Часть вторая

Глава первая СТРАННИК

Был уже вечер, и в легком морозце потрескивали опавшие листья, твердела земля и покрывающий ее мох. Пещеры не было, укрыться было негде. До сих пор ей было все равно. Она находила ночлег у медведей, сворачивалась калачиком в теплой норе с лисьим выводком, грелась о мягкие бока оленят. Теперь лес опустел. Она спотыкалась, сгибаясь под тяжелой ношей, всхлипывала. Ожерелье давило шею. Начинало темнеть.

Остановилась она, почти наткнувшись на жесткий темно-синий плащ. Над плащом была широкополая шляпа, оставлявшая открытым один глаз. Хорошо известная одежда, скрывавшая Единого, и потому ничего не скрывавшая. Она отступила в листья, съежившись. Как это, боясь всего остального, она забыла об этом? Как она вообще попала на тропу Странника? Такие вещи случаются, только если предначертаны.

— Давай присядем, дитя, — дружелюбно сказал Странник, указывая на обомшелое бревно.

Она не осмелилась поднять на него глаза, но в его голосе было что-то грустно-успокаивающее. Он напомнил ей старого Оггхи. Она села и вдруг поняла, что бревно лежит почти поперек входа в именно такую пещеру, какую она искала: маленькую, сухую, уютную, с нишами для сокровища. Ей захотелось туда, она вздрогнула и почувствовала, как край плаща Всеотца, согревая, прикрывает ей плечи, и как пахнет еда, положенная ей в колени. Что это за еда, она не могла определить, но знала, что это хорошо.

— Ешь, — сказал Всеотец.

И она съела все до крошечки, тихо облизав пальцы. Еда не была ни драконьей, ни медвежьей, но именно той, какая была ей нужна.

— Только налегке можно дойти до Микгарда, — сказал Всеотец. — Путь далек.

Халла попыталась поднять взгляд, сначала перевела глаза на руку, которая придерживала плащ у колен. Это была рука героя, привыкшая сжимать меч и бросать копье. И это была медвежья лапа и когтистая драконья. Чем дольше она на нее смотрела, тем более удивительной казалась рука: вот она покрывается перьями, вот на ней появляется копыто — она могла все. И не было на ней ни колец, ни браслетов.

— Мне надо идти в Микгард, Всеотец? — прошептала чуть слышно Халла.

— Живущие в пещерах в них и умрут, — сказал Всеотец. — Любовь Странника да будет со странствующими.

Халла поднимала глаза все выше, пока сквозь наступившую темноту почти увидела лицо, губы, сложенные для добрых и мудрых слов, глаза, которыми Всеотец смотрел на своих детей, облик, который он принял, чтобы его не боялись. И сама сказала так тихо, что едва себя услышала:

— Лучше узнать любовь Странника, чем быть драконом.

Потом одна ее рука стала снимать с другой кольца и ронять их на землю, и легче, легче становилось рукам, когда тяжесть золота спадала с них, и мягким стало плечо, когда с него сползло ожерелье.

Странник подобрал золото, которое было ее сокровищем, положил его в нишу в пещере и одной рукой задвинул вход большим камнем, а поверх камня опустил ветки плюща и пригнул к нему терновник, и стало так, будто никакой пещеры не было. Потом Странник прикрыл глаза левой рукой и поднял правую. Из темного леса к нему на плечо слетел ворон-провидец и что-то сказал ему на ухо, и Всеотец произнес:

— Семижды семь людских поколений сменится, а камень будет здесь стоять. Потом произойдет то, что должно произойти, и будет людям помощь от этого золота или вред, мир или кровопролитие. — Он посмотрел на Халлу, завернутую в плащ. — Иди легко, дитя мое, ибо Странник идет легко, и да будет с тобой любовь его.

Он приподнял ее двумя руками, посадил на единорога и, оторвав край темно-синего плаща, накрыл ей плечи. Ее рука вцепилась в гриву, и единорог поскакал в морозную ночь. Ей было тепло, и она крепко сидела на спине зверя, и ей было легко, и не знала она, ни куда направляется, ни что хочет делать. Единорог поскакал быстро, как мысль Странника, через леса и по болотам. Над ней раскачивалась луна, и мимо проносились бесчисленные деревья, сменяясь скалами; однажды она вдруг поняла, что единорог плывет по большой воде так далеко от берега, что его не видно. Это ее даже не встревожило. Вдали иногда мерцали огоньки, потом снова становилось темно. Когда наступило утро, Халла знала, что места, в которых она жила раньше, остались далеко позади, как бывает со всеми, у кого легкий путь, не знала она только, наступило ли это утро после вечера, когда она встретила Странника, или это совсем другое утро.

Она оказалась в широкой низине; перед ней, сколько хватало взгляда, тянулись высокие камыши, сгибаясь и шурша под ветром. В рассветных лучах над ними взлетали и садились дикие гуси и журавли. Единорог убежал, а в камышах открылась почти незаметная тропинка, которая привела ее к мутной медленно текущей воде. На воде качалась легкая лодочка из шкур, натянутых на прутья.

Халла вступила в лодочку, и она тут же оторвалась от берега, и вот уже плыла, качаясь и кружась, вниз по течению. В лодке оказалось весло, и Халла довольно долго училась с его помощью грести, был уже день, тот самый или другой, наступивший через много дней. Мутная протока, по которой она плыла, расширилась, соединилась с другими протоками, превращаясь в широкую спокойную реку.

В складке плаща была еда. Вода была вокруг. День за днем и ночь за ночью она плыла и спала. Она была спокойна, почти не печалилась, почти не чувствовала одиночества. Не была она больше ни медведем, ни драконом. Когда-то у нее на груди висел твердый и острый драконий коготь. Он потерялся, где-то выпал, на землю или в воду. Чтобы помнить Оггхи, он не был нужен. Об Оггхи она иногда плакала по утрам, когда был туман или моросил дождь. Солнце высушивало ее плащ и осушало слезы. Она опускала руки в воду, и пыль от камней вместе с землей леса постепенно вымылась из-под ногтей и смылась с кожи. Она помнила, что когда-то владела сокровищем, но не жалела о нем, она верила Страннику.

По сторонам широкой реки разливались болота, шуршали камыши, потом медленно поднялись крутые песчаные берега, и она спокойно катилась под ними, в гомоне бесчисленных птиц, в сверкании выплеснутой на песок рыбьей чешуи, сначала навстречу восходящему солнцу, потом вслед полуденному, а оно с каждым днем становилось все жарче. На отдельных расчищенных и возделанных участках стояли хижины, рядом пасся скот, на берегу висели сети, и с рыбачьих лодок кричали и махали руками, завидев ее челнок. И в сердце Халлы не было ни ненависти, ни страха, ибо она видела, что главное их дело — просто быть людьми, мирно жить в повседневных заботах и желать выполнимого, не взваливая на свои плечи непосильной ноши. Она понимала их речь — то ли ей это передалось от драконов, то ли помогал плащ Странника. Несколькими ударами весла развернув челнок, она подплывала к берегу то в одном месте, то в другом, и ее кормили и рассказывали ей новости про урожай и скот, про жизнь и смерть. И она несла эти новости в следующее селение, где ее так же приветливо встречали. Мужчины и женщины проводили дни в трудах, а вечерами водили хороводы и пели звонкими голосами, которые красиво и печально звучали над рекой.

Так она, наконец, доплыла по Днепру до излучины, где на высоких холмах стоял Киев. В Киеве было большое сокровище, и был Князь, и всадники, город сверкал золотом и украшениями, в нем был Рынок. Люди отнеслись к Халле по-доброму, ибо доверяли ей, потому что доверие рождал чудесный плащ.

И случилось так, что купцы с большого корабля, на котором были и гребцы, и паруса, сказали ей, что она может вместе с ними плыть в Микгард. За это ей придется мыть, стирать и чистить. Кроме того, она помнила еще кое-что из мелкой магии, так что они считали, что не прогадали, а про саму Халлу думали, что ей покровительствует кто-нибудь из Богов. Они съехались в Киев из разных мест, и у них были разные Боги, которых они ублажали по-разному, надеясь выпросить себе богатство и благополучие.

