Граница проходит рядом

Это было в Кушке…

оселок Моргуновка, что расположен в пяти километрах от Кушки, имеет любопытную историю. В конце прошлого столетия, когда южная граница почти не охранялась, царское правительство решило переселить сюда украинцев, прошедших службу в армии. Выбор пал на Волчанский уезд Харьковской губернии. Бывших служивых соблазнили необозримыми земельными просторами Туркмении, и они потянули за собой семьи.

На пустыре, близ речушки Кушка, за один год образовалось селение. Его назвали по имени генерала Куропаткина — Алексеевским. Переселенцам выделили земельные участки, за выкуп дали коней. А чтоб пограничный поселок не очень беспокоили чужеземцы, каждому двору выделили по берданке.

Украинские крестьяне трудиться умели, и вокруг селения заколосились пшеничные и ячменные поля, зазеленели бахчевые, зацвели сады, во дворах появились скот и птица. Вскоре к Кушке из Мары провели железную дорогу.

Вот с этого момента отчетливо и помнит себя Иван Моисеевич Чернявский.

…Двенадцатилетний мальчик, дрожа, шел навстречу пышной свите с хлебом и солью. Он два дня зубрил стихи, написанные учителем школы по случаю открытия дороги, и сейчас должен был прочитать их важным господам, русским и нерусским.

Напрасно переживали взрослые за Ванюшку. Он продекламировал стихи без запинки, громко, с выражением. Какой-то пожилой господин даже прослезился и протянул мальчику золотую монету со словами:

— Пусть тебе купят сапоги и картуз. Ты, дитя, достойный представитель молодого поколения, которое непреклонно будет стоять за нашу веру и царя-батюшку…

Плохим пророком оказался этот сентиментальный господин.

Прошли годы. Началась империалистическая война. Иван Чернявский ушел на фронт. Три года пробыв в окопах, он узнал настроение солдатских масс, по себе чувствовал как надоела людям война. Радостно встретил известие о свержении царя. Об Октябрьской революции услышал в госпитале. Первые декреты Советской власти дошли до глубины души. И хотя мужики из поселка Алексеевского недостатком земли не страдали, Ивану было известно, как жили другие крестьяне. А Декрет о мире? Это же здорово! Имя Ленина стало Чернявскому дорогим и близким.

Прибыв в поселок, фронтовик оказался в гуще событий, характерных для того времени. В Алексеевской организовались Советы. Шумели, волновались крестьяне на ежедневных сходках. Грамотного старшего унтер-офицера Чернявского избрали секретарем сельского Совета, а через месяц — председателем.

Завязалась связь крестьян с солдатами и рабочими дело. Представители солдатских и рабочих Советов часто навещали поселок, Чернявский бывал в гарнизоне крепости и у железнодорожников.

Кушкинский гарнизон по-прежнему возглавлял царский генерал Александр Павлович Востросаблин, перешедший на сторону Советской власти и снискавший уважение солдат. На месте остался и полковник царской армии инженер фон Шульц.

Шло время. В стране разгорелась гражданская война. Она до поры до времени не касалась Кушки. Но вот прибыл приказ, и почти весь пушкинский гарнизон выехал на помощь ташкентскому пролетариату.

А вскоре в Туркмению вторглись интервенты. И тут подняли головы контрреволюционеры и местные националисты. Летом восемнадцатого года пала Советская власть в Ашхабаде, белогвардейцы заняли Мерв. Кушка оказалась отрезанной.

В это тревожное время и появился в поселке озабоченный событиями большевик Георгий Моргунов. Посланец революционного Петрограда, он был в Кушке механиком мощной военной радиостанции, возглавлял партийную организацию гарнизона. Через него солдаты раньше всех узнавали о событиях в стране. Вокруг Моргунова сплотилась горстка большевиков, которая вела партийную работу.

Моргунов предложил Чернявскому создать и возглавить конный отряд Красной гвардии.

— Белогвардейцы обязательно пойдут на Кушку, — сказал тогда он. — Ты знаешь, Иван, что им здесь нужно… Кушка может решить исход боев в Туркестане. У нас в гарнизоне осталось всего 30 человек. Очень надеемся на поддержку ваших крестьян.

Председатель сельсовета, конечно, знал, почему будут рваться сюда белогвардейцы. Подземные склады гарнизона завалены военным арсеналом. Семьдесят пушек и мортир, пулеметы, тысячи винтовок, штабеля снарядов и ящиков с патронами — вот что надо спасать от противника.

— Отряд будет, — заверил Чернявский представителя маленькой большевистской организации. — За мной люди пойдут.

— Деповские рабочие уже вооружились, — сообщил Моргунов, дав понять, что время терять нельзя. — Боеприпасы можете взять у нас сегодня же.

Белогвардейцы не заставили долго ждать себя. Под командованием полковника Зыкова на Кушку двинулись два эшелона солдат и кавалерийский отряд в шестьсот сабель, сформированный в основном из местных националистов.

Имея связь с железнодорожными станциями, кушкинцы вовремя были оповещены о наступлении белых. Стараясь нагнать страху на малочисленный гарнизон крепости, Зыков потребовал сдать Кушку без боя. Для переговоров вызвал парламентеров.

В крепости разгорелись разногласия. Одни ударились в панику — все равно, мол, не выдержать удара, другие с умыслом хотели сдать крепость и только третьи во главе с большевиками твердо стояли за ее оборону. «Стоять насмерть!» — было их решение. Возглавить оборону доверили Востросаблину, комиссаром избрали Моргунова. Из Кушки сбежали за границу фон Шульц с семьей и несколько офицеров.

Чернявский, как и обещал, собрал отряд, но он оказался не таким большим, каким хотел его видеть командир. Зажиточные мужики не боялись возврата старой власти.

Однако вдруг истошно заголосили в поселке бабы. Кто-то из них видел, как алексеевское стадо рогатого скота угоняли в пустыню неизвестные всадники.

Чернявский, стреляя вверх, помчался на коне по единственной улице поселка. За ним устремились другие мужики. Завидя погоню, бандиты бросили стадо и ускакали.

Этот случай сыграл положительную роль. Попытка белогвардейцев угнать не принадлежащий им скот насторожила все село. Конный отряд Чернявского пополнился добровольцами.

— Проси, Иван, больше оружия, — советовали мужики. — Будем драться!

Чернявский зашел к Востросаблину. Генерал был в удрученном состоянии. Военный стратег, видимо, лучше всех понимал, что значит обороняться с десятками людей против сотен.

— Берите, Иван Моисеевич, все, что вы найдете нужным, — сказал он. — Устанавливайте пушки, пулеметы… Можно было бы затормозить движение составов противника, но предатели сделали так, что у нас не осталось ни одного паровоза.

Понимая состояние человека, которому доверено оборонять крепость, Чернявский попытался его подбодрить:

— Оружия у нас много. Люди настроены драться до конца. Отстоим крепость!

— Удержать Кушку надо, — согласился Востросаблин. — Но если ее возьмут, будет всем плохо. Понимаете? Всем!.. Я не говорю о себе. Со мной вопрос решен…

— То есть как? — не понял Иван.

— Очень просто. Возьмут Кушку белогвардейцы, меня расстреляют как изменника; удержим — придут красные и поставят к стенке как царского генерала. Но сейчас разговор о вас, простых и честных людях, так много уже проливших крови за новую жизнь… Я — русский человек, и мне не безразлична судьба Отечества. Кушку отдавать нельзя!

Слова Востросаблина тронули Чернявского за душу.

— Удержим, Александр Павлович! Удержим! — клятвенно произнес он. — И вас в обиду не дадим…

Председатель сельсовета навестил железнодорожников. Около депо на путях стоял паровоз с двумя платформами. Рабочие с криком, бросали в воздух машиниста Венедикта Демьянова. Оказывается, этот человек добрался до занятой белогвардейцами станции Ташкепри и под свист вражеских пуль угнал паровоз. Другой машинист — Михаил Теллия (брат расстрелянного ашхабадского комиссара Виссариона Теллия), весело размахивая руками, пояснял Ивану Моисеевичу, что этот паровоз они превратят в своеобразный бронепоезд и сделают еще кое-что…

Как после узнал Чернявский, машинисты достаточно близко подогнали паровоз к вражескому стану и открепили от машины тяжеловесный тендер, который преградил им путь.

За несколько часов до наступления противника к месту обороны прибыл Востросаблин. Он внимательно осмотрел огневые точки, одобрил размещение орудий и пулеметов, приказал тщательно их замаскировать.

Противник показался в полдень. Густо по обеим сторонам железной дороги шла пехота. Несколько в обход крепости рысью двигалась кавалерия. Вперемешку с солдатскими гимнастерками различались национальные халаты.

В напряженной тишине прошло несколько минут. Короткая команда «Огонь!» подняла смертоносный ураган. Загрохотали орудия, затрещали пулеметы, защелкали винтовочные выстрелы. Первые же снаряды, попав в людскую и конную гущу, ошеломили противника. Меткий огонь пулеметчиков и стрелков повалил первые цепи.

