Глава 8. Всему свое время

Клементина молчала три дня.

Все ее существо восставало против того, что произошло. И организм, стараясь отгородить рассудок от воспоминаний, — так уже случалось, — продолжал функционировать настолько лишь, насколько этого требовала природа. Клементина почти не спала, хотя и большую часть времени проводила в постели. И совсем ни о чем не думала. Будто находилась в забытьи.


— Госпожа, поешьте хоть что-нибудь, — просила Тереза, подсовывая ей под нос блюда со всякой снедью. — Аннет так старалась.

В эти дни прислуга, действительно, из кожи вон лезла, лишь бы вырвать из этого состояния госпожу, к которой они привыкли и которую полюбили.

Но Клементина не замечала ничего. Она сидела, глядя прямо перед собой. Шок начал проходить, и Клементина винила себя за то, что позволила увезти себя так скоро. Ей надо было остаться, надо было выяснить, что случилось с ее братьями, сестрами. Со всей ее семьей.

Кто-то же должен знать? Помнить? Кто-то должен рассказать ей об этих чудовищных майских днях.

Подумать только… Май. Она уже была во Франции. Если бы она поторопилась, если бы настояла, упросила Филиппа — она могла успеть. Может быть даже, изменить что-то.


— Ох, господин, мадам совсем ничего не ест, — услышала Клементина причитания служанки.

— Иди, Тереза. Ступай, — граф де Мориньер выставил девушку за дверь.

Услышав его шаги, завидев худощавую его фигуру, Клементина подскочила, разом припомнив все. Ее измученная душа нашла, наконец, того, на ком она могла выместить все свое горе, кого она могла, как ей казалось, с полным основанием обвинить в том, что с ней произошло.

"Он выдержит, — с мстительным злорадством подумала. — Этот выдержит все".

— Как? Вы еще не уехали? — со злостью в голосе произнесла.

— Нет, — Мориньер небрежно смахнул несуществующие пылинки с табурета, пододвинул его поближе, уселся. — Я никак не мог ехать сразу. Во-первых, поездка с вами меня чертовски утомила. А во-вторых, — он как будто насмешливо посмотрел на ее поникшие плечи, — я должен был убедиться, что вы не кинетесь топиться, травиться или вешаться. Мне бы не хотелось отвечать перед Филиппом за вашу безвременную кончину.

Она вскочила.

— Убирайтесь отсюда! Я не звала вас! По какому праву вы явились опять в мою комнату?!

— Но вы же из нее не выходите, — резонно заметил он. — А мне хотелось сказать вам кое-что перед отъездом.

Ах, вот как! Она вновь уселась на кровать.

— Вам хотелось поговорить? Извольте! Как вы могли увезти меня оттуда так быстро?

Заговорив, она будто разрушила выстроенную ею внутри себя перегородку, отделившую физическое тело от души. И тело отозвалось, откликнулось. Она почувствовала, как по лицу ее потекли слезы.

— Плачете? Прекрасно! — кивнул удовлетворенно. — Что же касается того, что я увез вас слишком скоро — так вы ничего мне не сказали про то, что желали бы задержаться. А, кроме того, — холодно продолжил, — ваша истерика собрала вокруг слишком много любопытных и отнюдь не дружеских глаз.

— Вы не хотите извиниться? — Клементина вдруг густо покраснела, вспомнив доставшуюся ей оплеуху.

— Нет, — он с удовольствием смотрел на ее гневное лицо. — Я не знаю способа лучше этого, когда требуется быстро привести в чувство не в меру эмоциональных женщин.


— Вы… — она задохнулась. — Вы бесчувственный мужлан. Вы чудовище. Я не желаю вас видеть, никогда!!

Он поднялся.

— Вот теперь, я вижу, вы почти в порядке. Не забывайте есть и спать, и скоро к вам вернется прежняя милая живость.

Клементина схватила стоящую перед ней на подносе вазу с фруктами, готовясь швырнуть ее.

