ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Григорий Великий (590-604)

Тревоги из-за «Трех глав», проблема которых возникла во многом по его вине, отвлекли мысли Юстиниана от италийских дел. Он всегда был склонен недооценивать готов; вполне возможно, отвоевание Рима византийцами в апреле 547 года, всего через четыре месяца после взятия его готами, укрепило его уверенность в том, что через короткое время вражеская оборона развалится сама собой.

Увы, все обстояло совершенно иначе. 16 января 550 года несколько оппозиционно настроенных воинов гарнизона во второй раз открыли ворота Рима людям Тотилы. Однако если в 546 году готы, вступив в город, вели себя как завоеватели, то теперь они вели себя очень сдержанно. Многие из них заняли пустующие дома и поселились там с семьями; вновь начал свою деятельность сенат; беженцев побуждали вернуться в свои дома; пострадавшие здания восстанавливали и ремонтировали. Следующим летом Тотила уже более ясно дал понять, каковы его намерения: он возобновил в полном масштабе проведение игр в Большом Цирке (Circus Maximus), лично председательствуя на них в императорской ложе. Тем временем его флот опустошал берега Италии и Сицилии и в 551 году вернулся, нагруженный добычей по самый планшир. Эти два события побудили Юстиниана к активным действиям. Первоначально выбор на пост руководителя экспедиции он остановил на своем двоюродном брате, Германе, однако осенью 550 года тот скончался от лихорадки. Обращался ли император к Велисарию, как это дважды делал прежде? Если да, то Велисарий, очевидно, отказался; для осуществления третьей попытки вернуть Италию под власть империи был выбран евнух по имени Нарсес, к тому времени ему уже шел восьмой десяток.

Насколько можно судить, выбор оказался подходящим. Хотя Нарсес провел основную часть во дворце, он все же имел военный опыт, поскольку сопровождал Велисария во время его первой италийской кампании. Нарсес также был великолепным организатором, человеком волевым, целеустремленным и, несмотря на возраст и перенесенную кастрацию, не утратил энергии и решимости. Он не строил иллюзий в отношении сложности поставленной перед ним задачи; к этому времени только четыре города в Италии (Равенна, Анкона, Отранто и Кротон) оставались под властью Византии. Однако Нарсес, вероятно, знал Юстиниана лучше, чем кто-либо из людей, и легко убедил его предоставить ему не менее 35 тысяч человек. В начале лета 552 года он уже вторгся в Италию и в конце июня при Тагине, близ современного города Скеджа римская и готская армии встретились, чтобы решить исход всей войны в одной битве. Войско готов, все более одолеваемое и охватываемое с флангов, впало в такую панику, словно померкло солнце. Сам Тотила, смертельно раненный, обратился в бегство с остальными и погиб на небольшой вилле Капры (ныне Капрара) через несколько часов. Предстояло выдержать еще одно сражение. Тейя, один из лучших военачальников Тотилы, продолжил борьбу, и в конце октября произошла решающая схватка — всего в одной или двух милях от давно забытых Помпеи. Это была битва у подножия Везувия, которая означала конец готов в Италии. Наконец-то один из самых честолюбивых замыслов Юстиниана осуществился.

Но ненадолго: война означала наступление тяжелых времен. Италия подверглась опустошению. Милан на севере и Рим на юге лежали в руинах. А затем, всего через несколько лет после изгнания готов из Италии, на сцене появилась новая германская орда: лангобарды, предводительствуемые воинственным королем Альбоином, в 568 году пересекли Альпы, беспрепятственно распространились по Италии и большой равнине, которая носит теперь их имя[31], и, наконец, сделали своей столицей Павию. В течение пяти лет они овладели Миланом, Вероной и Флоренцией. Византийское владычество на севере Италии, установление которого стоило стольких трудов Юстиниану, Велисарию и Нарсесу, рухнуло почти столь же быстро, сколь и воцарилось. Продвижение лангобардов было остановлено наконец на границе Равеннского экзархата и собственно Рима, но возникли два выступа, на территории которых образовались два крупных независимых герцогства — Сполето и Беневенто. Отсюда они могли продолжать свои завоевания в южном направлении, однако не смогли добиться такой степени сплоченности, чтобы сделать это. Апулия, Калабрия и Сицилия оставались под византийским контролем — как и (что несколько неожиданно) большая часть побережья Италии. Лангобарды проявляли к морю мало интереса, они не были по-настоящему средиземноморским народом. То, что сам Рим не стал жертвой лангобардского завоевания, удивляет едва ли меньше, чем спасение города от Аттилы в предшествующем столетии. Вновь это оказалось заслугой папы — одного из наиболее выдающихся из тех, кто когда-либо занимал престол святого Петра. Григорий, сын Гордиана, происходил из богатого и почтенного римского семейства, имевшего тесные связи с папской курией. По-видимому, он был родственником папы Агапита I; нет сомнений, что он являлся прямым потомком Феликса III (483-492). Точный год его рождения неизвестен; очевидно, это произошло около 540 года. Поначалу Григорий предпочитал светскую карьеру церковному поприщу — к 573 году, когда ему было всего немногим более тридцати, он уже вырос до префекта города Рима, но в тот год умер его отец, и жизнь Григория приняла новое направление. Сложив с себя все гражданские обязанности, он превратил фамильный дворец на холме Целий в бенедиктинский монастырь (а также основал еще шесть в своих фамильных поместьях на Сицилии) и сам поступил в него в качестве простого монаха.

