ЗВЕЗДНОЕ НАСЛЕДИЕ (роман)

После Катастрофы остатки человечества окунулись в эпоху анархии и варварства. Но остались старые предания, в которых говорилось о Месте, откуда уходили к Звёздам…

Это повествование о нелёгком поиске путей развития и становления новой цивилизации человеческого общества.

Глава 1

«ОДНИМ ИЗ ЛЮБОПЫТНЕЙШИХ ОБЫЧАЕВ, порожденных Крушением, явилось складывание пирамид из мозговых кожухов роботов — точно так же некоторые варварские азиатские племена в память о той или иной битве складывали пирамиды из человеческих голов, превращавшихся позднее в голые черепа. Такой обычай был распространен не повсеместно, однако в рассказах путешественников содержится достаточно свидетельств того, что ему следовали многие оседлые племена. Кочевые народы, возможно, тоже собирают мозговые кожухи, но пирамиды из них складывают только во время отправления обрядов. Обычно же их хранят в священных сундуках, которым во время похода отводится почетное место на повозках в голове колонны.

Полагают, что такой интерес к мозговым кожухам роботов знаменует собой торжество человека над машинами. Но этому нет неопровержимых доказательств. Возможно, симметричное строение кожухов имеет помимо другого действительного или выдуманного значения еще и эстетическое. А может быть, их сохранение — неосознанная реакция на их символическую долговечность: из всего созданного человеком технологической эры они — нечто наиболее прочное и долговечное, ибо сделаны из волшебного металла, которому не страшны ни время, ни непогода».

Из «Истории конца цивилизации» Уилсона

Глава 2

Томас Кашинг весь день рыхлил мотыгой картофельную грядку на узкой полоске берега между рекой и стеной. Грядка была хорошая. Если ее вдруг не поразит какая-нибудь немочь и не стрясется никакой другой беды, то потом удастся накопать

немало мешков картошки. Томас в поте лица трудился ради этого урожая. Он ползал на четвереньках меж рядов, сбивая маленькой палкой с ботвы картофельных жучков и подхватывая их на лету берестяным кузовком, который держал в другой руке. Он ловил их на земле, чтобы снова не влезали на картошку и не лакомились листьями. Ползая на карачках, он чувствовал, как ноют натруженные мышцы, как немилосердное солнце молотит его лучами, и ему казалось, что он тащится сквозь ядовитую удушливую дымку поднятой им же пыли, наполнявшей неподвижный знойный воздух. Время от времени, когда берестяной кузовок наполнялся копошащимися жучками, растерянными и обиженными, Томас втыкал в землю палочку, отметив то место на грядке, где он остановился, и шел к реке. Там он садился на корточки и тщательно вытряхивал кузовок в поток как можно дальше от берега, отправляя жучков в путешествие, в котором выживут немногие, а оставшиеся в живых окажутся далеко от его картофельной грядки.

Иногда он мысленно разговаривал с жучками. «Я не желаю вам зла, — говорил он им, — я делаю это не из вредности, а чтобы защитить себя и себе подобных. Иначе вы сожрете ту пищу, на которую мы рассчитываем. Вот я вас и убираю». Он просил у них прощения и оправдывался, чтобы смирить их гнев, как древние охотники просили прощения у медведей, которых убивали для своих пиров.

Даже в постели, прежде чем уснуть, он снова думал о них, снова видел их — полосатую золотистую пену, подхваченную водным потоком и быстро уносимую навстречу непонятной судьбе, неизвестно как и почему постигшей их, бессильных и отвести ее, и избежать.

В конце лета, когда наступала засуха и из синего котла безоблачного неба лились палящие солнечные лучи, Томас носил воду из реки ведрами на коромысле. Носил, чтобы напоить жаждущие растения. Целыми днями он карабкался по крутому склону от реки к полоске земли, таща воду своим росткам. Потом опять спускался вниз, чтобы набрать очередные два ведра. И так — без конца, чтобы кусты росли и становились пышными, чтобы можно было запасти картошки на зиму.

Мы платим за свое существование дорогую цену, думал Томас, мы ведем бесконечную и тяжелую борьбу за выживание. Не то что в старые времена, давным-давно описанные Уилсоном, попытавшимся нащупать и воссоздать прошлое, которое кончилось за много веков до того, как он взялся за перо. Он вынужден был экономить бумагу, отчего писал на обеих сторонах листов, мелко и убористо. И этот его микроскопический, страдальческий почерк, благодаря которому он пытался втиснуть на бумагу все слова, которыми кишел его разум… Вновь и вновь он настырно повторял, что его «История» основывается скорее на мифах и легендах, нежели на фактах. Это неизбежно, поскольку фактов почти не осталось. Однако он был убежден в необходимости написать свою «Историю», прежде чем немногие оставшиеся факты забудутся совсем, а мифы и легенды пополнятся новыми небылицами. Ему казалось необходимым оценить эти мифы и легенды. Он снова и снова задавался мучительными вопросами: о чем писать? Что обойти вниманием? Ибо он упоминал не обо всем. Миф о Звездном Городе, к примеру, Уилсон из своей «Истории» исключил.

Но довольно об Уилсоне, сказал себе Кашинг. Пора снова браться за мотыгу. Сорняки и жучки — враги. Сушь — враг. Слишком жаркое солнце — враг. И так думал не только Кашинг, но и другие земледельцы, растившие кукурузу и картофель на таких же делянках выше и ниже по течению, достаточно близко к стенам, чтобы иметь какую-то защиту от случавшихся время от времени набегов из-за реки.

Том весь день промахал мотыгой, и теперь, когда солнце наконец ушло за маячившие на западе крутые берега реки, он присел у воды и стал смотреть на противоположный берег. Выше по течению, примерно в миле, стояли каменные быки разрушенного моста. Части пролетов еще были целыми, но для переправы мост не годился. Еще дальше торчали две огромные башни, где некогда жили люди. В старых книгах они назывались высотками. Существовало два вида таких строений: обычные высотки и высотки для пожилых людей, и Том удивился, зачем нужно было такое разделение по возрасту. Сегодня ничего подобного не было. Не существовало различий между стариками и молодежью. Они жили вместе и нуждались друг в друге. Молодые были источником силы, старики — мудрости, и все вместе трудились на общую пользу.

