Глава 12

Борис Рублев пристроил дорожную сумку между запаской и взятой на всякий случай пустой канистрой и захлопнул багажник.

– Серега, – позвал он, – кончай издеваться над Андреем, имей совесть! Ехать пора.

– Сейчас, – откликнулся подросток, – сейчас, дядя Боря! Вот добью этого подлого ирокеза, и поедем.

– Это кто ирокез? – возмутился Андрей Подберезский так громко, что шаркавшая неподалеку своей метлой дворничиха вздрогнула и неодобрительно посмотрела на него. – Это я, что ли, ирокез? А ты, надо понимать, Чингачгук, да?

Вместо ответа, Сергей неумело ткнул его кулаком в живот, целясь, как учил его Борис Иванович, в солнечное сплетение. Подберезский издал предсмертный вопль и зашатался, высматривая на асфальте местечко посуше, чтобы рухнуть на колени и скончаться у ног победителя.

Комбат, наблюдая за ними, хмурился, скрывая улыбку.

Подберезский наконец упал на колени и медленно закрыл глаза, обеими руками держась за живот. Дворничиха совсем перестала подметать и, поджав губы, смотрела, как двое здоровенных мужиков и пацан лет тринадцати валяют дурака на глазах у всего дома. Сергей с боевыми воплями прыгал вокруг поверженного Подберезского.

– Эй, Чингачгук, – позвал Рублев, – тебе ножик дать?

– Это еще зачем? – быстро спросил умирающий ирокез, открывая глаза и переставая биться в агонии.

– Как зачем? – очень натурально удивился Комбат. – Скальп снимать. Мы не варвары, конечно, но так положено.

– Класс! – сказал Сергей. – В школе все просто умрут от зависти. Давайте ножик, Борис Иванович.

– Но-но, – сказал Подберезский, поспешно поднимаясь и деловито отряхивая колени. – Вам ехать пора, могикане.

– Что, испугался? – спросил Комбат. – Знай наших.

– Трусливый гурон! – крикнул Сергей и снова издал боевой клич индейцев.

– Откуда у него такие познания? – немного удивленно спросил Подберезский у Рублева. – Вот не думал, что пацаны в наше время читают Купера.

– Это я заставил, – признался Комбат. – Замучил он меня этим видиком. И смотрит все какое-то дерьмо: кровавый спорт смертельные битвы… Я как-то раз посмотрел, так, поверишь, чуть телевизор не облевал.

– А, – сказал Подберезский, – боевые единоборства… Да, веселые фильмы. Меня когда тоска возьмет, так я поставлю какой-нибудь и хохочу до упаду.

– Ничего смешного, – буркнул Комбат. – Забивают людям головы всяким дерьмом, а потом удивляются, откуда у них рост детской преступности.

– Брось, командир, – примирительно сказал Андрей. – Ну что ты разворчался, как старуха? Посмотри, вечер какой…

– А ты не строй из себя Кашпировского, – сказал Комбат. – Еще предложи мне птичек послушать, психотерапевт.

– Да какие тут птички, – махнул рукой Подберезский, – одни воробьи.

– Ладно, – сказал Комбат, – надо ехать.

– Счастливо, – улыбнулся Андрей. – Брату привет передавайте.

– Непременно, – улыбнулся в ответ Рублев. – И ему, и Французову.

– О, – протянул Подберезский, – ну, тогда держись, Питер. Вы, главное, машину без присмотра не бросайте.

– Что это ты такой заботливый? – уже из-за руля спросил Комбат.

– Да так, пришло почему-то в голову. Мне тут вчера историю одну рассказали с автомобильным уклоном, никак не забуду, прямо распирает. Хотите, расскажу?

– Ну расскажи, если распирает, – усмехнулся Комбат. – Не длинная хоть она у тебя?

– Короткая, – успокоил его Подберезский. – Питбультерьера знаете?

– Знаю, – сказал Комбат. – Страшенная зверюга.

