Игры с темным прошлым

20

На похороны Виктории Истоминой решено было отправиться втроем: Маша, Ольга и Чаплин. День и время похорон узнали через соседей лжеписательницы.

– Я уверена, что там будет вся команда, – говорила, сильно волнуясь, Ольга.

Чаплин с Машей пришли к Ольге, позавтракали, и теперь, за час до выхода сидя на кухне за чаем, обсуждали предстоящее мероприятие. Машу было не узнать в темной меховой шапке, нахлобученной на пестрый павловский шерстяной платок. Вместо куртки она надела для тепла сестрину собачью шубу, которую не соглашалась снимать: ее бил озноб.

– Вот увидишь, – сказала Ольга, глубоко затягиваясь дымом сигареты, – там будет и Роберт, потому что никакой он не Роберт, а какой-нибудь Егор или Максим, полиглот, мать его, студент иняза, да и остальных ты тоже узнаешь: и соседку, и твою хозяйку, которая возвращала тебе деньги… Или же они действительно привлекали к работе местных жителей, платили им копейки… Думаю, там будет и Надя, а еще та, другая, самая главная… Надя-то притащится только ради любопытства, думаю, что эта Виктория и есть та самая ее знакомая, которая и надоумила ее заняться этим бизнесом… Машка, ты прости меня, прости, что у тебя сестра такая дура, что польстилась на деньги… Но я так устала от безденежья, я позавидовала ей, этой Наде, конечно, понимаю, что нехорошее это чувство – зависть, но оно же есть…

– Ольга, хватит пить и курить, возьми себя в руки, – морщась от дыма, сказал Чаплин. Он, не в пример женщинам, выглядел франтом: отказался рядиться, прятаться. – Разорву на куски всех тех, моя радость, – он поцеловал розовую пылающую щеку Маши, – кто издевался над тобой. Это же надо – пытаться свести с ума беременную женщину! Сволочи, ничего святого у них нет… А ты, Оля, не бойся. Как вошла в этот бизнес, так и выйдешь. И пусть тебе только эта Надя пригрозит – убью. Зарежу.

– Чаплин, да ты только целовать можешь, – грустно усмехнулась Ольга. – Но я действительно нервничаю.

– Знаете, что я вам скажу? – Чаплин расстегнул пуговицу на вороте белоснежной сорочки, поверх которой был надет малиновый пуловер и черное элегантное пальто. – Вот не верю я, что вся эта стая шакалов прибыла в Созопол исключительно ради моей ласточки, уж слишком большие расходы, особенно если учесть, что Машка тогда меня вроде бы бросила… Она была в тот момент менее опасна, чем до своего решения уехать куда-нибудь отдохнуть… И вообще, Маша, когда ты приняла такое решение?

– Какое именно: бросить тебя или уехать?

– Уехать.

– Даже и не знаю… После того, как я узнала, что беременна, я находилась в таких растрепанных чувствах… Отключила все свои телефоны, чтобы не искушать себя. И тут встретила эту тетку… Она говорила что-то о том, что надо время от времени отдыхать, все бросать и отправляться в дальние края… Что-то в этом духе.

– Все понятно. Ты никуда не собиралась. А с тобой пообщалась профессионалка-гипнотизерша. Вот и все объяснение. А в Созопол они собирались по другому делу. Ты же сама рассказывала, что там какой-то мужчина, русский, умер… Он умер, и эта Дунаева-Истомина сразу же кинулась в Москву – докладывать хозяйке о результате, получать, опять же, свой процент… Дело сделано – платите бабки. Но надо было и с тобой что-то решать. Не оставаться же из-за тебя в Болгарии, это слишком накладно… Всей команде пора было возвращаться домой. Вот и твое дело свернули, тебя погрузили в самолет, предварительно сфотографировав…

Маша отвернулась к окну. Фотографии – все без исключения – были предъявлены ему наутро. Это было решение самой Маши. Она не должна ошибиться в своем выборе, а потому ей крайне важна была реакция Игоря на эти фотографии: поверит, что она спала с этими мужиками, что ж, пусть бросает ее, скатертью дорога… Хотя существовали и другие фотографии, с Чаплиным в главной роли… И что же теперь? Застрелиться? Или разбежаться из-за каких-то там теток, которые пытались разлучить их, выполняя волю, желание неизвестного пока еще заказчика? Это было бы слишком глупо.

– Машка, не дергайся, я уже начал к ним привыкать… Мужики как мужики…. – Он пробовал шутить, хотя на самом деле один вид этого желтого конверта, этих смертоносных снимков вызывал у него желание кого-нибудь удушить, даже руки чесались.

