Имитируя визг

Глава 2

Вода потекла по лицу и забежала за ворот халата, заставив меня поежиться от столь неприятного ощущения и открыть глаза.

Надо мной склонилась мама.

– Живая! Это были грабители, да? Они ударили тебя по голове?

– Н… нет, – со второй попытки и не слишком внятно произнесла я. – Там… – и пальцем указала на притворенную дверь, таившую за собой множество грозящих потерей руки, а то и жизни опасностей.

Мать высунула нос за порог.

– Боже, неужто бомба?

Господь ей не ответил, и она перевела свой вопрошающий взор с потолка коридора на меня.

– Не знаю, – пожала я плечами, все еще лежа на полу. – Зови отца.

Папа помог мне подняться, затем устремил заспанные глаза на коробку.

– Да ладно. Фигня это. – И почесал затылок.

Тут уж и соседи всех трех квартир повыскакивали на площадку.

Баба Клава прижала руки к обширной груди.

– Это все фашисты! Они, окаянные, мину подложили! Вот гитлеровцы, вот злодеи!

Да, неспроста я вспоминала сегодня Адольфа недобрым словом. Неужто решил отомстить мне таким способом? Как это жестоко, из-за одной меня взрывать целый подъезд!

– Так и знала, что они вернутся, – убивалась соседка, едва не плача.

– Ага, а с ними ахтун минен! – хмыкнул дядя Саша, папин приятель, и скрылся в недрах своей квартиры, потеряв интерес к происходящему. Однако с других этажей жильцы, напротив, стали подтягиваться.

– Да не, – вторил отец сам себе, не переставая чесать затылок. – Фигня это всё.

– Разойдись! – рявкнула мать и, встав на корточки, приложила к коробке свое чуткое ухо. – Ах! Тикает!

– Ах! – раздалось со всех концов. – Тикает!

– Срочно саперов вызывайте, – посоветовал нам мужик с первого этажа и, быстро смекнув, что к чему, незамедлительно убег восвояси.

– Да ну, – отмахнулся папаня. – Фигня это всё.

Однако мама, вняв совету, полетела кому-то звонить, а соседи по очереди наклонялись, прислоняя ухо к страшной посылке, и убежденно заявляли:

– И вправду тикает!

Я от них решила не отставать и сделала то же самое. Действительно тикает! Повторив фразу вслух и отметив, что все вокруг удовлетворенно кивнули, я подумала про себя: «Кошмар какой-то!» В то же время мне как-то до конца не верилось в то, что это на самом деле взрывное устройство.

Когда последний обитатель подъезда совершил обряд посвящения путем слушания таинственной коробочки, мы обездвижились и призадумались.

Вскоре наши ряды пополнил живущий неподалеку участковый, которому мама, оказывается, и звонила.

– Здравья желаю, – непонятной национальности именем представился он и козырнул. – Что у вас здесь, товарищи проживающие?

– Гитлер капут, вот что! – высказалась с болью за все отечество, понесшее много людских потерь от проклятых немцев, баба Клава.

– Не понял?

– Бомба, – заговорщицким шепотом оповестила участкового мама, кивнув на упаковку под ногами.

– Да какая бомба?! Фигня! – раздраженно отозвался отец и вернулся в квартиру.

Честно говоря, я была с ним солидарна, поменяв свое недавнишнее мнение, повергшее меня в обморок, но уходить не спешила: так недолго самое интересное пропустить.

– С чего взяли, что бомба? – усомнился мужчина в форме, на что получил довольно интригующий ответ:

– А вы наклонитесь! Тогда узнаете.

– Не понял! – возмутился участковый: сегодня он явно сообразительностью не отличался.

Мать смиренно повторила:

– Наклонитесь, говорю, и послушайте!

Выполнив требование, участковый убедился, что «и впрямь тикает». Не мудрствуя лукаво он вызвал подкрепление.

Новоприбывшие менты, выполнив по очереди ставший уже знаменитым обряд, решили, что коробку следует вскрыть.

– Только не на моей кухне! – отрезала мать. Ей очень нравились наши светлые обои.

– Вскрывать будем здесь. Всех просим пройти на свои жилплощади и поплотнее закрыть двери.