— Э, нет-нет, дорогая графиня, — он ловко разжал ей пальцы, поставил вазу обратно. — Направьте вашу энергию в какое-нибудь другое русло. Я и так сейчас уеду, так что необходимости в применении столь сильных мер нет.

Она упала на кровать.

— Как мне плохо! Вам этого никогда не понять… — прошептала она, почувствовав, что с этой вспышкой ушли все ее силы.

Он остановился в дверях.

— Прощайте, графиня.

Взялся за ручку, снова обернулся.

— И все же, если вы способны прислушаться к моим словам, сделайте это. Я знаю, вас очень интересует судьба остальных членов вашей семьи. Но я говорю вам: теперь не время. Примите то, что произошло. И упаси вас Бог сейчас ехать к интенданту. Не забывайте, что ваш отец в глазах закона — преступник.

* * * *

Клементина испытала несказанное облегчение, когда он уехал. И одновременно с этим на нее навалилась непереносимая, мучительная тоска по надежному мужскому плечу.

Она была так одинока. И она должна была отвечать за все, что происходило в замке и на землях Грасьен. Эти две истины с пугающим постоянством занимали теперь ее сознание.

Клементина, по-прежнему, крайне редко выходила из своей комнаты. В ней Клементина чувствовала себя более или менее защищенно. Вне стен комнаты она цепенела, терялась, впадала в состояние близкое к панике.

Погода, как ей и полагалось, все ухудшалась. Когда не лил дождь, сыпал мелкий снег. Дороги развезло, и теперь редко кто пускался в путь без особой надобности.

Жители замка занимались своими обычными делами. Иногда, завершив работы, являлись в комнату к Клементине, чтобы рассказать ей последние новости, принесенные из деревень.

Клементина слушала их, кивала.

Однажды Пьер, когда погода, вдруг забывшись, решила порадовать их погожим днем, набравшись смелости, пришел в замок, чтобы предложить графине проехаться верхом. Но Клементина лишь покачала головой.

Часто приходил священник, отец Жозеф. Он садился рядом с ней, брал ее руки в свои и долго, монотонно говорил с ней, перемежая собственные увещевания с молитвами. Она согласно кивала, когда он спрашивал ее мнение, и вновь погружалась в себя.

Она замерла, затихла на долгие недели. Заживляла раны.

К счастью для Клементины, с самого отъезда графа де Мориньер никто чужой не покушался на ее одиночество. Лишь однажды, еще до того, как погода окончательно испортилась, в замок нанес визит молодой баронет, сын барона де Журниака. Он явился в один из ясных, но уже довольно холодных дней.

Клементина поначалу хотела отказаться:

— Скажите, что я не принимаю, — сказала она, зябко поводя плечами.

Но Перье настаивал:

— Это нехорошо, графиня. Вам было бы весьма полезно познакомиться с вашими соседями. К тому же, баронет всего пару недель как из Парижа. Приехал сюда повидать отца. Бедный мальчик не видел старого барона много лет. Почти всю свою жизнь он провел при маркизе Вобане. Отец отправил дитя учиться военному и инженерному делу, когда тому едва исполнилось семь лет. Вместе со своим наставником и господином мальчик изъездил, кажется, все дороги Франции. Но дома бывать ему не пришлось. И теперь, испросив разрешение маркиза Вобана и, к радости своей, получив его, баронет явился повидать отца. Возможно, у него есть какие-то новости о вашем супруге и нашем господине. И, уж совершенно точно, он мог бы рассказать вам массу интересного о том, что происходит теперь в Париже и вокруг него. Разве вам не любопытно?

Ей не было любопытно. Совсем. И она не вполне понимала, что заставило ее переменить решение. Но она согласилась.

— Вы в курсе всего, Перье, как настоящий придворный, — заметила.

Он ответил серьезно:

— Чтобы управлять хозяйством, нужно знать не только то, что происходит в его пределах, но и то, что делается вокруг.

Клементина коротко взглянула на управляющего. Это было очень похоже на упрек.