Монашество было чем-то новым для Италии. На Востоке оно являлось частью религиозной жизни, но на Западе оно возникло лишь недавно благодаря святому Бенедикту, который основал большой монастырь в Монтекассино менее чем за полстолетия перед тем и составил монастырский устав, который действует и поныне. Как только появилась эта обитель, последовала немедленная реакция. В это время на Западе царил глубокий пессимизм. Римская империя пала, варвары распространились по всей Европе. Как выражался сам Григорий, «мир стал старым и седым, спеша навстречу близкой гибели». В таком мире призыв жить плодами рук своих в созерцании и молитве звучал и впрямь привлекательно. Бенедикт умер, когда Григорий был еще ребенком, но его влияние на будущего папу оказалось глубоким и продолжительным. Много позже, когда Григорий уже оставил монашескую жизнь, он вспоминал три года, проведенные в монастыре, как счастливейшее для него время.

Вскоре папа Бенедикт I (575-579) назначил Григория регионарием (regionarius) или диаконом для руководства одним из семи римских церковных округов, ответственным за работу местной администрации и попечение о бедных. Затем, где-то около 580 года преемник Бенедикта Пелагий II (579-590) отправил его в Константинополь в качестве своего нунция в тщетной надежде убедить императора направить армию, чтобы остановить непрерывное наступление лангобардов. Разместившись в том же самом дворце, где жил злополучный Вигилий, Григорий, похоже, провел пять лет в городе не многим более плодотворно, чем его предшественник, — во многом, как можно подозревать, из-за своего недоверия ко всему греческому, даже к их языку, который он решительно отказывался учить. Однако он не совсем зря потратил время, поскольку снискал уважение одного за другим двух императоров, при которых вел свою дипломатическую деятельность в Константинополе, и возвратился в 585 году, зная теперь византийский двор и его методы не понаслышке.

* * *

Хотя Григорий взял с собой в Константинополь какое-то число монахов (в его дворце атмосфера больше напоминала монастырь, чем дипломатическое представительство), можно себе представить то облегчение, которое он испытал, когда возвратился в Рим и вновь вошел в свою обитель. На сей раз Григорий провел здесь пять лет вместо трех прежних. Однако после смерти Пелагия, скончавшегося в 590 году от чумы, не было сомнений, что именно он станет его преемником. Будучи первым из монахов, достигшим папского сана, он принял его с явной неохотой. Как писал Григорий патриарху Константинопольскому Иоанну, ему досталось старое судно, которое все больше захлестывает вода, а его прогнившая древесина — предвестник кораблекрушения. Италия была опустошена наводнениями, эпидемиями и голодом, а лангобарды стояли у самых ворот Рима. «Как мне быть с нуждами моей братии, — писал он, — если я утверждаю, будто город защищен от вражеских мечей, а народ не сломлен внезапным нападением, и в то же самое время произносить слово утешения так, чтобы оно помогло спасению душ? Говоря о Боге, нам следует иметь разум совершенно безмятежный и избавленный от забот».