Он увидел это, впервые придя в университет, и почувствовал на себе, когда его взяли под покровительство Монти и Нэнси Монтроуз. Это покровительство со временем стало чем-то большим, нежели простая формальность, потому что Том жил с ними и, по сути дела, стал их сыном. Университет — и больше всех Монти и Нэнси — дали ему ощущение добра и равенства. За последние пять лет он превратился в неотъемлемую частицу университета, словно тут и родился, и познал ту особую радость, которая была неведома ему в годы странствий. Сейчас, сидя на речном берегу, он признался себе, что эта радость смешана с чувством вины и досады, что его держит здесь любовная преданность этой пожилой чете, принявшей его в дом и сделавшей частичкой самих себя. Пять лет, прожитые здесь, дали ему немало: он научился читать и писать; он познакомился с некоторыми книгами, что рядами стояли на полках в библиотеке; он стал лучше понимать, что такое мир, чем он был когда-то и чем стал. Здесь, под защитой стен, у него появилось время на раздумья и выводы. Но хотя он много размышлял, ему по-прежнему было не совсем понятно, чего он хочет от себя и для себя.

Он снова вспомнил тот дождливый день ранней весной, когда сидел за столом у библиотечных стеллажей. Он уже забыл, что делал там. Возможно, просто читал книжку, которую в должное время снова поставит на полку. Но теперь ему с пугающей ясностью вспомнилось, как в какой-то праздный миг он выдвинул ящик стола и нашел в нем тонкую стопку вырванных из книг титульных листов с записями, сделанными мелким неразборчивым почерком. Он вспомнил, как сидел, застыв от изумления, ибо этот корявый убористый почерк нельзя было спутать ни с каким другим. Он перечитывал «Историю» Уилсона много раз, он был странно зачарован ею и теперь не сомневался, что это и есть записки Уилсона, оставленные тут, в ящике, ждущие, когда их найдут — спустя тысячу лет после того, как были написаны.

Дрожащими руками Том извлек их из ящика и с благоговением разложил на столе. При тусклом свете дождливого дня он медленно читал записки, находя в них много знакомого материала, который в конце концов пробился в «Историю». Но тут была и страничка с замечаниями (точнее, полторы странички), которая не пошла в свое время в дело. Это был миф, настолько мятежный, что Уилсон, должно быть, решил в конце концов не включать его в свой труд. Миф, о котором Кашинг никогда не слыхал, о котором, как он выяснил в ходе последующих осторожных расспросов, никто никогда не слыхал.

В записках говорилось о Звездном Городе, расположенном где-то на западе. Просто «на западе», без дальнейших уточнений его местонахождения. О нем говорилось очень туманно, и было похоже скорее на миф, чем на быль. Это слишком ошеломляло, чтобы быть правдой. Но с того дождливого дня именно мятежностью своей миф неотступно и непрестанно преследовал Кашинга, не желая оставить его в покое.

На противоположном берегу широкой бурной реки над водой круто поднимались утесы, увенчанные густыми рощами. Река, клокоча, стремилась вперед; торопливый поток бурлил и с мощным ревом сметал все на своем пути. Река — штука сильная, и она словно осознает и ревниво оберегает свою силу, хватая и увлекая все, что может достать: кусок плавника, листик, картофельных жучков или человеческое существо, если оно попадется. Глядя на нее, Кашинг трепетал, чувствуя какую-то угрозу, хотя вряд ли именно он должен был ее чувствовать. На реке, как и в лесу, он был дома. И понимал, что ощущение угрозы порождено его нынешней мимолетной слабостью, проистекающей из нерешительности и замешательства.

Уилсон, подумал Кашинг. Не будь этих полутора страничек, он бы сейчас ничего не чувствовал. Или чувствовал? Только ли в записках Уилсона дело? Или в стремлении бежать от этих стен обратно в леса с их ничем не ограниченной свободой?

Этот Уилсон, немного сердито сказал себе Кашинг, превращается в наваждение. С тех пор как он впервые прочел «Историю», этот человек прочно занял место в его мыслях и никогда надолго не покидал их.

Что же чувствовал Уилсон, думал Кашинг, в тот день почти тысячу лет назад, когда впервые сел за стол, чтобы начать свою «Историю», когда его неотступно терзали мысли о ее неточности? Шептались ли тогда на ветру листья за окном? Оплывала ли свеча (ибо, как он считал, писали всегда при свечах)? Ухала ли на улице сова, словно высмеивая труд, за который взялся этот человек?

Какой она была, та давняя ночь Уилсона?

Глава 3

Я должен писать четко и ясно, сказал себе Хайрэм Уилсон, чтобы в грядущие годы всякий желающий мог прочитать мои письмена. Надо все четко составить и аккуратно изложить. И самое главное, писать надобно помельче, потому что у меня мало бумаги. Жаль, мне почти не от чего оттолкнуться, думал он. Слишком мало действительных фактов и слишком много мифов. Надо утешаться тем, что историки прошлого тоже опирались на мифы и что, хотя мифы, должно быть, романтизированы в ущерб правде, они могли иметь в основе забытые события.

Пламя свечи вспыхнуло под порывом ветра, влетевшего в окно. Маленькая облезлая сова-сипуха, сидевшая на дереве, издала леденящий кровь крик. Уилсон обмакнул перо в чернильницу и написал в самом верху страницы: «Повествование о бедах и тяготах, которые погубили первую человеческую цивилизацию (с надеждой, что будет вторая, ибо то, что мы имеем ныне, есть не цивилизация, а анархия). Писано Хайрэмом Уилсоном в Миннесотском университете на берегах реки Миссисипи. Начато в первый день октября 2952 года».

Он положил перо и перечитал написанное. Остался недоволен и добавил: «Составлено по фактам, взятым из еще существующих книг, писанных встарь; по сведениям, передаваемым изустно со времен Бед; по древним мифам и фольклору, тщательно просеянным в поисках возможных зерен истины».

Ну вот, подумал он, это по крайней мере честно. Читатель будет начеку, зная, что возможны ошибки, но поймет: я сделал все возможное, чтобы написать правду.

