Хозяин Марасы

Дуэндэ. Книга, найденная в гостевом доме на острове Мараса

Я прошу всего только руку,

если можно, раненую руку.

Я прошу всего только руку,

пусть не знать ни сна мне, ни могилы.

Только б алебастровый тот ирис,

горлицу, прикованную к сердцу,

ту сиделку, что луну слепую

в ночь мою последнюю не впустит.

Я прошу одну эту руку,

что меня обмоет и обрядит.

Я прошу одну эту руку,

белое крыло моей смерти.

Все иное в мире – проходит.

Млечный след и отсвет безымянный.

Все – иное; только ветер плачет

о последней стае листопада.7

1995 год. Весна

Тёплый свет майского полудня казался стылым октябрьским туманом. Было очень холодно, и молодая девушка, только-только переставшая считаться подростком, куталась в нейлоновую жёлтую куртку. Люди рядом с ней радовались теплу, ясному солнцу, поднявшему столбик термометров до отметки в двадцать градусов, кто-то из пассажиров тесного «пазика» уже щеголял в футболках, а она мёрзла. Холод словно поселился внутри, стискивая сердце, замедляя ток крови, замораживая разум и делая слепыми глаза. Хотелось согреться, но тепла не было. Не для неё. Не в этой жизни.

Вскоре автобус доехал до Старо-Восточного кладбища и, надсадно скрипнув, замер дребезжащим железным студнем между торговкой беляшами и продавщицей пластиковых цветочков и венков. И на те, и на другие был хороший спрос! Девушку вынесла из автобуса толпа жаждущих свежего воздуха людей и оставила одну на остановке. От запаха беляшей мутило, от понимания того, где их продают, тошнота усиливалась всё сильнее. Поправив сумочку, которую в толчее едва не сорвали с плеча, она медленно направилась к высоким воротам, гостеприимно раскрытым для всех посетителей. Чёрные, давно не крашеные створки чуть поскрипывали, внося фальшивую ноту в солнечную беспечность. Для девушки же это был самый естественный, самый правильный звук.

Шаг за шагом, топча кроссовками рыжевато-серую пыль, она приближалась ко входу на городское кладбище. Девушке было страшно, девушке было холодно. Ей исполнилось всего семнадцать лет, впереди маячили выпускные экзамены в школе, а жизнь уже казалась ей завершённой и конченной. Медленно, словно сомневаясь и борясь с собой, она вошла на кладбище и направилась знакомой дорогой к дальнему участку. Туда, где находились свежие могилы недавно умерших людей. Она не глядела под ноги, не обращала внимания на других посетителей – невидящие глаза смотрели и не видели, а тело двигалось будто само по себе. Один раз девушка едва не опрокинула бутылки с водой, которой отмывали загрязнившийся за зиму памятник, а потом зацепилась кроссовкой за выкинутый на дорогу старый венок, да так и прошла с ним метров пятьдесят, пока тот окончательно не развалился.

Всё ближе и ближе. Всё холоднее и холоднее.

Она ненадолго остановилась возле участка, огороженного низенькой оградкой, и тоскливо посмотрела на два металлических обелиска, увенчанных звездой. Серьёзные, внимательные лица смотрели на неё с овальных фотографий, а выбитые внизу буквы гласили о том, что здесь лежат муж и жена – верные друг другу супруги, умершие с разницей в полторы недели; преданные своей стране советские граждане, не выдержавшие предательства власть предержащих и гибели родины. Бабушка и дедушка…

Январь тысяча девятьсот девяносто второго года стал «чёрным» для семьи Четверговых.

Простите, – прошептала девушка, вглядываясь в молодые лица тех, кого она помнила лишь стариками. Строгий, мастеровитый дедушка ушёл первым. Ворчливая и заботливая бабушка через четыре дня последовала за ним. – Пожалуйста, простите, я так больше не могу.