– Вот-вот, – кивнул Андрей. – Короче, поехал один знакомый знакомого к любовнице. А тачка, надо сказать, у него новенькая, года еще нет – "мере" класса "Е", мечта, а не машина. Очень он боялся, что ее угонят.

Сигнализация, сами понимаете, хорошо, но все-таки страшновато. Так он повсюду возил с собой питбуля и запирал его в салоне, когда уходил. Ну вот, приехал он к любовнице, собака, само собой, в салоне – в общем, все путем. Выходит это он через час от своей цыпочки…

– "Мерса" как не бывало, – предположил Комбат.

– Черта с два! – сказал Подберезский. – Машина на месте, а вот колес, действительно, как не бывало – всех четырех. А пес в салоне так бесновался, что все сиденья в клочья пораздирал.

– Да, – сказал Рублев после короткого молчания, – история. И не поймешь, смеяться тут надо или плакать.

Он еще немного помолчал и вдруг гулко расхохотался, хлопая себя по коленям.

– Ну, история! – приговаривал он, смеясь до слез. – Признавайся: сам придумал?

– Обижаете, Борис Иванович! – сказал Подберезский. – Чистая правда. Я бы не удержался: обязательно сказал бы, что машину кобель угнал.

– И то правда, – согласился Комбат. – Ладно, намек понял. Когда решу в Питере пройтись по бабам, Серегу в салоне запирать не буду. Так и быть, возьму с собой.

– Вот еще, – сердито буркнул Сергей с соседнего сиденья, заливаясь густой краской и от этого еще больше сердясь. – Нужны они мне больно.

– И то верно, – согласился Комбат, делая вид, что не замечает, как смутился подросток.

Он запустил двигатель, хлопнул дверцей и, помахав на прощание Подберезскому, выехал со двора. Сергей, высунувшись из окна, махал Подберезскому, пока тот не скрылся из вида.

– Нравится тебе Андрей? – спросил Рублев, направляя машину в сторону Ленинградского шоссе.

– Нормально, – ответил Сергей, дисциплинированно защелкивая ремень безопасности: он не хотел, чтобы у Рублева были из-за него неприятности. – Он вроде вас, веселый и не задается.

Они проезжали мимо Белорусского вокзала. Комбат хотел спросить у Сергея, не тянет ли того обратно на вокзал, на волю, к старым приятелям, но прикусил язык. Получилось бы, что он напрашивается на комплимент: спасибо, мол, дядя Боря, вы меня от сумы да от тюрьмы спасли, в люди вывели, учиться послали.., короче, сплошной "Золотой ключик" с Б. И. Рублевым в роли папы Карло. Вместо этого он сказал:

– Завидую я тебе, Серега. Впервые едешь в Питер.

Это ж сколько ты всего интересного увидишь! Три дня, конечно, для Питера не срок, но на то, чтобы влюбиться, хватит.

– В кого влюбиться? – настороженно спросил Сергей.

– Да в город, в город влюбиться, – усмехнулся Комбат. – Женить я тебя пока что не собираюсь. А что это ты так разволновался? Есть кто-нибудь на примете?

– Да ну вас, – отворачиваясь к окну, буркнул подросток. – Никого у меня нету.

– А вот и врешь, солдат, – покосившись на него, сказал Комбат. – Ведь врешь же?

– С чего это вы взяли, что я вру? – спросил Сергей, разглядывая проносившиеся мимо машины так внимательно, словно приехал из оленеводческого поселка, в котором сроду не видели легковых автомобилей.

– A y тебя уши красные, – сказал Рублев, – так что зря ты отворачиваешься. И краснеешь, между прочим, тоже зря. Влюбляться не стыдно, особенно в твоем возрасте.

– А в каком стыдно? – заинтересованно спросил Сергей, поворачиваясь к нему.

Комбат задумался.

