История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны Д'Арк

Для того чтобы выявить элементы политической системы, развитие которой я попытаюсь проследить, начиная это исследование, будет уместно, на мой взгляд, обратиться к тому, что увидел в этой системе в 40-е годы XI века один замечательный историк. Речь идет о монахе благородного происхождения по имени Рауль. Судя по своему имени (прозвище его было — Безбородый), Рауль являлся представителем одного из самых могущественных родов того времени. Этому проницательному, очень образованному человеку становилось известным все, что происходило вокруг, ибо он принадлежал к Клюнийской конгрегации, ответвления которой были рассеяны по многим местам христианского мира. Живя в Бургундии, между Осером и Клюни, он переходил из одного монастыря в другой, получая богатейшие сведения. Рауль решился описывать недавние события, стремясь понять то, как они следовали одно за другим, чтобы открылся Промысел Божий, который движет людской историей. В его сложном, искусно выполненном сочинении я выделю три черты, которые дают направление моему собственному исследованию. Прежде всего, Рауль не описывает историю княжества, как некогда Дудон, или жизнь суверена, как другой монах — Эльго. Рауль размышляет о судьбе всего Божиего племени и рассматривает ее в тех пределах, которые, на его взгляд, наиболее этому соответствуют, а именно — Империи, Римской империи, воссозданной Карлом Великим. С другой стороны, для этого автора политический порядок покоится на двух столпах. Это короли Генрих и Роберт, которые ответственны на востоке и на западе, за две части франкского народа. Наконец, по убеждению Рауля, род человеческий только что прошел испытание. Потрясение совпало по времени с тысячелетием Страстей Христовых. Кара, ниспосланная гневом небесным, очистила христианский народ от прегрешений. Этот народ ныне вновь заключил завет с Вседержителем и возобновил свой путь к Земле Обетованной, миру прекрасному, врата в который откроются в конце времен. Перед нами — идея прогресса, но прогресса, которому предшествуют мучительные, однако необходимые изменения политических структур.

I. Империя

В глазах свидетеля, которому я задаю вопросы, христианство представляется как некое расширяющееся тело. В «круге земном», orbe terrestre (изображение которого можно было тогда видеть в Сен-Дени на ковре, когда-то подаренном аббатству Карлом Лысым, а также на карте мира, вкладе супруги Гуго Капета), это тело занимает лишь его часть. Оно призвано увеличиваться в объеме. Но для того чтобы надлежащим образом продолжился рост этого тела, его следует снабдить политическими структурами, скрепляющими его единство и придающими ему силу. Под ними подразумевается христианская империя, частью которой является пространство, занимаемое ныне Францией. Здание прочно. Его не поколебала череда беспокойных веков. Однако оно подтачивается темными силами, поэтому его надо постоянно подновлять.

Главенствует следующая идея: поскольку плотский мир неотвратимо идет к упадку, прогресс зависит не от принятия нововведений, но от улучшений существующего. Одно из таких периодических улучшений предприняли в 1023 году пастыри, которым Господь доверил свое племя, — франкские короли, в согласии с епископом Римским. Действительно, задача дальнейшего расширения христианского мира и, следовательно, поддержание сплоченности вокруг res publico, — общественного дела — доверена двум различным институтам власти, которые должны оказывать друг другу поддержку. Есть два способа содействовать воцарению на земле небесного порядка, служения ему (militare). Отсюда — два «milices», «воинства», как и два рода законов — божественные и людские. Воинство, которое образуют люди молитвы, следует законам божественным, предписывающим отрешиться от плотского, не прикасаться к женщинам. Это воинство менее греховно, а поэтому в соответствии с мерой святости, на основе достоинств занимает более высокие ступени на иерархической лестнице власти. Оно также более устойчиво, опирается на формы, унаследованные от античного Рима. Церковь взяла себе все его достояние — римскую школу, римскую музыку, римское искусство строить, украшать камнем; церковные учреждения — копии римских. То, что в политике сохраняет римские черты, по большей части отождествляется с Церковью. Церковная власть укореняется в городах-сите, там, где их не разрушило время. Они более многолюдны, менее обветшали на юге Галлии. В каждом из них заседает епископ как преемник римского магистрата. Его окружает архитектурный ансамбль, который своей строгостью, стенами, монументальными воротами, прямоугольной сетью улиц выражает публичную упорядочивающую мощь. В центре городского порядка возвышается группа зданий, несколько церквей, епископский дворец, в которых сосредоточены все знаки гражданской власти. В ходе недавних раскопок в Экс-ан-Провансе обнаружилось, что основания базилики на северной стороне форума, где вершилось правосудие от имени Цезаря, поддерживают стены собора XI века и что епископская резиденция, относящаяся к раннему Средневековью, занимает в точности то же самое место, на котором находилась обширная постройка II века до Р.Х. Явная, бросающаяся в глаза преемственность. Епископальный организм своими порами впитывает всю жизненную силу города.

Добрые каролингские епископы перестроили соборные ансамбли в большинстве городов-сите Галлии. Но затевались все новые стройки. Благодаря экономическому подъему возобновлялся, ускорялся процесс renovatio, обновления. Я приведу пример Адальберона, архиепископа Реймсского. «После своего восшествия (в 961 г.) он приказал полностью, начиная со входа, разобрать аркады, которые занимали почти четвертую часть всего пространства базилики; он украсил главный алтарь золотым крестом и установил с одной и с другой сторон его сверкающее ограждение (внутренность храма должна была, таким образом, излучать божественный свет); во славу храма он подвесил там венцы, изготовление которых обошлось очень дорого; он осветил его окнами с различными изображениями на стекле (это уже витражи, необходимое украшение, преображающее солнечный свет); благодаря ему церковь обрела голос, получив в дар звонкие колокола». В начале XI века местами подобного строительства стали, Шалон, Сане, Бове, Санлис, Труа, Верден, Мец, Орлеан, Шартр. В епископских «Житиях» прелаты восхваляются прежде всего за умение строить. Они строили во славу Господа, но также и ради собственного престижа, чтобы утвердить свое могущество перед лицом светских соперников. Забота о том, чтобы строить, обязанность строить есть выражение упорядочивающей власти, которую епископ призван осуществлять по праву своего рождения; в его жилах всегда течет самая благородная кровь. Его судьба предопределена нареченным именем, образование он получает либо в монастыре, либо в церковной обстановке дома какого-либо великого государя, затем — среди «левитов», ученых клириков, которые собирались в каждом соборе. После своего посвящения в сан, после помазания елеем, благодаря чему он впитывал божественную мудрость, способность разгадывать тайны, епископ оказывался в городе-ситё и в рамках пространства с неизменными границами, центром которого являлся этот город, источником всей святости. Именно епископ определяет самые тяжелые наказания, призывает гнев Божий на головы закоренелых грешников. Он единственный пастырь. Но в его распоряжении имеется сонм помощников, духовных лиц, для которых епископ — отец, которых он порождает, посвящая в сан, и которых обязан просвещать. С этой целью рядом с кафедральным собором учреждается школа, очаг учености, непонятной простым людям.

Это весьма действенное орудие в схватках за власть. Какую-то часть священников епископ рассеивает по сельской местности. Ему положено их проверять, посещать во время пасторских поездок, периодически собирать вокруг себя, следить за тем, чтобы священники несли слово Божие, как подобает совершали таинства, давали благословения. В начале XI века в самых обустроенных епископствах северо-запада Галлии существует система надзора: в каждом приходе присяжные осведомители обязаны выискивать тех, кто уклоняется от верного пути, находящегося в руках епископа властного порядка, доносить об убийствах, кровосмешениях, вероотступничествах. Сложнейшая переплетенность религиозного и мирского в этой власти делает ее необъятной. Под предлогом преследования греховности епископ требует себе права контролировать всю ткань общественных отношений. Он, однако, наталкивается на сильное сопротивление. В некоторых случаях оно основывается на морали аристократических семейств, не совпадающей с той, которую несет епископ. Они по-разному судят о добре и зле, когда речь идет, например, о брачном союзе или о мщении. Другие препятствия обусловлены укорененностью очень древних обрядов; священники преследуют тех, кто выполняет их, но простые люди считают, что все эти заклинания, пляски, трапезы, пиры необходимы, ибо дают дополнительные средства для умирения неведомых сил. Наконец, сопротивление оказывают заядлые спорщики, которые считают себя христианами, но заявляют, что для общения со Святым Духом не нужны ни таинства, ни храмы, ни священники. Епископа окружают поставленные им клирики, коллегия каноников, которая служит ему, но также завидует и пытается учредить свою собственную власть. Повенчанный с Церковью, каждый епископ самостоятелен в своей епархии. Дело в том, что в унаследованной от Римской империи административной иерархии ее верхний уровень сохранился хуже. Архиепископы во всех метрополиях, главных городах бывших римских провинций удерживали власть над викарными епископами: хотя бы потому, что рукополагали их в сан. Таким образом, города Реймс, Тур, Сане, Бурж, Лион, Безансон, Вьенн, Арль, Ош, Бордо, Нарбонна и даже Экс, который выходит из тени в начале XI века, представляют собой очень крупные узлы на карте властных сил. В то же время борьба за титул архиепископа-примаса, который оспаривают Лион и Сане, а также Реймс, — это столкновения тщеславий. Во всяком случае, наличие титула примаса свидетельствует о другом пережитке, является воспоминанием о Галлии. Описанием Галлии открывается историческое сочинение, принадлежащее перу Рихера, монаха монастыря Сен-Реми в Реймсе. Название этой книги — «Битвы галлов», в ней рассказывается о политических событиях, произошедших во Франции в течение X века. В когорте людей, которые молитвой служат Господу, то есть миропорядку, особое место занимают те, кто живет за стенами монастырей. Число таких обителей велико, большая их часть была основана во времена Меровингов. Они располагались на местах античных некрополей, кольцом окружали каждый город-сите. Жители монастырей — это мужчины (ибо женские обители еще являлись большой редкостью), они почти поголовно вышли из мирян, объединились группами по семейному образцу, уединились, стали под начало какого-либо отца-аббата, приняли торжественный обет, призваны (есть нечто военное в этих структурах, обязательных по монастырскому уставу, написанному Св. Бенедиктом и принятому почти во всех таких домах) денно и нощно сражаться с силами зла. Эти люди пребывают в вечной готовности, находятся в первых рядах битвы во имя Божие. Орудия в ней — молитвенные пения, добровольное умерщвление плоти при отсутствии пастырского служения. Некоторые монахи являются священнослужителями, но службы отправляют только внутри сообщества. Они порвали связь с миром.

Продолжавшееся уже несколько десятилетий обновление бенедиктинских монастырей на пороге XI века начинает приносить плоды; монахи действительно составляют самую непорочную часть Божиего племени. Все они были отданы в монастыри в детском возрасте, из их стен более не выходили; эти монахи — девственники, из людей ближе всего находятся к ангелам. Сами они убеждены в том, что должны возвыситься над всем остальным родом человеческим. И поэтому Аббон, аббат Флёри, составляя для короля франков записку о политике, помещает монахов на вершину иерархии. В силу своей близости к миру небесному они представляются наилучшими людскими заступниками, способными умолить Господа о прощении, особенно прощении усопших.

