ГЛАВА 36 МАТЕРИНСТВО

Принимая на себя так внезапно свалившуюся обязанность, дать Мордреду дом и семью, я сердцем и разумом понимала, чего лишаюсь. И все же я страшилась того, что мне придется сообщить Лансу о том, что с ним уехать я не смогу.

Выбор сделан был мной не потому, что я мало любила его, просто я не представляла, как я объясню ему все, что случилось, и как он это воспримет. Как он мог понять меня, если его не было со мной у смертного ложа Игрейны? У меня снова в голове возникло множество вопросов, нахлынули воспоминания. Однако я приказала себе не думать об этом, решив, что найду нужные слова, когда приедет Ланс. А тем временем я обратила все внимание на своего пасынка.

Я ежедневно учила Мордреда ездить верхом, и в суматохе празднования первого дня мая мы скромно отметили день его рождения. Бедивер согласился учить его латыни, продолжив обучение с того уровня, которого достиг тот со своим наставником на Оркнеях.

Мальчик оказался способным и учился охотно. Хотя ни чтение, ни письмо не принадлежали к моим любимым занятиям, он очень хорошо успевал в том и в другом. Ему очень нравилось демонстрировать свои знания, и он предложил мне почитать один из свитков, над которым работал.

Оказалось, что свиток посвящен Троянской войне, и мы получили большое удовольствие, беседуя. Я рассказывала мальчику о богах и героях то, что узнала от Катбада много лет назад, а он поправлял мои латинские слова и грамматику. Я не была уверена, что кто-нибудь в Логрисе понял бы выражение «море, черное, как вино», точно так же, как никого не интересовало количество кораблей, которые греческий полководец послал на поиски жены своего брата, но Мордреда и меня интересовала история греков, и этого было вполне достаточно.

Ланс вернулся ко двору, когда стоял дивный месяц май.

– Добрый день, госпожа.

Он вошел в кухню без доклада, я стремительно обернулась и увидела его улыбку. Это был момент, который мне хотелось бы оттянуть, и сейчас я оказалась совершенно не готовой к этой встрече.

Я не отрываясь смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова, и с ложки, которую я держала в руке, капала на пол смесь молока и яиц.

Как пьяная, я положила ее обратно в миску и, сунув ее кухарке, сказала:

– Это крем для чая Мордреда.

Сняв передник, я знаками показала Лансу, чтобы он шел за мной к выходу. Я слышала громкий стук своего сердца и мечтала только об одном: найти укромное местечко, где мы могли бы спокойно поговорить.

Но такое место выбрал именно Ланс.

Огромный одинокий дуб стоит между двором и конюшнями, единственный, оставшийся от того, что когда-то было густой дубовой рощей. Ланс молча повел меня к нему, и это его нежелание искать уединения должно было подсказать мне, что ему уже все известно. Отпрыск Тигриных Зубок, огромная рыжая с белым кошка, грелась под деревом. Она с любопытством наблюдала за нашим приближением.

– Я уже виделся с Артуром, – сказал бретонец любезно, но сдержанно. Мы остановились у какого-то пня, и он жестом пригласил меня сесть. – Он рассказал мне о Мордреде… все о Мордреде.

Я внимательно смотрела на него. Значит ли, что это был эпилог книги, которую мы должны были бы писать вместе всю жизнь?

– Нет нужды объяснять, Гвен, – продолжал он, уставившись на свои руки, как будто, не глядя друг на друга, мы могли сохранить внешнюю холодность этого момента, – что Артуру я не сказал ничего, о чем мы оба могли бы пожалеть.

Я слышала его слова, но разум мой отказывался понимать их. Вместо этого, я пожирала его глазами.

Его лицо загорело после нескольких месяцев работы на открытом воздухе, наверняка в Саду Радостей. Воспоминания о нашем лете живо пробудились во мне. Я представила, как он готовился к моему приезду. И вот тогда мое сердце взбунтовалось.

Необузданная, сладкая магия нашей взаимной любви снова окутала нас, это было счастье, которое не знает, как оно хрупко.

И понимание того, что это счастье могло бы продолжаться, могло бы расцвести еще ярче, но этому быть не суждено, сжало жестокой болью мое сердце, и глаза мои заволокло слезами.

Я протянула к Лансу руку, пытаясь найти нужные слова, объяснить ему, как сильно я его люблю, как глубоко переживаю это и что я не в силах ничего изменить.

У него на глазах тоже блестели слезы, он взял мою руку, и улыбка его была полна нежности.

– Похоже, что ты, наконец, обрела семью.

Эти простые слова, произнесенные так ласково, сказали больше, чем длинные объяснения. Я смотрела на него, полная благодарности, что он все сумел понять.

Он глядел мне в глаза, а казалось, в самую душу, и сердце мое пронзила боль и счастье от понимания того, что на самом деле в наших отношениях ничего не изменилось.

