История любви леди Элизабет

Глава 27

Еще пять дней назад, приехав на бал к Уиллингтонам, Элизабет испытывала страх и стыд. Сегодня, когда дворецкий выкрикнул ее имя, она не почувствовала ни страха, ни даже беспокойства, а грациозно прошла по галерее и вместе с вдовствующей герцогиней начала медленно спускаться по лестнице в бальный зал. За ними шли Джордан и Александра. Элизабет заметила, как оборачивались к ней лица, но только сегодня ее совсем не волновало, что выражали все эти шестьсот лиц. В необыкновенно роскошном платье из расшитого золотом изумрудного шелка, с подаренным Яном ожерельем из изумрудов и бриллиантов на шее и со сложной прической из локонов, венчающей ее голову, она чувствовала себя беспечно и спокойно.

Не дойдя до конца лестницы, Элизабет скользнула взглядом по толпе, ища единственное важное для нее лицо. Ян был на том же самом месте, где и два года назад, когда она вошла в зал в доме Харисы, – стоял недалеко от подножия лестницы, слушая, что говорили ему окружающие люди.

Он поднял глаза в ту же минуту, как она увидела его, словно тоже следил за ней. Смелый восхищенный взгляд окинул Элизабет с ног до головы и остановился на ее лице – и тогда так же, как они оба помнили, Ян поднял бокал и сделал тот же незаметный жест, как будто поднимал тост в ее честь.

Все это было сладостно и мучительно знакомо; они разыграли эту сцену два года назад, только тогда она плохо кончилась. Сегодня Элизабет намеревалась закончить ее, как надо, и у нее не было других причин, кроме этой, для появления на балу. Слова, которые Ян сказал ей вчера, хрипловатый звук его голоса, то, как он обнимал ее, – все это сладкой музыкой звучало в ее сердце.

Ян был дерзок, смел и страстен, он всегда был таким, и Элизабет страшно надоело быть пугливой, праведной и рассудительной.

Ян тоже вспоминал о том, как прошлый раз он увидел ее спускающейся в зал, и сейчас, увидев ее, почувствовал, что и способность здраво мыслить покинула его. Эта Элизабет Камерон, спускающаяся с лестницы и проходящая в нескольких ярдах от него, была не та прелестная девушка в голубом, что два года назад.

Как захватывающее дух видение в изумрудном шелке, она была слишком совершенна, чтобы быть из плоти и крови, слишком величественна и полна достоинства, чтобы позволить ему коснуться ее. Ян глубоко вдохнул, поняв, что глядел на нее не дыша. Как и четверо мужчин, стоявших рядом с ним.

– Господи Боже, – выдохнул граф Диллард, откровенно поворачиваясь, чтобы рассмотреть ее, – не может быть, что она настоящая.

– То же самое подумал и я, когда увидел ее в первый раз, – подтвердил Родди Карстерс, подходя к ним сзади.

– Мне все равно, что говорят сплетники, – продолжал Диллард. Настолько очарованный ее лицом, он забыл, что сплетни касались и одного из присутствующих, – я хочу, чтобы меня представили.

Вместо того чтобы отдать бокал стоящему рядом лакею, Диллард передал бокал Родди и отправился просить Джордана Таунсенда представить его.

Глядя ему вслед, Ян с большим физическим усилием, стараясь сохранить равнодушное выражение, перевел взгляд со спины Дилларда и обратил внимание на Родди Карстерса, который только что поздоровался с ним. Лишь через несколько минут Яну удалось вспомнить его имя.

– Как вы, Карстерс? – спросил Ян, наконец вспомнив.

– Очарован, как, кажется, и половина мужчин здесь, – ответил Родди, кивая головой в сторону Элизабет, но пристально разглядывая равнодушное лицо Яна и раздражение в его глазах. – И я настолько очарован, что второй раз за свою утомительную карьеру совершил рыцарский поступок ради девицы, попавшей в беду. Вашей девицы, если меня не обманывает интуиция, а она меня никогда не обманывает.

Ян поднес к губам бокал, наблюдая, как Диллард кланяется Элизабет.

– Вам следует выразиться более конкретно, – сказал он раздраженно.