Таким образом, монастырская реформа позволила сосредоточить в крупных сообществах, подвергнутых очищению, самую большую власть. То была власть над душами; от монашеской молитвы, от силы, которую излучают хранящиеся в стенах обители реликвии, зависят, как в этом все убеждены, здоровье, удача, спасение, милость Господня. То была власть над вещами; как свидетельствуют документы того времени, самые крупные богатства передавались в форме подношений, благочестивых даров, большей частью связанных с погребениями, в результате которых права на землю и на людей переходили из рук мирян, мелких и крупных собственников, в руки аббатов и приоров-настоятелей. Отсюда — богатство монастырей; в ту эпоху они были самыми активными очагами культурного созидания. Для того чтобы сделать церемонии отпевания более пышными, а значит, более действенными, предпринимались самые энергичные и смелые меры. На такие церемонии здесь расходовалось больше средств, чем где-либо еще; и все это делалось ради утверждения мощи.

Принадлежащая монахам сила столь велика, что они с трудом терпят опеку над ними, претензии на которую предъявляет епископ их церковного округа, диоцеза. Упорно добиваясь освобождения из-под такого контроля, аббаты обращаются к епископу Римскому. Они заявляют ему, что монахи — наилучшая опора для папы, желающего властвовать над Вселенной.

Их требования независимости приводят к тому, что духовная сторона политического здания, его хорошая, правильная сторона, унаследованная от Рима иерархическая система выглядит подточенной все большим монастырским обособлением. Торжествующее монашество представляет собой самый серьезный вызов власти епископа и его священников. Поскольку люди верят в скорое пришествие Христа и готовятся к нему, их все сильнее охватывает мысль о том, чтобы передать высшую власть тем, кто уже к этому пришествию готов, — монахам. Разве Господь не ставит их в первые ряды, дабы направлять шаги рода человеческого к свету? Конечно, между группами монахов существует соперничество. Аббатство Флёри-сюр-Луар претендует на верховенство над всеми другими, ибо убеждено в том, что обладает мощами Св. Бенедикта. Однако важнейшим фактом является в то время объединение монастырей в мощные конгрегации. Устанавливаются союзы семейного типа: братские — между обителями, находящимися далеко Друг от друга, дочерние — между материнскими аббатствами и приориями. Вокруг аббатства Сен-Виктор в Марселе, вокруг Клюни сеть ассоциаций подобного рода все более расширяется. Они начинают походить на империи.

Империя, Римская империя; и я задаюсь вопросом: не оказались ли тогда память о ней и желание возродить ее в Клюнийском аббатстве более действенными, чем где бы то ни было в Галлии? Это аббатство было поставлено его основателем под покровительство Св. Петра и Павла, главенствующих в Римской церкви. К Риму оно было символически привязано ежегодными выплатами в золотой монете. Выведенное вместе со всей своей конгрегацией из-под власти епископов, опиравшееся на папство, Клюнийское аббатство находилось на вершине земных иерархий и трудилось ради распространения небесной благодати. Оно рассматривало себя как преддверие рая. А епископ Лаонский Адальберон около 1025 года осуждал империализм его аббата Одилона.

Когда Рауль Безбородый создавал свой труд, которым я пользуюсь как путеводителем, благодать вновь распространяется по земле. Но не повсюду; значительная часть ее по-прежнему остается в заблуждении. Это половина мира, весь Восток и весь Юг. Заметим, что за точку отсчета берется, конечно, Иерусалим, Голгофа. То, что в указанных частях Земли мрак не рассеялся, Рауль объясняет именно положением тела распятого Христа. Лик его обращен к Западу, правая рука, благословляющая длань, протянута к Северу. И в то же время спиной Христос повернулся к Востоку, к Югу же обращен жест проклятия. Поэтому распространение христианства недавно продолжилось на Севере и на Западе: только что совершилось крещение нормандцев и венгров.

Рауль показывает, что Божие племя для него — собрание домов. После обращения в истинную веру нормандский народ благодаря различным брачным узам стал союзником народов, которые еще раньше приняли христианство, — франков, бургундцев. Соединив свои сердца, нормандцы образуют «дом, где все — родня». Его глава выступает как отец, и если герцогу удается обеспечить в стране образцовый мир, то потому, что он крепок телом, искуснее других владеет оружием, а также проявляет невиданную «щедрость». А именно эта добродетель делает человека свободным, равно как и благородство, как и справедливые суждения обо всем.

Все это ясно показывает, что внутри Империи-объединительницы положение принуждающей власти отличается от той власти, которую отправляет духовенство. Пока не восторжествует Святой Дух, пока люди будут продолжать свой путь на земле, погрязая во зле, не в состоянии его одолеть, как это совершенно очевидно, ни само вознесение молитв, ни увещания, ни анафемы. Кто-то должен действовать силой, обуздывать, принуждать; надобно второе войско, нужна рука с мечом, дабы явить в этом мире Христово правосудие.

Анализируя ход мыслей Рауля и других монахов в Клюни и его дочерних обителях, Д. Ионья-Прат находит, что их питали неоплатонические концепты, почерпнутые из каролингских источников. Согласно этим концептам, человеческим обществом движут три иерархически расположенные силы: дух, разум и чувства. Благодаря своей непорочности монахи находятся на высшем, духовном, уровне. Они царствуют вкупе с Христом, непосредственно разделяют его высшую власть. Но будучи удалены от мира — а это удаление есть необходимое условие превосходства монахов, связанного с их телесной чистотой, — они не в состоянии своими собственными руками вершить правосудие, исправлять то, что в человеческом роде принадлежит к нижней сфере, сфере чувств, — простонародному, «вульгарному», «плебейскому». Монахам нельзя отклоняться от пути, ими избранного, «теоретического», по выражению Дудона из Сен-Кантена, но они должны, по меньшей мере, наставлять (и это верное слово) тех, кто, следуя по «практическому» пути, взял на, себя миссию «руководительства». Государи наделены для этой миссии мужеством и щедростью — добродетелями, которые находятся на промежуточном, рассудочном, уровне. Долг монахов — нести нравоучения людям власти, призывать их умерять чрезмерное влечение к женщинам, к насилию. Так, в первые годы X века клюнийский аббат Эд составил для народных вождей описание образцового поведения — биографию Жеро, графа Орийяка. То был государь, хранивший целомудрие. Он раздавал свои богатства. Он действовал умеренно, если прибегал к оружию. В начале XI века претензии Клюни растут. Аббатство хочет просвещать государей другого рода — епископов.

Последние также призваны действовать, руководствуясь разумом. Они глубже монахов погружены в земные дела, а потому должны им подчиняться. Следовательно, немонастырская часть Церкви будет подведена к тому, чтобы, в свою очередь, обновиться. Такова схема: «духовная» власть возвышается над «умственной», а последняя распределена между двумя руководящими группами — молящихся, священнослужителей и воюющих, воинов. Второй ниже первого, ибо входящие в него люди более отдалены от духа и более подвержены чувственному. Две группы «святы», говорит Рауль, поскольку обе они происходят из того, что в поздние времена Римской империи называлось sacrum palatium, священным или императорским дворцом.

Задача Империи — править бренным миром. Эта задача разделяется на две части, занимающие соответствующие места в иерархии. «Лучшее расположение для мироохранения было бы такое, при котором ни одному государю не достало бы дерзновения удерживать скипетр Римской империи, объявлять себя императором, если папа, восседающий на римском престоле, не сочтет его способным к публичным делам как мужа честного по своему нраву и не доверит ему знак императорского достоинства». И Рауль описывает коронацию в 1014 году Генриха II, короля германцев. Когда король приближался к Риму, папа Бенедикт VIII приказал вынести себя ему навстречу, как подобает главе дома, встречающего почетного гостя. Папу окружали его приближенные из двух сословий. Перед римским народом он вручил королю дар — а одаривать, значит проявлять свое превосходство над тем, кто принимает дар.

Из рук епископа Римского король получил символический предмет — золотое яблоко с двумя ободами из драгоценных камней, увенчанное крестом. Приняв в свои руки этот дар, означающий «свод земной» — державу, Генрих становился принцепсом (princeps) — первым во всей земле, но он должен был властвовать (imperare) и управлять (militare) только под сенью Креста, и украсив себя многими добродетелями, изображенными на геммах. Затем новый император сам объяснил смысл этой церемонии инвеституры: «Сим даром ты пожелал убедить нас в том, что этой властью должно пользоваться с умеренностью». Итак, первый принцип: власть духовная обязана морально наставлять власть мирскую. Генрих добавил: «Никто более не достоин обладать этим предметом, но те только, кто, попирая мирские утехи, идут как можно ближе за Крестом Спасителя». Так, с непокрытой головой, символически демонстрируя подчинение разума духу, король приказал доставить державу в Клюнийское аббатство.

Будучи обязанным властвовать над всем миром, император должен превратить свой дом, свой «священный дворец», в питомник для всех тех людей, которые во множестве станут помогать ему вершить повсюду правосудие. Мыслилось, что император должен давать кров, кормить, обучать в своем доме молодых людей, которых приводили к нему их родные, в жилах которых течет благородная кровь, ибо будущие помощники державной мощи по своему рождению, генетически должны быть наделены силой и щедростью. Теоретически дворец является школой, причем школой в двояком смысле. В ней наличествуют два порядка. Из Домашней капеллы будут выходить епископы, на которых держится все сословие священников. Вооруженная стража даст военачальников, долгом которых будет сбивать спесь с гордецов, защищать слабых от тиранов, уничтожать неверных или принуждать их войти в великое здание христианства через крещение или брачный союз, как это сделали нормандцы и венгры. Этим людям меча император доверит «государеву мощь». И они также будут возведены в государи, станут герцогами в землях, населенных различными народами, на которые делится христианский мир, в землях, называемых королевствами. Эти государи, в свою очередь, должны будут организовать два властных порядка, ставя в различных городах тех людей, которых они сами вскормили. Одни из них, впитавшие книжное знание, займут епископские кафедры, другие, освоившие военное ремесло, станут графами, отправляющими светские функции. Благодаря такому последовательному делегированию власти возникает здание с двумя уровнями. На одном из них находятся королевства, на другом — города-сите и края, центрами которых эти города являются. Между руководителями, поставленными на два уровня, накладывающихся друг на друга, должны устанавливаться сердечная связь — «любовь» тех, кто находится выше, к тем, кто находится ниже; а также ответное «почтение» вторых к первым. И разве такая связь не возникает во время их «младых лет», длительного ученичества, когда они живут под одним кровом? Предполагается, что сердечные узы сохранятся, продолжая привлекать к «старшему» сеньору, главе дома, «отроков», которые получили в этом доме пищу для ума и тела, а теперь наделены общественными функциями, исполняют почетный долг. Honor — честь — так называется этот долг в латинских текстах. Честь дает право имеющему ее повелевать, называть себя «господином» (dominus) над теми, кем он призван руководить.

Немецкие историки X. Келлер (применительно к Италии) и К. Ф. Вернер (применительно к Франции) выявляют в мирской жизни, в светском правосудии остаточное существование в те времена административной системы, установленной в эпоху поздней античности в христианизированной империи. Сохранились звания, понятия, концепты, носящие ее печать. Есть «войско» («milice»), призванное служить res publica — общественному делу. Имеются ранги, напластование чинов, вплоть до самого низкого. Ими наделены княжеские и епископские помощники, носящие «военную перевязь», знак «государевой власти», частицей которой они обладают. Имея оружие, они участвуют в отправлении «публичной функции», образуя еще один, нижний, уровень политического здания. Для их отличия в середине X века вводится специальный термин, первоначально получивший распространение вблизи епископских резиденций, где не умерла письменная культура. Это слово, вошедшее в словарь публичных действий, — miles — «милиты». Действительно, это воины, составляющие часть войск, иерархизованного корпуса, находящегося в распоряжении «сильных людей». Задачей милитов было вести за собой, защищать, наказывать «народ без оружия».