Халла слушала разговоры о Микгарде. Некоторые там бывали, некоторые — нет. Те, кто бывал, рассказывали, что там посреди города стоит дворец, в котором можно целый день ходить из зала в зал, ни в одном не побывав дважды. Там есть все, что душе угодно. Золотые птицы с усыпанными драгоценными камнями крыльями, которые машут этими крыльями и поют. Редкие яства и чудесные благовония. Неведомые звери на золотых цепях. Светильники, превращающие ночь в день. А в самой середине дворца — зал, где сидит Порфирородный, и по его приказу делается все. Он скажет слово — и начинаются пиры, или танцы, или состязания колесниц, или поединки диких зверей, или медленные хороводы красавиц с улыбками слаще меда. Сидя на корме корабля вместе с собаками и соколами. Халла думала, что это, наверное, Главный Дракон из Микгарда, самый великий дракон. Воистину, о Порфирородном рассказывали невероятные вещи, и удивительные дела творились в городе, куда они направлялись.

Корабль плыл по реке меж крутых бурых берегов, а Халла разговаривала с собаками. Большинство из них тосковало по прежним хозяевам, которые их продали, хотя среди хозяев были очень жестокие. Собаки мечтали о том, как снова понесутся в быстром беге по просторам, ловя чуткими ноздрями запах перепуганной добычи. Разговаривала она и с большим северным соколом в темном колпачке, чьи глаза все еще видели дальние вершины за лесом, звенящим от птиц, снежные пики и над ними изредка — дымный след дыхания дракона. Она говорила с лошадьми, которых вырастили и воспитали для скачек: они ненавидели плаванье и свой плен, дурно пахнущую пищу и затхлую воду, лягались и кусались, если было кого лягнуть и укусить. Это все был товар, который везли на юг. Всех животных она успокаивала, говоря им, что у них будут новые хозяева добрее прежних, и может быть, им удастся увидеть самого Великого Дракона Микгарда, и что скоро они смогут размяться и показать, на что способны, и будут довольны. А если они болели или ранили себя в пути, они говорили об этом ей, и чаще всего она умела их исцелить.

Корабль выплыл из устья большой реки в море. Земля постепенно растаяла позади, и паруса развернулись, как драконьи крылья. Халла не думала, что в этом море могут оказаться русалки, однако поначалу была настороже, зная, что ни словам их, ни песням верить нельзя. Они не появились, а корабль заходил то в одно, то в другое прибрежное поселение, купцы выгодно торговали, считали барыши и радовались. В одном месте, которое называлось Мароб, они взяли на борт троих людей.

Люди пришли ночью, тайно сговорились с капитаном, что он выделит им немного места на палубе, чтобы расстелить плащи и сложить нехитрые пожитки. Они были взволнованы и напуганы, но казались хорошими людьми. Лишь один из них немного говорил по-гречески. Халле было все равно, на каком языке говорить, и она заговорила с ними на их родном наречии, а они удивились, и когда корабль отчалил от Мароба и поднял паруса, долго расспрашивали, откуда она знает их язык. Потом они попросили ее помочь им в Микгарде, пойти с ними и быть их голосом в разговоре с греками.

Халла сказала им, а почему бы нет, и спросила, не собираются ли они идти к Великому Дракону, и они сказали — да, именно это они собираются сделать.

Они пришли из мест, где не было драконов, но по всему, что они об этом знали, получалось, что так назвать Порфирородного можно и следует. К нему они хотели попасть, чтобы подать жалобу на тирана, им назначенного в правители Мароба. Они надеялись, что смогут увидеть Порфирородного и все ему рассказать, и тогда все будет хорошо, ибо разве не сам Бог поставил его править всем миром? После этого Халла начала думать, что он, наверное, не дракон, а человек.

Людей из Мароба послала община, но тайно: они знали, что если свирепому Правителю станет об этом известно, плохо придется их семьям. А один из них, самый молодой, которого звали Таркан-Дар, почти все время сидел молча, подперев руками подбородок, уставившись на воду, и думал, думал, больше всего об одной девушке и о том, что с ней сделают, если им не повезет. Другие двое, которые были старше, говорили, что судьба этой девушки, как и всех, кого они покинули, в руке Бога, и без воли Божьей ничего с ними не случится. Разве это существо, назвавшееся Халлой, не Бог послал им в знак милости? Ибо если она сама не ангел, то кто, кроме ангелов, мог научить ее их речи, ведь иначе она ее никак не узнала бы?..

Глава вторая ЛЮДИ БЕЗ СОКРОВИЩА

Наконец, они приплыли к городу на берегу узкого пролива. Его называли Византия или Константинополь, но это был Микгард, о котором слышала Халла. Там было жарко, и шумно, и страшно; от этого неведомого им доселе страха люди из Мароба жались друг к другу, хотя, по-своему, не были трусами. Халла, выйдя на пристань, замерла и принюхалась. Запахов было множество, в основном неприятных и для нее новых.

Они немного посовещались и вместе ушли с пристани в город. По пути Халла шепотом пересказывала им, о чем говорят греки, так что они чувствовали себя увереннее и не так боялись, что их обманут. Вскоре они нашли себе комнату на верхнем этаже на узкой улочке, где жили сапожники и пахло дубленой кожей, и наняли отдельную каморку для Халлы Богом Посланной, с которой теперь обращались ласково и учтиво, чтобы она от них не улетела.

Они купили ей синее полотняное платье до пят и платок на голову, чтобы было прилично выходить на улицу, но она всегда набрасывала сверху рваный темный лоскут плаща и укрывалась им, когда ложилась спать, и они говорили друг другу, что он, наверное, не простой, может быть, он достался ей от какого-нибудь святого, а то и от самого Бога. Таркан-Дар, чьи пра-пра-прадеды в Маробе были Хлебными Князьями, все добивался, откуда у нее это.

— Раньше я любила сокровище и ненавидела людей, — сказала она ему. — Люди жестоко обошлись со мной. Сейчас я не вижу жестокости.

— Среди людей есть очень жестокие, — сказал Таркан-Дар, и лицо его исказилось, словно от боли, ибо он знал, что Правитель ни перед чем не остановится, если узнает, что они замыслили за его спиной. А потом он робко и благоговейно дотронулся до ее плаща и произнес: — А ты получила Дар, и после этого все изменилось?

— Да, — сказала Халла. — После этого все изменилось.

Люди в Маробе уже больше ста лет были христианами, но вера у них была не такая, как у других. В то, что могло быть при старых Богах и святых, в Византии давно не верили, а в Маробе продолжали верить. Верили, что Бог — добр, а помазанный и благословенный Император — справедлив, и если к нему, правящему именем Бога на земле, прийти и рассказать, какое зло творит его именем неправедный Правитель, все будет хорошо. Обидчика накажут, обиженным помогут, голодных накормят, смиренным дадут землю. Только вот как дойти до Порфирородного? В старое время в Маробе к Хлебному Князю мог прийти за помощью любой, хоть мужчина, хоть женщина. Но Хлебный Князь ходил среди людей, прикасался к ним самим, к их скоту и колосьям. Император жил во дворце, за многими стенами, а если выходил, то между ним и людьми были стражники и придворные, мечи и копья, золото и пурпур. Иисус был не такой: он ходил среди людей и касался их, как Хлебный Князь. С ним было бы легко заговорить.

Утром и вечером три человека подолгу молились вместе в той комнате, где спали. После молитвы Таркан-Дар веселел и говорил, что его девушка, которую он чаще всего называл Милой Пташкой, в Божьих руках, а это надежнее, чем в его собственных. Но потом он снова опускался на землю и мрачнел. Иногда Халла пыталась молиться с ними, но она не понимала значения произносимых ими слов, а они не собирались ей ничего объяснять. Старший из них, Родин, и Киот, внук Ньяра, замученного в Маробе в дни первых христиан, думали, что придет день, когда она им откроется, а пока она была устами Родина, когда он ходил в город в поисках пропитания и пути к Порфирородному.

Но увидеть того, ради кого они сюда пришли, было делом неимоверно трудным. В простоте душевной они решили рассказать о бесчинствах, творимых именем Императора, священнику в храме, и пошли в большой храм, где на золотом куполе были изображены четырехкрылые ангелы и архангелы, и Бог со святыми, страшные, как Страшный Суд и гром небесный, и прекрасные как благословение, как встающее солнце, как справедливость. Вот где они найдут то, что ищут. Они рассказали здесь всю правду, смиренно, поклявшись именем Бога, и Халла повторила все за ними по-гречески, не вникая в слова, только чтобы их поняли. После этого их привели к более важному священнику, чье платье было богато расшито ликами святых. Еще один пришел с длинным свитком, пером и чернилами и все записал. Им сказали, что дело будет передано выше. Они думали, что все хорошо, подошли под благословение, вернулись домой и стали ждать. Ждали день, и второй, и еще много дней. Дни проходили, а деньги кончались.