Позвала Терезу, переоделась, завила волосы, пустила несколько локонов по высокой шее. Приводила себя в порядок без малейшей доли кокетства — по привычке, механически. Перед тем, как выйти из комнаты, все-таки взглянула в зеркало. Женщина, смотревшая на нее из глубины полированной поверхности, была бледна и неинтересна.

Уже подойдя к дверям, остановилась, вернулась, всмотрелась в отражение пристальнее. Ущипнула себя за щеки — раз, другой. Покусала губы. Перье удовлетворенно опустил глаза — скоро графиня начнет приходить в себя. Уже начала.


Юный Шарль, сын барона де Журниака, оказался юношей весьма бойким и исключительно велеречивым. Он принес извинения за неожиданный визит, и трижды умолял простить ему причину, заставившую его быть назойливым.

Охотясь на кабана, он, плохо знающий границы отцовских владений, увлекся и нарушил их. Обнаружив свою ошибку, счел, что не может оставить ее без внимания. И теперь, когда графиня де Грасьен позволила ему предстать пред ее очи, он может надеяться, мечтать может только об одном — чтобы графиня согласилась принять от него в дар кабана, убитого на землях графа де Грасьен.

Клементина согласилась. Тем более что слуги уже сняли кабана с телеги. И теперь огромная его туша лежала посреди двора, веселя детей и радуя взрослых.

Поблагодарила. Произнесла все приличествующие случаю слова. Пятнадцатилетний баронет сиял. Он склонился к руке графини, коснулся ее губами, продержал чуть дольше, чем того требовали приличия. Клементина заметила это, аккуратно высвободила руку, пригласила юношу отобедать с ней. Отметила она и то, что сердце ее, измученное и истерзанное, при этом прикосновении все же забилось чуть быстрее.

— Я не умерла, — подумала она с удивлением. — Подумать только. Я не умерла.


Баронет умело развлекал ее за столом. Рассказывал анекдоты, последние сплетни, будоражащие двор. Сетовал на то, что этим "новостям" уже почти месяц. Теперь, наверное, кое-что изменилось. А он желал бы донести до нее самые лучшие, самые свежие из новостей.

Она снисходительно промолчала.

Когда спросила о муже, баронет легкомысленно воскликнул:

— О! С вашим супругом, графиня, все в порядке. Граф необычайно близок к его величеству и окружен сонмом красавиц.

Сказав, поперхнулся.

Клементина улыбнулась слабо:

— Быть одновременно привлекательным и галантным — необычайно трудно, не правда ли, сударь? Вечно рискуешь прослыть либо неразборчивым в удовольствиях, либо невежей. А ведь лучшего меж этих двух обвинений не существует.

Он с восхищением посмотрел на молодую женщину.

Потом, вернувшись к отцу, с горячностью рассказывал тому о своем знакомстве.

— Я не понимаю, как может такая женщина жить так далеко от двора. Она была бы жемчужиной его, лучшим из украшений. Если бы не печаль в ее глазах…


Клементина же вынесла из этого разговора только одно: ее супруг вполне мог не так уж сильно спешить, раз спустя столько времени после отъезда из замка Грасьен он по-прежнему находился при дворе. Впрочем, она не могла не признать, что в глубине души и без этого была уверена, что Филиппу просто очень хотелось поскорее уехать. И наивные словоизлияния юного баронета ей ничего нового не открыли.

* * * *

Острая боль со временем притупилась, оставив в душе выжженное, пустое пространство. То, что раньше казалось важным, чуть ли не самым главным, теперь едва вспоминалось.


Ей было очень комфортно в своем одиночестве. Но упрек Перье занозой сидел в ее сердце.

Она чувствовала: вот-вот произойдет нечто, что переменит ее жизнь, заставит ее снова взять на себя управление домом.

Когда в один из седых, пасмурных дней в комнату вбежала Тереза и что-то испуганно затараторила, Клементина подумала: "Ну, вот, началось!"

Что именно началось — она еще не знала. Но понимала, что вот с этой самой минуты ей больше не удастся прятаться в комнате.