– А черт его знает, – честно ответил он. – Ни в каком, наверное. Если, к примеру, такой дед, как я, вдруг начнет вздыхать и писать любовные записки, это, наверное, будет смешно, а стыдно… Да нет, наверное, не стыдно. Вором быть стыдно, бандитом, трусом или там предателем – это да, это стыд и срам, а если нравится тебе девчонка, чего же тут стесняться? Если бы все этого стеснялись, люди давно вымерли бы.

– Как это? – удивился Сергей.

– Перестали бы жениться, рожать детей, состарились и умерли, – ответил Рублев. – Очень просто.

Некоторое время они ехали молча. Комбат осторожно переводил дыхание, думая о том, что воспитывать подростка все-таки очень нелегко. Вот вам, пожалуйста: не думал, не гадал, и вдруг пришлось читать лекцию по половому воспитанию. Наверное, это была не самая удачная лекция, но Борис Иванович был доволен и этим: все-таки это была область, в которой он сам чувствовал себя не вполне уверенно. Если бы разговор зашел о типах парашютов, применяющихся в армии, транспортных самолетах или тактике ведения боя малыми подразделениями, о видах вооружения и о том, как без лишнего шума снять часового, не имея при себе никакого оружия, кроме шнурков от ботинок да перочинного ножа, он, несомненно, был бы на высоте положения, но это…

Вечернее солнце зависло впереди и слева, сверкая яростными медно-красными вспышками в просветах между тяжелыми тушами зданий, словно кто-то быстро мчался параллельно их машине, ведя по ней непрерывный автоматный огонь. Поймав себя на этом сравнении, Рублев невесело усмехнулся: сколько лет прошло, а в голове все то же – стрельба, взрывы, пыльные горы, бьющий в лицо ветер и подернутая полупрозрачной дымкой земля далеко внизу. Все, что было потом, спрессовалось в один пласт невыразительного серого цвета: какие-то истории, в которые он постоянно влипал на гражданке, и короткие промежутки между этими историями. Ни то, ни другое не вызывало ни теплых чувств, ни интереса. "Получается, что я, как выброшенный на свалку диван, живу воспоминаниями, – подумал Комбат. – Ничего хорошего в этом нет, но и менять что-либо, похоже, уже поздно. Может, благодаря Сереге все пойдет по-другому. И больше никаких историй – все, к черту, надоело. Что я, не могу жить, как все нормальные люди?"

Миновав пост ГАИ, они вырвались на трассу, и Комбат дал машине волю. Смеркалось, и вскоре Борис Иванович заметил, что Сергей клюет носом.

– Эй, Чингачгук, – окликнул он. – Полезай-ка ты, брат, на заднее сиденье да ложись спать.

– А можно, я еще немного с вами посижу? – спросил Сергей. – Я люблю на дорогу смотреть, особенно ночью. Кажется, что не едешь, а летишь. Вот только есть хочется.

– Есть? – переспросил Комбат и глубокомысленно подвигал бровями, прислушиваясь к своим ощущениям. – Да, – наконец согласился он, – перекусить не мешает. Ты как к хот-догам относишься?

– Отрава, – скривился Сергей. – Не понимаю, как вы их едите.

– Чего? – растерялся Рублев. – Однако быстро же ты разбаловался, солдат. Пора тебя на перловку сажать. С комбижиром.

Сергей вдруг рассмеялся – так, как умеют только подростки. Комбат, услышав этот смех, почувствовал себя круглым идиотом.

– Да вы что, Борис Иванович, – все еще хихикая, сказал Сергей, – вы что, правда поверили?

– Вот обормот, – покачал головой Комбат. – Подловил все-таки. Ну, погоди, я тебя тоже поймаю, дай срок.

Они притормозили возле придорожного кафе. По случаю наступления весенне-летнего сезона его владелец уже выставил на улицу три легких пластиковых столика под полосатыми красно-белыми зонтами с рекламой "Лаки Страйк". За столиками никого не было, и в наступившей темноте на них играли отсветы разноцветных мигающих лампочек, которыми был обрамлен фронтон неказистого павильончика, явно установленного здесь еще до того, как даже общественные туалеты начали отделывать по евростандарту.