Его собственный ум был не таков. И действительно, вскоре он понял — в эти смутные времена обязанности папы во многом те же, что ему пришлось исполнять в бытность префектом Рима. Город наводняли беженцы, в том числе 3000 монахинь, которые спасались от лангобардов. Одной из первых задач была доставка зерна с Сицилии и выделение значительных сумм из церковной казны для облегчения их страданий. Стоявшие перед папой трудности возрастали из-за позиции равеннского экзарха Романа. Этот человек, которому надлежало быть его союзником, болезненно завидовал папе из-за его власти и престижа. Он не собирался и пальцем пошевелить, чтобы помочь Григорию в его стараниях. «Твое злобствование против нас, — восклицал папа, — хуже, чем мечи лангобардов». В результате Григорию приходилось действовать и как гражданскому, и как военному губернатору практически по всей Центральной Италии: организовывать снабжение войск и указывать им направления действий, а также платить им жалованье (зачастую из средств церкви) и взваливать на себя заботы по обороне Рима и Неаполя, находившихся теперь под одновременной угрозой нападений со стороны лангобардских герцогов Сполето и Беневенто, равно как и преемника Альбоина, короля Агилульфа[32]. Иногда приходилось подкупать их всех, что весьма недешево обходилось папской казне. Но сохранявшаяся бездеятельность и глухая вражда со стороны Равеннского экзархата, должностные лица которого также время от времени требовали, чтобы их подкупали, оставляли мало выбора, и выкачивание средств из казны продолжалось до тех пор, пока наконец в 598 году не удалось с трудом заключить мир.

Откуда брались все эти деньги? В состав патримония святого Петра, как его называли, входило огромное число поместий по всей Западной Европе и даже какой-то части Северной Африки. С течением столетий их количество постепенно росло, во многом благодаря пожертвованиям и дарениям благочестивых верующих, но также, особенно в более поздние времена, в силу желания бывших владельцев имений спасти их от захвата варварами. Церковь стала к этому времени крупнейшим землевладельцем на Западе. Едва ли кто-то пытался грамотно управлять разнородными и разбросанными на обширной территории доставшимися по наследству владениями. Григорий по крайней мере взялся за это серьезное дело, разделив патримоний на пятнадцать отдельных округов (два из них только на Сицилии), каждым из которых управлял ректор, назначавшийся лично папой. В пределах своего округа ректор обладал всей полнотой власти. Он отвечал не только за сбор арендной платы, транспорт, торговлю и предоставление точных отчетов, но также и за деятельность благотворительных учреждений и поддержку церквей и монастырей.

Эта реорганизация потребовала значительного расширения папской канцелярии. Когда Григорий стал папой, в ней работали девятнадцать диаконов, семь из которых руководили семью районами города; именно из их числа обычно избирался папа. (Иногда их неофициально называли кардиналами, но кардиналы, как мы знаем сегодня, появились лишь в следующем столетии.) Григорий не только увеличил их число в несколько раз, но и продолжал наращивать их численность, создавая новые должности младших диаконов, нотариев, казначеев и старших чиновников-управленцев, известных как defensores[33], формируя тем самым гражданскую службу, не имевшую в Европе аналога — за исключением самого Константинополя. Благодаря этому папа смог контролировать несколько сотен своих епископов, не все из которых были готовы уважать его власть.

Новая канцелярия отвечала также за внешние сношения, и прежде всего с наиболее важным из христианских государств — Византийской империей. В 582 году императором стал воин из Каппадокии по имени Маврикий, известный громкими победами. В нормальных обстоятельствах он и папа могли бы нормально сосуществовать. Однако в 588 году, всего за два года до начала понтификата Григория, константинопольский патриарх Иоанн Постник решил принять титул «Вселенского», тем самым давая понять, что обладает верховной властью над всеми другими прелатами, включая самого папу. В общем-то Иоанн был не первым патриархом, который выдвигал подобные претензии; этот титул использовался большую часть столетия, и до сих пор на него явно не обращали внимания. На сей раз, однако, последовала сердитая отповедь от папы Пелагия. Григорий по своем вступлении на престол также выразил свое неудовольствие еще более наглядно, отправив два послания в Константинополь. В первом, адресованном императору, он потребовал ради сохранения мира в империи, чтобы тот призвал упрямого патриарха к порядку; во втором, императрице Константине, просил ее повлиять на супруга. Заносчивость патриарха, принявшего на себя титул «Вселенского», возглашал папа, — явный признак того, что наступает век Антихриста.

