Часть II Институциональные Изменения

Глава 9 Организации, обучение и институциональные изменения

В главе 8 я перешел от темы институтов и трансакционных издержек к теме функционирования экономики, исключив из своего анализа организации. В главе 1 я раскрыл связь между институтами и организациями и теперь возвращаюсь к этому вопросу. Дело в том, что организации и их руководители заняты целенаправленной деятельностью и в этом качестве являются агентами институциональных изменений и формируют направление этих изменений. В данной главе я собираюсь показать, как организации индуцируют институциональные изменения.

Сначала я вернусь к рассуждению Коуза (1937) о том, что трансакционные издержки являются основой для существования фирмы. Если бы информация и контроль не требовали затрат, то было бы трудно объяснить, почему организации играют большую роль в институциональных изменениях. Но на самом деле информация и контроль требуют затрат. В чем же тогда состоит роль организаций? Фирма как форма организации рассматривалась как средство для эксплуатации рабочего (Марглин, 1974), для преодоления проблем, возникающих из конкретного характера активов и оппортунистического поведения после заключения контракта (Уильямсон, 1975, 1985), для снижения издержек оценки в процессе экономической деятельности (Барцель, 1982).

Каковы бы ни были достоинства этих альтернативных точек зрения (причем их нельзя считать взаимоисключающими), мы сосредоточимся на организациях как целенаправленно действующих единицах, созданных организаторами для максимизации богатства, дохода или иных целей, определяемых возможностями, которые предоставляются институциональной структурой общества.

Преследуя эти цели, организации постепенно меняют институциональную структуру. Однако они не обязательно являются социально продуктивными, потому что институциональная система зачастую создает искаженные стимулы. Организации создаются для того, чтобы преследовать цели своих создателей. Они формируются как функция не только институциональных ограничений, но и других ограничений (например, технологий, дохода и предпочтений). Взаимодействие между этими ограничениями образует потенциальные возможности максимизации дохода для предпринимателей (экономические или политические). Если мы хотим проанализировать существование гильдий или поместий в средневековой Европе, европейских компаний начала Нового времени, Г енеральных штатов во Франции XV века, комитетов Конгресса, мафии или компании “Дженерал Моторз” в США, то нам придется не только обратиться к недавней литературе по теории фирм и теории государственного устройства, но и заняться изучением институциональных ограничений, которые формируют организации и определяют их цели. Те знания и навыки, которые приобретаются организацией в процессе движения к цели, играют в свою очередь важную роль в том, как развивается и используется весь запас знаний.

I

Если использовать аналогии из командных спортивных игр, то, наблюдая игру по определенному набору формальных и неформальных правил и с применением определенных методов контроля за соблюдением правил, что мы можем сказать об этой игре? Очевидно, очень многое зависит от умения игроков, от того, насколько они разбираются в игре. Даже при постоянных правилах конкретный ход игры всякий раз будет разным, если встречаются, например, любители с профессионалами или молодая, несыгранная команда с опытной командой, которая провела уже десятки игр. В первом случае (игра любителей против профессионалов) разница в выступлениях команд связана с различиями между передаваемым знанием и неформальным, неявным знанием (tacit knowledge); во втором случае (встреча молодой и опытной команд) разница в игре вызвана тем, что спортсмены, многократно выступавшие в данной игре, прошли обучение в процессе деятельности.

Передаваемое знание, как нетрудно догадаться из самого названия, — это знание, которое может передаваться от одного лица другому. Неявное знание (термин, предложенный Майклом Пола- ньи в 1967 году) приобретается частично на практике и только частично может передаваться от одного лица другому; люди имеют разные способности к приобретению неявных знаний. Нельзя научиться играть в теннис только по книгам, и даже приобретая практический опыт, игроки сильно отличаются друг от друга. Умозаключения, которые мы можем сделать по поводу спортивных игр, применимы и ко многим другим навыкам. Самый важный из них — это, пожалуй, предпринимательский навык. Обучение в процессе деятельности имеет место и в организациях; как следует из самого этого термина, речь идет о том, что благодаря многократно повторяющимся актам взаимодействия между сотрудниками организация приобретает навыки координации и вырабатывает устойчивые процедуры работы сотрудников (этой проблеме посвящена работа Нельсона и Уинтера 1982 года).

Знания и навыки, приобретаемые членами организации, представляют собой вознаграждение (или же стимулы), заключенные в институциональных ограничениях. Члены мафии выработают у себя иные навыки, нежели управляющие “Дженерал Мо- торз”, или, если взять более прозаический пример из экономической истории, знания и навыки, в которых нуждались торговцы шерстью в XV веке, сильно отличаются от того, что нужно для успеха в современной текстильной компании. Это весьма очевидное утверждение имеет глубокое значение для понимания институциональных изменений. Спрос на знания и навыки создает, в свою очередь, спрос на увеличение объема и изменение распределения знаний, отражающий текущее восприятие людьми выгод от приобретения различных видов знания. Поэтому сегодня в США спрос на инвестиции в знания совсем иной, чем в Иране или средневековой Европе. Норма вознаграждения индивидов за увеличение знаний может отражать высокую отдачу от технических нововведений в военном деле (что было характерно для средневековой Европы), от распространения религиозных догм (Рим в период Константина и после него) или, если обратиться к более прозаическим вещам, от создания точного хронометра (он позволил морякам надежно определять долготу во время плавания и имел, таким образом, большой практический эффект в период географических открытий).

Стимулы к получению чистого знания складываются под влиянием не только денежного вознаграждения или наказаний, но и терпимости общества. Об этом свидетельствует длинный список творческих личностей — от Г алилея до Дарвина. Как бы ни были важны имеющиеся исследования по вопросам происхождения и развития науки, я не встречал работ, в которых целенаправленно изучалась бы связь между институциональными структурами — как они понимаются в нашей работе — и стимулами к приобретению чистого знания. Между тем важным фактором развития Западной Европы явилось постепенное осознание практической пользы от чистой науки.

Превращение чистого знания в прикладное служит объектом более пристального внимания ученых. Большой объем литературы — от Шумпетера и Шмуклера до Дэвида и Розенберга — посвящен технологическим изменениям. Что касается других исследований, то следует обратить внимание на четыре вывода.

В отсутствие стимулов со стороны прав собственности самым важным фактором инноваций и технологических изменений является размер рынка (Соколофф, 1988).

Укрепление стимулов благодаря развитию патентного права, законов о коммерческой тайне и других нормативных актов повысило прибыльность инноваций, а также привело к созданию “промышленности изобретения” и ее интеграции в процесс экономического развития современного Западного мира, что в свою очередь привело ко Второй промышленной революции.

Как показал Розенберг (1976), между чистым и прикладным знанием существуют непростые отношения. Чистое знание

это условие существования прикладного знания, но развитие прикладных наук часто дает направления и ориентиры для теоретических исследований. Таким образом, прикладное знание выступает важным фактором развития чистого знания.

Технологическое развитие иллюстрирует связь технологических изменений с прежним состоянием технологий. Это положение имеет большое значение для нашего дальнейшего исследования. Поскольку технология развивается по определенной траектории, то, при наличии возрастающей отдачи от данной технологии, другие, альтернативные траектории развития не вызывают интереса и игнорируются. Поэтому возможна ситуация, когда технология развивается только по строго определенной траектории, которая, как показали Артур (1989) и Дэвид (1985), не всегда ведет к наилучшим результатам.

Современная литературы по вопросам распределения знания между чистыми и прикладными сферами уделяет внимание главным образом человеческому капиталу, который в свою очередь является главным образом функцией образования и обучения в процессе деятельности. Поскольку развитие образования, по крайней мере в значительной степени, определяется институциональными характеристиками общества, оно является зависимой величиной в нашем анализе. Самое важное заключается в том, что инвестиции в человеческий и вещественный капитал имеют тенденцию к комплементарности и, с учетом несовершенства рынка человеческого капитала, нет никаких гарантий, что развитие человеческого капитала будет поспевать за ростом физического капитала.

Однако, исследуя способы получения прибыли от инноваций, Ричард Нельсон в своей последней книге Capitalism as an Engine of Progress (готовится к публикации) установил, что при всей важности патентования для некоторых отраслей промышленности, все большее значение по мере усложнения инновационного процесса приобретают сохранение научной тайны и другие механизмы.

Гораздо меньше работ написано — и еще меньше пользуется известностью — по вопросу об отношении между знанием и идеологией. Но я хочу подчеркнуть, что отношения между ними носят характер двухсторонней зависимости: развитие знания формирует наше восприятие окружающего мира, что, в свою очередь, направляет наши исследовательские усилия. Ясно, что интеллектуальная жизнь в Европе в средние века направлялась церковью, и даже сегодня идеологии во многих частях света нетерпимы, в той или иной мере, к развитию чистого знания. То, каким образом развивается знание, влияет на восприятие людьми окружающего мира и, следовательно, на то, как они объясняют и оправдывают его. Это, в свою очередь, оказывает влияние на издержки заключения договоров. Если люди воспринимают правила социальной системы как справедливые, то это способствует снижению издержек; наоборот, если они воспринимают систему как несправедливую, то это ведет к повышению издержек заключения договоров (оставляя в стороне вопрос об издержках оценки и контроля за соблюдением договоров).

II

Максимизирующие цели организации, обусловленные институциональной системой, я собираюсь объединить в одно целое с развитием запаса знаний. Если начать с неоклассической фирмы, то мы увидим, что в ней единственной функцией менеджмента является выбор такого количества ресурсных вложений и производства, которое максимизирует прибыль, что означает определение количества и цен. Поскольку информация, необходимая для такого решения, свободно доступна менеджерам, а проведение расчетов не требует затрат, то для выполнения данной задачи менеджеры в неоклассической модели вообще в сущности не нужны. Короче говоря, не требуется никаких специальных затрат, чтобы достичь максимизации.

Этот неоклассический подход подвергся резкой критике сначала в работе Найта “Риск, неопределенность и прибыль” (1921), а затем в работе Коуза “Природа фирмы” (1937). Эти работы впервые пробудили интерес экономистов к вопросам организации. Найт сосредоточил внимание на роли предпринимателя в снижении неопределенности, а Коуз ввел концепцию трансакционных издержек, благодаря чему смысл существования фирм начал становиться понятным. Реальными задачами менеджмента фактически являются создание и открытие новых рынков, оценка продукции и производственных технологий, управление работниками;

во всех этих задачах присутствует неопределенность, и все они требуют инвестиций в получение информации.