Началась паника. Менее стойкой у наступавших оказалась кавалерия. Она скрылась за холмами и безостановочно улепетывала назад. Пехота залегла, однако подняться ей не давал шквальный огонь обороняющихся. Вначале поодиночке, а потом группами, ползком и перебежками пехотинцы стали отступать. Офицеры размахивали руками, стараясь удержать обезумевших от страха солдат, но остановить удалось немногих, да и то ненадолго. Людей охватила общая паника, они побежали в ту сторону, откуда пришли, и уже никакая сила не могла их остановить.

«Пора», — решил Чернявский и, обнажив шашку, скомандовал конному отряду:

— За мной!

Кавалеристы, подняв тучи пыли, погнались за убегавшим противником. А по железной дороге, как бы освистывая позорно бежавших белогвардейцев, с гудками набирал скорость «бронепоезд». С двух платформ, заложенных мешками с песком, строчили «максимы».

Бой под Кушкой увенчался полным успехом малочисленного солдатского гарнизона, рабочих депо и крестьян. Спасенный в крепости военный арсенал кушкинцы сумели переправить частям Красной Армии Закаспийского фронта.

Белогвардейцы спустя некоторое время возобновили наступление на советский островок в Туркмении. Но они не знали, что в крепости уже нет тех военных богатств, за которыми рвались. К удивлению того же полковника Зыкова, на этот раз Кушку никто не оборонял. Она почти пустовала. Не видя надобности пребывать в крепости, Зыков жестоко расправился с большевиками и увел своих головорезов в пески.

В числе других коммунистов от рук белогвардейцев погиб и Георгий Моргунов. Именем славного сына партии алексеевцы назвали свой поселок.

Иван Моисеевич случайно спасся от расстрела. Односельчане выкупили его за пятьдесят баранов у податливого на взятки военного следователя.

После ухода белогвардейцев Чернявский был назначен комендантом крепости, первым комендантом пограничной Кушки при Советской власти.

Стоит в ауле обелиск…

а юго-западе Туркмении, недалеко от седого Каспия, расположено маленькое селение Чатлы. Здесь живут животноводы колхоза имени Махтум-кули. Село, как село, 40–50 жилых домиков, сельсовет, правление артели, восьмилетняя школа. Достопримечательностей никаких. Но именно в этом селении родился и жил человек, память о котором не стерли десятилетия.

Добротное здание восьмилетней школы. Перед входом скромный обелиск с надписью «Реджепдурды Агаханов, 1919–1938 гг.». У подножия памятника — цветы…

В начале тридцатых годов в селе организовали колхоз. Актив новой сельхозартели (тогда им. Н. К. Крупской) — несколько коммунистов, два десятка комсомольцев. На них пристально смотрели сельчане — одни с надеждой, другие с сомнением, третьи с затаенной злобой. Ярые враги Советской власти убежали за границу. А она здесь рядом, рукой подать.

За несколько лет колхоз окреп: расширилась посевная площадь, увеличилось поголовье скота.

В тот, особенно памятный чатлынцам 1938 год комсомольскую ячейку в ауле возглавил 19-летний Реджепдурды Агаханов. Энергичный вожак, завуч школы, он сумел повести за собой молодых аульчан. Оживились дела молодежные. Впервые в комсомольскую ячейку пришли девушки-туркменки.

В школе, на колхозном поле, на шумных собраниях с вниманием слушали чатлынцы грамотного и разбитного односельчанина, верили ему и шли за ним.

— В ауле у вас дела налаживаются, — сказали Реджепдурды в райкоме комсомола, — но не забывайте, что есть еще люди, которые не смирились с новыми порядками. Будьте осторожны…

По предложению молодежного вожака в ячейке создали отряд «Легкой кавалерии». Беспощадно бороться со всеми недостатками — таков был девиз комсомольцев.

Как-то до Чатлы долетела тревожная весть — пришельцы с другой стороны угнали из соседнего села за границу скот. Активисты решили по ночам дежурить в ауле. Составили график. Ежесуточно с вечера до рассвета по поселку патрулировали четыре комсомольца.

Вечером 17 августа Реджепдурды зашел к своему приятелю Байлару Эсенову. За ароматным зеленым чаем Байлар рассказывал о своей поездке в Красноводск, где был на переподготовке сельских учителей.

— Обучению на селе придают сейчас особое значение, — с увлечением говорил он. — Обещают прислать новые учебники, канцелярские принадлежности. Под школы отводят лучшие здания…

Реджепдурды был в приподнятом настроении, шутил, смеялся.

— Спасибо, Байлар, за добрые вести. Мне пора, Дана Ниязмурадов сегодня пойдет на полив. Придется за него подежурить.

Реджепдурды взял из угла ружье, повертел в руках, усмехнулся:

— Одно на весь аул. 32-й калибр… С таким навоюешься!

Он приветливо махнул рукой и вышел.

Трое комсомольцев — Мухам Рахимов, Атрек Тувакмурадов и Гоки Иылгаев — ждали Агаханова в условленном месте.

— Атрек и Гоки, вы будете охранять северную часть поселка, — распорядился Реджепдурды, — а мы с Мухамом — южную. Сходиться, как и раньше, здесь, у скотного двора.

Парни разошлись. Тухли огни в кибитках. Аул затихал. Только в правлении сельхозартели горела керосиновая лампа — там заседали. Колхозники, обеспокоенные дерзким налетом на соседнее село, говорили об усилении охраны общественного добра. К полуночи погас свет и в этом здании.

Около двух часов ночи на южной окраине поселка залаяла собака. Ее поддержала другая. Реджепдурды и Мухам были недалеко от конюшни. Парни прислушались. Им показалось, что кто-то разговаривает. Собаки смолкли.

— Свои, — сказал Реджепдурды, но на всякий случай присел и стал всматриваться в темноту.

Караульные не заметили, как несколько человек пробрались в конюшню, но услышали там возню и звяканье конской сбруи.

— Будь здесь, — шепнул Реджепдурды напарнику, — а я узнаю, что там такое.

Через две минуты Мухам услышал резкий голос Агаханова:

— Кто тут? Стоять на месте!

В ответ донеслось:

— Не горячись, Реджепдурды. Опусти ружье. Мы тебя хорошо знаем. Мы твои братья…

— Рука вверх! — настойчиво потребовал Агаханов. — У меня нет братьев. Вы враги!

Раздался выстрел. Сквозь топот ног до Мухама донесся чей-то стон. Рахимов бросился к конюшне. От нее бежали незнакомцы, а за ними, сильно припадая на раненую ногу, гнался Реджепдурды. Вот он приостановился, прицелился и… осечка. На бегу перезарядил ружье, еще раз прицелился и — снова осечка!

Встрепенулся аул от шума. Колхозники заметались, спросонья не зная, что делать, куда и за кем бежать. Потерял из виду своего напарника и Мухам.

Уже за поселком, почти одновременно, раздалось еще несколько выстрелов. Кто посмелее, побежал туда. Атрек Тувакмурадов первым натолкнулся на смертельно раненого вожака молодежи. Обливаясь кровью, Агаханов пытался подняться. Но перед смертью он сумел только показать рукой в сторону, куда скрылась банда.

Через несколько минут, уже вдали от аула, у реки, снова загремели выстрелы, Это в бой с бандитами вступили советские пограничники…

…Стоит у здания скромный обелиск, бессмертный памятник комсомольскому вожаку, сельскому учителю, замечательному человеку. У подножья — цветы.

Бой у заставы

ел 1929 год. Али Аббасов после окончания общевойскового училища приехал из Ташкента в Мары. Получил должность командира учебного эскадрона. Несколько месяцев служилось легко и интересно. Конное дело Али любил и с душой обучал молодых красноармейцев джигитской ловкости. Дом у командира эскадрона — недалеко, в Байрам-Али. Оставит, бывало, за себя помощника, сядет на быстроногого скакуна и птицей летит к родному селению.

Немного в те времена было в Туркмении красных командиров, а в Байрам-Али, почитай, единицы. Битком набьются люди в кибитку — родные, друзья, соседи. Сидят, пьют кок-чай и ждут от образованного земляка интересных речей, полезных советов. Али должен знать все, не зря же его четыре года учили на командира, примяли в коммунисты. А байрам-алийцев больше всего тревожили непонятные колхозы. Что это такое? Кому в них надо вступать, кому воздержаться?

А как понять Керим-хана? Во всей округе известный он человек. Богато жил при царской власти, приспособился и при советской.

Говорят, он и сейчас — влиятельный человек. Так ведь надо хорошо разобраться, на кого влияет. Белуджей своих от туркмен отделяет, ведет с ними тайные разговоры. И зачем поспешили подарить ему маузер? Сами с басмачами не справимся, что ли? Керим-хан может подвести Советскую власть. Ох, может! Мутные он речи в народе говорит, и глаза у него мутные. Непонятной он души человек. За таким надо следить да следить.

Как-то в одно из коротких пребываний командира дома пожилой сосед сказал ему:

— Керим-хан объявил, что организует колхоз. К нему в Иолотань семьями идут люди, сгоняют скот. Ему все верят. А вот я, старый Мамед, не верю. Эта хитрая лиса затевает что-то недоброе. Смотри, красный командир, тебе голову придется подставлять под его пули…

Весело на эту речь рассмеялся Али:

— Не бойся, отец. Наши люди поняли, что значит Советская власть. Поймут, и что такое колхозы. Не пойдут они против нас. Ну, а басмаческие банды мы разобьем. О Керим-хане ничего плохого сказать не могу. Колхоз — дело хорошее, сумеет организовать — честь ему и хвала.

