедленно прекратить атаки и вывести свои истекающие кровью части из боя, ибо добиться большего, чем уже было сделано за этот день, они не могли. Однако генерал Грант преследовал свои цели, которые нельзя было обозначить терминами «победа» или «поражение». Он вел войну на истощение, и в его задачи входило уничтожение максимально большего количества вражеских солдат. Собственные же потери интересовали Гранта меньше, поскольку человеческие ресурсы Севера были достаточно многочисленны, чтобы восполнить пустующие места в рядах Потомакской армии. Поэтому, объехав линии сражающихся войск верхом и понаблюдав некоторое время за ходом сражения, Грант остался доволен достигнутым результатом. В тот день он написал своей жене, что никогда в жизни не чувствовал себя лучше.

Генерал Ли также не вмешивался в ход битвы, хотя и по совсем другим причинам. Все, что он мог предпринять для отражения атаки врага, было сделано им ранним утром, и теперь спасение армии зависело от стойкости рядовых пехотинцев, сдерживавших натиск северян. Зная, что в этом он вполне может на них положиться, генерал Ли занялся другой, не менее важной работой. По его приказу не участвовавшие в бою части и нестроевые взялись за лопаты и приступили к рытью новой линии окопов. Командующий южан сам выбрал для нее место — она проходила поперек основания Подковы в нескольких сотнях метров за спинами сражающихся частей. А затем лично проследил за всеми производимыми работами. Эти работы проходили с обычной для конфедератов расторопностью и быстротой, чтобы к вечеру утомленные боем войска могли отступить в хорошо оборудованные и тщательно подготовленные траншеи.

Однако это долгожданное отступление стало возможным лишь к полуночи, когда битва, точно пресытившийся обжора, стала постепенно успокаиваться. Дождавшись, когда отгремят [401] последние выстрелы, конфедераты оставили стойко обороняемые ими позиции и под покровом ночи тихо подались назад. Впрочем, федералы все равно не могли их преследовать. Многие из них были счастливы уже тем, что уцелели в самом кровопролитном сражении войны, и к тому же чувствовали себя настолько уставшими, что заснули прямо на боевых позициях, устроив себе некоторое подобие постели из грязи.

Наутро они смогли, наконец, занять линию Подковы, стоившую им такой крови, и убедиться в совершенной бесплодности своей «победы». Результатом атак трех федеральных корпусов стал захват вражеских окопов протяженностью около 1200 ярдов, не представлявших собой никакой тактической ценности. Южане попросту выровняли огромную дугу, устранив слабое место в своей линии, и их новые траншеи выглядели еще более внушительно[12]. Северяне могли бы использовать Подкову в качестве плацдарма для повторных ударов в центре неприятельских позиций, но захваченные окопы оказались до такой степени заполнены трупами, что годились теперь только для братской могилы.

Особенно тяжелое зрелище представлял из себя Кровавый угол, где тела были по большей части обезображены многочисленными попаданиями ружейных и картечных пуль и лежали в траншеях бесформенными грудами. Только на участке длиной 15 и шириной 12 ярдов, по подсчетам одного офицера-северянина, покоилось 150 мертвых тел, и это был еще не предел плотности. «На закате, — вспоминал генерал Портер, — мы увидели, что мертвые враги лежат грудами друг на друге, в некоторых местах в четыре слоя, представляя собой все ужасные виды увечий. Под кучей быстро разлагающихся трупов было заметно конвульсивное подергивание конечностей — раненые были все еще живы… Это место очень точно названо Кровавым углом».

Разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы размещать войска в этом морге под открытым небом, и генералы северян благоразумно отвели свои части на исходные рубежи [402]. Предварительно они приказали захоронить убитых, и, выполняя это распоряжение, федералы стащили всех лежащих вокруг мертвецов в и без того заваленные телами окопы и сбросили на них сверху бруствер. Но такая могила оказалась не слишком надежной, и земля в некоторых местах просела, представив на всеобщее обозрение разлагавшуюся человеческую плоть. «Кажется просто невероятным, какая перемена произошла менее чем за неделю, — вспоминал капеллан одного из федеральных полков, снова оказавшийся вблизи Кровавого угла через несколько дней. — Волосы и кожа отвалились от черепов, а мясо — от костей, и все это издавало отвратительную вонь. Многие солдаты заткнули свои ноздри зелеными листьями. Подобные сцены кажутся слишком отталкивающими, чтобы о них писать. Однако как еще передать точное представление о том, что здесь произошло и выстрадано».

Битва 12 мая была лишь одним из эпизодов невиданного противостояния двух армий у Спотсилвейни. Даже после провала своих атак на центр мятежников Грант не пожелал признать поражения (похоже, такого слова для него просто не существовало) и продолжил свои попытки прорвать оборону конфедератов. «На этот раз мы столкнулись с человеком, который либо не знал, когда он побит, а когда нет, либо плевал бы даже на потерю всей своей армии, лишь бы он мог довести дело до конца», — писал о Гранте один из солдат Северовирджинской армии, и в этом кратком высказывании отчетливо видна вся суть стратегии федерального главнокомандующего. Но траншеи были таким фактором, с которым не мог не считаться даже победитель Чаттануги, ведь все попытки прорвать 6-мильную оборонительную линию оказались безуспешными. Они лишь удлинили списки погибших и раненых, костьми которых снова были усеяли подступы к фортификационным сооружениям южан. Наконец 20 мая, в нарушение своего принципа «никогда не маневрировать», Грант снялся с позиций у Спотсилвейни и, обойдя линию вражеских траншей, двинулся на юг. Генералу Ли оставалось только следовать за ним, заслоняя своей армией подступы к столице Конфедерации. Ли тоже направился вглубь штата Вирджиния навстречу неизбежному поражению. [403]

Несмотря на все последующие кровавые столкновения у Спотсилвейни, четверг 12 мая стал для солдат обеих армий одним из самых ужасных дней за всю гражданскую войну. «Я никогда не думал, что мне будут верить, если я стану рассказывать об ужасах Спотсилвейни», — сказал о нем федеральный солдат. «Сражение, происшедшее в четверг, было одним из самых ужасных столкновений, которые только окрашивали человеческой кровью подножие Господа Бога», — вторил ему рядовой из Северной Каролины.

Именно на 12 мая приходится пик потерь, понесенных как северянами, так и южанами, за все двухнедельное противостояние у маленькой вирджинской деревушки. В этот день на поле боя пали или были ранены 6820 федералов и около 6000 конфедератов, в то время как за весь период с 8 по 19 мая потери первых составили 18 тысяч человек, а потери вторых — 10 тысяч. Для истощенной в боях Конфедерации такой урон — хуже проигранной битвы; ей уже было нечем восполнять зияющие бреши в рядах своих армий, и вскоре на повестку дня был даже поставлен вопрос о призыве на военную службу негров-рабов. Потери федералов были не меньшие, а к концу кампании от старой Потомакской армии почти ничего не осталось. Но верный себе Грант продолжал вести потрепанные синие полки вперед, невзирая на кровь и трупы.

Известный американский историк Брюс Каттон писал: «Происходило нечто ужасное и безжалостное, и старые слова, такие, как «победа» и «поражение», утратили свое значение. Неуклюжий маленький человек с рыжей щетинистой бородой намеревался продолжать движение вперед, и теперь вся война была одной непрерывной битвой. Если один удар не удавался, то немедленно наносился другой».

И Грант, тот самый маленький неуклюжий человек с щетинистой бородой, о котором идет речь, действительно вскоре нанес новый удар. Спустя всего две недели после битвы у Спотсилвейни он снова затеял генеральную атаку на окопы противника у другого Богом забытого уголка Вирджинии. Этот уголок назывался Колд-Харбор.

