История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

Глава XLVII Визит вежливости

Костиган не поднял Пена среди ночи; никаких враждебных посланий от Хакстера он тоже не получил, и пробудился в гораздо более бодром расположении духа, нежели обычно бывает с усталыми, всем пресыщенными жителями Лондона. Делец из Сити просыпается с заботой о консолях, и не успеет сон отлететь из-под его ночного колпака, его уже одолевают мысли о бирже и конторе; юрист, едва открыв глаза, обдумывает дело, над которым ему предстоит работать весь день, чтобы к вечеру передать обещанные документы адвокату. Кого из нас не ждет своя тревога с первой же минуты пробуждения от ночного сна? О, добрый сон, позволяющий нам с новыми силами взяться за повседневный труд! О, Мудрое Провидение, которое, наделив нас работой, сотворило и отдых!

Работа мистера Пенденниса — может быть, по причине его собственного характера — не очень его увлекала: ведь у наемного работника приятное волнение, сопутствующее литературному труду, быстро проходит, и радости от лицезрения своих писаний на газетной или журнальной странице хватает от силы на первые три-четыре раза. Пегас, когда он взнуздан и вынужден изо дня в день ходить в упряжи, не менее прозаичен, чем любая другая кляча, и не станет работать без кнута и без корма. Вот так и мистер Пенденнис работал в газете "Пэл-Мэл", — хоть и получая, после успеха своего романа, более высокую плату, но без всякого увлечения; он старался делать все, или почти все, что мог, писал когда хорошо, а когда и плохо. Он был литературной клячей, от природы быстроногой и прыткой.

И общество, — вернее та часть его, которую он знал, — не слишком его забавляло и влекло. Сколько бы он ни хвастался, для женского общества он был еще молод; вероятно, человек может по настоящему им наслаждаться, лишь когда перестает думать о себе и уже не мечтает покорять сердца. Молод он был и для того, чтобы быть принятым на равной ноге мужчинами, которые уже чего-то достигли в жизни, — в их разговорах он мог участвовать лишь как слушатель. А для своих веселящихся сверстников он был слишком стар; для деловых людей — слишком любил веселье; словом — он был обречен на то, чтобы частенько проводить время в одиночестве. Одиночество — удел многих людей; и многим оно по душе, а многие без труда переносят его. И Пенденнис нельзя сказать, чтобы очень им тяготился, хотя и любил, по своему обыкновению, поворчать и пожаловаться.

"Что за славная, простодушная девочка, — подумал Пен, как только проснулся на утро после Воксхолла. — Как мило и естественно она держится и насколько это приятнее, чем жеманство девиц на балах (тут он вспомнил, конечно же, наигранное простодушие мисс Бланш и глупые ужимки некоторых других светских девиц). И подумать только, что такая прелестная розочка могла вырасти в сторожке, расцвести в таком старом, унылом цветочном горшке, как Подворье Шепхерда! Значит, старик Бауз учит ее петь? Судя по тому, как она говорит, голос у ней, должно быть, чудесный. Я люблю такие низкие, глуховатые голоса. "А как мне вас называть?" Бедная маленькая Фанни! Нелегко мне было разыгрывать важного барина и велеть ей, чтобы говорила мне "сэр". Но никаких глупостей мы не допустим. Фауст и Маргарита — это не по моей части. Ах этот Бауз! Он, значит, учит ее пению? Хороший он старик — джентльмен, хоть и обносившийся; философ, и сердце золотое. Как он был добр ко мне во время той истории с Фодерингэй! У него тоже были свои печали и горести. Нужно мне почаще видаться с Баузом. Знакомых следует иметь во всех кругах общества. А свет мне наскучил. Да и нет сейчас никого в городе. Верно, навещу-ка я Бауза, а заодно и Костигана: до чего же интересный тип! Вот я к нему присмотрюсь, а потом выведу его в книге".

Так рассуждал про себя наш антрополог; и поскольку газета "Пэл-Мэл" выходила по субботам и в этот день, следовательно, ни мозги, ни чернила сотрудников ей не требовались, мистер Пенденнис решил воспользоваться свободным днем и наведаться в Подворье Шепхерда — для того, конечно, чтобы повидать старого Бауза.