Открытие рынков, оценка рынков и технологий, управление работниками происходят не в вакууме. Они требуют расширения неявного знания, чтобы разобраться в сложных проблемах оценки и контроля. Те виды информации и знания, в которых нуждается предприниматель, в большой мере являются производными от конкретного институционального контекста. Этот контекст не только формирует внутреннюю структуру организации, определяет степень ее вертикальной интегрированности и структуру управления, но и определяет подвижные внешние границы организации, которые позволяют обеспечить максимизацию ее целей. Поэтому нам необходимо изучить институциональный контекст, чтобы увидеть, какие существуют потребности в различных видах знаний и навыков.

Пирату для успеха нужно хорошо знать тактику морских сражений, маршруты торговых судов, вооружение, оснащение и численность потенциальных противников, возможности сбыта награбленного. Удачливый пират приобретает эти знания и навыки. Таким образом, пиратство повышает потребность как самих пиратов, так и их потенциальных жертв в знании техники морской войны.

Чтобы добиться успеха в производстве химических товаров в начале XX века в США, требовалось знать химию, разбираться в использовании химических продуктов в промежуточных и конечных производствах, знать рынки и обладать знаниями в вопросах организации крупных компаний. Производители химических товаров, сумевшие добиться успеха, предъявляли спрос на прикладные и теоретические работы по химии, а также на изучение рынков и новых форм промышленной организации для снижения производственных и трансакционных издержек.

Когда институциональная система делает предпочтительной (наиболее прибыльной) экономической деятельностью перераспределение дохода (пиратство), знания и навыки развиваются совсем в другом направлении, чем в том случае, когда экономические возможности определяются расширением производства (химическая промышленность ХХ века). Это, конечно, крайние примеры, но как идеальные типы они все-таки определяют содержание большого отрезка экономической истории. Стимулы, встроенные в институциональную систему, играют решающую роль в формировании тех видов знания и навыков, которые приносят экономическую выгоду.

Прекрасный анализ теории фирмы с этих позиций содержится в книге Харольда Демзеца The Theory of Firm Revisited (1988).

Я не хочу, чтобы эти рассуждения воспринимались как аргументация в пользу простых и однозначных связей между институциональной системой, с одной стороны, знаниями и навыками — с другой: максимизирующие усилия предпринимателей часто имеют неожиданные последствия (см. гл. 10). Например, совершенствование морской боевой техники может привести к искоренению пиратства, а исследования в области организации современных компаний могут открыть новые законные формы картелизации химической промышленности. Но общие выводы, полагаю, достаточно очевидны: 1) институциональная система определяет направление, по которому идет приобретение знаний и навыков; 2) это направление может быть решающим фактором долгосрочного развития общества. Если фирма или иная экономическая организация инвестирует в знания, которые увеличивают производительность вложений физического или человеческого капитала, или повышает общий уровень подготовки предпринимателя, то достигаемый благодаря этому прирост производительности ведет к росту экономики в целом. Но что если максимизирующее поведение проявляется в том, что фирма поджигает предприятия конкурентов или бойкотирует их продукцию, или в том, что рабочая организация устраивает забастовки, или в том, что фермеры заставляют правительство ограничивать сельскохозяйственное производство и повышать цены? Институциональная система диктует максимизирующие возможности для организации, причем даже в самых производительных экономиках современного мира институциональная система генерирует смешанные сигналы, что видно даже при беглом взгляде на формальные правила и механизмы обеспечения закона в современной американской экономике. У нас есть институты, которые поощряют ограничения производства, забастовки и преступления, и наряду с этим есть институты, которые поощряют продуктивную экономическую деятельность. Соотношение сейчас складывается в пользу последних, но так было далеко не всегда на протяжении большей части мировой истории, и это не всегда характерно для многих государств “третьего мира”.

Таким образом, максимизирующее поведение экономических организаций определяет институциональные изменения благодаря следующим рычагам: 1) результирующая спроса на инвестиции в знания всех видов (рассмотрено выше); 2) постоянное взаимодействие между организованной экономической деятельностью, запасом знаний и институциональной системой (это будет рассмотрено ниже); и 3) периферийное изменение неформальных ограничений как побочный результат максимизирующей деятельности организаций (будет рассмотрено в главе 10).

ш

Максимизирующее поведение фирмы может принимать форму выбора в рамках существующего набора ограничений или изменения ограничений. Современные работы по теории фирм Уильямсона и других авторов посвящены изучению наиболее эффективных структур управления и органи3заций в рамках существующих институциональных ограничений. Такая максимизирующая деятельность фирмы опирается на обучение в процессе деятельности и инвестиции в разнообразные виды навыков и знаний, которые приносят экономическую отдачу. Но в распоряжении фирмы есть альтернативная стратегия — вложение ресурсов в изменение институциональных ограничений. На какой путь встанет фирма или экономическая организация — это зависит от ее субъективной оценки экономической выгодности того или иного подхода. Очевидно, что в современной экономике США экономические организации вкладывают ресурсы в реализацию обеих стратегий. Но что определяет соотношение выгодности и какого рода институциональные изменения стремятся достичь организации через экономическую деятельность?

В главе 6 я развил модель трансакционных издержек для сообщества и кратко рассмотрел вопрос о взаимодействии экономики и сообщества. Здесь я намерен сосредоточиться на изучении институциональных изменений, которые вытекают из этого взаимодействия. Организации с достаточным социально-политическим влиянием используют сообщество для достижения своих целей, когда выгода от максимизации усилий в этом направлении превышает выгоду от инвестирования ресурсов в рамках существующих ограничений. Но изменения, затрагивающие институциональную систему в целом, имеют более широкий характер, чем изменения, возникающие в результате усилий отдельных экономических организаций по модификации политических правил и направленные непосредственно на увеличение прибыльности их (организаций) деятельности. Организации также стимулируют общество к тому, чтобы инвестировать ресурсы в развитие тех видов навыков и знаний, которые косвенным образом способствуют повышению прибыльности этих организаций. Такие инвестиции формируют долгосрочные тенденции в развитии навыков и знаний, выступающих главными детерминантами экономического роста.

Иллюстрацией тому может служить экономическая история США. В XIX веке осознание вознаграждения от роста знаний и

Глубокий анализ этих вопросов дан в книге Уильямсона The Economic Institutions of Capitalism (1985).

образования способствовало расширению общественных и частных инвестиций в формальное образование, обучение на рабочих местах и прикладные исследования в сельском хозяйстве и промышленности. Результатом явились не только постепенная трансформация экономических организаций, описанная Чендлером (1977), и развитие образовательных учреждений со своими собственными программами, оказывашими влияние на общество, но и растущее понимание политическими деятелями и избирателями значения таких инвестиций. Результаты, конечно, не были однозначными. Дарвиновская теория столкнулась с креационистскими воззрениями, и конфликты между религиозной ортодоксией и развитием науки сохраняются до настоящего времени. Однако общий результат укрепил первоначальное понимание комплемен- тарности экономического развития и инвестиций в рост и распространение знаний. В ХХ веке Соединенные Штаты стали страной с очень высокой производительностью. Важный вывод из этого состоит в том, что рыночный спрос на знания соединился с субъективным образом мыслей экономических агентов, чтобы поощрять частные и общественные инвестиции в развитие знаний, которые (инвестиции) достигли социально признанной нормы рентабельности.

На протяжении большей части мировой истории институциональные стимулы к инвестированию в развитие продуктивных знаний в основном отсутствовали, и даже сегодня в странах “третьего мира” эти стимулы часто действуют в неправильном направлении. Если страны “третьего мира” все-таки вкладывают средства в образование, они зачастую направляют инвестиции в высшее образование, а не в начальное (которое в этих странах приносит гораздо более высокую отдачу). В чем же причина такого сильного отличия от практики США? Если бы действовал частный рынок, то добровольные организации обеспечивали бы правильное распределение ресурсов, направляемых в сферу образования. Но если этот рынок настолько несовершенен, что слишком низкая частная норма прибыли делает инвестиции в сферу образования бессмысленными, то в этом случае правильное выделение ресурсов (на развитие начального образования) могло бы быть обеспечено государственными (public) органами — если члены общества понимают, что такие инвестиции приносят высокую социальную норму прибыли. Но раз нет таких инвестиций, или же ресурсы выделяются неправильно, то это означает не только наличие высоких трансакционных издержек, ведущих к возникновению несовершенного рынка, но и несовершенство знания и понимания действительности, лежащих в основе субъективных моделей актеров.

IV

Из анализа взаимодействия между организациями, преследующими определенные цели (и руководителями этих организаций), и институтами я хочу сделать некоторые выводы, которые имеют значение для развития экономики. Систематическое инвестирование в расширение навыков и знаний и применение навыков и знаний в целях экономического развития ведут к динамичной эволюции экономики, что порождает определенный набор институциональных характеристик. Пытаясь описать эти характеристики, мы должны рассматривать эффективность в ином смысле, нежели простая эффективность распределения ресурсов.

Понятие эффективности распределения ресурсов отличается тем, что предполагает возможность достижения стандартного неоклассического критерия Парето. Адаптивная же эффективность относится к правилам, формирую щим направление развития экономической системы во времени. Она также связана с тем, насколько сильно стремление общества к обучению и приобретению знаний, к поощрению инноваций, к риску и разнообразным видам творческой деятельности, а также к решению проблем и расширению “узких мест”, мешающих развитию общества.