Он снова взял перо и принялся писать:

«Несомненно, что когда-то, возможно 500 лет назад, Земля принадлежала некой разветвленной и высокоразвитой технологической цивилизации. От нее ныне не осталось никаких следов. Машины и технология уничтожены, вероятно, в течение нескольких месяцев. Кроме того (по крайней мере в этом университете да и в других местах предположительно тоже), уничтожены все или почти все письменные упоминания о технологии. Здесь изъяты все технологические тексты, а также ссылки на технологию в других книгах. Последние отредактированы путем простого выдирания страниц. Сохранившиеся печатные материалы о технике и науке имеют лишь общий характер и относятся к технологиям, которые уже во времена разрушения считались настолько устаревшими, что никто не видел в них опасности. Из оставшихся ссылок можно получить представление о существовавшем положении, но нельзя понять подлинных масштабов старой технологии и степени ее влияния на общество. Старые планы университетского городка показывают, что некогда здесь было несколько зданий, отведенных для изучения технологии и инженерного дела. Теперь их нет. По преданию камни, из которых были сложены эти здания, пошли на сооружение защитной стены, ныне опоясывающей университетский городок.

Степень разрушения и очевидная тщательность, с которой оно осуществлялось, свидетельствуют о беспричинной ярости и о ярко выраженном фанатизме. В поисках причин справедливее всего заключить, что ярость порождена ненавистью к тому, что принесла людям технология: истощение невосполнимых ресурсов, загрязнение окружающей среды, потеря рабочих мест и массовая безработица. Однако при ближайшем рассмотрении этот набор причин представляется слишком упрощенным. Подумав, можно прийти к выводу, что напряжение, из-за которого началось разрушение, коренилось, должно быть, в порожденных технологией общественных, политических и экономических системах.

Технологическое общество, для того чтобы приносить максимум пользы, должно состоять из крупных структур — в сфере производства, управления, финансов и услуг. Крупномасштабность — пока она управляема — дает много преимуществ, однако, достигнув известной величины, структуры становятся неуправляемыми. Приблизительно на том этапе, когда начинается неуправляемость, в обществе развиваются силы инерции, и в результате оно еще больше выходит из-под контроля. А выйдя из-под контроля, начинает давать сбои и совершать ошибки, исправить которые почти невозможно. Постепенно ошибки и сбои становятся хроническими и начинают находить пищу в самих себе, порождая более значительные сбои и еще более крупные ошибки. Это происходит не только с самими машинами, но и с чрезмерно громоздкими правительственными и финансовыми структурами. Вероятно, руководители понимали, что происходит, но были бессильны перед лицом событий. Машины к этому времени, должно быть, совсем отбились от рук, а вместе с ними — и сложные общественные и экономические структуры, существование которых эти же машины сделали не только возможным, но и необходимым.

Задолго до окончательного Крушения, когда системы не сработали, в стране начало нарастать негодование. А когда катастрофа наконец разразилась, негодование вызвало оргию разрушения, своего рода ответный удар, призванный смести с лица земли все не оправдавшие себя системы и технологии, чтобы их уже никогда нельзя было пустить в ход и таким образом избежать новых возможных провалов. Когда же ярость поутихла, уничтоженными оказались не только машины, но и вся технологическая концепция. Несомненно, что разрушительная деятельность была направлена не туда, куда надо, но необходимо помнить: ее осуществляли фанатики. А одной из характеристик фанатика следует считать непременное наличие объекта для его гнева. Технология или по меньшей мере ее внешние проявления — нечто бросающееся в глаза. Кроме того, обрушиться на все это можно безнаказанно. Машина все стерпит, она не способна ответить ударом на удар.

То, что вместе с машинами были уничтожены и письменные источники, причем лишь те книги, в которых говорилось о технологии, показывает, что единственным объектом была технология и погромщики не имели ничего против собственно книг и учения. Можно даже биться об заклад, что они относились с большим уважением к книгам, ибо даже на вершине ярости не причинили вреда тем из них, в которых не говорилось о технологии. С содроганием думаешь об ужасном гневе, достигшем такой степени, что стало возможным все вышеупомянутое. Упадок и неразбериху, ставших итогом намеренного уничтожения образа жизни, созданного человечеством за века кропотливого труда, невозможно постигнуть умом. Тысячи людей, должно быть, пали жертвами насилия, которым сопровождалось разрушение. И тысячи умерли потом, уже не насильственной смертью.

Все, на что опиралось и надеялось человечество, погибло. Анархия пришла на смену закону и порядку. Линии связи были уничтожены, и в городах вряд ли знали, что происходит у соседей. Сложная система распределения оцепенела, и начался голод. Энергетические системы и электросеть подверглись разрушению, и мир погрузился во мрак. Был нанесен ущерб медицине, и по Земле пронеслись эпидемии. Можно лишь гадать о том, что произошло, поскольку никаких письменных источников не сохранилось.

Сейчас, спустя годы, даже самое мрачное воображение не способно отразить тот всеобщий ужас. С нашей нынешней точки зрения происшедшее выглядит скорее как результат безумия, нежели простой ярости, но мы должны понять, что причина этого безумия, явная или кажущаяся, наверняка существовала. Когда положение стабилизировалось (если можно представить себе стабильность после такой катастрофы), глазам наблюдателя предстала картина, о которой сейчас мы можем лишь гадать. У нас почти нет свидетельств о прошлом. Мы имеем возможность окинуть взглядом широкие пространства — но и только.

Кое-где группы фермеров создали коммуны, с оружием в руках защищая свои поля и скот от посягательств голодных грабителей. Города превратились в джунгли, где шайки мародеров дрались меж собой за право на добычу. Вероятно, тогда, как и сейчас, удельные помещики пытались добиться верховенства, дрались с другими помещиками и, так же как ныне, гибли один за другим. В таком мире (и это верно не только для тех времен, но и для нашей эпохи) ни один человек или группа людей не могли достигнуть могущества, которое позволило бы создать полноценное правительство.

В наших местах лишь этот университет, насколько мы знаем, в какой-то степени приближается к учреждению, способному обеспечить длительный и прочный порядок. Нам в точности не известно, как на нескольких акрах земли возник этот центр относительного порядка. То, что мы выжили, установив этот порядок, объясняется нашей сугубо оборонительной направленностью. Мы никогда не стремились к расширению своих владений или навязыванию кому-либо нашей воли; мы всегда оставляли в покое тех, кто так же поступал и с нами.

