Ударная сила / Спорт / Exclusive


Ударная сила

/ Спорт / Exclusive

«О том, чтобы выбиться в люди, я никогда не думал. Меня подстегивало другое — стремление быть лучшим», — говорит знаменитый Костя Цзю

Любители бокса потирают руки от нетерпения: до конца февраля должна быть объявлена дата боя по версии Всемирной боксерской ассоциации (WBA) в тяжелой весовой категории между украинцем Владимиром Кличко и россиянином Александром Поветкиным. Броская афиша не может, однако, затенить третье имя — знаменитого Костю Цзю, тренирующего нынче Поветкина. Один из самых ярких российских боксеров современности без малого два десятка лет провел на Зеленом континенте и большую часть побед добыл под австралийским флагом. Исконно русские метания души он выражает английскими словечками, а колорита своей внешности неустрашимого бойца добавляет с помощью косички.

— Скажите, Костя… Кстати, почему именно Костя, а не Константин или даже Константин Борисович? Своими достижениями вы вполне заслужили обращение по имени-отчеству.

— Когда я слышу в свой адрес «Константин Борисович», мне кажется, что надо мной смеются. Знаешь, такой тип подколки. Наверное, сказывается непринужденность австралийского образа жизни, к которому за годы пребывания на Зеленом континенте я очень привык. Поэтому и к собеседнику предпочитаю обращаться на ты — так ведь гораздо проще. Хотя в последнее время начинаю привыкать к имени-отчеству. В России я уже довольно долго, а здесь это норма. Еще в Москве мне очень не хватает спокойствия. Здесь слишком быстрый ритм жизни: все несется, словно без тормозов. А иногда ведь хочется остановиться, подумать. Хотя и с этим я уже научился как-то справляться. Планирую свои дела на день так, чтобы избежать суеты. И жестко контролирую время, дабы одна встреча не накладывалась на другую. В результате даже с учетом вечных московских пробок из двадцати встреч я опаздываю в худшем случае только на одну.

— Что из самого насущного привезли с собой в Москву из Сиднея?

— Несколько экземпляров наручных часов из своей коллекции. Хотел перевезти еще питона, но потом решил не мучиться с транспортировкой. Многие удивляются: почему питон, а не кошка или, скажем, собака? Это невозможно объяснить, надо самому попробовать. Удивительное чувство: сидишь, например, смотришь телевизор, а он по тебе ползает. Питон у нас как член семьи: я взял его червяком, а он сейчас вымахал на два с половиной метра и будет расти метров до семи. Хотя как был тупым, так и остался — хозяев вообще не узнает (смеется).

— Дружба со знаменитым актером Расселом Кроу после переезда в Москву немного остыла?

— Как раз на днях я набирал его номер, хотел поговорить. Не дозвонился — он где-то в Европе, снимается в очередном фильме. Сейчас мы с Кроу, конечно, общаемся меньше: он постоянно занят, у меня тоже времени не хватает. Зато появилось больше возможностей для встреч с московскими друзьями. У меня, например, очень теплые отношения с Иосифом Кобзоном. Мы давно знакомы: я всегда рад его видеть, да и он принимает меня как сына.

— Помимо российского гражданства у вас есть еще и австралийское. Что оно дает?

— Свободу передвижения без виз и дополнительное ощущение защищенности. Я очень благодарен Австралии: она приютила, сделала меня своим гражданином. Одно время я даже выступал под флагом этой страны. Для меня австралийское гражданство очень дорого, и я не намерен ни в коем случае отказываться от него. Хотя если придется выбирать или-или, останусь россиянином. А ведь было дело, я мог стать гражданином не Австралии, а Южной Кореи. Вскоре после Олимпиады-1988 в Сеуле хозяева Игр предложили мне начать в их стране профессиональную карьеру. Пришлось отказаться. Хотя во мне течет корейская кровь, по духу и воспитанию я — европеец. Менталитет у меня не азиатский, это совершенно точно. К тому же уклад жизни, за которым удалось понаблюдать во время Олимпиады, мне не понравился. Я просто не мог себе представить, что улечу туда. Не говоря уже о том, что стану гражданином этой страны.