4Нам известны далеко не все аспекты адаптивной эффективности, но очевидно, что общая институциональная структура играет ключевую роль в том, в какой степени общество и экономика поощряют эксперименты и инновации, которые мы могли бы назвать адаптивно эффективными. Стимулы, встроенные в институциональную систему, задают направление процессу обучения в процессе деятельности и развитию совокупности знаний, которые подталкивают индивидов, принимающих решения, к постепенному изменению системы по сравнению с тем состоянием системы, с которым они (индивиды) имели дело первоначально. Чтобы это понять, достаточно только перечитать книгу Армена Алчияна (1950). В нашем неопределенном мире никто не знает правильного ответа на стоящие перед нами проблемы и поэтому фактически никто не способен максимизировать прибыль. Общество, которое в наибольшей степени допускает опыты и эксперименты, более других обществ способно решать свои проблемы (аналогичную точку зрения в книге 1960 года высказывает Хайек). Поэтому адаптивная эффективность создает стимулы для развития процесса децентрализованного принятия решений, который позволяет обществам максимизировать усилия в направлении возможных альтернативных путей решения проблем. Кроме того, необходимо

4

Более подробно об этом см. работу Пеликана 1987 года.

извлекать уроки из ошибок и неудач. Поэтому процесс изменений должен включать в себя организационные эксперименты и устранение организационных ошибок. Это очень непростой процесс, потому что организационные ошибки могут быть не только случайными, но и систематическими, вытекающими из идеологий, дающих отдельным группам людей предпочтительные возможности для принятия таких решений, которые не направлены на повышение адаптивной эффективности.

Итак, различные институциональные правила создают различные стимулы для развития совокупности общественных знаний. Иными словами, конкретный институт не только определяет, какие виды экономической деятельности выгодны и жизнеспособны, но и формирует адаптивную эффективность внутренней структуры фирм и других организаций — например, путем регулирования правил вхождения (entry) на определенный рынок, структур управления и степени организационной гибкости. В частности, для эффективной организации большое значение имеют правила, стимулирующие развитие и использование накопленного общественного знания и творческих предпринимательских способностей. Работы Нельсона и Уинтера (1982) и Пеликана (1987) вносят важный вклад в изучение эффективности организаций.

Очевидно, что очень большое значение для эффективности организаций имеют конкуренция, децентрализованное принятие решений и четко определенные контракты на права собственности, а также законы о банкротстве. Важно иметь такие правила, которые устраняют не только проигравшие экономические организации, но и проигравшие политические организации. Поэтому эффективная структура правил не только вознаграждает за успех, но и накладывает вето на возможность выживания плохо приспособленных частей общественной организационной структуры — то есть эффективные правила прекращают неудачные усилия и поддерживают удачные усилия.

Мы еще далеки от понимания того, как создать адаптивно эффективную экономику, потому что эффективность распределения ресурсов и адаптивная эффективность не всегда совпадают друг с другом. Правила эффективности распределения ресурсов обеспечивают безопасность и надежность сегодняшних фирм и решений — но часто за счет процесса созидательного разрушения,

окотором говорил Шумпетер. Более того, сама природа политического процесса поощряет рост ограничений, которые поддерживают существование влиятельных общественных групп сегодняшнего дня. Но адаптивно эффективная институциональная система существовала и существует, так же как существовала и существует адаптивно неэффективная институциональная система.

Глава 1 °Cтабильность и институциональные изменения

Субъектом институциональных изменений является индивидуальный предприниматель, реагирующий на стимулы, заложенные в институциональной системе. Источниками изменений служат меняющиеся относительные цены или предпочтения. Процесс изменений носит почти исключительно инкрементный характер. Эти разрозненные элементы институционального процесса я собираюсь свести воедино в данной главе.

Изменения обычно состоят из адаптаций в рамках допускаемых возможностей к комплексу правил, норм и принуждений, которые образуют институциональную систему. Общая стабильность этой системы делает возможным сложный обмен, протекающий в пространстве и во времени. Для лучшего понимания природы инкрементного процесса институциональных изменений полезно сделать краткий обзор характеристик институциональной стабильности.

Стабильность обеспечивается сложным набором ограничений, которые включают формальные правила, связанные друг с другом иерархическими зависимостями, где изменение каждого уровня иерархии требует больших затрат, чем изменение предыдущего уровня. В этот набор входят также неформальные ограничения, которые являются продолжением, развитием и конкретизацией формальных правил и хорошо способны к выживанию благодаря тому, что составляют часть привычного поведения людей. Они позволяют членам общества совершать повседневные акты обмена, не вдумываясь в детальное содержание условий каждого акта обмена. Привычки, обычаи, традиции и условности — вот те слова, которыми мы обозначаем устойчивость неформальных ограничений. Именно сложное взаимодействие формальных правил и неформальных ограничений, наряду с механизмами принуждения к их исполнению, формируют нашу обычную жизнь и направляют нас в тех повседневных (само это слово вызывает в сознании представления об институциональной стабильности) делах, которыми наполнена наша жизнь. Хотя, как я уже писал, правила и нормы соединяются в различных сочетаниях, каждая комбинация тем не менее дает нам возможность с удовлетворением осознавать, что мы знаем, что делаем и куда идем.

Однако важно еще раз подчеркнуть, что эта совокупность черт, характеризующих устойчивость институциональной системы, ни в коей мере не гарантирует эффективность институтов, на которые мы опираемся (в том понимании термина “эффективность”, которым мы оперируем в данном исследовании). Хотя стабильность может быть необходимым условием для сложного человеческого взаимодействия, она, конечно, не является достаточным условием эффективности.

I

Институты меняются, и самым важным источником этих изменений являются фундаментальные изменения в соотношении цен. Человеку, не знакомому с экономикой (а возможно, и для некоторых экономистов), может быть трудно понять, почему такое значение придается изменению в соотношении цен. Но дело в том, что оно изменяет стимулы, испытываемые индивидом в процессе человеческих взаимоотношений, и единственным другим источником институциональных изменений выступают изменения вкусов.

Все нижеперечисленные источники институциональных изменений являются изменениями в соотношении цен: это изменения в пропорциях между ценами факторов производства (например, между ценами земли и труда, труда и капитала, капитала и земли); изменения в стоимости информации и изменения в технологии (при этом очень важное значение имеют изменения в военной технологии). Некоторые из этих изменений в соотношении цен экзогенны по отношению к аналитическим принципам, представленным в предыдущей главе (таковы изменения в пропорции цен на землю и труд, которые стали результатом распространения чумы в Европе позднего средневековья). Но большинство изменений в соотношениях цен носят эндогенный характер и отражают результаты текущей максимизирующей деятельности индивидов (в экономике, политике и военном деле), которые изменяют соотношения цен и, вследствие этого, индуцируют институциональные изменения. Процесс, посредством которого индивид приобретает знания и навыки, ведет к изменению соотношений цен путем изменения воспринимаемых им издержек оценки и принуждения и путем изменения воспринимаемых им издержек и благ, которые будут сопровождать новые сделки и контракты.

Изменения в соотношении сил сторон, вступающих в контрактные отношения, приводят к тому, что одна из сторон начинает прилагать усилия к реструктурированию контракта — будь то политического или экономического. Поскольку в предыдущих исследованиях (Норт и Томас, 1973; Норт, 1981) я уже писал о той роли, которую играют изменения в соотношении цен, здесь я не буду более подробно рассматривать этот вопрос. Лучше обратиться к гораздо более дискуссионной и сложной проблеме изменения вкусов.

Нам очень мало известно об источниках изменения предпочтений или вкусов. Ясно, что здесь определенную роль играют изменения в соотношении цен. Иными словами, фундаментальные изменения в соотношении цен с течением времени приводят к изменению стереотипов поведения и рационализации людьми того, что образует стандарты поведения. Возьмем пример из нашего времени. В ХХ веке структура семьи претерпела изменения под определяющим влиянием изменения относительных цен труда, досуга и контрацепции. В широко известных работах Фукса (1983) и Беккера (1981) представлена детально документированная картина того, как изменилась структура семьи в нынешнем столетии. Эти изменения сопровождались переменами в идеологическом отношении людей к вопросам морали и роли женщины в обществе. Однако объяснять сложные изменения в нормах поведения женщин в современном западном обществе только изменениями в соотношении цен было бы слишком большим упрощением сложных и пока мало изученных аспектов человеческого поведения. Изменения относительных цен проходят сквозь фильтр пред-существующих в нашем сознании ментальных конструкций, которые формируют наше толкование этих изменений. Понятно, что здесь играют роль идеи и то, как они реализуются на практике. Но пока еще далеко не ясно, в каких пропорциях соединяются изменения цен и идеи.

Возьмем другой классический пример. Крупным институциональным изменением, которое само по себе не может быть полностью объяснено изменением соотношения цен и в котором большую роль играли идеи, явилось растущее отрицание цивилизованными людьми того, что один человек может владеть другим — и, таким образом, распространение по всему миру движения за отмену рабства. Очевидно — и это мы знаем из бурных научных дискуссий о природе рабства в США, — что еще во время Г раждан- ской войны институт рабства был экономически выгоден. Конечно, движение за отмену рабства имело глубокие корни и сложную историю и использовалось некоторыми группами в собственных интересах. Например, вопрос о рабстве использовался для того, чтобы изменить соотношение сил сторон в региональных конфли-

Автор имеет в виду субъективное объяснение, оправдание, толкование. — Пршм. пе-

рев.

ктах между Севером и Югом по поводу отношений с американским Западом в контексте проблем политического контроля Конгресса США в первой половине XIX века. Но именно интеллектуальная сила движения за отмену рабства позволила политикам эксплуатировать эту тему (Фогель, 1989). По-видимому, следует особенно подчеркнуть то обстоятельство, что индивиды имели возможность выражать свое отвращение к рабству со сравнительно низкими “издержками” (без ущерба для себя) и в то же время назначать очень высокую “цену” рабовладельцам. Это соображение подкрепляет доводы, которые я выдвинул в предыдущих главах, о том, что структура институтов — в данном случае избирательного процесса — дает возможность людям эффективно выражать свои идеи и идеологии с очень низкими издержками для себя. Именно это сделали английские избиратели в 30-х годах XIX века, голосуя по вопросу о рабстве (подобно избирателям в США в 60-х годах XIX века), хотя в британских колониях рабовладельцы получили компенсацию, а в США исход споров о рабстве мог быть совсем другим, если бы северяне знали, какую цену им придется заплатить в Гражданской войне. Главное здесь состоит в том, что институциональная структура не давала рабовладельцам Юга никаких возможностей, чтобы откупиться от избирателей и помешать им выразить свои убеждения в ходе голосования.