Но простые люди не были лишены оружия, однако они не имели знака принадлежности к милитам — не носили шпагу. Речь идет о «подданных», о «бедных людях», как их называли во времена Каролингов. Общественную организацию портит зло, проникающее в нее через любую трещину, образующуюся в результате напора завистников, которые, имея законную силу, начинают злоупотреблять ею. Поэтому светскую власть должна контролировать, наставлять власть духовная. А для этого, как того желает Провидение, носящие меч обязаны подчиняться людям молитвы. Именно это утверждает около 1025 года Герард, епископ Камбрейский: конечно, «служение не делает воинов грешниками, если совесть их чиста». Однако грех присутствует: «молитва людей набожных, которых они охраняют, искупает проступки их душ». Между двумя крыльями политического здания, левым и правым, идет обмен услугами, дополняющими друг друга: одни молятся за других, а эти другие их защищают. Священникам принадлежит право вручать воинам оружие для битвы, надевать на них «военную перевязь». Ведь всякая власть происходит от Бога. А Бог ее передает по ступеням, начиная с императора и кончая милитами. Но эту передачу, разумеется, он совершает при помощи тех, кто ему непосредственно служит, кто следует божественным законам, — своих «рабов», слуг своего дома. Начиная с папы.

II. Франки

Обширная Западная Римская империя населена различными «нациями народов», как писал в начале X века аббат Регинон Прюмский. Они отличаются друг от друга «расой, нравами, языком и законами». А Галлия, составляющая лишь часть этой Империи, сама по себе раздроблена, как это прекрасно знают современники. Флодоард называет среди населения Галлии «франков, бургундцев, аквитанцев, бретонцев, нормандцев, людей Фландрии, Готского края, Испанской марки», которые в той или иной мере отличны друг от друга. Рауля, моего бургундского свидетеля, образ жизни аквитанцев удручает. И напротив, он чувствует свою близость к франкам. Во всяком случае, у Рауля нет никаких сомнений: в Империи франкский народ превзошел все другие.

Действительно, умами овладевает следующая идея, связанная с космологией, о которой я говорил, где стержнем является Крест Иисуса Христа, — о том, что со временем произошло перемещение (translatio) — политического и культурного полюса с Востока к Западу, мощь перешла от греков к римлянам, а затем к франкам. Эту идею подкрепляли воспоминания о союзе, заключенном в VIII веке между вождем франков и папой, который привел в 800 году к восстановлению Империи, а также воспоминания о еще более давнем союзе — Хлодвига с Католической Церковью. Этот альянс обеспечил победу короля над прочими варварами, еретиками и язычниками, сделал его избранником Божиим, а следовательно, вместе с ним — и весь его народ. Укоренилась вера в то, что именно франки основали Галльскую Церковь. Во вступлении к «Салической правде», переписанной в VIII веке, франков восхваляют за то, что они озаботились сохранением тел святых мучеников, которых римляне сжигали на кострах, пытали железом или бросали на растерзание зверям, за то, что откопали святые мощи, дабы украсить их золотом и драгоценными каменьями. Ученые мужи, которые в ту эпоху пишут историю (а она пишется главным образом во франкских землях), также убеждены в том, что богоизбранный народ избавил жителей Галлии от ига римлян. Эти мужи опираются на свидетельства рукописей, сохранившихся под сенью соборов и в монастырях, на «Историю Франков», написанную в конце VI века Григорием, епископом Турским, который рассказывает, в частности, о крещении Хлодвига. В тексте, добавленном к этому сочинению в VIII веке, утверждается, что франки происходят от троянцев. Империя по-прежнему есть дело римское, но по Божиему велению франкский народ включился в нее ради поддержания мира и порядка. Франки укоренились в этих пределах империи. Отныне миссия imperium'a — вчинения — принадлежит ее королям. Аббон, аббат Флёри, говорит об этом Гуго Капету, его сыну и соправителю Роберту: их мощь «есть мощь королевская, то есть императорская».

В 1023 году Роберт встречается с другим франкским королем — Генрихом. По-братски они говорили о задаче обновления всеобщего мира. Встреча состоялась вблизи реки Маас (Мёз), по которой проходила граница их владений. Напомним, что территория, где два века ранее после скитаний обосновался франкский народ, занимала часть Галлии и Германии. По договору, заключенному в 843 году в Вердене, эта территория была разделена между тремя наследниками; каждый из них получил равную долю, включавшую и прилегавшую к ней на юге часть Империи. Роберту достались западные земли, границы которых на востоке примерно совпадали с течением четырех рек — Шельды (Эско), Мааса, Соны и Роны. Его владения включают и испанское пограничье («марку») — Каталонию, находящуюся по ту сторону Пиренеев.

В момент завершения Раулем его труда вся остальная часть пространства, где царствовали Каролинги, находилась под властью другого короля, единственного носителя императорского титула. Ему подчинялись жители франкской части Галлии, Лотарингии. Отнюдь не так обстояли дела в провинциях, где правила Церковь, — Безансоне, Вьенне, Арле. Когда-то там существовали королевства, но от них остались лишь воспоминания. Практическое отсутствие королей в этих провинциях оказалось решающим для будущего власти в той части французского пространства, где не было зачатков монархического государства. Монархия имеется на Севере: с одной стороны — на Рейне, в Германии; с другой — в долинах Луары и Сены, во Франции.

Действительно, настоящая Франкия (Francia) для современников — это доля, которая досталась Роберту, край западных франков. Именно здесь завершились долгие странствования этого народа, именно отсюда происходили его победы. В этой стране царствовал Хлодвиг. В Реймсе он стал христианином. В Туре он принял от императора знаки консульского достоинства, поклонился праху Св. Мартина, которого сделал покровителем своего рода. В Париже Хлодвиг ушел на покой после своих побед, здесь его похоронили. В Орлеане он собрал в 511 году всех галльских епископов. Кроме того, с этими местами связаны и воспоминания о Карле Великом. Зримой памятью о нем являются большие монастыри этой земли. В них молятся о спасении души великого императора. Для поддержания различных домогательств там изготовляют грамоты, якобы им дарованные. А в книжных кладовых монастырей хранится его жизнеописание, составленное Эйнгардом.

В Карле Великом начинают видеть короля Франции. В 1000 году утверждается, таким образом, представление о том, что francite — франкский дух — находится на Западе. На Востоке лее продолжается процесс, который историк Фихтенау называет «дефранкизацией». Восточнофранкское королевство начинают отождествлять с Тевтонским королевством. Regnum Teutonicorum — это определение получает распространение, свидетельствуя о том, что Восточное королевство удаляется от Западного, regnum Francorum. Для франкских историков именно эта часть Галлии становится Францией. В монастыре Флёри-сюр-Луар, вблизи Орлеана, в сердце Франкии, монах Эмуан по приказанию своего аббата пишет новую историю франкского народа, предназначенную для короля Роберта. К легенде о происхождении франков от троянцев он добавляет легенду о священном сосуде. Находит ее летописец в жизнеописании святого Ремигия, составленном в 878 году Хинкмаром, архиепископом Реймсским. Вышивая по рисунку, созданному Григорием Турским, Хинкмар повествовал о крещении Хлодвига, этого нового Константина, совершенном Ремигием, этим новым Сильвестром (как гласит, предание, именно Св. Сильвестр крестил императора Константина Великого). По рассказу Хинкмара, в этот день люди увидели, как с неба спустилась «голубица белее снега», она принесла елей в сосуде. По словам Эмуана, это священный елей, он постоянно обновляется в сосуде. Постоянно — ибо служит для миропомазания королей.

Королевская власть есть учреждение варварское. Римляне обозначали словом rex (король) вождей народов, которых они принимали — по доброй воле или вынужденно — в состав Империи. Внутри Империи за вождями оставалась функция руководить каждой из этих наций, вершить правосудие над своими людьми в соответствии с их собственными законами, вести их в бой, пресекать бесчинства. Признавая внутреннюю самостоятельность этнических образований, император брал на себя обязанность присваивать этим королям официальные титулы, вручать соответствующие знаки; они занимали, таким образом, в соответствии со своим рангом, определенное место в иерархизированной системе властей, управляющих res publico. Слово rex встречается и в Писании, в одной из частей Ветхого Завета, Книге Царств. Именно здесь клирики находят модель учреждения, которое они вправе контролировать. Новому Константину, королю франков, должно быть новым Давидом, новым Соломоном, походить на них. Быть, по возможности, лучше их. Остерегаясь, в частности, женолюбия, которому предавался Давид, страсти к женщинам, к чужим женам, которую питал Соломон. Именно здесь таится грех, угрожающий королям. Им страдает Роберт, а затем будет страдать и его внук Филипп. И епископы очень бдительны: королевское сладострастие предоставляет им случай утвердить свой авторитет над королевской властью.

Королевскую персону окружают епископы. Существеннейшим политическим явлением эпохи, которую я наблюдаю, является проникновение франкской королевской власти в епископат. Это весьма наглядно проявилось в том, как в 986 году было организовано перенесение праха короля Лотаря в усыпальницу. Первыми за гробом шествовали, в соответствии с иерархическим порядком, епископы и их священники, а посреди их когорты поместили символы бессмертия королевской власти — корону и другие регалии.

Точно так же как епископы становились епископами, так и король становился королем — путем помазания. Вот как выглядела церемония восшествия на престол со времен Хинкмара, то есть с конца IX века. По приглашению архиепископа тот, кто желал возглавить королевство, произносил перед духовенством и народом торжественную речь. Это не присяга, но обет, подобный тому, какой дают епископы. Обращаясь в первую очередь к епископам, будущий король обещает «сохранить за вами и за вашими церквами канонические привилегии, должные вам закон и правосудие; настолько, насколько это будет в моих силах, а также с помощью Божией, как надлежит королю в своем королевстве, я обеспечу защиту через закон каждому епископу, каждой вверенной ему церкви». Затем он обращается к народу: «Во имя Христа я обещаю христианскому народу, который мне повинуется, не отступать от следующих трех правил. Во-первых, всякий христианин во все времена будет хранить в истинном мире церковь Господа, который есть мой судия. Во-вторых, я воспротивлюсь всякой алчности и произволу. В-третьих, я предпишу справедливость и милость во всяком приговоре». Архиепископ, представляющий Всевышнего, «избирает» короля. Народ его приветствует. Затем совершается миропомазание. Священный сосуд торжественно доставляют из монастыря Сен-Реми, где он хранится. Этот монастырь находится в Реймсе, поэтому миропомазание происходит здесь. Правда, Гуго Капета короновали в Нуайоне, а его сына Роберта — в Орлеане, но к концу века все были согласны с тем, что право помазания на царство принадлежит архиепископу Реймсскому. Чудодейственное масло смешивают с елеем, которым и помазуют тело короля. В регламентирующем церемонию коронации новом ордонансе, обнародованном позлее, в 1270 году, говорится: «Изо всех королей на земле единственно королю Франции принадлежит славная привилегия быть помазанным миром, единожды ниспосланным с небес». Во время церемонии пели псалом о Соломоне, помазанном Господом. Затем вручались регалии — скипетр, аналог епископского посоха, кольцо, подобное тому, которым обручали епископа с народом диоцеза.