— Корейцем был ваш дедушка. Вы изучали, каким образом он оказался в России?

— Дед умер, когда папе было 14 лет. Отец сам знал об истории рода очень мало, а я еще меньше. Известно только, что дедушкина семья была из Китая, родился он во Владивостоке, в 1937 году по делу Тухачевского его репрессировали и сослали на Урал. Так наш род оказался в Серове. Еще кое-что удалось узнать со слов троюродной сестры, которая смогла разыскать меня. В 1988 году я принимал участие в чемпионате СССР, проходившем в Ташкенте. Выступал неплохо, обо мне написали в газете. Как-то вечером в гостиничный номер постучали, у дверей стояла незнакомая женщина. Сказала, что прочитала про меня в статье и решила разыскать. Фамилия Цзю даже для корейцев очень редкая, все ее носители — уже родственники. Гостья начала доставать фотографии, на одной из них ее отец был запечатлен на похоронах нашего деда. Я этот снимок уже видел, знал его. «А вот мой папа маленький», — показываю. Так я соединился с родственниками из Ташкента, общаюсь с ними до сих пор.

Иногда во мне прорезаются азиатские черты — корейская упертость, например. Хотя ее можно назвать и уральской закалкой. Одно время я увлекался восточными практиками — той же йогой. Занимался мануальной терапией: мне нравилось, что таким образом можно исцелять людей. Ты ведь знаешь, что через боль можно лечить? Уверен, что мог бы стать очень неплохим мануальщиком и иглотерапевтом: я знаю все болевые точки, ощущаю их пальцами, руками. Но этим нужно заниматься систематически, а времени катастрофически не хватает.

— Что вы чувствуете, когда нажимаете на больное место?

— Чувствую контакт между пальцем и точкой на теле. Дай сюда руку, я попробую. Не бойся, это не опасно. Вот смотри, здесь у тебя нет боли. А здесь — если надавить — будет больно, правда? Тут не очень больно… Это зависит не от силы надавливания. Просто я хорошо чувствую все эти точки. Правда, один раз занимался пациенткой и нечаянно сломал ей палец. В общем, иногда лечу, иногда калечу (смеется).

— Мальчишке с экзотической внешностью и фамилией в рабочем Серове наверняка приходилось несладко. Часто возникала необходимость отстаивать свою честь в уличных баталиях?

— Таких случаев практически не было. В советское время конфликты на национальной почве возникали крайне редко. У меня друг — татарин, к нему тоже никто не цеплялся. Да и каких-то проблем со шпаной не припомню. Я пошел в бокс довольно рано, кодекс чести нашего зала гласил: людей на улице бить нельзя. Тренер повторял это правило постоянно, со временем оно превратилось в табу. Потом, конечно, случались ситуации, когда бить все равно приходилось. Если возникает опасность, не убегать же... Хотя была и такая история: поздно вечером оказался втянутым в конфликт, против меня стояло несколько человек. Было понятно, чем кончится дело, а вступать в драку не хотелось. Я просто убежал — и мне не было стыдно ни на грамм.

Но если убежать невозможно, нужно бить. Был случай: я опаздывал на самолет, а таксист не торопился. Я поймал другую машину, но ее водитель ехать отказался. Я психанул немного, пошел пешком. Вдруг слышу, меня кто-то окликает. Оглядываюсь, сзади идет водитель из той, второй машины. Было ясно, что он не поздороваться со мной хочет. Я даже не стал ждать, когда он размахнется, и ударил первым. На этом, собственно, все и закончилось.

— Говорят, самые успешные спортсмены являются выходцами из небогатых семей. К вам это тоже относится?

— Мы жили вчетвером — мама, папа, младшая сестра и я — в 16-метровой комнате. Я провел в ней первые двенадцать лет своей жизни. Спал на матрасе под столом, других возможностей не было. Мамина зарплата составляла 60 рублей, папина — 120. В доме не было ничего — ни лакомств, ни игрушек. Помню празднование одного Нового года. Торжество получилось скромным, но с фантазией. Родители оставили на полу якобы следы Деда Мороза, которые вели к спрятанным в разных углах подаркам. Я тот праздник запомнил очень хорошо, сам потом детям такой же устраивал.