– Ладно, ребята, нам пора… Я надену очки, черные, чтобы меня даже Надя не узнала… – засобиралась Оля.

– Вы не дослушали меня… – сказал обиженным тоном Чаплин. – Я думаю, что в Созополе эта «писательница» натворила кое-что похуже… довела до инфаркта нашего соотечественника, о котором говорил водитель… А это наводит меня на мысль, что с тобой работали параллельно и, может быть, даже без ведома хозяйки, вы понимаете мою мысль?

– Да какая разница! – отмахнулась от него Ольга. – Поехали. Сейчас всех увидим…

– А что это нам даст? – Маша явно не хотела никуда ехать. Но понимала, что заказчика все-таки вычислить надо, иначе ей так и придется от кого-то прятаться и жить в постоянном страхе.

– Знаете что? – вдруг сказал Чаплин. – Мне не хотелось об этом рассказывать, но мне кажется, что я знаю, откуда ветер дует…

– В смысле? – Маша поднялась и распахнула шубу. – Уф, жарко, ну и закуталась же я…

– Меня одна девчонка преследует… Ладно, поехали, я вам по дороге расскажу…

– Ты хотя бы фамилию ее знаешь?

– Откуда? Я до сих пор не могу запомнить ее имя: не то Анжелика, не то Вероника.

– Красивая девочка? – Разговор о поклоннице жениха вконец расстроил Машу.

– Да какая тебе разница, красивая она или нет! – вскипел Чаплин.

– Значит, очень красивая, – буркнула Маша и отвернулась к окну. Машина вылетела на Трубную площадь. Легкий морозец не дал растаять ночному снегу, и вся Москва выглядела убеленной, прибранной.

– Маша, ты не права, – вмешалась Ольга. – Человек за рулем, а ты ему под руку… такие вещи говоришь, отвлекаешь. Действительно, какая тебе разница, красивая девка или нет. Главное, не она ли (или ее родители) является заказчицей, вот о чем надо думать, а не ревновать беспричинно. Нужно ее найти и спросить в лоб: ты заказывала Машу Ветрову или нет? А когда она может появиться в следующий раз, Игорь?

– Да, может, уже и никогда… Не думаю, чтобы после нашего последнего разговора, после экскурсии в морг ей захотелось меня видеть…

– Плохо ты знаешь женщин, Чаплин. Вот если бы я была в тебя влюблена и если бы у меня имелась такая возможность устранить соперницу… Ты извини, Маша, что говорю такие вещи, но я столько в своей жизни натерпелась… Одна история с секретаршей моего последнего мужа чего стоила. Клянусь вам, если бы я могла сделать так, чтобы она как-то пострадала, я бы непременно ее заказала… Не до смерти или сумасшествия, конечно, я не живодер, но чтобы ей неповадно было отбивать чужих мужиков…

– Да брось, Оля, это ты сейчас так говоришь, потому что вся эта история осталась позади, да и не такая ты… Не надо на себя наговаривать. Из-за мужика такой грех брать на душу?! Никогда не поверю, что ты на это способна. Ну, побесилась, поплакала – и хватит! Бог с ним, с таким… Зачем он тебе нужен? Даже если предположить, что твоя соперница благополучно отправлена в психушку, и что дальше? А если он ее любит? Думаешь, допустит, чтобы она там так и осталась?

– Да ладно… Таких случаев сколько угодно… А что касается твоей созопольской истории, то здесь надо понимать и другое… Вот представь, ты – хозяйка подобной фирмы, к тебе обращается состоятельная клиентка с просьбой убрать с дороги соперницу. Не уверена, что ты можешь гарантировать результат, этого никто не может гарантировать, разве что киллер. Но в том-то и дело, что ты не киллер, в том-то и смысл твоей работы: не испачкать рук, да и клиентка твоя должна при этом оставаться не убийцей, понимаешь? Ты должна сработать очень тонко, чтобы, не дай бог, не запахло криминалом. Но клиентка платит. Так как же быть? Не терять же ее! Ты и говоришь ей, мол, дорогая, я сделаю все, что в моих силах, но если мужчина, которого вы собираетесь отбить у той девушки, сильно любит ее, то будет довольно сложно выбить ее из колеи и тем более довести до сумасшествия или до самоубийства. К тому же она молода, и вряд ли с ней случится инфаркт. Что же касается несчастного случая, то это – не к нам! У заказчицы появляется чувство вины, которое замешивается на страхе: ведь она же рассказала совершенно незнакомому человеку о своем желании устранить соперницу… Быть может, она уже и не рада, что пришла… Но дело закрутилось. Ты говоришь ей, что тебе потребуется определенная сумма, чтобы оплачивать работу специалистов… Грубо говоря, ты начинаешь выколачивать из нее деньги… Это с пожилыми людьми легко «работать», а с молодыми, да еще любимыми…

– Оля, к чему ты все это ведешь?