Глава 2 «Это была не война. Это было убийство» Сражение при Колд-Харборе

Никто точно не знает, почему этот унылый уголок Вирджинии называется Колд-Харбором (Cold Harbour — Холодная гавань). Поблизости никогда не было и намека на какую-нибудь гавань, а само название «холодный», или даже «прохладный» (другое название места — Cool Arbour — Прохладная беседка), казалось в начале жаркого и душного лета 1864 года издевкой. Колд-Харбор был вообще ничем не примечательным местом. Он представлял собой пыльную голую равнину, полого поднимавшуюся на северо-запад, где она ограничивалась цепью невысоких холмов. Но в ходе кампании 1864 года именно этой печальной равнине предстояло стать ареной одного из самых коротких и самых кровопролитных сражений войны, и произошедшие здесь события были столь ужасны, что Колд-Харбор оказался единственным полем боя, которое впоследствии совершенно не посещалось ветеранами обеих армий.

Стратегическая важность Колд-Харбора была, однако, несомненна. Она обуславливалась тем, что на этой равнине, словно спицы у ступицы колеса, сходилось несколько важных [405] дорог, по которым северяне могли выйти прямо к воротам Ричмонда. Продолжение фланговых маневров Гранта и искусных контрманевров Ли должно было неизбежно привести к очередному столкновению, на сей раз у Колд-Харбора.

Оно и произошло там 31 мая 1864 года, когда походные колонны южан и северян, снова соревнуясь в скорости, двинулись к важному колд-харборскому перекрестку. Они шли туда от своих позиций у реки Норт-Анна, где противостояли друг другу после битвы у Спотсилвейни. Первыми на равнине у Холодной гавани появились две федеральные кавалерийские дивизии во главе с Филом Шериданом. Вскоре туда подоспел и авангард конфедератов, однако северяне, обладавшие численным превосходством, отбросили его на север.

Тем не менее генерал Ли слишком хорошо понимал значение Колд-Харбора, чтобы уступить его противнику без борьбы. Несмотря на физическую истощенность и слабость, вызванную тяжелым приступом дизентерии, командующий южан был по-прежнему энергичным и деятельным полководцем и продолжал бдительно следить за всеми движениями своего врага. Известие о том, что федералы вышли на его правый фланг своей кавалерией и двинули туда же пехоту, не только не испугало его, но даже и обрадовало. Ли счел этот маневр неприятеля блестящей возможностью нанести контрудар и разгромить Потомакскую армию на марше. Если бы этот план удался, Северовирджинская армия и Ричмонд, и, возможно, вся Конфедерация были бы спасены от поражения. Приближались президентские выборы, и в случае разгрома Гранта вероятность избрания Линкольна на второй срок была бы более чем проблематичной.

Однако болезнь, от которой страдал Ли, все же сделала свое дело, лишив его возможности лично руководить важной операцией. Он снова был вынужден передоверить ее проведение своим генералам, а после смерти Джексона, Стюарта (Лихой Джеб был убит 9 мая 1864 года в бою у Елоу Таверн) и ранения Лонгстрита среди них уже не оставалось тех, кто мог бы справиться с поставленной задачей. 1 июня к Колд-Харбору двинулась дивизия Хоука, недавно снятая по приказу Ли с укреплений Ричмонда (около 4 тысяч человек), [406] а за ней туда же поспешил со своими частями Андерсон, сменивший на посту командира 1-го корпуса — раненного в Глуши Лонгстрита. Оба эти генерала были блестящими командирами дивизионного уровня, но для корпусной ступени им не хватало стратегического кругозора и опыта управления крупными массами войск. Как показал дальнейший ход событий, они не могли оправдать доверия своего командующего, и одна из последних возможностей Юга с честью выйти из гражданской войны была ими упущена.

Северяне тем временем начали фланговый марш — очередное звено долгой цепи обходов и атак, из которых, собственно, и состояла Вирджинская кампания Гранта. И хотя эти обходы приближали Потомакскую армию к столице Юга, они пока не принесли ей решительного успеха и не привели к разгрому повстанческих войск.

Как писал своей жене командир армии северян Джордж Мид, «мы настойчиво добиваемся своего и все ближе и ближе подходим к Ричмонду, хотя его захват все еще дело далекого будущего… Мятежники постоянно занимают сильные позиции и окапываются, что заставляет нас двигаться вокруг их фланга после того, как мы безуспешно пытаемся нащупать слабое место для проведения атаки. Эта операция уже проделывалась нами четырежды, а именно: у переправы через Рапидан, в Олд Уайлдернесс, у Спотсилвейни Коурт Хауз и в последний раз у Норт-Анны. Мы сделаем это еще раз, прежде чем нам удастся загнать их в ричмондские укрепления, и затем начнем длительный процесс полуосады, вроде той, что была под Севастополем; если же мы не сможем перерезать их железнодорожные линии, лишив возможности получать боеприпасы… то она будет продолжаться так же долго (как и под Севастополем)».

Разумеется, такой не слишком оптимистичный сценарий не устраивал ни Мида, ни тем более энергичного и напористого главнокомандующего Улисса Гранта. Они оба всячески старались закончить войну побыстрее, не доводя дело до осады, и теперь увидели для этого новую возможность. Заняв перекресток дорог своими силами, командиры северян рассчитывали отрезать Ли от Ричмонда и вынудить его самого атаковать их укрепленные позиции. Однако даже если бы [407] южане и успели к Колд-Харбору раньше, они вынуждены были бы дать бой, имея в тылу реку, и в таком случае удачная атака федералов могла бы привести к полному уничтожению Северовирджинской армии.

Стремясь поскорей исполнить свое намерение, вечером 31 мая Мид приказал 6-му корпусу оставить свои позиции на правом фланге армии и форсированным маршем двинуться к Колд-Харбору. Туда же по распоряжению Гранта направился и 18-й армейский корпус из армии Джеймса, которая под командованием генерала-политикана Батлера все еще бесцельно торчала у Бермуда-Хандрид.

Но оба этих маневра оказались неудачными, вернее, не были выполнены как следует. 6-й корпус Горацио Райта занимал крайнюю оконечность федеральной линии и был наиболее удаленным от Колд-Харбора. Чтобы достигнуть этого места, ему предстояло совершить длительный и изнурительный ночной марш по узким лесным дорогам. Однако генерал Мид не учел этого обстоятельства (сам-то он редко участвовал в походах пешком) и, чтобы не образовывать бреши в боевых порядках армии, направил именно людей Райта в самый тяжелый, самый мучительный переход, который им только приходилось совершать за всю войну.

«Затем марш начался и неуклонно продолжался, и храбрым людям редко случалось проходить через более суровые испытания, — вспоминал солдат 37-го Массачусетского полка. — День оказался чрезвычайно жарким, солнце пылало жгучим и ослепительно ярким пламенем, которое, казалось, поджаривало человеческую плоть; дорога проходила по песчаной равнине, нагретой до состояния раскаленной плавильной печи, с поверхности которой поднимались внушавшие еще больший ужас облака пыли, и они не просто висели в воздухе, указывая внимательному врагу каждый шаг противника, но и затрудняли дыхание, ослепляли задыхавшихся людей, которые проходили сквозь них.