Аналогия: фактически — коллегиальность, которую Людовик VII провозглашает в 1143 году: «Только королей и епископов освящает миропомазание. Это миропомазание совместно возвышает их надо всеми другими и ставит во главе Божиего племени, дабы вести его». Действительно, освящение не только придает королю intellects — разум, присущий, как, считают клюнийцы, всем правителям, но и наполняют его sapientia — мудростью. Благодаря ей, говорит Адальберон, епископ Лаонский, «ты можешь постичь то, что есть небесное и незыблемое, ты должен постичь Иерусалим Небесный». Из всех светских лиц своего царства единственно король способен к этому «мировидению», к восприятию порядка, царящего в небесах и являющегося образцом того порядка, который сам король должен установить на доверенном ему пространстве. Благодаря освящению он включен в священническое сословие. По словам Адальберона, ему «ниспослан дар оранта», молитвенного представительства. А это ставит короля выше сословия «воюющих людей». Освящение дает ему власть над воинством, которое должно оберегать церкви; король возвышается над ним, одновременно порождая его. «В жилы благородных родов перетекла королевская кровь». Король является отцом знати, он возвышается над ней еще более благодаря тому, что совершает чудеса. Эльго рассказывает, как король Роберт делал слепых зрячими, лишь окропив их водой.

Однако король франков, принятый в коллегию епископов, поставлен под их надзор. И об этом также говорит ему Адальберон. Церковь составляет «порядок», который управляется божественным законом и «образует Царствие Небесное, весь род человеческий ему подчинен: ни один государь из него не изъят». Когда король осуществляет свою государеву власть, он тем более от этого подчинения не избавлен. В одной из своих ипостасей король равен прелатам, в другой — зависим от них.

Этот альянс, осуществлявшийся на практике не без трудностей, представляет собой главный, самый ценный козырь сохранившейся части политического наследия Каролингов, системы, когда епископ в каждом городе надзирал над графом как представитель сюзерена. Однако в Западнофранкском государстве, в отличие от Восточнофранкского, короли в X веке не пытались развить такую систему, уступая епископам графские права в городах-сите. Эта практика лишь слегка затронула Западную Франкию, когда во второй трети X века она на недолгое время оказалась под контролем германского короля Оттона. Поставив на епископские кафедры клириков из своей молельни, Оттон передал графские права архиепископу Реймсскому, его викарным епископам в Лаоне, Шалоне, Бове, Нуайоне и епископу Лангрскому. Прелаты сохранили полученные права. Их преемники станут шестью духовными пэрами короны. Процесс поглощения духовными лицами светских функций на этом прекратился. Именно поэтому споры из-за инвеституры в XI веке потрясли Западнофранкское королевство в меньшей степени, чем Восточнофранкское.

По Адальберону, «королевское ремесло» состоит в том, чтобы твердо поддерживать res publica, восстанавливать «добрый мир» после потрясений, вызываемых сатанинскими кознями. Для выполнения своих функций король приглашает епископов на собор, ожидая от его членов «совета» и «помощи». Их он требует от воинов, носителей чести, ибо все те, кто наделен в королевстве «публичными функциями», обязаны этой честью его главе. Королевская власть держится на их «верности». Такое положение обосновывает Аббон из Флёри в главе «О верности, должной королю». Королевские функции осуществляются на обширном пространстве. Как можно было бы обеспечить их осуществление, если бы «первые лица королевства» не оказывали сюзерену «со всем почтением честь, на которую он имеет право»? Он — единственный. В самом деле, он заявляет о своем праве ни от кого не зависеть, быть на равных с другим королем франков — Германцем, хотя тот и утверждает, что унаследовал от Цезарей державную мощь над всей землей. Разумеется, Адальберон, как и монах Рауль, заявляет: «Они оба первые, один — король, другой — император». Но сразу же добавляет, что предшественники Роберта были «каждый одновременно королем и императором». И напоминает, что иногда император спасался бегством от этих королей. Наконец, Адальберон замечает, что в своем королевстве король является единственным лицом, не получающим за исполнение своих обязанностей emolumentum — жалованье. Его честь исходит лишь от Господа. Королевская власть составляет ключ политической системы.

Роберт, который царствовал над франками в 1000 году, получил помазание в 987 году, несколько месяцев спустя после избрания королем и помазания своего отца Гуго. Сам он вступил на престол согласно обряду освящения, благодаря своим способностям, которые передаются по наследству. Во всех книгах по истории франкского народа, которые тогда писали, утверждается, что существует королевская раса, подчеркивается династическая преемственность, восходящая к Фарамонду, потомку Приама. Харизма королевской власти передается по наследству. Ни один из ученых мужей не сомневается в этом. Однако применение данного принципа порой наталкивается на трудности.

Надо ли было делить королевство между братьями? Это сделали в 843 году. Однако с тех пор доля, отошедшая Карлу Лысому, разделу не подвергалась. Хотя у короля Лотаря было два сына; одного он определил в священники, другого повелел короновать еще при своей жизни, ибо считал королевское звание неделимым, как и «честь». Например, в Нормандии, у правителей которой рождалось много сыновей, лишь одного из них представляли на одобрение знатных людей, обязанных поклясться на верность новому государю. Но в течение X века не раз случалось так, что король франков умирал, не оставив наследника мужского пола, рожденного от его семени, способного выполнять государственные функции, сына, достигшего достаточно зрелого возраста, не слишком немощного. Так произошло в 954 году, когда скончался Людовик IV Заморский. Его сын Лотарь был ребенком, ему едва исполнилось 12 лет. Дядья Лотаря по матери — император Оттон, архиепископ Кёльнский Брюнон — защитили его права; они посоветовали своей сестре, королеве Герберге, обратиться за «помощью и советом» к Гуго Великому, который был тогда, по рассказу Рихера, «герцогом Галлов», то есть вице-королем Франкии. Он пригласил к себе не только епископов королевства, но и светских государей Бургундии, Аквитании и даже Готии. После одобрения, причем «единодушного», «знатными людьми различных наций» ребенок был коронован в Сен-Реми у королевских могил. В данном случае проблемой было несовершеннолетие Лотаря. С гораздо большими трудностями столкнулись в 987 году. Через год после смерти этого самого Лотаря скончался и его сын Людовик V. Потомства по мужской линии он не оставил. Выберут ли его дядю по отцу? В июле 987 года состоялся съезд знати в Санлисе, где архиепископ Реймсский провел выборы. По его словам, дядя усопшего Карл заключил незаконный брак, его жена происходит из милитов, то есть из разряда простых помощников власти; напротив, Гуго по прозвищу Капет, сын Гуго Великого, обладает всеми необходимыми для короля качествами, как физическими, так и духовными. Гуго был единодушно поддержан, а затем коронован.

Имела место узурпация? Кард и его сторонники утверждали именно так, но безуспешно. Хронисты той эпохи — Эмуан, Рихер Реймсский — полагали, что переход короны в другой род есть дело законное: наделенный добродетелями славных Каролингов, Гуго был более способен, чем его конкурент, царствовать по-каролингски. Что касается Одорануса из Санса, то этот автор, будучи приверженцем Капетингов, считает своим долгом заявить: Людовик уступил королевство в пользу Гуго. Несколько ранее, около 1015–1030 годов, когда епископ Санса находился в ссоре с королем Робертом, там была написана история франков, в которой Карла называли братом Людовика, а не его дядей, Гуго Капета — самозванцем. Эти суждения получили распространение в конце XII века, их разделял, в частности, Гуго из Флёри. Однако избрание Капета, продолжавшее предыдущую выборную практику, по всей видимости, казалось проницательным современникам простым поворотом политической интриги, нити которой держали в руках тевтонские короли.

Конечно, Гуго Капет стал избранником не только в силу своих достоинств, но и благодаря своему происхождению. Адальберон ободряет его сына Роберта: «Ты есть король и император, ибо продолжаешь давний род своих отцов». Гуго Великий действительно был сыном франкского короля Роберта и племянником другого короля — Эда. Гуго, бесспорно, не унаследовал королевскую власть. В 936 году после смерти короля Роберта I, брата своей жены, он обеспечил избрание на трон Людовика IV Заморского, восстановив таким образом каролингскую династию, приняв тогда титул «герцога Франков». «Герцога Галлов», как напишет Рихер. От своих предков этот государь унаследовал право распоряжаться в Нейстрии епископскими и графскими должностями. Гуго Великий был покровителем графов, чьи земли располагались на берегах Сены и вокруг Парижа, являлся аббатом монастыря Сен-Мартен в Туре с самой большой коллегией каноников, насчитывающей 200 человек. Они возносили молитвы перед останками апостола галлов, признанного небесного защитника франков, перед его плащом, облачением. (Очевидно, поэтому его сын Гуго будет назван «Капетом».) Кроме того, Гуго Великий держал в своих руках большие монастыри Сен-Дени и Сен-Жермен-де-Пре. Именно он являлся истинным властителем страны Хлодвига. Нормандские вожди признавали его потомка. Более того, этого сына, этого племянника своих коронованных предшественников Вильгельм Заморский сделал «вторым после себя во всех (его) королевствах», неким сверхгосударем, своим наместником не только во Франкии, но и во всей принадлежащей ему части Империи. По рассказу Флодоарда, ему были доверены Бургундия и Аквитания. Таким образом, в течение X века одна из династий, а именно династия, основанная Робертом Сильным, маркизом Нейстрии, постепенно возвысилась в рамках каролингской системы управления, большого дома, в котором власть передавалась от отца к сыну. Его глава Гуго Великий женил своих детей как король; подобно королю он послал с поручением к папе своего приверженца епископа Орлеанского. Гуго Капет дал своему сыну Роберту образование как королевскому отпрыску в римсской школе, наилучшей, находившейся рядом со священным сосудом, где хранился елей. Как и все другие, этот род пережил кризисы наследования.

В момент смерти Гуго Великого три его сына были несовершеннолетними. Как и двумя годами ранее, после кончины Людовика IV, сирот взяли под защиту их дядья по матери (те же самые Оттон, Брюнон). Были соблюдены обычаи наследования, принятые среди высшей знати; недавнее приобретение, Бургундское герцогство, досталось младшему брату Гуго Капета, а последний, в качестве старшего, получил герцогство Франции, наследие предков Роберта. Опираясь на своих родственников из ветви Оттона и на архиепископа Реймсского, он смог противостоять Лотарю и его союзникам, сохранять в Галлии важные позиции. Поэтому его избрание на царство казалось делом обычным, не требующим доказательства того, что в жилах короля течет и каролингская кровь. Герцог франков Гуго стал их королем, взяв на себя вместе с короной ответственность за различные подчиненные ему королевства, каждое из которых объединяло какой-либо народ — бургундский, нормандский, фламандский, аквитанский, готский. Франкское regnum — государство исчезло или, скорее, слилось с высшим королевством, включившим его в свой состав, хотя при этом не изменились ни природа суверенной власти, ни административные обыкновения, ни титулы, ни эмблемы. Гуго Капет лишь добавил к своим местным функциям более широкие права и обязанности. Он исполнял их как долг государя, не беспокоясь о судьбе доверенной ему короны. Она, естественно, перейдет к одному из его сыновей.

Через шесть месяцев после своей коронации в 987 г. Гуго организует избрание, единодушную поддержку и освящение своего старшего сына Роберта. Этот акт не был свидетельством какого-то беспокойства. Подобным образом поступил восемью годами ранее Лотарь. Граф Барселонский попросил помощи короля для отражения мусульманского вторжения; может быть, Гуго отправится в поход; но ему надо будет оставить дома заместителя, который, благодаря помазанию, впитает в себя необходимые добродетели. Во всяком случае, ни у кого нет сомнений: Роберт станет, в свою очередь, вождем франкского народа — он призван к тому по рождению, в нем течет кровь его отца, кровь его прадеда, чьим именем он наречен.