– Конкретно, я говорил, что, по моему авторитетному мнению, никто, совсем никто, не запятнал это изящное существо, включая вас.

Услышав, что он говорит об Элизабет, словно о предмете для развлечения общества, Ян почувствовал, как волна ярости обожгла его.

От необходимости ответить на замечание Карстерса его избавило прибытие еще одной группы людей, желавших быть ему представленными, и Яну пришлось вынести, как он терпел весь вечер, целый шквал реверансов, кокетливых улыбок, зовущих взглядов, слишком усердных рукопожатий и поклонов.

– Как вы себя чувствуете, – спросил Родди, когда одна группа людей сменилась другой, – став за один день самым желанным холостяком в Англии?

Ян ответил ему и, резко повернувшись, отошел, тем самым не оправдав надежд новой группы, направлявшейся к нему. Джентльмен, стоявший рядом с Карстерсом, восхищавшийся великолепно сшитыми камзолом и панталонами Яна темно-красного цвета, наклонился к Родди и, повысив голос, чтобы заглушить шум, спросил:

– Послушай, Родди, как Кенсингтон чувствует себя в качестве нашего самого выгодного жениха?

Карстерс опустил стакан, и насмешливая улыбка скривила его губы.

– Он сказал, что это как боль в заднице. – Родди посмотрел на ошарашенного собеседника и добавил лукаво: – Теперь, когда Хоторн женат, а Кенсингтон скоро женится, по-моему, остается только один холостяк с герцогским титулом, – это Клейтон Вестморленд. Принимая во внимание шум, который оба, и Хоторн, и Кенсингтон, устроили со своими ухаживаниями, мы только можем с нетерпением и удовольствием наблюдать за Вестморлендом.

Ян потратил двадцать минут, чтобы пройти десять ярдов до своего деда, потому что его останавливали на каждом шагу или кто-то делал реверанс, или настаивал на дружеской беседе.

Следующий час он провел в том же зале, где Элизабет танцевала со своими кавалерами, и Ян понял, что она пользуется почти таким же успехом, как и он. По мере приближения вечера к концу, смотря как она смеялась со своими партнерами, выслушивая комплименты, которыми они ее осыпали, Ян заметил, что в то время, как он считал балы иногда развлечением, но обычно находил их скучными, Элизабет расцветала в этой обстановке. Ян понял: она принадлежала этому миру, в котором сияла и сверкала и правила, как молодая королева. Это был мир, который она явно любила. Ни разу, с тех пор как Элизабет приехала, как заметил он, она даже не взглянула в его сторону, несмотря на то, что его глаза постоянно устремлялись к ней. Это, как мрачно осознал Ян, когда, наконец, наступило время пригласить ее на вальс, ставило его в одинаковое положение с большинством мужчин в зале. Как и он, они смотрели на нее жадными и задумчивыми глазами.

Следуя фарсу, который вынужден был разыгрывать, Ян подошел к группе, окружавшей Таунсендов, и сначала подошел к Джордану, стоящему между женой и Элизабет. Посмотрев на Яна насмешливым понимающим взглядом, Джордан послушно повернулся, чтобы извлечь Элизабет из толпы поклонников и ввести в свой кружок.

– Леди Камерон, – сказал он, с вдохновением играя свою роль, и кивнул в сторону Яна. – Вы помните, надеюсь, нашего друга лорда Торнтона, маркиза Кенсингтона?

Сияющая улыбка, которой Элизабет одарила Яна, совсем не была похожа на «вежливую, но холодную», на которой настаивала вдовствующая герцогиня. Эта улыбка не напоминала ни одну из тех, которые она когда-либо дарила ему.

– Конечно, я помню вас, мой лорд, – ответила Элизабет Яну, грациозным движением подавая ему руку.

– Я полагаю, этот вальс – мой, – сказал он ради живо заинтересованных поклонников Элизабет. Затем подождал, пока они подойдут к танцующим, и постарался, чтобы его голос звучал более вежливо. – Ты, кажется, веселишься сегодня?