Солнечные удары делали свою смертоносную работу — задыхающиеся и ослепшие, из рядов выпадали люди, храбрые люди, которые без содрогания заглядывали в лицо смерти во многих ужасающих битвах, но были сражены длительным непрерывным напряжением и могучей силой стихии». [408]

«Могучая сила стихии» нанесла 6-му корпусу тяжелый урон, и к Колд-Харбору корпус добрался будучи совершенно не в состоянии идти в бой. Люди Райта буквально засыпали на ходу, а когда наконец был дан приказ остановиться, они просто рухнули на землю и в течение нескольких часов их не могли бы поднять на ноги даже трубы Страшного Суда. Появление частей 18-го корпуса, конечно, не вызвало у них прилива энтузиазма, поскольку оно означало скорое начало решительных действий. «Джим, сюда идет целая куча войск, — сказал своему товарищу один из этих выжатых, как лимон солдат. — Похоже, намечается битва». «Плевать я на это хотел, — ответил Джим. — Уж лучше пускай нас застрелят и покончат с этим раз и навсегда. Лучше быть подстреленным, чем замаршированным до смерти».

Что касается 18-го корпуса из армии Батлера, то и его состояние было не самым подходящим для битвы. Правда, чтобы добраться до Колд-Харбора, ему не нужно было проделывать столь долгий марш, но, во-первых, из-за упущений командира — генерала Смита (по прозвищу Плешивый) — корпус переправился через Джеймс без обозов и боеприпасов, а во-вторых, по причине ошибки в переданном приказе он вообще вышел не туда, куда нужно, и вместо Колд-Харбора оказался у Нью-Касл-Ферри, где Смит принялся искать хотя бы признаки 6-го корпуса, который, как ему сообщили, должен был находиться где-то неподалеку. Все, разумеется, без толку.

Наконец один полковник прибыл в расположение 18-го корпуса и исправил недоразумение, но было уже поздно. Люди Смита зашли слишком далеко, теперь им приходилось поворачивать назад, а у Олд Черч дорога к тому же оказалась забитой обозами частей Райта. Как следствие, продвижение 18-го корпуса было очень медленным, изнурительным и привело к значительному опозданию. Оказавшись у Колд-Харбора несколькими часами раньше, части Смита могли бы сыграть в ходе развернувшихся там событий существенную роль и выиграть день 1 июня для Севера. Теперь же, когда солнце клонилось к закату, а конфедераты успели собрать силы и укрепить оборону траншеями, этот шанс был упущен. [409]

Южане также не смогли в тот день переломить ход кампании и вина за это целиком падает на генералов Андерсона и Хоука. Утром 1 июня у колд-харборского перекрестка им противостояли лишь 6,5 тысяч спешенных кавалеристов Шеридана, получившие приказ держаться до последнего, в то время как южане располагали 16 тысячами пехотинцев. Правда, на подходе были еще два федеральных корпуса — 6-й и 18-й, но, как уже говорилось выше, они были слишком измотаны, чтобы составить вирджинским ветеранам серьезную конкуренцию. Если бы Андерсон выполнил инструкции генерала Ли и атаковал эти части поочередно, разогнав сначала кавалерию, затем оставшихся без боеприпасов людей Смита и вымотанные жарой и пылью полки Райта, победа конфедератов могла бы быть полной.

Поначалу генерал Андерсон так и собирался поступить. Его первоочередной задачей было нападение на стоявшую у перекрестка конницу Шеридана, которая, правда, уже успела окопаться и возвести бруствер, но ввиду своей малочисленности не представляла из себя сколько-нибудь серьезной проблемы. Для ее устранения было достаточно нескольких пехотных бригад, и Андерсон выделил для этой цели одну из своих дивизий под командованием Кершоу.

К сожалению, тяжелые потери, понесенные южанами в ходе 1863–64 годов, сказались не только на качестве высшего командного состава, но и на боеспособности военачальников среднего звена. Генерал Кершоу был в свое время отличным бригадным командиром, блестяще проявившим себя в сражении при Геттисберге. Там его южнокаролинские полки штурмовали позиции Персикового сада и взяли их, несмотря на ожесточенное сопротивление превосходящих федеральных сил. Но как командир дивизии этот генерал мало участвовал в боевых действиях и пока не приобрел достаточного опыта. По старой памяти он направил против Шеридана свою прежнюю южнокаролинскую бригаду, позволив остальным частям дивизии без толку прохлаждаться на дороге.

Впрочем, и в этом решении тоже не было бы ничего фатального — солдаты Кершоу считались закаленными ветеранами — если бы бригадой командовал опытный офицер. Но [410] во главе Южнокаролинцев был поставлен хотя и храбрый, но совершенно некомпетентный полковник Кейт. Ранее он возглавлял недавно сформированный 20-й южнокаролинский полк (из-за большей по сравнению с ветеранскими полками численности его называли также «20-й армейский корпус»), Кейт, как и его солдаты, еще не успел понюхать пороху. Разумеется, Кершоу следовало назначить себе преемника поопытнее, но Кейт раньше всех остальных полковых командиров был произведен в полковники, и этого формального повода оказалось достаточно, чтобы доверить ему бригаду.

И вот теперь именно ему, новоиспеченному бригадиру, предстояло выполнить важную задачу по захвату колд-харборского перекрестка, для чего у него не хватало ни знаний, ни практики. Подобно Кершоу, пославшему в бой свою старую бригаду, Кейт поставил во главе атакующих частей необстрелянный 20-й Южнокаролинский полк. Пройдя с ним сквозь густой лес, подступавший к самым позициям Шеридана (остальные полки бригады следовали чуть позади), он безрассудно бросился прямо на спешенных федеральных кавалеристов.

Участок позиции, который атаковал «20-й корпус», оборонялся бригадой Меррита, вооруженной магазинными винтовками системы Спенсера и укрытой за высоким бруствером. Но в силу своей некомпетентности Кейт не знал силы полевых укреплений и многозарядного нарезного оружия и, как в старые добрые времена, лично повел полк в атаку верхом на коне, со шпагой в руке. Зеленые новички, имевшие о том, что их ждет впереди, еще более смутное представление, последовали за ним в плотной колонне «а ля наполеоновские войны» в роту шириной и в десять шеренг глубиной.

В 1864 году подобные ошибки были уже совершенно непростительны, и Кейт вместе со своими солдатами был мгновенно наказан за свою некомпетентность. Подпустив противника поближе, федералы открыли огонь, и вся их линия словно взорвалась чередой непрерывных винтовочных выстрелов. Эффект от пальбы тысячи магазинных карабинов был ошеломляющим, и Кейт, молодцевато гарцевавший на своем жеребце во главе полка, был убит первым же залпом. Увидев, как в командира угодил сразу добрый десяток пуль, [411] необстрелянные новобранцы с молниеносной быстротой совершили поворот кругом и во все лопатки бросились наутек. Как вспоминал позже один артиллерист-южанин, это было «самое постыдное бегство, в которое когда-либо обращались [412] люди в военной форме конфедератов. Некоторые были напуганы до такой степени, что даже не могли удирать, и ползали по земле, пытаясь зарыться поглубже».

Охваченные паникой люди Кейта наскочили на стоявшие позади другие полки южнокаролинской бригады, и тем ничего не оставалось, как тоже податься назад. Вслед им гремели выстрелы федеральных Спенсеров, пули которых с безжалостной точностью находили свои жертвы как среди бегущих, так и среди тех, кто сохранял хладнокровие и отступал в полном порядке. Некоторые из этих маленьких смертоносных снарядов стали долетать до расположенных на дороге частей дивизии Кершоу. Заслышав в воздухе знакомый свист, они тотчас пустили в ход свои штыки, ножи и походные кружки и, не дожидаясь команды, стали закладывать линию траншей.