Наконец, однажды вечером, когда они грустно сидели, даже не разговаривая друг с другом, к ним вошел священник. Он назвался отцом Иоанном, хотя это могло быть не настоящее имя. Все встали, перекрестились и поклонились. Халла тоже сделала знак четырех ветров и потянулась к нему носом, как сделал бы медведь, рассказывая, с какой стороны лучше пахнет. Потом они все долго переговаривались, а Халла переносила слова от одного к другому. Они зажгли светильник, который давал мало света, лишь для того, чтобы видеть лицо отца Иоанна и угадать по нему, правду ли он говорит. Ужасно было думать так о священнике, но они давно были не в Маробе, а в Микгарде, здесь приходилось допускать и такое.

За окном были сумерки, на улице сапожников пели и бренчали на каком-то инструменте, потом пение стихло, а из маленькой мастерской через дорогу стал громче слышен стук молотка — тот сапожник всегда работал допоздна, не закрывая ставен. Откуда-то издалека донесся вопль и шум уличной драки. Потом взошла Луна, и ее луч, проникнув через разбитые ставни, был ярче и серебристее тусклого пламени светильника.

Когда им показалось, что они произнесли все, что могли, они так и не поняли, что думает отец Иоанн, возмущен ли он несправедливостью, проникся ли христианским состраданием. Они посмотрели друг на друга. Халла посмотрела на мышонка, который тихонько вылез из норки и сидел, почесывая коготками за ухом. Отец Иоанн встал, спугнув мышонка тихим шуршанием рясы, спустился по лестнице и быстро пошел прочь по теневой стороне улицы, где его трудно было заметить.

— Что ты обо всем этом думаешь, Родин? — сказал Киот, пропуская бороду через пальцы.

— Понятия не имею, что и думать! — сказал Родин. — Здесь через улицу ничего не увидишь, а как заглянуть в сердце?

— Среди христиан должно быть по-другому, — сказал Киот, — а тут все наоборот. Будто мы идем тайными тропами по болоту; оступишься — утонешь в трясине. Мы погибнем, наши семьи погибнут.

— Но нам нельзя больше ждать! — сказал Таркан-Дар. — Деньги на исходе. Время тоже. А там дома — там…

Родин положил руку ему на плечо.

— Может быть, нам еще придется пойти на риск, — сказал он. — Никто не хочет задерживаться. И у меня есть жена и четверо детей, не забывай об этом, Таркан.

— Их не посмеют тронуть — из-за тебя, — сказал Таркан-Дар. — А Милую Пташку — ее отец человек маленький…

Родин сказал:

— Я понимаю так. Знает об этом Император или нет — Господь да поможет мне, но я понял: Правителю покровительствует высокий сановник, о котором говорил отец Иоанн и которого прозвали Железный Заслон. Похоже, что часть того, что Правитель несправедливо отнимает у нас, плывет в руки Железного Заслона. А Железный Заслон скупает земли и покупает людей.

— И покупает благоволение Порфирородного, — с грустью произнес Киот.

— Об этом нам и надо подумать. Теперь мы знаем. Тот священник, кому мы первому открылись, ничего не сделает против Железного Заслона. Наше счастье, что бумага не попала ему в руки, а от него — к Правителю.

— Не счастье, а милость Божья, — сказал Киот. — Не должны невинные только страдать.

— Ты прав, — сказал Родин. — Но писец, который все писал, знал, что есть и такие, которым Железный Заслон ненавистен. Один из них — Алексис Аргирий. Отец Иоанн — его человек. Писец сказал отцу Иоанну, что у него кое-что найдется за приличную плату, а у отца Иоанна, по счастливой случайности, нашлись деньги, и он заплатил за бумагу.

— Не по случайности, — снова вставил Киот, но на этот раз Родин будто его не услышал и продолжал:

— Отец Иоанн решил нам помочь только потому, что мы можем стать орудием в свержении Железного Заслона. Он нас не возлюбил. О справедливости он не думает. Вот его правда! — Родин уже почти кричал.

— Я думаю так же, — сказал Таркан-Дар.

— Может быть, вы не совсем правы? — сказал Киот. Но двое других считали, что он ошибается, хотя и любили его.

— Так что вопрос в том, какое место они отведут нам в своих планах, — сказал Родин. — Нам придется стать их орудием, если мы хотим, чтобы Правителя убрали.

— Надо было дать отцу Иоанну денег! — вдруг сказал Таркан-Дар.

Остальные, казалось, возмутились.

— Но он же служитель Божий! — воскликнул Киот.

— Я не уверен. Не уверен в том, что то, что они называют Богом, и есть Бог.

— Но его посвятили в сан.

— Посвятили такие же, как он сам!

— Но это идет еще от святого Петра! Поток благодати чист, его нельзя испортить, так говорил мой дед! — лицо Киота выразило волнение и беспокойство.

Таркан-Дар отвечал:

— Я начинаю думать, что это все не так. Если молоко в кувшине стоит слишком долго, оно портится, как бы ни хороша была корова, давшая его. Значит, нам остается лишь понять, как он хочет нас использовать, и попытаться использовать его. Если здесь никому дела нет до справедливости, значит, нам придется…

— Я не думаю, что здесь всем дела нет до справедливости. Но справедливость должна выглядеть благопристойно. С их стороны. Мне кажется, мы можем попасть к Порфирородному только через Аргирия. Другого средства нет.

И сказал Таркан-Дар:

— Если дать отцу Иоанну денег как благодарственное пожертвование для бедных, Бог нас рассудит. Если он в самом деле священнослужитель, как мы понимаем, то деньги пойдут на бедных, а он сердцем обратится к нам. А если нет, то деньги он возьмет себе, но мы купим его расположение.

— А как мы это узнаем? — волнуясь, спросил Киот.

— Мы никогда этого не узнаем. Или узнаем, когда все это кончится. Можно сколько хочешь ломать голову. Сколько мы сможем ему дать?

Они отперли ларчик, который возили с собой, достали оттуда немного золота. Кроме этого, у каждого было золото или драгоценности в поясе или сапогах, и они знали, у кого что есть, и не таясь, вынули и показали друг другу и Халле. Для нее это было странно. Ибо в драконьем мире не нашлось бы дракона, который не утаил бы часть сокровища, показывая его кому бы то ни было. И показал бы только малую часть. Так поступали все. Один старый Оггхи показал ей все, что у него было, но он ее самое считал частью своего сокровища. А эти трое расставались с сокровищем без сожаления, думая только о том, что оно может добыть им справедливость. И сокровище у них было такое маленькое! Все поместилось бы на одной полочке и затерялось во мху! Вместе с любовью к Оггхи все ее драконство на мгновение прорвалось, вспыхнуло в ее взгляде и сорвалось с языка:

— Нельзя отдавать сокровище! — воскликнула она. — Не отдавайте! Оно такое маленькое!

— Разве? — спросили они. Ибо им показалось, что она знает.

— Да, да! — сказала она. — Маленькое. Очень маленькое. Его надо хранить — ждать… Если бы оно было больше…

— Но у нас больше нет, — сказал Родин.

— Надо — надо, чтобы больше…

— Я могу работать, — сказал Таркан-Дар. — Могу пойти в порт.

Он об этом уже думал.

— Нет, не то, — сказала Халла.

Она не могла выразить словами, что чувствовала.

— Тогда можно биться об заклад на бегах! — сказал Таркан-Дар с горечью, и голос у него дрогнул.

Двое других внимательно посмотрели на Халлу Богом Посланную. Один раз они ходили на бега, на самые дешевые места, и взяли с собой Халлу. В том, как делают ставки, она сначала ничего не понимала, но очень заинтересовалась лошадьми и все время прислушивалась к их ржанию, пытаясь узнать, что они намерены делать. Один из коней был знаком ей — его привезли на том же корабле, и в пути она ему иногда помогала. Он жаловался, что возничий все время удерживает его, не дает развить скорость. Остальные только смеялись — они были недобрыми и недолюбливали друг друга. В тот день люди из Мароба, которые в своей стране хорошо разбирались в лошадях и считали себя лучшими судьями, чем горожане, пробовали делать маленькие ставки и, к удивлению своему, каждый раз проигрывали. Об этом Халла и вспомнила.

— Да, — сказала она. — Это можно. Но сначала надо поговорить с лошадьми.