Наверху над нами запел соловей.

Ланселот выпустил мою руку и выпрямился.

– Я оставил Белоручку в Саду Радостей, – сказал он хрипло. – Поэтому мне, пожалуй, придется еще немного попутешествовать.

– О!

Но нужно было реально смотреть на вещи – в придворной жизни ничего не изменилось. Новым, было только то, что мы уже не имели возможности начать совместную жизнь, но наша любовь оставалась прежней.

– Ты не собираешься побыть здесь? – прошептала я, понимая всю нелепость, вопроса.

Он потряс головой.

– Может быть, на следующий год я смогу вернуться в Камелот. Но этим летом…

– Как долго ты останешься здесь?

– Ровно столько, чтобы сказать тебе, что ты всегда будешь хозяйкой моего сердца, и, если я когда-нибудь понадоблюсь тебе, я приеду. Где бы ты ни была и по какой причине ты бы меня ни позвала, я приеду, как только ты пришлешь мне весточку. – Он протянул руку и приподнял мой подбородок, чтобы я снова посмотрела на него. – Обещай, что ты будешь помнить об этом. – Я молча кивнула, страшась открыть рот, потому что тогда наше так тщательно оберегаемое внешнее спокойствие разбилось бы вдребезги. Достаточно было знать, что любовь еще жива, даже если будущего у нее уже не было.

Подошла кошка и стала тереться о наши ноги. Ланс наклонился, взял кошку и посадил ее мне на колени. Она была спокойным и дружелюбным животным, совсем не похожим на свою мать, и устроилась на коленях, довольно мурлыкая.

– Не вставай, – сказал он. – Мне хочется запомнить тебя такой, какая ты сейчас.

И вот он ушел, а я гладила кошку и старалась удержать слезы.

Отойдя по двору довольно далеко, он резко повернулся и исчез, а на меня волна за волной накатывалась боль.

Я продолжала сидеть на пне, рассеянно поглаживая кошку, пока не услышала стук копыт по булыжникам дороги и голос Ланса, прощавшегося с часовым. Вскочив на ноги, я бросилась к лестнице, ведущей на крепостной вал, и склонилась над парапетом, заслоняя глаза от солнца.

Равнина внизу была золотисто-зеленой, густо заросшей молодой травой, и сладко пахла весной. В лугах цвели лютики, в небе заливались жаворонки, а Ланселот уезжал.

Он сидел на лошади с легкостью человека, проведшего в седле не один год, предоставив ей самой выбирать шаг, и ни разу не оглянулся назад, И только когда дорога скрылась в лесу, для меня окончательно потерянными оказались и он, и та жизнь, которую мы бы могли прожить вместе.

Слезы потоком побежали по моему лицу, и я стояла, плача, на ветру, пока не выплакала все слезинки. После того как ветер обсушил мои щеки, я медленно вернулась в Камелот.

Я стала постепенно воспринимать звуки жизни: стук в кузнице, разговоры девушек на кухне, окрики конюхов на конюшне. Дальше, на плацу, мужчины обучали оруженосцев, и я медленно пошла вдоль парапета, привлеченная их выкриками.

Бедивер показывал какой-то особенный выпад. Будучи одноруким, он по-прежнему оставался одним из лучших воинов Британии. Мальчики снова и снова повторяли прием, пока не научились выполнять его в одном стремительном движении. Мое внимание привлекла темная головка мальчика, сидевшего у боковой линии. Мордред забыл про шлем, лежащий у него на коленях, и с вниманием слушал, что говорил своим ученикам Бедивер.

Я улыбнулась сама себе: я так легко узнала Мордреда среди толпы, как будто была его настоящей матерью. Его страстное желание научиться обращаться с мечом было так же естественно для него, как и для его отца. Сердечная боль не отпускала, у меня стало медленно, но уверенно расти ощущение, что я поступила правильно.

У Мордреда оказалась прирожденная способность к верховой езде. К тому времени, когда пчелы начали собирать нектар с цветов липы, он был уже достаточно опытен, чтобы выезжать на дальние прогулки. Мальчик был необыкновенно впечатлителен. Он любил наблюдать, как высоко и свободно парят над землей орлы, потому что они напоминали ему об Оркнеях, а когда я взяла его с собой в Стоунхендж на праздник друидов, отмечавших летнее солнцестояние, он вызвал у него такой же суеверный ужас, как тот, который испытал Гавейн много лет назад, когда увидел Стоячие Камни в Каслригге.

Он радовался подъемам и спускам по холмам, особенно когда мы галопом мчались в высокой траве и нам в лицо свистел ветер, но темные, непролазные лесные чащи пробуждали в нем страх.