Ответила ли Константина, мы не знаем; однако ее муж сделал это, и он полностью поддержал своего патриарха. Начиная с этого времени Григорий стал выказывать возмущение. Когда император Маврикий издал эдикт, воспрещавший воинам оставлять службу из-за желания уйти в монастырь, Григорий, сам оставивший государственную службу ради жизни в монастыре, с возмущением аннулировал его, сочтя его еще одним ударом по церкви. Византийцы также рассердились, и, возможно, именно в результате протестов папы злополучное «Вселенский» вскоре стало неотъемлемой частью титула патриарха. Преемники Григория мудро решили не обращать на это внимания; но обе стороны наверняка прекрасно понимали, что этот инцидент, который в ретроспективе может показаться заурядным, означает новый этап в постепенно возраставшем соперничестве восточной и западной церквей.

Это соперничество стало причиной события, которое легло несмываемым пятном на репутацию папства. В ноябре 602 года царствование Маврикия неожиданно и преждевременно закончилось. Его армия, воевавшая с варварскими племенами аваров и славян на Балканах и предвкушавшая возвращение на зиму в Константинополь, неожиданно получила приказ провести зимние месяцы в негостеприимных краях за Дунаем. Не желая переносить сильный холод и неудобства в палатках, жить за счет местного населения и постоянно ожидать нападения со стороны кочевых варварских племен, солдаты взбунтовались и сделали своим предводителем одного из центурионов — жестокого и кровожадного чудовища по имени Фока. Маврикий и его пять сыновей, один из которых приходился крестником папе, — все были убиты; Константину и ее трех дочерей отправили в монастырь[34]. А Фока короновался императором ромеев[35]. Такая жестокость требовала самого сурового осуждения со стороны Григория, на какое только он был способен. Это почти невероятно, но он отправил новому императору льстивое послание с поздравлениями и оказывал ему поддержку на протяжении двух оставшихся лет жизни. Если бы папа дожил до наступившего в последующие шесть лет царства террора, казней и юридических убийств, ослеплений и членовредительства, пыток и сожжений на костре, пока наконец в 610 году Фоку не схватили и не разорвали на части, то можно лишь надеяться, что переменил бы мнение о нем[36].

* * *

На севере и крайнем западе Европы перспективы распространения христианства выглядели куда более многообещающими, чем на юге. Некоторые из бывших римских провинций теперь находились под управлением варварских королей, по большей части франкского происхождения, которые уже официально приняли христианство, хотя, по-видимому, в его арианском варианте; другие все еще оставались язычниками. Чтобы обратиться в католичество, они нуждались в пастырской заботе. В начале понтификата Григория для выполнения этой цели наиболее подходящими странами казались вестготская Испания, франкская Галлия и англосаксонская Британия.

Вопрос с вестготской Испанией разрешился сам собой. На рубеже VI-VII веков король-арианин Рекаред, побуждаемый к тому другом папы, епископом Севильи Леандром, объявил о своем обращении в католичество. Основная масса населения, потомки жителей римских провинций, и так уже были католиками. Теперь же представители знати и епископы, еще остававшиеся арианами, последовали примеру своего короля. В знак своей радости (и, видимо, облегчения) по поводу этой новости Григорий преподнес королю в качестве дара две особо святые реликвии: ключ, сделанный из цепей святого Петра, и распятие, в котором заключалась частица Честного (и Животворящего) Креста Господня и несколько волос с отсеченной головы Иоанна Крестителя.

Королевство, или, если точнее, королевства франков занимали территорию современных Франции, Бельгии, Нидерландов, Швейцарии и северо-западной Германии. Они были германским народом, их король Хлодвиг принял крещение в 499 году, но сложность заключалась не в арианстве — там царил хаос, дюжина мелких государств и королевств воевали и интриговали друг против друга, а церковная иерархия, большинство представителей которой покупали свои чрезвычайно доходные должности, погрязла в пороках. (Когда король Хильдеберт, правивший с 511 по 558 год и убитый своими племянниками, которые желали завладеть его землями, нанес визит в Суассон, епископ оказался настолько пьян, что ему запретили вступить в собственный город.)

В своих попытках восстановить хоть какой-то порядок Григорий имел по крайней мере одного, хотя, по-видимому, не вполне удовлетворительного союзника — королеву Австразии Брунгильду, дочь вестготского короля Атанагильда, которая оставила арианство при заключении брака с Сигебертом I[37]. Сам Сигеберт в 575 году был убит, а Брунгильда на короткое время попала в заключение в Руане; после своего освобождения она присоединилась к своему юному сыну Хильдеберту II в его столице Меце и в течение последующих тридцати лет боролась за создание единого католического королевства и долгое время поддерживала оживленную переписку с папой, который оказывал ей максимально возможную поддержку. Увы, они потерпели фиаско. Цели королевы заслуживали похвалы, однако ее методы, на которые Григорий изо всех сил старался не обращать внимания, были столь же насильственными, как и у остальных членов ее семейства, и в 613 году, когда Брунгильду не могли уже больше выносить, австразийские аристократы схватили ее, три дня подвергали пыткам, затем посадили на горб верблюда, возили на посмешище воинам и в конце концов замучили, привязав к лошадиному хвосту.