Было стыдно, было больно и казалось, что вот-вот раздадутся знакомые голоса, полные справедливых упрёков. Резко отвернувшись, девушка направилась дальше. Пройдя четыре участка, она остановилась у пятого. На нём была лишь одна могила. Она находилась с краю, оставляя место для ещё одного захоронения. Но вместо памятника или холма свежей земли на нём было почти пусто. Почти.

Рядом с железным обелиском, на поросшей молодой травкой земле, под самодельным навесиком из брусков и оргстекла, стояла фотография в яркой пластиковой рамке. Молоденькая девчонка – кругленькая, с весёлыми синими глазами – задорно улыбалась с цветного снимка, без стеснения показывая чуть неровные верхние зубы. Открытая, счастливая улыбка той, у которой впереди была вся жизнь. Трудная, пугающая, обременённая неустроенностью жизни в перевёрнутой с ног на голову стране, но ведь была!

Здравствуй, Катюшка. Я пришла… – девушка отворила калитку и подошла к фотографии. Рядом стояла старая скамейка, поставленная сразу похорон Ларисы Дмитриевны, Надиной бабушки. Возле неё по всем законам жизни и справедливости должен был лежать её муж, но… Дед жил, преодолевая последствия инфаркта, а на «предназначенном» ему месте стояла фотография внучки.

Девушка в жёлтой куртке покачнулась и упала на колени, разбивая их о бетонный край цветника. Это было не важно! Она потянулась к фотографии, вынула её из-под навесика и прижала к груди. Небольшой паучок, сидевший за нею, тут же поторопился скрыться в редкой траве, прячась за тонкими стебельками. Девушка плакала, ревела в голос, не в силах выплеснуть рвущую её изнутри боль и не заботясь о том, что её могли услышать.

Подруга, самый близкий человек, названая сестра… Они были знакомы с самого рождения – появились в одном роддоме с разницей в четыре дня, дрались в песочнице за обладание красным ведёрком с бабочкой, вместе собирались первый раз в школу, учили устав пионера, готовясь вступить в разваливающиеся ряды умирающей организации. И вступили – обе, в один день! И смеялись, хвастаясь родителям красными галстуками. До развала СССР было ещё два года…

Они всегда были вместе – Лера и Катя. Первая часами внимала рассказам о свойствах магнитного поля или о подтверждении волновой теории света благодаря изучению пятна Пуассона, гоняла подругу по формулам и теоремам, проверяя по учебнику непонятные ей доказательства, а вторая терпеливо позировала для очередного наброска или же слушала неинтересные, заунывные стихи. Лирик и физик наконец-то объединились, поддерживая друг друга во всём и всегда. Лера шла в художественный колледж, Катя – на физфак, победами в олимпиадах сумев заранее получить гарантированное бюджетное место. Умная, весёлая и беззаботная, надёжная и верная. Родная, как сестра…

Её тело так и не нашли. Лишь обрывки одежды и куски внутренних органов, которые до сих пор не отдавали родителям и хранили в морге. Лера знала, Лера слышала разговор следователей, и злые мужские голоса не мог заглушить даже вой убитой горем матери.

Эх, ты… Зачем же ты приходишь сюда, если тебе так плохо! – чужой мужской голос заставил Леру обернуться. Перед оградой стоял молодой мужчина, одетый в тельняшку и старую шинель. Наверняка копач, привлечённый слишком громким плачем.

Что? Кто вы?! – зарёванная, с опухшим лицом, Лера со страхом смотрела на мужчину. Катюшка была умницей – она не связывалась с плохими компаниями, не ходила гулять поздно вечером и не заговаривала с незнакомцами. И всё же, она… её… А этот «копач» стоял у калитки, закрывая выход с участка, и Лера, замерев напуганным кроликом, думала – удастся ли ей перепрыгнуть через оградку прежде, чем он её поймает, или нет? А затем пришло равнодушие. Заложенный природой инстинкт выживания отключился, задавленный скорбящим разумом. Зачем бежать и спасаться, если она именно этого и хотела?