Глава третья УСТА КОНЕЙ

Дорогу в конюшни Ипподрома Халла легко узнала. В городе она заговаривала со всеми лошадьми, чьи морды казались ей умными, а когда оставалась одна дома, беседовала с коршунами, иногда садившимися на крышу. Они знали больше, чем лесные птицы; но от них плохо пахло. Лучше всего в городских дорогах разбирались крысы. Им нравился Микгард, они любили его, наверное, больше, чем люди, изучили каждую тропинку и любые переходы от подвалов до крыш, а уж дорогу ко всем конюшням и зернохранилищам находили безошибочно. Халла никогда не бросала камнями в крыс. Они ведь были не хуже прочих живущих. Люди, которым она так сказала, увидели в этом знак от Бога, который благословляет все живое, но сами все равно бросали камни. Крысы старались не заходить в комнату, когда люди не спали. Но Халлу крысы узнавали и верили, что она их не обидит. Когда она спросила дорогу, они ей рассказали и показали. Почему бы нет?

Беговые конюшни были огромны: большие загоны и отдельные помещения со стойлами. Конюхи спали с лошадьми; возничие жили в верхних комнатах. Они были все маленького роста, драчливые и завистливые, иногда из ревности подсыпали друг другу яд. Если это обнаруживалось, отравителя вели туда, где подковывают лошадей, клали головой на наковальню и вышибали мозги молотом. Большинство возничих были рабами. Но они продолжали делать то же самое.

На Халлу сразу никто не обратил внимания. Она прислонилась к загородке и заговорила со скифскими скакунами, которые прибыли в Микгард вместе с ней. Один из них был ужасно расстроен: он съел что-то такое, от чего заболел. Возничие часто давали лошадям странные составы собственного изготовления, думая, что от этого они побегут быстрее: например, птичью кровь с перьями и перцем. Конь, которого по-гречески назвали Звездным Лучом, хотел постоять некоторое время спокойно и ничего не есть, а потом поесть свежей травы, которую сам найдет на поле и сорвет зубами. Вместо этого возничий накормил его чем-то очень противным, конюхи держали его за ноздри и проталкивали ему эту дрянь в глотку — он весь дрожал от одного воспоминания. А потом они в нескольких местах прижгли его каленым железом, чтобы изгнать злых духов, которых, как они думали, наслал соперник, отчего конь и заболел…

Тут один из конюхов закричал, чтобы Халла отошла от загородки, пока конь ее не ударил. Но Звездный Луч потерся об нее мордой, а она потрепала его под подбородком и почесала за ушами, обещая, что попробует замолвить за него словечко конюхам. Один из конюхов как раз подошел с ведром, и Звездный Луч, решив, что в него опять будут вливать какую-нибудь гадость, ударил конюха копытом и сломал ему руку.

Подбежали другие конюхи и с ними возничий. Маленький возничий визгливо орал, что не собирается запрягать в колесницу такую злобную скотину, а остальные говорили, что в коня вселились злые духи, стали щелкать большими кожаными бичами и побежали разогревать железо. Звездный Луч громко ржал, крича о своей ненависти к ним всем, и бил копытами. Люди закричали Халле, чтобы она поскорее уходила. Но Халла крикнула в ответ, что если они не станут ей мешать, она успокоит коня. Как только Звездный Луч перестал брыкаться, она отвязала поводья, вывела его из стойла, дала напиться чистой воды и все время гладила и похваливала его. Остальные близко не подходили, но и не расходились. Она сказала им, что Звездный Луч станет послушным, если они не будут делать ему больно и кормить мерзостью.

Первым очень осторожно подошел возничий. Он посмотрел на Халлу, потом на Звездного Луча. Халла сказала:

— Смотри лучше. В нем нет злых духов.

— Как это тебе удалось? — шепотом спросил возничий. — Ты колдунья? Что тебе дать за это? Сколько ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты хорошо обращался со Звездным Лучом, тогда он посмотрит на тебя с добром. Покажи ему, что ты не собираешься его обижать.

Возничий сделал шаг к коню и протянул к нему открытые ладони. Звездный Луч подышал на них и понюхал. Возничий медленно поднял руку и стал гладить морду и шею коня, глядя ему в глаза. Конь не сводил с него глаз. Возничий вынул из складок туники спелую грушу и протянул Звездному Лучу, а тот достал ее губами и немного откусил… Потом возничий откусил, а Звездный Луч доел.

— Это лучший конь из всех, с кем я работал, — сказал возничий. — Но я не был в нем уверен.

— Почему ты все время сдерживал его на бегах на прошлой неделе? — спросила Халла.

Возничий быстро оглянулся.

— Ты слишком много знаешь, — сказал он. — Ты, наверное, вправду колдунья!

Халла ничего не сказала. Она даже не поняла, о чем он говорит.

— Нет, — вдруг произнес он. — Ты не колдунья! Прости, что я так сказал. Есть вещи, о которых лучше не говорить вслух, даже если их подсказывают святые. Завтра мне не придется сдерживать Звездного Луча. Но сможет ли он показать все, что в нем есть?

— Он постарается сделать все, что сможет, если ты пообещаешь не давать ему есть гадости и не причинять ему боль бичом и каленым железом.

— Это все для его же пользы, — сказал возничий, а потом добавил дрогнувшим голосом: — Во всяком случае, я думал, что это ему на пользу.

— Он так не думал, — сказала Халла. — Так ты обещаешь?

— Да, госпожа, — сказал возничий и поклонился ей, приложив руку к сердцу, ибо начал думать, что Халла послана его святым покровителем. Наверное, его мать опять поставила этому покровителю свечи, как она иногда делала перед состязаниями, и он решил больше никогда не смеяться над ней за это и повторил про себя все молитвы, какие помнил.

Тем временем Халла беседовала со Звездным Лучом о предстоящих боях. Звездный Луч любил состязания, ему нравился голос и запах маленького возничего, но запаха одного из конюхов он не переносил, и обещал, что будет стараться изо всех сил, если только этот конюх близко к нему не подойдет. Все лошади ненавидели противного конюха. Звездный Луч сумел объяснить Халле, кто это, и она сказала все возничему. Возничий оказался свободным человеком и хорошо зарабатывал, а конюх был рабом и почти ничего не стоил, поэтому было легко сделать так, чтобы его побили, а потом увели на продажу, и Звездный Луч это видел. Глядя, как наказывают его врага, Звездный Луч вздрагивал и ржал от ненависти и удовольствия, и другие лошади тоже, но Халле это было неприятно.

Она спросила, кто, кроме Звездного Луча, будет участвовать в бегах, и возничий сказал ей. Теперь он охотно говорил ей все. Он был худенький и ростом не выше Халлы, а когда говорил, нагибал голову и почти шептал в сложенные руки. Она пошла поговорить с другими лошадьми и убедила их в том, что в ближайших состязаниях должен выиграть Звездный Луч, и попросила сказать об этом всем лошадям из других конюшен, которые будут выступать в тех же бегах. Некоторые заупрямились — они сами любили бега, любили себя показать, похвастаться золоченой колесницей с возничим в голубой или зеленой тунике, красивой упряжью, блестящей шерстью, причесанной волосок к волоску гривой, игрой мускулов под тугой кожей. Но Халла уговорила их, что если в этот раз победит Звездный Луч, всем будет лучше; а в другой раз пусть победит другой.

Халла боялась, что до следующего утра кони все забудут, но считала, что рискнуть стоило. Она сказала Родину поставить побольше денег на Звездного Луча, а ей купить место поближе к началу заездов. Сначала они заколебались, не слишком ли велик риск и откуда она может знать, но в конце концов поставили на Звездного Луча почти все, что имели, и купили ей место. Сами остались ждать снаружи, ибо, сказали они, если им повезет, они и так узнают, что выиграли, а если нет, то оставшуюся мелочь жаль тратить даже на самые дешевые места.

Халла пошла на Ипподром рано. Теперь она рассмотрела трибуны. В самой середине был приподнятый над остальными помост под шелковым тентом, с позолоченными столбиками и поручнями, с мягкими сиденьями, на которых лежали шитые золотом кожаные подушки. Перед состязаниями туда пришел Порфирородный и сел, откинувшись на подушки. Халла уже поняла, что он не дракон, а человек; был он невысок, с тонкими руками; глубоко посаженные темные глаза, казалось, ни на что не смотрели и вместе с тем были открыты; одежда была тяжелой и жесткой, удивительно, как он в ней двигался. Вокруг него стояли телохранители с мечами и секирами, высокие, широкоплечие, волосатые, с массивными челюстями и голубыми глазами. «Слишком похожи на героев», — подумала Халла.

