Ириада

Глава вторая. «На свободную тему»

От Ира не было ни счастья, ни покоя. Собственно говоря, он мне его и не обещал. От Ира был беспорядок в квартире, видения, галлюцинации и ночные кошмары. Квартира превратилась в сцену для спектаклей его распущенного воображения. Сюда приходили посторонние люди, приходили, как к себе домой, бесцеремонно обращались с моим имуществом, рассказывали небылицы, угрожали оружием, разыгрывали сцены из репертуара бродячего цирка. А, уходя, забывали реквизит. Однажды оставили в ванной живого крокодила. Там он и поселился. Всю злосчастную неделю я мылась в тазу, с риском для жизни извлекая из крокодильих угодий банные принадлежности. Шампунь он уступил мне без боя, лишь подмигнул сонным глазом. Но мочалку — вырвал из рук и сожрал. Потом принялся за полотенца. Когда он зажевал шланг от душа, я позвонила в милицию, но меня и слушать не стали. Бедняга умер сам, как только добрался до стирального порошка. Сначала мне было жаль, но пока я тащила его тушу за хвост вниз по лестнице с девятого этажа, жалость прошла. А крокодилья душа еще некоторое время парила вокруг люстры, брызгая мыльной пеной из пасти, и, пытаясь совершить половой акт с одним из плафонов. Ир даже не извинился. Люстра, конечно, испортилась, а при попытке включить свет, из нее сыпались маленькие уродливые ящерки и расползались по углам.

Все это приходилось терпеть днем, а ночью просыпаться в поту оттого, что падаешь в пропасть или убегаешь от летающей тарелки. С утра Ир поднимал мне настроение музыкальным инструментом, украденным на развалинах внеземной цивилизации. Боюсь, что он ее и развалил ради музыкального «прибора», но мелодичного звучания из него извлечь не смог. Моя дверь, допустим, звучала точно так же, пока на ней раскачивались гости, любители поиграть в зоопарк. Ир исполнял пьесы собственного сочинения, а я не стеснялась высказываться об их художественном достоинстве. Но чем удачнее я высказывалась, тем громче играл Ир, пока в милицию не позвонили соседи. Их выслушали. А мы с Иром помирились на том, что я не слышу инопланетных трелей, что мои уши не приспособлены к восприятию таких частот, зато музыкальный инструмент был хорошо приспособлен под гладильную доску.

Ировы друзья не уходили без погрома. Они расколотили в прихожей большое зеркало под предлогом того, что оно, якобы, показывает неправду, прожгли фамильную скатерть и прихватили с собой настенные часы, которые, кстати сказать, тоже являлись реликвией. Это положило конец моему терпению. Настал день, когда я потребовала возместить нанесенный мне материальный ущерб, не говоря уже, о моральном. Я потребовала новую скатерть, как минимум, самобранку, зеркало не меньше, чем было, и настенные часы, желательно «ходики». Ир притащил скатерть и будильник, который сам ходил по стене вверх-вниз, взад-вперед, махая стрелками для равновесия, и громадных размеров антикварное зеркало, которое, по его мнению, показывать неправду не должно.

По совести сказать, оно вообще ничего не показывало, но с его появлением сумасшедший дом в моей квартире утих. Стали наведываться старые знакомые. Они не замечали в квартире ничего подозрительного. Однако зеркало пришлось закрыть простыней после того, как одна из посетительниц была до смерти напугана тем, что не увидела в нем своего отражения. Это был еще самый безобидный подарок Ира. Будильник при гостях я прятала под матрас, чтобы не шлялся по квартире, а скатерть-самобранку пришлось унести из дома и закопать в лесу. Стряпать пищу, как выяснилось, она не была обучена, зато бранилась действительно сама, притом нецензурно. Всякий раз, пытаясь поставить на нее безобидный предмет, я открывала для себя много интересных словосочетаний. Пришлось ее постирать и вывесить на балкон, но после стирки она бранилась еще яростней. Тогда была состряпана первая коллективная жалоба соседей. Тогда же я впервые познакомилась с участковым, который бранился не хуже скатерти, стоя в моей прихожей, и эхо разносилось по всей квартире, распугивая ирову «нечисть».