Впрочем, пока эта мера не была насущно необходимой. Федералов оказалось слишком мало, и к тому же они были всего лишь спешенной кавалерией, которая и думать не могла о том, чтобы атаковать пехоту. Но Андерсон счел, что его противник значительно сильнее, чем это было на самом деле. и после неудачной попытки Кейта не предпринял больше ничего для выполнения приказа Ли. А когда позже, в час дня, ему доложили, что к Колд-Харбору движется пехотная колонна федералов (6-й корпус Горацио Райта), он и вовсе решил уйти в глухую оборону, ограничившись постройкой полевых укреплений и рытьем траншей. В результате воз можность разгромить два усталых федеральных корпуса на марше была упущена, а гениальный стратегический план генерала Ли рухнул.

«Трудно себе представить, — писал по этому поводу военный историк и теоретик Патрик Мак-Доналд, — чтобы Томас Джексон, Джеймс Лонгстрит, Джеб Стюарт или рассудительный Э. П. Хилл упустили такую заманчивую цель, как та, что появилась 1 июня перед Андерсоном, Хоуком и Кершоу» Однако с конфедератами уже не было ни Каменной Стены ни Старого Боевого Коня Лонгстрита, ни Мюрата Северовирджинской армии — лихого Джеба Стюарта. В силу этого события приняли печальный, но вполне предсказуемый обо рот: во второй половине дня 1 июня у Колд-Харбора стали [413] собираться хотя и измотанные долгими переходами, но все же достаточно сильные части Потомакской армии, и надежды генерала Ли на решительную победу улетучились, как дым. Теперь ему оставалось лишь дать очередное оборонительное сражение, которое даже в случае успешного исхода не сулило делу Юга никакого стратегического выигрыша.

Что же касается северян, то они, напротив, были в этот день агрессивны, что объяснялось настоятельной необходимостью отбросить противника от Колд-Харбора любой ценой. Когда в районе 6 часов пополудни к распластавшимся на земле от усталости людям Райта присоединились не менее взмокшие и пропыленные солдаты Смита, оба генерала решили объединить усилия для дружной атаки на позиции мятежников. Кое-как поднявшись на ноги и сформировав боевую линию, их части медленно пошли вперед.

К тому времени дивизия Кершоу уже успела соорудить линию неглубоких траншей и стрелковых ячеек, хотя до хорошо подготовленных и тщательно оборудованных позиций южан у Спотсилвейни им было, конечно, далеко. Но, расположившись на гребне невысоких холмов, конфедераты чувствовали себя достаточно уверенно, и дали по наступающим залп, напоминавший, по словам очевидцев, «стену огня, внезапную, как молния, красную, как кровь, и такую близкую, что, казалось, она опалит лица людей». Эта стена огня молниеносно смела людей Райта со склона, заставив их, несмотря на усталость, отойти подальше с завидной прытью.

Однако командиры корпусов настаивали на возобновлении штурма и снова погнали своих людей прямо на окопы Кершоу. Там их опять встретили мощные залпы, но на сей раз федералы стиснули зубы и взобрались почти на самый гребень. Дивизии же Риккета из 6-го корпуса даже удалось ворваться в траншеи конфедератов и захватить один участок их оборонительной линии.

Но те части южан, что стояли справа и слева от места прорыва, и не думали подаваться назад и перекрестным огнем отсекли от Риккета все подкрепления, пытавшиеся придти ему на помощь. Это вынудило остальные полки северян остановиться и открыть ответный огонь, но, разумеется, они не сумели произвести на обороняющихся никакого впечатления [414]. Даже бригада полковника Аптона, как всегда, сблизившаяся с врагом на самую короткую дистанцию, не смогла пробиться к траншеям. Правда, Аптон не отступил и, чтобы подбодрить своих людей, сам занял место в боевой линии с винтовкой в руках. Когда же один потерявший присутствие духа офицер доложил ему, что солдаты не смогут остановить врага в случае контратаки, Аптон подал ему весьма оригинальный и воодушевляющий совет. «Если они подойдут сюда, — сказал он, — подцепите их своими штыками и перебросьте через голову».

Впрочем, как бы ни храбрились в тот момент северяне, развить достигнутый успех им уже не светило. К месту прорыва подошли техасская бригада Грэгга из дивизии Филдса и бригада Хантона из дивизии Пикетта. Объединив усилия, они встретили во фронт все попытки федералов продвинуться вглубь оборонительной системы, и дивизии Риккета пришлось довольствоваться захваченным участком траншейной линии. Южане же начали закладку новой линии укреплений прямо напротив оккупированных северянами окопов. В результате в новой линии Северовирджинских частей снова образовался значительный угол, только на этот раз он был не выгнут в сторону противника, а напротив, вогнут в направлении тыла южан. В силу этого угол был не слабым, а скорее, сильным местом обороны, поскольку попавшие в него наступающие войска оказывались в смертоносном огневом мешке. В центре изгиба по-прежнему стоял 1-й корпус Андерсона, а соответственно справа и слева от него позиции заняли подошедшие корпуса Хилла (под командованием Джубала Эрли) и Юэлла. Вся линия армии южан растянулась на 8 миль от Топотоми-Крик на севере до Чикахомини на юге и была повернута фронтом на северо-восток.

Северяне тем временем готовились развить достигнутый ими успех очередной фронтальной атакой, и теперь такая попытка действительно могла принести им удачу. Несмотря на то, что Северовирджинской армии удалось блокировать новый фланговый маневр федералов, оборонительная линия у Колд-Харбора пока что не была как следует укреплена, а наспех вырытые окопы не могли служить достаточным барьером для мощного удара. К тому же за спиной у южан была [415] река Чикахомини, а за ней всего в 12 милях — Ричмонд. Если бы Гранту удалось прорвать укрепления Ли и разбить его армию на части, он не просто выиграл бы битву: он выиграл бы войну.

К вечеру 1 июня для нанесения такого удара уже сложились почти все условия. Два пехотных корпуса северян заняли позиции на рубеже атаки, и к ним оставалось добавить еще один, чтобы предстоящий штурм набрал надлежащую мощь и пробивную силу. Роль этого еще одного участника грядущей битвы была отведена, конечно, 2-му армейскому корпусу, который пока оставался на правом фланге федералов у реки Топотоми. Еще в 3.30 пополудни его командир генерал Хенкок получил от командующего Мида приказ готовиться к выступлению, а в 9 часов ему были присланы подробнейшие инструкции, включая маршрут движения и время прибытия на место.

«Лучший путь для вас проходит через Хоуз Шоп, Виа и Гиббонс на Колд-Харбор, — говорилось в инструкциях. — Капитан Пейн встретит вашу колонну в районе Хоуз Шоп и будет указывать вам дорогу. Вы должны приложить все усилия, чтобы двигаться быстро и достигнуть Колд-Харбора как можно раньше. У этого пункта вы займете позиции для усиления Райта на левом фланге, который желательно дотянуть до Чикахомини».

Выполнение этого подробного приказа было запланировано на 4.30 утра 2 июня, и, если бы войска Хенкока оказались в назначенном месте в назначенное время, натиск трех федеральных корпусов на слабо оборудованные траншеи южан был бы неотразим. Но традиционное для Потомакской армии разгильдяйство снова сыграло свою роль, в очередной раз сорвав выполнение замыслов командующего. Известный американский историк гражданской войны Брюс Каттон остроумно называл эту особенность федеральных войск «историей о доме, который построил Джек». «Между решением командующего генерал-лейтенанта и окончательным формированием боевой линии, состоящей из солдат, которые должны были выполнить это решение, предстояло сделать много отдельных шагов, и при Колд-Харборе все эти шаги вели в непроглядную тьму, — писал он. — Это напоминало [416] историю о доме, который построил Джек: то шло не так, потому что это шло плохо, а это шло плохо из-за того, что произошло ранее, а то, в свою очередь… и т. д.»