Перед бегами устраивались другие развлечения, большей частью жестокие, в которых люди показывали свою силу над другими людьми или над животными. Те, кого убивали, страшно кричали в испуге или в агонии, и Халле было неприятно смотреть, но всем остальным, включая Порфирородного, это, по-видимому, нравилось. Потом были скачки. И, наконец, появились Звездный Луч и другие кони, запряженные для бегов. Они били копытами и поднимались на дыбы, народ громко закричал, каждый старался подбодрить любимого возничего. В общем шуме Халле легко было окликнуть лошадей и напомнить им, о чем вчера договаривались, что Звездный Луч должен победить. И кони заржали в ответ, да, да, они помнят, но она стала бояться, чтобы они в азарте не забыли.

На одном участке на некоторое время Звездного Луча обогнала сильная длинноногая кобыла из голубых конюшен, но потом вдруг отстала — неужели вспомнила, что обещала? К столбу победителей Звездный Луч пришел первым, и Халла увидела, как возничий спрыгнул с колесницы, снял с него шоры и стал его гладить. Еще она заметила, что хоть во время скачек он грозно орал и щелкал хлыстом, его хлыст ни разу не коснулся боков Звездного Луча. Когда они, счастливые, вернулись к месту начала состязания, Звездный Луч заржал, словно прокричал ей: «Я сумел! Я все сделал!» А остальные лошади, довольные почти так же, как Звездный Луч, тоже ржали: «Мы все сделали!»

Халла выскользнула с трибун и сказала людям из Мароба пойти взять выигрыш. Больше она ничего им не сказала и оставаться на Ипподроме не хотела. Так что они получили деньги и пошли в большой храм, где встали на колени и возблагодарили небеса, а потом сделали то же самое в маленьком храме, где служил странный святой, одетый беднее, чем другие, и похоже не грек.

После этого они пошли к отцу Иоанну и отдали ему выигранные деньги на благотворительные нужды. Халла не очень сожалела об этом, потому что денег было немного, никакое не сокровище, обычные серебряные византийские монеты и среди них несколько золотых. Часть они отложили на следующие состязания. Отец Иоанн торжественно и серьезно поблагодарил их и сказал, что деньги будут использованы наилучшим образом. Он также очень интересовался, есть ли у них еще.

— Ибо бедняки, — сказал он и опустил глаза в пол, — всегда рядом с нами.

Родин сказал, что, может быть, сможет дать ему еще, но время идет, а они очень хотят, чтобы их дело попало к Императору.

— Делу уже дан ход, — сказал отец Иоанн.

И они снова стали ждать, и ждали много дней, и успели научиться говорить по-гречески, хотя настолько нечисто, что по-прежнему просили Халлу помогать.

Странно, но Халла почти совсем забыла мелкую магию, которую раньше знала: ей даже пустяки удавались с трудом, а то, что посложнее, бесполезно было начинать.

Теперь они стали изредка выходить в город на прогулку, однако от робости избавились не вполне. Однажды Таркан-Дар взял Халлу с собой на улицу златокузнецов. Там он несколько часов рассматривал ожерелья и застежки, говоря, что вот это он хочет купить для Пташки. Халла говорила, да, это годится, а как ей понравится вон то? Таркан-Дар говорил и говорил про Милую Пташку, летя к ней мыслью, желая оградить от опасности, словно украшая драгоценностями ее воображаемую, не в силах дотянуться до нее настоящей, прекрасно зная, что она по-прежнему далеко и нет у него возможности защитить ее. Перебрав все самые дорогие и красивые вещи и мысленно на коленях поднеся их Милой Пташке, он вдруг резко повернулся и с исказившимся лицом пошел прочь, ни слова не говоря Халле. А она думала о том, кто наверняка оценил бы золото лучше, чем та далекая девушка, — об Оггхи. Он бы бережно взял его в когти и отнес в темную пещеру, где оно стало бы частью его сокровища.

Глава четвертая КРЫСЫ И КОРШУНЫ

Еще трижды на больших состязаниях Халла договаривалась с лошадьми о том, кто победит, люди из Мароба бились об заклад и выигрывали и относили деньги отцу Иоанну. Но теперь это стало труднее, потому что Звездный Луч, очень подружившийся со своим возничим, хотел все время побеждать. Если же он каждый раз будет победителем, выигрыши будут все меньше и меньше. Объяснять это Звездному Лучу было бесполезно, он не понимал, что такое деньги, да и остальные кони тоже. Мало кто из животных видит в них толк. К тому же конюхи и возничие, рассуждая обо всех этих делах, стали подозревать о связи выигрывающих людей из Мароба с девчонкой, которая околачивается в конюшнях. Некоторые считали ее святой, или, по крайней мере, посланной свыше, а другие, потерявшие деньги, говорили, что она колдунья.

Она как раз беседовала с одной из лошадей в зеленой конюшне, когда по соломе к ней подбежала крыса и громко запищала. Сначала Халла не обратила внимания на ее писк, ибо считала, что крысам не подобает вмешиваться в серьезный разговор с лошадьми. Но крыса подбежала еще ближе. Лошадь тряхнула головой, ибо не очень уважала крыс, а крыса встала на задние лапки, добиваясь, чтобы ее все-таки заметили. Халла рассердилась, но стала слушать крысу, и та ей сказала, что сюда идут люди с камнями и палками, словно Халла сама крыса и враг, и надо немедленно бежать. Страх, который все время сидел в самой глубине ее существа, всплыл и на мгновение превратил ее в камень — она не могла шевельнуться. А крыса сказала: «Беги скорей, скорей беги!» — сделала вперед несколько шагов и оглянулась. Тогда Халла побежала за крысой, заворачиваясь в лоскут плаща Всеотца, но не к выходу из конюшни, а в зернохранилище. Там крыса нырнула за большой ларь для зерна, Халла — за ней. Чтобы спрятаться за ларь, пришлось напрячь все силы и отодвинуть его от стены, а сверху Халла набросила мешок. И тут услышала голоса: злые, рычащие, отвратительные голоса героев на охоте, решивших избавить мир от кого-то, кого они боятся и ненавидят!

За ларем из стены вывалилось несколько камней и получилась дыра. Халла полезла в нее, а затем под пол, думая о том, соображают ли крысы, насколько она больше их, и ужасно боясь застрять, чтобы ее, беззащитную, не вытащили обратно за ноги. При одной мысли об этом у нее мурашки по коже пошли. Сверху, над ней, уже слышался топот, что-то упало, громыхнув. Сильно пахло крысами; ползком пробираясь вперед как можно бесшумнее, Халла случайно влезла рукой в крысиное гнездо, и ее укусили, но не больно. В волосы ей набилась пыль и мелкие камешки, колени и локти она ободрала до крови, несколько раз слышала, как трещит и рвется платье, но плащ оказался крепким. Чтобы не потерять его, она вцепилась в него зубами, как медведь.

Вдруг ее протянутая рука попала в пустоту. Там было темно. Крыса пищала где-то внизу, и скатившийся туда камешек булькнул, попав в мокрое.

Но надо было туда лезть. Она извернулась, потянулась вперед, достала рукой до противоположной стенки, нащупала какую-то скобу, ухватилась, подтянулась и спрыгнула, сразу оказавшись по щиколотку, а через шаг — по колено в теплой вонючей жиже. Она поняла, что попала в сток нечистот из конюшен. Крыс это, по-видимому, нисколько не беспокоило, так не все ли равно ей? Лучше попасть обеими ногами в добрый конский навоз, чем в злые руки людей.

Крысы ее торопили: они умели видеть в темноте, и она чувствовала, что они боятся. Но она ничего не видела, и как ни старалась нагибаться и выставлять вперед руки, все время стукалась головой о свод, и скоро уже плакала. Сток свернул вправо и пошел вниз. Крысы подбадривали ее писком — их было уже несколько. Она продолжала идти вперед. Ход расширился. В нос ей ударила еще более сильная вонь; она поняла, что тут уже не только конские нечистоты. Хватая воздух ртом, она заспешила. По дороге стали попадаться боковые отдушины, пропускавшие слабый свет и немного воздуха. Ей очень хотелось вылезти через одну из них, она боялась, что может не выдержать страшной вони и упасть в эту мерзость, но крысы подгоняли ее вперед до тех пор, пока она не увидела свет перед собой. Преодолев последний спуск, она, наконец, выбралась на волю. Рядом плескалось море, позади была городская стена. Под ногами валялись битые горшки, громоздились кучи гнили и мусора, попадались трупы мелких животных. Над всем этим роились мухи. Но крысы, задрав хвосты, принялись весело плясать вокруг нее. Потом пискнули и помчались назад. Халла пошла к морю.