Этот краткий анализ истории отмены рабства опирается на институциональную структуру, которая позволяет людям выражать взгляды с низкими издержками для себя. Я не собираюсь отрицать существование ситуаций, в которых люди готовы принести огромные жертвы ради своих идей и идеалов; напротив, люди порой так сильно убеждены в своих идеологических воззрениях, что идут на очень большие жертвы, и эти жертвы играют большую роль на протяжении всей мировой истории. Но одно из центральных положений данного исследования состоит в том, что, снижая цену, которую мы платим за свои убеждения, институты делают идеи, догмы, экстравагантные убеждения и идеологии важным источником институциональных изменений. В свою очередь, более глубокое понимание институциональных изменений требует и более глубокого — чем то, которое мы сейчас имеем — понимания того, что же именно поддерживает существование идей и идеологий. Так что нам все еще трудно выразить в точных понятиях взаимодействие между изменениями относительных цен, идей и идеологий, формирующих представления людей, и роль всех этих факторов в институциональных изменениях.

Организации непрерывно развиваются, а цены все время меняются. Когда же изменения в соотношении цен приводят к институциональным изменениям, а когда ведут просто к пересмотру контрактов в рамках существующих правил? Проще всего разобраться в этих вопросах, если оставаться в рамках категории равновесия. Институциональное равновесие — это такая ситуация, в которой при данном соотношении сил игроков и данном наборе контрактных отношений, образующих экономический обмен, ни один из игроков не считает для себя выгодным тратить ресурсы на реструктуризацию соглашений. Заметьте, что такая ситуация вовсе не означает, что все игроки довольны существующими правилами и контрактами. Она означает лишь то, что при данных относительных издержках и выигрышах от изменения игры, которую ведут участники контрактных отношений, им невыгодно менять игру. Существующие институциональные ограничения определили условия равновесия и сформировали его.

Процесс институциональных изменений может быть описан следующим образом. Изменение в соотношении цен приводит одну или обе стороны акта обмена — политического или экономического — к выводу о том, что для одной из сторон (или для обеих) было бы выгодно изменить условия соглашения или контракта. Поэтому предпринимаются попытки пересмотреть условия контракта. Но поскольку контракты включены в иерархическую систему правил, пересмотр условий невозможен без изменения иерархически более высокого набора правил (или нарушения некоторых норм поведения). В этом случае та сторона, которая стремится усилить свои переговорные позиции, возможно, захочет затратить ресурсы на изменение правил более высокого уровня. Что же касается норм поведения, то изменение в соотношении цен или изменение вкусов ведет к постепенной эрозии этих норм и их замене другими нормами. С течением времени может сложиться такое положение, когда какое-либо правило либо подвергается изменению, либо просто игнорируется, и никто не принуждает к его исполнению. Аналогичным образом обычай или традиция могут претерпеть постепенную эрозию и уступить место другому обычаю или традиции. Это весьма упрощенное изложение может стать более сложным, если включить в анализ такие вопросы, как право установления процедур, “проблема безбилетника”, устойчивость поведенческих норм. Но как “опорная конструкция” такое изложение раскрывает некоторые основополагающие характеристики модели институциональных изменений.

За рамками нашего упрощенного анализа, однако, остался главный участник процесса институциональных изменений. Если изменения неформальных ограничений — норм поведения — вполне могут происходить и в отсутствие какой-либо целенаправленной деятельности индивидов или организаций, то изменения в формальных правилах и/или механизмах, обеспечивающих их соблюдение, обычно требуют значительных затрат ресурсов или, по крайней мере, решения “проблемы безбилетника”. Как отмечено выше, предприниматели и возглавляемые ими организации реагируют на изменения (воспринимаемые ими) в соотношениях цен либо непосредственно, направляя ресурсы на реализацию новых выгодных возможностей, либо — если это невозможно сделать в рамках существующих правил — косвенно, путем соизмерения издержек и выигрыша от выделения ресурсов на цели изменения правил или механизмов их соблюдения.

Предприниматели — в политике и в экономике — могут направить свои таланты или знания на поиск выгодных возможностей, оценивая при этом вероятность успеха и рискуя ресурсами организации в целях получения потенциального выигрыша. Очевидно, что эффективность организаций зависит от возможности воспринять и реализовать такие возможности. В зависимости от того, насколько велика может быть отдача от целенаправленного воздействия на правила и механизмы, обеспечивающие их соблюдение, может быть выгодным создание промежуточных, посреднических организаций (торговых ассоциаций, лоббирующих групп, комитетов политического действия) между экономическими организациями и политическими органами с целью реализации потенциального выигрыша от политических изменений. Чем больше доля общественных ресурсов, на которые может воздействовать правительство (непосредственно или через механизмы регулирования), тем больше ресурсов направляется на деятельность таких промежуточных организаций. Эта деятельность бывает и наступательной, и оборонительной (для предотвращения нежелательных политических изменений).

Как изменяются неформальные ограничения? Хотя мы еще не можем во всех деталях объяснить действие сил, определяющих развитие культуры, очевидно, что культурные характеристики общества с течением времени меняются и что в этом играют роль и случайности, и обучение, и естественный отбор (Бойд и Ричерсон, 1985). Наиболее распространенное объяснение опирается в основном на эволюционную теорию, хотя и с дополнительным уточнением о том, что благоприобретенные характеристики передаются через механизмы культуры. Однако культурно-эволюционная теория пока переживает самый ранний период становления. Для анализа изменений конкретных неформальных ограничений ее ценность еще невелика — за исключением одного важного пункта: ввиду устойчивости культурных свойств и особенностей на фоне изменяющихся относительных цен, формальных правил и политических систем неформальные ограничения меняются иными темпами, нежели формальные правила.

Если о макроуровне культурного наследия нам все еще известно очень мало, то об изменении неформальных ограничений на микроуровне мы знаем больше. В частности, как я предположил выше, изменения в относительных ценах или вкусах могут привести к тому, что эти ограничения будут с общего согласия просто игнорироваться, а затем от них вообще откажутся. С позиций главного направления нашего исследования одна из основных функций неформальных ограничений состоит в том, чтобы модифицировать, дополнять или расширять формальные правила. Поэтому изменение в формальных правилах или механизмах, обеспечивающих их соблюдение, приводит к возникновению неравновесной ситуации, потому что теоретически набор стабильных альтернатив состоит из всей совокупности формальных и неформальных ограничений и механизмов их соблюдения. Следует отметить, однако, что изменение в одном из этих институциональных ограничений приводит к изменению трансакционных издержек и порождает усилия, направленные на развитие новых конвенций или норм, способных эффективно решить те новые проблемы, которые возникнут в связи с этим изменением трансакционных издержек (Элликсон, работа готовится к печати). Новое неформальное равновесие возникнет постепенно после изменения формальных правил. Однако иногда формальные правила сознательно создаются для того, чтобы перекрыть и пересилить существующие неформальные ограничения, которые перестали отвечать потребностям новых общественных структур. Обычно нормы (неформальные ограничения), которые сложились в качестве дополнения к формальным правилам, устойчиво существуют в периоды стабильности, но в периоды изменения теряют силу под давлением новых формальных правил. Так, Закон о правах, представленный в 1974 году подкомитетами Палаты представителей Конгресса США, привел к резкому изменению формальных правил, которое лишило силы прежние неформальные структуры комитетов Конгресса. Это отразило упадок партийного влияния на законодательный процесс и резкий рост численности новых либерально настроенных демократов с новой политической программой; ранее в комитетах господствовали в основном демократы с Юга, придерживавшиеся консервативных взглядов, а теперь их численность уменьшилась, и они потеряли возможность реализовать свои политические цели (Шепсл, 1989).

В работе Шепсла и Вайнгаста 1987 года представлена политическая модель этого процесса на материале Конгресса США.

Изменения в механизмах, обеспечивающих соблюдение правил, также открывают перед руководителями организаций новые выгодные возможности, что в свою очередь смещает направление институциональных изменений. Ярким примером может служить история земельного законодательства США в XIX веке. Изменение в правилах владения (размер земельного участка, условия кредитования, цены и другие условия), открывшиеся выгодные возможности (благодаря изменениям в технике, ресурсах, заселенности земель, условиях транспортировки) и небольшой объем ресурсов, выделяемых федеральным правительством для контроля за соблюдением законодательства (хотя объем этих ресурсов все же менялся) — сочетание всех этих условий привело к тому, что множество разнообразных индивидов, групп и организаций устремились в аграрный сектор, стремясь извлечь выгоду из эксплуатации земли. Нарушение закона при слабом контроле за его соблюдением часто становилось выгодной стратегией. Земельные компании, скваттеры [14], фермерские общества, лесозаготовительные, железнодорожные и угольные компании, ассоциации скотоводов — все они стали владельцами земли, что, в свою очередь, определило политику федерального правительства в земельном вопросе. Например после Войны за независимость скваттеры традиционно занимали свободные земли, и штаты предоставляли им преимущественное право на покупку освоенных участков. Однако когда в 90-х годах XVIII века федеральное правительство взяло на себя полномочия распоряжаться землей, оно не последовало примеру штатов, а стало выселять скваттеров. Затяжная война между правительством и скваттерами обернулась непоследовательной земельной политикой, частым нарушением законов и принятием Конгрессом в период 1799–1830 годов более чем 20 законодательных актов, которые предоставляли скваттерам преимущественное право на покупку земли в отдельных регионах. В конце концов в 1830 году был принят общий закон о преимущественном праве скваттеров на покупку земли, а в 1841 году было установлено, что этот закон имеет неограниченный срок действия [15] .

