История Лестера Колтмена

Введение

Эти сообщения были получены автоматическим письмом через мисс Лилиан Уолбрук, тетю младшего офицера, о котором идет речь. Они пришли в конце 1922 года, через пять лет после его смерти.

Лестер Колтмен, офицер, о котором здесь повествуется, похоже, был незаурядной личностью, производившей впечатление на всех, кто его знал. Он вырос в Южной Африке, обучался сначала в школе в Йоханнесбурге, а затем в сельскохозяйственном колледже в Почефструме. Там он получил стипендию, которая позволила ему начать обучение в колледже Эммануила в Кембридже. Когда он находился там, началась война. Он поступил на службу и после нескольких промежуточных этапов оказался в пулеметной роте 2-й гвардейской бригады. Вместе со своим батальоном он участвовал в отчаянном сражении при Камбре в декабре 1917 года и там же встретил славную смерть в возрасте 22 лет.

Природа щедро одарила его – у него было великолепное телосложение, он обладал выдающимся интеллектом и духовной интуицией – качествами, которые действительно редки в этом возрасте. Они не укладывались в обычные рамки и уходили в область неведомого, побуждая его проявлять глубокий, но при этом критический интерес ко всем современным психическим разработкам. Это знание предмета в сочетании с энергичностью его характера выделяет его как личность, способную оказывать нам помощь с другой стороны.

Очень интересно и важно сравнить общий стиль и характер писем Лестера Колтмена во время земной жизни с посланиями, которые приходят сейчас от его имени. Несмотря на свой возраст, он, без сомнения, был очень вдумчивым человеком, со склонностью к ментальному анализу и рассуждениям. Вот, например, описание его кембриджского товарища, взятое из письма к его тете: «Он славный малый и довольно смышлен, однако его способности сродни совершенному заводному механизму, они сочетают в себе компетентность с прилежанием и не допускают воображения, которое делает умных людей такими интересными и открывает больше возможностей для развития их дарований. Он ограничивается обсуждением реальных фактов и отвергает мысль о том, что не является полностью доказанным. Он отказывается от надежды, подсказанной воображением и некоторой долей романтики, которая порой присуща и должна быть присуща науке, что некоторые феномены действительно существуют, и чтобы заставить гору рухнуть, он предпочтет просто взорвать ее динамитом. Ему не хватает романтической стороны логика и ученого».

Вот образец его стиля, взятого из письма, написанного его тете после прибытия во Францию: «Я бродил по полю битвы вокруг лагеря, и все, что я увидел, дало достаточно пищи для все растущего чувства восхищения и презрения, воодушевления и апатии, печали и радости, по сути дела, всех возможных эмоций – однозначных и противоречивых. Однако, каким бы ужасающим и прискорбным ни было это зрелище, в этом ужасе есть свое величие, в переживании – достоинство и сила, очищающая разум и освобождающая его от малейших частиц мелочности. В этих сторонах войны, воплощением которой служат места этих кровавых действий, проявляются одновременно добро и зло, но главным образом зло. При этом в них есть величие и нет ничего мелкого. Это относится, конечно, к самой войне, а не к мотивам кого-либо из ее участников.

Трудно описать увиденное так, чтобы настроить ваше сознание на ту же волну, что и сознание того, кто это лицезреет. Можно описать это так, что слушатель воспримет видимые очертания, но ужас и мрак этих отвратительных сцен вползают в сознание зрителя, и он в страхе и отчаянии пытается укрыться от них, сопротивляясь самым упорным попыткам передать их кому-то другому.

Чтобы передать зрительное ощущение происходящего, лучше описать изначальное состояние этой местности, а затем уже характер разрушения, которому она подверглась.

Когда-то это была холмистая местность с красивыми рощами и лесами и вкрапленными в них возвышенностями и долинами. Если вы сможете представить себе ту же самую местность без единого листка или травинки на мили вокруг, каждое дерево в бескрайних лесах обезображенным до гротескного расколотого пня, а каждый квадратный метр земли, насколько хватает глаз, превращенным хищными когтями войны в зловещие воронки от снарядов, в которых и вокруг которых распластались безжизненные тела людей или их фрагменты, вы получите представление о той великой и ужасной метаморфозе, которую смерть творит с человеческой формой. Повсюду разбросаны все существующие средства войны и уничтожения, целые и разбитые, всех возможных размеров – огромные снаряды, их осколки, большие и поменьше, ружья и их обломки, все это перемешанное в какую-то нелепую массу со множеством посторонних предметов.

