К. П. де Кoрнелиано История Вечного Жида, содержащая краткий и правдивый абрис его удивительнейшего путешествия, продолжавшегося почти 18 столетий

Глава I

Путешествие Вечного Жида с тридцать третьего года обычного летоисчисления до разрушения Иерусалима

Я – израелит из колена Завулон. В году тридцать третьем обычного летоисчисления я покинул Иерусалим и с этого времени непрерывно путешествовал и должен продолжать странствовать и далее, вплоть до конца света. Это мой жребий, это не подлежащее отмене решение, которое голосом с неба было сообщено мне в день, когда я покинул Иерусалим. Мне было тогда сорок пять лет, и с этого времени я не старел. Смерть и болезни не имеют власти надо мной: я не горю в огне и неуязвим (для меча), я пью и ем лишь для своего удовольствия, но не из-за потребности. Я не сплю, никогда не устаю, понимаю все языки (мира) и говорю на них.

Говорят (но я в это не верю), что аргонавты в древности оставили на берегу Кизика огромный камень, который служил им якорем. Местные жители поспешили положить его в Пританеум, однако камень несколько раз исчезал и поэтому власти, дабы вернуть и хранить его, увидели необходимость в том, чтобы заковать его в цепи и оставить лежать. Для меня подобные меры предосторожности были бы напрасны: они не смогли бы меня удержать. Гонимый, не в состоянии противиться (решению), я не имел возможности более трех дней оставаться на одном и том же месте. Каждый знает, отчего я был предан такой судьбе. Те, которые хотят знать об этом на мой счет, могут использовать Хроники Матье Паризиуса (Mathieu Parisius), Словарь Калмера (Calmer), Историю евреев Боснажа (Bosnage) и Восточную библиотеку Херберлота (Herberlot). Эти знаменитые ученые, а также многие другие, говорили обо мне много хорошего или же обыкновенного; я, удостоенный ими такой чести, очень растроган1.

К счастью, весь белый свет в то время, когда я начал свое путешествие, был подчинен Римскому государству. Дороги были превосходными, такими, какими они должны быть для удобства пешеходов, и это было одним из обстоятельств, добавившим сладости в мою судьбу. Связь дорог друг с другом была разрушена после вторжения варваров, а позднее возникла опасность, исходящая от сумасшедших рыцарей и оруженосцев, следующих за ними. Но в эти времена я был уже привычным ко всем капризам ненормальной жизни.

Когда я покинул Иерусалим, моей первой мыслью было отправиться в столицу мира. Я не забыл прежде совершить путешествие в окрестности Иудеи и Аравии, чтобы запастись благовониями, которые обеспечили бы мне вход к римским дамам. Затем я был в Александрии, и через несколько дней добрался на корабле в порт Остии, а оттуда в Рим.

Вскоре после моего прибытия я убедился, что все большие города населены ротозеями. По сути дела, римский народ был в это мгновение занят погребением тела одного Ворона, который уже много лет имел обычай, каждое утро всходить на ораторскую трибуну и приветствовать, каркая, его величество народ. Он был бальзамирован, два эфиопа несли его тело, а некий игрок на флейте шел впереди процессии, словно он был римским сенатором или рыцарем.

Затем мне захотелось выкупаться, и я направился в бесплатные термы Агриппы. Бальнеарий освободил меня от моего платья, а Капсарий учтиво вызвался принять его и коробочки, которые были со мною. Когда я вышел оттуда, то должен был прежде договориться с ним, чтобы получить вещи назад. И я понял, благодаря этому методу, что купальни Агриппы были бы бесплатными в том случае, ежели бы за них платили. Когда все это было позади, я направился на форум Августа. Я увидел здесь множество бездельников, собравшихся в ларьке одного цирюльника, и спросил их: кто из римских дам может быть самой элегантной? Они единогласно отметили Цецилию, дочь Цецилия Исидоруса, который после своей кончины оставил, не упоминая причин, лежащих в основании его богатства, неисчислимое состояние, наследницей которого она была. Чтобы дать представление о богатствах этого человека, достаточно сказать, что на погребение его тела было использовано сто тысяч сестерций, и что ко времени своей смерти он оставил четыре тысячи шестнадцать рабов, три тысячи шестьсот пар волов, двести пятьдесят семь тысяч голов молодого скота и шестьдесят миллионов сестерций в деньгах.

Цецилия была замужем, а ее супруг был наместником Африки, но находился там в совершенном одиночестве, ибо Цецилия не любила провинцию и не желала жить в Карфагене. Ей без успеха говорили, что в древние времена здесь жила Дидона, она же отвечала, что эта принцесса умертвила себя потому, что Эней не смог увезти ее в Рим.