Возможно, многие из живущих за стенами ненавидят нас, другие презирают как трусов, забившихся в нору. Но я уверен, что кое для кого университет стал загадкой, а возможно, и чудом. Может быть, именно поэтому последние сто с лишним лет нас никто не тревожит.

Характер общин и их интеллектуальная среда определяют реакцию на уничтожение технологического общества. Большинство выказывает в ответ гнев, отчаяние и страх, объясняющиеся узостью взгляда на положение дел. Немногие (возможно, очень немногие) склонны заглянуть чуть дальше. В университетской общине преобладает широкий взгляд, направленный не столько на современные условия, сколько на те последствия, которые будут иметь место через десяток или, возможно, сотню лет.

Университетская община, или колледж, в условиях, существовавших до Крушения, представляла собой совокупность группировок со слабыми связями, хотя, вероятно, связи эти были сильнее, чем согласились бы признать многие из членов группировок. Все они считали себя ярыми индивидуалистами, но как только запахло жареным, большинство поняло, что под покровом надуманного индивидуализма лежит общность мыслей. Вместо того чтобы бежать и прятаться, как сделали бы приверженцы современных взглядов, члены университетской общины очень скоро поняли, что лучше всего сидеть на месте и попытаться создать в море хаоса относительный общественный порядок, основанный, насколько возможно, на традиционных ценностях, годами проповедуемых учебными заведениями. Маленькие пятачки разума и безопасности, напоминали себе эти люди, существовали в истории во все смутные времена. Поразмыслив, многие из них вспомнили монастыри, островки покоя в средневековой Европе. Естественно, нашлись и такие, кто говорил громкие слова о необходимости воздеть выше факел знания, когда остальное человечество погрузилось во мрак. И среди них даже могли оказаться люди, искренне верившие в то, что говорят. Но в конце концов все свелось к решению, которое обеспечило бы простое выживание, — к выбору пути, способного привести к выживанию.

Даже здесь, должно быть, какое-то время царили смятение и напряженность. Вероятно, это имело место в первые годы, когда силы разрушения стирали с лица земли научные и технологические центры университетского городка и «редактировали» книги в библиотеке, искореняя все значительные упоминания о технологии. Возможно, в угаре разрушения некоторые сотрудники факультетов, олицетворявшие ненавистные машины, приняли смерть от рук погромщиков. В голову приходит даже мысль о том, что кое-кто из факультетских работников мог участвовать в разгроме, как это ни противно. Надо учесть, что старые факультеты состояли из самоотверженных и преданных делу сотрудников и сотрудниц, которые могли враждовать между собой на почве различий в убеждениях и принципах, углубляемых порой личной неприязнью.

Но когда все было разрушено, университетская община, или то, что от нее осталось, должно быть, сплотилась опять, похоронив старые разногласия и начав создавать обособленный мирок, чтобы сохранить хоть частицу человеческого разума. Много лет над ними довлела угроза извне, о чем свидетельствует защитная стена вокруг маленького университетского городка. Ее постройка была делом долгим и нудным, но, очевидно, в городке появилось достаточно сильное руководство, которое обеспечило завершение работ. Вероятно, все это время университет был объектом для стихийных набегов, хотя усердное разграбление города на том берегу реки и еще одного, расположенного восточнее, должно быть, частично облегчало положение университетского городка. Вероятно, города были куда привлекательнее, чем имущество университета.

Поскольку у нас нет связи с внешним миром, а новости мы можем почерпнуть лишь в рассказах случайных странников, то нам неизвестно, что творится в других местах. Возможно, происходит много событий, о которых мы понятия не имеем. Но в маленьком округе, о котором мы либо знаем все, либо располагаем отрывочными сведениями, высшего уровня общественной организации достигли племена, или сельскохозяйственные коммуны, с одной из которых мы наладили элементарную торговлю. К востоку и западу от нас, в некогда светлых и красивых городах, ныне почти целиком разрушенных, обретается несколько племен, прозябающих на подножном корму и иногда воюющих друг с другом из-за каких-то воображаемых обид или ради захвата чужих земель (один Бог, впрочем, знает, почему эти земли «чужие»), а порой просто в стремлении к некой обманчивой славе, которой можно покрыть себя в бою. К северу от нас находится крестьянская община примерно из дюжины семей, с которой мы тоже торгуем. Ее продукция служит дополнением к тому, что мы выращиваем в огороде и на картофельных грядках. Расплачиваемся мы всякими безделушками — бисером, примитивными украшениями, изделиями из кожи, которые они в простоте душевной стремятся заполучить, чтобы принарядиться. Вот как низко мы пали: некогда гордый храм науки вынужден заниматься изготовлением и продажей безделок, дабы прокормить своих обитателей!

Когда-то группы людей могли обитать в собственных маленьких жилищах, обособленных от мира. В большинстве своем эти жилища прекратили существование. Их либо смели с лица земли, либо жители были вынуждены, ища защиты, вливаться в более крупные племена, способные ее предоставить. Кроме того, существуют еще и кочевники, бродячие банды разбойников, путешествующие на большие расстояния вместе с лошадьми и скотом, иногда посылающие вооруженные отряды с целью грабежа, хотя грабить уже почти нечего. Таков мир, который мы знаем; таково наше положение, и как ни горько мне это говорить, но в определенном отношении мы живем куда лучше многих других.

До какой-то степени мы сберегли свет учения. Наши дети учатся читать, писать и считать. Желающие могут получить дополнительные знания, да и книг для чтения у нас целые тонны. И многие читающие члены общины имеют хорошее образование. Чтение и письмо — искусство, доступное ныне не многим, да и оно может быть утрачено из-за недостатка учителей. Иногда к нам приходят люди, желающие получить то куцее образование, которое мы можем им предоставить, но их немного, поскольку престиж образования, очевидно, невысок. Некоторые из пришельцев остаются с нами, обновляя наш генетический фонд, в чем мы очень нуждаемся. Возможно, кто-то приходит для того, чтобы оказаться под защитой стен, убежав от грубого правосудия своих сотоварищей. Против этого мы ничего не имеем и принимаем беглецов. Пока они приходят с миром и ведут себя у нас смирно — добро пожаловать.