– Да, – рассеянно ответила она, а когда взглянула ему в лицо, то увидела холодность в его глазах; но теперь, по-новому разбираясь в своих чувствах, ей было легче понять его. Нежная, понимающая улыбка показалась на губах девушки, когда музыканты заиграли вальс; он звучал в сердце Элизабет, когда Ян обнял ее талию, а его левая рука сжала ее пальцы, как бы обволакивая их.

Над головой в хрустальных люстрах горели тысяча свечей, но Элизабет была в прошлом, в освещенной лунным светом беседке. Тогда, как и теперь, Ян двигался под музыку со свободной легкостью. С этого прелестного вальса началось что-то, что кончилось плохо, ужасно плохо. Сейчас, танцуя с Яном, она могла сделать так, чтобы этот вальс закончился совсем по-другому, и она это знала; сознание этого наполняло ее гордостью и волнением. Элизабет ждала, думая, что он скажет что-то ласковое, как в прошлый раз.

– Белхейвен весь вечер пожирал тебя глазами, – вместо этого сказал Ян. – А также половина мужчин в этом зале. Для страны, которая гордится прекрасными манерами, они, бесспорно, не распространяются на восхищение красивыми женщинами.

Это, подумала Элизабет, удивленно улыбаясь про себя, не то начало, которого она ожидала. При его таком настроении Элизабет поняла, что придется самой начать разговор. Взглянув в его загадочные золотистые глаза, она тихо сказала:

– Ян, было ли что-нибудь, чего ты очень хотел, что-нибудь; что ты мог получить – и все же боялся протянуть за ним руку?

Удивленный ее серьезным вопросом и тем, что она назвала его по имени, Ян постарался не обращать внимания на ревность, терзавшую его весь вечер.

– Нет, – ответил он, старательно сдерживая резкость в своем голосе и глядя на ее очаровательное лицо. – Почему ты спрашиваешь? Ты хочешь чего-нибудь? – Она опустила глаза и кивнула рюшам его белой манишки.

– Чего же ты хочешь?

– Тебя.

У Яна перехватило дыхание, и он смотрел на ее блестящие волосы.

– Что ты только что сказала?

Она посмотрела ему в глаза.

– Я сказала, что хочу тебя, только я боюсь, что…

Сердце Яна стукнуло в груди, и его пальцы непроизвольно впились ей в спину, привлекая ее.

– Элизабет, – сказал он с волнением, взглянув с некоторым возмущением на смотрящую на них с большим любопытством толпу и борясь с невыполнимым желанием увести ее на галерею, – зачем, ради Бога, тебе понадобилось говорить мне такую вещь посреди этого проклятого танца в набитом людьми зале?

Она улыбнулась еще шире.

– Я подумала, что это, кажется, самое подходящее место, – ответила ему Элизабет, смотря, как темнеют от желания его глаза.

– Потому что здесь безопаснее? – с недоверием спросил Ян, подразумевая безопасность от его проявлений страсти.

– Нет, потому что вот так все началось два года назад. Мы были в беседке, и в зале играли вальс, – напомнила она, хотя в этом не было необходимости. – И ты подошел сзади меня и сказал: «Потанцуй со мной, Элизабет». И я… я танцевала, – сказала она, и голос ее замер от странного выражения его потемневших глаз. – Помнишь? – неуверенно добавила, когда он не произнес ни звука.

Их взгляды встретились.

– Люби меня, Элизабет, – хрипловатым голосом настойчиво попросил он.

Дрожь пробежала по всему телу Элизабет, но она прямо смотрела ему в глаза, не моргая.

– Я люблю.

Звуки вальса замерли, и с огромным усилием Ян заставил себя отпустить ее. Они вместе пробирались через толпу, вежливо улыбаясь людям, которые останавливали их, не имея даже представления, о чем с ними говорили. Когда они приблизились к группе, собравшейся вокруг Таунсендов, Ян, дотронувшись до ее руки, задержал ее.

– Я давно хотел сказать тебе кое-что, – сказал он. Тщательно соблюдая приличия, взял с подноса проходившего мимо лакея бокал, чтобы показать причину, по которой они остановились. – Я должен был бы сказать об этом раньше, но до сегодняшнего дня ты сомневалась во мне и не верила мне. – Элизабет грациозно кивнула женщине, поздоровавшейся с ней, затем медленно протянула руку за бокалом, слушая, как он тихо добавил: – Я никогда не говорил твоему брату, что не хочу жениться на тебе.