Дворец Цецилии находился на форуме Августа. Я оказался там и поначалу увидел в величественном вестибюле осаждающих его провинциалов и провинциалок, которые хотели увидеть выходящую оттуда элегантную даму, о которой неустанно говорили юные господа, сыновья сенаторов, когда они посещали ее поместья в провинции, и с учтивостью принимали преклонение декурионов и их супружниц.

В вестибюле можно было увидеть лигуров и лигурянок, галлийцев и галлиек, иберов и иберянок, африканцев и африканок и т.д. Все эти люди сидели на мраморных сидениях вокруг вестибюля скрытно, но доступно для публики. После того, как я оценил для себя эти странные фигуры, я вступил во дворцовую часть или Каведиум. Я пересек его и хотел идти в Атриум дворца, но мне воспрепятствовал Остеарий : он должен был сначала получить предписание, но разрешил мне идти, когда я кроме всего прочего отметил, что пришел продать благовония.

Посреди Атриума возвышался алтарь, посвященный Пенатам. Рядом находился большой и прекрасный вход с колоннами, стены которого были выложены из паросского мрамора. В нишах можно было увидеть статуи предков Цецилии, надписи, трофеи. Рельефы напоминали о их великих деяниях. Те же величественные личности были представлены на больших медальонах из серебра, которыми был уставлен Триклиниум дворца. После того, как я прошел не знаю через какое количество отделанных мрамором и выложенных мозаикой залов, я был введен к Цецилии, которая как раз была занята своим туалетом. У нее была одна из двух сотен ее прислужниц, Глицерия, юная гречанка, обладавшая действительно прекрасной фигурой. Она возлагала на нее искуственную корону из лавровых листьев и лепестков лотоса, которая была сделана александрийскими цветочными мастерами. Гречанка принесла маленькие туфли из Сикиона, предназначенные для бала, который должен был состояться на другой день. Цецилия была очень довольна этими двумя предметами, но грустила в тот самый миг, когда она увидела меня вошедшим с вазой из оникса в руках, куда я поместил самые лучшие духи, какие только бывают на свете, грустила о том, что стоит большого труда получить благовония лучшего качества. В вазе был бальзам из Иудеи, кипрские воскурения, здесь был Сторакс из Габалы, здесь был Цинамом, здесь были также королевские воскурения, которые в те времена изготовлялись только для первых лиц, короля парфян, и которые мне подарил парфюмер из Александрии.

Цецилия приняла меня с улыбкою и на таком уровне, что прекрасный запах моих благовоний, вдыхаемый ею, превращал ее взгляд во все более заинтересованный. Она приказала поставить мою вазу на роскошный стол из лимонного дерева и услала прочь раба, который в ее присутствии читал ей новое собрание милетских сказок. Цецилия начала со мной непринужденно беседовать, после чего она справилась у меня об одеянии еврейских женщин, спросила меня, могу ли я совсем не по обычаю большинства моих соотечественников, бывших в Риме, познакомить ее с моими особенными, лично (изобретенными), лекарственными средствами.

Я ответил ей сразу, что ежели она страдает нервным расстройством, то должна принять вино из Берита, с которым вместе употребить пепел, полученный от сожжения головы совы и корня лилии. Затем я сказал ей, что она должна, если уже достигла тридцатипятилетнего возраста, натирать грудь мазью, приготовленной из воска, кобольда и скорлупы яиц куропатки. Я уверил ее, что это абсолютно верное средство сохранить эту великолепнейшую часть ее привлекательности в приличном состоянии.

В то время, как мы непринужденно беседовали друг с другом, Цецилия продолжала свой туалет. Одна из ее прислужниц удаляла с ее тела волоски, другая скоблила ее плечи золотым стригилисом, делая их гладкими с помощью небольшого специального камня. Глицерия купила кое-что из благовоний и бальзамировала их запахом волосы своей властительницы, которые она прежде расчесала каламистром, затем заплела их, и соединенные меж собой косы образовали на голове большой узел, который закрепился большой золотой булавкой, тогда как завитые по обеим сторонам пряди очень красиво ниспадали.

Цецилия руководила убранством своей головы сама, причем к концу мероприятия держала в руках овальное зеркало из серебра с рукоятью из слоновой кости. Иногда она веселилась, наблюдая проделки своей маленькой обезьяны, а некий раб находился непременно здесь, чтобы предупредить возможность нарушения туалета с ее стороны. Все это длилось более трех часов, в чем можно было убедиться, глядя на золотую Клепсидру, стоящую в комнате. Ни у какой иной дамы это могло бы произойти таким образом. Мне было позволено при этом присутствовать.