— Что случилось? Говори внятно, — сурово прервала она служанку.

— Госпожа! Мария, — из той деревушки, что у самой реки, — пришла, плачет, говорит, что не уйдет, не повидавшись с вами.

— Хорошо. Я сейчас спущусь.

Тяжело встала, медленно, словно к ногам ее были привязаны гири, сделала несколько первых шагов. Вышла, остановилась на несколько мгновений на лестнице, рассматривая сверху гостью.

Немолодая женщина робко переминалась с ноги на ногу у самого порога. Клементина никогда ее прежде не видела. Но это не имело значения. Она не всех еще знала, но хозяйкой все равно была для всех них.

Мать говорила ей:

— Быть госпожой нелегко. Из раза в раз тебе придется откладывать в сторону свои заботы, чтобы взвалить на свои плечи заботы своих вилланов. Это необходимо, если ты хочешь, чтобы тебя уважали. И если однажды ты рассчитываешь получить их поддержку.

Могла ли мама представить себе, что именно придется отложить ее дочери в сторону, чтобы оказаться в состоянии выслушать чужую ей женщину?

Она спустилась вниз, подошла к гостье, остановилась молча рядом.

— Госпожа, — всхлипнула Мари и упала перед Клементиной на колени. — Госпожа! Беда! Уже два дня за рекой клубится дым. Вчера там сгорела церковь. Муж мой вернулся оттуда, говорит, плохо дело. Войска идут, королевские солдаты. Они жгут дома, выгоняют людей в леса. Что нам делать, госпожа?

Женщина снова заплакала.

А Клементина стояла безмолвно, глядя перед собой. Пыталась собраться, понять, что теперь говорить и что делать.

— Почему вы спрашиваете меня об этом? — наконец, заговорила. — Разве король — враг нам? Отчего вы боитесь солдат? Они идут, чтобы уничтожить преступника. Разве среди нас есть тот, кого они ищут?

Клементина с ужасом увидела направленный на нее взгляд.

Воскликнула:

— Не говорите мне ничего! Я не желаю знать!

Отвернулась, до хруста стиснула пальцы. Она не может… Не хочет…

Краска стыда залила ее лицо. Когда она была трусихой? Раньше — никогда!

Снова обернулась, положила руку на плечо плачущей женщины.

— Поднимитесь, Мария. Встаньте. Говорите, я слушаю.

— Госпожа! Одижо был здесь. Он разговаривал с крестьянами. Он хороший человек.

— Одижо — преступник! — отрезала Клементина.

В одно мгновение вернулось то, что она так хотела забыть. Захолонуло сердце, все поплыло перед глазами.

— Где он теперь? — спросила с трудом.

— Он ушел. Но если об этом узнают драгуны, нам несдобровать. Солдаты жестоки. Они вешают и жгут ради собственного удовольствия. Муж сказал: вы должны знать.

Клементина сделала несколько шагов, взялась рукой за высокую спинку стула, закусила губу.

Кто она теперь? И как ей выбирать? Она одинаково боится солдат и этого Одижо. Она дочь того, кто погиб, выступив на стороне восставших, и она жена самого верного из подданных короля.

К глубочайшему стыду своему Клементина осознала, что ей совершенно безразлично, кто прав. Она желает только успокоения. Она хочет лишь, чтобы не плакали дети, чтобы пели птицы и мирно квакали в прудах лягушки. И больше ничего.

Она посмотрела на женщину долгим взглядом.

— Я поняла, — сказала. — Идите. И если Одижо еще появится в этих краях, не забудьте сообщить мне.


Она не позволит этому мерзавцу испортить жизнь ей и ее крестьянам. Она не позволит на ее земле устроить то, что он устроил в Ажене. Никогда. Никогда не будут пылать на ее земле пожары!

У нее застучали зубы.


"Хочешь ты или не хочешь, моя дорогая, — подумала, — но все опять зависит от тебя! Некому тебе помочь и не на кого тебе положиться".

Загрузка...