Ее рука замерла, затем она взяла у него бокал и пошла рядом с ним, стараясь как можно дольше протянуть время возвращения к своим друзьям.

– Спасибо, – тихо произнесла Элизабет, останавливаясь, чтобы сделать глоток из бокала, еще раз найдя предлог постоять с Яном.

– Есть еще одно, – раздраженно сказал он.

– Что такое? – спросила она.

– Мне противен этот чертов бал. Я бы отдал половину своего имущества, чтобы оказаться вместе с тобой в каком-нибудь другом месте.

К удивлению Яна, его бережливая невеста в полном согласии кивнула головой.

– Я бы тоже.

– Половину? – упрекнул он, подшучивая над ее полнейшим пренебрежением к правилам приличия. – В самом деле?

– Ну, по крайней мере, четверть, – растерянно поправилась она, протягивая руку для обязательного поцелуя, взявшись за бока юбок и собираясь сделать реверанс.

– Не смей приседать передо мной, – смеясь про себя, предупредил Ян, целуя затянутые перчаткой пальцы. – Куда бы я ни пошел, женщины валятся на пол, как сломанные мачты корабля.

Плечи Элизабет тряслись от смеха, когда она, не послушавшись, присела в глубоком придворном реверансе, показывая чудо грации и шарма. Над ее склоненной головой раздался его горловой смешок.

Настроение Яна резко изменилось, неожиданно бал показался ему чрезвычайно веселым. С полной невозмутимостью он танцевал с достаточно старыми и уважаемыми дамами из общества, чтобы позднее завоевать репутацию абсолютно приемлемого кавалера для Элизабет. За весь этот долгий вечер его безмятежное настроение было нарушено всего лишь несколько раз. Первый раз, когда кто-то, не зная, кто он, поделился с Яном сведениями о том, что всего лишь два месяца назад дядя леди Элизабет разослал приглашения всем бывшим претендентам на ее руку, предлагая им жениться на ней.

Не подав и вида, что испытывает шок и отвращение к Джулиусу Камерону, Ян изобразил на лице насмешливую улыбку и доверительно сообщил:

– Я знаком с дядей этой леди и должен, к сожалению, сказать, что он слегка не в своем уме. Как вам известно, такие вещи встречаются, – закончил Ян, смягчая свои слова, – в наших самых благороднейших семьях.

Нельзя было не догадаться, что Ян имеет в виду слабоумного короля Англии Георга, и от этой шутки собеседник разразился хохотом.

– Правда, – согласился он, – прискорбная правда. – После чего отправился распускать слухи, что доказано, будто у дяди Элизабет в голове не хватает винтиков.

К сэру Фрэнсису Белхейвену, который, как обнаружил его дед, хвастался тем, что Элизабет провела с ним несколько дней, Ян применил метод не столь тонкий, но значительно более эффективный.

– Белхейвен, – сказал Ян после получасового поиска этого мерзкого рыцаря. Толстяк удивленно обернулся, а его знакомые напрягли слух, чтобы расслышать, что ему тихо говорит Ян. – Я считаю ваше присутствие невыносимым, – произнес Ян угрожающе тихим голосом. – Мне не нравится ваш камзол, мне не нравится ваша рубашка, мне не нравится узел на вашем шарфе. В общем, мне не нравитесь вы. Я достаточно оскорбил вас или продолжать?

У Белхейвена опустилась челюсть, а нездоровый цвет лица превратился в мертвенно-серый.

– Вы… вы пытаетесь навязать мне дуэль?

– Обычно в отвратительных жаб не стреляют, но в данном случае я готов сделать исключение, потому что эта жаба не умеет держать рот закрытым!

– Дуэль, с вами! – ужаснулся Белхейвен. – Ну, это было бы не состязание – ничего похожего. Все знают, какой вы стрелок. Это было бы убийство.