Войдя по колено в воду, она долго отмывалась, терла одежду и кожу песком, наконец, вылезла на берег в мокрых лохмотьях. Наверное, если охота за ней продолжается, нельзя даже к своим идти.

Она долго стояла на берегу, потом, подняв голову, увидела парящего коршуна и свистнула. Красивый коричневый падальщик спустился к ней, распространяя резкий запах. Халла попросила его слетать и посмотреть, нет ли толпы людей возле их дома и что там вообще делается. Коршун широкими кругами взлетел, а Халла села на кучу мусора и стала ждать, надеясь, что все обойдется.

Коршун вернулся.

— Там было много людей, — сказал он. — Твои люди ушли.

На мгновение Халлу кольнула радость, словно она стала коршуном и одна на свободе взмыла в небо. Больше не надо беспокоиться о чужом сокровище, не надо съеживаться, когда болит скрытая рана в сердце Таркан-Дара, — она пойдет легко, легко, одна, как сказал Всеотец. И Халла по-медвежьи осмотрелась вокруг.

Но места были не дикие. Еду брать негде. На нее хмуро смотрела стена Микгарда. За стеной еда была, но ее можно было только украсть, а красть опасно.

Значит, лучше вернуться и разыскать людей из Мароба.

Она посмотрела на стену. А из-за стены выскочил, перепрыгнув через нее, крылатый конь со Стейнвор, которая держала под мышкой мертвого героя. Конь приземлился как раз подле нее, аккуратно поставив копыта на твердое место, чтобы не провалиться в гниль, и сложил крылья.

— Я так и знала, что это ты, — сказала Стейнвор, вынимая ноги из стремян, кладя одну на другую и одновременно укладывая героя поперек конской спины. У него была снесена часть черепа, похоже, камнем.

— Далеко же тебя послал Всеотец, — заметила она.

— Сюда я сама пришла! — сказала Халла.

— Вы все так думаете, — сказала Стейнвор. — А мы знаем. Мы у него на службе. Между прочим, все прядется. Как семя упадет, так и дерево растет. Глянь, какого я везу.

— У него мозги капают, — сказала Халла, передернувшись от отвращения.

— Они ему не понадобятся, — сказала Стейнвор, — да и не были нужны никогда. Это один из варягов, героев Императора, ты их видела.

— Он успел кое-чем поживиться, — сказала Халла, рассматривая тяжелое золотое ожерелье, болтавшееся на вывернутой шее.

— Еще бы! Он примчался сюда, как дракон, разорять гнезда. Поверил во все, что ему рассказывали на Севере. И ему везло, пока он не убил топором сапожника, закрывавшего ставни, а жена сапожника сбросила ему на голову горячий чугунок с едой. Он надел новый шлем, который был ему велик и слетел с головы вместе с куском черепа. Остался бы в старом, все бы обошлось. Так ему и надо, нечего выряжаться!

Но Халла вдруг нахмурилась.

— Сапожник? — спросила она.

— Ну да. На твоей улице. Когда шайка голубых — люди Железного Заслона — пришла за тобой…

— Но какое дело Железному Заслону до бегов?

— Очень большое. И он прослышал про твоих людей.

— Он их убил? — спросила Халла и вдруг первый раз почувствовала настоящую ненависть к Железному Заслону. До сих пор он был для нее только именем в чужой истории. А теперь, раз он убил ее людей, это уже ее история.

Стейнвор перегнулась через героя, выдрала перо из конского крыла, поковыряла им в зубах.

— Нет, нет, — сказала она. — Его вовремя придержали. Аргирий не допустил. Отец Иоанн сказал ему, что они умеют узнавать победителя в состязаниях, и он заинтересовался. Но они очень беспокоятся о тебе… Они думают, что тебя могли убить. Таркан-Дар хотел бежать искать тебя. Его связали.

— Значит, я должна их найти, — сказала Халла, очень не любившая, когда кого-нибудь связывают.

— Не торопись. Толпа Аргирия их не тронет. А сейчас они направляются к Императору. Так, как хотели. Ты им не нужна.

— Но я же их уста!

— Ну, старик уже достаточно знает греческий, чтобы сказать все, что хотел. Лучше присоединяйся к нам, Халла. Неужели не хочешь?

— Ты меня уже звала однажды. Я не люблю героев.

— Привыкнешь. Впрочем, у Всеотца могут быть на тебя другие виды.

— Всеотец давно про меня забыл. Я была для него мошкой, которая запуталась в паутине в лесу. Он меня вытащил и отпустил.

— Может быть, может быть. Ну ладно, мне пора везти этого, а то они будут ломать головы, где я. Если хочешь найти своих людей из Мароба, иди в ворота и все прямо, до овощного рынка. Там спросишь.

— Да, там, наверное, есть крысы.

— Можешь спросить у зеленщиц. Ты похожа на деревенскую потаскушку. Только воняешь, как крыса. Зачем ты с ними водишься. Они еще хуже драконов.

— Неужели от меня еще воняет? — сказала Халла, огорченно рассматривая драное платье…

Основную грязь она смыла, теперь на нем были мокрые пятна и местами выступила соль. Запах, конечно, остался.

— Да, дорогая! Знаешь, что? Давай снимем плащ вот с этого, им все прикроешь!

Но Халла сделала шаг назад.

— Я уже один раз взяла золото с мертвого героя, — сказала она. — Из этого ничего хорошего не вышло.

Она сказала так, потому что почувствовала, как снова по-драконьи тянется душой к золотым застежкам и шитью плаща, а умом понимает, что сейчас это не нужно.

— Ну ладно, как хочешь. Мне пора.

Стейнвор сунула ноги в стремена, откинулась в седле и натянула поводья. Конь развернул одно крыло, потом другое и умчался за море.

Халла накинула поверх платья лоскут плаща Всеотца. Он лучше отмылся и запах из него уже выветрился. Опустив голову и крепко прижимая к себе края плаща, она прошла в ворота и направилась к овощному рынку. Там она без труда нашла крысу, пробиравшуюся куда-то через кучу полусгнивших овощей возле сточной канавы, и попросила показать ей дорогу. Все были так заняты, выкрикивая, что у них самый свежий и дешевый товар, или крича в ответ, что товар, наоборот, дорогой и несвежий, что никто не заметил, как она говорила с крысой и как потом побежала за ней в узкую улочку с множеством мелких лавчонок, а оттуда — по другой, тоже узкой улице, но уже с высокими стенами, с которых свисали ползучие растения.

Так она попала к боковому входу в большой дом Алексиса Аргирия, который занимал целый квартал до следующей улицы.

Там, сразу за входом, в маленькой комнатке сидели на лавке люди из Мароба. Вид у них был самый несчастный, а у Таркан-Дара руки были связаны за спиной, а на лице — следы слез. Рядом на табуретке сидел охранник, щелкая подсолнечные семечки и мыча какую-то песенку. Когда Халла Богом Посланная вошла в комнатку, Таркан-Дар громко вскрикнул, а другие двое подбежали к ней и расцеловали ее. Она попросила охранника развязать Таркан-Дара.

— Я боюсь, — сказал охранник. — Он меня с ног сшибет, бешеный. Как только развяжу. Уже было.

— Не сшибет, — сказала Халла. — Ему нужна я, а я здесь.

Охранник еще поворчал для порядка, потом развязал Таркан-Дара, и они сели рядом и стали ждать. Ждали долго. Охранник, видя, что они сидят спокойно, угостил их семечками.

Глава пятая ГЛАВНЫЙ ДРАКОН

Наконец, вошел отец Иоанн, очень обрадовался, увидев Халлу, но пришел в ужас от ее платья. Он тут же распорядился принести новое и надеть на нее, но не разрешил никому дотрагиваться до ее плаща.

После этого их провели во внутренний дворик, где на мраморной скамейке под густо цветущими кустами темных роз у водоема с рыбами сидел сам Алексис Аргирий. Время от времени он отламывал белый хлеб, крошил и бросал рыбам или толпе голубей, которые дрались, толкались и бранились на своем голубином языке тут же, под кустами роз.

Он посмотрел на троих мужчин и Халлу так, будто они тоже были какими-то животными, и заговорил не с ними, а с отцом Иоанном, словно они не могли его понять. Отец Иоанн без конца кланялся, но они поклонились только раз, подойдя. Многое из того, что говорилось, было, и правда, трудно понять, потому что даже Родин ничего не знал о тех людях и событиях, а Халле было безразлично, а потому неинтересно.