Ш

Войны, революции, завоевания и природные бедствия нарушают непрерывность институциональных изменений, что является предметом анализа в следующем разделе этой главы. Но прежде чем рассматривать этот вопрос, необходимо отметить важную особенность институциональных изменений. Она состоит в том, что эти изменения имеют почти исключительно инкрементный характер. Так, рассматривая арендное право эпохи феодализма и майората, мы видим, что оно развивалось путем постепенного изменения рамок, заключавших в себе взаимодействие меняющихся в течение веков формальных и неформальных ограничений и механизмов, обеспечивающих соблюдение правил. Соглашение между землевладельцем и крепостным отражало почти полное господство первого над вторым; но периферийные изменения в институциональной системе вследствие сокращения численности населения в XIV веке изменили соотношение сил в пользу крепостных. Это постепенно привело к тому, что землевладельцы стали сдавать крепостным участки в аренду, появились ко- пихолды и в конце концов — обычная аренда за плату. Изменения, которые преобразовали феодальную структуру, в течение длительного времени переплетались с изменениями в других сферах (например, в военной технике). Обычаи феодального поместья испытывали постепенную эрозию, одновременно происходили и формальные юридические изменения (такие, как принятие Статута о завещаниях). Важно отметить, что эти изменения явились суммой буквально тысяч конкретных малых изменений в соглашениях между землевладельцами и крепостными, которые в совокупности и привели к фундаментальным институциональным сдвигам.

IV

Под дискретными изменениями я понимаю радикальные изменения в формальных правилах. Обычно они происходят в результате завоевания или революции. Я не собираюсь разрабатыв4ать теорию революций, которой посвящена огромная литература [16] , но исходя из изложенных теоретических позиций здесь уместно сделать несколько замечаний.

Инкрементные изменения означают, что участники акта обмена пересматривают свои контрактные отношения с тем, чтобы получить некоторый потенциальный выигрыш от торговли (по крайней мере для одной из сторон обмена). Такой пересмотр может происходить в очень широком диапазоне, начиная с того простого пересмотра, который Скокпол называет политической революцией, в ходе которой перестройка политических институтов разрешает мучительный кризис. Непрерывное приращение изменений возможно только в таком институциональном контексте, который допускает новые сделки и компромиссы между игроками. Политические институты (как формальные, так и неформальные) могут образовать благоприятную среду для эволюционных перемен. Но если такая институциональная среда не сложилась, то участники обмена, возможно, не будут иметь институциональных рамок для решения споров, не смогут реализовать потенциальный выигрыш от обмена, и тогда “предприниматели” (они описаны в предыдущей главе) могут попытаться образовать коалиции или группы, чтобы сломать эту тупиковую ситуацию путем проведения забастовок, применения насилия или другими средствами.

Неспособность достижения компромиссных решений может отражать не только недостаток посреднических институтов, но и недостаток свободы у “предпринимателей” для того, чтобы “торговаться” и в то же время сохранять лояльность своих избирателей. Таким образом, реальные наборы альтернатив у конфликтующих сторон могут не пересекаться, так что даже при потенциально большом выигрыше от урегулирования разногласий стороны не в состоянии придти к соглашению из-за сочетания ограниченности свободы у “предпринимателей” вести “торговлю” и недостатка институтов, облегчающих такую “торговлю”.

Поскольку ни одна из сторон конфликта или спора, скорее всего, не имеет достаточно сил для того, чтобы добиться победы в одиночку, стороны должны создавать коалиции и вступать в соглашения с другими группами интересов. Однако из-за этого конечный результат любой успешной революции становится очень неопределенным, потому что конфликт внутри коалиции по поводу пересмотра правил и, следовательно, распределения вознаграждения ведет к новым конфликтам.

Широкая общественная поддержка насильственных действий требует идеологической приверженности и убежденности, чтобы преодолеть “проблему безбилетника” (Норт, 1981, гл. 5). Чем сильней идеологические убеждения участников, тем большую цену они готовы заплатить и, следовательно, тем вероятнее успех революции.

Такие дискретные изменения имеют некоторые общие черты с прерывистыми эволюционными изменениями (характеризуемыми в демографической теории понятием “точечного равновесия”). Однако самая удивительная черта подобного рода изменений состоит, вероятно, в том, что они редко бывают настолько прерывистыми, как кажется (или какими они представляются в утопических видениях революционеров). Частично это связано с тем, что коалиции, столь важные для успеха революции, обычно быстро распадаются после победы. Цемент идеологического отчуждения от остального общества и наличия общего противника рассыпается под действием идеологических различий и борьбы за плоды победы. Одна из фракций может просто уничтожить остальных, но чаще всего наступает длительный период тягостного, наполненного ссорами компромисса.

Кроме того, хотя приверженность идеологии является необходимым условием для массовой поддержки революции, эту приверженность трудно поддерживать длительное время. Одно дело

отказаться от богатства и прибыли ради других ценностей перед лицом общего и ненавистного угнетателя, но как только угнетатель исчезает, значимость всех этих ценностей меняется. Поэтому в зависимости от того, насколько новые формальные правила опираются на систему стимулов, требующих идеологической приверженности, эти правила подвергаются разложению, и происходит возврат к более привычным для людей ограничениям, что и продемонстрировала история современных социалистических обществ.

Важнее всего, пожалуй, то, что формальные правила меняются, а неформальные ограничения — нет. Вследствие этого развивается устойчивый конфликт между неформальными ограничениями и новыми формальными правилами, поскольку те и другие часто несовместимы друг с другом. Неформальные ограничения постепенно складываются в предыдущий период как продолжение прежних формальных правил. Как отмечалось выше, после успеха революции победители склонны немедленно заменить упорно существующие старые неформальные ограничения новыми формальными правилами. Иногда это возможно, особенно в условиях частичного равновесия, но такая замена игнорирует глубоко укоренившееся культурное наследие, которое служит основой для многих неформальных ограничений. Хотя полная смена формальных правил действительно возможна, многие неформальные ограничения окажутся очень живучими, потому что они будут по-прежнему помогать общественным, политическим и экономическим игрокам в решении фундаментальных проблем обмена. Результатом, скорее всего, станет, с течением времени, реструктуризация всех ограничений — в обоих направлениях, — что приведет к возникновению нового, гораздо менее революционного равновесия.

Глава 11 Траектория институциональных изменений

Обратимся теперь к двум фундаментальным вопросам общественных, политических и экономических изменений. Во- первых, что определяет расходящееся направление развития (дивергенцию) обществ, политических систем и экономик? И как объяснить выживаемость, в течение длительного периода времени, экономик с устойчиво низкими параметрами функционирования?

Если заглянуть в историю достаточно далеко назад, то дивергенция покажется довольно простой для объяснения. Группы и племена сталкивались с различными проблемами, располагая при этом различными ресурсами, человеческим потенциалом и климатическими условиями. Из этого возникли различия в решении общих проблем выживания, включая различия в языке, обычаях, традициях и табу. Нет причин полагать, что решения должны быть сходными, хотя есть основания думать, что с течением времени решения должны становиться все более похожими друг на друга в связи со снижением издержек передачи информации. Однако за десять тысяч лет существования человеческой цивилизации, несмотря на огромное снижение издержек информации и вопреки выводам неоклассических моделей международной торговли о конвергенции, огромные различия между экономиками по-прежнему сохраняются.

Это подводит нас ко второму вопросу. Как объяснить выживаемость обществ и экономик с устойчиво низкими параметрами функционирования? Со времен Чарльза Дарвина эволюционная теория оказывает мощное влияние на наше понимание социальной выживаемости, а после публикации статьи Армена Алчияна в 1950 году эта теория заняла прочное место в экономической литературе. Эволюционная теория обосновывает вывод о том, что с течением времени неэффективные институты отмирают, а эффективные — выживают, и поэтому происходит постепенное развитие более эффективных форм экономической, политической и социальной организации.

В этой книге я использовал термин “эффективный” для обозначения таких условий, при которых существующий набор ограничений продуцирует экономический рост. Более конкретно это означает, что те институты, которые помогают участникам обмена получить больше выгод от торговли, будут обгонять в своем росте те институты, которые не дают такой возможности. Результатом станет или переселение людей в страны с более успешными экономиками, или копирование их институтов. Вернемся снова к теореме Коуза: в мире нулевых трансакционных издержек одержит верх эффективное решение, способное продуцировать наибольший совокупный доход. Но поскольку трансакционные издержки не являются нулевыми, можно ожидать формирования различных моделей экономического поведения, отражающих различия в том, насколько успешно конкретная институциональная система снижает трансакционные (и трансформационные) издержки. Но почему же упорно существуют сравнительно неэффективные экономики? Что мешает им воспринять институты более эффективных экономик?

Если бы институты существовали в рамках нулевых трансакционных издержек, то история не имела бы значения; изменение в соотношении цен или предпочтениях немедленно индуцировало бы реструктуризацию институтов для эффективной адаптации к новым условиям, как это описано в главе 2 на примере конкурентной модели. Но если вопрос состоит в том, каким образом мы пришли к сегодняшним институтам, и если пройденный нами путь ограничивает будущий набор имеющихся у нас альтернатив, то мы можем утверждать не только то, что история имеет значение, но и то, что устойчивость плохо функционирующих экономик и многовековая дивергентная модель развития происходят из одного корня.

I

Рассматривая эти вопросы в первом приближении, обратимся к интересному слою экономической литературы, которая занимается преимущественно развитием технологии, но переносит из него аналогии на более широкий комплекс проблем, включая (хотя чаще всего в неявном виде) и институциональные изменения. Работой, которая впервые привлекла внимание специалистов по экономической истории к вопросу об эффекте зависимости от траектории предшествующего развития, явилась статья Пола Дэвида “Клио и экономическая теория эффекта QWERTY ” (1985). В этой работе Дэвид предпринял попытку объяснить, каким образом возник и был закреплен необычный стандарт расположения клавиш на пишущей машинке, какой набор случайных обстоятельств придал устойчивость этому стандарту вопреки многим более удобным решениям. Нетруд-

Данный набор букв соответствует первым шести клавишам верхнего регистра стандартной клавиатуры английской пишущей машинки. — Прим. перев.

но отыскать и другие примеры технологических аномалий подобного рода. Упорное существование узкой железнодорожной колеи, вытеснение системами с переменным током других систем, работающих на токе постоянном, победа бензинового автомобильного двигателя над паровым — все это используется для иллюстрации того необычного факта, что приращение изменений в технологической сфере, однажды принявшее определенное направление, может привести к победе одного технологического решения над другим даже тогда, когда первое технологическое направление в конце концов оказывается менее эффективным по сравнению с отвергнутой альтернативой.