– К тому, что со смертью Виктории охота на тебя может быть прекращена…

– А я так не думаю, тем более что потенциальная клиентка, та самая, которую нам еще только предстоит вычислить, наверняка заплатила этой Дунаевой-Истоминой кругленькую сумму, ведь «работали» надо мной за границей! Больше того, я уверена, что Виктория докладывала о каждом своем шаге или хотя бы о результате своей заказчице, значит, та должна знать о существовании этих фотографий… Но Вика умерла, где теперь искать эти фотографии? На худой конец, заказчица могла бы и сама воспользоваться ими, подкинув их мне и Игорю… Боже, в какую мерзкую историю мы влипли… А ты, Чаплин, тоже хорош: парить мне мозги несуществующей женой, проверять меня… Как же все это низко. Да ты сам кого хочешь сведешь с ума…

– Я же попросил прощения, я раскаиваюсь… Пойми и меня, мне было так проще отбиваться от вас, от баб…

– Ну и что, отбился? – Она протянула руку и ущипнула его через пальто.

Хоть и упрекала его Маша, но в душе не могла нарадоваться тому, что Игорь свободен и что он искренне раскаивается в своей лжи. В конце концов, эта ложь стала для нее подарком, неожиданным и ошеломляющим: мужчина, которого она любит и от которого ждет ребенка, не обременен семьей и хочет на ней жениться! Чего еще желать?

– Послушай, – обратилась она к сестре, – а как же мы вычислим, кто именно притащил меня в Созопол? А может, твоя Надя?

– Да всякое может быть. Они с Викторией, как я теперь понимаю, были знакомы, а это не исключает и того, что Надя ей сильно помогла в этом деле… Знаешь, мне кажется, что я сама рассказывала Наде о нашей Валентине, да и о тебе… немного…

– Язык твой – враг твой, – бросил через плечо Чаплин. – Надо же?!

– Понимаете, Надя – неплохой психолог… Думаю, у них с Викторией был разговор, Надя откуда-то узнала, что я – сестра той самой Маши Ветровой, которой заинтересовалась Виктория, вот она меня немножко и потрясла, порасспрашивала… Но внешне разговор выглядел нейтральным… Что же касается истории с исчезнувшей соседкой, то я рассказала ей об этом совершенно случайно, вот бы никогда не подумала, что это когда-нибудь сможет сыграть…

– А про беременность мою они как узнали? Я же никому не говорила!

– Ты была у моего гинеколога, – вздохнув, сказала Ольга. – Это же я познакомила тебя с Людмилой Аркадьевной… Она же была и Надиным доктором, мы с ней лежали в одной палате… Думаю, Надя предположила, что у нас, у сестер, один доктор… А дальше уже – работа Нади. Не думаю, что ей было сложно узнать о твоей беременности… Вот только не знала я, что наша Людмила Аркадьевна оказалась такая продажная.

– А если бы у меня был другой доктор?

– Тебя бы выследили… Пойми, беременная соперница – вдвойне сильнее… И о твоей беременности они узнали случайно, просто решили проверить.

– Вот так вот?

– Но могло быть все гораздо проще, – подал голос Игорь. – Ты могла сама рассказать при встрече с женщиной-гипнотизершей о том, что беременна и что тебе надо куда-нибудь поехать отдохнуть… Она могла задать тебе вопрос в лоб, а ты и ответила. Уверен, ты сейчас не вспомнишь, о чем вы говорили… Над тобой хорошо поработали, солнышко.

– Но если эта особа обладает таким даром, она может загипнотизировать нас с вами прямо на кладбище… – испугалась по-настоящему Маша. – Послушайте, давайте повернем обратно или отвезите меня домой… Что-то мне нехорошо…

– Не бойся, тебя никто не узнает в этом платке и в этой шапке…

– Зато тебя узнают, – заметила Ольга. – Ты нарочно так нарядился, чтобы все обратили на тебя внимание?

– Я думал над этим и пришел к выводу, что в лицо меня могла знать только Виктория, да и то не факт… Но вряд ли она сможет мне подмигнуть из гроба…

– Игорь!