Однако любой, если он не совсем слеп, заметит, что как учебное заведение мы растеряли почти все наше значение. Мы можем дать начальные знания, но уже во втором поколении обитателей нашего замкнутого мирка не было ни одного человека, способного подготовить специалистов с высшим образованием или чем-то похожим на таковое. У нас нет преподавателей физики, химии, философии, психологии, медицины и многих других предметов. Даже найдись они, вряд ли в них возникла бы большая нужда. Кому в таких условиях надобна физика или химия? Что проку в медицине, когда лекарств не достать? Когда нет оборудования ни для терапии, ни для хирургии?

Мы в своем кругу частенько предаемся праздным размышлениям, гадая, есть ли на свете другие колледжи или университеты, жизнь в которых похожа на нашу? Резонно предположить, что есть, но мы никогда о них не слышали. С другой стороны, мы ни разу не попытались выяснить это, поскольку не считаем нужным без необходимости афишировать свое существование.

В прочитанных мною книгах содержится немало взвешенных и логических предсказаний той катастрофы, которая постигла нас. Однако в качестве ее причины неизменно называлась война. Вооруженные несметным числом средств разрушения, крупнейшие державы древних эпох были способны уничтожить друг друга (да и весь мир) без следа всего за несколько часов. Но этого не случилось. Нет ни свидетельств ужасов войны, ни легенд, в которых речь идет о такой войне.

Все, чем мы сегодня располагаем, указывает на то, что причина упадка цивилизации заключается во взрыве ярости, охватившей значительную часть населения и направленной против мира, созданного технологией, хотя ярость эта во многих случаях могла быть направлена не туда, куда надо…»

Глава 4

Дуайт Кливленд Монтроуз был гибким сухощавым мужчиной с обветренным и загорелым лицом, багровый цвет которого подчеркивали белоснежные волосы, блестящие седые усы, густые, похожие на восклицательные знаки брови над яркими бледно-голубыми глазами. Он выпрямился на стуле, оттолкнув вылизанную до блеска тарелку, вытер салфеткой усы и отодвинулся от стола.

— Ну, как сегодня наша картошка? — спросил он.

— Я закончил прополку, — ответил Кашинг, — Думаю, это последняя. Можно оставить ее в покое. Теперь засуха ей не очень страшна.

— Ты слишком много вкалываешь, — сказала Нэнси. — Нельзя так.

Она была броской миниатюрной женщиной, похожей на птичку; годы иссушили ее, превратив в милую старушенцию. При свете свечи она влюбленными глазами смотрела на Кашинга.

— А мне работа в охотку, — сказал он ей. — Мне нравится. Я, наверное, даже немного горжусь ею. Всяк человек в своем деле мастер. Я, например, выращиваю хорошую картошку.

— А теперь, — резковато сказал Монти, поглаживая усы, — ты, наверное, уйдешь?

— Уйду?

— Том, — проговорил он, — сколько ты уже с нами? Шесть лет, правильно?

— Пять, — ответил Кашинг. — В прошлом месяце исполнилось.

— Пять лет, — повторил Монти, — Пять лет. Достаточно, чтобы узнать тебя. При том, как мы все были близки. А последние месяцы ты нервничал, как кошка. Я никогда не спрашивал тебя почему. Мы с Нэнси никогда не спрашивали почему. Что бы ни происходило.

— Да, никогда, — согласился Кашинг. — Хотя порой со мной, наверное, было трудно…

— Никогда, — оборвал его Монти. — Никогда, сэр. Вы знаете, у нас был сын…

— Недолго, — вмешалась Нэнси. — Шесть лет всего. Будь он жив, вы сейчас были бы ровесниками.

— Корь, — произнес Монти, — Корь, будь она неладна. В прежние времена люди знали, как бороться с корью и предотвращать ее. Раньше о кори, бывало, и не слыхал никто.

— Еще шестнадцать человек умерли, — сказала Нэнси, вспоминая. — Семнадцать, считая Джона. И все от кори. Это была жуткая зима. Самая страшная на нашей памяти.

— Мне очень жаль, — сказал Кашинг.

— Время скорби прошло, — ответил Монти. — Точнее, ее внешних проявлений. Внутри-то у нас она останется на всю жизнь. Мы очень редко говорим об этом, потому что не хотим, чтобы ты думал, будто мы любим в тебе его.

— Мы любим тебя, потому что ты — Томас Кашинг, — сказала Нэнси. — Томас Кашинг, и никто другой. Ты, наверное, смягчаешь наше горе. Часть былой скорби улетучилась благодаря тебе. Том, мы не можем выразить, как обязаны тебе.

— Мы обязаны тебе достаточно многим, чтобы говорить то, что мы говорим, — заявил Монти. — Немного странные речи, право. Но это становится невыносимым. Ты молчал, потому что боялся натолкнуться на наше непонимание, держался нас из чувства ложной преданности. По твоим поступкам мы поняли, что у тебя на уме, и тем не менее ничего не говорили: по нашему мнению, нам не следовало заводить разговор о твоих мыслях. Мы боялись заводить об этом речь, поскольку ты мог подумать, что мы хотим, чтобы ты ушел, а ведь ты знаешь: мы никогда не желали этого. Но эта глупость зашла слишком далеко, и теперь, думается, настала пора сказать тебе, что мы любим тебя достаточно сильно, чтобы отпустить, если ты чувствуешь, что должен идти или просто хочешь уйти. Если ты должен покинуть нас, уходи без чувства вины, не думай, что ты нас бросаешь. Мы наблюдали за тобой последние несколько месяцев. Ты хотел нам сказать, но робел и не мог. И нервничал, будто кошка. Рвался на волю.

— Нет, тут совсем не то, — сказал Кашинг, — Я не рвался на волю.

— Это все Звездный Город, — проговорил Монти, — Видимо, в нем дело. Я бы, наверное, тоже туда пошел, будь я помоложе. Хотя не уверен, что смог бы заставить себя. Думаю, века превратили жителей университета в психов, боящихся открытых пространств. Мы столько просидели в этом городке скопом, что никто уже и не думает никуда уходить.

— Могу ли я понять из ваших слов, — спросил Кашинг, — что в записках Уилсона, по вашему мнению, что-то есть? Что Звездный Город действительно может существовать?