— Вам, командиры, виднее, — вздохнул старик и отошел в сторону.

Не придал Али серьезного значения разговору со старым Мамедом. Всюду есть Советская власть, органы. Разберутся, что к чему. Старик что-то преувеличивает, путает.

Но тревожные слухи о новых басмаческих шайках продолжали расти. В них верили и не верили, а поэтому на события местные люди реагировали по-разному: об организуемом в Иолотане колхозе одни говорили громко и весело, другие — шепотом и со страхом.

К тому времени в Туркмении уже мало кто поддавался провокационным слухам, что не продержится, мол, Советская власть, что найдутся какие-то силы и восстановят старые порядки. Здравомыслящие в это поверить не могли. Но на границе люди продолжали проливать кровь.

Али узнал, что на 183 километре, между станциями Сары-Язы и Имам-Баба, в схватке с басмачами погиб помощник коменданта пограничного отряда Полянский, тот самый Полянский, с которым всего два месяца назад он вместе фотографировался. А через некоторое время Али Аббасову пришлось заменить начальника заставы. Вот здесь-то молодой командир и понял всю сложность и ответственность пограничной службы.

В приграничных районах часто появлялись мелкие шайки басмачей, контрабандистов. Одни старались прорваться за кордон, другие тайно пробирались со стороны сопредельного государства. Банды нарушителей появлялись почти на всех участках южной границы. Басмачи грабили мирное население, зверски расправлялись с сельскими активистами. Озлобленные, они не щадили даже беззащитных жителей — стариков, женщин, детей. Бандиты иногда вырезали целые семьи дайхан.

Пограничники, держа тесную связь с населением ближних аулов, вступали в смертельные схватки с местными националистами. Исход сражений был разный. Как-то не вернулись с оперении двенадцать воинов во главе с политруком Роговским. А на другой день стало известно, что через один из аулов проскакала банда басмачей в окровавленных гимнастерках пограничников.

Али не знал покоя ни днем, ни ночью. Казарма заставы почти всегда пустовала. Тридцать человек, разбитых на несколько групп, обстановка не позволяла собрать воедино.

Однажды Аббасов получил телеграмму. Командир пограничников Орлов сообщил, что из Иолотани в сторону границы двинулась банда всадников в двести сабель. За ней идет обманутое местное население со скотом и имуществом. Бандитов и жителей ведет Керим-хан. Предполагая, что границу будут переходить на участке заставы Аббасова, командир отряда приказал задержать их до прихода помощи.

Двести сабель против тридцати! Али впервые за несколько недель собрал своих людей, сообщил о телеграмме. Он всматривался в мрачные лица пограничников. Нет, у людей не было отчаяния и трусости. Суровость их взглядов сочеталось с решимостью стоять насмерть, не пропустить врага за кордон, удержать от перехода обманутых крестьян. Общее мнение выразил политрук заставы Иван Романов.

— Я верю, товарищи, что мы не дрогнем и в этом бою. — Политрук говорил медленно, его слова доходили до глубины души. — Мы сильнее противника духом и правдой, за которую проливали и проливают кровь честные люди. И это главный фактор, который принесет нам победу. У нас есть пулеметы и боеприпасы. А храбрости нам не занимать. Покажем же, друзья, на что способны советские пограничники!

Тут же разработали подробный план отражения басмаческой банды. В предстоящем бою важно было перехитрить противника. Предполагалось, что Керим-хан попытается прорваться в одном из трех мест участка заставы. Наиболее удобные для перехода — фланги. Именно туда Али и послал всего по пять человек, придав той и другой группе по пулемету. Остальные двадцать вместе с начальником заставы расположились в центре, где, как поначалу многим думалось, Керим-хан не пойдет — открытая местность далеко просматривалась и простреливалась. Но Али знал, что делал.

Осторожный и хитрый главарь шайки выслал небольшие конные разведывательные отряды одновременно в двух направлениях — на фланги заставы. Как и ожидал Керим-хан, его разведчиков встретили ружейно-пулеметным огнем. Считая, что ему удалось обмануть пограничников, предводитель банды быстро повел своих людей по открытой местности.

Подпустив шайку на выстрел, двадцать замаскированных воинов открыли смертоносный огонь. Сбитые с толку бандиты, оставив убитых и раненых, в панике отступили.

Пограничники, обнаружив себя, готовились отразить новые атаки. Они последовали одна за другой. Налетая с гиканьем и свистом, стреляя на ходу, бандиты стремились подавить мужественную группу воинов, но всякий раз вынуждены были поворачивать своих ахалтекинцев. На поле боя в предсмертных судорогах бились копи, уползали прочь их недобитые хозяева. Поредели и ряды пограничников. Раненный в плечо начальник заставы продолжал командовать. Бой длился около четырех часов.

Потеряв много крови, Али почти в бессознательном состоянии услышал вдали раскатистое многоголосое «Ура-а-а!».

Встав во весь рост и подхватив приближавшийся воинственный клич, пошла в атаку горстка храбрецов маленькой заставы. Али остался на месте. Проблески сознания ему подсказывали, что свой долг пограничники выполнили. Помощь пришла вовремя.

Комиссар

ачало тридцатых годов. Разбита основная трехтысячная банда Ибрагим-бека, Главарь пленен. Но борьба с басмачеством продолжается. Многочисленные шайки, подобно волчьим стаям, рыщут по пескам Северных Каракумов. Они совершают дерзкие разбойничьи налеты на населенные пункты. Недобитые группы Дурды-Мурада и Ахмед-бека, входившие ранее в банду Джунаид-хана, объединяются, к ним тянется шайка Бяппе-Часа, присоединяются мелкие разрозненные кучки басмачей, оставшиеся без главарей. Обреченные на уничтожение, бандиты еще не теряют надежду на помощь извне, пробираются к югу, чтобы уйти за кордон.

Пограничники разрабатывают оперативно-войсковую операцию по полной ликвидации басмачества в Северных Каракумах, Создается ударная группа и добровольческий объединенный истребительный отряд. Ударная группа, действуя на северо-западном направлении, должна была навязать банде открытый бой, и, в случае отступления противника, преследовать его, тесня с трех сторон, чтобы навести на истребительный отряд.

Дурды-Мурад и Ахмет-бек уклоняются от столкновений с пограничниками, оставляют культурную зону и уводят своих головорезов от оазисов в пустыню, в район Сухого озера. Главари хитрят.

Превосходно зная местность, они все дальше и дальше увлекают за собой преследователей, чтобы без боя обречь на неминуемую, по их мнению, гибель. Держась на полусуточном расстоянии от красноармейцев, басмачи делают короткие привалы у колодцев, заполняют верблюжьи бурдюки водой и, засыпав или отравив источник влаги, поспешно удаляются.

Пограничники испытывают в пустыне невероятные трудности. Чтобы утолить жажду, напоить коней и верблюдов, они также вынуждены останавливаться у долгожданных колодцев и… не солоно хлебавши, двигаться дальше или откапывать их. За короткими передышками следовали длинные утомительные марши. Смертельно усталые, истомленные походом в жарой, воины продолжали преследование, которому, казалось, не будет конца.

Физически изнуренные красноармейцы в своем большинстве старались держаться бодро. Но люди есть люди. Они всюду и всегда разные: выносливые и малосильные, мужественные и слабовольные, морально устойчивые и нытики… «Не могу больше!» — плачущим голосом говорил один и садился на песок. К нему наклонялся товарищ, вливал в пересохший рот последний глоток теплой воды из своей фляги, поднимал, а верст через пять молча, без стона, с пеной на губах, сваливался сам. «Братцы! — вдруг сумасшедше вытаращив глаза, панически кричал другой. — Не выйдем отсюдова! Пропали!» — и бросался куда-то бежать. Его ловили, успокаивали и опять кто-то расставался с драгоценными каплями живительной влаги. О, как в такие минуты нужен был Степан Николаевич Карпов, человек с завидной легендарной биографией!

Ровесник Николая Островского, работник типографии «Оренбургская жизнь», Степан Карпов по-корчагински, пятнадцатилетним мальчишкой, взял в руки винтовку и ушел воевать за Советскую власть, прошел через все горнило гражданской войны. И еще на Тихом океане бойцы Красной Армии свой не закончили поход, а Степана Карпова демобилизовали как несовершеннолетнего. Он устроился на работу в Оренбургское железнодорожное депо. Похоронив в голодный год отца и мать, Степан определил двоих младших братьев и сестренку в железнодорожный детприют и в декабре 1922 года вступил в 3-й особый кавалерийский полк ВОГПУ. Развернувшиеся события тех лет в Средней Азии перебрасывали Карпова на самые горячие участки борьбы с басмачеством.

В апреле 1933 года, учитывая деловые и моральные качества закаленного в боях с бандами грабителей чекиста-пограничника, инспектора Политического отдела УПО Степана Николаевича Карпова включают в состав ударной группы, на которую выпала миссия навсегда покончить с басмачеством в Средней Азии.