Армия Потомака, казалось, все еще жила по обычаям 1862 года, когда быстрота передвижений и маневров не была важна, или вернее, не считалась таковой командующими генералами. Введенная в моду Мак-Клеланом, подобная медлительность наложила отпечаток на действия командиров всех уровней и рангов, и в итоге нередко приводила к самым печальным последствиям.

Так было и в сражении при Колд-Харборе. Уже 1 июня медлительность федеральных войск, вызванная отвратительной работой штабов, стала причиной того, что два корпуса северян прибыли к месту действия со значительным опозданием. Генерал Мид был доведен этим до белого каления: вечером того же дня, прискакав в Колд-Харбор, он разнес генералов Уоррена и Райта в пух и прах. Первого — за то, что тот двигался без приказа, второго — за то, что двигался по приказу, но слишком медленно. Досталось на орехи и Смиту, который привел свой корпус без обозов и боеприпасов. «Тогда какого черта он вообще приперся?» — воскликнул раздосадованный Мид.

Как говорилось выше, положение мог бы поправить Хенкок, если бы он выполнил распоряжения Мида и Гранта в точности, но, ко всеобщему удивлению, он тоже задержался в пути. Правда, как и Райт, командир 2-го корпуса не был виноват в своем опоздании: его также подвели штабные работники. В 8.30 вечера 1 июня Хенкок известил главную квартиру армии о своей готовности к выступлению, и в 11 часов вечера, точно по графику, его дивизии двинулись по указанному маршруту. Капитан Пейн встретил Хенкока в Хоуз Шоп и повел его по обнаруженной им же лесной дороге, но вдруг оказалось, что она слишком узка для пехотных колонн и артиллерии. Прежде чем штабист понял свою ошибку, орудия «завязли» между деревьями, как в болоте, и 2-й корпус не мог податься ни вперед, ни назад.

Несколько часов ушло на то, чтобы ликвидировать образовавшийся затор, а когда артиллерию наконец удалось извлечь из лесных тисков, всему корпусу пришлось поворачивать [417] вспять и искать обходные пути. Проплутав 15 миль вместо запланированных 9, он наконец появился у Колд-Харбора, но не к 4.30, а к 7 утра. К тому же солдаты Хенкока были до того измотаны утомительным ночным маршем, что едва ли теперь годились для наступления. Как заметил по этому поводу один офицер из штаба армии, федеральные солдаты еще до марша чувствовали себя не лучшим образом, а бестолковые перемещения ночью по извилистым лесным дорогам совсем их доконали. «У наших людей больше нет физической силы, которой они обладали всего месяц назад, — писал он. — И я действительно не знаю, почему они все еще живы».

К обеду 2 июня положение не только не улучшилось, но, наоборот, стало хуже. Правда, 6-й корпус Райта все же был приведен в боевую готовность и построился на дороге, ведущей в Ричмонд. Но 18-й корпус, судя по докладу его командира — Смита Плешивого, насчитывал всего лишь 9 тысяч из 16, которых он повел с собой от Бермуда-Хандрид. Остальные либо числились в боевых потерях, либо просто отстали и плелись где-то сзади по пыльным лесным дорогам. Однако даже те, кто оставался в строю, были до того усталыми, что, по мнению Смита, не смогли бы удержать позиции в случае вражеской атаки. «Атака моими частями будет просто абсурдной», — заявил командир 18-го корпуса.

Оставались еще корпуса Уоррена и Бернсайда, составлявшие правое крыло армии, однако и они сделали за день столько бесполезных движений, переходя с одной позиции на другую, что в конечном итоге было решено оставить их в обороне.

В результате запланированную атаку пришлось отложить до следующего утра т. е. до рассвета 3 июня. «Отсутствие готовности, изнуренность жарой и недостаток физических сил у людей, утомленных прошлой ночью маршем, — писал Грант в своем письме Миду вечером 2 числа, — все это, я думаю, делает необходимым и разумным отложить атаку до завтрашнего утра. Все перемены позиций, приказ о которых был отдан, следует совершить уже сегодня, а людям, готовящимся участвовать в завтрашней атаке, надо дать возможность хорошенько отдохнуть, скажем, до, 4.30 утра». [418]

Но Грант ошибался, и откладывание атаки на утро 3 июня отнюдь не было разумным решением. Проблема заключалась в том, что в отличие от северян, измотавших себя бесполезными маршами, конфедераты провели весь день 2 июня за неторопливой, но крайне основательной работой. Сменив штыки и кружки на лопаты, они буквально от рассвета до рассвета углубляли и расширяли заложенную ими накануне траншейную систему. К утру следующего дня она уже превратилась в настоящий лабиринт оборонительных сооружений, где каждый бугорок, впадина или овраг были использованы для усиления позиции. Генерал Ли, невзирая на свое все еще болезненное состояние, прибыл в Колд-Харбор и лично руководил всеми работами, дав своему инженерному таланту развернуться в полную силу.

По свидетельству очевидцев, он предложил северянам для оценки настоящий шедевр фортификации, который представлял собой совокупность «хитроумных зигзагообразных линий внутри линий; линий, защищающих фланги; линий, построенных, чтобы накрывать противоположные линии анфиладным огнем; линий, на которых были установлены батареи… Это — путаница и лабиринт укреплений внутри укреплений, это укрепления без укреплений, каждое из которых заложено с какой-то определенной целью — или для наступления, или для обороны».

Кроме того, чтобы добавить федералам пищи для размышлений, генерал Ли тщательно выбрал позиции для своих орудий и разместил их так, чтобы они накрывали подступы к траншеям конфедератов все сметающим огнем. А в силу того, что линия обороны Северовирджинской армии представляла собой вогнутую дугу, этот огонь должен был стать перекрестным.

Но ни Грант, ни тем более Мид не сумели с первого взгляда оценить всю красоту и мощь представленного на их обозрение произведения военно-инженерного искусства. Они даже не отдали распоряжений о проведении тщательной рекогносцировки местности, полагая, что корпусные командиры сами до этого додумаются. Но их предположение оказалось в корне неверным, поскольку в Потомакской армии разведка никогда не входила в обязанности командующих [419] корпусами, и, как следствие, никто так и не узнал, что находится впереди. Командиры разного уровня знали только, что наутро предстоит атака неприятельской армии силами примерно в 40 тысяч солдат, и этого было для них достаточно.

В отличие от своих генералов и офицеров рядовые янки очень хорошо знали или предчувствовали, что ожидает их утром 3 июня, и многие из них готовились к смерти. «Люди спокойно писали свои имена на листках бумаги и пришпиливали их булавками к мундирам сзади так, чтобы их тела можно было опознать», — вспоминал генерал Хорас Портер. Но даже такое предчувствие не помешало этим храбрым и опытным ветеранам хладнокровно построиться и пойти в атаку, когда им был отдан соответствующий приказ.

Время для исполнения этого приказа настало сразу после рассвета 3 июня. Ливший всю ночь дождь внезапно прекратился, а сквозь уходящие на восток тучи забрезжило первое сияние зари, осветившее мрачную колд-харборскую равнину сероватым сумеречным светом. Это невеселое начало нового дня стало для северян своеобразным сигналом, и их одетая в синее пропыленное сукно пехота начала выдвигаться на передовые позиции. Офицеры сперва сопровождали свои подразделения верхом, но затем спешились и отправили лошадей в тыл, разумно рассудив, что в предстоящем бою шансы выжить есть только у тех, кто не выделяется на общем фоне. Пехотинцы тем временем развернулись в боевую линию, и на мгновение все застыли в напряженном ожидании. На поле предстоящей битвы повисала звенящая томительная тишина. Вдруг в этой тишине гулким раскатом прозвучал выстрел сигнальной пушки, и массы войск резко пришли в движение.