— Не знаю, — сказал Монти, — Не буду даже гадать. С тех пор как ты показал мне записки и сообщил, как нашел их, я ломаю над этим голову. Не просто какие-нибудь романтические размышления о том, как было бы здорово, будь на свете такой город. Я пытался взвесить все «за» и «против». Мы знаем, что люди выбрались в Солнечную систему, были на Луне и Марсе. В свете этого следует задаться вопросом: могли ли они удовлетвориться Луной и Марсом? Не думаю. При возможности они покинули бы Солнечную систему. А располагая временем, можно добиться такой возможности. Мы не знаем, добились ли они ее, поскольку последние столетия перед Крушением скрыты от нас. Именно упоминания об этих столетиях изъяты из книг. Люди, совершившие погром, хотели вытравить их из нашей памяти, и мы не знаем, что произошло за этот длинный отрезок времени. Но, судя по развитию человечества в известные нам периоды — в те, о которых мы можем прочитать, — я почти уверен, что люди умели проникать в глубокий космос.

— Мы так надеялись, что ты останешься с нами, — сказала Нэнси. — Думали, это у тебя просто блажь, которая со временем пройдет. Мы с Монти говорили об этом, и не раз. И в конце концов убедились, что есть какая-то причина, вынуждающая тебя уйти.

— Меня беспокоит одна вещь, — проговорил Кашинг, — Вы правы: я пытался набраться храбрости и сказать вам. Я гнал все эти мысли прочь, но всякий раз, решив не уходить, слышал какой-то внутренний зов, повелевавший мне идти. Меня беспокоит то, что я не понимаю — почему. Я говорю себе, что дело в Звездном Городе, а потом задаюсь вопросом: нет ли тут какой-то еще, более глубинной причины? Может быть, во мне по-прежнему бурлит волчья кровь? Ведь прежде чем постучать в ворота университета, я три года был лесным бродягой. Кажется, я вам про это рассказывал.

— Да, — ответил Монти. — Да, рассказывал.

— Но это и все. Вы никогда не расспрашивали меня. Не понимаю, почему я ничего не говорил вам.

— Ты и не должен нам ничего говорить, — сказала Нэнси, — Нам незачем знать.

— Но мне хочется рассказать, — ответил Кашинг, — Это короткая история. Нас было трое: моя мать, дедушка — отец матери — и я. Был и мой отец, но я его не помню. Разве что совсем чуть-чуть. Здоровяк с черными бакенбардами, которые кололись, когда он целовал меня…

Он уже много лет не думал об этом, заставлял себя не думать, но тут вдруг воспоминание ожило в нем яркой как день вспышкой… Маленький глубокий овраг у Миссисипи, бегущей через нагромождение холмов, которые лежали на юге, на расстоянии недельного перехода. Узкий и мелкий ручей с песчаным дном, текущий по пастбищам, стиснутым меж отвесными утесами, питаемый сильным источником, который бил из песчаника в начале оврага, где его сжимали горы. Возле источника стоял дом — маленький, посеревший от старости деревянный дом, сливавшийся с тенью холмов и деревьев так, что его нельзя было заметить, не налетев на стену, если не знаешь, что он тут. Неподалеку стояли еще две серые хибарки, такие же неприметные: ветхий сарай, дававший приют двум вороным клячам, трем коровам и быку, и курятник, который уже развалился. За домом были сад и картофельная делянка, а в небольшой долине, ответвлении оврага, — маленькое кукурузное поле.

Здесь он прожил первые шестнадцать лет и мог припомнить за все это время не больше десятка людей, приходивших в гости. Близких соседей у них не было: дом стоял поодаль от троп, по которым шли через долину кочевые племена. Устье оврага было похоже на устья точно таких же многочисленных оврагов, только еще меньше, и вряд ли могло привлечь внимание тех, кто проходил мимо. Это было тихое место, погруженное в многолетнюю спячку, но живописное; тут росли дикие яблони и сливы, цвели вишни, каждую весну окутывая дом мягкой шубкой. А по осени дубы и клены полыхали неистовым желто-красным огнем. Иногда холмы покрывались фиалками, ландышами, гвоздиками. В ручье можно было рыбачить, и на реке тоже, если только не полениться пойти в такую даль. Но в основном в ручье, где можно было без особого труда выловить мелкую вкусную форель. Вокруг водились белки и кролики, а если уметь бесшумно подкрасться и метко пустить стрелу, то можно было добыть тетерева и даже перепелку, хотя перепелки слишком шустры и мелковаты для охоты с луком. И все же Томас Кашинг иногда приносил домой перепелов. Он взялся за лук и стрелы, едва научившись ходить, а обучал стрельбе его дед, настоящий дока в этом деле. По осени с холмов спускались еноты, чтобы обобрать кукурузное поле, и хотя им удавалось сожрать часть урожая, они дорого платили за это. Мясо и шкурки были куда ценнее съеденной кукурузы. В хижине всегда были собаки — иногда одна или две, иногда много. И когда приходили еноты, Том с дедом брали собак и шли на охоту. Псы либо ловили енотов, либо загоняли их на деревья, и тогда Том влезал на дерево, держа в руке лук, а в зубах — две стрелы. Он лез медленно, выискивая енотов, которые прятались в ветвях где-то наверху. Карабкаться и стрелять было трудно, приходилось держаться за ствол. Иногда енот уносил ноги, иногда нет.

Дед, как казалось Тому, запомнился ему лучше всех. Седовласый, белобородый, остроносый старикан с бегающими подленькими глазками. Он был подленьким человеком, но с Томом не подличал никогда. Старый, суровый, коварный мужик, знавший леса, горы и реку. Неграмотный, грязно ругавшийся из-за боли в суставах, клявший свою старость, не терпевший глупости и чванства ни в ком, кроме себя самого, фанатик во всем, что имело отношение к орудиям труда, оружию и домашним животным. Он мог без умолку бранить лошадь, но никогда не бил ее кнутом и не оставлял без ухода, поскольку найти ей замену было нелегко. Конечно, лошадь можно было купить, если знаешь где. Или украсть. Причем украсть бывало легче, чем купить. Но и то и другое требовало уймы времени и трудов. И было небезопасно. Нечего зря бряцать оружием. Нечего без пользы пулять стрелами. Стрелять можно только в мишень, чтобы отточить свое искусство. И еще в одном случае — когда надо убивать. Нужно учиться как следует пользоваться ножом и ухаживать за ним, ибо раздобыть нож трудно. То же касалось инвентаря. Закончил пахоту — вычисти, отполируй и смажь плуг, а потом положи на чердак в сарае, ибо плуг должно беречь от ржавчины: он послужит не одному поколению. Конская упряжь всегда была смазана, подлатана и содержалась в исправности. Кончил тяпать — вымой и высуши тяпку, прежде чем спрятать ее. Накосил сена — отчисти, наточи и смажь косу, а уж потом вешай на место. Никакой небрежности и забывчивости. Это образ жизни. Обходись тем, что есть, извлекай пользу, сберегай имущество, используй по назначению, чтобы ничему не принести вреда.