Эффект оказался впечатляющим. Настало время тишины и покоя. С музыкального сочинительства Ир переключился на менее шумное, литературное, и замыслил писать мои мемуары. Облегчить мне жизнь, чтобы на старости лет я была избавлена от этой нудной процедуры. Пока он осваивал машину времени, я отдохнула, занялась починкой испорченных бытовых приборов и косметическим ремонтом. Ир был счастлив, вручая мне экземпляр, пахнущий свежей типографской краской, но я положила закладку на главе «семнадцать лет» и не решилась перевернуть следующую страницу. Обиженный, он удалился, выронив как бы невзначай второй том с заголовком «Моя загробная жизнь». Последний том я спрятала на антресоль, зато первый до семнадцатой главы прочла с большим удовольствием. После каждой главы в зеркале появлялись новые отражения. Сначала там стояла коляска, потом ползал младенец, похожий на мои детские фотографии, потом первоклассница с белым бантиком стала приставать ко мне с глупыми расспросами. Чем дальше я продвигалась по главам, тем больше отвечала себе на вопросы: «Меня точно не спросят завтра по химии? Тебе что, жалко? — упрекала меня наглая десятиклассница. — Мне теперь из-за тебя весь параграф учить!!!» Я вздохнула с облегчением лишь после того, как в самом правдивом зеркале смогла увидеть свое настоящее отражение.

После страстей жизнь потекла скучновато. Ир не появлялся, и, измучившись ожиданием, я была готова на все: на полёты по галактике и обещанные путешествия по мусоропроводу небоскреба, на знакомство с Кузькиной матерью и десятью тысячами лысых чертей под кроватью, но на свои четыре стены, жесткий диван и гудение телевизора до часу ночи — уже не была готова. Только будильник продолжал ходить по комнате. Стрелки я приклеила пластырем, чтобы не сбивали с толку. Теперь он часто падал, теряя равновесие, лежал и канючил. Но, в конце концов, научился подниматься сам.

— Давай напишем сочинение на свободную тему, — сказал Ир и выложил передо мной тетрадку, украденную из рабочего стола, — но только не про антимиры. Давай про каштаны, про море, про небо, про меня…

— Хочешь, сразу напишу о тебе?

— Хочу, но с каштанами получилось бы правдоподобнее. Надо чтобы соблюдалась реалия… Знаешь ли, белые пушистые цветки… по тротуарам… по бульварам… Я должен появиться как бы это… после прелюдии.

— Тогда не дразнись, а помоги сосредоточиться.

«Ир. Ириада. Часть первая. Глава первая.

Искусственный Разум, в просторечье именуемый Ир. Но это еще спорный вопрос, смотря, что считать разумом. Для меня это слово — синоним мании величия. Для Ира — лишний повод затеять со мной дискуссию. Он считает себя потомком выродившейся цивилизации (это я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть). Он не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха, ни формы (вообще… спорный вопрос); он существует в абстракции и кормится человеческими идеями (не могу сказать, что благодаря мне он растолстел, но процесс переваривания для нас обоих увлекателен). Он появился после антимиров…» (но это уже отдельный разговор — про антимиры не буду.) Обещала — не буду! Ну, как? «Реалия»?..

— Ахинея!

— Тогда давай сам.

— Как это сам? Разве фантастический персонаж может сам писать о себе? Я тебя нашел — ты и давай!

«Ир. Ириада. Часть первая. Глава первая».

— Не могу.

— Пиши! Я прославлюсь, заработаю много денег! Что-нибудь перепадет и тебе.

«Ир. Ириада. Часть первая…»

— Не получается. Ничего не случится, если ты канешь безвестно…

— Это ты канешь безвестно, а я найду другого автора, лучше пиши по-хорошему…

«Ир. Ириада…»

На город опустилась ночь. С моря подул ветер, со стола полетели исписанные страницы, вырванные и смятые, почерканные и пустые.

— Еще я подарю тебе камин. От него вреда никакого. В этих квартирах каминов не держат, но тебе он сейчас необходим. Огонь — самый благодарный читатель. Он перечитает все, что ты напишешь, а если кончишь писать, то просто погубишь его. Он отплатит тебе благодарным теплом и не обидит упреком. Обязательно подарю тебе камин.

Ветер носил по комнате скрюченные листы, и казалось, что утро уже не наступит, что эта ночь будет самой длинной за всю историю ночей. Но когда небо посветлело, я с удовольствием прекратила портить бумагу и, так ничего не написав, рухнула на диван, как в могилу. Снились мне белые поля и синие горы. Снилось, как солнце садится в море, и морская вода шипит, испуская грозовую тучу. Туча ползет на меня, трется брюхом о скалы, вот уже настигла и трогает волосы или это уже не туча, а чья-то холодная рука. Я начинаю вспоминать, пробую вспомнить с самого начала и, когда это получается — переживаю опять: сначала не было ничего. Очень долго не было ничего, потом была пустота. Пустота давила виски и не хотела отпускать. Потом — был взрыв холодной Вселенной. Холод ворвался в тело и вышел огненным комом, из которого родились звезды. А из звезд — кровавый свет, темные пятна, резкие звуки, снова переходящие в ледяной огонь. Так началась моя жизнь. Примерно так она должна будет закончиться, потому что это судьба — просыпаться от собственного крика. В прихожей хлопнула дверь. Утро.