Да какая разница, кто я! С вами-то что? Может, позвать кого? – неуверенно спросил мужчина, оглядываясь. Словно, мысль о том, что придётся кого-то звать, его пугала.

Нет, я… Я уже ухожу, – Лера поднялась с земли, отряхнула испачкавшиеся на коленках джинсы, не обращая внимания на боль в содранной коже и дырку на штанине.

Сестра? – копач внимательно смотрел на фотографию, которая по-прежнему была прижата к жёлтой, уже испачкавшейся куртке. Девушка вздрогнула и зачем-то сказала:

Почти. Лучшая подруга, – голос задрожал, и она снова заплакала.

А у меня здесь тоже лежат… мои… – мужчина скривился. – Идите, девушка. Незачем вам здесь быть. Помнить мёртвых надо, а вот закапывать себя с ними в одну могилу – нет.

Да что вы знаете?! Нет у неё могилы, нет! И не будет, потому что даже тела не нашли!! – Лера снова заплакала, до боли в пальцах цепляясь за пластиковую рамку – голубую, с серебристыми звёздочками. Это был любимый Катюшкин цвет.

Тяжело, да? – мужчина уселся прямо на землю, возле калитки, и с пониманием взглянул на Леру. Та коротко кивнула, продолжая глотать слёзы. – Давно её не стало? – вопрос был задан одновременно и участливо, и немного равнодушно. Копача явно интересовала больше участь живой, пусть и глупой девчонки, чем её мёртвой подруги.

Три недели, – Лера судорожно вздохнула, вытерла лицо тыльной стороной ладони и заговорила, выплёскивая боль. – Ушла днём, в библиотеку. Ей задачник был нужен – Борисов и Корнеева8, что-то про электричество и оптику… Кажется. Не помню, я всегда в физике была дура-дурой. Она все уши прожужжала этим задачником! В школе такого не было, не купили ещё, а в библиотеку вот завезли. Тётя Дарья, библиотекарша, ей позвонила, она и побежала… За задачником так и не пришла. И домой не вернулась, – девушка заскулила, всё крепче и крепче прижимая к себе рамку. – Мы её больше недели искали, наши парни с уроков отпрашивались, а если не отпускали – сбегали! И Виталик своих пацанов подключил, перестали рынки трясти… А она ведь его отшила, а он… – девушка завозила рукой по лицу, вытирая мокрую дрянь и оставляя на лице грязные разводы. – Через восемь дней нашли обрывок юбки и ку… ку… кусок печени-и-и, – она снова сорвалась на вой. – И часть желу-у-удка-а! Следователь сказал, что она мертва, и… и… – Лера отмахнулась и затрясла головой, не в силах говорить дальше.

Похорони её, – вдруг хрипло сказал мужчина, не отрывая от неё внимательного, чуть злого взгляда. Впрочем, смотрел он не совсем на девушку – что-то за её правым плечом не давало ему покоя.

Что?! Я же сказала…

В школе, где я когда-то учился, старенький преподаватель очень радел за просвещение убогих бедненьких детишек. Он любил рассказывать нам про былые времена и особенно про Древнюю Грецию. Он искренне считал её колыбелью цивилизации и пытался познакомить безграмотную ребятню с истоками и началами. Мы слушали мифы и восторгались Гераклом и его подвигами, Персеем Горгоноубийцей, дерзким Икаром, который смог полететь. Мы слушали, раскрыв рты и пытаясь поверить во все те чудеса, что представали перед нами, а потом на заднем дворе дрались, распределяя роли аргонавтов. Каждый хотел быть Ясоном, или Автоликом, сыном хитрого Гермеса. Впрочем, неважно. Но именно от своего учителя я узнал, что есть такая штука, как кенотаф. Это памятник, или надгробие, под которым нет могилы, – ровный, серьёзный голос копача заставлял слушать его, не давал прекратить разговор и убежать. – Мёртвые не должны оставаться без упокоения, их обязательно надо проводить. Не важно, какой веры человек, какому богу молился, или не молился вообще. Мертвецы должны уходить. Иначе они страдают, злятся и начинают мстить живым. Или привязываются к ним, становясь паразитами,

Да? – если бы не горе, сломавшее Леру, она бы ни за что не стала говорить на столь странную тему с кладбищенским работником. Она бы вообще не стала ничего ему рассказывать!