Но в этом есть пафос, и он нашептывает истекающим кровью сердцам, в которых печаль оставляет более глубокие раны, чем те, что остались лежать под простым деревянным крестом, раны, которые оно не видит, но о которых рыдает. Небольшой холмик, увенчанный у одних грубым крестом, у других – стальным шлемом, по виду которого можно судить о национальности похороненного, иногда обломком ружья или осколком снаряда, иногда вещмешком - любым предметом, который бы указывал на то, что это могила – вот и все, что остается от надежд и планов, которые ценятся в жизни превыше всего на свете. И время будет точить эти жалкие останки, уничтожая их видимые формы, а смерть тем временем будет подбираться все ближе и ближе к тем, в памяти которых эта видимость все еще живет, пока не придет наконец на смену мимолетной жизни, потому что смерть может прийти только к тому, что живо».

Кто из нас писал подобные письма своим тетям?

Если сравнить ясность мысли и точность выражения с записями, которые следуют ниже, то я думаю, можно провести очень четкую аналогию. В любом случае, при всем уважении к умственным и литературным способностям мисс

Лилиан Уолбрук, которые в среднем можно оценить как хорошие, она первая готова признать, что не смогла бы подняться до высоты мысли, характерной как для прижизненного,так и для посмертного общения со своим племянником. Но если нет, то кто тогда является автором посланий?

Я хотел бы обратить особое внимание на рассказ Лестера о его собственной смерти, записанный рукой мисс Уолбрук. Даже если признать, что мисс Уолбрук знала, что ее племянник был убит у Камбре, что он был офицером-пулеметчиком гвардейской бригады, и что до нее могли дойти общие сведения о его гибели, откуда тогда появились столь точные и реалистичные детали, о которых она ничего не могла знать? Я взял на себя труд написать всем, кто мог бы предоставить какие-либо сведения, и их рассказы очень хорошо согласуются с нижеизложенным, хотя следует принять во внимание тот факт, что некоторые из свидетелей сами были ранены, и все они были в большей или меньшей степени потрясены пережитым. Время, место, обстоятельства – все совпадает. Единственная техническая неувязка, которую я смог обнаружить, заключалась в том, что Лестер говорил о том, что упал на колесо пулемета, в то время как у станкового пулемета есть только тренога. Но это была лишь попытка описать положение своего тела относительно пулемета, и поэтому данный факт не имеет большого значения. Многочисленные рассказы, полученные мной от командира роты и его сослуживцев, согласуются с тем, о чем он сообщает.

К сожалению, мне не удалось найти подтверждения упомянутым именам, хотя я потратил на это время и усилия. Это Берк, Пил, Уилсон и Т.Г. При коммуникации такого рода всегда возникают сложности с именами. Это объясняется тем, что имена создаются искусственно и полностью отличаются от идей. Мы знаем, как легко забываются имена, особенно когда мы становимся старше, хотя мы можем сохранить самые ясные воспоминания о личности. Еще одна причина путаницы заключается, на мой взгляд, в том, что подобные сообщения часто являются результатом яснослышания, даже если сам медиум не осознает этого факта. Первый импульс – это внутренняя диктовка, второй – фактическое письмо. При такой диктовке гораздо легче перепутать имя, чем перепутать мысль. Я часто наблюдаю во время сеансов, как имена записываются приблизительно, но не совсем верно.

Сначала я предположил, что Берк может быть Парком, одним из ближайших друзей Колтмена, однако последующие сообщения этого не подтвердили и, напротив, настаивали на написании Берк. По поводу Т.Г. было сказано, что это прозвище и имеет отношение к лейтенанту Боуэну, о котором мне так ничего и не удалось узнать, однако я наткнулся на лейтенанта Боуса. Пил был гренадером, который знал Лестера Колтмена и воевал с ним в одном батальоне, но не в Камбре. Он до сих пор жив. Вилсонов было несколько. В целом следует признать, что удовлетворительных подтверждений именам до сих пор получить не удалось, но люди приходят и уходят и идентифицировать их очень сложно. Возможно, эта публикация позволит получить более полные доказательства. Мистер Парк говорит, что люди у орудий менялись так часто, что солдаты и офицеры не знали друг друга по имени.

Наиболее интересное и убедительное доказательство продолжающейся духовной деятельности Лестера Колтмена можно найти в рассказе его матери, живущей в Южной Африке, который проливает свет на европейские доказательства. Я хотел бы попросить всех скептиков на некоторое время отложить в сторону все свои предубеждения и внимательно прочитать этот рассказ, особенно ту его часть, в которой речь идет о прозвище. Мисс Колтмен узнала, что друзья ее знакомых, Джонстоуны, занимаются спиритизмом. Они пригласили ее на один из своих сеансов, но в отчете, который лежит передо мной, она пишет: «Когда я пришла к Джонстунам, они не знали ничего ни обо мне, ни о моей жизни. Я сказала только, что Лестер был ранен и пропал без вести – ничего больше». Сообщения принимались с помощью доски Уиджа, к которой миссис Колтмен не прикасалась.