– Я собираюсь приударить за твоей Надей, так-то вот… Скажу, что был лично знаком с Викторией… А через Надю выйду и на хозяйку Истоминой. Если только, конечно, она осмелится появиться на похоронах…

– Игорь, останови машину! – вдруг крикнула Маша. – Останови. Я никуда не поеду. Я не могу, понимаешь?! Я и так натерпелась, насмотрелась… Не хочу. Мне станет там плохо. Да мне уже плохо. Оля, посадите меня на такси, и я вернусь домой… Игорь, дай мне ключи, я поеду к тебе… Мне что-то не по себе… Такое нехорошее предчувствие. Не хочу, чтобы меня там загипнотизировали, околдовали… Я ребенка ношу, а вам все равно…

У нее начиналась истерика.

Машина остановилась.

– Слушай, какие же мы дураки. – Игорь повернулся к ней и внимательно посмотрел на ее мокрое от пота, посеревшее лицо. – Ты права, тебе нечего там делать… Оля, выходите из машины, останавливайте такси и поезжайте к тебе, ее нельзя оставлять одну… Не хватало только еще, чтобы она потеряла ребенка… Ты мне опиши в двух словах Надю, а я уж там не растеряюсь…

– Ты ее не спутаешь… Высокая, стройная, я бы даже сказала, худенькая, у нее очень белая кожа. Волосы? Она наверняка будет в шапке или платке… Но у нее нос такой… уточкой, а на подбородке шрам… Она в детстве с качелей упала…

– Головой ударилась, понял, – кивнул Чаплин. – И что, этот шрам виден? Она его не маскирует?

– Представь себе, он ее нисколько не портит, даже придает ей шарма…

– Понял. Я поехал, девочки, а вы возвращайтесь домой и дожидайтесь меня. Я уверен, что мне удастся выйти на хозяйку Истоминой, выяснить имя заказчика и заставить прекратить ее работать в нашем направлении… Пригрожу прокуратурой, наконец…

– Надя меня убьет, – прошептала Ольга, помогая Маше выйти из машины.

– Это мы еще посмотрим…

Чаплин уехал. Сестры смотрели ему вслед.

– Оля, как же я замерзла…

– Это нервы… Все-таки свое черное дело Вика уже успела сделать… Такси-и!!

Последний месяц он не находил себе места, ждал, что Нина сама расскажет ему все. Хотя и понимал, что признаться близкому человеку, мужчине, которого любишь, в том, что в твоей открытой, видимой жизни существует тайная, с налетом криминала, работа, – на это решится не каждый.

Герман узнал о существовании женщины, за деньги занимающейся весьма неприглядным бизнесом, совершенно случайно, на корпоративной вечеринке, которую они с компаньоном устраивали для своих сотрудников в честь открытия филиала фирмы в Петербурге. Один из сотрудников крепко подвыпил и рассказал о том (их в кабинете было четверо; развалясь на кожаных желтых диванах, пили коньяк «Hennessy, Paradis», курили гаванские сигары и травили непристойные анекдоты, сугубо мужская, тихая и изысканная компания), как отправили на тот свет его родственника, кажется, дядю, довели его, бедолагу, до того, что он стал заговариваться, рассказывал своим близким о том, что к нему время от времени является его умершая жена, что он танцует с ней, целуется… Понятное дело, что ему никто не верил, и тогда он стал предъявлять доказательства: следы губной помады на отвороте пижамной куртки и на фужере, отпечатки женских туфель в прихожей; он снял даже микроскопический видеоролик с помощью своего же телефона: он и его покойная жена, красивая и здоровая, танцуют… Так продолжалось недолго, приблизительно неделю, после чего этот достойный человек, бывший директор одного из крупнейших заводов в Москве (владелец, между прочим, трех больших квартир в центре столицы), умер от инсульта, оставив завещание на имя своей молодой жены, сестры того самого сотрудника фирмы, которой руководил Герман. Германа почему-то этот рассказ заинтересовал, тем более что он уже не первый раз слышал о появлении в Москве воскресших покойников. И так случалось, что люди, рассказывающие ему подобные истории, даже и не скрывали своих улыбок, мол, догадайся сам, как все это делается и что вообще можно провернуть, если с умом за это взяться… Становилось понятным, что за этими «чудесами» стоят опытные профессионалы. Герман поручил своему сотруднику (на следующий день, когда тот был трезв и мог адекватно воспринимать окружающую его действительность) выйти на хозяина этой страшненькой фирмы, мол, мало ли, вдруг пригодится. И уже вечером на его стол легла записка: адрес, телефоны и даже имя хозяйки этой фирмы (Нина) и ее зама (Виктория). Вот так просто, до тошноты, до мороза по коже… Это был его адрес, тот самый адрес, по которому он сам вот уже несколько месяцев проживал с женщиной по имени Нина, да и телефоны совпали…

Он не хотел верить, что тихая и нежная Нина и есть та самая беспринципная и опасная особа, способная за деньги отправлять на тот свет людей, просто ведьма какая-то!