– Дома у нас нет лесов, – сказал он однажды, хмуро глядя на деревья, окружавшие нас – Все Оркнеи открыты и свободно продуваются ветром.

– Они совсем безлесые? – спросила я, пытаясь представить это место.

– Не совсем, там много полей и несколько рощ, деревья в которых искривлены от морских ветров. Но нет ничего такого мрачного и страшного, как ваши леса. Иногда мне снится, что моя мать пропала в таком лесу, – прошептал он, тревожно оглядываясь по сторонам. Его плечи вздрогнули. Потом он с усилием поднял голову и сказал уже более спокойно: – Я не думаю, что верховный король любит меня. Наверное, мне лучше вернуться домой.

– Именно сейчас король очень занят, – запротестовала я. – Может быть, осенью мы уговорим его побольше бывать с нами. – Ой, гляди… – Я указала в небо, поблагодарив провидение за своевременное появление орла. – Давай посмотрим, сумеем ли мы определить, где его гнездо. – Мордред повеселел, и к моменту возвращения в Камелот его страхи исчезли.

Я, конечно, не могла воскресить его мать, но страх перед верховным королем должен исчезнуть. Вечером я заговорила об этом с Артуром.

– Я знаю, тебе не хочется иметь с ним ничего общего, но если бы ты только дал ему возможность поближе познакомиться с тобой, ты бы понял, что он очень милый мальчик. И главное, очень хочет быть полезным, – закончила я.

Мы находились в том спокойном состоянии, которое наступает после занятий любовью. Я гладила волосы на груди мужа, отмечая отдельные седые волоски, уже появившиеся то тут, то там.

Артур вздохнул и, опершись на один локоть, смотрел на меня сверху вниз.

– Значит, ты и в самом деле собираешься впустить его в нашу жизнь? – спросил он.

– Но ведь это ты дал ему жизнь, разве это можно забывать? – ласково ответила я. – Кроме того, в нем так много твоего. Я не предлагаю, чтобы ты признал его перед всем миром, просто предоставь ему возможность, которую ты дал бы любому мальчишке, приехавшему служить тебе.

– Он знает?.. – Артур и не пытался закончить фразу.

– Не уверена. Думаю, твоя холодность огорчает его. – Я приложила руку к щеке Артура. – Он всю вторую половину дня проводит на плацу, привыкает обращаться с мечом, изучает движения воинов и бегает за Бедивером в надежде, что сможет чем-то помочь. Но, если ты поощришь его хоть немного, это будет совсем другое дело.

Муж отвел взгляд от моего лица и смотрел в какую-то далекую, невидимую для меня точку, потом медленно кивнул.

– Я слышу, Гвен… и попытаюсь, – обещал он.

Я не ожидала, что это произойдет так быстро, и тихо улыбнулась, довольная тем, что он понял, как в нем нуждается ребенок.

С этого дня у нас установился негласный распорядок дня.

С утра с Мордредом была я – учила его обращаться с лошадьми, занималась с ним историей, рассказывала об искусстве дипломатии, а с полудня он присоединялся к мальчикам, занимающимся на плацу, куда иногда заходил верховный король посмотреть, как проходят уроки. Артур не говорил и не делал чего-то особенного, но он больше не избегал мальчика, и это было уже начало.

Девушка из Карбонека, узнав, что Ланс в этом году не вернется ко двору, собрала свои вещи и выехала домой, по-прежнему лепеча, что в один прекрасный день он поймет, что именно она предназначена ему судьбой. К тому времени я была более чем счастлива избавиться от нее и от ее пронырливой служанки.

В середине лета Фрида родила близнецов, здоровых и крепких, как и их мать. Мы дразнили главного псаря, что теперь у него есть свой собственный выводок, а он был так взволнован, что на секунду я подумала, что он собирается назвать младенцев Цезарь и Кабаль.

Частенько приезжал погостить Гвин из Нида и привозил с собой своего брата Идера. Вместе с Артуром они изучали родословные лошадей, отмечая появление новых жеребят и посылая годовалых лошадей в Ллэнтвит, где Иллтуд приучал их к поводьям и тренировал.

За стенами нашей крепости поселение Южный Кадбери продолжало расширяться, и бродячие торговцы и купцы постоянно останавливались там. Я старалась не только не спрашивать о Лансе, но и не думать о нем, но каждый гость приносил новые известия о его приключениях. Его благородство и храбрость сделали его имя известным всюду, где он бывал, и скоро люди стали почитать его как своего любимого героя.

– Сэр Ланселот победил разбойника, захватившего купеческий обоз и требовавшего выкуп, – рассказывал один.

– Спас девушку, чей дядя пытался отнять ее земли после смерти ее отца, – говорил другой.

Жил некоторое время отшельником в Бретонских горах, – объявил какой-то монах. – Очень набожный человек, этот бретонец.