Душа коллектива, Степан Николаевич появляется то в одном, то в другом месте колонны. Теплая беседа комиссара, простая человеческая шутка, большевистское слово «Вперед» вдохновляли красноармейцев, прибавляли невесть откуда бравшиеся силы.

…Расстояние между бандой и ударной группой сокращалось, Дурды-Мурад и Ахмет-бек, наконец, поняли, что столкновения с пограничниками не избежать. Они выбрали удобную для боя позицию и остановились. Банда расположилась на небольшой холмистой возвышенности, покрытой редкими зарослями саксаула и гребенчука. Красноармейцы же двигались по ровной, хорошо простреливаемой местности.

В тот майский день бой длился несколько часов. Потери несли та и другая стороны. Отчетливо понимая, что в лобовых атаках прольется много крови, командование ударной группы решает послать несколько пулеметчиков в обход, чтобы ударить по басмачам с тыла и этим решить исход сражения. С пулеметчиками уходит и Степан Николаевич, Бандиты замечают горстку смельчаков и открывают ураганный огонь по ним. Пограничники залегли и дружно ответили пулеметными очередями.

Два «максима» и два ручных пулемета отвлекли на себя половину банды. Вооруженные до зубов басмачи не жалели свинца. Уронил голову первый номер «максима». Карпов занимает место за пулеметом.

Но вот он сдавленно вскрикивает, лицо искажается от боли. Окровавленную руку комиссара спешит перевязать красноармеец Фаст. Степан Николаевич, превозмогая боль, сквозь зубы шлет бандитам проклятье и снова нажимает на гашетку.

По долине разносится громкоголосое «Ур-а-а!». Это в очередную атаку пошла основная группа пограничников. Карпов видел, как часть бандитов переметнулась к другим кустам. Бесстрашный комиссар поднялся во весь рост и, увлекая за собой бойцов, двинулся вперед.

Вдруг ноги его подкосились — вражеская пуля попала в голову. Падающего комиссара успел подхватить красноармеец Фаст, но тут же сам замертво свалился на песок, сжав в руке так и не пригодившийся развернутый бинт…

Весть о гибели Карпова вызвала у пограничников бурю гнева, и уже никакая сила не могла их остановить. Они яростно пошли в последнюю атаку, отчетливо слыша призывное слово комиссара «Вперед!».

Опаленное сердце

б этом нельзя говорить равнодушно. Это нельзя воспринять без волнения. Горькое чувство трагедии перемешивается с гордостью за человека, за его невероятную силу, мужество и величие.

Он был солдатом самой миролюбивой страны, он был советским пограничником.

Его не сразила коварная вражеская пуля, как иногда бывает на границе; он не сорвался с крутого скалистого обрыва, преследуя шпиона или диверсанта. Все было по-другому.

Возможно, и жители приграничья сопредельного государства когда-нибудь узнают, как и во имя чего погиб на самом краю своей земли советский воин-пограничник.

Их было трое, вышедших ранним августовским утром ремонтировать линию связи, — сержант Николай Безпрозванный, рядовые Владимир Цвиркун и Николай Никитенко.

Быстро поднялось южное солнце, залив ярким светом окрестные сопки. На одной из них стоят два столба, строго определяя линию государственной границы СССР с соседней капиталистической страной. Отсюда отчетливо видны чужие селения, люди, работающие на полях, отару овец. Мимоходом посмотрев на крестьян, обрабатывающих хлеб, где с волами, а где цепами, советские воины молча спустились с сопки. Что уж тут говорить? Такое пограничники видят не впервые. В каких-то сотнях метров от них другая жизнь, другие порядки и законы.

Но об этом в то солнечное утро им рассуждать было некогда, их одолевали свои заботы, свои мысли. «Связь на границе должна быть четкой» — это приказ, его надо выполнить и как можно скорее. Связисты обвешаны проводами, веревками, инструментами. А тут еще под ногами высокая сухая трава. Она заплетает сапоги, цепляется за одежду, мешает идти легко и свободно.

Расположились под сопкой, недалеко от контрольно-следовой полосы. Здесь следовало заменить в сети провод, приварить новый. Мимо связистов протрещал и скрылся за поворотом трактор, боронивший затвердевшую после недавнего дождя узкую полоску земли. Это из его выхлопной трубы вылетела никем не замеченная искра и упала на траву в нескольких метрах от пограничников.

Увлеченные работой, связисты не видели, как обугливалась травинка. И вдруг вспышка. Маленькое пламя охватило вторую, третью травинку, затрещало, стало расти.

Несколько огромных прыжков, и солдаты топтали уже огонь, источником которого, казалось, была не сухая трава, а порох. Пламя в секунды разрослось в стороны и, подгоняемое ветром, полезло к границе, охапками пожирая овсюг, бурьян, колючку.

Выплеснутая из брезентового ведра вода мгновенно отскочила от огня паровым облаком. В ход пошли солдатские куртки. А пламя неумолимо росло. Владимир Цвиркун первым понял, что им, троим, пожара не потушить. Он бросился к розетке и в считанные минуты связался с заставой. Когда возвращался, услышал громкий голос сержанта:

— Тушите с флангов. Я бегу к щели. Там надо задержать огонь…

На нашей территории пожар ничему не угрожал. До самой линии границы стояла лишь спаленная солнцем трава.

Но коммунист сержант Николай Безпрозванный умел мыслить шире. По узкой щели — самое короткое расстояние до границы. По ней огонь быстрее пройдет до той черты, через которую его нельзя пускать: там не наша земля, там не наши посевы.

Сержант скрылся в черном едком дыме. Он не видел, как на бешеной скорости подскочила пограничная машина, как выскакивали из нее солдаты с плащами в руках и бежали к огню. Это ближайшая застава, поднятая по тревоге, вступила в схватку со стихией.

Вздыбился, захрипел и попятился от двухметрового огненного вала копь под начальником заставы. Но старший лейтенант А. П. Ивахненко дал ему шенкеля, стремясь подъехать к связистам. Он не видел на месте пожара сержанта Безпрозванного. Но вот связист Николай Никитенко сам отбежал в сторону.

— Где сержант? — во все горло крикнул начальник заставы, но не получил вразумительного ответа. — Почему не тушите пожар?

А у Никитенко зуб на зуб не попадает:

— Не могу… Знобит…

Начальник заставы галопом объезжает участок, охваченный огнем. Воины, прикрывая от пожара лица, дружно наступают на пламя. Однако среди них нет сержанта Безпрозванного.

Ефрейтор Деонис Телепан первым услышал чей-то тревожный голос. Он глухо доносился снизу, из щели, над которой клубами бушевал густой дым. Деонис пробежал по склону сопки и в безопасном месте спустился в щель. Тут он увидел человека в трусах и сапогах, который отчаянно бил брюками по наступающему огню. Деонис не сразу узнал Безпрозванного, на теле которого, казалось, не было живого места. На глазах ефрейтора сержант повторял подвиг самоотверженных воинов, которые, получив в бою тяжелые ранения, не покидали поля битвы.

— Отходите, товарищ сержант! — Деонис схватил Николая за руку, но ладонь соскользнула, сняв с тела сержанта обожженную кожу.

Безпрозванный, гневно сверкнув глазами, прокричал:

— Туши! Видишь — куда прет огонь?!

Ефрейтор понял, что сержант не продержится долго на ногах, и тогда огонь накроет обоих. Он вырвал у Николая брюки и начал отталкивать его от пламени:

— Вы сильно обгорели. Здесь вся застава. Ребята тушат…

Их увидел младший сержант Григорий Мартыненко. Вдвоем они вывели Безпрозванного в безопасное место. От него пахло гарью и жареным мясом. Однако память сержант не потерял. Держа в руке плоскогубцы, он дошел до заставы. Через час его, всего забинтованного, взял вертолет. Уже в госпитале Николай узнал, что огонь, бушевавший два с половиной часа, остановлен и подавлен воинами заставы у самой линии государственной границы СССР.

На заставе старшего лейтенанта А. П. Ивахненко мало знали сержанта Николая Безпрозванного. Он, инструктор по связи комендатуры, пробыл тут всего неделю. Но его, спокойного и рассудительного, развитого и общительного, воины успели полюбить. Решение комсомольцев заставы было единодушным: если для выздоровления этого человека потребуется кровь и кожа, каждый готов отдать свою.

На вторые сутки пограничники с горечью узнали, что их помощь не нужна — сержант Николай Безпрозванный скончался.

Уроженец Красного Луча Ворошиловоградской области, воспитанник железнодорожного техникума, воин-пограничник, кандидат в члены КПСС Николай Андреевич Безпрозванный погиб патриотом. Этот парень так же стоял бы в бою. Такие когда-то закрывали своей грудью амбразуры вражеских дзотов.

И так бывает…

а отдаленной заставе я сразу признался, что, несмотря на офицерские погоны, мне с границей близко сталкиваться не доводилось.

Вначале на моих глазах здесь все происходило примерно так, как уже описывали пограничную жизнь многие журналисты… Но вот я улавливаю момент, с которого начинается основная служба воинов в зеленых фуражках.

Старший сержант Виктор Глущак и рядовой Виктор Бугаевский, снарядившись в дозор, стояли по стойке «смирно» перед начальником заставы Василием Сергеевичем Серегиным.