Мысль о том, что незначительные исторические события могут способствовать победе одной 1технологии над другой, была впервые высказана Брайаном Артуром. Я хочу развить его идеи. Давайте рассмотрим две конкурирующие технологии, каждая из которых характеризуется растущей предельной эффективностью. Экономические агенты осваивают эти технологии по отдельности путем обучения в процессе деятельности и повышают эффективность каждой из них тем же способом, которым развиваются организации (см. гл. 9). Каждый агент применяет все более эффективные способы решения проблем и использования новых технологий и оборудования, и все же мы не можем заранее предсказать, какая из технологий окажется более эффективной. Поскольку темпы прироста эффективности обеих технологий могут быть непостоянными, они (технологии) могут развиваться с различной скоростью. Более того, неожиданный “прорыв” одной из технологий, который экономические агенты не могли предвидеть с самого начала, позволит ей занять монопольно доминирующее положение по отношению к другой технологии благодаря значительно более высокой экономической эффективности. Но может случиться и так, что некое незначительное событие даст одной технологии преимущество над другой. Следовательно, одна технология победит в конкурентной борьбе и займет монопольное положение, даже если внесенные в нее удачные инновации в дальнейшем окажутся менее эффективными (или тупиковыми), чем усовершенствования, вносимые в отвергнутую альтернативную технологию. Артур выделяет четыре механизма самоподдержания технологий: 1) наличие большой системы сопутствующего оснащения или высоких капитальных издержек, благодаря чему расширение выпуска продукции дает заметное падение удельных издержек; 2) “эффект обучения”, т. е. рост качества продукции или снижение издержек по мере того, как расширяется использование технологии; 3) “эффект координации”, или преимущества от сотрудничества с другими экономическими агента-

Краткий обзор аргументации Артура и изложение основного содержания его работ представлено в его же статье Self-Reinforcing Mechanisms in Economics, опубликованной в книге The Economy as an Evolving Complex System (1988).

ми, также стремящимися к сотрудничеству; 4) “адаптивные ожидания”: растущее доминирование технологии на рынке укрепляет ожидания, что ее доминирование будет усиливаться еще больше.

Как отмечает Артур, результатом действия этих механизмов могут быть четыре состояния: 1) “множественное равновесие”, при котором возможны различные решения с неопределенным итогом; 2) неэффективность — технология, которая по своей сущности лучше другой, проигрывает в конкурентной борьбе, потому что в силу случайных обстоятельств у нее не нашлось достаточного количества сторонников; 3) “блокирование” (lock-in) — однажды принятое решение в дальнейшем трудно изменить; 4) зависимость от траектории предшествующего развития — вследствие незначительных событий и случайных обстоятельств может быть принято такое решение, которое поведет развитие технологии по строго определенному пути.

Можно ли распространить это видение технологического развития на процесс институциональных изменений? Отметим исходные посылки Артура: он рассматривает конкурентный рынок, на котором деятельность экономических агентов подчинена стимулам, продуцируемым возможностями максимизации; он анализирует конкурирующие технологии, каждая из которых характеризуется растущей предельной эффективностью. Но на самом деле (хотя мне неизвестно, проводит ли сам Артур такое разграничение) технологии конкурируют между собой только опосредованно. Непосредственно же конкуренция протекает между организациями, которые их применяют. Это разграничение важно потому, что результат конкуренции может так же зависеть от различий в эффективности организаций (знания и навыки предпринимателей), как и от особенности конкурирующих технологий. Артур в конце концов действительно приступает к анализу вопросов принятия решений в организациях, подобно тому, как к этому же приходит институциональная модель, исследуемая в нашей работе.

II

Два фактора формируют направление инсттитуцио- нальных изменений: возрастающая отдача (increasing returns) и несовершенство рынков, отличающихся значительными трансакционными издержками. Первый фактор действует на протяжении всего процесса технологических изменений, изложенного Артуром. Однако ни он, ни Дэвид не уделили должного внимания второму фактору. Я буду рассматривать их по очереди.

Артур, 1988, с. 10.

Возрастание функциональных параметров институтов как проявление “экономии от масштаба”. — Прим. перев.

В том мире, где нет возрастающей отдачи институтов и рынки бывают только конкурентными, институты не имеют значения. В этих условиях, как отмечалось в главе 2, игроки, с самого начала руководствующиеся неправильными моделями, будут или выведены из игры, или же сумеют изменить свои модели благодаря обратной связи.

Однако при возрастающей отдаче институты приобретают значение. К институциональной системе применимы все четыре механизма самоподдержания, сформулированные Артуром, хотя и с некоторыми уточнениями. Создание институтов “с нуля”, подобно Конституции США 1787 года, требует больших издержек по формированию сопутствующего “оснащения”. Организации способны воспользоваться большими “эффектами обучения” благодаря набору возможностей, предоставляемых институциональной системой (подробнее об этом см. гл. 9). Развиваясь, организации будут пользоваться преимуществами, получаемыми благодаря этому эффекту, хотя применительно к технологиям мы не можем со всей определенностью утверждать, что приобретенные работниками навыки найдут выражение в росте социальной эффективности. Организации могут воспользоваться эффектами координации — или непосредственно через контакты с другими организациями, или косвенно, через инвестиции, осуществляемые обществом в комплементарные (дополняющие) сферы деятельности. Еще важнее то, что на основе формальных правил возникает множество неформальных ограничений, которые в свою очередь модифицируют формальные правила и распространяют их на множество конкретных областей применения. Возникают адаптивные ожидания, потому что расширение практики заключения контрактов на основе определенного института уменьшает сомнения в его устойчивости. Короче говоря, взаимозависимое переплетение институтов продуцирует существенный рост предельной эффективности.

Возрастающая отдача определяет значимость институтов, которые тем самым становятся источником формирования долгосрочных тенденций экономического развития. До тех пор, пока рынки, сложившиеся на основе этих тенденций развития, сохраняют конкурентный характер и хотя бы примерно соответствуют модели нулевых трансакционных издержек, данные долгосрочные тенденции можно считать эффективными в том смысле, как понимается этот термин в нашей книге. При тех допущениях о предпочтениях, которые в принципе не вызывают дискуссий, не могут быть устойчивыми ни дивергентный характер развития, ни плохое функционирование экономики. Но если рынки несовершенны, обратная связь в лучшем случае фрагментарна, а трансакционные издержки велики, то направление развития будет формироваться субъективными моделями игроков, модифицированными идеологией и очень несовершенной обратной связью. Тогда возникают и укрепляются дивергентность развития и устойчивость неэффективного характера экономики, а выбор, который делают игроки, определяется их исторически сформировавшимся мировоззрением. В динамическом мире возрастающей отдачи институтов несовершенные, “наощупь”, действия игроков отражают трудности расшифровки сложной окружающей среды с помощью имеющихся у них ментальных конструкций — идей, теорий и идеологий.

Обратимся еще раз к вопросу, затронутому в главе 10, об институциональном развитии Европы в средние века и в начале Нового времени. Резкое сокращение численности населения в XIV веке изменило соотношение сил между крестьянами и землевладельцами и вызвало инкрементные изменения в контрактных отношениях между ними. Границы этих изменений можно понять только в контексте исторически обусловленных трансакционных издержек и исторически обусловленных моделей мира, которыми оперировали обе стороны. Трансакционные издержки находили выражение в феодальных обычаях, сложившихся в течение длительного времени и определявших отношения между землевладельцем и его крепостными. Исторически обусловленная модель, сквозь призму которой каждая из сторон смотрела на мир, предусматривала неравноправие и отношения “хозяин

раб”; ни одна из сторон даже не помышляла о том, чтобы вообще ликвидировать отношения зависимости и неравноправия. Поэтому инкрементные изменения поддаются объяснению только в историческом контексте этих отношений. Если бы институты не имели свойства возрастающей отдачи и субъективные модели людей всегда корректировались бы в соответствии с реальностью, тогда, очевидно, игроки всегда пересматривали бы свои контрактные отношения для того, чтобы достичь более эффективного совместного решения. Но на самом деле, ввиду возрастающей отдачи институциональной системы, институциональный процесс носит инкрементный характер и, как описано выше, представляет собой медленное развитие изменений в формальных и неформальных ограничениях и механизмах их соблюдения. В данном же случае благодаря тому, что сочетание борьбы политических сил и медленно меняющихся представлений об отношениях между землевладельцами и крестьянами продуцировало более эффективные, чем прежде, решения (как в сельском хозяйстве, так и в торговле), мы имеем основания говорить об историческом успехе, который называется Подъем западного мира.

Однако в экономической истории подобные примеры — скорее исключения (см. гл. 13). На протяжении большей части истории опыт экономических агентов и идеология игроков не соединялись друг с другом так, чтобы произвести эффективные последствия. Но прежде чем приступить к тщательному изучению причин устойчивости неэффективных направлений развития, я приведу несколько примеров, иллюстрирующих зависимость от траектории предшествующего развития.

III

Для понимания общего процесса институциональных изменений полезно рассмотреть процесс развития общего права (common law) как формы институциональных изменений. Общее право основано на прецедентах — оно обеспечивает непрерывность

и,в высокой степени, предсказуемость, что чрезвычайно важно для уменьшения неопределенности в отношениях между сторонами контракта. Решения, принятые в прошлом, становятся частью правовой структуры, которая претерпевает предельные изменения по мере появления новых судебных дел или, по крайней мере, не предусмотренных прежними судебными решениями. Решения, вынесенные по этим новым делам, становятся в свою очередь частью правовой системы. Судебные решения отражают результаты субъективной переработки информации в контексте исторически определенного содержания правовой системы. И если общее право на самом деле эффективно, как утверждает множество современных специалистов по праву и экономике, то это обусловлено тем, что соревновательный судебный процесс действительно заставляет стороны, участвующие в процессе, изменять модели своего поведения. Но если судьи выносят решения на основе неполной информации и собственных субъективных, идеологически детерм3инированных взглядов на мир, то такое утверждение неправомерно3. Как бы мы ни объясняли процесс вынесения судебных решений, институциональная система претерпевает непрерывные, но малые (предельные) изменения под влиянием целенаправленной деятельности организаций, которые обращаются в суд.