Надобно сказать, что будь Артур самым отъявленным повесой, самым коварным ловеласом, задумавшим обольстить молоденькую девушку, он едва ли мог бы пленить и покорить Фанни вернее, чем сделал это накануне вечером. Его фатоватый покровительственный тон, его высокомерие, щедрость и добродушие, даже честность, заставившая его пресечь робкие намеки девочки и не позволившая употребить во зло ее чувствительность, — словом, и недостатки его и достоинства равно вызывали ее восхищение; и если б мы могли заглянуть в чуланчик, где Фанни спала на одной постели с двумя сестренками (которым мистер Костиган приносил яблоки и коврижки), — мы бы увидели, как бедняжка вертится с боку на бок, не давая покоя двум своим маленьким соседкам и вспоминая все радости и события этого столь радостного, столь богатого событиями вечера и каждый взгляд, каждое слово, каждый шаг его лучезарного героя — Артура. Фанни успела прочитать немало романов — тайком и открыто, трехтомных и выпусками. Журналы в то время еще не получили большого распространения, так что Фанни и ее сверстницы не могли купить за пенни шестнадцать страниц восторгов, — что ни страница, то преступления, убийства, угнетенная добродетель и бессердечные соблазнители-аристократы; но зато она имела доступ в библиотеку, которую, наряду со школой и кондитерско-шляпной лавочкой, держала мисс Минифер, — и Артур представлялся ей воплощением всех героев из всех милых ее сердцу замусоленных томов, которые она проглотила. Мистер Пен, как мы знаем, был франтом по части сорочек и прочих мелочей туалета. Фанни ужасно понравилось и его тонкое белье, и нарядные запонки, и батистовый носовой платок, и белые перчатки, и очаровательные, блестящие, как зеркало, башмаки. Принц явился, и бедная служаночка была повержена в прах. Образ его посещал ее в беспокойном сне; звук его голоса, синее сияние глаз, взгляд, в котором любовь мешалась с жалостью, мужественная, подбадривающая улыбка, веселый, заразительный смех — все это снова и снова вставало у ней в памяти. Она чувствовала, как ее обвивает его рука, видела, как замечательно он улыбается, наливая ей шампанского, такого вкусного! А потом она вспомнила, как подсмеивались над ней подруги — Эмма Бейкер, которая теперь так задирает нос, потому что ее жених — подумаешь! — в белом фартуке торгует сыром на Клер-Маркет, и Бетси Роджерс, которая всем прожужжала уши своим ухажером, а он всего-навсего клерк у какого-то стряпчего и повсюду ходит с синей холщовой сумкой.

Поэтому Фанни нисколько не удивилась, когда часа в два пополудни, сразу же после их обеда (отца семейства не было в городе — он не только служил сторожем в Подворье, но еще и работал в известном похоронном бюро Тресслера, что на Стрэнде, и отбыл в деревню с катафалком графини Эстрич), из-под арки появился джентльмен в белой шляпе и белых панталонах и остановился у окошечка сторожки; не удивилась, а только обрадовалась безмерно и вся залилась краской. Она знала, что это Он. Она знала, что Он придет. И вот Он пришел: его королевское высочество дарит ее улыбкой. Она крикнула: "Маменька!" — вызывая из верхней комнаты миссис Болтон, а сама подбежала к двери и, оттолкнув младших, распахнула ее. Как она покраснела, протягивая ему руку! Как любезно он снял свою белую шляпу, входя в комнату под удивленными взглядами детей! Он справился у миссис Болтон, хорошо ли она спала после вчерашних волнений и прошла ли у ней голова; а также объяснил, что, оказавшись в этих краях, не мог не зайти узнать, как поживает его юная знакомка.

Миссис Болтон поначалу приняла эти авансы с некоторой долей страха и подозрительности; но Пен не унимался: он и не замечал, что ему не рады. Оглядевшись, куда бы сесть, и не обнаружив свободного стула — на одном лежала крышка от кастрюли, на другом рабочая шкатулка, — он выбрал высокий детский стульчик и взгромоздился на эту неудобную вышку. Дети рассмеялись, и громче всех — большое дитя Фанни, ее пуще всего позабавило и поразило, что его высочество соизволил так просто себя держать. Он — и вдруг сел на это креслице! Как маленький!.. Часто, часто впоследствии глядела она на этот предмет обстановки. А разве нет почти у каждого из нас в комнате такого кресла, где воображение рисует нам незабвенный образ, откуда смотрит на нас с улыбкой милое лицо, которое, быть может, уже никогда нам не улыбнется?