Да.

Я никогда не слышала о таком…

Слышала, только вряд ли обращала внимание. Сейчас это называется по-другому, хотя кенотафов вокруг – хоть жопой жуй. Pardonne, хоть ложкой ешь, – мужчина улыбнулся, демонстрируя резкие морщины у рта, делающие его похожим на гепарда. – Могила неизвестного солдата – это кенотаф. И венок у дороги на том месте, где кто-то разбился, тоже. Это память и уважение к мёртвому. Проводи свою сестру, сделай для неё памятник или что-то подобное, покажи свою любовь и попрощайся. Отпусти её, и тебе станет легче.

Она мертва! Как мне может стать легче?!

Тебя больше мучает не смерть, а неизвестность судьбы этой милой девочки. Вина за то, ты не могла что предотвратить. А ещё – осознание собственного одиночества. Это пугает. Погреби её в пустой могиле, и неизвестность сменится определённостью. Горе не уйдёт, но дышать станет легче. Поверь, уж я-то знаю, о чём говорю, – мужчина поднялся с земли, откинул со лба короткие, неровно обрезанные волосы, и со странной грустью посмотрел на Леру. – Сделай это как можно скорее. Пожалуйста.

Почему?

Потому что я вижу – ты готова сама пойти за ней следом. Это плохая идея, – теперь он говорил осторожно, подбирая слова, стараясь не напугать и не оттолкнуть Леру. Та вдруг покраснела и сдала себя с потрохами, прижав к боку испачканную в земле сумочку. – О! И что там – нож, запас бабушкиных таблеток, верёвка? На кладбище нет больших деревьев, так что про повешение можешь забыть.

Нож… канцелярский, – девушка задрожала, готовясь снова заплакать. Без Катюшки её жизнь казалась пустой и бессмысленной, хотелось уйти следом за ней, к ней! Ни мысли о родителях, ни память о брате не могли удержать её. Она приехала на кладбище именно для этого… А теперь короткий разговор с незнакомым мужиком, роющим на кладбище могилы, почти разуверил её в необходимости прекращать свою жизнь. Хотя глубоко внутри тонкий голосок, почему-то звучащий так, будто принадлежал Кате, твердил и твердил о том, что острый нож – это лучшее решение проблем, избавление от страданий и надежда на встречу с подругой и сестрой.

Дурочка. Тебе сколько? Шестнадцать?

Семнадцать. Шесть дней как исполнилось…

Такая большая, и такая глупая… У тебя впереди жизнь, в которой кроме всякого дерьма и боли будет ещё и много чего хорошего! Живи, учись, выйди замуж, роди детей и назови дочку Катей.

Легко вам говорить.

Ты же обо мне не знаешь ничего, дурочка, – мужчина со странной нежностью посмотрел на зарёванную, покрытую некрасивыми алыми пятнами девчонку в грязных штанах и ярко-жёлтой куртке. Светлые волосы, связанные в низкий хвост, растрепались, и теперь сверкали золотом в лучах клонящегося к горизонту солнца. С опухшего от слёз узкого лица на него с непониманием и страхом смотрели серо-зелёные глаза с оранжевыми крапинками у зрачка. Болотные, затягивающие в омут. – Вон, у того контейнера лежат камни от разбитого надгробия. Возьми их, сложи подобие могилы и отпусти своего мертвеца. Чего сидишь? Живо! – громкий, злой голос буквально подорвал Леру с земли. Она не хотела подчиняться странному незнакомцу, но ослушаться приказа не смогла. Так было лишь в детстве, когда строгий дедушка гнал её спать, ругал за непослушание или велел отдать вытащенные из ящика пилки для лобзика. Они так забавно гудели, когда распрямлялись…