Когда убранство головы Цецилии было завершено, она сняла сандалии, чтобы на римский манер надеть белые туфли, прошитые золотом. На ней уже была нижняя часть одеяния и Глицерия опоясала ее груди грудным поясом, чтобы их поддерживать. Затем она надела на нее хлопчатую тунику ослепительной белизны из Милета, пурпурные части которой были прошиты жемчужными нитями. Рукава по всей их длине снаружи были укреплены пряжкамии из арабских алмазов. Цецилия позволила затем надеть на ее шею ожерелье из чистого жемчуга, которое раньше принадлежало царице Клеопатре. Она надела серьги, браслеты и кольца; наконец она взяла пальто и элегантным движением набросила его складками на себя.

Цецилия встречалась иногда со своим любовником в храме Исиды, но в сравнении с другими римскими дамами она считалась добродетельной. Мода и наряды занимали все ее заботы, все ее время и все сокровенные мысли. Одевшись, она показала мне дворец. Повсюду я заметил кресла и ложе из серебра. Я уверен в том, что в комнате, обставленной по-гречески, я увидел изображения Алкивиада и Эпикура, а в обставленной по-римски – Овидия и Катулла.

После того, как она великодушно оплатила мои благовония, Цецилия решила посмотреть цирковые игры. Она села в крытые носилки, напоминающие азиатский паланкин, который несли восемь рабов и сопровождали восемь других, а именно: два черных вестника, два раба со скамейками для ног, два других с подушками, какой-то дамский угодник, несущий зонтик от солнца, укрепленный на индийском бамбуке, и еще один с пучком из павлиньих перьев, укрепленном на жезле из слоновой кости, чтобы служить в качестве веера.

Когда я покинул Цецилию, то остался здесь, чтобы осмотреть город, который в то время еще не был сожжен Нероном и вновь застроен, но был заполнен роскошными зданиями. Если я сравниваю Храм, Цирк, Базилики, портики, пирамиды и обелиски, водопроводы древнего Рима с тем, что называют памятниками в новейших городах Европы, то я не понимаю, почему существует много благодушных людей, которые получают удовольствие от веры, что девятнадцатое столетие знаменует собой вершину образования. Мне думается наоборот, ибо оно во многих отношениях достаточно далеко от него удалено.

Так как я не мог оставаться в Риме более трех дней, я отправился прочь оттуда, чтобы пересечь Галлию. Я увидел Лион, Виенн, Арле, Нарбонну, Бордо, Tрев, Ута и др. Эти города переживали в ту пору эпоху расцвета по сравнению с сегодняшним днем, потому что были менее зависимы от столицы. Я находился еще в Галлии, когда туда прибыл цезарь Калигула. Я присутствовал при событии, когда в качестве знака триумфа он на побережье Болоньи скучивал морские раковины. Я позволил себе посмеяться по этому поводу; ему об этом сообщили и он приговорил меня к смертной казни. Но топор палача не коснулся меня и Калигула из-за боязни, что имеет дело с неким волшебником, отпустил меня на свободу. Он позволил мне взглянуть на его знаменитого коня, ошейник которого был из бриллиантов, питающегося позолоченным ячменем и пившего из чудесного золотого кубка. Затем цезарь отдал мне письмо, которое он назвал очень важным, и уполномочил меня передать его наместнику Таррагоны в Испании. Оно содержало несколько слов: Не делай подателю (сего письма) ни доброго, ни злого, отчего господин наместник, дабы не выказать доброты, ни разу не пригласил меня к своему столу. Оскорбленный этой шуткой, я воспринял после этого смерть Калигулы с радостью и отправился в Рим, чтобы увидеть его преемника Клавдия2.

Так как я прибыл в город поздно, то должен был принять решение остаться на центральной площади под открытым небом, и здесь случилось, что при свете луны я увидел проходящую мимо развратную Мессалину, облаченную как вакханка. Она шла там, где не должна была бы идти, или вероятнее всего шла оттуда назад. Так как я очень осторожный человек и друг добрых нравов, то посчитал для себя удобным спрятаться за одну из колонн, дабы не быть уволоченным ею отсюда, что могло бы с легкостью произойти. На другой день я хотел увидеть шутовскую фигуру Клавдия, который сидя в суде наслаждался тем, что управлял всеми судебными процессами. Однажды подошло очень запутанное дело. После того, как он выслушал внимательно адвоката, цезарь вынес приговор следующими словами: Тот выйграет процесс, кто обладает правом. Затем рассматривалось дело одного человека, римское гражданство которого выглядело спорным, а именно, обсуждалось с горячностью, что ему запрещено в суде носить одно и то же платье. Клавдий постановил, что этот человек, ежели (в суде) говорят против него, должен быть облачен в греческую одежду, ежели за него – в римское платье. Эта второстепенная деталь была устранена и адвокат начал изъяснять суть дела. Однако запах, исходящий из кухни жреца бога Марса, достиг нюхательных органов Клавдия с такой приятностью, что он неожиданно покинул судебное кресло, дабы вместе с ними сесть за стол, что возбудило среди зрителей суда великую радость.