Первыми начали действовать федеральные батареи, поливавшие окопы врага огнем по всей линии. Орудия конфедератов тотчас ответили им со своих скрытых позиций, а потом — еще мгновение назад пустые — траншеи внезапно наполнились людьми, и к реву орудий добавился несмолкаемый треск пехотных винтовок. «Он напоминал по ярости перестрелку в Глуши, на которую наложились громовые раскаты геттисбергской артиллерии», — вспоминал один участник атаки. [420]

А пехота северян меж тем двинулась в наступление. Поначалу она представляла собой единую компактную линию из 40 тысяч человек, но по мере развития атаки эта линия стала разваливаться на отдельные элементы — дивизии, бригады и полки. На левом фланге атакующих со своими обычными отвагой и азартом на южан обрушились две дивизии 2-го федерального корпуса (третью Хенкок оставил в резерве). [421]

Одна из них во главе с адвокатом Берлоу развернула в первой линии две бригады, которые вопреки вражескому огню легко преодолели рубеж «утопленной» дороги, отбросили пикеты конфедератов и даже ворвались в передовые траншеи. После ожесточенного сопротивления федералам удалось вытеснить части дивизии Бекенриджа, а также захватить несколько сот пленных и несколько полевых орудий, что давало им основание считать совершенный прорыв невероятным успехом.

Увы, конфедераты быстро убедили северян в обратном. Их артиллерия со своих удачных позиций накрыла всю местность позади захваченного участка траншей перекрестным огнем, напрочь отсекая подкрепления. В то же время другие батареи конфедератов принялись навесом посылать людям Берлоу одну гранату за другой, а поскольку орудия были хорошо пристреляны, то очень немногие из этих снарядов пролетали мимо цели. Когда же в бой включилась пехота второй линии обороны, открывшая по захваченным батареям огонь с трех сторон (свою роль сыграли заранее подготовленные фланкирующие траншеи и брустверы), положение федералов стало и вовсе несладким.

Какое-то, видимо, очень недолгое время, две бригады адвоката Берлоу еще просидели во временно завоеванных укреплениях, а затем, убедившись, что эти укрепления оказались мышеловкой, оставили их и бегом бросились назад. Впрочем, бежали северяне недалеко: всего в 15–20 метрах от окопов они упали на землю, штыками и жестяными кружками принялись лихорадочно закладывать собственную цепочку стрелковых ячеек. Однако их достойная восхищения отвага оказалась в итоге бесполезной и лишь добавила новые имена в списки убитых и раненых. Сумев закрепиться вблизи вражеского бруствера, они все равно не могли пробиться сквозь стену шквального огня.

Второй из атакующих дивизий корпуса Хенкока пришлось еще хуже. Она также двинулась вперед, имея в первой линии бригады Тайлера и Смита. За ними в качестве поддержки двигались бригады Мак-Кина и Оуэна. В таком боевом порядке дивизия стремительно бросилась в атаку. Ветераны, из которых она в основном состояла, конечно, знали, что ждет [422] их впереди, но все равно считали для себя делом чести участие в штурме вражеских окопов. Правда, один из них, капрал 19-го Массачусетского полка, отклонил просьбу своего полковника поднять выпавшее из рук убитого знамя. «Слишком много капралов было убито в тот момент, когда они несли знамена», — сказал он. «Когда мы доберемся, куда надо, я произведу тебя в сержанты», — ответил на это полковник. «Вот это дело, — сразу согласился капрал. — Я понесу знамя».

Ярдов за 200 до позиций конфедератов, когда огонь их винтовок достиг смертоносного накала, дивизия внезапно наткнулась на непроходимое болото, о существовании которого никто не подозревал. Лезть в трясину под огнем не отважился бы и самый безумный храбрец, и линия Гиббона раскололась на две половины. Бригада. Тайлера попыталась обойти болото справа, а бригады Смита и Мак-Кина совершили похожий маневр по другому берегу топи. Поначалу все шло прекрасно, но вдруг болото стало расширяться, а конфедеративные снайперы, гнездившиеся в трясине, точно змеиный выводок, принялись пребольно жалить оба обходящих отряда. Их огонь был таким метким, что ряды северян расстроились и поредели как хорошо прополотые грядки.

То, что произошло потом, нетрудно предугадать, хотя и трудно вообразить. Засевшие в своих окопах пехотинцы-южане начали расстреливать бригады Гиббона почти в упор. Они буквально растворили их ураганным огнем. Генерал Тайлер, командир правофланговой бригады, был тяжело ранен и вынесен с поля боя. Принявший у него командование Хаскелл попытался увлечь за собой залегшие синие шеренги, но почти сразу же получил смертельное ранение.

Левее болота на траншеи бросился 164-й Нью-йоркский полк во главе с полковником Мак-Магоном. Этот отважный офицер с обнаженной шпагой в руках добежал до самого бруствера и остановился на краю, размахивая бесполезным оружием и призывая своих людей последовать за ним. Однако те, кто отозвался на этот призыв, были срезаны пулями южан, как колосья серпом. Сам Мак-Магон, естественно, тоже погиб: в него попало столько пуль, что тело потом опознали только по пуговицам на рукавах мундира. [423]

Увидев судьбу своих передовых частей, Гиббон попытался выслать им подкрепления, но те попали под перекрестный огонь и, сильно потрепанные, откатились назад. Многие из них в ходе короткого броска понесли страшные потери, а одна из бригад вернулась на исходные рубежи без единого офицера старше капитана.

В результате в течение 20 минут дивизия Гиббона была остановлена и отброшена назад, но, как и дивизия Берлоу, она не обратилась в паническое бегство. Отступив от огнедышащей расщелины, в которую превратилась траншея южан, солдаты этой дивизии также стали окапываться прямо под винтовочным огнем и отвечать на выстрелы противника. В такой манере люди Гиббона вели бой до глубокой ночи, но не добились сколько-нибудь заметных результатов и потерпели значительный урон. В сражении при Колд-Харборе 3 июня 1864 рода дивизия потеряла 65 офицеров и 1032 солдата убитыми и раненными, большая часть которых пострадала за первые 20 минут боя.

Корпус Райта, наступавший в центре боевых порядков федеральной армии, добился еще менее значительных успехов, чем корпус Хенкока. Во время атаки он попал под огонь орудий с фланга. Пули пехотинцев летели в северян с такой частотой и кучностью, словно у противника на вооружении стояли пулеметы. «Все время из невидимых для нас траншей мятежников на нас обрушивались залпы свистящей смерти», — вспоминал один солдат-северянин. К тому же местность оказалась крайне плохой для проведения атаки, и всю дорогу до неприятельских позиций солдаты Райта то выбирались из болота, то выпутывались из колючего кустарника. Все эти факторы очень быстро привели 6-й корпус в состояние полного замешательства и разбили его на мелкие осколки. Одни полки и бригады все же попытались продвинуться вперед, но обнаружив, что с флангов их никто не поддерживает, быстро повернули вспять. Другие и вовсе благоразумно отказались от участия в бессмысленной бойне, и не двинулись с места. Так поступил, например, бесстрашный Антон, известный прерыватель неприятельской обороны. На сей раз он не счел для себя возможным вести людей на убой и позже докладывал в своем рапорте: «Был получен приказ о проведении [424] еще одной атаки, но, поскольку было решено, что она нецелесообразна, приказ не был выполнен».

Из всех частей Райта лишь один полк, составлявший правую оконечность линии, атаковал неприступные окопы на вершине высот с совершенно неуместным в такой ситуации энтузиазмом. Он приблизился к ним на 50 ярдов, но, обнаружив, что корпус Смита, с которым он должен был держать связь, не двигается вперед, тоже отказался от атаки.