Пройти-то мы, конечно, прошли, но за спектаклем все ж таки наблюдали через глазки.

Один бойкий капитан вспорол лиловую упаковку перочинным ножиком и заглянул внутрь. Взрыва не последовало. Затем он достал какой-то цветной прямоугольник и крикнул:

– Кто здесь Юлия?

Я тут же выползла на площадку и получила в руки свою законную коробку со всем ее содержимым.

– Это вам, – не скрывая улыбки, обрадовал он и загоготал. Следом за ним – все остальные. – В следующий раз, – вытерев выступившие не то от смеха, не то от напряжение слезы, погрозил он мне пальцем, – накажем.

– За что? – возмутилась я тем, что на меня пытаются повесить террористический акт. – Это не я ее подложила! Зачем мне взрывать дом, в котором я живу? У меня другого нет. И потом, я не умею их готовить!

– Готовить? – переспросил капитан, и тут же в его животе что-то громко заурчало. – Кого?

– Бомбы!

Они захохотали еще пуще, а я додумалась наконец заглянуть в свой трофей.

Настенные часы в форме сердечка и розовая с белыми цветами открытка. «За твои красивые серые глаза и милую улыбку, – значилось в ней. – С 8 Марта!» И подпись: «Роман».

Темная, беззвездная ночь. Она шла неосвещенным двором к дороге, кутаясь в коротенькую, едва достающую до пояса, курточку и думая о матери. В последнее время они часто ругались, мать настаивала на том, что надо ежедневно посещать школу, тем более в одиннадцатом классе, когда предстоят решающие экзамены. Плюс к тому – допоздна не гуляй, музыку громко не слушай, бросай курить, не пей на вечеринках… Господи, какая она зануда! Если бы мать только узнала, что она и марихуаной иногда развлекается, да и с парнями давно уже не только целуется, что бы было? У нее, наверно, случился бы инфаркт!

Девушка хихикнула, продолжая идти и не отрывая прищуренных глаз от земли: она старалась разглядеть то, что находилось под ногами, так как двор по своей чистоте приближался к свалке, а света молодой, зарождающейся луны было явно недостаточно для того, чтобы не напрягать орган зрения. Так немудрено и ноги переломать.

Какой-то шорох достиг ее ушей, и она наконец оторвала глаза от почвы, припорошенной кое-где снегом и усыпанной мусором.

Ха, он ждет ее! Она даже не смела надеяться на такой подарок.

«Как же мне сегодня подфартило! – думала она, подходя ближе. – Господи, ты любишь меня! Аллилуйя!»

В десять утра вышел специальный выпуск новостей по нашему местному каналу.

– Жуткое преступление совершилось в четыре утра во дворе Дворца культуры «Гигант», где проходила премьера кровавого ужастика о серийном маньяке-убийце «Визг 4», – заупокойным голосом вещала диктор – серьезная женщина лет тридцати в строгом синем костюме. – Была зверски истерзана шестнадцатилетняя ученица одиннадцатого класса средней общеобразовательной школы № 5 Алена Звеньева. – На экране высветилась крупным планом фотография убитой школьницы. Явно крашеные иссиня-черные волосы стильно подстрижены, черная подводка и килограмм туши вокруг небольших карих глаз, лицо бледное не то из-за самой кожи, не то из-за пудры, ее покрывающей, на губах – темно-бордовая помада. Но в целом, лицо производило приятное впечатление, девушка, несмотря на боевую раскраску, была симпатичной.

В голове что-то щелкнуло, заставив извилины активно шевелиться. Так бывает, когда, увидев человека, осознаешь, что раньше где-то уже с ним сталкивался, но не можешь вспомнить когда и при каких обстоятельствах.

– Свидетели утверждают, – продолжала тетка, – что за несколько минут до обнаружения трупа Звеньевой из-за угла Дворца культуры выбегал человек в костюме маньяка из фильма «Визг». Свидетели рассмотрели, как с ножа, что он держал в руках, стекала свежая кровь. Их фамилии в интересах следствия не разглашаются.

Тетка-ведущая исчезла, появился мужик, повернутый к камере затылком, и надпись «Голос изменен».