III. Государи

Пространство, которое доверил Господь Роберту Благочестивому, вмещает в себя, как я уже отмечал, несколько королевств. В каждом из них живет нация: это отечество. В каждом правит государь, заместитель сюзерена, имеющий одинаковые с ним прерогативы. Как и верховный государь, он распоряжается государственными землями (фисками), охотничьими угодьями (лесами), у него также повсюду имеется право на кров, на надзор за оборонительными сооружениями. В густых приграничных лесах соседние государи периодически встречаются друг с другом, подобно королям франков и германцев. Это дружеские собрания/ во время которых обмениваются подарками, вместе травят зверя, устраивают военные игры, предвосхищающие турниры. Подначальные королевства представляют собой пограничья, которые заместили большие системы военного управления, возникшие во второй половине IX века. Чтобы подчинить себе другие народы, ими завоеванные, Каролинги пытались повсюду поселять франков, доверять им все почетные должности. Чтобы сделать надзорную сеть более надежной, на жительство в завоеванные земли, кроме этих уполномоченных, направляли людей из дома Каролингов — вассалов (vassi). Однако доля франков в местных властвующих группах сильно колебалась в различных частях великого королевства. При взгляде на это королевство с большой высоты в 1000 году можно было различить в нем две очень непохожие друг на друга культурные области, разделяемые полосой, которая пересекает Галлию с востока на запад, от Турню на Соне и до южного берега устья Луары. В течение веков на большей части севера господствуют франки. На юге они также утвердились. Но этот процесс проходил труднее, рывками в провинциях, где глубокий отпечаток, оставленный римской культурой, еще продолжал определять весьма специфические формы социальности. Юг — это был другой мир. Такое раздвоение характерно для всей истории Франции. Я исхожу из этого положения, кратко представляя географию верховной власти на ее территориях, начиная с севера.

В результате великого переселения народов в эпоху раннего Средневековья бретонцы осели в Арморике. Франки, которым так и не удалось подчинить себе бретонцев, в начале XI века считали их дикарями, еще не включенными в порядок. В глазах людей культуры существенной чертой такой дикости является беспорядочность в отношениях полов: они считают бретонцев многоженцами. Однако Бретань политическая обширней Бретани этнической, ибо бретонские короли не только упорно сопротивлялись каролингским вторжениям; расширяя свои владения, они завоевали франкские графства Нант и Ренн. И хотя вожди этого народа уже перестали называть себя королями, хотя епископы этой страны считаются наместниками архиепископа Турского, Бретань совершенно самостоятельна, и она представляет собой угрозу. Поздние переселения привели сюда людей Севера, норманнов, и именно в результате их вторжения родились четыре других княжества. Доверенная предкам Гуго Капета «марка» превратилась в герцогство Франкии в первую очередь потому, что она противостояла скандинавам на Луаре и Сене.

Граф Отенский Ричард возглавил отпор набегам норманнов, одержал над одним из их отрядов решающую победу в самом конце IX века. Благодаря этому франкские короли признали его власть как маркиза над всеми остальными графствами края. Ричарда стали величать герцогом бургундцев. Политика брачных союзов, проводившаяся герцогами Франции, увенчалась включением Бургундского княжества в их родовое достояние. Будучи наследником своего дяди, король Роберт захватил это княжество, хотя и не без труда. Однако Бургундия сохранила свое лицо; она досталась по наследству одному из сыновей Роберта, который в акте, обнародованном в 1053 году, четко определяет свою власть: «По кончине моего отца, короля Франков, я правил как герцог в королевстве Бургундцев». Таким образом, франки и бургундцы составляют одно королевство, одно герцогство. Но благодаря родственным связям, существовавшим на протяжении всего периода, который я исследую, Бургундия теснее, прочнее других привязана к короне Франции. Именно в этом проявляется вес, который имеют такие связи в распределении власти и в ее эволюции.

Родственные структуры определили и судьбу Фландрии, второй из марок, созданных для обороны от северных пиратов. Ее маркиз похитил одну из дочерей Карла Лысого; в результате их брака, в конце концов узаконенного, образовалась новая ветвь каролингской династии. В тысячном году ее потомок правит в округе, разделяемой языковой границей, где живут люди весьма своеобразных нравов. Он здесь является единственным графом и не имеет другого титула.

Четвертое княжество — Нормандия: надо было дать место захватчикам. По договору, заключенному в начале X века в Сен-Клер-сюр-Эпт, вождь викингов после своего крещения получил от короля полномочия осуществлять графские функции на всей территории церковной провинции Руана, занятой его народом. Здесь четко видно, как новые политические структуры опираются на старые, на то, что устояло после опустошений. Роллон восстанавливает старинную провинциальную столицу с ее римскими стенами. Как и во Фландрии, он здесь единственный граф. Совершив обряд, принятый во второй половине X века, граф Руанский становится человеком герцога франков. Однако сохраняется дистанция: внук Роллона Ричард I титуловал себя «маркизом Нормандцев», говорил о своем «королевстве»; он принимает герцогское звание, когда герцогство Франции растворяется в королевстве франков. В 1015 году его сын Ричард II называет себя герцогом и патрицием, утверждая таким способом свое право руководить Церковью и ставить своих графов. Герцогство нормандцев расширилось за счет Бретани, а народ его воспринял цивилизацию Франкии. Это вхождение поручено было описать Дудону из Сен-Кантена. Он начинает с картин язычества, насилия, половой беспорядочности; показывает, как Роллон, став христианином, скрепляет свой союз с нормандской землей, выявляет ее жизненную силу, устанавливает законы; в описании хрониста Вильгельм настолько проникается верой в Христа, что хочет принять монашество; наконец, показан Ричард, воспитанный при дворе франкских королей, решительно извлеченный из бескультурья и украшенный всеми добродетелями.

В итоге усиливавшегося окультуривания нормандцев почитают за франков. Свидетельство тому — надпись, объясняющая одну из сцен на шпалере из Байё: «Здесь пали в битве Англы и Франки». Таким образом, Англию завоевали в 1066 году франки. А несколькими годами позднее Гвиберт Ножанский, говоря о Боэмунде, нормандском государе Сицилии, снова утверждает: «Боэмунд является франком, ибо родом он из Нормандии, «которая есть часть Франкии». Это ее часть, но имеющая отличия, убежденная в своей самобытности. Как настаивает Дудон, предками нормандцев были датчане. И следуя фантастической этимологии, добавляет, что они произошли, как и франки, от троянцев.

Итак, пять династий, пять домов, один из которых стал царствующим. Все государи — сначала в Бургундии, затем во Франции, затем во Фландрии и в Нормандии, потом в Бретани — с одинаковым рвением следят за тем, чтобы монастыри находились в хорошем состоянии, как материальном, так и духовном, стремятся к их обновлению. Поэтому их взоры обращены к Клюнийской конгрегации. Однако необходимо оставить место и для других политических конструкций, которые в более поздние времена возвели «собиратели графств» (К. Ф. Вернер). Речь идет о рядовых графах. В конце X века, уклоняясь от контроля со стороны маркизов, они обрели в подчиненных им землях власть, которую можно назвать вице-королевской. Так добились независимости графы Булони на рубежах Фландрии и Вермандуа, так поступили графы Невера и графы Макона в южной части Бургундии. Во Франкии, по соседству с Бретанью и Бургундией, в тех самых областях, где прежде всего укоренилась власть Робертинов, именно их представители в подразделениях великой системы военного управления единодушно выступили против герцога франков, когда тот приумножил свою мощь. Его постепенно оттеснили к Орлеану граф Ле-Мана, граф Анже, граф Блуа. Гуго Капету удалось удержать аббатство Сен-Мартен-де-Тур. Но в самом Туре, как и в Шатодене, и в Шартре, подлинную власть осуществлял граф Блуа, бывший покровителем другого аббатства Турени — Мармутье. Сюда в 984 году он привел клюнийских монахов. Украсив себя титулом «графа-наместника», он хотел стать вторым лицом в доме самого короля. Властитель Блуа захватил также графства Труа и Мо. Поэтому первейшей политической задачей короля Роберта было сопротивление этому властителю. Король настраивал против него графа Анжу, лавируя на протяжении всего своего царствования между Блуа и Анжу. В начале XI века владетели Анжу и Блуа утверждаются как князья; они говорят о своем autoritas — авторитете, прибегают к тем же самым формулам, проводят такую же политику союзов, как маркизы-герцоги; они опираются на главные монастыри, окружая себя таким образом неким ореолом святости, позволяющим именовать их «преподобными», как высших духовных лиц. Но все же эти государи обладают меньшей властью, чем герцоги; эта власть весьма незначительна над епископствами. Графам не удается поставить под свой контроль немонастырскую Церковь; права, которые они присваивают себе по отношению к епископским сеньориям, начинают оспариваться раньше, чем все прочие; прелатам удается эти права отвоевать.

Франки двигались от берегов Луары в южном направлении, встречая мужчин и женщин, которые были одеты иначе, чем они сами, вели себя за трапезой не так, как это было принято у франков дома, говорили не на их языке. Текст XII века, нечто вроде путеводителя для паломников в Сен-Жак-де-Компостель, предупреждает: им окажется трудно понимать людей, их самих будут понимать с трудом; в Пуату сложности не представляются большими, но в Сентонже язык «огрубеет», он еще более испортится при приближении к Бордо; в Гаскони — язык совсем «варварский»; что же до басков, то они «лают как псы», общение более невозможно.

Людей Севера, обескураженных речью, столь же сильно смущают формы, в которых на Юге проявляется набожность, — формы, по их мнению, скандальные. Так, каноника Бернарда, руководителя школы при соборе в Анжу, шокирует поклонение, которым местные жители окружают статуи святых «в краях Оверни, Родеза, Тулузы». Для него нет сомнения — речь идет о языческих пережитках, люди в деревнях поклоняются идолам, и вот каноник вспоминает о Юпитере, Марсе, Венере, Диане. Это римские боги. Бернард не совсем ошибался. Украшенные драгоценностями фигуры, вызывающие смятение, — взгляните на статую Св. Фуа в Конке — действительно воскрешают давние традиции римской скульптуры. Здесь Рим продолжает жить.

В этих краях франки появляются не только в качестве паломников. Многие лишь идут по направлению к Испании, молясь по пути во всех прославленных святилищах, которыми изобилуют здешние места. Другие направляются туда специально, как, например, король Роберт, совершивший великое очистительное путешествие. За несколько недель до своей кончины он выехал из Буржа поклониться святыням в Сувиньи, Бриуде, Сен-Жиле, Тулузе, Конке. Еще недавно франки устремлялись сюда ради грабежа. В течение десятилетий, в прекрасные времена каролингской экспансии, Юг был обречен на разграбление, на его земле хозяйничали австразийские шайки. Некоторые их главари взяли жен из тех мест, положив начало родам, которые вскоре освоили новую культуру. Король франков был озабочен главным образом тем, чтобы канализировать набеги, оберегая хрупкие соглашения между теми, кто этими набегами руководил, и местной знатью. И здесь также спокойными оказались годы царствования Карла Лысого, когда установилось равновесие и было достигнуто временное умиротворение. Именно тогда наделялись «честью» друзья короля. Именно тогда были образованы «марки», во главе которых ставились старшие графы. С началом X века эволюция властных сил продолжалась здесь в условиях независимости. Под франкским владычеством, в качестве придатка Франкии, осталась лишь северная часть обширного диоцеза Буржа. Все остальное от этого владычества ускользнуло. От старой политической системы сохранились лишь привезенные с Севера знаки. Это слова: hominium — клятва верности, feodum — фьеф (феод); это, бесспорно, некоторые (символические) жесты; по правде говоря, историку в последних труднее всего разобраться. Смысл таких слов и жестов изменялся применительно к местной действительности. И это увеличивало замешательство людей Севера, укрепляло их в мысли о том, что южане играют не по правилам, что они неверны, переменчивы в поступках; что слова, называемые ими клятвой, не есть клятва. Действительно, общий для жителей Севера и Юга словарь скрывает глубокие их различия. В первую очередь в составе политического класса. Некоторые представители власти на Юге имеют очевидное франкское происхождение, во многих течет кровь местных жителей, но все заявляют о своих дофранкских предках. В Аквитании, как подтвердили труды А. Дебора, память о пращурах сохраняется благодаря весьма многочисленным саркофагам с надгробными галло-романскими надписями. Наряду с житиями святых и повествованиями о чудесах древние гробницы оживляют эту память. Она даже позволяет знатным родам считать своими предками местных святых времен раннего Средневековья, а поскольку большинство этих святых вышли из сенаторского класса, то знать считается потомками сенаторов римской эпохи. Как и на Севере, власть здесь передается по наследству — кровному родству, но генетические корни ее представляются иначе, чем во Франкии. Имеются различия и в подходе к властным отношениям. В этих областях в основе их, по римскому образцу, лежит соглашение, convenientia, — договор, заключаемый свободными людьми при уважении к закону. На таких договорах покоятся согласие и авторитет государей.