Окна павильона были почти сплошь залеплены рекламными плакатами, каждый из которых обещал больше за меньшие деньги или, как минимум, термоядерный взрыв ментолового вкуса в полости вашего рта. Укрепленная на кривоватом шесте пятисотваттная лампочка освещала незаасфальтированную пыльную площадку перед закусочной, на которой стояла сверкающая, похожая на елочную игрушку "Тойота" со стремительными каплевидными обводами. Двигатель "Тойоты" еще потрескивал, остывая, но в салоне никого не было.

Комбат с легким неудовольствием посмотрел на "Тойоту" – уж очень она не вязалась с неказистым видом придорожной закусочной. Впрочем, решил он, голод – не тетка, независимо от того, на какой тачке ты ездишь.

– Посиди-ка в машине, – сказал он Сергею, который уже опустил на землю одну ногу, собираясь выйти.

– Ну, дядя Боря, – проныл тот, – я же себе уже все отсидел. Сколько можно?

– Ладно, можешь размяться, только от машины ни на шаг, – сказал Комбат.

Он не взялся бы ответить, почему ему вдруг пришло в голову решение не брать Сергея с собой в кафе. Попытка логически обосновать это решение выглядела бы, по меньшей мере, смешно – просто это вдруг показалось единственно правильным.

– Оставайся возле машины, – повторил Комбат, для убедительности наставив на мальчишку указательный палец.

– Ладно, – вздохнул тот.

Толкнув застекленную дверь, Рублев вошел в кафе.

Укрепленный на двери колокольчик отозвался надтреснутым дребезжанием, но ни стоявший за стойкой хозяин забегаловки, ни двое беседовавших с ним посетителей даже не обернулись.

– Добрый вечер, – громко поздоровался Комбат.

Он с первого взгляда оценил обстановку и нашел ее весьма нездоровой, порадовавшись, что не взял с собой Сергея. Здесь имел место вполне недвусмысленный "наезд" – это было видно по бледному испуганному лицу человека за стойкой и по расслабленно-угрожающим позам посетителей. Один из них, плечистый парень почти двухметрового роста со стриженым затылком, обернулся и через плечо окинул Рублева равнодушным взглядом сонных бесцветных глаз, полуприкрытых припухшими веками с белесыми ресницами. Решив, что вновь прибывший никакого интереса не представляет, парень так же молча повернулся к нему спиной. Второй вообще никак не прореагировал на появление Комбата, продолжая что-то негромко, с монотонной угрожающей интонацией втолковывать бармену.

Комбат усмехнулся уголком рта. Эти ребята давно сменили китайские спортивные костюмы и кожаные куртки на более цивилизованный прикид, но суть осталась прежней – это были шакалы, возомнившие себя царями природы. Путь Бориса Ивановича Рублева довольно редко пересекался с их кривыми дорожками, и, пока эти ребята держались от него в стороне, Комбат, как правило, даже не вспоминал об их существовании.

Сейчас, однако, ему нужна была еда, тем более что при виде этих загородивших весь прилавок широких спин его голод мгновенно обострился. Он решительно шагнул к прилавку и попытался вежливо отодвинуть одного из рэкетиров в сторонку.

– Командир, – обратился он к бармену через головы "братвы", – мне нужно пять хот-догов, пять гамбургеров и две большие бутылки "пепси". Сделаешь? И побыстрее, если можно, у меня там пацан голодный.

– Слышь, ты, – слегка повернув голову, процедил плечистый, – друган, свали, а? Не видишь, мы с человеком разговариваем.

– Ребята, да вы что? – прикинулся простачком Рублев. – Я же говорю, мальчишка у меня там, есть просит…

– А ты ему титю дай, – посоветовал второй, поворачивая к Рублеву костистое лицо. Это был жгучий брюнет, и его гладко выбритые щеки казались синеватыми от проступавшей сквозь кожу густой щетины.