– Мы сначала решили, что это маскарад, и нож не настоящий, ну, тот, что к костюму прилагается. Я думал, окунул картонный нож в кетчуп и бегает всех пугает, ну вроде шутки.

– Какого он был роста? – осведомился голос за кадром.

– Ну, примерно… Не могу точно сказать. Высокий. Вот, а потом зашли во двор, а там… девушка мертвая.

Снова возникла ведущая.

– Если кто-нибудь располагает информацией относительно убитой, просьба обратиться…

Папа переключил канал.

– Кошмар какой-то! Вот молодежь пошла! Убивает направо и налево.

– С чего ты взял, что убийца из молодежи? – разумно поинтересовалась мама.

– Взрослый человек на такое не пойдет. Все беды от молодых!

– Где я ее видела? – полюбопытствовала я сама у себя.

– Ага, проснулась! – радости папани не было предела. – Объясняй сейчас же, с кем у тебя роман?

– Что? – удивилась я. Или я все-таки не до конца проснулась, или у папы поехала крыша. – Нет у меня никакого романа!

– Как нет? В писульке твоей ясно сказано: роман.

– Где-где сказано? – недоумевала я.

– Где-где… в записке! Ну, в открытке то есть!

– Серж, – снова подключилась мама, – Роман – это мужское имя, и это не значит, что у нашей дочери с ним роман!

От продолжения дурацкого разговора меня спас телефонный звонок. Не поднимаясь с постели, я потянулась к телефону, лежащему на прикроватной тумбочке.

– С добрым утром! – Это был Димка. – Как вчера дошла?

– Прекрасно! – оскалилась я.

– Ты злишься, да?… Я так и знал. Слушай, извини, что так вышло. Я опомниться не успел, как оказался в этом отвратительном баре! Как только ты скрылась за дверью, ко мне подлетел Санек и заставил идти с ними. Это было ужасно.

– Ах! – поддельно ужаснулась я. – Они приставили к твоему виску дуло пистолета! Действительно ужасно, вот сволочи!

На том конце горестно вздохнули.

– Мне, конечно, ничего не приставляли, но… И Танька пошла с нами! – поняв, что невозвратимо идет ко дну, Димон решил потащить с собой за компанию Грачеву. – И пила больше всех, прикинь!

Я засмеялась.

– Ладно, проехали.

– Лады. Смотрела сейчас новости? – сменил он тему. – Эта Алена – или как там ее? – сидела впереди нас.

– Да? – удивилась я. Хотя чему тут изумляться? Все вокруг давно потешаются над моей рассеянностью. Если бы впереди сидел сам Брэд Питт, я б и его не заметила, что мне какая-то девчонка?

– Да, а ты не запомнила ее? Она все время чмокалась с парнем справа, мешая смотреть фильм. Я ей тогда желал провалиться. А теперь чувствую свою вину! А парень слева от нее, кстати, не сводил глаз с тебя.

– Серьезно?

– Ну ты даешь! Ты и впрямь до ужаса невнимательна. Я думал он в тебе дыру просверлит своим взглядом. Главное, в кино пришел, а смотрел в противоположную от экрана сторону. Я тогда поспорил сам с собой, подойдет ли он к тебе после сеанса.

Так. Либо Хромов подлизывается, сочиняя на ходу слезливую мыльную оперу, либо тот парень не кто иной, как Ромка. Тогда получается, что девушка…

– Боже! – крикнула я Димке и сбросила звонок, не попрощавшись. Повешенные вчера вечером над моей кроватью часы в форме сердечка тревожно тикали, навевая следующие невеселые думы: у убитой девицы был парень, а у парня – друг, и всегда они ходили втроем. Что, если их всех…

«Чушь», – сказала я сама себе. Нашли только один труп, а не три. В любом случае я должна исполнить свой гражданский долг.

– Мама, я иду к следователю! – Я вскочила и начала собираться.

– Зачем еще?

– Я знала убитую. Мои показания могут помочь следствию.

– Началось! – выдохнули хором родители, но спорить со мной не стали: горбатого исправит лишь могила, а тяга к собственным расследованиям – это и есть мой самый главный горб.

Зайдя в дверь, на которой имела место табличка «Акунинский Б.Н., следователь по особо важным делам», я, слегка кивнув разговаривавшему по телефону Борису Николаевичу, привычно устроилась на стуле напротив.