Отца Том помнил очень смутно. Он привык считать отца исчезнувшим, потому что именно так ему сказали, когда он вырос и начал что-то понимать. Однако никто, похоже, не знал, что именно случилось с отцом. Однажды весенним утром он, как говорят, отправился к реке с острогой и мешком на плече. Было время нереста карпа, и рыба шла в пойму реки, в болота и озера, чтобы отложить и оплодотворить икру. В разгар нереста карп ничего не боится и становится легкой добычей. Каждый год отец Тома отправлялся к реке. Возможно, не раз. Домой он приходил, согнувшись в три погибели под тяжестью мешка, набитого карпами, опираясь на острогу, перевернутую наконечником кверху. Дома карпа чистили, потрошили и коптили, чтобы почти все лето не беспокоиться о пропитании.

Но однажды он не вернулся. К вечеру мать Тома и его старый дед отправились на поиски. Дед нес Тома на плече. Вернулись они поздно ночью, так никого и не найдя. На другой день дед опять пошел искать и на этот раз обнаружил острогу возле мелкого озерца, в котором еще играл карп. Неподалеку валялся мешок. Отец Тома исчез, и непонятно было, что с ним случилось. Он пропал без следа, и с тех пор о нем больше не слыхали.

Жизнь потекла, в общем-то, так же, как прежде. Немного тяжелее, поскольку земледельцев стало меньше. И все равно они неплохо управлялись. Всегда была еда, всегда были дрова и шкуры. Их дубили и шили одежду и обувь. Одна лошадь околела от старости, и дед ушел. Его не было десять дней, а вернувшись, он привел с собой двух лошадей. Он не сказал, как добыл их, да никто его и не спрашивал. Должно быть, украл, поскольку, уходя, не взял с собой ничего такого, на что мог бы их купить. Они были молодые и сильные, и хорошо, что их оказалось две, потому что вскоре сдохла вторая старая кляча, а для пахоты требовалась пара лошадей, как и для доставки дров и сена. Том уже вырос и стал помощником. Ему было около десяти лет. Он очень ясно помнил, как помогал деду свежевать двух дохлых лошадей. При этом он ревел и прятал слезы от деда. А потом, уже один, горько расплакался, потому что любил лошадей. Но не снять с них шкуры было бы расточительством, а при такой жизни расточительство недопустимо.

Когда Тому исполнилось четырнадцать, заболела мать. Была страшная суровая зима, с глубоким снегом, с нескончаемыми буранами, ревущими в горах. Мать слегла, она задыхалась и хрипела. Том с дедом ухаживали за ней; хитрый сварливый старик превратился в образец нежности. Они смазывали ей горло гусиным жиром, склянка которого Хранилась в шкафу на всякий случай; обертывали ее шею драгоценным байковым шарфом, чтобы гусиный жир лучше действовал. В ноги клали горячие камни, стараясь держать ее в тепле, а дед варил в печи луковый отвар и хранил его там же, чтобы не остывал.

Однажды ночью Том, утомленный дежурством, задремал. Дед разбудил его. «Мальчик, — сказал он, — твоей матери больше нет». С этими словами старик отвернулся, чтобы Том не видел его слез.

Ранним серым утром они вышли из дома и разгребли лопатами снег под старым дубом, где мать любила сидеть и смотреть на овраг. Они развели костер, чтобы земля оттаяла и можно было выкопать могилу. По весне они с трудом привезли на лодке три больших валуна, и дед водрузил их над могилой, чтобы отметить место и уберечь останки от волков, которые могли попытаться выкопать их из оттаявшей земли.

И опять жизнь пошла своим чередом, хотя Тому казалось, что дед уже не тот. Он по-прежнему бранился, но без былого пыла. Все больше времени он проводил в качалке на крыльце, а главную работу теперь делал Том. Казалось, деду хотелось поболтать, будто разговорами можно заполнить пустоту, вдруг воцарившуюся в его жизни. Они с Томом часами сидели на крыльце и разговаривали, а холодными зимними ночами устраивались у пылающего очага. Говорил в основном дед. Ему было почти восемьдесят, и он знал много страшных историй. Наверное, иной раз он и привирал, но каждый случай, похоже, имел в основе своей действительное событие, которое и само по себе, без всяких прикрас, было достаточно интересно. История про то, как дед пошел бродить на западе и убил ножом подраненного стрелой гризли; о том, как его надули при покупке лошади; о громадной рыбине, с которой он бился три часа, прежде чем смог вытащить на берег; о том, как во время странствий он стал участником короткой войны между двумя племенами, враждовавшими без всякой на то причины, просто так. И наконец, история об университете (что это такое — университет?), расположенном далеко на севере, окруженном стеной и населенном странным народцем, который пренебрежительно звали «яйцеголовые». Том рискнул предположить, что люди, употреблявшие это слово, тоже не понимали его смысла, а просто пускали в ход презрительное прозвище, доставшееся им от дремучего прошлого. Слушая деда долгими днями и вечерами, Том начинал мысленно видеть другого человека, гораздо более молодого, который вдруг выглядывал из телесной оболочки старого хитреца. Может быть, он видел, что подленькие бегающие глазки — всего лишь маска, призванная облегчить существование в старости, в которой он видел последнее большое унижение, выпадающее на долю человека.

Но так продолжалось недолго. Тем летом, когда Тому исполнилось шестнадцать, он вернулся с кукурузного поля и увидел старика распростертым на крыльце возле кресла-качалки. Тот не испытывал больше никаких унижений, кроме унижения смерти — если ее можно считать таковым. Том выкопал могилку и похоронил деда под тем же дубом, что и мать. Он натаскал валунов, на этот раз меньшего размера, потому что ему приходилось управляться с ними в одиночку, и сложил из них надгробие…

— Ты быстро повзрослел, — сказал Монти.