Полковые и бригадные командиры 18-го корпуса также объясняли свое бездействие отсутствием поддержки слева, где находились части Райта, хотя причина была, конечно, в другом. Как и солдаты других корпусов, люди Смита хорошо понимали, что выбить врага с укрепленных позиций невозможно, и просто не хотели гибнуть понапрасну. Кроме того, некоторые из дивизий 18-го корпуса все еще не пришли в себя после марша и по-прежнему недосчитывали в своих рядах четвертой и даже третьей части бойцов.

Еще одним поводом для неучастия в атаке многих подразделений Смита Плешивого было то, что на их долю выпал самый трудный участок местности, настолько неровный и непроходимый, что наступать там было практически невозможно. И лишь в центре линии корпуса, перед которым находился неглубокий овраг, тянувшийся в сторону позиций конфедератов, атакующие могли бы рассчитывать на некоторое укрытие от перекрестного огня. Именно здесь Смит решил нанести главный удар и двинул по дну оврага дивизию Мартиндейла. По его приказу она построилась длинной колонной, состоявшей из более мелких полковых колонн, расположенных в затылок друг к другу. В результате дивизия Мартиндейла превратилась в огромный живой таран, вроде тех, что использовались в старину для штурма ворот замков и крепостей. Подобно гигантской толстой змее, он медленно пополз по оврагу прямо на позиции конфедератов.

Последние, разумеется, учитывали возможность использования этого оврага неприятелем — в обороне генерала Ли не было непродуманных и слабых мест, и приготовились встретить каждого, кто попытается добраться до них по балке, во всеоружии. Для этого серые солдаты установили напротив выхода из «полуподземного» коридора несколько своих батарей [425], которые запросто могли вымести почти всю балку картечью. Помимо артиллерии, там расположились также лучшие пехотные части 1-го корпуса Северовирджинской армии — дивизия Лоу; среди прочих ее бригад была и Техасская бригада Грега, всегда наводившая на врагов неописуемый ужас.

Но северяне не догадывались об этих приготовлениях, и организованная южанами встреча была для них полнейшим сюрпризом. Первым был ошарашен 12-й Нью-гемпширский полк, составлявший ударный наконечник дивизионного тарана. Он бесстрашно шел вперед во главе со своим отважным командиром, который за неимением шпаги, вел людей в атаку с шомполом в руке. Размахивая им, как дирижер палочкой, он вывел полк из оврага, и тут, как показалось многим нью-гемпширцам, разверзлась преисподняя, и их охватило адское пламя.

«Просто невозможно описать этот ужасный залп, и вряд ли кто-нибудь из тех, кто был в рядах 12-го, когда-нибудь почувствует себя в состоянии сделать это, — вспоминал капитан Нью-гемпширского полка. — Тем, кто подвергся воздействию всей мощи и ярости того шторма свинца и железа, который встретил атакующую колонну, он показался скорее извержением вулкана, чем огнем сражения, и был почти настолько же разрушительным». Другой участник атаки, сержант того же полка, вспоминал, что когда конфедераты открыли огонь, наступавшие северяне невольно наклонились вперед, словно они шли навстречу штормовому ветру, и чувствовали себя при этом, «как кубики или кирпичи, выставленные в ряд и опрокинутые одним ударом, подсекая всех задних по цепочке».

Рядовые солдаты также дали описание весьма «живописных» эпизодов атаки Мартиндейла. Один из них писал, что все его товарищи вдруг упали на землю, словно получили приказ залечь. Решив, что так оно и есть, а сам он просто не расслышал слов команды, этот солдат также лег на землю. Тут к нему и к остальным распростертым на земле бойцам подбежал их командир и обнаженной шпагой пошевелил нескольких, пытаясь поднять людей для финального броска. Но никто даже не дернулся от прикосновения холодной стали, потому что все они были мертвы. [426]

Другой рядовой вспоминал, как во время атаки он внезапно обнаружил, что продолжает идти вперед в одиночку, а справа и слева от него нет ни одного человека. Тогда он подумал, что просто отстал от своей роты и ускорил шаг, но, догнав шедшую впереди часть, увидел, что это другая рота, и понял, что все его сослуживцы остались позади — убитые или раненные.

Подобных самых разнообразных воспоминаний об атаке дивизии Мартиндейла осталось довольно много, но ее участники в один голос говорят об одной и той же особенности: в ходе всего боя никому из них не удалось даже увидеть неприятельских солдат. Сплошная линия огненных вспышек, вырывавшаяся из стволов винтовок и жерл артиллерийских орудий, — вот и все, что они разглядели сквозь пыль и дым. Эти вспышки сопровождались непрерывным грохотом и треском, напоминавшим, по словам очевидцев, один продолжительный раскат грома.

Конфедераты, напротив, видели атакующих очень хорошо и умело пользовались своим преимуществом. «Неприятель, наступая в четырех линиях с интервалом в 50 ярдов, представлял собой прекрасную мишень для техасских и арканзасских стрелков, — вспоминал солдат из бригады Грега. — Их попытка пробиться была невозможной — человек не мог выжить в огне, который обрушивался с фронта и с флангов. И хотя первым броском некоторым из них удалось приблизиться к нашим линиями на 70 ярдов, они все равно остановились, повернулись кругом и бросились бежать так быстро, как только могли их нести ноги. Бойня была ужасной».

Бойня действительно была ужасной, и после сражения только перед фронтом дивизии Лоу оказалось более 1000 убитых и раненных федералов. Такое огромное количество врагов южане смогли уложить всего за 15 минут, в течение которых продолжалась отчаянная атака Мартиндейла. Их собственные потери за тот же промежуток времени не превышали 20 человек. Подобное соотношение было невероятным (даже для Фредериксберга) и произвело глубокое впечатление на всех участников боя. Наиболее сжато и лаконично его выразил командир дивизии генерал Лоу: «Это была не война. Это было убийство». [427]

Однако даже после такого провала битва еще не окончилась. Федералы не могли больше идти вперед, но не хотели и отходить назад. Практически вдоль всей линии обороны конфедератов возникла другая, параллельная ей линия из лежащих на земле солдат в пыльных синих мундирах, усиленно работавших всем, что попадалось им под руки, чтобы выкопать индивидуальные стрелковые ячейки. Иногда эта другая линия сближалась с неприступными траншеями южан на расстояние 40 ярдов, иногда удалялась от них, но нигде дистанция не превышала 200 ярдов. Позади же пехоты, поливавшей друг друга беглым огнем, на батарейных позициях стояли орудия, также вносившие свою лепту в достигшее кульминации смертоубийство. Их канонада была несмолкаемой с раннего утра, когда началась безрезультатная атака северян, до темноты, когда сражение наконец утихло.

Впрочем, исход битвы у Колд-Харбора стал ясен уже после полудня, и генерал Грант, прибывший в то время на позиции, с досадой констатировал, что его замысел провалился. Выслушав доклады корпусных командиров, ни один из которых не выразил оптимизма, он отдал генералу Миду следующий приказ: «Точка зрения командующих корпусами такова: они не уверены в успехе в том случае, если будет отдан приказ о возобновлении атаки. Вы можете ограничить дальнейшее наступление его теперешним рубежом. Удерживайте наиболее выдвинутые вперед позиции и укрепляйте их».

Позже в своих мемуарах незадолго до скоропостижной кончины от рака горла Грант сознался, что эта атака была ошибкой, хотя и не выразил особенного раскаяния в ее совершении. «Я всегда жалел, что последняя атака при Колд-Харборе вообще была предпринята… — писал он. — При Колд-Харборе не удалось добиться никаких преимуществ, чтобы компенсировать наши тяжелые потери. В действительности все преимущества, кроме соотношения потерь, принадлежали конфедератам».