В Англии были трудности несколько иного свойства. Первые миссионеры появились там, по-видимому, в III веке — британские епископы присутствовали на соборе в Арле самое раннее в 314 году, однако с приходом англосаксов, бывших по большей части язычниками, христиане оказались загнаны в крайние западные районы, а их религия переживала временный упадок. Кельтские миссионеры из Ирландии и Шотландии предпринимали определенные усилия, чтобы изменить эту тенденцию, однако их общины всегда держались особняком. В частности, кельтские монастыри, насельники которых склонялись к православной модели, имели мало общего с монастырями Запада. Кроме того, у кельтов была своя система вычисления даты Пасхи, которую они праздновали в другой день. Фактом остается то, что ни предшествующий папа не обдумывал всерьез планы миссионерской деятельности за пределами империи, ни Григорий, которому хватало бесчисленных трудностей поближе к дому. Обращает на себя внимание та важность, с какой он обрушивался с нападками на этот отдаленный остров, о котором сам не раз говорил как о крае Земли, и та его убежденность в том, что не только необходимо распространять христианство, но и что те, кто является христианами, должны быть поставлены под контроль папы и тщательно согласовывать свои идеи и поступки с Римом.

Все британские дети знают (или по крайней мере знали раньше) рассказ, который поведал Беда Достопочтенный об одном из первых в истории (и худших) каламбуров: за несколько лет до того Григорий шел по рынку и, заметив симпатичных белокурых мальчиков, выставленных на продажу в качестве рабов, спросил, из какой они страны. Ему сказали, что они пришли с острова Англия и называются англами. «Добро, — сказал он, — ибо у них лица ангелов, и они достойны приобщиться к ангелам на небесах»[38]. В 595 году мы находим в послании Григория к его ректору в Галлии инструкции набирать английских мальчиков-рабов и готовить их к пострижению в монахи — в них он мог видеть потенциальных переводчиков; и в следующем году папа направил в Англию миссию примерно из сорока монахов во главе с Августином, приором монастыря Святого Андрея в Риме — той самой обители, где Григорий когда-то был одним из братии. Предупрежденный по своем прибытии в южную Галлию о страшных опасностях, которые подстерегали его среди английских варваров, Августин вернулся в Рим в полной уверенности, что от миссии надо отказаться. Однако Григорий вдохнул в него новые силы, дав ему рекомендательные письма, и отправил его обратно в путь.

По-прежнему, видимо, испытывая некоторый трепет, Августин и его сорок монахов высадились на побережье Кента весной 597 года — по совпадению того самого года, когда святой Колумба скончался на острове Иона. Их любезно принял король Кента Этельберт, в это время верховный правитель южной Англии; власть последнего, как сообщает Беда Достопочтенный, простиралась на всю Англию к югу от Хамбера. Жена его Берта, дочь франкского короля Хариберта и племянница королевы Брунгильды, естественно, была уже христианкой и оказала Августину всяческую поддержку. Ее супруг поначалу проявлял осторожность. «Я вижу, — сказал он Августину, — что вы верите в то, что говорите, иначе не проделали бы такой большой путь, чтобы изложить мне это. Однако вы не должны ожидать того, что мы сразу откажемся от обычаев, которые я и англы соблюдали в течение поколений. Поэтому еще и еще говорю вам: никто не будет препятствовать вам, и если вы убедите нас, то вслед за этим мы примем вашу веру».

Несколько месяцев спустя Этельберт вместе со своим двором и большинством подданных принял крещение. Таким образом, он стал первым христианским королем Англии и первым ее святым[39]. Тем временем Августин основал монастырь, который освятил в честь святых Петра и Павла (хотя позднее он стал монастырем Святого Августина), — почти наверняка самый ранний из тех, что основали бенедиктинцы за пределами Италии. Кентербери превратился в штаб-квартиру христианства в Англии и остается ею по сей день. Папа Григорий был в восторге. «Сияющими чудесами своих проповедников, — объявил он, — Бог принес веру на край Земли. Он соединил верой Восток и Запад. Смотрите, язык Британии, который раньше мог издавать лишь варварские звуки, теперь научился возносить еврейское «аллилуйя», хваля Бога».

