Из зарубежной пушкинианы

Пушкин и Гейне: попытка «странного сближения»

Помню, в школе я писал сочинение на свободную тему: Пушкин и Гейне. Я пытался их сравнить. Позже слышал от своего учителя академика А. В. Шубникова, великого кристаллографа, что задача всякой науки (в том числе, по-видимому, и литературоведения) — сравнивать несравнимое и различать неразличимое. Ну, в самом деле, что общего между Гейне и Пушкиным? Пушкин — это наше все, как сказал Аполлон Григорьев. А Гейне — во-первых, не все, а во-вторых — не наше. Кстати, если не наше, то чье? Но об этом чуть дальше.

Если следовать совету моего учителя и, оставив предрассудки, сравнить Пушкина и Гейне, мы найдем много, говоря словами Пушкина, «странных сближений».

Начнем с того, что они почти ровесники. Пушкин моложе Гейне менее чем на полтора года. Заочно они были знакомы. В 1835 году Пушкин в письме шведско-норвежскому посланнику Густаву Нордину благодарит его за «любезную контрабанду» — присылку четырех томов собрания сочинений Гейне, изданных по-французски в Париже в 1834–1835 годах. Эти книги, запрещенные в России, передал Пушкину граф Фикельмон.

О том, что и Гейне знал Пушкина, стало известно совсем недавно. В Институте Генриха Гейне в Дюссельдорфе в его архиве нашли листок. Гейне, живший в Париже, в числе других книг заказал из Гамбурга по каталогу Вильгельма Жовьена повести Пушкина (во французском переводе). Каталог был издан в 1848 году. Стало быть, Гейне мог читать Пушкина между 1848-м и 1856-м годами. Я видел этот листок. За номером 9094 рукой Гейне написан заказ: «Novellen von Puschkin».

Гейне, редактировавшего с Марксом «Рейнскую газету», советское литературоведение объявило революционером, республиканцем и воинствующим атеистом. На самом же деле зрелый Гейне осуждал революцию и предупреждал об опасности новых Робеспьеров. Он — ярый противник республики. Еще в 1831 году Гейне назвал себя «роялистом по врожденной склонности». Гейне был аристократом свободного творческого духа. И это было главной чертой его общественного облика. Таким же был и Пушкин, хотя, в отличие от Гейне, он был еще и аристократом по рождению. И Пушкина еще недавно (в тридцатые годы) считали атеистом и чуть ли не декабристом. Да, «Гавриилиада» была данью мятежной юности. Но в «Из Пиндемонти» — весь Пушкин.

Об этом же говорит и Гейне в «Romanzero». В 1848 году больной поэт в последний раз пришел в Лувр, чтобы взглянуть на Венеру Милосскую. Он плакал от счастья у ее ног, и ему казалось, что Венера говорит ему: «Неужели ты не видишь, что у меня нет рук, и я помочь тебе не могу?» А Пушкин утешался мадонной Перуджино. Он писал Н. Н. Гончаровой 30 июля 1830 года; «Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадонной, похожей на Вас, как две капли воды». Оба страстно любили родину и испытывали острое чувство ностальгии. Но у Пушкина это чувство носило латентный характер и имело оттенок горечи. В первой главе «Евгения Онегина» он лишь предчувствует разлуку с Россией, мечтает о разлуке и, мечтая, вздыхает о России. Когда-то Цявловский, опасаясь нашей очень «чуткой цензуры», назвал это «тоской по чужбине у Пушкина». Не по чужбине тосковал Пушкин — по свободе.

Еще только приехав в Париж в мае 1831 года, Гейне испытывает те же чувства радости и ностальгии. Он пишет: «Если Вас спросят, как я здесь себя чувствую, ответьте: как рыба в воде. Добавьте, что если в море одна рыба спросит другую о самочувствии, то эта другая рыба ответит: как у Гейне в Париже». Но уже через два года Гейне пишет в Париже знаменитое стихотворение «Когда-то у меня была прекрасная родина». У нас оно известно в чудесном по форме, но неточном переводе Алексея Плещеева. Вот некое более точное приближение к подлиннику:

Сергей Васильевич Рахманинов, написал на эти стихи романс «Сон», в котором тоска Гейне по родине нашла яркое музыкальное воплощение.

Пушкин завещал похоронить себя «ближе к милому пределу». Гейне умер вдали от родины, в Париже, в доме на улице Матиньон. Похоронен на Монмартре рядом с Берлиозом. На груди его бюста присела каменная бабочка. Что это, знак быстротечности жизни?

Наконец, даже в личной жизни двух поэтов есть некое очень «странное сближение». В 1841 году у Гейне в Париже случилась дуэль со Штраусом. Гейне уже много лет любил Августину (Матильду) Мират и осенью 1841 года, накануне дуэли, женился на ней. Поэт хотел материально обеспечить ее будущее на случай своей гибели. Можно было бы сказать, что Пушкин погиб на дуэли из-за жены, а Гейне женился из-за дуэли.

В 1999 году состоялась научная экспедиция на родину Абрама Петровича Ганнибала, прадеда поэта. Выяснили, что прадед Пушкина родился в султанате Логон, недалеко от озера Чад, где «изысканный бродит жираф». Давно было известно, что на гербе А. П. Ганнибала было начертано загадочное слово «Fummo». Его долго не могли расшифровать. Экспедиция к султану Махмуду Бахару Маруфу установила, что на языке племени котоко это слово означает «Родина». Стало быть, прадед Пушкина считал султанат Логон своей родиной. Вторым браком он женился на шведке Христине фон Шеберх. Так что Пушкин — на четверть нерусский. А Гейне происходил из еврейской семьи. И это не противоречит тому, что один — величайший русский гений, а другой — величайший немецкий поэт.

А теперь самое время сказать, почему я вдруг вспомнил о своем школьном сочинении.

По Российскому телевидению показали фильм о Зинаиде Волконской. Фильм сняли в Риме на вилле Волконской, и я рассказал в нем о замечательной русской писательнице и певице, которую Пушкин увенчал «двойным венком». Вскоре вышла моя книга «Дорога на Черную речку». Однажды в московской булочной на Ленинском проспекте я встретил старого университетского товарища, литературоведа по образованию. Мы не виделись много лет. При встрече мой товарищ радости не выразил.

— Смотрел твой фильм. И книжку читал. Не понравилось. Предоставь писать о Пушкине и Волконской русским людям. А тебе больше подходит… ну, не знаю, скажем, Гейне.

— Почему Гейне? Если следовать твоей логике, то о Гейне должен писать немец.

— Нет, Гейне — еврей, а поэт немецкоязычный. И Пастернак — тоже еврей, но поэт русскоязычный.

Я вспомнил о своем школьном сочинении. Давно я его писал, еще до победы над фашизмом. В те далекие школьные годы я и не предполагал, что через каких-нибудь полвека у нас появятся литературоведы-гематологи.