— Приказываю выйти на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик…

— Есть выйти на охрану государственной границы…

Лица у всех строгие, сосредоточенные, торжественные. И тут у меня зародилось страстное желание побывать с товарищами в дозоре.

Оказалось, что наряд отправляется на грузовой автомашине. Это несколько разочаровывало. Не та романтика. В моем тогдашнем представлении дозорные должны были ехать на конях или шагать пешком. Ну, на машине, так на машине!

Зарядив оружие под наблюдением дежурного по заставе, Бугаевский сел за руль грузовика, а Глущак куда-то отлучился. Через две-три минуты он появился с огромной резвой овчаркой.

— Дик, в машину! — скомандовал старший сержант, и собака перемахнула через высокий борт кузова. Глущак полез за ней, приглашая туда же и меня. Ехать рядом с розыскной овчаркой в мои редакционные планы не входило.

— Своих Дик не трогает, — видимо, читая мои мысли, сказал Глущак и потрепал собаку за шею. — Он действует только по команде…

Машина медленно двигалась вдоль контрольно-следовой полосы. Мы втроем (третий Дик) возвышались над кабиной и молча смотрели на ровно разрыхленную почву. Впрочем, Дик мешал мне это делать добросовестно. Он стоял между нами, положив передние лапы на кабину, и почему-то часто поворачивал голову в мою сторону, а я непроизвольно отвечал ему взаимностью. Уж очень пасть у него страшная: схватит за руку — сделает инвалидом. Но все обошлось хорошо. Дик злобных намерений не имел и, как я потом уяснил, он поворачивал морду в мою сторону, чтобы мирно поддерживать наши служебные отношения.

Несколько раз машина останавливалась, и мы покидали ее, чтобы лучше рассмотреть, убедиться, что на полосе оставлены кабаньи или шакальи следы, а не их имитация. Дважды Глущак связывался с заставой, докладывая, что у нас все в порядке.

На земле Дик пытался бурно проявить свои собачьи чувства, но всякий раз его укрощал хозяин.

— Рядом! — властно произносил старший сержант. — Сидеть! Лежать! — и овчарка покорно выполняла команды. — Слушай! — шепотом произносил старший сержант, и Дик, смешно притихнув, внимательно слушал, как говорят пограничники, тишину.

По железной дороге прогромыхал товарняк, Глущак легко постучал по кабине, машина остановилась. Через две минуты на заставе знали, что на подножке одного из вагонов едет «заяц». Можно спокойно двигаться дальше. На разъезде другие пограничники обязательно выяснят, что это за «заяц» и почему он избрал такой вид транспорта.

На обратном пути мы с Диком стояли плечо в плечо. Собачья шерсть на моем рукаве ярко свидетельствовала о нашей обоюдной симпатии.

Признаться, прежний интерес к контрольно-следовой полосе у меня постепенно терялся; чего смотреть одно и то же дважды. Вдали виднелась застава. Мне было ясно, что мы вернемся без каких-либо происшествий. Машина продолжала идти медленно: из дозора нельзя возвращаться раньше установленного времени.

Вдруг Глущак резко стукнул по кабине. Водитель нажал на тормоза.

— Дик, за мной! — скомандовал старший сержант и перепрыгнул через борт. И вот он, дунув для верности в трубку, докладывает: — Обнаружены следы людей. Идут в сторону границы…

Какие следы? Я стал осматривать пашню и… меня, как ветром, снесло с машины. На затвердевшей после дождя контрольно-следовой полосе не очень четко выделялись отпечатки подошв.

— Приказано рядовому Бугаевскому следовать дальше вдоль контрольно-следовой полосы, нам с вами идти на преследование, — доложил мне старший сержант.

— Действуйте! — приказал я.

Оставив условные знаки на полосе, Глущак скомандовал:

— Дик, след!

Собака понюхала землю, взвизгнула и рванулась через вспаханную полосу.

Ах, вот, оказывается, как бывает на границе! Я расстегнул кобуру и побежал за длинноногим старшим сержантом. Преодолеваем бугры, лощину, кустарники, камыш. Проклятый песок килограммами повисает на ногах, тянет назад. Вдруг почему-то жарче стало солнце.

Дик не давал передышки. Раза два метнувшись вправо, влево, он снова уверенно брал след и, подбадриваемый словами: «Хорошо, Дикушка», устремлялся за нарушителем. Стараясь не отставать от Глущака, я то и дело оглядывался по сторонам. Ведь нарушитель, чувствуя стремительное преследование, может сделать полукруг, расстрелять нас с фланга я до прибытия тревожной группы уйти за кордон. Смотрю на старшего сержанта. Он делает то же самое: вертит головой вправо, влево, пригибается. А ноги его отмеривают саженные шаги.

Нарушитель петлял, выбирал, что ни есть, самую трудную в этой местности дорогу. Однако сбить со следа розыскную собаку ему не удалось. Дик, бежавший все время в общем-то ровно, на очередном бугре приостановился, издал уже знакомый мне визг и стремглав бросился в ложбину, обрамленную густым кустарником. До слуха донеслись голоса, грозное рычанье собаки.

Но мы с Глущаком рядом, за бугром, и в обиду Дика не дадим. Перемахнув кусты, остановились. Овчарка трепала плащ-палатку, которую солдат предусмотрительно выставил перед собой. Второй пограничник, робко поглядывая на собаку, стоял с такой же плащ-палаткой в стороне.

Так вон оно что! Мы преследовали учебных нарушителей. Но почему же их все-таки оказалось двое? След-то на полосе одного человека.

— Прошли ухищренным способом, — пояснил мне старший сержант. — Второй наступал на следы первого.

Виктор прицепил поводок к ошейнику собаки, и «нарушители» заулыбались.

— Жарко, — сказал Глущак, и тут мы были свидетелями почти циркового номера: Дик подпрыгнул и снял с его головы шапку.

На заставу шли весело. По дороге растоптали скорпиона, раздавили фалангу — пусть не ползают, где не следует.

С заставской вышки отражали солнце окуляры. За нашими действиями следили те, кто выслал учебных нарушителей. Все видели. А ведь было в преследовании самое главное — отличные действия старшего наряда Виктора Глущака и его собаки. Не подвел Дик перед проверяющими своего дрессировщика, не подвел заставу. Ничего, что это были учебные нарушители. То же самое постигло бы и настоящих, только с худшими для них последствиями…

Полетели ракеты вниз…

колько их было, «проверяющих» бдительность, мужество и стойкость советских пограничников!

И вот еще двое. И эти во что-то верили, на что-то надеялись. Знаем, они не последние. Будут еще лезть к нашей государственной границе, питая жалкие надежды безнаказанно нарушить ее.

…Сигнал тревоги поступил поздно ночью. В 1 час 40 минут. Застава, поднятая по команде «В ружье», в считанные минуты растворилась в темноте.

Тревожную группу, которая мчалась на газике к месту, откуда поступил сигнал, возглавил лейтенант Амангельды Кекишев, заместитель начальника заставы по политической части. В машине, тесно прижавшись друг к другу, сидели инструктор службы собак младший сержант Виталий Урюкалов, связисты ефрейтор Александр Зернев и рядовой Валерий Касаткин. Газиком управлял солдат Николай Бебко. Крепко вцепившись в баранку, он жал, как говорят водители, на все педали. Пограничники молча вглядывались в тревожную темноту, и только Барс, крупная сильная овчарка рыжей масти, легким повизгиванием выдавала свое нетерпение.

— Стой! — скомандовал лейтенант водителю. — Урюкалов, двигайтесь вдоль контрольно-следовой полосы, Зернев и Касаткин, осмотрите инженерные сооружения.

Пройдено несколько сот метров, и вот они, следы, отчетливые отпечатки подошв на мягко вспаханной и разборонованной земле. Следы двух человек… Нет, одного… Двигался в южном направлении и вернулся…

Стой, пограничник! Не спеши с выводом. Прошли двое в сторону границы или пытался пройти один и вернулся?

Вспомни, воин, как тебя учили следопытству. Сейчас ошибаться нельзя. Какие бывают следы?

— Товарищ лейтенант, — торопливо говорит младший сержант Урюкалов, — второй след ухищренный. Смотрите, выволока земли в сторону движения. Нарушителей двое. Один из них шел спиной вперед…

А офицер и сам это видит, и не только это. Нарушители обуты в мягкую обувь с резиновыми подошвами, узоры на подошвах разные.

Докладывают Зернев и Касаткин: инженерные сооружения нарушены в двух местах.

От тревожной группы на заставу полетел сигнал: «Идем на преследование…». Доложили «идем», а сами побежали цепью: в центре, по следу, — младший сержант Урюкалов с собакой, справа — лейтенант Кекишев и рядовой Касаткин, слева — ефрейтор Зернев с рацией за спиной.

Барс, уверенно взявший след, оторвался от хозяина на пятнадцать-двадцать метров. Он бежит на сопку, спускается в щель, натыкается на обрыв, ищет пологий подъем. Нет, нарушители явно не знают местности. Они мечутся из стороны в сторону, не ведая, какое множество здесь огромных обрывов и щелей, приводящих в тупик.