Особый законодательный акт, Статут северо-западных территорий, дает пример исторически обусловленной непрерывности, проистекающей из эффекта зависимости от траектории предшествующего развития, а также из возрастающего характера предельной эффективности институтов. Сам по себе этот законодательный акт имел фундаментальное значение для развития общества и экономической системы США. Он был принят в 1787 году Континентальным конгрессом в то же самое время, когда в Филадельфии собрался Конституци-

Анализируя эволюцию общего права в работе Imperfect Decisions and the Law: On the Evolution of Legal Precedent and Rules (1986), Хайнер подчеркивает: поскольку судьям приходится все чаще сталкиваться с незнакомой (по определению Хайнера; “non-local”, т. е. выходящей за рамки их обычной практики) информацией, процесс ее переработки становится несовершенным. Поэтому система юридических прецедентов вырабатывает сравнительно простые стандарты, которыми могут руководствоваться судьи. Этот вывод резко противоречит мнению, распространенному в юридической и экономической литературе, о том, что применение общего права дает эффективные результаты.

онный конвент. Статут явился третьим актом, регулирующим широкий круг вопросов управления и заселения огромных территорий на Западе, и создал рамочные условия включения этих территорий в новое государство. Для нас было бы полезно дать описание Статута, остановившись более подробно на вопросах об источниках правовых норм, закрепленных в нем, о том, как они были включены в текст Статута, и о том, как они связаны с проблемой зависимости от траектории предшествующего развития.

Этот Статут — очень простой и короткий документ. Он установил правила наследования и безусловной собственности на землю, определил принципы управления территориями и механизмы постепенного перехода к территориальному самоуправлению. Кроме того, Статут установил принципы, на основании которых территория может быть признана штатом. За этим следует серия статей, определяющая договорный характер отношений между центральными органами и территориями — фактически Билль о правах для территорий (религиозная свобода, неприкосновенность личности, суд присяжных, освобождение под залог, обязательное исполнение договоров, компенсация за изъятие собственности). Статут содержал и другие статьи: о мирных отношениях с индейцами, о свободной навигации по рекам Миссисипи и Св. Лаврентия, о государственном долге, о праве распоряжения землей, о количестве штатов на северо-западных территориях и, наконец, о запрете рабства на этих территориях (хотя возврат владельцам беглых рабов тоже предусматривался).

Нетрудно проследить источник большинства из этих юридических положений. Составители Статута субъективно исходили непосредственно из идей, исторически развившихся в Англии и ее колониях (Хьюз, 1987). Конкретные положения, закрепленные в Статуте, за предшествующие 150 лет стали частью правил политической жизни в колониях. К ним относятся законы о наследовании, о безусловной собственности на землю и многие другие юридические положения Билля о правах. Однако даже будучи основанными на прецедентах, некоторые положения вызвали дискуссии, так как законодатели предвидели, что представляемые ими организации (в данном случае

штаты) будут испытывать влияние этих юридических норм — например положения о размере новых штатов и порядке их приема. Источником прецедентов служили положения хартий и статьи конфедеративного договора, а споры возникли потому, что условия приема территорий в состав штатов могли в очень большой степени повлиять на соотношение сил между существующими штатами. Одно из правил — о запрете рабства — явилось, как представляется, результатом торговли голосами между авторами Статута о северо-западных территориях и авторами Конституции; первый из этих документов запретил рабство в обмен на особый порядок учета рабов в избирательных документах: раб засчитывался как три пятых белого избирателя, что увеличило представительство южных рабовладельческих штатов в Конгрессе (в то время это было одним из важнейших вопросов).

Статут о северо-западных территориях стал юридической основой, определившей характер территориального расширения США в течение следующего столетия. Хотя положения этого документа время от времени подвергались изменениям под влиянием новых проблем и споров, он создал четко определенную модель институциональных изменений, связанных с траекторией предшествующего развития. Предельная эффективность институтов росла благодаря тому, что структура прав собственности, законы о наследовании и правила принятия политических решений на территориях имели источником положения Статута и, в свою очередь, подталкивали организации и их руководителей (политических и экономических) к тому, чтобы вносить поправки в Статут для решения конкретных проблем. Действие Статута выразилось в растущем влиянии новых западных территорий и штатов и в успешной деятельности их представителей по изменению аграрной политики в своих интересах (Норт и Раттен, 1987). Поэтому история земельного вопроса в США может быть понята только как цепь последовательных дополнений институционального характера, реализующихся на основе взаимодействия между институциональной системой и развивающимися в ее рамках организациями.

Однако если этот исторический сюжет создает впечатление неотвратимой, предустановленной последовательности событий, то такое впечатление ошибочно. В каждом эпизоде участники событий имели выбор — политический и экономический — между реальными альтернативными решениями. Зависимость от траектории предшествующего развития концептуально сужает набор альтернатив и обусловливает связь между решениями, принимаемыми в разное время. Но речь совсем не идет о том, что прошлое неотвратимо и безальтернативно предопределяет будущее. Закон, историю которого мы кратко пересказали, действительно частично опирался на содержание колониальных хартий, но в окончательном виде существенно отличался от них, отражая: 1) конфликты между штатами по поводу порядка приема новых территорий (который определял соотношение сил между существовавшими на тот момент штатами); 2) споры между Севером и Югом по вопросу о рабстве; 3) результаты Конституционного Конвента, который проходил в то же время в Филадельфии.

Теперь мы можем связать зависимость инкрементных институциональных изменений от прошлого с устойчивостью долговременных тенденций роста или упадка. Как только развитию задается определенная траектория, она закрепляется системой побочных эффектов, опытом, который накапливается организациями, и исторически обусловленными субъективными моделями решения проблем. Если взять в качестве примера экономический рост, то, как показано в главе 9, адаптивно эффективная траектория допускает максимально широкий набор альтернатив в условиях неопределенности, допускает экспериментирование “методом проб и ошибок” и создает эффективные механизмы обратной связи, позволяющие выявить сравнительно неэффективные решения и больше не повторять их. Обратите внимание, что Статут северо-западных территорий не только создал условия для адаптивно эффективного экономического развития — благодаря безусловному праву собственности на землю и четкому порядку наследования (что, в свою очередь, позволяло осуществлять передачу земли с низкими трансакционными издержками), — но и сделал возможным формирование эффективной системы управления, благодаря которой включение новых территорий в юрисдикцию центрального правительства сопровождалось низкими политическими издержками. Нет нужды говорить о том, что, несмотря на неэффективность некоторых последующих земельных актов, принятых в XIX веке, базисные положения Статута позволили принимать сравнительно эффективные решения по аграрным вопросам с простыми процедурами передачи земли, так что какие бы неудачные схемы распределения земли мы ни принимали в дальнейшем, издержки реализации этих схем в значительной степени минимизировались базисными положениями Статута северо-западных территорий.

Но таким же образом может оказаться устойчивой и непродуктивная траектория развития. Возрастающая отдача первоначального набора институтов, который формирует анти-стимулы для продуктивной деятельности, создает организации и группы давления, заинтересованные в поддержании существующих ограничений. Они влияют на формирование общества в своих интересах. Такие институты могут порождать стимулы к военному управлению обществом и экономикой, к религиозному фанатизму или созданию примитивных перераспределительных организаций и в то же время предусматривают слишком слабое вознаграждение за прирост производства или распространение экономически полезных знаний. Члены такого общества вырабатывают в своем сознании ментальные конструкции и идеологии, которые будут оправдывать не только структуру общества, но и недостатки его функционирования. В результате всего этого постепенно сформируется такая политика, которая укрепляет существующие стимулы и организации. Так, материалы Экономической комиссии для Латинской Америки (ECLA) и теория зависимости объясняют плохое функционирование латиноамериканских экономик условиями международной торговли этих стран с развитыми промышленными государствами и другими условиями, внешними для этих экономик. Такое объяснение не только оправдывает существующую экономическую структуру латиноамериканских стран, но и обосновывает такие выводы для экономической политики, которые укрепляют действующую институциональную систему.

Поскольку институциональная система любой экономики порождает как продуктивные, так и контр-продуктивные стимулы для организаций, экономическая история любой страны представляет собой соединение разных тенденций развития. Вспомним, что орудиями институциональных изменений непосредственно выступают политические и экономические агенты, стремящиеся максимально расширить те институциональные возможности, которые, как им представляется, создают наиболее выгодные (в краткосрочном плане) альтернативы. Какими бы ни были эти альтернативы — пиратство, создание нефтяного картеля или разработка более совершенных компьютерных чипов, — данные возможности определяются именно существующими ограничениями и изменениями в стимулах. Но обратите внимание, что агент, предприниматель, не только ограничен в выборе альтернативных решений существующими институтами, но и не располагает всей полнотой знаний о том, как достичь своих целей. Поэтому даже если — это большое “если”! — поставленная цель действительно требует роста продуктивности, нет никакой гарантии, что она будет достигнута; деятельность агента может привести к совершенно непредвиденным результатам (например к технологическому прорыву, который снизит надежность прав собственности или повысит риск терроризма). Действительно, при неизменных институциональных ограничениях усилия, направленные на максимизацию результата в краткосрочной перспективе, могут принять вид устойчиво неэффективной деятельности, и даже продуктивная деятельность может привести к неожиданным последствиям. (Хотя бывает, конечно, и наоборот: например пираты могут в конце концов обнаружить, что оседлый образ жизни и торговля выгоднее, чем их обычное занятие,

именно так и случилось с викингами.)

Однако было бы ошибкой думать, что успешные траектории развития могут быть повернуты вспять (или наоборот) в результате незначительных событий или ошибок. Вспомните, что возрастающая отдача заложена в природе институциональной матрицы, составленной из комплекса взаимозависимых правил и неформальных ограничений, совокупность которых определяет экономическую деятельность; отдельные конкретные изменения формальных и неформальных ограничений могут, конечно, изменить содержание экономической деятельности, но не способны полностью изменить направление траектории экономического развития. Изложенная выше история аграрного вопроса в США ясно показывает, что, хотя некоторые законодательные акты были неэффективными, действующая совокупность институтов ослабляла неэффективные последствия этих актов (институциональная система включала не только Статут северо-западных территорий, но также два предшествующих статута, дополнительные положения, включенные в Конституцию США и развившиеся на основе этих правовых норм неформальные ограничения).