Я не хочу говорить об ужасном правлении Нерона, более того о Поппее и ее трехстах ослицах, также о пресловутом ужине и преступлении Тигеллина, также о Сенеке как о лицемерном стоике, так и о низком придворном, который хотел бы познать добродетель, не упражняясь в ней. И я с чувством обязанности вернулся в Рим, чтобы увидеть дом с позолотой, и, кстати, узрел в театре цезаря, который напрашивался на рукоплескания толпы. Я находился в окрестностях главного города, когда он перестал управлять и окончил свои дни. Я отметил по этому поводу, что ежели добрые князья могут быть любимы их поддаными, которые от них не получали никаких знаков благосклонности, то тираны могут также обладать не очень завидной славой – вызывать сострадание лишь у тех, что живут за их счет.

Впрочем я могу сказать как Тацит: mihi Galba, Otho, Vitellius, nec beneficio, nec injuria cogniti3. Все-таки я кое-чему начился у последнего, а именно великолепным парам, исходящих из его кухни. Более ста лет можно было во всех постоялых дворах римской империи слышать ни о чем ином, как о званом обеде, который цезарю Вителлию дал его брат и на котором было подано на стол семь тысяч птиц и две тысячи рыб4.

Когда в то время я уходил из Рима, то не упустил из виду посетить Цецилию, которая всегда принимала меня доброжелательно. Если ее не было в городе, я находил ее в одном из ее домов, где она останавливалась. Я знал ее в возрасте двадцати пяти лет. Через тридцать лет она обладала еще лицом приятным, но из-за развитого чувства самолюбия избегала молодых бабенок. Поэтому она перестала жить во дворцах, которыми владела в Кампании, и проводила приятные времена года в Тоскане, в доме, которым позднее завладел Плиний Младший. Я направился туда, чтобы выразить Цецилии мое преклонение перед ней и был восхищен ее жилищем.

Перед дворцом находилась «беседка удовольствия», поделенные на несколько частей и окруженные самшитом цветочные клумбы. Вокруг можно было увидеть зеленолиственные дорожки из акантуса, клумбы из роз, величественные, в образах зверей оформленные самшитовые деревья. «Беседка удовольствия» имела форму полукруга, она была окружена стеной, покрытой плющом. В дом входили через портик, откуда попадали в столовую и в купальни справа и слева. (В доме) можно было обнаружить огромное количество комнат, мраморные карнизы восходили до высоты опорной стены, над ними виделись нарисованные «лесочки удовольствия» и птицы. Вокруг дома был Криптопортик или скрытый вход с колоннами, окна которого были сделаны из узорчатых камешков из Сегобрики. В конце осени Цецилия прогуливалась (обычно) здесь, ибо возвращалась назад в Рим не ранее декабря месяца. В ее гостиной имелся также Гипокастр (Hypocaustrum), кроме того, она заботилась, чтобы полыхал сильный огонь, дабы постоянно работал вделанный под землей котел, который был предназначен для того, чтобы горячий пар направлялся посредством железных труб в комнаты. Согласно представлениям того времени, это было удобнейшим, более здоровым и экономнейшим средством, чем угольная печь или камин, которые впоследствие заняли их место.

В деревенском доме Цецилии те, кто обожает любовные упражнения, могли обнаружить Сверистерий и Ипподром. Кроме партера был еще сад, который имел форму концентрических аллей, состоящих из кипрских растений и платанов, корни которых были покрыты плющом. Повсюду можно было увидеть кустарники из роз, буковые деревья, подстриженные на тысячу ладов, и маленькую пирамиду между ними. В одном из кустарников виднелось белое мраморное ложе для отдыха, которое покоилось на четырех колоннах из каристского мрамора. Напротив имелся колодец с вытекающей из него водой, и с бассейном, в котором плавали блюда в форме движущихся предметов, если кому-либо хотелось принимать пищу недалеко от воды.

Цецилия в сию минуту не читала ни Овидия, ни милетские сказки: она была обременена тем, чтобы занять работой своих многочисленных рабынь, которые вышивали прекрасно как фригийские женщины. Она читала «Об обязанностях» Цицерона и сочинения Сенеки, играла в игральные кости с одним пирронистским философом, который сомневался во всем, но не в счастье, коим он наслаждался, жить и питаться целый год у римской матроны. Впрочем Цецилия была счастлива и созерцая ее счастье можно было в то время обрести его тоже.

Загрузка...