Он не мог не замечать ее тесной дружбы с Викторией, женщиной не в меру активной, обладающей артистической внешностью и до макушки переполненной тайнами: стоило Герману войти в комнату, где уединились подруги, как разговор их мгновенно прекращался… Несмолкающий телефон Нины, ее частые отлучки из дома, и это при том, что она нигде не работала и все время вроде бы посвящала уходу за своей внешностью: фитнес-клубы, салоны красоты, магазины… Обычная жизнь обеспеченных и обреченных на безделье домохозяек. Он знал, чувствовал, что у нее есть какая-то тайна, но предполагал почему-то, что связана она была с тихой и бессмысленной борьбой с ее бывшим мужем: Нина не раз упоминала его имя и, каждый раз краснея, произносила: «Мой просится обратно»… Муж вот уже пять лет как не давал развода, требовал встреч, пытался наладить отношения и призывал Нину, мать двоих взрослых уже детей, у которых были свои семьи, вернуться домой, к нему… А Герман не то что ревновал, его чувство по отношению к Нине скорее можно было назвать страхом потерять ее. Быть может, поэтому он старался не задавать ей вопросов, связанных с ее длительным отсутствием дома, не загонять Нину в угол своими подозрениями. А что, если у нее действительно кто-то есть? Что тогда будет с ним самим? Он же и дня без нее прожить не может! И все же внутреннее чутье подсказывало ему, что она любит его, что так же сильно привязана к нему, как и он к ней, и что испытывает она к нему чувство искреннее и сильное. И еще было нечто, что так поразило его, пока он не решил для себя, как ему относиться к внезапно открывшейся ему тайне: его реакция, когда он впервые услышал о существовании этой фирмы, об этой немыслимой идее разрушения человека изнутри, как он весь встрепенулся, занервничал, словно сверло бормашины прошло совсем рядом с его зубным нервом…. Что это было, как не интуиция?

И вот теперь, когда он знал, с какой женщиной живет, когда он пережил первое потрясение и признался себе в том, что готов простить ей все, если только она бросит заниматься этим, он должен был определиться: сделать вид, что он ничего не знает, или же поговорить с ней начистоту? Ему было стыдно признаться себе в том, что он в какой-то степени даже рад, что ее тайная жизнь не связана с любовником. Он даже попытался оправдать эту ее деятельность тяжелой и беспросветной жизнью с нелюбимым мужем, нищетой и желанием устроить свою, не зависящую ни от кого жизнь…

Прошло не так много времени с тех пор, как он узнал о Нине эту неприглядную сторону ее жизни, и вдруг скоропостижная смерть Виктории. Его губы сами прошептали, как заклятие: «Не рой яму ближнему…» Вика, помощница Нины, умерла от инфаркта, точно так же, как и все те, кому они помогли отправиться на тот свет… Вырыла кому-то глубокую яму и провалилась туда сама, разбилась насмерть…

Герман потерял аппетит, думая о Нине и о том, что им обоим грозит, если случится нечто такое, что взорвет всю эту хорошо налаженную смертоносную машину и реальная угроза в судейской мантии нависнет над хрупкой фигуркой его возлюбленной. Чем он сможет ей помочь, чем?! Это ей кажется, что ни одно из ее преступных деяний невозможно доказать, что ни она, ни Виктория, ни те узкие специалисты, участвующие в этих пахнущих кровью сюжетах, не коснулись своих жертв руками, не испачкались в кладбищенской земле… Но на самом-то деле все обстоит совершенно иначе. Не ослепли же они!.. Существуют свидетели, заказчики… Где гарантия, что теперь уже заказчики не станут шантажировать своих антиподов-свидетелей, Нину с Викторией? По логике вещей, они должны бояться друг друга.

И вот однажды он наконец услышал это ночное, тревожное и истеричное, молящее о помощи: «Герман, проснись, очень тебя прошу… Нам надо уехать отсюда, непременно надо уехать… Герман, ты слышишь меня?..»