Зависимость от траектории предшествующего развития означает, что история имеет значение. Нельзя понять альтернативы, с которыми мы сталкиваемся сегодня (и определить их содержание в процессе моделирования экономической деятельности), не проследив путь инкрементного развития институтов. Но сейчас мы находимся еще в самом начале решения трудной задачи — изучения тех результатов, к которым приводит эффект зависимости от траектории предшествующего развития.

IV

Если взять два разных общества, то почему фундаментальные изменения в соотношении цен влияют на них по-разному? Теперь ответ уже должен быть ясен. В каждом из этих обществ за изменением в соотношении цен последует предельная адаптация (marginal adjustment) институциональной системы. Потребуются немедленные решения, необходимые для адаптации, и эти решения будут зависеть от соотношения сил социальных агентов — организаций, развившихся в рамках совокупной институциональной системы, присущей данному обществу. Обратите внимание, что речь идет об институциональной адаптации, опирающейся на предшествующий ход институционального развития. Поскольку соотношение сил между социальными группами в одном обществе, как совершенно очевидно, сильно отличается от соотношения сил групп, принадлежащих другому обществу, то в каждом обществе возникнет, как правило, своя, специфическая институциональная реакция. Более того, ввиду различий в предшествующем опыте игроков и несовершенной обратной связи между последствиями действий игроков и самими игроками, в сознании игроков сложатся различные субъективные модели, и они будут принимать разные решения. Поэтому в подобных случаях предельная институциональная адаптация не ведет к конвергенции.

А что происходит, когда для двух различных обществ вводится один и тот же набор правил? Результат можно продемонстрировать на примере США. В XIX веке конституции, аналогичные Конситу- ции США, были приняты (с некоторыми изменениями) многими латиноамериканскими странами, а государства “третьего мира” заимствовали множество элементов системы прав собственности, действующей в развитых странах Запада. Результаты, однако, отличны от тех, к которым пришли США и другие развитые западные государства. Хотя правила те же самые, но механизмы и практика контроля за со-

Имеется в виду недискретное приращение малых изменений. — Прим. перев.

блюдением этих правил, нормы поведения и субъективные модели игроков другие. Следовательно, другими становятся и реальная система стимулов, и субъективная оценка игроками последствий принимаемых решений. Таким образом, общность фундаментальных изменений в соотношении цен или общность заимствованных правил игры в странах с различными институциональными системами ведет к существенно разным последствиям.

V

В этой главе мы сосредоточили внимание на постепенных институциональных изменениях, происходящих на основе недискретных предельных адаптаций институциональной системы. Акцент на этом типе изменений сделан не случайно. Это преобладающий способ развития общественных и экономических систем. Но как упоминалось в предыдущей главе, значительное место принадлежит и дискретным институциональным изменениям в результате завоеваний или революций. Однако подобные нарушения институциональной непрерывности лишь подкрепляют мою позицию, потому что упорное выживание институциональных ограничений в условиях радикального изменения формальных правил игры является лучшим доказательством того, что институциональной системе присуща растущая предельная эффективность. Обратимся в качестве примера к революциям, которые в XVIII — начале XIX веков разыгрались в Северной и Южной Америке и привели к независимости стран этих континентов от Великобритании и Испании. Северная Америка с самого начала развивалась совсем по-другому, чем Латинская Америка, что отражало влияние институциональных моделей двух разных стран-метрополий и радикальные различия в идеологиях, которыми руководствовались игроки.

В Северной Америке английские колонии возникли в том самом столетии, когда в Великобритании приближалась к кульминации борьба между парламентом и короной. Религиозные, а также политические конфликты в метрополии переносились и на ее колонии, воплощаясь в идеи и теории, которые получили такое яркое развитие в XVIII веке. В королевских, частных и договорных владениях существовали весьма различные политические структуры, но все они совершенно недвусмысленно эволюционировали в направлении укрепления местного политического контроля и роста значения представительных собраний. Аналогичным образом законодательство о мореплавании включило американские колонии в общую систему имперской политики Великобритании. Но в рамках этой широкой системы колонии имели возможность свободно развивать свою экономику. Иногда жители колоний даже устанавливали более жесткие, чем в Великобритании, правила в отношении прав собственности.

Хороши известно, что поворотным пунктом в истории США стали война с французами и борьба с индейцами, развернувшиеся в 1756–1763 годах. Попытки Великобритании ввести весьма умеренное налогообложение жителей колоний и ограничить поток переселенцев в Америку вызвали бурную реакцию. Многие жители колоний восприняли английские законы о мореплавании как угрозу процветанию колоний. На самом же деле ущерб от этих законов был незначителен, и резонно предположить, что, останься они в составе Великобритании, английские колонии смогли бы процветать так же, как Канада. Но умонастроение жителей колоний было другим, и деятельность сообразно этим умонастроениям — через посредство конкретных шагов, предпринятых отдельными людьми и организациями — привела к Войне за независимость, Декларации о независимости, Закону о конфедерации, Статуту северо-западных территорий и Конституции США, т. е. к серии институциональных действий, которые породили последовательно развивающийся институциональный процесс. Хотя именно революция создала Соединенные Штаты, дальнейшая история этой страны может быть представлена только в понятиях непрерывности неформальных и, пожалуй, многих формальных институциональных ограничений, возникших еще до революции и перенесенных в послереволюционный период.

Что же касается испанской Вест-Индии, то завоевание этих территорий совпало по времени с упадком кастильских кортесов. В уже существующие аграрные общества (особенно на высокогорьях Мексики и Перу) завоеватели без изменений перенесли испанскую религиозную систему и систему управления. Испанская бюрократия вмешивалась во всю политическую и экономическую жизнь (в этих населенных и богатых регионах вмешательство бюрократии было более жестким и настойчивым, чем если бы речь шла о пустующих землях с кочевым населением). Бюрократический аппарат периодически сталкивался с кризисами, связанными с проблемами контроля по отношению к чиновникам низших рангов (agency). Хотя при Бурбонах предпринимались попытки ослабить степень централизации бюрократической системы — и они даже привели к некоторой либерализации торговли в рамках империи, эта тенденция была слишком слабой, и бюрократия легко преодолела ее. Постоянной проблемой был контроль над чиновниками низших рангов; она усугублялась стремлением креолов подчинить себе бюрократический аппарат в собственных интересах. Хотя Война за независимость испанских колоний была борьбой между местными элитами и метрополией за контроль над бюрократией — и, следовательно, над обществом и экономикой,

в этой борьбе присутствовали идеологические мотивы, бравшие начало в американкой и французской революциях. Поэтому, добившись независимости, бывшие испанские колонии приняли конституции, основанные на идеях Конституции США — но результаты действия этих конституций были совсем иными.

Конституция США включала в себя наследие экономических и политических принципов, действовавших в Великобритании и в английских колониях в Америке, которое дополнялось выросшими на основе этих принципов идеологическими моделями. В случае же Латинской Америки мы видим, что на обширное наследие централизованного бюрократического контроля и сопровождавшего его мировосприятия был наложен чуждый этому наследию набор правил. Вследствие этого даже по прошествии нескольких лет после обретения латиноамериканскими странами независимости федеративные схемы государственного устройства не работали, а попытки децентрализации не давали результатов. В течение XIX–XX веков эти страны постепенно одна за другой возвращались к системе централизованного бюрократического контроля. Институциональная модель, установленная Испанией и Португалией, упорно продолжала играть ведущую роль в формировании политики и образа мыслей в странах Латинской Америки и оставалась отличительной чертой исторического процесса на этом континенте, несмотря на то, что после завоевания независимости эти страны восприняли набор правил, аналогичных той британской институциональной традиции, которая определила характер развития Северной Америки.

VI

Технологические изменения и институциональные изменения — это главные детерминанты социального и экономического развития, причем и в том, и в другом случае проявляются черты зависимости от прошлого. Можно ли объяснить как технологические, так и институциональные изменения единой, общей моделью? Ведь они действительно имеют большое сходство. В обоих случаях важную роль играет возрастающая отдача. Но в институциональном процессе мировосприятие “актеров” имеет более важное значение, чем в технологических изменениях, потому что идеологические убеждения влияют на формирование субъективных моделей, определяющих решения в ситуации выбора. Институциональный процесс предоставляет более широкие рамки выбора благодаря наличию сложных взаимоотношений между формальными и неформальными ограничениями. Поэтому в институциональном контексте “эффект блокировки” и эффект зависимости от траектории предшествующего развития выступают в более сложных формах, чем в контексте техно-

Существенные черты латиноамериканского исторического опыта изложены в книгах Велиса The Centralist Tradition in Latin America (1980) и Глэйда The Latin American Economies: A Study of Their Institutional Evolution (1969).

логических изменений. Эта сложность связана и с взаимодействием между обществом и экономикой, и с разнообразием позиций “актеров”, по-разному способных влиять на институциональные изменения, и с ролью культурного наследия, которое обусловливает устойчивость многих неформальных ограничений.

Заключая эту главу, хочу обратить внимание на некоторые выводы из приведенного здесь анализа. Долгосрочные экономические изменения являются результатом накопления бесчисленных краткосрочных решений политических и экономических агентов, которые (решения) прямо и косвенно, через внешние эффекты, формируют политический или экономический процесс. Те выборы, которые делают агенты, отражают их субъективное представление об окружающем мире. Поэтому степень соответствия между результатами и намерениями зависит от того, насколько эти представления являются правильными моделями. Поскольку модели отражают идеи, идеологии и убеждения, которые в лучшем случае лишь частично подвергаются исправлению и улучшению обратной связью, поступающей от реальных последствий принятых решений, то последствия конкретных решений являются не только неопределенными, но и в значительной степени непредсказуемыми. Даже при самом поверхностном взгляде на политические и экономические решения, которые принимались в прошлом или принимаются сегодня, несложно увидеть огромную пропасть между намерениями и последствиями. Однако наличие механизмов самоподдержания институциональной матрицы и комплементарных субъективных моделей игроков свидетельствует о том, что, несмотря на непредсказуемость конкретных краткосрочных тенденций развития, общее направление развития в долгосрочной перспективе является более предсказуемым и с трудом поддается возвращению вспять.

Загрузка...