ИГНАТИЙ ЛОЙОЛА

— Вы знаете, братья, — начал он, — по какой причине я должен был оставить общество храма. Мой двоюродный брат, Антон де Монрекуец, герцог Наварры и Великой Испании, призвал меня служить под его знаменем. Мои семь братьев уже вступили в военную службу, и я, в свою очередь, считал обязанностью сделать то же самое. Я зачислился в отряд, назначенный для обороны Пампелуна. Эта крепость по договору должна была быть отдана Франции, но наш славный Карл V, обиженный королем Франции, решил оставить эту крепость себе. Я принял начальство, когда Андрей де Фоа во главе французов прибыл осаждать крепость. После взятия города врагами, превышающими нас силой, я заперся в крепости с твердой решимостью отстаивать ее. Я боролся до конца; но однажды на валу был ранен осколком камня в ногу. Я упал без чувств, а когда опомнился — крепость была уже во власти французов. Неприятели со мной обращались очень вежливо; меня вылечили и, по приказанию господина де Фоа, отослали в отцовский замок — Лойола в Бискайе. Там я долго страдал, моя рана была плохо вылечена, пришлось снова ломать ногу, чтобы лучше ее выправить. Простите меня, братья, — говорил Лойола, — если я так долго утомляю ваше внимание, описывая мои телесные страдания, но мне необходимо передать вам все, дабы была понятна чудотворная перемена, совершившаяся в моей душе. Я имел большую претензию считаться красивым и изящным кавалером. Вообразите же мой ужас, когда я узнал, что должен остаться на век хромым!.. Прощайте, радужные мечты, успех в обществе и любовь дам! Ни с какой человеческой казнью, верьте, братья, не может быть сравнимо известие об этом несчастье, которое теперь считаю благословением неба. Одна выдающаяся кость, как мне казалось, была причиной моего недуга, я решил ее срезать и, несмотря на страшные боли, выдержал операцию, но и это не помогло — одна нога осталась короче другой; я подвергся еще одному ужаснейшему мучению: вложил короткую ногу в железную машину, которая постоянно сжимала и вытягивала ее; мучения были нестерпимы, кости хрустели от боли, холодный пот струился из-под корней волею, но все было напрасно — я остался хромым.

Во время болезни Бог послал мне желание читать, я просил, чтобы мне принесли рыцарские романы, но Провидение решило иначе — мне попались в руки жизнь Иисуса Христа и Цветок святых; сначала я их читал с отвращением, потом с уважением, и, наконец, с восторгом.

Когда нога зажила, я уже не был кровожадным солдатом и тщеславным щеголем — я сделался христианином.

Все глаза присутствующих с участием были обращены на рассказчика.

— Когда мой разум просветлел, — продолжал Игнатий Лойола, — я простерся перед изображением Пречистой Девы и у ее алтаря дал обет целомудрия. Всю ночь я провел пред престолом Господа с молитвами и рыданиями, дал клятву быть воином Христа. На другой день я повесил мою шпагу, отдал нищему богатые одежды, облекся в рубище монаха, опоясал стан веревкой и пешком пошел в Монрези. Я прибыл туда в день Благовещения. Поддерживаемый сверхъестественной силой, я принял на себя жестокие лишения, подвергнул тело свое страданиям, опоясал себя власяницей, просил милостыню у ворот больниц, спал на голой земле, был очень счастлив, когда меня оскорбляли, и, представьте себе, братья, все это нисколько не пошатнуло моего железного здоровья. Близ Монрези я нашел скрытую пещеру, которую избрал для себя жилищем; там я испытывал мучения и принимал их как небесное благо, там я был под влиянием божественного экстаза. Там, наконец, мои братья… — Игнатий остановился, как бы боясь того, что хочет сказать.

— Говори, говори, — послышались крики со всех сторон.

— Итак, — продолжал оратор, делая над собой усилие, — я должен вам признаться, что в пещере явились мне ангелы Бога и научили меня, как управлять людьми и вести их к вере, послушанию и райскому блаженству. Эти внушения ангелов я записал. Они чрезвычайно поучительны и ведут человечество к безусловному повиновению духовенству — как труп в руках хирурга. [1]

Среди всеобщего молчания собрания вдруг раздался громкий голос Франциска Барламакки:

— Брат, — сказал он, обращаясь к Игнатию, — ты забываешь, что Господь Бог иногда посылает ангелов ада искушать тех людей, которые убеждены в своей непогрешимости. Я бы очень хотел знать: к чему ты в продолжение столь долгого времени рассказываешь собранию храмовых рыцарей о своих видениях?

Смелая речь молодого итальянца будто пробудила от умственной спячки всех слушавших Игнатия Лойолу.

Послышались громкие голоса, протестовавшие против речи Игнатия. Последний окинул злобным взглядом всех, и в особенности господина Барламакки, и сказал:

— Сейчас я перейду к заключению. Ввиду внушения, которого я удостоился свыше, я убедился, что цель ордена должна быть иная, и не могу согласиться с проектом, высказанным уважаемым президентом Бомануаром.

Мятежные идеи и дух непокорности, колеблющие в настоящее время Европу, и в особенности Германию и Италию, должны быть, безусловно, уничтожены, и вот в чем наша главная задача. Мы обязаны сломить мятежнический дух, орден храма не должен быть собранием вольных каменщиков, но преобразоваться в компанию Иисуса!