Солдаты и офицеры, перестреливавшиеся с врагом, поняли это еще раньше (в сущности, еще до битвы), но продолжали честно выполнять свой долг. Когда же у одной из федеральных батарей появился офицер из штаба Гранта и принялся разглядывать позиции южан в подзорную трубу, офицер-артиллерист [428] с сарказмом поинтересовался, видит ли он Ричмонд. Штабист ответил, что пока не видит, но надеется вскоре увидеть. «Тогда лучше сделайте на этой трубе винтовую нарезку, чтобы она брала расстояние подальше», — заметил артиллерист.

Итак, битва при Колд-Харборе была сочетанием безумных, заранее обреченных на поражение лобовых атак и ожесточенной, но бесполезной перестрелки окопавшейся пехоты. Сам по себе подобный образ ведения боя не был новинкой, ибо и фронтальное наступление, и массовое огневое противостояние уже неоднократно применялись в гражданской войне и всегда приводили к одному и тому же нулевому результату. Но никогда ранее лобовые атаки не захлебывались так быстро — а ни одна из них не продолжалась более получаса — и никогда такое количество людей не погибало и не получало ранений за столь короткий промежуток времени. В этом бою федералы потеряли 7 тысяч человек за полчаса, и это число могло быть еще большим, если бы у генералов Севера хватило сумасшедшего упрямства предпринять повторный штурм. К счастью для солдат-янки, такая идея не пришла в голову ни Миду, ни Гранту, и все ограничилось утренней атакой и последующей перестрелкой.

Ночью, когда пальба в основном прекратилась и вдоль всей линии установилось затишье, солдаты-федералы смогли наконец отправиться в тыл (во время боя подобные походы были смертельно опасными), чтобы перевязать раны, наполнить фляги и, главное, вооружиться топорами и лопатами. При помощи последних они расширили и углубили свои импровизированные траншеи, превратив их в целостную оборонительную систему. Она была, конечно, не такой сложной и хорошо продуманной, как линия укреплений конфедератов, но все же достаточно надежной, чтобы выдержать контратаки противника. Одновременно были сделаны глубокие траншейные коридоры, ведущие в тыл, так что теперь передовые линии могли безопасно сообщаться со штабами и обозами.

В результате история противостояния у Спотселвейни повторялась. Обе армии засели в долговременных полевых укреплениях и приступили к ведению некого подобия позиционной войны. Главным образом она заключалась в спорадических [429] перестрелках и предпринимаемых лишь время от времени демонстрациях. Исключение составили два дня — 4 и 5 июня, когда между Грантом и Ли было заключено перемирие, чтобы собрать раненых и похоронить убитых. По обычаю гражданской войны это перемирие было использовано солдатами и офицерами для традиционного братания, обмена новостями и бартерной торговли. Однако, когда срок соглашения истек, они вернулись в свои глубокие траншеи и снова взялись за винтовки.

Это соседство двух враждебных армий продолжалось до 14 июня, когда Грант решился наконец на очередной обходной маневр. Но отчаянное сопротивление Ли у Колд-Харбора вынудило его отказаться от наступления на Ричмонд — все дороги к столице Конфедерации были по-прежнему перекрыты Северовирджинской армией — и выбрать для своего маневра другую цель. Ею стал город Питтерсберг, находившийся южнее Ричмонда. С его захватом все дороги, которые связывали столицу с остальным Югом, были бы в руках северян. Иными словами, овладев Питтерсбергом, федералы решили бы как судьбу Ричмонда, так и судьбу всей Конфедерации.

Но воплощению этой действительно гениальной идеи в жизнь снова помешала медлительность и неповоротливость федеральных генералов. Смит Плешивый, возглавивший со своим 18-м корпусом марш Потомакской армии, потратил на преодоление 10-мильного пути целых 7 часов, а, дойдя до места назначения, не произвел штурма с надлежащей настойчивостью и упорством.

Ли был поначалу обманут неожиданным маневром Гранта (возможно, впервые за всю войну противнику удалось ввести его в заблуждение), но, разгадав замысел главнокомандующего северян, сам поспешил к Питтерсбергу. Ему удалось привести туда свои войска прежде, чем северяне смогли предпринять решительный штурм, и Гранту, и Миду не оставалось ничего другого, как только приступить к правильней осаде.

Эта осада заняла у них почти год и продолжалась без перерыва вплоть до апреля 1865 года, оправдав таким образом опасения Мида. Но мы не станем подробно останавливаться [430] на этом эпизоде войны. Питтерсберг был ее отдельным этапом и заслуживает особого изучения. Здесь же достаточно сказать, что падение этого города было неизбежным, и вместе с ним, по сути, закончилась история славной Северовирджинской армии. Правда, генералу Ли удалось вырваться из осады с остатками своих сил и несколько оттянуть неизбежный финал. Но спустя неделю Грант все же настиг его у местечка Аппоматокс и принудил к капитуляции. 9 апреля марш некогда грозных серых легионов наконец окончился, а вместе с ним рухнуло и одно из самых недолговечных и самых необычных государственных образований — Конфедеративные Штаты Америки. Гражданская война завершилась.

На этом завершается наш короткий и далеко не полный рассказ о развитии сухопутной тактики в ходе гражданской войны. Мы не случайно остановили его на июне 1864 года и не затрагивали последующих событий. Сражения у Спотсилвейни и при Колд-Харборе, конечно, не были последними в гражданской войне, но, безусловно, стали конечной точкой тактической эволюции, проделанной военным искусством в ходе этого конфликта. В 1864–1865 годах произошло еще немало кровавых битв, но почти все они, с точки зрения тактики были похожи друг на друга. Их всех объединяло широкое использование траншеи как средства обороны, всякий раз подтверждавшее свою огромную эффективность. Несмотря на уроки Фредериксберга, Спотсилвейни, Колд-Харбора, Кенессоу и целого ряда других битв, многие генералы все еще пытались взять позиции окопавшейся пехоты лобовым ударом, за что всякий раз расплачивались их обреченные на гибель солдаты.

Так было, например, в ходе битвы у Франклина, когда генерал конфедератов Джон Белл Худ попытался прорвать траншейную линию, обороняемую втрое уступавшими его войскам по численности солдатами федеральной армии Томаса. Тринадцать раз измотанные боями и голодом серые солдаты бросались по приказу своего командира на укрепления врага и тринадцать раз откатывались назад, оставляя на поле боя тысячи убитых и раненых. В результате армия Худа [431] понесла страшные потери, была морально сломлена и позже, в бою у Нэшвила, стала легкой добычей федералов, окончательно ее разгромивших.

Подобных примеров можно было бы привести немало, но и без них понятно, какой характер приобрел ход боевых действий в самом конце гражданской войны. Окоп, воцарившийся спустя 50 лет на кровавых полях I мировой войны, впервые властно заявил о себе в густых лесах северной Вирджинии и на красных холмах Джорджии. Его явление поставило перед теоретиками и практиками военного искусства важную проблему прорыва укрепленных линий, обороняемых пехотой с нарезным стрелковым оружием.

Гражданская война в США наглядно продемонстрировала, что решить эту проблему обычными средствами, т. е. фронтальными атаками, не удастся и что необходимо принципиально новое радикальное средство. Такое средство было найдено уже в начале следующего века, когда на фронтах I мировой войны появились первые танки. Лишь эти закованные в броню неповоротливые чудовища смогли, наконец, справиться с мощью неприступных траншей. Впрочем, это уже совсем другая история. [432]