Инспекция

Глава 10. НАСТОЯЩИЙ

В этот момент дверь отворилась, и в зал вошел Седовласый:

— Так-так… Ирод, оставь нас. Я сказал: прочь. А ты? Михаил! Архангелом себя возомнил? Опять самозванствуешь?

— Я? Нет. Я веду расследование.

— По какому праву? Поглядите-ка на этого Воланда! Передаешь распоряжения! На что это похоже? Сначала — Пилат, потом — Ирод!

— Я увлёкся, может быть… Я изучал характеры.

— Вспомни, я тебе запретил это.

— Виноват…

— Да, виноват. Хороший, в общем-то, человек, талантливый, а ввязываешься в этические и теологические проблемы! Не хорошо.

— Писатель обязан быть философом, этиком, теологом.

— Обязан быть? Разве это — одно и то же, что быть?

— Кому-то надо задуматься…

— Да. Убедительно. Стало быть, я не задумывался?

— Сверху видно не так как сбоку или снизу.

— Для Ирода и Пилата будет время. Как и для прочих. Так ты всю Преисподнюю в Эдем расселишь! Это не годится! Зачем ты изображаешь из себя судью?

— Суд всегда нужен.

— Терпение. Суд будет.

— Время идет, а суда нет.

— Не торопи события.

— После суда ничто, вероятно, не будет иметь значения. До суда наказание бессмысленно. До суда либо все должны быть в равных условиях, либо…

— Что — либо?

— Либо после суда все должны быть поняты и прощены.

— Ты уверен, что хочешь того, что сказал?

— Я пытаюсь найти логику.

— Не пытайся найти логику там, где законы логики не действуют.

— Да! Это верно! Они не действуют. Я это всегда ощущал и всё же так никогда и не сформулировал!

— Ты создавал эстетическое произведение на материале религиозного наследия. Ты не подумал, что вторгаешься в область морали?

— Я хотел этого.

— Но вопросы только поставлены. Они не решены.

— Да, к сожалению. Я смог, что успел.

— Почему ты начал с Пилата?

— Я его ненавидел.

— За что?

— Он казнил…

— Не продолжай. Ладно. Почему ты его оправдал?

— Я старался его понять. Я поставил себя на его место. Мне стало казаться, что он не виноват.

— Теперь то же самое с Иродом?

— Да.

— Кто дальше?

— Не знаю.

— Зато я знаю.

— Кто?

— Все. Ты постепенно оправдаешь всех со своим пониманием. Почему в поисках справедливости для одного, ты позволяешь себе топтать судьбы многих других?

— Я? Топтать?

— Да. Сколько невинных жертв! Для тебя они — незначительность? А передо мной все равны. Изначально.

— Но это же выдуманные герои произведения!

— Для решений вопросов морали не имеет значения, идет ли речь о живых людях, или о литературных персонажах.

— Наказание литературного героя не следует принимать всерьёз.

— Ошибаешься. Это — прецедент. Если люди с удовольствием читают, как в муках гибнет книжный обидчик, назавтра они пожелают смерти живому, а послезавтра кто-то из них попытается это реализовать.

— Почему ты ругаешь меня? Разве мало других писателей, ещё более виноватых в ожесточении людей?

— Потому что ты талантлив, ты строг к себе, ты можешь меня понять, а другие — нет. Потому что ты можешь подняться умом выше своих амбиций. Потому что ты — писатель с большой буквы. Потому что ты — гений. Гений и злодейство, совместны, к сожалению, и чаще, чем кажется на первый взгляд. Но так быть не должно. Гений обязан думать над каждым штрихом своей картины, над каждой строчкой книги. Гений может увлечь массы. Гений должен быть осмотрительным. Гений не должен разжигать мстительности. Гениальная сатира может быть источником зла.

— Я — гений?

— Да. И поэтому ты здесь. Для размышлений. Для наблюдений. Потому что сверху не так видно, как снизу.

— Значит, меня наказали за талант?

— Тебя никто не наказывал.

— Но я — здесь!

— Разве с тобой плохо обращались?

— Я не знаю… Я просто пребываю тут.

— Вот именно! Просто пребывать — это не так плохо! Мы ещё вернемся к этому разговору.

— Когда?

— Скоро. Но только вот что… Мастер… Я прошу тебя. Не надо раздавать прощения тем, кто осужден не тобой. Ты можешь подсказать, попросить, защищать, но прощать или не прощать — это не твое дело.

— Конечно, да… Я понял. Совещательный голос.

— Да. И не надо раздавать наказания. Это ещё хуже.

— Можно, я задам ещё один вопрос.

— Да.

— Иешуа… Я правильно описал Иешуа?

— Нет. Талантливо, но не правильно.

— Почему?

— Ты пытался понять Иешуа своей логикой. В этом твоя ошибка. Иешуа не жалок. Если тебе пришла охота описывать фанатичных безумцев, пострадавших безвинно, найди другой материал.

— Можно всё исправить…

— Нет.

— Почему?

— «Рукописи не горят». Ведь это твои слова, Михаил?