Камни Лера таскала долго. Они были тяжёлые, пыльные, и ранили пальцы острыми углами. Она не обращала внимания на боль, с маниакальным упорством выкладывая из них кривое подобие низкой пирамиды. Ничего другого в голову не пришло. Копач сидел у ограды, не приближаясь к ней и не пытаясь помочь. Он хранил молчание и лишь следил – внимательно, с затаённой грустью.

Что теперь? – вытерев грязной рукой вспотевшее лицо, Лера несмело посмотрела на мужчину.

А теперь отпусти её. Вспомни всё хорошее, что было в её жизни, расскажи об этом. Скажи самое главное, разреши девочке уйти. Нет, заставь её уйти. Мертвым, – он хмыкнул, – не место среди живых.

Девушка нерешительно кивнула, подняла фотографию, огладила пальцами улыбающееся лицо под стеклом, и поставила рамку на плоский обломок, венчающий сооружение. И сбивчиво заговорила, глотая предлоги, сбиваясь, то и дело шмыгая носом. Присутствие постороннего свидетеля Леру ни капли не смущало. Вначале все звуки застревали в горле, как абрикосовая косточка, раня и заставляя хрипеть, но с каждым выплеснутым наружу словом поминовения ей становилось легче.

Катя, Катенька, моя Катюшка, моя сестрёнка… Если правда, что без могилы мёртвые не могут уйти… Я сделала это. Я скажу тёте Насте и дяде Лёше, чтобы они поставили здесь хороший памятник, красивый. Я посажу здесь для тебя цветы. Белые гвоздики и флоксы, твои любимые! Помнишь, как мы пытались нарисовать акварелью букет, разлили воду и потом таскали ковёр в химчистку, чтобы моя мама не заметила? А она заметила, потому что ковёр стал гораздо чище, чем утром! – кривая улыбка промелькнула на лице, пробуждённая воспоминанием. Они с Катей на этот ковёр потратили все «карманные» деньги, изнервничались, а потом узнали, что ковёр собирались отвезти на дачу, в Фадино. – Я не знаю, как ты умерла, но если ты страдаешь сейчас, то не надо. Не надо, пожалуйста! Я чувствую тебя рядом, я слышу тебя по ночам. Уходи, будь свободна, моё солнышко. Я… я так хотела бы, чтобы мы прожили жизнь вместе! Ты бы вышла замуж за Федьку, как хотела, а я стала бы крёстной мамой вашим детям. Помнишь, мы даже вашу свадьбу обсуждали, а он услышал? Он же сказал мне потом, что была бы ты постарше, он позвал бы тебя куда-нибудь… Катя, милая, пожалуйста… – Лера снова заплакала, комкая на груди грязную куртку.

Сволочь! – громкий окрик знакомого голоса заставил её вздрогнуть. Сердце бухнуло о рёбра и замерло, окутавшись тягучей болью.

Лера медленно, как заторможенная, обернулась. У могилы Ларисы Дмитриевны, в двух шагах от неё, стояла Катя. Рваная вельветовая юбка, измазанная в земле и крови футболка с Микки Маусом, изуродованное синяками и ссадинами лицо… но не это было страшно, а злость и ненависть, исказившие знакомое лицо. Круглая, обычно улыбчивая мордочка, на которую снисходило задумчиво отстранённое выражение только в момент прослушивания очередного поэтического эпоса, зачитываемого Лерой, была ужасна. Это была не та девочка, с которой они хотели породниться. Мертвец – озлобленный, полный ненависти и боли – скалил зубы и гневно сжимал кулаки, глядя на «предателя». – Ты решила избавиться от меня?!