Как и на Севере, политическая география складывается здесь в результате взаимодействия между самоосознанием определенных наций и сохранившимися элементами каролингской административной организации. В первую очередь речь идет о народе, чуждом, как и бретонцы, франкам, ибо у него иной язык, иные вожди, укоренившаяся привычка к независимости. Это — баски. Они обитают в Гаскони, являющейся княжеством, приняли христианство гораздо позднее бретонцев. Включение басков в галло-франкскую культуру также происходило во время завоевательной экспансии, особенно по направлению к Бордо. Свою роль играли и брачные союзы между владетелями страны и домами франкских графов.

Память о другом народе и об очень древнем королевстве — Готии — живет в двух крупных городах-сите — Тулузе и Нарбонне. Однако повсюду здесь присутствуют следы Рима, что отложилось в коллективной памяти и придает жизненность любой культуре. Господствующий на юге Галлии этнос считает себя ведущим начало от римлян. Весьма показательна следующая деталь: великолепные рельефы со знаками зодиака, которые ныне вмурованы в стены собора Сен-Сернен в Тулузе, были высечены в конце XI или в начале XII века; по желанию заказчика, чрезвычайно искусно выбитая надпись посвящена этим знакам и содержит упоминание о Цезаре. Благодаря постоянному влиянию римских структур организации публичных властей оказываются в городах-сите прочнее, чем на Севере. Резиденция графа или виконта находится здесь неподалеку от епископской. Будучи соседями, оба держателя власти так тесно сотрудничают, что их функции почти смешиваются; очень часто они объединяются, оказываясь в одной семье. Один правит episcopatus — епископством, другой — comitatus — графством. В начале XI века в областях Юга такое положение считается нормальным.

Как и на Севере, верховная власть на Юге должна, возвышаясь над графствами, поддерживать мир в округах, насчитывающих по несколько городов-сите. На этом уровне политическое наследие Каролингов выглядит не таким обветшалым. С одной стороны, все носители верховной власти являются франками по крови; с другой стороны, объявив себя маркизами, они рассматривают край, находящийся под их надзором, как одну из пограничных марок, учрежденных в IX веке. Действительно, и маркизу Прованса, вне пределов Франкского королевства, и графу Барселоны, правителю Испанской марки, входящей в это королевство, обоим приходится непосредственно сталкиваться с мусульманской угрозой. Они возглавляют ответные христианские походы, один из них достигает при этом Кордовы, другой действует на территории от Арля до Альп, доходя вплоть до моря, изгоняя сарацинов с гор и долин, раздавая вновь захваченные, опустошенные края своим друзьям, знатным людям с Роны.

В Арле, в Барселоне, в районе Тулузы три графские династии подмяли под себя, поглотили, в особенности с помощью брачных союзов, всех других обладателей графской власти. Они осуществляют на обширных пространствах «почти королевские» (Э. Манью) полномочия. Таков род Раймондов, графов Тулузы, маркизов Готии, княжеские права которых распространяются на территорию между Ажене и горой Ванту и на Нарбоннэз. Княжеские права надежно ограждены писаными законами, присягами на верность, скрепленными письменными соглашениями. Созданные век назад, эти учреждения держатся твердо.

Наконец, Аквитания. Каролингам очень трудно было ее покорить. В пределах их империи эта страна оставалась самостоятельным королевством, у аквитанцев долгое время был свой король. Первоначально им становился сын франкского короля, затем это королевство, как и на Севере, было доверено герцогу. В начале X века по примеру короля Карла Простоватого, выступавшего в Нейстрии против Роллона, по более позднему примеру Гуго Великого, противостоявшего Ричарду Нормандскому, этот герцог попытался упрочить свою власть, укрепляя связи с графами городов обширной провинции на основе личной преданности, скрепленной клятвой и ритуальным жестом. Описывая события 20-летней давности, аббат Эд из Клюни рассказывает, как Гильом, сын основателя герцогской династии, склонял графа Орийака покинуть militia regia, то есть военную службу, которую тот нес под непосредственным королевским руководством, и «довериться» ему. Хронист описывает характерный для того времени процесс, укреплявший обветшавшие политические структуры. Раскрываются намерения князей: встать между королем и графами, его людьми, подчинить их себе напрямую, привязать личными узами домашнего характера, дружбой или, скорее, любовью. «По причине любви», говорится в тексте, который я излагаю. Граф Жеро де Орийак устоял против попыток его подчинить. Другие графы уступили. Такая политика приносит плоды. Наследники первого Гильома Аквитанского, дворец которых находился в Пуатье, были для местной знати чуть ли не королями. Им недоставало разве что помазания; а обращаемые к ним эпитеты свидетельствовали о притязаниях на высокий ранг — императорский и королевский. Герцогов титуловали, и сами они себя награждали титулами «благочестивейший герцог», «светлейший князь». А вот что рассказывают биографы о Гильоме, который жил в 1000 году и был прозван Великим, как когда-то Гуго, герцог франков, и так же, как император Карл I, Карл Великий. Он читал ночью (свой молитвенник), как король, опирался, подобно королю, на епископов, «своих» епископов, говорит епископ Шартрский Фульберт. Как герцог нормандцев, как граф анжуйцев, как граф Барселоны, Гильом Великий каждый год совершает продолжительные и опасные паломничества в Рим или в Сен-Жак-де-Компостель, чтобы вымолить своему народу благосклонность небес. Он не ограничивается этим, ищет реликвии; для него находят в Сен-Жан-д'Анжели главу Св. Жана-Батиста. В Лиможе герцог покровительствует аббатству, хранящему останки Св. Марселиена, «великого государя», «отца Аквитании», по словам Адемара из Шабанн. Чтобы угодить герцогу Гильому, синод объявляет этого святого «блаженным апостолом», «первым сеятелем веры в землях Галлов». Он — первосвятитель, как святой Стефан, мощи которого хранятся в соборе Лиможа, он, следовательно, предшественник Мартина, первого мученика, он, очевидно, основал первые в Галлии диоцезы, в частности в Париже, направив туда своего ученика Дени (Дионисия). Совершенно ясно, что провозглашение Марселиена самым первым направлено против святых покровителей франкского народа, служит интересам герцога. Гильом объявляет себя наследником «государя» Марселиена, освещает лучами славы «апостола», облекая, таким образом, свою власть в священное одеяние.

В мирских делах эта власть гораздо менее устойчива. Она наталкивается на притязания еще одного могущественного паломника, добравшегося до Святой Земли, — графа Ангулема. Он поклонник и защитник другого святого — Сибара. Монахи обители Св. Марселиена с большой торжественностью встречают графа, когда тот проезжает через Лимож, как это делают «все сеньоры не только из Ангулема, но и из Пуату и Сентонжа», возвращаясь из Иерусалима в свой город. Однако несравненно более опасную конкуренцию графу составляет монашество, точнее, конгрегация, центром которой является аббатство Клюни, основанное Гильомом Благочестивым, предшественником Гильома Великого. В этой романской стране, властители которой беспрестанно ездят в Рим, клюнийские монахи укоренились прочнее, чем где бы то ни было. И не случайно именно аббат Клюни восславил святость Жеро из Орийака, римского пилигрима, который смог противостоять давлению герцога Аквитанского и сохранить для себя и ради славы Господней графский титул. Герцогскую власть, таким образом, оспаривают монахи.

Но этого не делает король франков. Его уже давно здесь не видели. Граф Барселоны тщетно ожидал Гуго Капета. Что касается Роберта Благочестивого, то он приехал в Аквитанию, но как гость, нагруженный подарками — массивным золотым блюдом, драгоценными материями; он хотел увидеть главу Св. Жана-Батиста. Туда прибыли и другие знатные персоны — Эд Блуаский, герцог васконов (басков). Конечно, как о том повествует Адемар из Шабанн, Роберт признавался первейшим, именно он возглавлял кортеж. По старшинству. Но для герцога Гильома Роберт был не более чем почетным гостем. И когда король совершал свое последнее паломничество, то, перейдя вновь Луару, он, отметим, обошел «королевство Святого Марселиена», следуя по менее «строптивым» землям — по Бур-боннэ, Оверни, Севеннам.

Роберт двигался на юго-восток, это — направление будущей капетингской экспансии. Ибо пути в иные стороны света преграждают другие, довольно значительные силы. Хотя они и не могут сравниться с королевской мощью. Роберт и его сын Генрих, который был приобщен к королевской власти и ее унаследовал, являются единственными обладателями титула rex. В Галлии различают несколько королевств, но есть лишь один король, король франков. Неоспоримый источник его превосходства — священное помазание.

IV. Потрясение

Перехожу к исследованию последней из трех характеристик эпохи, выявленных в труде Рауля Безбородого. Она оставила самый глубокий след в истории. По убеждению автора, за рассуждениями которого я следую, вихри, обычно веющие над миром, усилились при приближении тысячелетия Страстей Господних. И это замечание обусловило в более поздние времена успех рассматриваемого текста; на нем покоится романтический миф об ужасах 1000 года. В действительности же Рауль, глядя из своей клюнийской обсерватории, ясно понимал происходившее. В описываемые им времена ускорился рост, который охватил Европу, хотя и небыстро, заняв годы жизни нескольких поколений. Он был слабо ощутим на фоне жестоких событий, особенно вторжений иноземцев. Его убыстрение вызвало резкие толчки. Но они были все же явлениями преходящими. «В тысячный год после Страстей Господних дожди, грозы ослабли, повинуясь божественным доброте и милосердию… вся поверхность земли покрылась приятной зеленью и изобиловала плодами». Налицо был крутой перелом. Западную цивилизацию в течение некоторого времени сотрясала внезапная буря, вызванная ускорением прогресса.

Для монаха-историка все улавливаемые им изменения являются знамениями, свидетельствующими о гневе или благоволении Господнем. Некоторые из них обращены на сферу, которую мы называем экономикой. На них я кратко остановлюсь. Речь идет об одном из «бичей, посланных в наказание», — о голоде. Он свирепствовал недолго — три года, с 1030 по 1033 год, вызван был климатическими отклонениями, чрезвычайно дождливыми веснами. В обществе, подобном описываемому, с низкой культурой производства, хранения, перевозки продуктов, такое потрясение обусловливается перенаселением. Оно свидетельствует о слишком высоких темпах роста народонаселения, последствия которого исправляются насильственным путем. Будем считать эти темпы одним из показателей весьма сильной тяги к размножению. Все мужчины, все женщины постоянно искали себе пропитание. Если свирепствовала непогода, его оказывалось недостаточно. Но когда погодные условия оставались благоприятными в течение длительного срока, то урожаев с лихвой хватало для пропитания, если даже часть его забирали господа, люди меча и хранители святынь. И тогда население умножалось. Люди обладали крепким сложением, о чем свидетельствуют результаты анализа захоронений, относящихся к тому времени. Человечество плодовито. Оно заселяет все более обширные пространства.