Я молча кивала, вспоминая нашу поездку в пещеру к отшельнику, когда Элейна упрекала его в излишней набожности.

К осени, когда кончили убирать хлеб и дни стали прохладными, вернулся с севера Гавейн. Он прошел прямо к Артуру, а потом разыскал меня в саду, где я плела венок из колосков последней скирды с наших полей. Отложив древний символ плодородия в сторону, я встала и по-родственному обняла его, а потом отступила назад и оглядела сверху донизу.

Принц оркнейский, был невероятно худ, но непривычно спокоен. Его движения были не такими резкими, как раньше, и даже голос его стал мягче.

– Наша семья благодарит тебя за заботу о Мордреде. Надеюсь, он не причиняет беспокойства.

Я совсем забыла, что все кругом считают Мордреда членом семьи Гавейна, а не нашим сыном. Гавейн сел на скамью напротив меня и, сложив вместе концы пальцев, задумчиво их разглядывал.

– Мальчик знает, что случилось с его матерью?

Я медленно покачала головой.

– Если и знает, то никогда не говорит об этом. А Бедивер постарался, чтобы никто под страхом наказания не упоминал ее имени.

– Ну, пусть так и будет. Я придумаю, как ответить на его вопросы, когда он подрастет. – Гавейн вздохнул. – Такое долгое было лето. Когда-то надо остановиться и оглянуться. Наверное, уже прошли денечки, когда мы ни о чем не задумывались. Молодым хорошо – они жаждут умереть со славой, чтобы вечно жить в песнях. Но когда тебе уже за тридцать, когда твоя реакция уже запаздывает на какую-то долю секунды, хотя кроме тебя этого еще никто не понимает, значит, тебе нужно призывать на помощь опыт, а не рассчитывать только на храбрость.

Я молча смотрела на него, поражаясь тому, что самый буйный рыцарь Круглого Стола становится философом.

Он рассеянно поглаживал свою бороду и, хмурясь, заговорил, с трудом подбирая нужные слова.

– Я вот думаю, может быть, жизнь так устроена, что честность, как и опыт воина, приходит, чтобы придать тебе силы там, где когда-то тебя вел инстинкт. Инстинкт заставил Агравейна вытащить свой меч, инстинкт заставил меня овладеть Эттардой – и посмотри, что из этого вышло! Ты знаешь, – добавил он серьезно, – я посчитал нужным заехать по дороге сюда к Пеллеасу и извиниться. Он, по крайней мере, выслушал меня, а не прогнал с глаз долой. Но этого товарища я потерял навсегда, потому что предал доверие друга. – Я улыбнулась и положила руку на рукав рыцаря. Прежняя лукавая ухмылка появилась на его лице. – Это не значит, конечно, что я прославлюсь благородством, за которое сейчас воспевают Ланселота везде, где бы ты ни появился. – Гавейн фыркнул с насмешкой и завистью. – Ну ладно, бретонец это заслуживает – равных ему в сражении я не видел. Настало время начать думать прежде, чем лезть в драку или в постель. – Он опять разглядывал свои руки, а голос его стал еще тише. – Я много думал о женщинах… о матери, Рагнелле и некоторых других, с которыми был знаком. Как много обид я им причинял, даже не задумываясь, но сейчас мне хотелось бы, чтобы этого не было… во всяком случае, в будущем я буду стараться не поступать так.

В его глазах промелькнула грусть, когда он посмотрел на меня, и он сразу отвернулся. Я недоумевала, чем вызвана эта неожиданная робость.

– Я дал клятву, что буду приходить на помощь всякому, кто будет в ней нуждаться, но особенно это касается женщин, это для меня дело чести.

– О Гавейн! Это замечательно! – закричала я, глубоко тронутая его серьезностью. – И я не сомневаюсь, что скоро о тебе пойдет молва как о самом благородном и достойном доверия рыцаре, и, конечно, самом храбром.

Племянник Артура покраснел, потом расправил плечи и посмотрел мне прямо в лицо.

– Я надеюсь, госпожа, я очень надеюсь. Ну ладно, – закончил он, вставая, – пойду лучше поищу Мордреда. Артур говорит, что, скорее всего, он на плацу.

– Вероятно, – кивнула я и торопливо добавила: – Ты знаешь, я учила его ездить верхом и занималась с ним по утрам. Надеюсь, нам можно будет продолжать это.

– Конечно… – Рыжеголовый ухмыльнулся. – Может быть, заодно научишь его быть честным и благородным. Не помешало бы, если бы он выучился этому немного скорее, чем я.

Мы посмеялись. Потом я смотрела, как он уходит, важно расправив плечи и играя мускулами. Во все, что делал, он вносил такое потрясающее рвение, что я ошеломленно покачала головой.

С кельтами всегда так, думала я, забыв, что я тоже из кельтов.

Загрузка...