Григорий был административным гением, организатором и миссионером; он не был (и не мог быть) абстрактным мыслителем, или богословом, или даже политиком. Его религиозность отличалась удивительной простотой: именно он в значительной степени нес ответственность за укрепление веры в чудеса и пророчества, так же как и распространение почитания святых и реликвий. Благочестивый, но практичный, Григорий намеревался превратить патримоний Святого Петра в огромный благотворительный фонд, который находился бы в непосредственном распоряжении церкви для оказания помощи бедным — каждый день двенадцать нищих разделяли с ним трапезу. В сущности, его объединительными усилиями незаметно закладывались основания того, что позднее станет папским государством, обретала гарантии светская власть его преемников, которой предстояло выдерживать испытания в течение четырнадцати последующих веков. Если бы Григорий осознал это, то пришел бы в ужас. Исполненный решимости прежде всего обеспечить главенство папского престола над церковью, он не стремился к мирской славе — ему, как он постоянно говорил, довольно того, чтобы быть «рабом рабов божьих», serous servorum Dei.

Наиболее важным достижением Григория, одного из самых выдающихся пап эпохи Средневековья, несомненно, являлось безусловное внушение людям мысли о том, что римская католическая церковь является важнейшим институтом в мире и что папство обладает в рамках последней верховной властью. Он осуществил значительные перемены в литургии и проявил особый интерес к церковной музыке: традиционное песнопение, всем известное сегодня как «григорианский хорал», даже если в то время он требовал доработки, и римская “Schola Cantorum”, вероятно, первая группа обученных певцов, состоявшая из духовных лиц и мирян, по сути, предшественница современных школ церковно-хорового пения при соборах, представляли собой дело его рук. Он был также неутомимым писателем. В первый год своего понтификата он выпустил книгу “Liber Regulae pastoralis”[40], в которой излагались правила пастырской жизни епископов, в которых он видел прежде всего людей, призванных заботиться о душах паствы. Это сочинение имело удивительно большую аудиторию по меркам того времени, и позднее его перевод сделал Альфред Великий. Кроме того, его перу принадлежат «Диалоги», в которых рассказывается о жизни и чудесах святых Италии — среди прочих, конечно, и Бенедикта, — цикл бесед о Евангелиях и критическое эссе о Книге Иова. Наконец, от него сохранилось порядка тысячи писем — вероятно, главный источник того, что мы знаем о жизни и деятельности Григория. Все эти сочинения в Средние века надежно обеспечили ему место наряду со святым Амвросием, святым Августином (из Гиппона, а не Кентербери) и святым Иеронимом среди четырех авторов — первых «докторов церкви».

Из этих четырех Григорий жил позже всех и был последним; это и неудивительно, поскольку античный мир пребывал в состоянии полного упадка. В Риме из-за варваров это ощущалось особенно. Во время его осады в 537 году готы перерезали водопроводы, тем самым нанеся городу удар, от которого тот не мог оправиться в течение столетия. История акведуков прервалась примерно на столько же лет, сколько продолжалась перед этим: не позже 312 года до н.э. римляне, не желавшие более мириться с постоянной нехваткой воды из Тибра, построили первый из этих великолепных водопроводов; в течение восьми последующих столетий они соорудили дополнительно больше десяти других, которых хватало для обеспечения водой не только для удовлетворения бытовых нужд, но и для бесчисленных фонтанов и общественных бань, которыми славился город. Акведуки обеспечивали и еще кое-что: в частности, гидравлическая сила приводила в движение среди многого другого мельницы, от работы которых зависело снабжение населения хлебом. За разрушением водопроводов последовали голод и болезни, а затем и катастрофическое падение народной нравственности[41].

Среди всеобщего dégringolade[42] фигура Григория источает свет подобно маяку. Он стоял за правду, за порядок, за христианскую веру, которая одна только и давала надежду на лучший и более счастливый мир. В глубине души он, несмотря ни на что, оставался скромным монахом, продолжавшим по мере сил традиции своего героя, святого Бенедикта. По-видимому, именно из-за своей скромности Григорий был искренне любим, и поэтому сразу же после кончины папы народ потребовал, чтобы его причислили к лику святых. Титул «Великого» пришел позднее; и то и другое он в полной мере заслужил.


Загрузка...