С такой экспансией связаны еще два обстоятельства. С одной стороны, все большее число людей приходит в движение, причем передвигаются не только мужчины и не только богатые. С другой стороны, в обращение включаются такие драгоценные металлы, которые ранее были спрятаны под землей или же накапливались в храмах. Так, Рауль видел во время великого голода, как «уборы церквей изымали, чтобы продать их в пользу бедняков». Этот факт говорит о том, что скудость не была всеобщей, что существовали спекулянты; следовательно, имелся торговый оборот, обеспеченный его инструментами, — деньгами, рынками, ярмарками — и оживившийся благодаря вводу в обращение запасов драгоценных металлов. Золото, серебро, которые накапливались в течение предшествовавшего периода вялости, вновь обрели функцию стимуляторов. Рауль рассказывает, между прочим, об одном из городов-сите — Орлеане, центре округи, в которой король непосредственно осуществлял свои функции вершителя правосудия и миротворца. Город был разорен. Судя по всему, упадок достиг своего предела. Но вот на сцену вступает епископ, человек знатного происхождения, как и все его собратья, обладающий не только великой ученостью, но также большим состоянием. Он решает «перестроить снизу доверху» собор. Во время земляных работ находят спрятанный там клад. Золото приносят епископу, который передает его «лицам, отвечающим за строительство, наказывая целиком употребить его на это строительство». Такое вложение было прибыльным, причем по двум причинам. Благодаря своему предназначению: жертвовать богатствами ради прославления Господа означало снискать его милость, обеспечить дождь в нужную пору, спокойствие на дорогах. Кроме того, пожертвования позволяли перестраивать собор; другие церкви, окружавшие город, становились «по совету епископа… краше древних»; и такая работа шла повсюду, будоража мир, одевая его в «праздничные наряды новых храмов»; возникали рабочие места, из деревень приглашались поденщики, деньги шли на оплату пищи для их артелей, на заработную плату, оживлялось сообщение между городами и деревнями на пользу тем и другим, и особенно на пользу городам, выходившим из оцепенения. Обнаруживая истинную проницательность, Рауль пишет на той же странице: «Сам город вскоре украсится домами».

Для всех трех указанных процессов характерно оживление, которое удивило современников. Они связали его с тем, что прекратились вторжения извне. Здесь не было ошибки. Однако не осознавалось то, что потрясения, вызванные недавними набегами, особенно нормандскими, привели также к разрушению окостеневших и парализующих конструкций; я имею в виду персонал управления крупными доменами. Забывалось и то, что грабители способствовали вводу в обращение церковных богатств, что в промежутках между опустошительными набегами шла торговля награбленным, и это также по-своему оживляло товарообмен.

К факторам, благоприятствующим развитию, несомненно, следует отнести некоторое улучшение климата. Однако необходимо четко видеть особую важность того, что система производства в целом начинает изменяться быстрее под воздействием различных сил, находящихся в очень сложной взаимозависимости. Без сомнения, рост народонаселения явился одним из самых активных факторов. Мы догадываемся об этом, но не в состоянии такую силу измерить. Историка озадачивает прилив, мощь которого обнаруживается в 1000 году, затем усиливается, подъем продолжается в течение двух с половиной веков, увеличив в три раза численность живущих на земле. Но до конца XIII века это население пересчитать не представляется возможным. Неясно и то, каким именно образом соотносились друг с другом многочисленные факторы прогресса.

Я ныне не очень верю в роль усовершенствований техники производства. В моих первых работах этому было уделено слишком большое место. Усовершенствования трудно разглядеть. Очевидным для периода до XII века является лишь одно — умножение числа мельниц. Но П. Докес задает вопрос: какие выгоды давала крестьянину зерновая мельница? Она позволяла сократить время труда, но труда женского; благодаря распространению мельниц освобождалось незначительное количество рабочей силы, занятой в производстве зерна; как представляется, это распространение было обусловлено главным образом развитием сеньориальной налоговой системы. Несомненно, однако, что орудия крестьянского труда стали заметно производительнее в промежутке между двумя историческими периодами, в документах которых можно найти некоторые серьезные данные об аграрной сфере. Речь идет об эпохе Каролингов и XII столетии. Управляющие крупными сельскохозяйственными предприятиями в то время гораздо большее внимание уделяют тягловому скоту; то есть они озабочены эффективностью пахотных орудий. А эта эффективность непосредственно влияет на подъем урожайности, который, кстати говоря, был отмечен, на увеличение объема средств пропитания, а в конечном счете — на рост народонаселения. Но в рассматриваемое время все выводы строятся на предположениях.

Рискну высказать одно из них. Мне хотелось бы верить в положительные последствия определенных изменений в родственных отношениях, выявить значение весьма продвинувшегося процесса укрепления семейной ячейки. Подчеркиваю: речь идет о гипотезе. Но разве с давних времен главы больших домов не шли на включение домашних работников в свое собственное семейство, беря на себя заботу о пропитании детей, родившихся в результате сожительства со служанками, на протяжении всего того долгого времени, которое необходимо для взращивания человеческих детенышей? Став взрослыми, эти дети будут служить хозяину в его доме. Этот господин, таким образом, видел, как сама собой воспроизводится и увеличивается рабочая сила, снимая с него необходимость привлечения ее со стороны. Так начались эти изменения, причем на них совместно влияли христианизация и распространение наталистской этики, в соответствии с которой контрацепция, аборт, умерщвление младенца рассматривались как тяжкие грехи. Наконец, я верю во влияние укреплявшейся брачной морали (которая, на мой взгляд, распространилась в простом народе раньше, чем в среде господствующего класса), положительно оценивающей плодовитость, выдвигающей в качестве главных императивов произведение на свет потомства и заботу о малых детях.

Прогресс материальных структур был, как кажется, всеохватывающим, причем повсюду шел в быстром темпе. На юге Галлии он, однако, ограничился областями, которые в наименьшей степени оказались отброшены назад в период раннего Средневековья, менее отвыкли от торговых обменов и, может быть, — здесь я говорю с величайшей осторожностью — менее обезлюдели. Изменения там оказывались поэтому не столь глубокими, как в северных провинциях, где жизнь была гораздо более расстроена и где к тому же экологические факторы больше благоприятствовали подъему сельского хозяйства. Благодаря более быстрым темпам развития Север наверстал свое отставание, а затем стал перегонять Юг. С другой стороны, надо отметить, что денежное обращение возродилось на всем галльском пространстве, начиная с его рубежей. На Северо-Западе большое количество денег было захвачено нормандцами в ходе пограничной авантюры. Нормандцы усвоили культуру Франкии, но не переставали разбойничать. Завоевание Англии герцогом Вильгельмом в 1066 году имело значительные последствия для экономики континента благодаря тому, что добыча шла в Нормандию, но также особенно благодаря тому, что ценности были пущены в оборот. В результате этого торговля оживилась как по одну, так и по другую сторону Ла-Манша. Так, поступления от одного из таможенных постов вблизи Шербура увеличились в 14 раз между 1049 и 1093 годами. Что касается южных рубежей, то за ними находились еще более богатые звонкой монетой края. Здесь был, по словам А. Мюррея, «Дальний Запад» Европы тех времен, предмет мечтаний о прибыльных подвигах. За этими рубежами открывалась исламизированная Испания, а дальше — южная Италия, земли, сулящие необыкновенную добычу. П. Боннаси показал, какие потоки золота в 1000 году шли в Барселону. Немного позже нормандские наемники привезли к себе на родину трофеи из Кампаньи. И еще позже аббатство Клюни обложило кастильских королей своеобразной данью в золоте, что позволило возвести третью монастырскую церковь, хотя строительство второй только что завершилось.

Сказанное позволяет выявить другие стимуляторы роста. Они имеют военную природу. Народу, который, по словам Рауля, восклицал «мир, мир, мир», вздымая руки к небесам, оттуда было ниспослано изобилие. Но это изобилие имело своим истоком войну. Благодаря умножению числа людей, подвластных сеньорам, увеличивались доходы последних. А это позволяло жить в достатке меченосцам, которые улучшили орудия своего ремесла. Они построили новые крепости, облачились в более прочные доспехи, пересели на горячих коней. Такие вложения также оказывались вдвойне прибыльными. Они позволили установить более твердый порядок, благоприятствующий производству и торговле, развернуть грабительские наезды на зарубежье. С другой стороны, эти вложения способствовали внедрению культуры овса, необходимого для выращивания добрых верховых коней, а значит, переходу к более интенсивным методам полеводства. В то же время умножалось число рабочих рук, распространялась практика найма людей для возведения крепостей, обработки металлов.

Описание перевооружения непобедимых воинов подводит к рассмотрению других знаковых рядов, привлекших внимание Рауля Безбородого. В стране, оплодотворенной скрытыми реликвиями, которые находили почти повсюду и обретение которых для моего автора подобно осеменению, происходят явления, оцениваемые им как пагубные, как наступления сил зла, допускаемые Господом ради приведения человечества к раскаянию. Эти явления раскрывают видоизменения во властных отношениях.

Потрясения такого рода испытала на себе в первую очередь наиболее выдающаяся, но также самая уязвимая часть политического устройства — высшее духовенство. Его поразил порок, который люди того времени называли симонией. Это слово означает cupiditas — алчность, страсть к обладанию нечистыми вещами. Симония затмила в сознании людей молитвы саritas — благородный дар самопожертвования, который должен был бы их вдохновлять. Предмет греховных вожделений — «шкатулка с деньгами». А выражается симония в «торговле» церковными должностями. Владыки, которые этими должностями распоряжаются и имеют законное право надзора за ними, «алчно» своим правом злоупотребляют. А должности покупают клирики, «алчущие» выгоды от такого вложения средств. Подобное извращение также свидетельствует об ослаблении пут в хозяйственной сфере. Однако не следует полагать, что происходит нечто, подобное продаже с торгов. Просто-напросто деньги проникают в отношение, которое является основным, находится в сердце социального организма той эпохи, — в дарообмен. Государи более не избирают лучшего из кандидатов, но дают должность тому, кого «любят» сильнее других, ибо получили от него более соблазнительные подношения или потому (это случается чаще всего), что связаны с ним близким родством. Таким образом, симония в значительной степени есть семейственность. Всего этого достаточно, чтобы у тех, кто мечтает о непорочной Церкви, зрело чувство: область сакрального вот-вот попадет в зависимость от мирских сил.

Рауль делает намек на другое потрясение — бунт «молодых», как он их называет, бунт против людей более зрелых, которых следовало бы почитать. Такое явление действительно отмечалось в 20-е годы XI века. Например, в каталонских документах вдруг появляются упоминания о сыновьях, которые глумятся над своими отцами, о братьях, которые идут друг против друга; вся семейная общность охвачена судорогами. Причинами этого нового расстройства являются, на мой взгляд, сдвиги в структурах родства внутри социального слоя, выше которого находятся только государи. На наследственные, но неделимые почетные права династий начинают накладываться родовые начала. В результате изменений в системе наследования права младших сыновей урезают в пользу старшего, младшим становится труднее вступить в брак. Неудовлетворенность, вызываемая всеми этими изменениями, породила горечь, ненависть, насилие.

