Не ради развлечения

Под вечер, истерзанный мыслями о будущем, содрогаясь от ужаса и отчаяния, я выхожу из своей квартиры и, волоча за собой трость, бреду по направлению к парку Уэно. Стоит сентябрь, конец сентября. Мое белое домашнее кимоно не соответствует сезону, и я остро ощущаю себя нелепым белым пятном, разрывающим ночной мрак. От этого становится еще тоскливее, еще более постылой представляется жизнь.

Бесстыдный ветер, сминающий и разглаживающий воду в пруду, обдает теплом и приносит запах грязи; отцветшие лотосы, сгнивая, превращаются в ужасающие, уродливые трупы; люди в поисках вечерней прохлады движутся сплошным потоком —тупые и темные изнуренные лица. Кажется, что наступил конец света.

Вот и вокзал Уэно, его принято считать лучшим на Востоке. Здесь снуют бесконечные черные толпы. Толпы неудачников. Да, неудачников, в этом я уверен. Недаром вокзал называют дьявольскими воротами. Через них жители деревень вступают в город, он поглощает их, рвет на части, а потом, кутая в лохмотья искалеченную плоть, они снова проходят через эти ворота и возвращаются в деревню. Все это известно заранее. Сидя на скамье в зале ожидания, смотрю на них, усмехаясь. Всякие предостережения тщетны. Да разве не предупреждали их о том, что бессмысленно рассчитывать на успех в Токио? И вот совершенно потерявшие рассудок парни и девушки, почтенные отцы семейств бездумно сидят на скамьях и, тупо тараща мутные глаза, вглядываются — но во что? Быть может, пытаются уловить прекрасные цветы, возникающие из воздуха? Предо мной — словно в калейдоскопе — лица, лица, незамысловатые картины чужих судеб и поражений.

Поднимаюсь и спешу прочь из зала ожидания. Иду к входу на перрон. К платформе только что подошел семичасовой скорый, и черные муравьи, суетясь и толкая друг друга, стремглав несутся вперед, схватываясь в смертельной схватке. В руках у них — чемоданы. Кое у кого — корзины. О, а вот и мешки «син-гэн бакуро» — не думал, что они еще существуют. Сразу пахнуло родиной.

Молодые люди держатся франтами, все до одного взвинчены и крайне нервозны. Жаль мне их, глупцов! Небось повздорили с домашними и сбежали в город. Болваны!

Мое внимание привлекает один юноша. Он жеманно курит — наверное, так курил какой-то актер в модном фильме. Да и всей манерой поведения он явно подражает какому-то актеру. В руке у него — чемоданчик, выйдя на перрон, он самодовольно оглядывается, приподняв одну бровь. Опять же — подражая кому-то. На нем немыслимо яркий клетчатый европейский костюм с широкими отворотами. Брюки невероятной длины, кажется, что они начинаются прямо от шеи. Белая охотничья шапка из парусины, алые полуботинки. Идет вперед, гордо выпятив грудь и презрительно скривив губы. Видали ль вы такого самодовольного болвана? Захотелось подшутить над ним. Но тут же сделалось невыносимо скучно.

— Эй, Тацуя-кун! —на ярлыке его чемодана написано «Та-цуя», поэтому я и позвал его так. — Можно тебя на минутку?

И, не оглядываясь, быстро иду вперед. Юноша послушно следует за мной, словно влекомый неотвратимым роком. Смею вас уверить, я неплохо разбираюсь в людях. Поэтому знаю: когда человек погружен в собственные мысли, достаточно приказать — и он подчинится тебе полностью. Ни в коем случае нельзя взывать к его чувствам, изобретать всевозможные предлоги, добиваться, чтобы он тебя понял, заговаривать ему зубы и так далее.

Мы поднялись на гору Уэно. Неторопливо шагая вверх по каменным ступеням, я сказал:

— По-моему, не следовало так пренебрегать чувствами родителей.

— Гм-м, — пробурчал юноша, весь сжавшись. Под статуей Сайго никого не было. Я остановился, вынул из рукава сигареты. Огонь спички на миг осветил его лицо — простодушное, как у ребенка. Он стоял, недовольно надув щеки. Видно, ему было немного не по себе. Шутить мне уже расхотелось.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три, — выговор совсем деревенский.

— Молодо-зелено, — невольно вздохнул я. «Что ж, довольно, можешь идти, я просто хотел тебя попугать», — готов был сказать я ему, но тут во мне снова проснулось желание покуражиться.

— Деньги есть?

— Есть, — помявшись, ответил он.

— Выкладывай 20 йен и убирайся. — Я с трудом удерживался от смеха.

Он вытащил деньги.

— Я могу идти?

«Вот дуралей, неужели не понимаешь, что это просто шутка, розыгрыш? Но теперь ты видишь, какой страшный город Токио, так что езжай-ка лучше обратно в деревню и утешь своих престарелых родителей». — Разумеется, я должен был сказать нечто подобное, но... я ведь делал это отнюдь не ради развлечения. Мне надо было платить за квартиру.

— Спасибо. Я тебя никогда не забуду.

Итак, мое самоубийство откладывалось еще на месяц.



Загрузка...