Наконец, Аргирий сказал отцу Иоанну:

— Спроси ее о бегах.

И отец Иоанн сказал Халле, что Его Величество желает узнать, если спрашивать об этом не грех, как она угадывает победителя в состязаниях.

— Я спрашиваю коней, — сказала Халла, слушая голубиную брань и забавляясь тем, как разительно отличается речь этих птиц от их внешности.

Отец Иоанн нервно поклонился и повторил ее ответ.

— Она безумна, — сказал Аргирий. — Но спроси ее, кто победит в следующий раз.

— Я не могу его назвать, пока не поговорю с лошадьми, — сказала Халла. — А может быть, они скажут одно, а сделают другое. Иногда возничие придерживают их и не дают выиграть. Надо приказать возничим, чтобы они так не поступали, господин, — добавила она. — Они портят лошадям состязания.

Аргирий засмеялся.

— Она не так уж безумна, а? Что ты об этом думаешь, Старый Лис? (такую возмутительную кличку он придумал служителю Бога, отцу Иоанну).

Отец Иоанн выпрямился, произнес:

— Ее безумие ниспослано свыше, — и перекрестился.

Трое из Мароба тоже перекрестились, а затем и господин Алексис, но делал он это лениво, поигрывая кольцами. После этого он еще раз посмотрел на них и повернулся к отцу Иоанну:

— Ты уверен, что их история правдива?

Отец Иоанн кивнул.

— Тогда скажи им, пусть завтра явятся во дворец. И накорми их получше, — добавил он. — Пусть хорошо запомнят, кто им помог. Потом я посмотрю, как девушка говорит с лошадьми. Это что-то новое.

Он встал, повернулся ко всем спиной и ушел.

Отец Иоанн отвел их в богатые покои, с коврами и занавесками, приказал рабам принести еду и вино, такой вкусной еды они здесь ни разу не ели, и распорядился, чтобы Таркан-Дару вернули его меч, который отобрали в доме сапожника. Потом он несколько раз повторил, что господин Алексис Аргирий из чувства христианского сострадания поможет им предстать перед Императором, где они расскажут свою историю, после чего справедливость восторжествует и невинным воздастся. Они поблагодарили его, но Родин в душе уже не так радовался, как мог бы вначале. Он уже не был уверен в том, что все обязательно будет хорошо. А если допустить, что все удастся, можно ли считать, что это выйдет по чести и по совести?

Отец Иоанн все упрашивал их побольше есть и особенно побольше пить, и осторожно выспрашивал Халлу про бега. Халла не скрывала того, что разговаривала с лошадьми, но про Звездного Луча и его трудности не сказала ни слова, потому что боялась, что если они обо всем узнают, то разлучат его с маленьким возничим. Она чувствовала, что здесь вполне могут так поступить. Отец Иоанн ей, по-видимому, не поверил: он не привык верить в то, что было слишком просто. Люди из Мароба, кажется, поверили. Когда священник ушел, она им рассказала, как бежала из конюшен по сточному каналу, но про то, что ей помогли крысы, промолчала. Ей казалось странным, что большинство людей терпеть не могут крыс, но это было так, и крысы платили им тем же.

— Мы боялись, что тебя убили, хоть ты и послана небесами, — сказал Родин. — В этом городе не живут по Божьим законам и не исполняют Его волю.

— Здесь столько храмов, — сказал Таркан-Дар, — но у них прогнили камни. Когда мне сказали, что ты убита, я чуть не разуверился в Боге. Своим врагам я ничего не прощаю.

— Бог нам поможет, — сказал Киот. — Как бы мне хотелось оказаться не здесь!

— Да, хотя то, ради чего мы ехали, почти сделано, — сказал Родин. — Иногда мне кажется… Если бы мы знали, как оно выйдет…

— Как долго, — сказал Таркан-Дар. — И никаких вестей!

— Скоро ты вернешься к ней, сынок, — сказал Родин. — Если ей будет грозить опасность, ее спрячут. Ты же знаешь, сколько у тебя друзей.

— Об этом заранее не узнаешь, — сказал Таркан-Дар. — А вдруг за ней придут ночью… похитят. Боже спаси!

— Давайте помолимся, — сказал Киот. — Да минет нас чаша сия!..

Они преклонили колени и начали молиться. Халла встала на колени вместе со всеми и стала думать о Стейнвор, о крысах, о том, какой умный коршун и как он красиво бросается вниз с высоты.

На следующий день восемь человек с двумя запасными внесли во двор большой паланкин, и людям из Мароба вместе с Халлой сказали войти в него. Когда они сели, кто-то задернул занавески снаружи. Паланкин подняли, он закачался, поплыл. Таркан-Дар пытался выглянуть в щель между занавесками, но чья-то рука резко дернула их, щель сомкнулась. В паланкине стало очень жарко. Люди из Мароба в плотных одеждах задыхались и потели. Таркан-Дар убивал мух, одну за другой. Халла смотрела на это спокойно: мухи сочувствия не заслуживают, у них нет ни единого качества, достойного подражания. Родин расчесывал пальцами бороду.

— Когда мы попадем к Императору, — сказал он, — надо прежде всего выяснить, знает ли он, что мы пришли не только по своему делу, а посланы всем народом Мароба.

— Когда мы попадем к Императору, надо прежде всего не забыть, что нам говорил отец Иоанн, — с горечью произнес Таркан-Дар, — как кланяться и целовать пол и вести себя хуже животных.

— Животные не целуют пол, — сказала Халла. — Так ведут себя только люди.

Таркан-Дар рассмеялся и обнял ее одной рукой. Она не обиделась. Все были рады, что он повеселел.

А Киот сказал:

— Мы не знаем, что ему скажут про нас. Могут сказать все, что угодно. Обвинить в уличной драке. Императору должны были уже про нее доложить, там были его телохранители.

— Я с одним из них разговаривал, — сказал Таркан-Дар. — Он скоро уедет отсюда. Как только добудет здесь достаточно сокровищ, отправится в город Хольмгард.

«Значит, некоторые люди собирают сокровища, — подумала Халла. — Интересно, он просто герой или думает о настоящем сокровище? У него будет пещера?..»

— Где этот Хольмгард? — спросил Родин.

— На севере. Далеко. От Мароба далеко. Еще дальше, чем живут Красные Всадники. Он рассказывал, что там снег пять месяцев в году. И там его по-другому называют: Новгород. Императору город не подчиняется, у него свой закон.

— Наверное, это хорошо, — сказал Родин.

— Было время, — сказал Киот, — когда мы верили, что закон Императора — это закон Бога. Первый слуга Бога так сказал. Мой дед Ньяр умер, потому что это была правда. Или потому, что думал, что это правда. Он верил, что умирает за добро. Если бы мы не пришли сюда, мы бы, наверное, тоже верили.

— А сейчас, если все удастся, мы в лучшем случае получим хорошего Правителя вместо плохого, — сказал Таркан-Дар. — Но мы не сможем верить, что он от Бога. Люди в Маробе будут приветствовать его, как Божьего посланника, а мы будем знать, что это совсем не так. Мы стали другими.

— Если бы все осталось по-старому, — сказал Родин, — ты мог бы стать Хлебным Князем Мароба.

— Мог бы, — сказал он. — Я об этом уже думал, Родин, — и отвернулся лицом в подушку.

Вдруг паланкин остановился, его тряхнуло, послышался топот и звон оружия. По-видимому, их поставили на землю, потом снова подняли и понесли куда-то вверх, наверное, по лестнице, потому что трясли так, что они попадали друг на друга. Наконец, паланкин поставили на ровное место и сказали им выйти.

Они увидели длинный сводчатый зал с расписными стенами. По стенам скакали на гнедых конях краснолицые черноглазые всадники выше человеческого роста, бежали огромные зайцы в высокой, словно лес зеленых сабель, траве. Между картинами неподвижно застыли тяжелые складки занавесок. Они переглянулись и зашептались. Родин достал из пояса костяной гребень, расчесал бороду, потом передал гребень остальным. Халла, дергая спутанные пряди, подумала, что у нее в волосах, наверное, еще осталась известка.

Вошел отец Иоанн и объявил, что настал их черед. Напомнил, что надо упасть лицом вниз и ползти вперед на коленях.

— Дай мне свой плащ, — сказал он Родину. — Без него будет легче.

И они отдали ему маробские плащи, расшитые по углам кожей, сукном другого цвета и раковинами. Но когда он протянул руку к Халле, она сказала — «Нет!» и отступила на шаг, а он настаивать не посмел, ибо умел угадывать, когда в других появляется сила, которой у него самого нет.