Итак, Пен уселся и продолжал свою стремительную беседу с миссис Болтон. Он расспросил ее о похоронном бюро и сколько факельщиков будет провожать останки графини Эстрич; и о Подворье — кто да кто там живет. Он проявил большой интерес к коляске мистера Кэмпиона и упомянул, что встречал его в обществе. Он заявил, что не прочь купить акции компании Полвидл и Тредидлум, — у них миссис Болтон тоже делает уборку? А свободные квартиры в Подворье есть? Здесь лучше, чем в Темпле; он с удовольствием переехал бы в Подворье Шепхерда. И еще он проявил живой интерес к капитану Стронгу и к его другу… полковник Алтамонт, так, кажется, его зовут? Капитана он встречал еще дома, в деревне. И здесь он у него обедал, еще до того как к нему вселился полковник. Какой он из себя, этот полковник? Толстый такой, весь в драгоценностях, в парике и с большими черными баками?.. Очень черными (тут Пен состроил хитрую гримасу, чем вызвал у своих слушательниц приглушенные смешки)… да, очень черными, скорее даже иссиня-черными, а вернее будет сказать — зеленовато-лиловыми? Ну конечно, он самый; его он тоже встречал у сэра Фр… в обществе.

— Да мы знаем, — выпалила миссис Болтон. — Сэр Фр. — это сэр Фрэнсис Клеверинг; он часто бывает у капитана, в неделю раза два, а то и три. Сколько раз посылал моего сынишку за гербовыми марками. Ох, батюшки, виновата, не след бы мне про это болтать, — спохватилась миссис Болтон, которую Пен к тому времени успел окончательно разговорить. — Ну, да вы джентльмен, мистер Пенденнис, мы это знаем, ведь вы показали, что умеете себя вести, верно, Фанни?

Фанни готова была расцеловать ее за эти слова. Подняв свои темные глаза к низкому потолку, она отвечала прочувствованно:

— Ваша правда, маменька.

Пен охотно узнал бы побольше о гербовых марках и обо всем, что творилось в квартире Стронга. И он спросил, когда к нему вселился Алтамонт, и посылает ли он тоже за гербовыми марками, и кто он такой, и много ли у него бывает народу. На все эти вопросы, которые Пен задавал довольно ловко, — он имел свои причины интересоваться времяпрепровождением сэра Фрэнсиса Клеверинга, — миссис Болтон отвечала в меру своего разумения и познаний, очень, впрочем, ограниченных.

Когда вопросы у Пена истощились, он, на счастье, вспомнил одну из выгод своей принадлежности к прессе и спросил, не желают ли дамы получить контрамарки в театр. Театр они обожали, как почти все, кто был когда-либо к нему причастен. Когда Болтон опять отлучится по делам (он в последнее время что-то ходил невеселый, стал много пить и портил жизнь женской половине своего семейства), они с превеликим удовольствием сходят в театр, а за себя оставят в сторожке маленького Барни; словом, и мать и дочь приняли великодушное предложение мистера Пенденниса и благодарности их не было границ.

Фанни даже в ладоши захлопала; лицо ее сияло. Она, смеясь, покивала своей маменьке, а та, смеясь, покивала ей. Миссис Болтон была еще достаточно мдлода, чтобы ценить удовольствия, и, по ее мнению, отнюдь не слишком стара, чтобы нравиться. А мистер Пенденнис в разговоре с ней отпустил, вероятно, парочку комплиментов или ввернул что-нибудь для нее приятное. Начав с враждебности и подозрений, она стала теперь почти столь же ревностной сторонницей Пена, как и ее дочь. Когда две женщины проникаются симпатией к одному мужчине, они подзуживают одна другую — подталкивают друг дружку вперед, — и наперсница, из чистого сочувствия, увлекается не меньше героини; так, по крайней мере, утверждают философы, изучавшие эту науку.

После разговора о билетах в театр и прочих приятностей, все предались безмятежному веселью, которое было прервано лишь на короткое мгновение: одна из младших девочек, услышав слово "Астли", заявила, что ей тоже очень хочется туда пойти, но Фанни прикрикнула на нее: "Отстань!" — а маменька сказала:

— Беги, Бетси-Джейн, поиграй во дворе, вот умница. — И обе невинные малютки в фартучках, Бетси-Джейн и Эмилия-Энн, отправились резвиться на песке, вокруг статуи Шепхерда Великого. Тут-то с ними, как видно, разговорился их старый приятель, обитавший в Подворье; ибо в то время как Пен разливался соловьем, а хозяйки в полном восторге смеялись его шуткам, какой-то старичок, выйдя из-под арки, подошел к сторожке и заглянул в дверь.

При виде Артура, сидящего на столе, как Макхит в пьесе, и занятого непринужденной беседой с миссис Болтон и ее дочерью, лицо его вытянулось.

— А, мистер Бауз! Здравствуйте, мистер Бауз, — громко и весело воскликнул Пен. — А я к вам в гости, вот забежал спросить, как к вам пройти.

— Вы шли ко мне, сэр? — печально повторил Бауз и, войдя, пожал Пену руку.

"А чтоб ему, этому старикашке", — подумал кто-то из бывших в комнате, а может быть, и не только она.