И обонял Господь приятное благоухание

XXV

Она завлекла меня в свой бутик. Я прекрасно осознаю смысл этого глагола.

Я сказал «завлекла», так вовлекают во грех, в смерть. Это через две улицы от моей. Витрина ломится от лосин, трусиков, бюстгальтеров, поясов для подвязок и от фотографий голых или едва одетых девочек. Магазин называется «Счастливое мгновение».

Продолжая смеяться, она открыла дверь и втолкнула меня внутрь, как будто я отказывался войти. Я не отказывался входить, но мне нужна была ловушка, запах, привкус во рту. Как прежде на чердаке. Возбужденная в сломанном кресле. Как в Мейонна́. Как здесь, в дальней комнате магазина, забитой корсетами, пластмассовыми совершенно голыми грудастыми манекенами с розовыми сосками и в трико, облегающих лобок и место между ног. На красных стенах и у входа в примерочную кабину висят небольшие картины, на которых голые женщины ласкают друг друга, одна из них сосет между ног свою служанку, млеющую на софе. На картинке белая собачка лижет девушку. Есть серия очень детальных фотографий, снятых на близком расстоянии. В воздухе пахнет амброй, это ароматизированная свеча в виде колонны с торсом девушки, которую Мария Елена зажгла, как только мы вошли; ее аромат заполнил все тесное помещение. Закрытые окна. Закрытые ставни. Рядом со шторами кресло. И в этом кресле моя голая хозяйка, еще более раздетая, чем мои визитерши; мадемуазель Мария Елена Руиз как прежде, да, как прежде раздвигает ноги, расслабляет ляжки, двумя пальцами раскрывает вагину, розовый и темный плод с блестящей щелочкой под бритым лобком.

— Пей, ешь! — повторила Мария Елена несколько раз, или я придумал это в своих мечтах, — пей, насыщайся, вдыхай меня, как раньше и как это делали в Мейонна́, ты помнишь Вайанов, Лизину, я это не забыла.

Такое нарочно не придумаешь. И после того как я ее попробовал:

— Мы тоже ее высечем. Мы будем сосать ее вдвоем.

— Но кого, Мария? О ком ты говоришь?

— Да о твоей пассии, развратник. О твоей недотроге из мясной лавки.

Гнусный план созрел в голове корсетницы. Или в ее благоухающей вагине. В янтарном, ванильном лоне. В долине смерти. Корсетница, продавщица трусиков и ночная авантюристка умеет завлекать заманчивыми образами в полумраке, наполненном ароматами; со временем она отточила свое искусство, возможно, эта милая, истекающая от возбуждения испанка, шлюха, торгующая ажурными трусиками и трико с разрезами, и есть истинная наследница Вайанов.

— Твою святую нетрудно будет заманить в бутик, она уже останавливалась перед моей витриной и пускала слюнки. Эта маленькая форель клюнет на крючок.

— Но как заставить ее войти? Заставить что-нибудь купить?

— Не волнуйся. Надо польстить ее кокетству, сказать ей, что мне нужна манекенщица только на один раз, что у нее идеальный размер, поверь, она клюнет. В худшем случае я прокручу это с ее театром, можно придумать дефиле модной интимной одежды или лихую распродажу для первого спектакля. Между нами, эта премьера «Элоизы» как нельзя кстати.

— А если она не клюнет? Если откажется позировать?

— Она придет. Достаточно будет сказать ей, что она мне просто необходима.

Через три дня Мария Елена мне позвонила:

— Форель клюнула! Дочка мясника, святая Биллями, взяла приманку. Она на крючке. И поверь мне, я ее не упущу.

Как эта шлюха-корсетница могла забыть, что от наслаждений в Мейонна́ веяло смертью? Вайан мертв. Его итальянская сутенерша, сводня и поставщица девочек тоже мертва. Покончила с собой и беременная Жанна Жоанно́ назло своему пентюху. Мертв дом, во всяком случае, в смысле того, что там происходило. Мертв Сталин, мертва партия, сгинул и Советский Союз, кануло в Лету счастливое будущее. Как поется в песне, дух, который шел от Мейонна́, был запахом бойни. Зловонием греха. Тухлятиной, плесенью, разложением, жалкими останками, отбросами, что кидают собакам.

Постарайтесь вспомнить об этих мерзостях, моя юная подруга. Потрудитесь представить себе веревку, в которой дергалась, а потом повисла Жанна Жоанно́. Взгляните на волдыри на коже, на исполосованную грудь девушек из Лиона или вспомните себя, исхлестанную кнутом или крапивой. Что? Вам нравилось? Я слышу, как вы смеетесь, продавщица трусиков. Это придает пикантность вещам. Остроту скуке. Аромат блюдам. Ах, позвольте же мне есть то, что мне нравится и что мне подходит.

Я научился не бояться ни смерти с ее пресным запахом увядания, ни баланды под надгробной плитой, ни едкого клейкого дыма, исходящего от мозговых костей и от жаркого, загубленного в кремационных печах. Я научился не бояться, потому что Бог меня любит и я мало грешу. Но с тех пор как я вновь некстати встретил тебя, жалкая лавочница, ты можешь гордиться собой: я боюсь.