В то же самое время во всех краях — в Артуа, Шампани, Аквитании — бурлила ересь. Между вспышкой ереси и экономическим подъемом существует весьма тесная связь. Силу еретикам придает возрастающая активность школ, этих мастерских, где люди Церкви всех поколений размышляли о словах Писания. Действительно, ересиархи были большей частью интеллектуалами, причем наилучшими, по словам Рауля. Они заполняли в Орлеане королевскую молельню, сакральную часть царского дома Роберта. Ересь являлась в те времена одной из форм прогресса, затронувшего все сферы. Но она была также реакцией на новое перераспределение богатств и на те расстройства, которые этот процесс обусловливал в общественных отношениях. Еретики призывали отрешиться от материального, ради приближения к Святому Духу воздержаться от всего, что связано с плотью, — от любовных занятий, от пролития крови, от мясоедения, не прикасаться более к деньгам. Кроме того, еретики, веря в грядущий конец света, желали подготовить новый порядок, вернуть человека к его первородному состоянию. Ересь проповедовала уравнительность. Разве не должны дети Божии в братстве вновь обретенного рая, в ожидании скорого пришествия Христа добывать себе хлеб насущный трудом своих рук? Еретики, таким образом, не признавали ни одну из властей. Власть священников? — они более не нужны, и ничто так не тщетно, как восстановление, украшение храмов. Власть воинов? — в ней более нет необходимости, грешно потрясать оружием, возводить замки. Власть богатых? — деньги развращают, а власть сеньора несправедлива. Власть мужчин над женщинами, наконец? — брак есть дело дурное, дурным является и всякое произведение потомства, поскольку оно расширяет область плотского. Как видим, еретики противились всем изменениям, вызванным прогрессом, который породил их самих. И это, очевидно, обрекало ересь на поражение. Общество защитило самое себя, объявило пагубным великий порыв к безгрешности и истребило огнем, как посланцев сатаны, мечтателей, распространявших утопию. Эта утопия была опасной, ибо вовлекала в многочисленные секты всех тех, кого каким-либо образом ущемляли нововведения, укрепление родовых уз или же то неравенство, которое усиливалось под давлением новых властей. В третьем десятилетии XI века ересь предстает в качестве ненасильственной формы сопротивления переменам.

Авторы текстов, на которые я опираюсь, не ставили целью показать социальные движения. Тем не менее эти движения там показаны, что свидетельствует о размахе волнений. Выделю три эпизода. После прихода к власти герцога Ричарда И, то есть на рубеже XI века, в Нормандии взбунтовались крестьяне. Спустя 8-10 лет после этого события о нем рассказывает Гильом из Жюмьежа. По его словам, имел место заговор селян против мира отечества. Таким образом, это движение с самого начала оценивается как порочное: в основу его положены договор равных, разрушительное использование священного клятвенного обряда, ибо заговорщики стремились разрушить мир, то есть божественный порядок. Зачинщиками мятежа были многочисленные участники conventiculae, сходок (термин этот выбран также не случайно, его употребляли для общего обозначения еретических сект, их собраний). Чего же хотели крестьяне? Жить по своей воле, без надзора, не платить сборы за лес, за проточную воду; они противились введению новых налогов. Состоялся всеобщий сход, в котором приняли участие представители разных частей Нормандии. Молодой герцог приказал своему дяде по матери усмирить «крестьянскую свирепость», разогнать этот «сход деревенщины». Участники заговора были схвачены, а потом отпущены по домам как люди отныне «бесполезные», ибо им отрубили ноги и руки. Пример подействовал. Деревенский люд «вернулся к своей лямке», то есть к своим обязанностям, заключавшимся в труде на пользу других.

Второе событие (о нем рассказывает монах из Флёри) произошло в Берри примерно четыре десятилетия спустя, в 1038 году. Архиепископу Буржа пришла в голову дурная идея — поднять всех вольных людей против держателей новой власти. На этот раз именно этих последних называют нарушителями мира. Народ ликует, он берется за оружие. Но небеса оказываются на стороне «сильных людей». Хотя прелат должным образом благословляет селян, они терпят сокрушительное поражение, их тела разрубают и накалывают на копья воинов.

Наконец, события 1069 года в Ле-Мане. Здесь восстание угрожает епископу и кафедральному собору, обладателям светских властных функций, которые они выполняют по-новому, устанавливая «невиданные поборы». Еще один заговор. Он объединяет здесь не только множество селян, но и воинов, а также женщин, «дурных женщин», простолюдинов и людей благородных. Мятежники поступают неправильно, ибо нападают на государственную крепость, к тому же действуют в воскресенье, пренебрегая гражданскими и религиозными установлениями. Бог карает их. Они потерпели поражение, подверглись наказаниям. Таким образом, зажигая костры и истребляя язычников, одновременно сажают на кол крестьян, ибо они сопротивляются формам власти, которые считают невыносимыми. Что же произошло?

С конца X века опасность языческих нашествий ослабевает: у банд викингов нет больше постоянных опорных пунктов на болотистых берегах океана, сарацины изгнаны с побережья Прованса, а проходы через Альпы вновь стали спокойными. И тогда люди войны повернулись внутрь страны. Они прибегли к оружию, чтобы взять у народа больше, чем раньше, ибо видели, что этот народ ныне менее обездолен.

Народ был опутан старинной сетью надзора. О ее продолжавшемся существовании свидетельствуют термины, которые употребляют писцы, чтобы определить местонахождение имущества. Территория каждого сите разделена на образования более низкого уровня, называемые ager (участок), vicaria (наместничество), centena (центенарий). Туда периодически приходят крестьяне, чтобы разрешить споры, обсудить местные дела. Трижды в год на эти собрания прибывает граф, он председательствует на них от имени короля, в остальное время графа замещает викарий. Очевидно, conventicules — собрания нормандских нарушителей спокойствия были не чем иным, как местными сходами. На них собираются жители окрестностей. Для обозначения мест их сбора используется термин villa, напоминающий о крупных доменах античности, обозначающий жилище, которое больше других по размерам; оно является точкой отсчета и, может быть, служит центром взимания налогов. Вокруг «villa» всегда расположены несколько различных домов (casa), несколько дворов (curtis, cortilis). Каждая семья живет отдельно на огороженном участке, укрываясь на ночь вместе со своей скотиной, имея собственный запас продуктов, свои орудия труда. Такой участок — базовая клеточка при организации власти. Именно в этих точках оседлости, в этих местах постоянного проживания (главы семей называли эти жилища мансами, от латинского глагола manare — постоянно находиться) носители властных функций имели возможность держать в своих руках тех, кто был им подчинен.

Между домами царило неравенство. Некоторые были богатыми, другие — бедными, причем античные формы рабства отнюдь не забылись. В числе обитателей домов еще различали, с одной стороны, свободных, «франков» (как выражались в Маконнэ, хотя этот край являлся частью Бургундии), а с другой — существа, говоря о которых, по-прежнему прибегали к терминам, обозначавшим рабство, ибо такие существа, в силу своего рождения, телом принадлежали другим людям. Внутри каждой из этих ячеек существовала власть особого рода, частная по своему характеру. Она подчиняла женщин мужчинам, молодых — старикам, слуг — господам. Ибо значительная часть населения жила на положении челяди. В Шаравине (Дофинэ), в полосах между невозделанными землями и берегами озер, воды которых давали основные средства пропитания, археологи обнаружили остатки окруженных палисадниками обширных построек из дерева, глины и ветвей. На этих местах были найдены перемешанные друг с другом убогие орудия труда слуг и предметы вооружения, украшения их хозяев. Наконец, большие дома господствовали над хижинами, причем это господство также имело частный характер, и представлялось более или менее строгим. На деле оно было весьма гибким, ибо текучесть населения сохранялась. В описях, которые составлялись для ограждения прав знати, какое-то количество мансов называется незанятыми; их обитатели исчезли неизвестно куда и на какой срок: ad reguirendum — «подлежат розыску», говорится о таких людях в этих описях. Они позволяют обнаружить весьма существенные различия в степени господства над мансами.

Действительно, некоторые дома находятся в строгой зависимости. Речь идет о жилищах, в которых хозяева больших поместий когда-то разместили своих рабов. Их потомки по-прежнему обречены на покорность, на бесплатный труд без ограничений; женщины прядут и ткут на дому, мужчины время от времени идут на барщину. Из этих хозяйств патрон пополняет свою постоянную прислугу; берет отсюда нужные ему вещи, в частности в момент смерти отца или матери семейства; а также решает вопросы замужества их дочерей. По существу, такие мансы, называвшиеся сервильными, являлись придатками господского дома. И напротив, существовали, особенно в районах, менее населенных, совершенно свободные хозяйства земледельцев или пастухов. Их связывали лишь узы соседской солидарности, укреплявшиеся благодаря брачным союзам. Но по большей части крестьянские «дворы» были включены в весьма давнюю сеть клиентел. Их зависимое положение подтверждалось периодическим подношением подарков. Для тех, кому эти подарки предназначались, подобное «услужение» приносило весьма незначительную выгоду, давало ничтожную ренту, главным образом, было знаком преданности. Во время больших ежегодных праздников — на Рождество, на Пасху, в день Св. Мартина, в день Св. Жана Летнего ко двору покровителя направлялась процессия тех, кто находился под его защитой. Каждый приносил патрону одну-две монеты, свиной окорок, кувшин вина, а патрон должен был в ответ всех угостить. На пирах поглощалась большая часть принесенного гостями. Патрон, восседавший во главе стола, щедрым угощением подтверждал свое право и свой долг выступать посредником в случаях ссор между домами-сателлитами. С помощью такой церемонии, вошедшей в традицию, в отношении патрона должно было демонстрироваться уважение, и именно это для него являлось важным. Так на сельском уровне происходила самоорганизация системы, в которой переплетались различные элементы. Эта система была схожей с той, которая на самом верхнем уровне интегрировала в королевство франков крупные нижестоящие центры управления. Внутри всей большой системы накладывались друг на друга различные ступени богатства и мощи, начиная с обширных угодий, где господа развлекались конной ездой и игрой с блестящим оружием, и вплоть до хижины, в которой семья рабов с трудом спасала от голода и холода свое потомство.

Когда монах Рауль говорит о социальном разнообразии, он подчеркивает существование обширного срединного слоя, который включает в себя «средних» людей, находящихся между «знатными», «богатыми» и «совсем малыми». Судя по внешним признакам, именно внутри этой промежуточной страты и замышляются в начале XI века заговоры, создаются союзы сопротивления. Здесь вызревали восстания в Нормандии и в провинции Мен, но также в Провансе — против виконта Марселя или сеньора Жавии. Дело в том, что в тот момент происходил передел власти. Описанные мною выше социальные отношения с их оттенками, полутонами уступили место обществу, жестко разделенному на два полюса, на два класса, одному из которых было уготовано право господствовать над другим, эксплуатировать его. Наверху — сеньоры, внизу — те, кто трудится, подневольный народ; наверху — «сильные люди», внизу — «бедняки»; наверху — те, кто обладает законным правом носить оружие, внизу — те, кто отныне такого права лишен. Таков разрыв. Он проходит и через слой mediocres — средних людей. Некоторым из них удается попасть в число тех, кто получил выгоду от перемен. Но большинство осознает, что его социальное положение понизилось, стало похожим на то, которое характерно для называемых рабами. Это жестокое, мучительное потрясение было следствием двух процессов, которые сближались друг с другом, усиливая свои результаты. Одно движение шло снизу, укрепляя сельские структуры. Другое — сверху, дробя пространство, в котором действовала ранее государственная власть.