Первую зарплату я получил лет в 15. Был тогда уже на подходе к сборной и имел право на некое денежное обеспечение. Поскольку в советские времена профессиональных спортсменов не существовало в принципе, придумали такую должность — «инструктор по спорту». Вот по ней мы все и числились. Сначала я получал 120 рублей, потом — 180, даже 300. Это были очень серьезные деньги. Я уже рассказывал, сколько зарабатывал отец — а он был, между прочим, бригадиром слесарей. Из зарплаты я брал себе сколько нужно, а остальные деньги всегда отдавал родителям.

О том, чтобы выбиться в люди, я никогда не думал. Меня подстегивало другое — стремление быть лучшим. Эта мотивация была самой сильной. Первый серьезный успех пришел в 1986 году, когда я выиграл первенство СССР среди молодежи. Попал в состав сборной страны, это стало началом всей последующей карьеры. Прошлым летом я оказался в Гамбурге, где мой ученик Саша Поветкин отстаивал пояс чемпиона мира в бою с американцем Рахманом. Встретил там ребят, с которыми тренировался и выступал вместе. Их сейчас раскидало по свету: кто живет в Германии, кто в США. Посидели с ними, повспоминали былое: как будто путешествие в свою молодость совершил.

— Где вы сейчас чувствуете себя по-настоящему дома — в Сиднее, Москве или родном Серове?

— Не в Серове, это точно. Для меня сейчас это только место, где я родился и прожил первую половину своей жизни. Мне нынче 43 года, из Серова я уехал в 22. И после этого был там считаное количество раз. Единственное, что связывает меня с этим городом, — друзья детства, несколько родственников и могилы. Из других городов больше всего времени я сейчас провожу в Москве. Раздваиваться, жить на два дома лично мне сложно. Поэтому настраиваю себя так, что пока мой дом — здесь, в российской столице.

— В какой момент поняли: все, Серов уже пройденный этап?

— Когда я впервые улетал в Австралию в начале 1992-го, еще надеялся, что вернусь. Были планы купить кусок земли, построить дом. Года через три понял: все, мост взорван, обратной дороги нет. Хотя, если совсем честно, еще только оказавшись в Австралии, почувствовал: домой теперь возвращусь вряд ли. Я перешел из любителей в профессионалы, впереди была новая жизнь — в чужой, далекой стране, без знакомств и знания языка. И полная неизвестность.

Но страха я не испытывал. Мне было 22 года, вроде совсем мальчишка, а казалось — такой взрослый. К тому моменту я уже шесть лет состоял в сборной: два года в молодежной и четыре — в национальной. Считался даже ветераном команды! Выиграл все, что мог, — два чемпионата Европы, первенство мира, Игры доброй воли. Единственной непокоренной вершиной оставалась Олимпиада. В Сеуле стать чемпионом не получилось, а ждать Игр-92 в Барселоне не хотелось. Мотивация была уже совершенно не та.

Вопрос в пользу Австралии решила не финансовая сторона контракта и не тренер, хотя Джонни Льюис был хорошим наставником. Он воспитал трех чемпионов мира, долгое время считался лучшим специалистом Австралии. Просто поступило хорошее предложение, ждать чего-то еще смысла не было, и я согласился. Становление в качестве профессионального боксера произошло очень быстро: уже в четвертом бою я встречался с бывшим чемпионом мира Хуаном Ла Порте. Может, даже слишком быстрым… Сейчас на боксеров в профессиональном спорте работают целые команды, у меня же поначалу не было даже менеджера. Из-за этого случались ошибки, за которые приходилось платить. И платить серьезно.

В 1995 году, по моему мнению, у меня закончился контракт с промоутером Биллом Морди. Я обратился к юристам, которые подтвердили: действительно, контрактные обязательства нас больше не связывают. Выиграв очередной бой и став чемпионом мира по версии IBF, я расторг контракт с Морди, хотя тот настаивал, что в договоре имеется еще опция на продление. Начались тяжбы, он меня засудил. Я подал апелляцию, проиграл ее, потом вторую, третью — все с тем же итогом. Тогда я подал в суд на своего юриста, который посоветовал мне расторгнуть контракт, и выиграл дело. Теперь уже он начал подавать апелляции — одну, вторую, третью, но все проиграл.