Пограничники бегут по плоскогорью, которое скоро оборвется кромкой глубокого оврага. А что это с Барсом? Он остановился и тотчас же вернулся назад, к хозяину. Ах, вот в чем дело! В зубах у него куртка. Собака бросает ее к ногам младшего сержанта. Плохи, стало быть, дела у нарушителей границы, коль так скоро начали раздеваться.

— Барс, след! — Урюкалов сунул под его нос куртку.

Поняв хозяина, овчарка вновь устремляется по следу. Но вот и обрыв. Собака заскулила, обнюхивая землю, закружилась на месте.

Вспыхнули фонарики.

— Здесь! — крикнул рядовой Касаткин. Лучи четырех фонариков скрестились на лежащем в кустах человеке. Пограничников от него отделяло метра три высоты. Лейтенант, а за ним и остальные прыгают с обрыва.

— Встать! Руки вверх!

Какое уж тут сопротивление!.. Часы офицера показывали три часа ночи.

— Где второй? — спрашивает задержанного Кекишев. В ответ хитрая бессвязная речь. Человек мотает головой и часто говорит: «Не знаю». Под ногами лежит куртка. Выходит та, которую нашли раньше, принадлежала второму нарушителю. Они бежали рядом. Где же второй? Возможно, где-то рядом? Собака, сбитая с толку, дальше след не взяла.

Лейтенант, оставив около задержанного рядового Касаткина, решает идти с остальными по вероятному направлению движения второго неизвестного.

К этому времени граница ожила. Темноту распарывали ракеты, раздвигали фары машин, по щелям бегали лучики фонариков. Воины отрезали путь перебежчику со всех сторон. Поиском руководил опытный офицер округа.

Потом, на разборе, отмечая четкие, слаженные действия пограничников заставы на первом этапе, начальник скажет, что второй этап несколько затянулся: могли бы задержать перебежчика раньше.

Видимо, могли бы. Но и тогда, глубокой ночью, никто не сомневался в том, что другой нарушитель также не пройдет: рано или поздно он столкнется с пограничниками.

Лейтенант Кекишев вел свою тревожную группу дальше, туда, где впереди и с флангов уже расположились пограничники своей и соседних застав. А нарушитель в это время улепетывал в обратную сторону…

Ефрейтор Василий Чернышев и рядовой Александр Помазан несли службу с вечера. Во второй половине ночи им сообщили обстановку. Часовые границы остались на своем посту. С рассветом им было приказано выдвинуться к наблюдательному пункту. Наступило утро, а поиск продолжался. Василий и Александр обозревали местность со всех сторон. Они до боли в глазах всматривались в каждый предмет, за которым мог укрыться неизвестный.

И вот (это было около 10 часов) острый глаз одного из пограничников зацепился за еле заметное белесое пятно. Воины передают бинокль друг другу. У обоих нет полной уверенности, что там, далеко от границы, под кустом, лежит нарушитель: расстояние скрадывала очертания неподвижного предмета. Очень будет досадно, если они в такой ответственный момент зря отвлекут товарищей. И все же солдаты сообщают о замеченном на заставу.

Вскоре на дороге показалась машина. Это старшина Геннадий Петрович Пресняков, взяв с собой троих воинов, выехал проверить сигнал наблюдателей. И у этих людей не было уверенности в том, что рядом с дорогой, под кустом, они найдут нарушителя границы. Он лежал, притаившись зайцем, испуганно глядя на пограничников. На команду «Встать» реагировал своеобразно.

— Не могу, — плачущим голосом сказал он. — Сил нет…

Улыбались солдаты, когда крепкого телосложения старшина Пресняков взял мужчину в охапку, потом взвалил его на плечо и понес к машине.

Через полчаса над пограничными сопками и оврагами кружил вертолет. Вниз полетели ракеты, оповещая воинов о завершении поиска.

Прерванный путь

н проделал путь издалека. Прибыл поездом в Туркмению, не задержался на вокзале, не попросился на ночлег в городе. Надо было спешить — погода благоприятствовала; шел крупный, хлопьями, снег. Ориентир — горы. Они где-то рядом, рукой подать, — это он знал по карте. Но в тот вечер сквозь белую мглу не различить было ничего и в двадцати шагах.

За городом, свернув с проезжей части, человек пошел прямиком по белесой целине, с удовлетворением отмечая, как его следы на глазах заваливает снег. Он оставлял километр за километром, надеясь, что скоро кончится равнина и предстанут желанные горы. Несколько часов напряженного пути по глубокому снегу вымотали силы. «А может, сбился с пути. Возможно, иду в противоположную сторону?» — вкралась неуверенность, и началось блуждание по пустыне.

Не рассчитывая на такую холодную погоду в Средней Азии, перебежчик был одет по-весеннему легко. Это ему на первых порах помогало идти быстро.

Но вот он замедлил шаги, начал тяжело дышать. При коротких и теперь уже частых остановках вспотевшее тело прихватывал холод. Начинали мерзнуть ноги, руки, а потом зазнобило всего.

Наступила ночь, крепчал мороз. Идя поначалу с твердым намерением не встречаться с людьми, обходить населенные пункты, он теперь бежал бы на любой житейский огонек. Несколько версий при случайном столкновении с кем-либо были заготовлены еще в поезде. Сейчас он желал увидеть людей (только не пограничников), спросить у них, как попасть в город — он отстал от геологической партии, — попроситься на ночлег. Но вокруг был мрак, стояла мертвая тишина…

И какие же хорошие люди, эти туркмены! Кибитка, в которую вполз перебежчик, пустовала, но в ней была железная печка, рядом лежали дрова, висело свежее мясо.

Поужинав и переночевав в теплом помещении, человек утром вышел на холм и осмотрелся. Вдали просматривались горы, но они были не так близко, как он думал раньше. Неужели шел в противоположную сторону? А это кто там? Вглядевшись, понял, что на фоне снежных сопок проходят военные. «Пограничники!». Перебежчика словно ветром сдуло с холма. Он побежал в кибитку. Но сколько можно в ней сидеть? Ему надо идти, как можно скорее приблизиться к горам. А перевалив их, он будет никем не досягаем, наивно думал пришелец.

Боясь встречи с пограничниками, он все-таки втайне надеялся как-то их миновать. Проще, считал перебежчик, иметь дело с гражданскими людьми. Выдал им одну из версий, — и пошел дальше.

Смирившись с такой мыслью, он не стал далеко огибать поселок, пошел мимо него. Около кладбища встретилась русская женщина с молочными бидонами. Она, казалось, нисколько не заинтересовалась незнакомцем.

— До города далеко? — спросил ее тот.

— Вон дорога. Там автобусы ходят.

Все так просто — спросил, ответила — и ни малейшего подозрения. Так думал перебежчик, но не так было на самом деле.

Женщина с бидонами зашла в ближайший дом, сказала о неизвестном другой. Через несколько минут о постороннем человеке узнал восемнадцатилетний дружинник Берды Бердыев. Он пошел путнику наперерез.

— В город как пройти? От ребят отстал… Немножко заблудился.

— Ай, найдем город, найдем транспорт. Заходи в поселок, погрейся. — Предложение туркменского парня было вежливым и настойчивым: — Идем, идем, вижу, что продрог.

Отказаться от предложения — значит, вызвать подозрение. И перебежчик поплелся за встретившимся юношей.

— Здесь недалеко дом, — сказал Берды, — где ты отогреешься, — и привел незнакомца на квартиру командира добровольной народной дружины Богданова Степана Ивановича.

Инвалид Отечественной войны, кавалер ордена «Славы» третьей степени, награжденный медалью «За отличие в охране государственной границы СССР», он после двух-трех вопросов понял, с кем имеет дело. Пока незнакомцу оттирали снегом примороженные ноги, Степан Иванович связался с пограничниками.

— Приезжайте, он здесь, у меня на квартире…

Чуть позже, при обыске, выяснилось, что перебежчик готовился к переходу тщательно.

— Зачем вам понадобились пачки сухого спирта? — спросили его.

— Разжигать огонь, готовить еду, греться…

— А самодельные гранаты?

— На случай, если бы встретился с пограничниками…

Его движение было прервано на полпути. Народная дружина маленького колхозного поселка записала на свой счет еще одного, кто пытался достигнуть недосягаемого.

Кто следующий?

В обычный день

елегка жизнь чабанская. В любую погоду пастухи с отарами под открытым небом. Постоянные перегоны животных в поисках сочных пастбищ не позволяют им иметь стационарное жилье. Походная палатка, две-три кошмы, необходимый запас еды, одежда — вот, пожалуй, и все нехитрые чабанские пожитки.

Ишак и крупные туркменские овчарки — непременные спутники чабанов. И эти животные не зря едят хлеб. Ишак незаменим при больших перегонах — основные грузы взваливают на него; собаки помогают охранять овец. И оберегать их здесь есть от кого. Почти каждую ночь до людей доносятся истошные крики шакалов, вой голодных волков. Иногда по окрестности разносится рев барса. В таких случаях даже видавшие виды волкодавы поджимают хвосты и, поскуливая, прижимаются к хозяевам. Страшен барс и человеку. Не зря ведь чабаны всегда держат ружья заряженными картечью.

А если говорить откровенно, то незнакомого человека в этих местах надо опасаться больше зверя — рядом граница. С вершины высокого холма простым глазом можно увидеть чужие селения. Там течет своя жизнь, там свои порядки и законы.