Не… Как? Это невозможно! – Лера попыталась отступить назад, но наткнулась на оградку и едва не упала. Если бы она не смогла удержать равновесие, то насадилась бы на частые пики кованной секции. В прошлом году они вместе ходили на кладбище, убирали могилы своих стариков, подновляли надписи кузбасслаком, красили и мыли. В прошлом…

Я звала тебя, звала к себе – ты ведь говорила, что никогда не оставишь меня! А ты не шла… И когда ты наконец решила выполнить своё обещание, ты струсила!

Нет, я… я не боюсь! – Лера затрясла головой и волосы замотались из стороны в сторону. – Подожди, – она осеклась и, словно осознав наконец-то некую страшную истину, истошно крикнула: – Скажи – кто! Мы найдём, и если его не посадят, то мы…

Пойдёшь со мной, тогда скажу, – засмеялся мертвец, скаля окровавленные зубы.

Не слушай её. Мёртвым одиноко, но такова их судьба, – голос кладбищенского копача звучал спокойно и немного равнодушно. Он всё так же сидел в стороне, уместившись на тропинке между участками, и, задрав голову, смотрел на небо. – Им обидно, их душат злость и ненависть к тем, кто остался жив. Жалость к себе и сожаление о потерянном. Но они должны уходить.

Вы видите? Вы видите её?! Скажите, что да, пожалуйста. Этого ведь не может быть, – Лера обхватила себя руками, скорчилась, затравленно переводя взгляд с мужчины на мёртвую Катюшку, которая издевательски манила её к себе пальцем.

Может. Ты, главное, не думай. В тоске все мысли только об одном, а это «одно» тебе сейчас абсолютно не нужно. Ну, скажи ей, чтобы она ушла. Её ждут покой и небытие, как и всех умерших. Смерть, в отличие от жизни, милосердна ко всем одинаково. Если, конечно, кое-кто не собирается отвергать её милость, – эти слова звучали страшно, неправильно. Под светом заходящего солнца, в жарком воздухе, без следа прохлады, от них веяло ноябрьским стылым хладом.

Пойдёшь со мной, а? Пойдёшь?! – крик Кати заставил Леру дёрнуться и шагнуть было вперёд, навстречу то ли призраку, то ли видению рехнувшегося мозга. – Ну же, иди ко мне!

Да, достань ножик для резки картона и покромсай свои руки. Только не забудь – резать надо вдоль, а не поперёк, иначе результат хреновый будет. И уйдёшь ты в бесконечное путешествие со своей дохлой сестрёнкой, которая вцепится в тебя клещом и будет пить все оставшиеся соки, пока от тебя не останется только зацикленная на ней тень. А утром, ma petite fille9, тут обнаружат твой труп – пожранный кладбищенскими крысами, скрюченный от ночного холода, обосравшийся и обоссавшийся разом. Ты не знала, что после смерти вся дрянь, что есть в человеке, выходит наружу? Так сказать – проявление сути, – копач засмеялся, запрокидывая голову.

Его смех, злые и грубые слова, паника, хохот мёртвой подруги – Лера не выдержала и тоже начала смеяться. Истерично, спасаясь от страха и картины собственного вонючего трупа. Её взгляд упал на фотографию – дешёвый пластик, яркий голубой цвет, серебряные звёздочки – и девушка, чувствуя, как всё внутри становится с головы на ноги, на положенное место, зажмурилась и произнесла:

Нет, ты не моя Катюшка, не моя сестрёнка. Помнишь, как я дразнила тебя в детстве хомячком, потому что ты была на него похожа… Круглые щёки и неровные зубы. А теперь это не хомячок, это дохлая, гнилая крыса! Убирайся, уходи отсюда. Мёртвые должны оставить живых.

Да, – ухмыляясь, произнёс мужчина. – Должны.