Это был гигантский процесс, ввязавшись в который остановиться было невозможно. Мы судились десять лет. Я потерял большие деньги, что-то сумел вернуть обратно. При этом понял одну вещь, которая чрезвычайно важна в бизнесе: бумаги нужно подписывать очень четко. Сейчас пытаюсь передать эту истину ученикам, с которыми работаю. Оглядываясь назад, понимаю: та история стала следствием моих амбиций. Это качество, по-английски оно называется stubborn — упертость, вера в свою правоту, — вообще подводило меня не один раз.

— Ваша знаменитая косичка появилась в конце 80-х. Почему решили завести ее?

— Если быть совсем точным, косичка появилась в 1988 году после Олимпиады в Сеуле. Игры как раз и стали отправной точкой: на меня, 18-летнего мальчишку, они произвели неизгладимое впечатление. Захотелось какой-то свободы, дополнительного самовыражения. У нас ведь во всей боксерской сборной была одна и та же прическа — короткая стрижка и челка набок. Я приехал домой и заявил: хочу быть другим. Именно прическа и стала первым вызовом системе. Косичка вызвала бурное неприятие, тренеры в сборной пытались воспитывать. Был момент, когда мне пригрозили: продолжишь в том же духе, на заграничные турниры больше не поедешь. «Поеду», — преспокойно отвечал я и продолжал тренироваться. Понимал: если останусь лучшим, никуда они не денутся. Будут вынуждены взять и в сборную, и на соревнования за рубеж.

Прошли годы, косичка давно стала моим фирменным знаком. Она застрахована на большую сумму. Сколько? Ладно, скажу — на миллион долларов... Не шучу, так оно и есть. Если кто-нибудь случайно ее обрежет — все, конец ему. Когда я честно предупреждал об этом парикмахеров, они начинали нервничать. Правда, сейчас нашел в Москве мастера, который меня полностью устраивает. Хожу теперь к нему регулярно.

— В одежде вы тоже пытались выделиться?

— За границу я начал ездить в 1985 году и имел возможность покупать яркие, качественные вещи. В Союзе прилавки магазинов были пустыми, а я привозил стильные куртки, кроссовки... В моду только начали входить джинсы-«варенки», я уже в них щеголял. Для маленького Серова это было шокирующее зрелище. В те годы в сборной за мной закрепилось прозвище Американец. Мне нравился английский язык, я уже тогда пытался его изучать: брал с собой на сборы самоучитель, художественную литературу. Кроме того, я был коммуникабельным парнем, запросто общался с иностранцами. Большинство наших ребят на контакт с ними шли неохотно, а я был открыт. Да и журналистам давать интервью любил.

В конечном счете при переходе в профессионалы мне это очень помогло. Сейчас смотрю на Сашу Поветкина и вижу, насколько он закрыт, закрепощен. Я же понимал, что publicity — это мой хлеб. Чем больше популярность, тем выше моя стоимость в качестве профессионального боксера. У меня десятки тысяч фанатов по всему миру, которых я искренне люблю. И они за это платят мне сторицей. Так называемый метод бумеранга, слышал о таком? Это, кажется, Карнеги сказал: «Относись к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе».

— Карнеги, знаю, одна из ваших настольных книг.

— Так и есть. Кто-то говорит, что в России его законы не действуют. Ничего подобного, они универсальны. Надо только поверить в них, и тогда они будут работать. Хотя я согласен, в нашей стране многое воспринимается по-другому. Например, вежливость здесь однозначно трактуется как слабость. Если ты улыбаешься и первым здороваешься с незнакомцем — значит, ты loser. Стоит во время переговоров сделать некую уступку, как люди начинают думать: ага, он слабак, сейчас мы его обдерем как липку. Но изменять себе как-то не хочется. Хотя черт его знает… Знаешь, на одном надгробии было выбито: «Он был прав, когда переходил улицу на зеленый свет». Такая, понимаешь, чисто российская ситуация (смеется). Оказаться в положении того человека хочется еще меньше. Пытаюсь искать баланс: иногда это удается, иногда нет. Мне в России зачастую приходится очень сложно…

— На профессиональном ринге вы провели немало боев. Какой поединок оказался самым запоминающимся?