Положив трубку, следователь глубоко вздохнул и полез в карман пиджака за розовеньким в белый цветочек платочком, которым незамедлительно принялся вытирать немалую плешь на голове. Разговор, как я поняла из этого жеста, был не из легких. Между прочим, моему старшему другу не было и сорока, а он уже наполовину лысый. Наверно, виной всему нервная работа, частенько заставляющая посещать унылый кабинет по выходным, как сегодня, например.

«Это вы аэрозолем для полированной мебели протираете?» – хотелось мне подколоть Акунинского, наблюдая, как он трудится над своей лысиной, но, к сожалению, несмотря на то, что мы с Бориской были хорошими знакомыми, панибратства он не допускал.

– Ты по делу или так зашла? – спросил он меня и принялся молиться вполголоса: – Только бы просто так, Господи, пусть окажется, что просто так…

Опустив глаза, я была вынуждена порушить его упования:

– По делу.

– Господи! – простер он свои ручищи к потолку. – За что мне это наказание? Ты же обещала никуда больше не впутываться!

– Да, – припомнила я подобный разговор, – и обещание свое сдержала, целых полтора года никуда не влезала. Сколько же можно никуда не влезать?! – искренне недоумевала я.

– Всю жизнь! Не приходил в твою не сильно умную головку такой ответ? Люди сидят себе дома и радуются тихой размеренной жизни, а вы со своей Катькой… Эх, – махнули на меня рукой. – Ну, что на этот раз?

– На этот раз серийный маньяк-имитатор, – гордо возвестила я.

– Да-а? – недоверчиво протянул следователь. – И каким, позволь, местом ты тут замешана? Психологический портрет киллера мне составишь? Ха-ха! – потешался он надо мной. Было, мягко скажем, обидно.

– А что вы из меня дуру делаете?

– Да и делать-то не надо, все еще девятнадцать лет назад сделали. Эх, знал бы, что так выйдет, нашел бы твоих родителей и подарил бы им контрацептивы, ха-ха! Ну ладно, чего это я разошелся, – поправил он сам себя. – Грешно смеяться над больным, тем более на голову, человеком. – И, видя, как изменяется выражение моего лица: – Шучу я, шучу. Извини. Так что там у тебя? – Я никогда не была злопамятной, потому сразу же простила своего лысого друга и выложила все, что знала по данному вопросу. – Значит, на «двенадцатой» отчалили? – следователь тут же принял стойку. – Цвет автомобиля? Номер? На кого зарегистрирован?

Я растерялась и как-то даже сникла.

– Ну откуда же мне знать? Не разглядела, темно было. Да и вообще, специально разве туда посмотришь? – Я имела в виду номера.

– Ну да, ну да…

– Да вы не расстраивайтесь, дядя Боря! Я могу у Ромки номера спросить. Как бы невзначай.

– Даже не думай! – огрызнулся он. – Твоим Ромкой займутся опера. А сама с ним лучше пока не встречайся, поняла? От греха подальше. Сама знаешь, как тебе везет на новых знакомых. – Я не могла не согласиться с этим утверждением и посему смиренно кивнула. – А про то, что со мной беседовала, вообще ни-ни! Поняла?

– Поняла, – вздохнула я. Здесь у меня затренькал мобильный. Покопавшись в сумочке, я вытащила на свет божий старенький Siemens и подивилась высветившемуся незнакомому номеру. Кто это?

– Надеюсь, это не твой новый ухажер названивает? – среагировал Бориска.

А-а, точно!

– Не-ет! – соврала я, покраснев, точно спелый помидор, и отключила сотовый.

– Лучше даже по телефону с ним не общайся, а то мало ли чего… Говоришь, живет рядышком с ДК? Интересненько.

Я ничего интересного в этом факте не обнаружила, поэтому, вторично вздохнув, попрощалась и отправилась восвояси.

Порог дома я переступала в удрученном состоянии. Не знаю почему, вроде бы выполнила свой гражданский долг, а все равно что-то гложет внутри, беспокоит, мешает сосредоточиться. Что-то неприятное.