Если бы он мог увидеть себя со стороны, то сразу понял бы, что под влиянием этой женщины он уже давно перестал быть тем Германом, каким был до встречи с ней и каким представлял себя до сих пор. Тот наивный и честный Герман, которого он любил в себе, умер в ту ночь, что провел с Ниной. Он проснулся на другое утро не только ее любовником, но и ее преданным рабом… В Нине он обрел одновременно и женщину, и мать, и сестру, и друга… Ему было с ней так хорошо, так уютно, что он уже и не представлял себе жизни без того, чтобы не видеть ее, не слышать ее голос. Он привык к ее запаху, к ее повороту головы, к улыбке и даже тому мягкому «Герман, пойдем ужинать, мой хороший», без которого, как ему казалось, он не смог бы насытиться, успокоиться и заснуть в ее нежных согревающих объятиях. Он был счастлив. Разве это не стоит того, чтобы гнать от себя все то дурное, что он узнал о своей возлюбленной?

…Те несколько часов, что оставались до рассвета, они были близки, как никогда. Нина рыдала на его плече, а он гладил ее, целовал и успокаивал, так и не решив для себя, признаться ей в том, что он все знал, или же продолжать делать вид, что он до сегодняшнего вечера не был посвящен в ее тайну. Под утро, когда она, уставшая от признаний, взрывов чувств, во время которых она выкрикивала в свое оправдание какие-то нелепые объяснения, от рыданий, притихшая и униженная собственным раскаянием не столько перед ним, сколько перед собой, уснула наконец, свернувшись в его руках и положив ему голову на грудь, он понял, что никогда не скажет ей всей правды. Да, безусловно, они уедут (после похорон Вики), он сделает все, чтобы иметь возможность руководить своей фирмой из Питера, они поживут в гостинице первое время, а потом купят квартиру. Нина сама выберет, где ей захочется жить в Питере. Пусть все начнется с самого начала, пусть будут чемоданы, сумки, коробки с посудой, контейнер… Или нет, они все оставят здесь, чтобы ничто не напоминало ей о той двойной жизни, какую она вела тут, в Москве. Чашки и тарелки, одеяла и подушки, стиральная машина – все будет новое… При мысли о том, как они будут обустраивать свою новую квартиру, Германа охватило приятное и какое-то новое, возбуждающее чувство, как если бы Нина согласилась стать его женой. Конечно, как же иначе? Они поженятся… Так, в приятных мечтах он и заснул… Проснулся от того, что в дверь звонили. Настойчиво.

Нина подняла голову, все вспомнила, увидев Германа, и, схватив его за руку, прижалась к нему еще сильнее. Теперь она не боялась показать своих чувств, того, что она сильно напугана… И Герман верил, что она боялась не только за свою свободу, но и за них двоих.

– Гера, я боюсь… Я не знаю, кто может так звонить…

– Лежи и не поднимайся. Если к тебе, я не открою… Я спрошу, не открывая. Мы сегодня же уедем. Без вещей, просто соберемся, возьмем только одни документы и уедем в Питер…

Звонила девчонка. На вид не опасная, но зареванная, с красным мокрым лицом и подрагивающими плечами… Все это он разглядел, когда уже открыл дверь. Не мог не открыть.

– Я д-должна поговорить с ней, – икая, сказала она. – П-пожалуйста… Мне оч-чень н-надо… Она знает…

Герман впустил девчонку, провел в кухню. Почти сразу же там появилась закутанная в его длинный халат Нина. Какой же он наивный, полагая, что можно вот так все бросить и уехать, не подготовив свой уход, не расплатившись за незавершенную работу… Она же не мошенница. Но кто эта девчонка: новая клиентка или старая?.. Это был очень важный вопрос для Германа. Искушение было слишком велико, и он впервые в своей жизни решился на подслушивание…

– Ты дочка Карины, так? Как тебя зовут, я не помню…

– Мила.

– Что случилось, Мила?

Приход этой девочки мог спутать все ее планы. Но теперь, когда она была не одна, когда Герман все знал, ей стало несравненно легче. Сейчас она сварит кофе, ничего, что эта Мила пришла, что бы она сейчас ни сказала, на все уже давно готов ответ: я ничего не знаю, что ты такое говоришь, девочка? Главное, не выдать волнения и успеть прийти в себя, хотя бы выпить крепкого кофе…

Она старалась не смотреть на девчонку, достала банку с кофе и, не отрывая взгляда от воды в турке, слушала, слушала… Она знала, что в спальне или в гостиной сидит и переживает за нее тот, кто был ей дороже всех остальных, – Герман.