— Пожалуй, с мексиканцем Хулио Сезаром Чавесом. Он проходил в Аризоне, на границе с Мексикой. Представь себе, в зале собралось 15 тысяч мексиканцев. Пьяных мексиканцев — что еще хуже. Чавес был их кумиром, они его боготворили. Когда я первый раз послал его в нокдаун и бой был остановлен, на ринг полетели бутылки — с пивом, мочой. В зал ворвались полицейские, человек сто уложили лицом в пол в наручниках. Впервые в истории бокса объявления победителя не было, руку мне не поднимали. С ринга меня увели в большой спешке, потом мы дожидались в какой-то комнате окончания беспорядков. От возбуждения меня трясло, адреналин в крови буквально играл… Недавно мы случайно встретились с Хулио и отлично пообщались. Что приятно, никакой ненависти и вражды не было и в помине.

— Вы иногда оглядываетесь назад, чтобы оценить, какой путь проделали? Хвалите себя?

— Чаще одергиваю. Даже достигнув всех своих успехов, я хочу ходить по земле. Звездность может проявляться только в одном — в самоуважении. Вот Поветкин тоже звезда — но он должен знать себе цену и до других людей это доносить. А Саша скромничает… В результате многие злоупотребляют его добротой. Недавно была ситуация: запланировали его съемку на телевидении, а самого Поветкина об этом не предупредили. Да еще и заставили ждать, пока студия освободится. Я в таких случаях разворачиваюсь и ухожу. Кто-то скажет: мол, Цзю загордился. Но это не зазнайство, просто проявление самоуважения. Как еще учить людей, если не таким образом?

А еще я хочу все время узнавать что-то новое, прогрессировать. Прошлым летом завершил обучение на кафедре управления в сфере физкультуры и спорта в Уральском федеральном университете. Многие удивлялись: зачем успешному, состоявшемуся человеку диплом о высшем образовании? Но мне нужны были не корочки, а знания. Учился я заочно, весь процесс растянулся на восемь лет, но в итоге полностью оправдал себя. Мне важно было понять, как работают определенные вещи в России — законы, порядки. Получив профессию менеджера по организации мероприятий, я теперь знаю, как делается бизнес в нашей стране.

— Вернувшись из Австралии, вы анонсировали разные начинания — открытие фитнес-центров, запуск собственной линии одежды, телевизионные проекты. В итоге сердце успокоилось тренерской работой?

— У меня остается несколько магазинов одежды. Сейчас собираюсь возобновить деятельность спортивных залов, вернуть поставки боксерского оборудования. Телевизионные проекты? Наверное, они тоже были нужны, все-таки я приобрел определенный опыт: научился танцевать, кататься на коньках. Сегодня я могу спокойно держаться в кадре, говорить на камеру. Понимаешь, нужно пробовать себя, искать что-то новое. И свою нынешнюю тренерскую деятельность воспринимаю скорее в качестве хобби. Еще и в том смысле, что время, затраченное на нее, совершенно несоизмеримо с финансовой отдачей. С другой стороны, это очень увлекательное занятие. Знаешь, в английском есть такое выражение — personal satisfaction. Оно немного шире, чем его дословный русский перевод — персональное удовлетворение. Так вот, satisfaction для меня гораздо важнее материальной стороны вопроса. Просто нужно организовать остальные сферы деятельности так, чтобы они приносили достаточный доход. Тогда я могу спокойно заниматься тренерской работой.

— Если Александру Поветкину удастся побить Владимира Кличко, это может стать вершиной вашей тренерской деятельности.

— Давай подождем официального объявления даты боя. Хотя я уже сейчас могу сказать, что Саше по плечу очень многое. Да, ему еще нужно прибавить как в физическом состоянии, так и в тактике ведения боя. Для этого нужно работать, а Поветкин работать готов — и много. Он поверил в себя и способен идти еще дальше.

Загрузка...