Зайдя в комнату, я первым делом кинулась звонить Катьке, дабы выяснить, как прошла вчерашняя вечеринка.

– Не знаю, как для других, для меня она прошла очень своеобразно. Мы зашли с Ленкой, огляделись, и… я ушла. А Ленка осталась. Но я ей еще не звонила, не знаю, как прошло.

Сперва я просто рот открыла, до того оригинально поступила подруга, затем решила уточнить:

– А почему собственно ты ушла?

– Людей было мало, а среди них Женька. В толпе, глядишь, он бы меня не заприметил, а так… Короче, мы кивнули друг другу в знак приветствия, и я поняла, что не выдержу дольше секунды в одном с ним помещении!

– Если так, может, стоит помириться?

– Нет! – отрезала Катя. – Кстати, на улице меня догнал Паша и интересовался, почему ты не пришла со мной. Он был очень расстроен!

– Что ж, передай ему мои соболезнования. Между прочим, я тут тоже зря время не теряю. – Я поведала подруге все подробности дела, куда очень хотела впутаться, но мне не позволили.

– Да ты что! – воскликнула она возбужденно, прослушав повествование. – То есть Звеньева уехала куда-то со своим парнем, друганом твоего Ромки, а почти через девять часов вернулась на то же место в виде трупа, покромсанного маньяком, пародирующим маньяка из фильма, на премьеру которого она и ходила? И кстати, вместе с парнем и твоим Ромкой. Занятно. Если мне не изменяет чутье, а оно, ты знаешь, мне никогда не изменяет, ты снова вляпалась в опасную историю.

В словах Кати был свой резон. Я имею в виду начальную часть ее монолога: как Алена оказалась возле «Гиганта», если оттуда укатила вместе со своим парнем? Зачем она вернулась? Что она забыла в этом протухшем, грязном, поганом дворе – обиталище наркоманов да алкашей? Или она вернулась туда уже в качестве трупа?

– Может, ее парень прикончил? – вновь активировалась по телефону Любимова, по всей вероятности, думая в том же направлении, что и я. – Насмотрелся ужастиков, возомнил себя главным героем, серийным маньяком в маске, и того… Надо бы проверить его в базе психов. Ты фамилию его сможешь выяснить у Ромки своего? Только осторожно.

– Я попробую, но не обещаю. И вообще, Бориску-на-царство запретил мне с ним не то что беседы о покойнице вести, а даже банально общаться по телефону!

Катя хихикнула, заслышав придуманное нами погоняло Акунинскому. Их было много, когда нам заняться нечем, мы постоянно упражняемся в выдумывании новых, а самые удачные записываем в отдельную тетрадочку, гордо обозвав сие произведение «Борис Николаевич. Избранное».

– В общем-то, он, как всегда, прав, наш лысый друг. Ладно, держи меня в курсе.

«Что-то», которое тревожило меня всю дорогу от следственного комитета до дома, вскрылось, когда ойкнула за обедом мама, вспомнив, что забыла мне кое-что сказать.

– Старею, видимо, – оправдывалась она, хлебая куриный суп. – Хотела сразу тебе сказать, как только ты вернулась, да вылетело из головы. Звонил тебе твой Роман.

– Серьезно?

– Да. Сказал, что не смог дозвониться на мобильный. Спросил, когда вернешься. Я сказала, что не знаю, и велела звонить вечером, чтоб уж наверняка.

Я умиротворенно угукнула, но здесь вспомнила, о чем талдычил следователь, подскочила к матери и лихорадочно затрясла ее за плечи (отчего та подавилась откушенным куском хлеба), истерично вопрошая:

– Ты говорила ему, куда я ушла?! Ты говорила куда?! Ну же, отвечай, говорила ему или нет?!

– Перестань использовать мать вместо боксерской груши! – возмутился отец и дал мне по лбу пустой пластиковой бутылкой из-под пива, умерив тем самым пыл дочери.

– Да не говорила я, не говорила! – пришла в себя мама. – Надо тебе – сама говори!

– Вот как раз и не надо, мамочка. Не надо.

Ромка не объявлялся до семи часов. Я как раз вспомнила, что мобильник отключен, включила его, и тут же, как по заказу, высветился тот же самый злополучный номер, на который тогда Акунинский запретил отвечать. Сначала я хотела плюнуть на звонок, но в результате плюнула на Акунинского и ответила.