Видели чабаны, как в трехстах метрах от них, на сопредельной стороне, один человек хлестал кнутом другого. За что? Возможно, за то, что чабан-батрак не сумел уберечь от того же барса хозяйского барана. До боли в пальцах Нуры сжимал кулаки. Но, как говорят, со своим псалтырем в чужой монастырь не пойдешь, Понегодуй, повозмущайся издали да возвращайся к делам.

Только вчера навещал Чарыева начальник заставы Кузьма Николаевич Коньков. Капитан попил чая, поговорил о том, о сем и пошел проведать Язы Италмазова. Тот пасет овец недалеко от отары Чарыева. Нуры знал, что навестит капитан и тракториста Джумаклыча Якшигельдыева, который за ближним холмом выкачивает из кяриза для животных воду.

Служба у начальника заставы такая, беспокойная. Придет, вроде, так, развеять людям скуку, а ведь Нуры знает, что его интересует другое — все ли нормально в приграничной полосе: не заметили ли чабаны подозрительные следы, не проходил ли здесь кто из посторонних.

Но напрасно беспокоится капитан. Дружба животноводов с пограничниками верная. И если что случится, пастухи не подведут. Только вот уж много лет Нуры не представляется возможности показать себя перед этими замечательными людьми в зеленых фуражках. Видимо, здесь такой участок, тихий, спокойный.

Обычным был и этот осенний день, подходивший к концу. Минувшей ночью пронеслась буря, покрыв бурым покрывалом еще вчера зеленевшую траву. Над предгорьем нависали сумерки, с гор повеяло прохладой.

Нуры собирался готовить ужин. Вот и Язы заворачивает свою отару. Скоро он подгонит ее поближе. Ужинать будут вместе.

Однако что это? Язы знаками подает ему какой-то сигнал. «Сюда! Сюда! Скорей сюда!» — понимает его Нуры и, схватив ружье, бежит к товарищу. Собаки бросились за ним. Нет, не туда! Не к Язы надо бежать. Пастух теперь и сам заметил человека, вышедшего из-за холма.

Чабан заспешил наперерез. Человек тоже увидел Нуры. Увидел, вздрогнул, но не побежал прочь. Поздно. Овчарки с рычаньем окружили незнакомца и ждали команды хозяина. Пастух направил на бородатого пришельца ружье.

— Руки вверх!

Неизвестный выхватил из-за пояса пистолет и… через мгновенье благоразумно швырнул его на землю. Нуры вытер со лба капельки пота. В песок плюхнулся белый тяжелый мешочек. «Патроны», — сообразил чабан и ближе подошел к незнакомцу.

— Руки вверх! — Нуры знаком показал, что надо делать.

Пришелец поднял руки.

Какой же молодец Язы! Он сумел подать тревожный сигнал и трактористу. Вот они вдвоем спешат на подмогу.

Задержанный не сопротивлялся, когда ему на всякий случай связали руки, только глаза сверкали зло и испуганно.

— Нуры, ведите его с Джумаклычем на заставу, — распорядился Язы, — а я останусь здесь. Этот человек перешел границу не один. Я видел еще фигуры. Они скрылись вон за теми холмами…

До заставы километра три-четыре. О, как бы помог им сейчас транспорт! Будь в их распоряжении машина или хотя бы мотоцикл, за десять минут доставили бы «незваного гостя».

— Вперед! — скомандовал Нуры еще не старому бородачу и показал бег на месте. Тройка затрусила вдоль холмов напрямик, к заставе.

Этот пасмурный воскресный день уже подходил к концу. Сержант Леонид Ветиорец готовил чемодан к отъезду. Через несколько дней он навсегда расстанется с заставой и с друзьями. Настроение, как в таких случаях говорят, у него было чемоданное.

А сержант Степан Александрович наводил порядок на складе. Старшина заставы приболел, его положили в госпиталь. Степан временно исполнял его обязанности. Тот скоро должен вернуться, и Александрович, чтобы не ударить в грязь лицом, старался все сделать так, как было до ухода старшины. И вдруг громкий голос дежурного:

— Застава, в ружье!

Моментально опустела пирамида для автоматов, быстро протопали солдатские сапоги по коридору, и во дворе, перед крыльцом, замер строй.

Только теперь все заметили колхозников с ружьями, а рядом с ними неизвестного.

К пограничникам, поправляя на ходу кобуру на ремне, вышел начальник заставы капитан Коньков. Он кратко рассказал о случившемся, а потом приказал:

— Сержант Александрович, с рядовым Моисеевым и дружинником Нуры Чарыевым выдвинуться к месту, где обнаружен след. Проработать его и затем двигаться к границе. Действуйте!

Группа Александровича покинула строй.

— Сержант Ветиорец, — продолжал давать указания офицер, — возьмите с собой трех человек и осмотрите местность от границы до КСП…

Ветиорец оглянулся: кого взять?

— Ефрейтор Москаленко, рядовые Давыдов и Ярмалюк, за мной!

Через несколько секунд и эта группа галопом выехала из ворот заставы.

…В комнате то и дело звонил телефон. Дежурный едва успевал докладывать обстановку то одному, то другому начальнику.

Весть о тревоге пробежала по проводам и всколыхнула всех. Требовались экстренные меры. Требовались спокойствие и выдержка.

Как только сержант Александрович со своим Боем сел в кабину грузовика, водитель Виктор Моисеев с места рванул машину вперед. Уже на ходу на подножку автомобиля прыгнул с ружьем Нуры Чарыев.

Виктор Моисеев, чья служба тоже подходила к концу, отлично знал, что в такие моменты успех дела решают минуты, а иногда и секунды. Машина неслась с бешеной скоростью, оставляя за собой длинный шлейф бежевой пыли. Поворот. Еще поворот. Нуры машет рукой:

— Здесь! Здесь!

Грузовик, скрипнув тормозами, остановился. Облако густой пыли накрыло его. Пограничники и дружинник устремились к КСП. След! Он ровно и четко был виден на мягко взрыхленной земле.

Бой, предчувствуя погоню, повизгивал и прижимался к ноге хозяина. Александрович расправил поводок.

— Бой, след!

Собака закрутилась на месте, отыскала след, глубоко вдохнула носом воздух и потянула поводок. Миновав КСП, Бой, не отрывая морды от следа, бежал в направлении лощины. Следом за сержантом устремились Моисеев и Нуры Чарыев.

На сопки опустились осенние сумерки. «Только бы успеть задержать остальных до наступления темноты. Ночью это сделать будет гораздо труднее», — думал Александрович, подбадривая овчарку:

— Хорошо, Бой! Хорошо!

След извивался по лощине, перевалил через сопку и… сержант даже приостановился: внизу, у подножья возвышенности, он увидел двоих неизвестных и навьюченных верблюдов.

«Чужие!» — Александрович скатился с крутой горы и устремился к взбудораженным людям…

Группа, которую возглавлял сержант Леонид Ветиорец, проскакала через сопки к границе и резко повернула в тыл. Таков был приказ. Чтобы тщательнее осмотреть местность, Леонид решил выслать ефрейтора Москаленко и рядового Ярмалюка на гребень сопки, а сам с Давыдовым двигаться по вершине другой. От галопа и частых подъемов кони заметно вспотели, но двигались бодро. Тревожное состояние всадников, видимо, передалось и им.

Вдруг вечерние сумерки вспорола зеленая ракета. Ветиорец скомандовал: «Вперед!» — и всадники, пришпорив коней, поскакали за сержантом.

Вот и гребень сопки. Перед пограничниками предстала интересная картина: с возвышенности спускались сержант Александрович с собакой, сзади за ним — Моисеев и Чарыев. Неизвестные заторопились в другую сторону, но, увидев группу всадников, остановились и подняли руки.

Обыскивал задержанных сержант Александрович. На землю упали большие ножи в чехлах. Седла, снятые с верблюдов, лежали рядом с мешками.

— Наркотические вещества, — посмотрев в один из мешков, осведомленно сказал Чарыев. — Запрещенный товар.

— Другими словами, это контрабанда, — добавил Ветиорец.

Задержанные исподлобья смотрели на пограничников и чабана.

Годы пограничные

таршина-сверхсрочник В. Н. Демчук за свою службу задержал один и с помощью товарищей 240 перебежчиков — контрабандистов, диверсантов и шпионов. Вот два рядовых эпизода из его пограничной жизни.

Курсанту школы служебного собаководства Василию Демчуку подвели семимесячного щенка серой масти и сказали:

— Обучай. С ним поедешь на границу. Казбек его кличка.

Василий протянул руку, чтобы погладить своего будущего питомца. Щенок зарычал, обнажив клыки, шерсть на спине поднялась дыбом.

«С характером», — подумал курсант. Щенок ему явно не понравился, и не потому, что тот так недружелюбно встретил своего хозяина. Уж больно вид у него был уродливый: тощий, с взлохмаченной шерстью, передние ноги длиннее задних, широкая костлявая грудь, не в меру длинный хвост.

Одинокий и злой Казбек, проводивший большую часть времени в вольере, принимал пищу с удовольствием, но гладить себя не позволял. Василий заметил, что на протянутую руку у овчарки уже выработался условный рефлекс — она рычала: оставьте, мол, эти несобачьи нежности, а то укушу.