Двое сыновей Джонстоунов, погибшие на войне, прислали сообщения и объявили, что привели молодого человека к миссис Колтмен. Далее в отчете говорится следующее: «Я спросила, может ли он назвать мне прозвище, и он ответил: «Керли» (англ.«кудрявый» - прим. переводчика). (Я думала, это будет «Сьюзи»). Я спросила: «А почему Керли?», на что он ответил: «Потому что Керли. Керли – очень подходящее имя». Потом Лестер спросил: «Ты не помнишь, как называла меня «Кудряшкой?» (Отец часто его так называл) и добавил: Керли – это имя, которое так и прилипло ко мне до конца, и хотя оно кажется женственным, все же оно звучит более мужественно, чем Сьюзи. Я хочу, чтобы ты поняла– я жив! Я всегда здесь, чтобы поговорить, побыть с тобой, пошутить, посочувствовать, если это необходимо. Какое мне дело до моего старого костюма? (имеется в виду его тело). Я не изменился ни на один атом». Когда я спросила, счастлив ли он, он ответил: «Так счастлив, что если бы мне было позволено, я взял бы тебя с собой прямо сейчас, но у каждой души есть свое дело. Я должен делать на этой стороне то, чего не делал на земле. У меня мало земного опыта. Здесь я открыл глаза, и о, мама! Это самое замечательное место, которое только можно себе представить». Он рассказал, что у него есть чудесная библиотека и все, чего ему хочется, даже маленькие дети, чтобы играть в прятки. (Объяснение последнему: когда мы ездили в отпуск в Умкомаас, все дети там его боготворили и всегда крутились около него. У нас было неписанным законом, что мы никогда не отправимся в поход, пока дети не наиграются с ним в прятки в скалах, и он получал от этого почти такое же удовольствие, как и они). Он сказал: «Я надеюсь когда-нибудь изобрести радио для общения с вашей землей, но пока мои идеи только в зачатке. На самом деле я еще и сам не знаю, чем бы мне хотелось заняться».

На вопрос о своих друзьях он ответил следующее: «В духовном мире мы собираемся все вместе так же, как и раньше, в земной жизни. Иногда я приводил с собой человек десять к тебе на чай, и мы сидели и разговаривали с твоими мыслями, как вы это называете. Я так часто подбадривал тебя, когда ты была уставшей и грустной, и убаюкивал тебя, целуя твои глаза». Я спросила, был ли он в плену, и он ответил: «В плену? О, нет, моя дорогая! Все произошло так внезапно, как будто выключился свет. Я ничего не почувствовал, кроме отвратительного удара, и обернулся посмотреть, кто меня ударил. Больше я ничего не знаю. Я уснул. Потом я увидел много друзей, все они мне улыбались, а один офицер-сослуживец протянул мне руку и сказал: «Ну, пошли, старина». Я взял его руку и понял, что перешел туда, где войны больше нет. Я был рад увидеть столько друзей, которые были так добры ко мне, что проводили меня домой! Странно об этом говорить, но я понял, что со мной произошла великая перемена, и все вокруг казалось знакомым. Места, где я бывал в своих снах, и они не казались мне чужими. Мне здесь нравится». Я спросила его, не хочет ли он быть со мной, на что он ответил: «С тобой, мамочка, я хочу быть всегда, но я не хочу на землю». Я спросила, когда я смогу уйти к нему. Он сказал: «Не спеши, мамочка, дорогая, я хочу воспользоваться твоей рукой». Я ответила, что оставила эту идею, мне не хватает терпения. «И мне тоже, - сказал он, - но все равно, попробуй еще раз. По десять минут в день будет достаточно. Я должен заканчивать, но надеюсь, что буду писать тебе каждый день».

[в книге отсутствуют две следующие страницы]

Я сказал все, что хотел сказать. Пусть каждый прочитает сам и составит свое собственное мнение. Если вы считаете, что эти строки написаны не молодым человеком, вам придется многое объяснять. Если вы верите, что это написал он, тогда эти и подобные им записи становятся самым важным на свете документом. Пусть каждый судит сам, но приложенные усилия стоят того.

Кроуборо, Артур Конан Дойл, 1923 г.