Он был в белой джинсовой куртке и бейсболке «Калифорния», – тихий голос Кати вынудил Леру осторожно поднять веки. Её подруга снова была собой – светлый взгляд, улыбка, обнажающая неровные зубы, круглое милое личико. Только теперь Катя казалась слайдом, вырезанным из плёнки и наложенным на другую картинку. Плоская, словно нарисованная, и немного прозрачная. – А на шее наколка – три звезды. Но вы вряд ли его найдёте. Во всяком случае, не сейчас.

Почему?!

Как ты сможешь объяснить своё знание? Как ты расскажешь об этом кому-нибудь? Тебя никто не будет слушать, а может, даже начнут подозревать в том, чего не было. Нет, Лерчонок, пока никому и ничего не говори. Уж я-то знаю, – мёртвая подруга грустно покачала головой, протянула руку к Лере, словно хотела коснуться, но в последний момент отдёрнула её и тяжело вздохнула. – Нет.

Катя, я… Мы ведь…

Не знаю, что там, но надеюсь, что встретимся, – согласно кивнула Катя. – Только не скоро, Лерчонок. И пожалуйста, – она медленно таяла, исчезая в розоватом свете. – Хоть иногда напрягай мозг цифрами, а не рифмами, а то считать разучишься, – девушка беззаботно помахала рукой и её блёклые очертания окончательно исчезли.

Ушла, – Лера в изнеможении опустилась на землю рядом с косым кенотафом. Внутри неё по-прежнему разливалась пустота, но былого холода уже не было. Тот лёд, что вымораживал нутро, исчез.

Ушла, – согласился копач, поднимаясь с тропинки.

А вы её видели?

Нет. Чужих мертвецов не увидеть, они «принадлежат» только тому, из-за кого и остаются здесь, среди живых. Если только не случится чудо. Ладно, бывай, – копач с лёгкой полуулыбкой посмотрел на взъерошенную, грязную девушку, и направился было прочь, но Лера тут же окликнула его.

Подождите! – она кое-как поднялась на ноги и, волоча за собой сумку, вышла за калитку. Лера остановилась рядом с мужчиной и осторожно, чувствуя неловкость, спросила: – Как вас зовут?

Зачем тебе? Это неважно.

Нет! Имя – это очень важно. Я прошу, скажите. Меня вот Лерой зовут.

Да я… – он замолчал и скривился. – Не стоит.

Пожалуйста, скажите.

Игнат. Меня зовут Игнат, – с каким-то обречённым выдохом ответил тот. – Иди домой, девочка. Уже темнеет, тебе ещё до Двенадцатого микрорайона добираться, а это не ближний свет.

А откуда вы знаете, на какой улице я живу? – Лера нахмурилась, немного настороженно глядя на мужчину. В принципе, он мог жить неподалёку и видеть её. Или, к примеру, Игнат мог быть в курсе убийства Катюшки – когда она исчезла, родители девушки давали заметку о пропаже в газету, клеили везде самодельные объявления, а уж когда нашли «останки»… Об этом узнали все, живущие на их стороне Иртыша. Хуже фальшивого, жадного до чужого горя сочувствия были только чужие пересуды в автобусе, и трудно было не влезть, не закричать, не обвинить в глупости, ханжестве и жестокости. «Прошмандень малолетняя, сама пошла невесть с кем, а теперь у родителей горе». «Малолетка дурная, что взять с неё?». «В наше время девушки поприличнее были и о чести не забывали. А тут – школу не окончила, а всё туда же. Тьфу!» Обдумав это, Лера решила всё-таки задать неудобный вопрос и, стараясь чтобы голос звучал без обвинительных ноток, произнесла: – Вы что, за мной следите?

На похоронах слы…

Лерка! – громкий окрик заставил её обернуться. Игнат, которого этот вопль спас от расспросов, сначала облегчённо усмехнулся, а затем вновь нахмурился, увидев, кто появился среди могил – шагах в тридцати от них стояли испуганные родители Леры и Федька. Рядом с ними сердито переминался с ноги на ногу кладбищенский сторож, казавшийся из-за огромного толстого ватника живой рекламой шин «Мишлен».