Дрессировкой животных Демчук никогда раньше не занимался. И вот ему доверили обучать собаку, с которой предстояло служить. Он понимал, какую большую ответственность на него возложили, и взялся за дело со старанием.

«Собака — верный помощник пограничника». Так сказал самый знаменитый следопыт границы Никита Иванович Карацупа. Василий много читал об этом легендарном воине и его Индусе, о схватках со шпионами и диверсантами. Еще с тех, пионерских, лет он представлял пограничника только с собакой. Карацупа был для мальчика символом смелости, мужества, находчивости. Просясь в школу служебного собаководства, Демчук не допускал и мысли, что когда-то доведется ему быть в одной части с этим прославленным пограничником, слышать из его уст советы и наставления, Но это все потом…

Не знал Василий и того, что Казбек станет для него верным другом, первой и последней собакой на границе.

Демчук перечитал все, какие только мог достать, книги о служебном собаководстве. Овчарка дрессировке поддавалась медленно. Но самое большое было сделано в первый месяц — она привязалась к своему хозяину; постепенно менял свое мнение о питомце и Василий. Собака по-прежнему оставалась «недотрогой» для других, и это воина вполне устраивало. Казбек взял однажды лакомый кусок мяса из рук другого человека и пожалел: мясо оказалось начиненным горчицей. Все! Кто бы ни пытался угостить его, Казбек не дотрагивался до этой пищи.

Демчук, к удивлению многих товарищей, стал в дрессировке овчарки преуспевать. Школьная программа выполнялась успешно.

— Как это тебе удается? — спрашивали его сослуживцы.

Василий знал, что ответить. Ведь он больше всех уделял внимания своему питомцу, позабыв о своем личном времени, дрессировал и дрессировал собаку.

Были у него и минуты отчаяния, когда сам он себе казался бездарным курсантом, а его Казбек неподдающимся обучению существом. В такие моменты Василий отводил овчарку в вольер, а сам не находил себе места. Не раз появлялась мысль пойти к инструктору службы собак и сказать, что он, Демчук, не туда попал, что он даже элементарно не умеет дрессировать. Но ведь так уж заявлял о себе кто-то из его товарищей. А что нового ответит инструктор курсанту? Настойчивость, терпенье, воля — неотъемлемые качества дрессировщика. Пойти пожаловаться — значит, расписаться в собственном бессилии.

Успокоившись, Василий с улыбкой возвращался к Казбеку и снова начинал учить его тому, что, как сперва казалось, овчарка освоить не сумеет. Правду в народе говорят; терпенье и труд все перетрут. Казбек со временем все лучше и лучше поддавался дрессировке.

Однажды Демчук увидел, как товарищ, выведенный из терпения, ударил собаку ногой.

— Вот этого делать нельзя, — вмешался Василий. — Ласкать, а не обижать надо своего четвероногого друга. А что будет с твоей собакой от побоев? У нее выработаются страх, трусливость. Такая овчарка границе не нужна…

Взяв за правило не раздражать при дрессировке себя и животное, Василий терпеливо шел к цели. К концу курсов Казбек считался в школе одной из лучших собак. С ним Демчук потом завоевал первенство в части, участвовал во всесоюзных соревнованиях. Казбек был отлично подготовлен к охране границы; он брал след шести, а позже восьмичасовой давности. И куда только делся его неказистый вид: пес окреп, выравнялся, шерсть залоснилась.

Шел 1944 год. Демчук расставался со школой служебного собаководства в отличном настроении. Его и Казбека ждала граница, граница военных лет, полная тревожных событий и опасностей.

И до чего же она, граница, таинственна! Вот сломан кустик. Ну кто бы на это обратил внимание? А пограничник настораживается. Сама-то свежая ветка сломаться не сможет. Еще и листья не завяли, а по ним легко определить, когда она сломана. Ясно — недавно.

Воин берет ветку в руки. На ее кончике не успел еще высохнуть сок. Теперь надо узнать самое главное — кто это сделал. Человек? Какая ему в этом надобность? Куст растет на краю поляны. Пограничник внимательно рассматривает ветку: с одной стороны листья общипаны. Пробует зелень на вкус — горьковатая.

Делает вывод — животное, скорее всего, корова. Попробовала — не понравилось, пошла дальше. Конечно, она. А вот и ее следы.

…Год назад отгремела война, а эшелоны с демобилизованными воинами все шли и шли. Страна залечивала раны. Советские люди приступили к восстановлению народного хозяйства. Фашистский зверь разбит наголову. Кто еще осмелится помешать нашей мирной жизни?

Но дипломатам капиталистических стран не занимать лицемерия. Школы шпионов и диверсантов продолжали работать, готовились агенты для заброски в Советский Союз.

Сержант Демчук служит на границе вот уже третий год, ходит со своим верным другом Казбеком в дозоры.

…Василий медленно ехал на коне вдоль мягко взрыхленной контрольно-следовой полосы. Казбек шел рядом. Несколько отстав, двигался за ними второй всадник, рядовой Владимир Мутьков.

Спокойная предрассветная тишина. Аромат весенней зелени опьянял, просыпались птицы. Да разве можно в такое время думать о каких-то злых замыслах людей? Все располагало к приятным воспоминаниям, воображению желаемого, личного, сокровенного. Парням по двадцать лет с небольшим. Все впереди — долгожданная встреча с родителями, с любимой, свадьба, работа…

За войну народ в селах поредел. Из дома сообщали, как одна за другой приходили похоронные. Кто-то приехал калекой, а кто-то (на редкость повезло!) вернулся невредимым. Нужны там хозяйские руки, ой, как нужны! Может, об этом думал солдат, а возможно, о другом, как вдруг заметил, что старший наряда остановил коня и ждет его. Мутьков дал шенкеля.

— Как думаешь, что это? — спросил Демчук.

— А тут и думать нечего — лошадь прошла. Вон их сколько здесь бродит. Проедем дальше, и ее след в ту сторону будет…

— Так ли? — усомнился сержант.

— Конечно, так! — воин был уверен в своей правоте. — А ты уже представил, что это нарушитель. Нашел дурака — шпион на коне!

— Подожди, Володя, делать поспешные выводы.

Демчук повернул коня и направил его через вспаханную землю вдоль следов.

— А теперь что скажешь?

— Вижу, что твои следы глубже. Но это естественно: та лошадь была без седока. Эх, ты — следопыт!

Василий спрыгнул с коня и провел его на поводу. И на этот раз следы были глубже обнаруженных.

— Твой конь, стало быть, тяжелее, седло на нем все-таки, — не сдавался Мутьков.

— А расстановка следов тебе не кажется странной? — спросил Демчук и, присев на корточки, стал вершками измерять расстояние между копытами.

— Так ведь лошадь — существо неразумное, — ухмыльнулся солдат, — как захочет, так и наступит.

— Лошадь — существо неразумное, — механически повторил Василий и вдруг резко выпрямился. Он посмотрел на своего напарника, и тот понял, что старший наряда раскрыл в лошадиных следах что-то другое, серьезное и важное.

— Мутьков, это — нарушитель!

— Да ну?! — в глазах неопытного пограничника были удивление и испуг.

След копыт тянулся в наш тыл метров пятьдесят и… исчез. Но здесь же наряд рассмотрел едва заметные отпечатки больших подошв.

— Эх, мать честная! — вырвалось у Мутькова. — Вот это лошадь! А я-то думал…

Казбек неторопливо вертелся около хозяина, дожидаясь команды. Ракетой дав знать на заставу, что государственная граница нарушена, Демчук и его напарник пошли на преследование.

Казбек, уверенно взявший след, бежал по пересеченной местности. Пограничники преодолели густой кустарник, петляли оврагом, поднялись и снова нырнули в заросли. Нарушитель огибал селение. И по тому, какую он выбрал местность, сержант понял, что имеет дело с опытным врагом. Попался на пути ручеек, и тот его умело использовал. Собака завертелась, заскулила, потеряв след у воды. Но ей на помощь пришел хозяин. Василий догадался, каким образом перебежчик может попытаться замести следы — пройдет какое-то расстояние по воде и свернет. Демчук с овчаркой побежали по течению ручья.

— След, Казбек! След!

Ручей вывел к открытой местности. Нет, дальше по воде нарушитель не пойдет. Обманул! Значит, он пошел вверх по ручью. Демчук возвратился к прежнему месту. Вот здесь сбилась собака.

— Казбек, сюда. След!

Прошли еще метров тридцать по ручью, и овчарка издала знакомый визг.

Столь быстрое появление пограничника с собакой было для перебежчика неожиданным. Увидев, что с другой стороны показался второй человек с оружием, нарушитель счел благоразумным не сопротивляться. А мог бы — у него имелся пистолет с изрядным запасом патронов.

Багровый от возмущения и потный, он стоял с поднятыми руками, а челюсть отбивала зубами дробь.

Разоружив перебежчика, Демчук нашел при нем и конские копыта. Он с улыбкой протянул их Мутькову:

— Так говоришь, существо неразумное?

— Так точно, товарищ сержант, неразумное… Не сообразило, что безнаказанно перейти советскую границу нельзя.

Сканирование — Беспалов, Николаева.

DjVu-кодирование — Беспалов.