– Я все знаю, знаю, понимаете? И то, что мама заказала папу и что он должен был умереть в этом городе, названия которого я никак не могу запомнить… Это в Болгарии… На море… Созополь, кажется…

– Мила, тебе сделать кофе с молоком или без? Сколько ложек сахару?

Главное, не просыпать сахар.

– Вы издеваетесь надо мной, да? Да вы посмотрите на меня и хотя бы спросите: а что она делает здесь, у меня, в столь поздний час? Что ей надо? И почему она пришла одна, без мамы?..

– Мила, понимаешь, я знакома с твоей мамой, это правда, мы познакомились с ней в парикмахерской… Ты тоже потом туда зашла, я отлично помню, у меня вообще хорошая зрительная память… И ты пришла ко мне, по всей видимости, потому, что вы с мамой поссорились, так бывает… Вот только непонятно, почему ты пришла именно ко мне. Неужели у тебя нет более близких людей…

– Да вы не слушаете меня!

Черные длинные кудри девушки разметались по плечам, из распахнутой дубленки выбивался черный мохнатый свитер, синие обтягивающие джинсы подчеркивали худые ляжки. Мила была некрасивым подростком – и не девочка, и не девушка. Но взгляд тяжелый, нехороший. Нина вдруг с ужасом начала понимать, что девочке стало откуда-то известно о том, что ее папу заказали, что он умер в Созополе не совсем своей смертью. Сейчас она будет говорить про Викторию… Надо все отрицать. Напоить эту истеричку кофе и проводить до дверей. Точнее, выпроводить вон… Сегодня Нина проснулась другим человеком, а завтра ее здесь, в Москве, уже не будет… Она вспомнила еще об одном незавершенном деле: Татьяна Плыс со своей дочуркой… Надо бы встретиться с этой Вероникой и убедить ее забыть Чаплина. Вот эту фамилию Нина запомнила сразу же, на всю жизнь… Незабываемая фамилия. Все нужно сделать как можно быстрее, до отъезда… И Герман ей поможет, поддержит…

– Вы все подстроили, чтобы он умер! – кричала Мила, потрясая своими маленькими костлявыми кулачками. – Ну, признайтесь, что это так!

– Мила, сядь и успокойся. Ты пришла ко мне, разбудила меня, да весь дом, и теперь кричишь тут, говоришь какие-то невероятные вещи… Про Болгарию, про кого-то, а кого, я так и не поняла…

Она поставила чашку с кофе перед Милой, села напротив нее и посмотрела прямо ей в глаза:

– Я слушаю. Говори спокойно и так, чтобы тебя можно было понять. Что случилось, Мила?

– У мамы с папой были очень сложные отношения, да что там – они ненавидели друг друга… Хотя нет, не так… – Она сделала глоток горячего кофе и поморщилась, похлопала себя ладошкой по губам, словно остужая их. – Это мама ненавидела папу. Она хотела развестись с ним, но не успела… Папа зарабатывает хорошие деньги, это все знают… Послушайте, я знаю, что это вы, вы! Хотя и действовали через вашу помощницу, Викторию. Я же все знаю, мне мама рассказала…

– Что она тебе рассказала? – спросила Нина тихо, но так, что Мила съежилась на стуле.

– Мама «заказала» папу, чтобы у него не выдержало сердце… Все это должно было произойти в Созополе… И Виктория нам позвонила, сказала, что папа умер… Вы понимаете: папа умер! Моя мама стала собираться, заказала гроб… – Она вдруг перешла на шепот: – Она сидела уже на чемоданах, и я дома была, мы ждали такси, чтобы ехать в аэропорт, как вдруг распахивается дверь и входит… папа. Живой и здоровый… Вы хотели разыграть его… до смерти, до инфаркта… Но он каким-то образом об этом узнал и перехитрил вас, дур… И нас тоже…

Нина метнула в нее тяжелый взгляд. «Надя, это Надя…» – пронеслось в голове. Соперница, конкурентка, дерзкая, нахальная, отчаянная, встала на ее пути и помешала привести в исполнение последний приговор… Неплохо сработано.

Лицо Нины оставалось непроницаемым.