Брат мигом подлетел к Лере, схватил её за плечи и принялся вертеть, беспокойно разглядывая грязную одежду и расцарапанные в кровь руки. – Лерчонок-Галчонок, – ласково, осторожно заговорил он, – ты что тут делаешь?

К Федьке тут же присоединилась мама. Привычная тщательная укладка была взъерошена, лицо – не накрашено, а шарфик на шее был завязан криво и явно второпях.

Лерочка, да что ж ты… Что случилось, солнышко моё? – мягкие ладони с аккуратным маникюром тут же обхватили замурзанное лицо дочери.

Всё в порядке, мама. Я просто… Я к Катюшке пришла, она… А потом мы с Игнатом разговаривали, – она не нашла ничего лучшего, чем решить представить случайного знакомого. Ну не могла же она сказать правду!

С кем? – мама тут же напряглась и схватила дочь за локоть.

С Игнатом, – повторила Лера и кивнула на своего нового знакомого. Тот стоял, прикрыв лицо рукой, и в глазах плескались ужас и сожаление. Он-то понимал, что сейчас будет. – Вот, познакомьтесь.

Ты меня пугаешь, – Федька привлёк к себе сестру и крепко обнял, прижимая к себе. На исказившееся лицо матери он старался не смотреть.

Ты подумай, как я его напугала, пока тут ревела. Игнат, вы извините меня. То есть, простите, я ведь тут такого наверетенила, – Лера вывернулась из крепких рук брата и виновато глянула на мужчину, не понимая, почему он пятится от неё.

Вы что тут с могилой учудили, а? – гневный выкрик сторожа заставил всех троих отвлечься. Пропитой мужик, отмахиваясь от пытающегося успокоить его отца Леры, гневно тыкал пальцем в каменную груду.

Это кенотаф, – виновато призналась Лера. – Памятник для тех, у кого нет могилы, – и, подумав, решила переложить с себя часть непонятной ей самой вины. – Мне Игнат посоветовал, – она улыбнулась и мотнула рукой в сторону копача, улыбаясь ему. Ну, пусть он скажет хоть слово!

Тут никого нет, Лера, – тихий голос матери вернул ощущение могильного холода. – Мы здесь одни.

* * * * * * *

Регина захлопнула книгу и шваркнула её на край стола, рядом с блюдом, полным очередных закусок. Какая дурость! Мистика, замогильные разговоры, и это только в самом начале книги! Не удивительно, что Лидия при первой же возможности сбежала из этой «весёлой» страны, уцепившись за своего толстого и глупого муженька. Да, с её сыночком Сандре будет замечательно жить. Особенно если мамочка продолжит по-прежнему оберегать его и совать везде свой нос, прикрываясь заботой о единственном отпрыске. С другой стороны, почему Регину это должно волновать? Сандра сделал свой выбор, и менять решение было уже поздно. И выбор её был вполне логичен и понятен, учитывая запросы невесты и возможности, предоставляемые ей браком с Венсаном. Плюсы перевешивали минусы, и поэтому сострадать подруге Регина не собиралась. Она ведь ни в коей мере не была похожа на дурочку из книги, ревевшую на кладбище у нищенского навесика из пластика.

Убиваться из-за погибшей подружки? Да с какой стати! Тем более, подыхать из-за неё, не выдержав расставания. Нет, надо жить и брать от жизни и от дружбы всё, что только можно. И было приятно, что и Сандра сама понимала это, являясь здравомыслящим человеком. А не романтичной трепетной натурой, как эта «Лера». Или торопливой идиоткой, как неудачливая Марта.

Этьен, нальёшь мне немного розового вина? – Регина качнула бокал, давая понять молодому и привлекательному мужчине, что у неё кончилось не только вино, но и терпение. В конце концов, сколько можно игнорировать её, ведя «мужской» разговор у жаровни?!