– Как тебе мой подарок? – после того, как пожаловался на невозможность мне дозвониться (я в свой черед сочиняла оправдательные речи и извинялась), проявил он интерес. – Понравился?

Приступ легкой паники, охватившей меня при виде зазвонившего телефона, куда-то улетучился, стоило Ромке заговорить. Ни у кого при жизни я еще не слышала столь приятного, нежного и успокаивающего голоса. Его веселый и несколько игривый тон имеют дар вселять какой-то положительный настрой, ощущение покоя, защищенности и безмятежности, что с первой минуты кажутся несусветной глупостью все предостережения друга следователя относительно обладателя сего голоса. Короче говоря, я жутко порадовалась тому, что плюнула на Бориску, а не на Ромку.

– Замечательные часы, – счастливо ответила я и не придумала ничего лучше, как поведать ему историю о бомбе и полиции.

– Ничего себе! – засмеялся он, кажется, совсем не беспокоясь по поводу утекающих со счета денег. – Что, все так и было?

– Честное пионерское! – заверила я.

– Что ж, от романтики придется отказаться, – резюмировал Рома. – Теперь подарки буду передавать тебе прямо в руки, идет?

– Не идет. Зачем тратиться?

– Ух ты, – подивился кавалер моей бережливости. – А мне на тебя ничего не жалко.

– А мне жалко.

– Чужих денег? – искренне изумился он.

– Чужих – в особенности, – пошутила я.

– Да-а, – протянул он задумчиво, переваривая информацию. Держу пари, в тот момент парень гадал, все ли бабы чокнутые, или я единственный так удачно получившийся экземпляр. – Слушай, что ты делаешь завтра вечером?

– Завтра вечером у меня занятия.

Господи, о чем мы говорим? У него убили знакомую, а он пытается позвать меня на свидание! Может, Ромка не знает? Может быть, нужно ему сказать? Нет, наверно, не стоит. Даже если он еще не знает, он не должен знать, что я знаю. А если он знает, то не считает нужным говорить мне, стало быть, я не должна считать нужным говорить ему. Вот. Уф, как все запущено!

– А послезавтра?

– Послезавтра тоже.

– А когда же у тебя нет занятий? Ты же на вечернем, должен быть свободный день!

– В среду нет занятий. И в воскресенье.

– Ага. Тогда ближе к среде я звякну. Пока.

– Пока.

Что ж, будем надеяться, что среда никогда не наступит, так как в этом случае придется выбирать: нарушить данное Бориске слово или уклониться от встречи, выдумав веский предлог, читай – солгав, потому что никаких планов у меня на среду не предвидится, не считая, конечно, грядущего Ромкиного предложения. Допустим, один раз я его обману и сошлюсь на выдуманную генеральную уборку в квартире, в коей обязательным образом должна участвовать вся семья и которые, кстати говоря, очень любит затевать моя мама. А дальше что? Сколько я смогу врать и притворяться, выдумывая себе важные дела? Ведь следствие затягивается, бывает, не на один месяц, а то и год. Тем более, сказать по правде, Ромка мне нравился, хоть мы и были знакомы, в сущности, всего день, не считая общения по телефону. Что делать: обидеть хорошего человека и навсегда лишиться его компании в угоду Акунинскому или же мешать следствию, подвергаясь риску стать следующей жертвой? Уж я-то себя знаю, нарвавшись на интересный след, я, чаще всего, лишь запутываю следствие, нежели ему способствую. Как поступить? Пожертвовать своей симпатией и личной жизнью ради оперов и следователя, чтобы им лучше искалось, и ради родителей и друзей, чтобы им не пришлось нервничать за меня, а то и хуже, оплакивать? Как там Ромка говорил, жертвовать меньшинством ради большинства? Меньшинство в этом деле явно представляю я. По Ромкиной теории я должна отступить, залезть в глубокую нору и сидеть там безвылазно, пока все не утрясется. По своей же собственной – наоборот. Меньшинство не должно страдать в угоду большинству. Так что же делать? В среду мне предстоит нелегкий выбор, и поэтому буду уповать на то, что она не наступит…