– Я свою титю кому попало не даю, – миролюбиво сказал Комбат, – она у меня одна, хотя и немаленькая.

Я ее берегу для ребят покруче, вот вроде вас.

Бармен вздрогнул, а оба бандита, не веря своим ушам, синхронно развернулись на сто восемьдесят градусов и удивленно уставились на Рублева.

– Ты че, братан, – сказал высокий, – с Канатчиковой дачи подорвался? Или у тебя запасная челюсть в кармане?

– Ребята, – по-прежнему миролюбиво отозвался Рублев, – может, не надо? Я ведь только поесть куплю и сразу уеду. Ну зачем вам неприятности?

– Блин, – сказал синелицый. – Я думал, клоуны только в цирке бывают. Ты что, козел, смерти ищешь?

Ну, что ты смотришь? Что смотришь, я спрашиваю?!

– Так, это.., как его… – забормотал Комбат, – как это – чего смотришь? В зоопарке деньги берут, а тут целых две макаки и, главное, задаром! Как же не смотреть-то?

– Так, – сказал синелицый. – Губа, бери его.

Губа, который на полголовы возвышался над Комбатом, почти упираясь макушкой в потолок, сгреб его за грудки обеими руками и стал выталкивать на улицу.

Синелицый двинулся следом за ними, все еще изумленно вертя головой, в которой никак не укладывалась такая наглая выходка проезжего лоха. На пороге он остановился и, обернувшись, бросил бармену:

– А ты готовь бабки, мы сейчас вернемся.

Губа вытолкал Рублева за дверь, пыхтя от ярости и возмущения.

– Ребят, ребята, да вы что? – слабо сопротивляясь, бормотал Комбат. – Да бросьте, я же пошутил, шутка, понимаете? Ха-ха.

– Мочи этого пидора, Губа, – сказал синелицый, прикрывая за собой дверь кафе. – Достал, мудак.

Губа отстранил от себя Рублева на расстояние вытянутой руки, и, продолжая придерживать его левой, занес правую для своего коронного удара, против которого до сих пор не мог устоять никто. Губа долго набивал кулак, лишая нервные окончания чувствительности, и теперь мог без особого вреда для себя выбивать им кирпичи из стен. Кирпичи кирпичами, а челюсти он ломал с первого удара. Однако на этот раз блеснуть ему не пришлось. Его левая рука вдруг оказалась завернутой за спину и вздернутой высоко вверх, как стрела подъемного крана, отчего колени его сами собой подкосились и он врезался носом в острый серый гравий дорожки.

Комбат четко, как на занятиях по рукопашному бою, нанес два коротких удара ногой: по локтевому суставу и по шее. Рука с хрустом переломилась, как сырая ветка, и потерявший сознание Губа безвольно и мягко повалился на землю.

Синелицый, опомнившись от потрясения, выхватил из кармана газовый пистолет, но было поздно: он внезапно вознесся в воздух и, пролетев несколько метров, с грохотом обрушился на покатое лобовое стекло своей "Тойоты". Лобовик затрещал, прогнулся и хлынул в салон водопадом мелких стеклянных кубиков, увлекая за собой безвольно обмякшее тело бандита.

– Ух ты, – выдохнул наблюдавший за этой сценой Сергей Никитин, с восторгом и легким испугом глядя на торчащие из разбитого ветрового стекла ноги в дорогих кожаных туфлях. – Прямо как в кино.

Он ни разу не видел Бориса Рублева в деле, хотя и знал, что драться тот умеет. Но знать – это одно, а увидеть своими глазами – совсем другое, особенно в тринадцать-четырнадцать лет, когда человек еще не умеет по-настоящему видеть и ценить внутреннюю красоту окружающих, предпочитая ей чисто внешние эффекты. Комбат еще немного постоял, успокаиваясь и безотчетно шаря по карманам в поисках сигарет – адреналин гулял по всему телу вместе с кровью, а лучшего средства, чем сигарета, для того чтобы успокоиться, Рублев не знал.