— Идемте, — сказал он.

Они вошли в занавески, сделали несколько шагов вверх по наклонному полу почти в полной темноте, потом оказались на свету. Снаружи было жаркое безоблачное утро, а здесь за спущенными занавесками были зажжены свечи, и в их свете всеми красками переливались, отблескивали, сияли и горели невозможно красивые камни, чистая лазурь, малахитовая зелень, порфир с алыми прожилками, и всюду золото, золото в любых формах — высокие золотые подсвечники, золотые дверные ручки, качающиеся светильники и висячие лампады, фонтанчики… «Настоящая пещера Главного Дракона», — подумала Халла.

— Ну! Падайте ниц! — зашептал отец Иоанн.

Все упали на колени и поползли или пошли на коленях, согнувшись и кланяясь, к тому маленькому человеку в жестких тяжелых одеждах, которого Халла видела на Ипподроме. Его глаза, как и там, не смотрели ни на кого, а были устремлены куда-то поверх них. Киот тоже это заметил и подумал, что Иисус не так смотрел на людей, и Хлебные Князья не так.

Наконец, так и не поднявшись с колен, они оказались совсем близко от него, на ковре со сказочными птицами. Они видели его ноги в шитых золотом сапогах из красной кожи, но сам он сидел выше их, на троне. А на первой ступеньке трона стоял высокочтимый Аргирий с пергаментом в руке. За ним встал писец в длинном зеленом балахоне, подвязанном черным шнуром. В руке у него было перо, и он был готов записывать.

Порфирородный что-то произнес, но они его не поняли. Отец Иоанн, стоявший сзади них, шепотом сказал, что надо оставаться на коленях, но можно распрямить спины. Кажется, Порфирородный спрашивал про женщину, и ему объяснили, что она — их голос, и что у нее есть разные дарования. Заметили, что она никогда не снимает свой оборванный плащ, значит, это реликвия. Порфирородный выразил интерес и сказал, что раз это так, то надо взять у нее плащ и передать в один из храмов. Это, конечно, было подстроено, плащ оказался бы у отца Иоанна. Отец Иоанн отвесил низкий поклон.

— Не сейчас, — сказал господин Алексис. — Это, без сомнения, надо сделать, но потом…

Они промолчали, но Халла крепко сжала одной рукой край плаща и подумала, что сказал бы об этом Всеотец.

— Послушаем их, — сказал Порфирородный. — Пусть говорят.

Аргирий дал знак Родину, и тот начал речь, стараясь не пропустить ни одного титула, которые заучил со слов отца Иоанна. То, что он говорил по их делу, он подкреплял словами из Писания, в основном, из Нового Завета. Двое других молчали, опустив глаза. Киот мысленно молился: он думал, что это поможет. Халла спокойно наблюдала и про себя отметила, что когда Родин приводил слова из книг, определявших его поступки и составлявших часть его жизни, он вкладывал в них всю душу, а Порфирородный словно отсутствовал, и один раз слегка зевнул, высокочтимый Алексис еле заметно улыбался, словно вместо губ у него была змея. Отец же Иоанн закатывал глаза и делал ритуальные жесты, которые она уже знала. Писец старательно записывал книжные слова и почти не писал, когда Родин говорил о своем деле.

Вопросы им задавали через Аргирия. Что они за люди и кем посланы? Ответы Родин на память не заучивал, и на первом же вопросе слегка запнулся. Халла вступила в разговор, чтобы ему помочь. Давно ли Мароб вошел в Великую Римскую Империю? При каких обстоятельствах? Они ответили, и Киот рассказал про своего деда-мученика, а Халла все повторила по-гречески. Когда он говорил про Ньяра и как он дал себя убить за веру, потому что искал добро, милосердие и справедливость, Халла начала понимать, почему они молятся и почему ей хочется помочь им.

Вопрос следовал за вопросом. Порфирородный положил ногу на ногу и соединил пальцы рук. Время от времени он вполголоса обращался к Алексису Аргирию. Дважды прозвучало имя Железного Заслона. Во второй раз высокочтимый Аргирий развел руками и коротко и зло засмеялся, а Порфирородный поднял брови и что-то сказал через плечо писцу.

Когда их спросили, какие именно жестокости творит Правитель и в чем они видят несправедливость, все трое заговорили разом, и Халла стала говорить быстро-быстро, переводя взгляд с одного на другого. У Родина при некоторых подробностях слезы навертывались на глаза. Даже Порфирородный, кажется, немного забеспокоился. Потом высокочтимый Аргирий сказал:

— Дошла до меня грамота от купца, чей корабль плавал в Мароб уже после того, как эти люди оттуда уехали. Он рассказывает о дальнейших несправедливостях.

Господин Алексис развернул грамоту и стал читать, а трое из Мароба замерли, превратившись в слух, ибо вдруг поняли, что это — долгожданные вести из дома.

Это был длинный список несправедливых обвинений, вымогательств, похищений, пыток и убийств. Произносились имена, искаженные на греческий лад, но люди из Мароба сразу узнавали, о ком идет речь. Халла видела, как они вздрагивали и напрягались. Киот сцепил руки в умоляющем жесте, протягивая их к Императору. Один раз Таркан-Дар чуть было не схватился за меч, рука его дернулась, но опустилась. А чтение грамоты продолжалось. Правителю донесли, что несколько людей из Мароба ушли в Византию, и такова была его злоба и жестокость, что он приказал схватить невесту одного из них, девушку по имени Пташка. С ней делали что-то страшное, до тех пор, пока она не умерла. Теперь Родин держал Таркан-Дара за плечи, а Халла чувствовала себя так, как когда Оггхи ползком вернулся к себе в пещеру со смертной раной, — ей хотелось взять на себя хоть часть этой боли, но ничего нельзя было сделать. А Таркан-Дар прижал руки к животу, где кончаются ребра, словно его рана там открылась, сдавленно крикнул и стал совсем белым.

Им показалось, что после этого очень долго было тихо, но прошло всего лишь несколько минут, когда Порфирородный встал с трона и впервые обратился прямо к ним.

— Милость моя и святая справедливость да пребудут с вами. Объявляю неправедного Правителя низложенным и предоставляю выбор его преемника верному другу нашему Алексису Аргирию. Убедитесь, дети мои, что все к лучшему и что власть наша простирается до дальних окраин христианского мира!

— Ниц! — зашептал отец Иоанн. — Ниц!

И они уткнулись лбами в ковер, а когда подняли головы, Порфирородный уже ушел. Высокочтимый Аргирий заговорил с Родином о новом Правителе. Халла стала переводить, потому что Родин тоже был потрясен. Страшно было ему думать о том, что сделали с Милой Пташкой, и что могли сделать с его женой и детьми, которые оставались дома. Ведь прошло уже много времени. Он сказал, что хотел бы получить позволение немедленно отправиться домой вместе со своими спутниками.

— Вы можете отправляться, — сказал высокочтимый Аргирий. — Садитесь на корабль, который повезет нового Правителя, и плывите под его защитой. Вы получили помощь, и до нас дошло, что в благодарность за нее вы пожертвовали щедрые дары бедным. Это весьма похвально, да, и пришлось очень вовремя. Но что касается бегов, — добавил он, — то я должен получше расспросить эту женщину. И, как пожелал сам Порфирородный, ее плащ, являющийся, без сомнения, святой реликвией, — она объяснит нам, как он ей достался и от какого святого получен, — останется здесь.

Родин поднял голову и собирался что-то сказать в ответ, но Халла, уловив возмущение в его взгляде, схватила его за руку и тихо шепнула:

— Молчи. Я сама скажу.

И она, с самым смиренным видом, сказала, что остается в его распоряжении, но сначала должна вернуться в дом вместе с остальными, помочь им уладить дела с сапожником и, может быть, добавить что-нибудь еще на благотворительные нужды великого города. После этого она расскажет ему все, что он хочет узнать.

Он согласился и сказал, что отец Иоанн придет к ним и принесет грамоту купца, чтобы они прочитали ее еще раз на тот случай, если не все поняли. Потом послал за носилками для них. Это был тот же самый большой паланкин, они в него вошли и сели, и паланкин тронулся.

Таркан-Дар, который до сих пор не плакал, вдруг задрожал, из глубины его существа вырвались рыдания, и он согнулся, конвульсивно сотрясаясь, как смертельно раненный зверь. Халла подошла, села рядом и взяла его голову к себе на колени, чтобы ему легче было плакать.


Конец второй части

Загрузка...