Эти слова произвели страшный шум в собрании. Большинство храмовых рыцарей были возмущены предложением Лойолы и уже было схватились за мечи, как раздался могучий голос президента Бомануара:

— Братья, — сказал он, — Игнатий имеет право высказывать свои убеждения, так же, как и вы — отвергнуть их или принять. Продолжай, брат, — обратился он к оратору.

Моментально настала тишина. Игнатий Лойола продолжал:

— Братья! Цель нашего ордена — восстановление нашей власти над всем светом, но это невозможно сделать с народами севера, отвергающими всякого рода авторитет, а потому нам необходимо действовать на юге и западе среди католических наций — девизом нашего учения должно быть «Вера и повиновение».

Мы окружим папский престол, как преторианцы древней империи и вместе с тем как владыки его, мы расширим власть римского первосвященника, который в силу обстоятельств как пленник должен будет исполнять наши желания. Народам мы должны внушить страх повиновения властям, мы будем поддерживать королей с тем, чтобы управлять ими для высоких целей общества Иисуса. В училищах мы будем управлять развитием юношества, исповедь нам даст полное господство над совестью кающихся; строгости доминиканцев и францисканцев пугают грешников, они с боязнью и неохотно исповедуются им. Мы примем другую систему — будем поучать, судить не строго и прощать кающихся. Вот средства, которые я предлагаю вам, братья; если вы согласитесь их принять, то через двадцать лет, не более, вы будете господствовать над всем миром!

— Мы также будем твоими рабами — не правда ли? — вскричал Барламакки.

Собрание разделилось на два лагеря: одни подошли к Игнатию Лойоле, другие — к молодому итальянцу.

— Братья! — вскричал последний, — вы слышали проект, предложенный вам Игнатием Лойолой, — рабство всего человечества. Монах из своей тайной кельи предписывает нам свою волю, мы рабски, без рассуждений покоряемся велению монаха и служим главным орудием порабощения людей целого мира. Мне кажется, подобный проект противоречит всему, что было сделано нашим орденом: зачем мы стояли за свободу, науку, стремились уничтожить невежество и суеверие, к чему все это, повторяю я, если с этих пор девизом нашим должно быть одно рабское повиновение? Нет, братья, — продолжал луккский патриций, — будем по-прежнему восставать против невежества и суеверия, которые цепями сковали весь мир; в нас несомненная сила, употребим ее для процветания науки и свободы. Зачем Европу превращать в ужасную могилу, пусть она будет открытой, благородной, мы не должны быть поборниками грубой силы, суеверного невежества. Девиз наш должен быть «Любовь и свобода», а потому я приглашаю вас, братья, отвергнуть предложение Игнатия Лойолы и объявить здесь, в нашем святом собрании, что орден храма отныне преобразовывается в общество вольных каменщиков.

— Да здравствует общество вольных каменщиков! — вскричал принц Конде. Почти все повторили то же самое. Между тем президент Бомануар встал и обратился к собранию со следующей речью:

— Не забывайте, братья, что здесь мы все равны — никто не должен принимать новые решения, если они не согласуются с его убеждениями. Дослушаем до конца Игнатия Лойолу.

— Мое решение неизменно, — сказал Игнатий, — я был братом ордена храма и верно исполнял его уставы, но теперь орден храма прекратил свое существование, я не признаю нового постановления, провозглашенного господином Барламакки, и объявляю учреждение общества Иисуса.

— В таком случае, — сказал Бомануар, — нам необходимо знать, кто желает последовать за Игнатием Лойолой и кто пристанет к вновь учрежденному обществу вольных каменщиков.

Тогда шесть рыцарей молча поднялись и стали около Игнатия — имена этих рыцарей были: Петр Лефевр из Вилларета в Савои, Франциск Саверио — кавалер наваррский, Иаков Лейниц из Алсназара, Альфонс Сальмерон из Столеды, Николай Альфон из Бабадилла и Симон Редругеур из Аведии.

— Теперь, — сказал Бомануар, обращаясь к остальным, — поклянемся быть верными обществу вольных каменщиков.

Рыцари, стоявшие около Бомануара, подняли руки.

— Прощайте, братья, — сказал Игнатий, — мы долго были соединены и действовали для торжества одной идеи, теперь расходимся в разные стороны и будем бороться друг против друга. Но я надеюсь, что Господь просветит вас и вы явитесь под знамя Иисуса.

— Напрасно будешь надеяться, — пробормотал Барламакки, — тебе никогда не удастся сковать цепями рабства вольных каменщиков.

Игнатий Лойола уже собрался уходить со своими последователями, когда президент остановил его и сказал:

— Ты перестал принадлежать храму, но клятвы, данные тобою, всегда имеют силу — берегись их нарушить.

— Бомануар, — отвечал Игнатий, позеленев от злобы, — в плохую минуту ты мне напомнил о клятвах, данных мной; я не думаю их нарушать.

— Да, — отвечал президент, — ты, конечно, не забыл о последствиях нарушения клятвы.

На это Игнатий Лойола ничего не отвечал и вышел со своими последователями. Вскоре по склону горы Монсеррата удалялись эти семь лиц, основавшие общество, темные действия которого угнетали весь мир в продолжение нескольких сот лет.

Загрузка...