– Сопляки, – проворчал он наконец и вернулся в кафе.

Бармен, обреченно дожидавшийся возвращения бандитов, выкатил на него округлившиеся глаза.

– Пять хот-догов, пять гамбургеров и две бутылки "пепси", – как ни в чем не бывало, повторил свой заказ Рублев. Он даже не запыхался, и бармен никак не мог взять в толк, что же, собственно, произошло.

– Ну, – спросил Комбат, – что теперь не так?

У меня рога или кисточки на ушах?

– А.. Простите, я сейчас.

Бармен принялся с лихорадочной скоростью выполнять заказ, а Рублев, свинтив с бутылки "пепси" пластиковый колпачок, присел за столик в углу, потягивая холодный напиток и заставляя себя не смотреть на витрину, где пестрели разноцветные сигаретные пачки.

Бармен по собственной инициативе упаковал заказанную Рублевым снедь сначала в вощеную бумагу, а затем в пластиковый пакет с изображением небритой личности в стетсоновской шляпе, курившей сигареты "Кэмел" на фоне стоявшего посреди какой-то дикой местности джипа. Мимоходом позавидовав личности, которая, судя по всему, не изнуряла себя борьбой с пагубными привычками, Рублев взял пакет и выложил на стойку несколько купюр.

– Что вы, что вы, – отодвигая деньги, сказал бармен. – Это за счет заведения.

– Возьми деньги, – нахмурившись, приказал Рублев, – и вот тебе мой бесплатный совет: там, возле "Тойоты", на земле лежит газовый пистолет. Пока эти клоуны не очухались, подбери его и держи под стойкой.

А главное, не бойся его использовать.

– Да, – с кривой улыбкой глядя в сторону, ответил бармен, – использовать… Знаете, что потом будет?

– Н-да, – с немного брезгливой жалостью глядя на него, сказал Рублев, – понятно. Ну как знаешь. Я ведь только посоветовал, а жить тебе.

Когда он уселся за руль и снова запустил двигатель, сидевший рядом с пластиковым пакетом на коленях Сергей восхищенно сказал:

– Здорово вы их. Прямо как по телевизору.

– Что здорово? – спросил Рублев, которому было неприятно, что парнишка наблюдал за тем, как он расправился с двумя отморозками.

– Деретесь вы красиво, – ответил тот. – Вот бы мне так научиться.

Комбат молча вывел машину на трассу, взял из пакета хот-дог и некоторое время молчал, задумчиво жуя.

– Ничего красивого в этом нет, – сказал он наконец, с досадой ощущая, что ему опять не хватает слов для того, чтобы выразить простейшую мысль: человек рождается и живет вовсе не для того, чтобы бить морды и получать сдачи, и, уж конечно, не для того, чтобы в конце концов сдохнуть в какой-нибудь грязной подворотне от случайной пули. – Понимаешь, солдат, – продолжал он, видя, что в ответ на его слова Сергей лишь с сомнением покачал головой, – я где-то читал, что человек в своей жизни должен сделать три вещи: построить дом, посадить дерево и вырастить сына. Это правильно, понимаешь? А драться нужно уметь только для того, чтобы суметь при необходимости все это защитить. Сначала надо стать человеком, а потом уж решать, хочешь ты учиться ломать людям кости или не хочешь.

Сергей с сомнением пожал плечами.

– Вы-то умеете, – сказал он.

– Вот черт, – ругнулся Комбат. – Не умею я языком… Ну как бы тебе это объяснить? К примеру, врача или учителя, если он еще не очень старый, можно довольно быстро превратить в неплохого солдата, а вот если человек смолоду научился только драться, то ничего путного из него уже не выйдет.