Ян наклонился ниже и сквозь сжатые зубы произнес:

– Это и будет убийство, если вы, несчастный пожиратель опиума, вдруг не вспомните, и очень громко, что вы пошутили насчет визита Элизабет Камерон.

При упоминании опиума стакан выскользнул из его пальцев и разбился об пол.

– Я как раз понял, что шутил.

– Хорошо, – сказал Ян, сдерживая желание задушить его. – Вот и начинайте вспоминать об этом в каждом углу этого зала!

– Вот это, Торнтон, – произнес голос за плечом Яна, когда Белхейвен торопливо отправился выполнять поручение, – мешает мне сказать, что он не лжет.

Все еще рассерженный на Белхейвена, Ян обернулся и с удивлением увидел стоящего рядом Джона Марчмэна.

– Она была у меня тоже, – сказал Марчмэн. – Все по-честному, слава Богу, поэтому не смотрите на меня так, словно я – Белхейвен, с ней все время была ее тетя Берта.

– Ее кто? – спросил Ян, не зная сердиться ему или смеяться.

– Ее тетя Берта. Толстая маленькая женщина, которая мало говорила.

– Постарайтесь следовать ее примеру, – мрачно предупредил Ян.

Джон Марчмэн, получивший право ловить рыбу в великолепном ручье Яна в Шотландии, обиженно посмотрел на Торнтона.

– Смею заметить, что не вам подвергать сомнению мою честь. Я собирался жениться на Элизабет, чтобы вырвать ее из лап Белхейвена; а вы всего лишь собирались застрелить его. Мне кажется, моя жертва была…

– Что вы собирались? – спросил Ян, чувствуя себя так, как будто участвует в пьесе, войдя в нее в середине второго акта и не в состоянии ухватить нить сюжета или определить действующих лиц.

– Ее дядя отверг меня. Получил лучшее предложение.

– Ваша жизнь будет спокойнее, поверьте мне, – сухо сказал Ян и ушел искать лакея с подносом вина.

Последняя встреча доставила Яну удовольствие, потому что с ним была Элизабет, они только что закончили свой второй и последний дозволенный танец. К ним приближался виконт Мондевейл с висевшей на его руке Валери и остальной компанией, окружавшей их. Вид молодой женщины, причинившей им обоим столько боли, вызвал у Яна почти такой же гнев, как и вид Мондевейла, смотревшего на Элизабет, как умирающий от любви лебедь.

– Мондевейл, – резко сказал Ян, чувствуя, как при взгляде на Валери у Элизабет напряглись пальцы, – я одобряю ваш вкус. Уверен, мисс Джеймисон будет вам прекрасной женой, если у вас хватит духу сделать ей предложение. Если все же вы сделаете, то примите мой совет и наймите ей учителя, потому что она не умеет писать и неграмотна. – Переведя испепеляющий взгляд на пораженную молодую женщину, Ян отрезал: – Оранжерея пишется через «е». Сказать вам, как пишется «злоба»?

– Ян, – нежно упрекнула Элизабет, когда они отошли. – Это больше не имеет значения.

Она взглянула на него и улыбнулась, и Ян ответил ей улыбкой. Неожиданно он почувствовал себя в полном мире и согласии со всем светом.

Это чувство оказалось таким долгим, что Ян сумел вынести со спокойствием оставшиеся три недели, со всеми полагающимися светскими и жениховскими обязанностями, ритуалами и формальностями, хотя мысленно отмечал каждый день, остававшийся до того, как Элизабет будет принадлежать ему, и его изголодавшееся тело сольется с ее.

С вежливой улыбкой на лице Ян присутствовал на чаепитиях, мысленно составляя письма для своего секретаря; он до конца представления сидел в опере и в мыслях медленно раздевал ее; он вытерпел одиннадцать светских завтраков, во время которых нашел совершенно новую конструкцию мачты для своих кораблей; он сопровождал ее на восемнадцать балов и вежливо удерживался от повторяющегося желания оторвать руки и ноги у франтов, которые липли к ней, разглядывая ее фигуру и изрекая пошлости.

Это были самые длинные три недели в его жизни.

Это были самые короткие три недели в ее жизни.