– Я не знаю, что ты такое несешь, мне уже порядком все это надоело, и я терплю тебя исключительно потому, что ты не в себе… У тебя бред…

– Ну да, конечно, у меня бред… Мы так ждали этого, мы устали от этого тирана, от его подачек, от того унижения, которое мы с мамой испытывали всякий раз, когда нам требовались деньги на самое необходимое…

В воздухе вдруг словно что-то перевернулось, и из убитого горем, умывающегося слезами и соплями несчастного подростка, оплакивающего смерть любимого отца, Мила превратилась в потенциальную убийцу, в заговорщицу, в соучастницу! Эта метаморфоза произошла на глазах и без того потрясенной ее приходом Нины, и поверить в это было невозможно. Мать была в сговоре с дочерью, это они вдвоем, редкий союз (обычно мать действует вместе со своим любовником), собрались убрать со своей дороги добытчика-отца…

– Вы устали от тирана, от кого именно?

Нина тянула время, делая вид, будто она ничего не понимает, с единственной целью: дать возможность этому исчадию ада выговориться и объяснить-таки истинную причину ее появления.

– Он убил маму… Прямо на моих глазах… Застрелил. Два часа тому назад…

Герман, подслушивающий под дверью, обмер. Даже он, подготовившийся, как ему казалось, ко всяким неожиданностям, был потрясен услышанным. Вот как карта легла… «Заказанный» муж каким-то невероятным образом узнал о готовящемся покушении (иначе и не назовешь действие, направленное женой на устранение мужа), порезвился в свое удовольствие, наблюдая за тем, как нанятые шуты пытаются довести его до инфаркта, сам инсценировал свою смерть, после чего совершенно неожиданно, как снег на голову, вернулся в Москву и, застав жену уже на чемоданах, готовящуюся вылететь за его телом за границу, не выдержал и сам взялся за оружие…

– Так. Стоп. – Нина побледнела. – С этого места поподробнее. Кто кого убил и за что?

– Как будто сами не знаете… – усмехнулась зло девчонка. – Отец убил мать за то, что она не без вашего участия, между прочим, готовила ему инфаркт… У него же слабое сердце… Ха-ха-ха! Это у него-то слабое сердце! Да он всех нас переживет! Повторяю: мой отец только что убил мать. Застрелил… Сначала они орали друг на друга, долго, несколько часов, моя мать сказала ему все, что она о нем думает, вот он и выстрелил… Теперь сидит на кухне, курит. Матери нет, отца посадят… Что мне теперь делать? Отец ненавидит меня за то, что я всегда поддерживала мать… Он не оставил мне денег…

– Что ты хочешь от меня? – ледяным тоном спросила Нина.

– И вы еще спрашиваете? Помощница ваша приказала долго жить… Она же умерла, насколько я знаю… Вот я и приехала к вам за деньгами! За нашими с мамой деньгами. Вы свою работу не выполнили… Двадцать тысяч долларов все-таки…

– Ты милицию еще не вызывала?

– Нет…

– Послушай, Мила, я сейчас же позвоню в милицию и скажу, что в вашей квартире совершено убийство, что ко мне приехала дочка убитой Карины Смирновой и все рассказала…

– Мне все равно… Главное – верните деньги, не то я заявлю на вас в милицию…

– Вот и заявляй, иди… – она понизила голос, и слова ее прозвучали твердо, страшно.

Нина поднялась и кивком головы приказала ей уйти. Она едва сдерживалась, чтобы не залепить пощечину этой избалованной девчонке, этой бесчувственной Миле, которой и дела нет до погибшей матери, для которой не существует ничего, кроме денег.

– Вы что, не боитесь меня? И не вернете мне денег? – В голосе появилась растерянность.

– Я не знаю, о каких деньгах ты ведешь речь… Это твоя мать заняла у меня полторы тысячи, когда мы с ней обедали в ресторане… У нее не было рублей, а в обменный пункт ей идти не хотелось… Но я прощаю этот долг, тем более что Карины, если верить тебе, уже нет в живых… А что, если она жива? Может, тебе все это приснилось?

– Нет, отец сказал, что она мертва… Он же выстрелил ей прямо в голову…Там кровищи… Ковер весь залит… Значит, деньги не отдадите, так? Что ж, хорошо, тогда я расскажу отцу, кто все это придумал, и он достанет вас из тюрьмы…

– Мила, я понимаю, ты не в себе… Может, тебе дать успокоительных таблеток?

– Да подите вы со своими таблетками! – вскричала разъяренная Мила. – Хорошо, я уйду, но и вам не поздоровится…

Слезы ее высохли, лицо осунулось, нос заострился. Она стала удивительным образом похожа на мать.

Хлопнула дверь. В кухню вошел Герман.

– Да, милый, жаль, что ты ничего не слышал… Да тебе и не надо было этого слышать… Все, завтракаем… Ты что будешь: омлет или гренки?