– Ну и что хорошего в том, чтобы быть врачом или учителем? – пожал плечами Сергей. – Разве на такую зарплату проживешь? Видели, какая у них тачка? – кивнул он в сторону оставшегося позади кафе. – А все наши учителя в школу на автобусе приезжают.

– А это потому, что слишком многие думают, как ты, – сказал Комбат, не найдя лучшего ответа.

– Вот видите, – с видом превосходства произнес Сергей.

– Вижу, что ты пока что ничего не понимаешь, – сказал Рублев, в последний момент прикусив язык, чтобы не сказать "дурак". – Ты что же, думаешь, что быть как все – это правильно? И потом, заметь, что большинство людей все-таки работает, а не грабит.

– Тогда почему бандиты так хорошо живут?

– А это потому, что каждый за себя, как бараны в стаде. Если бы, к примеру, торговцы на базаре собрались все вместе и сказали – просто сказали! – рэкетирам: идите-ка, мол, к чертовой матери отсюда, как ты думаешь, нужны бы им были всякие восточные единоборства и всякая другая ерунда?

– Ну, это сказки, – протянул Сергей. – Каждый за свой товар дрожит – что я, не видел?

– То-то и оно, что сказки, – вздохнул Комбат. – Жизнь, брат, сложная штука. Дай-ка мне гамбургер, что ли. Объемся с горя, и пропади все пропадом Сергей засмеялся и, пошелестев пакетом, протянул Рублеву еще горячий гамбургер.

Некоторое время оба сосредоточенно жевали, глядя прямо перед собой на дорогу, время от времени прикладываясь каждый к своей бутылке. В салоне машины было тепло и уютно, монотонный шум двигателя убаюкивал, и Сергей не заметил, как заснул, уронив на колени руку с недоеденным хот-догом Покосившись на него, Комбат улыбнулся и, протянув руку, включил негромкую музыку, чтобы отогнать подкрадывающийся сон. Время от времени он бросал короткие взгляды в зеркало заднего вида, проверяя, не гонится ли за ним "Тойота" без лобового стекла, но потом решил, что это маловероятно: вряд ли после знакомства с ним у бандитов возникло желание продолжить прерванный разговор. К тому же оба наверняка нуждались в квалифицированной медицинской помощи, и им было не до разборок.

"Вот ведь чертовщина, – думал он, глядя на стремительно несущееся навстречу дорожное полотно, – опять я встрял в историю. Стоило пообещать себе, что буду тише воды, ниже травы, как – здрасьте-пожалуйста – опять драка. Хорошо хоть, что с милицией разбираться не придется. Вряд ли эти ребята станут жаловаться. Я бы на их месте точно не стал."

Примерно на полпути он свернул на заправку и залил полный бак: мелочиться Рублев не любил. Большая, ярко освещенная заправочная станция была по-ночному пустоватой и какой-то не вполне настоящей, напоминая талантливо выполненную декорацию к фантастическому фильму, съемки которого должны были вот-вот начаться. Наблюдая за тем, как мелькают, сменяя друг друга, цифры на счетчике бензоколонки, Комбат улыбался в усы: неприятное происшествие мало-помалу стало забываться, зато впереди ждали встречи с друзьями и близкими. Он представлял, как обрадуется Юрка Французов. К сожалению, позвонив в училище, Рублев не застал его на работе, а дома у капитана телефона не было. "Что ж, – подумал Борис Иванович, завинчивая крышку бака, – значит, это будет сюрприз.

Так, наверное, даже лучше." Они въехали в Петербург на рассвете. Двигаясь по начинающему просыпаться Московскому проспекту, машина Рублева, не притормаживая, миновала гостиницу "Пулковская" и неприметный дом напротив, на углу которого была укреплена табличка с указателем. Стрелка указателя загибалась вправо и вверх, приглашая желающих посетить ФОК "Олимпия" с десяти до двадцати двух часов ежедневно, кроме понедельника.

Загрузка...