— Да, наверное, — ответил Кашинг.

— А потом ты ушел в леса?

— Не сразу, — сказал Кашинг, — Оставалась ферма и скотина. Я не мог бросить скотину. Она во всем зависит от человека, так что нельзя просто взять и уйти. На кряже в десятке миль от нас жила одна семья, я слышал о ней. Им было туго. По весне, если было мало снега, они ходили за водой за целую милю. Земля у них была скудная и каменистая — плотная глина, которую трудно обрабатывать. Они жили там из-за дома, который давал тепло и кров, но больше там почти ничего не было. Дом стоял прямо на кряже, продуваемый всеми ветрами; урожаи были скудными, да и любая бродячая шайка могла разрушить дом, ведь тот был как на ладони. Вот я и пошел к этой семье, и мы заключили сделку. Они забрали мою ферму и скотину, а я выговорил себе половину прироста урожая, если будет какой-то прирост и если я когда-нибудь приду и потребую свое. Они перешли к оврагу, а я отбыл. Я просто не мог остаться: слишком мучили воспоминания. Видения и голоса стольких людей… Мне нужно было какое-то занятие. Я мог остаться на ферме, конечно, и работа там нашлась бы, но недостаточно много, чтобы избавить меня от размышлений. И воспоминаний. И созерцания этих двух могил. Не думаю, что тогда я все это осознавал. Я просто знал, что надо уйти, но прежде хотел убедиться, что за скотиной присмотрят. Можно было попросту отпустить животных на волю, но это было бы неправильно. Они стали бы гадать, что стряслось. Они привыкли к людям и надеются на них. Без людей они пропадут.

Да и о том, чем заняться после ухода с фермы, я тоже не задумывался. Просто отправился в леса. Я знал лес и реку, я там вырос. Это была дикая вольная жизнь, но поначалу я следил за собой, привыкал. Я был готов на все, лишь бы уйти за много миль и заняться делом. Но в конце концов я успокоился и побрел куда глаза глядят. Я ни за что не отвечал, мог идти, куда хочу, делать все, что хочу. К концу первого года я сошелся с двумя другими лесными бродягами, такими же молодыми парнями, как и я. Команда получилась что надо. Мы ушли далеко на юг, поболтались там и вернулись. Провели часть весны и лета возле Огайо. Там хорошие места. Но со временем мы разошлись. Я хотел на север, а они — нет. Мне в голову лезла эта дедова история про университет, и меня разбирало любопытство. Судя по обрывкам слухов, там можно было выучиться грамоте, и я подумал, что это здорово. Не просто долдонить Библию и проповеди, а уметь читать.

— Наверное, ты был доволен своей жизнью, — сказал Монти. — Она тебе нравилась. И помогала избавиться от воспоминаний. В какой-то степени загоняла их под спуд, может быть, смягчала…

— Да, — Кашинг кивнул, — житуха была что надо. Я и сейчас вспоминаю, причем только хорошее. Ведь не все было гладко.

— А теперь тебе, наверное, хочется вернуться к ней, чтобы наконец оценить, насколько она была хороша. Так ли хороша, как твои воспоминания о ней. Ну и Звездный Город, разумеется.

— Звездный Город не дает мне покоя с тех пор, как я отыскал записки Уилсона, — ответил Кашинг, — Все время спрашиваю себя: а что, если такое место и правда есть и никто его не ищет?

— Значит, ты уходишь?

— Да, пожалуй. Но я вернусь. Я не навсегда. Только найду Город. Или выясню, что его невозможно найти.

— Твой путь лежит на запад. Ты бывал на западе?

Кашинг покачал головой.

— Там совсем не то, что в лесах, — сказал Монти, — Пройдя около ста миль, ты окажешься в открытой прерии. Там придется смотреть в оба. Не забудь, нам говорили, будто бы там что-то творится. Какой-то помещик собирает племена и уходит в набеги. Они, должно быть, отправятся на восток, хотя, как знать, что взбредет в голову кочевнику.

— Я буду смотреть в оба, — пообещал Кашинг.

Глава 5

Приятели катились по бульвару, как это бывало каждое утро. Это было время размышлений, усвоения и классификации всего того, что они узнали, почувствовали или получили каким-то другим путем вчера.

Небо было ясное, ни облачка, а как только взойдет звезда, начнется новое пекло. Кроме птиц, неумолчно щебетавших в кронах пожухлых деревьев, да маленьких грызунов, шаставших в траве, все было неподвижно. Буйная трава и сорняки пробивались сквозь трещины мостовой. Ветхие от времени статуи прятались в запущенных зарослях. Над ними на фоне неба маячили громады зданий.

— Я много думал о ситуации, — сказал № 1, — и по-прежнему не понимаю логики Высокочтимого Старца. Зачем ему делать вид, будто он на что-то надеется? По всем критериям, выработанным нами за тысячелетия изучения галактики, господствующая раса этой планеты исчезла и не возродится. Эта раса пережила в основном тот же процесс, который мы наблюдали в других местах. Они построили свою цивилизацию, не понимая присущего ей изъяна, который и привел их к гибели. И все же Высокочтимый Старец твердит, что случившееся — лишь временный провал. Он говорит, что в истории расы было немало таких временных провалов, но всякий раз она одерживала победу и возрождалась в блеске еще большего величия, чем прежде. Я иногда спрашиваю себя: а не объясняется ли его образ мысли преданностью этой самой драгоценной расе? Конечно, его безграничную веру в этих созданий можно понять, но все свидетельствует о том, что объект веры избран им неправильно. Либо он неосознанно лукавит, либо наивен в большей степени, чем мы от него ожидали.

Глазевший на небо № 2 перевел взгляд пучка глаз на собственное гладкое шарообразное туловище, потом с недоверием уставился на своего спутника.

— Дивлюсь я тебе, — сказал он. — Ты либо шутишь, либо пребываешь в большем напряжении, чем я думал. В. С. не наивен и не лукавит. Учитывая то, что нам известно, мы обязаны отдать ему должное: он совершенно искренен. Более вероятно другое: он может обладать знаниями, которыми счел за лучшее не делиться с нами. Возможно, какими-то подсознательными знаниями, которые мы не могли обрести, несмотря на все наши исследования, пробы и ошибки. Мы могли ошибиться в оценке расы…

— По-моему, — перебил № 1, — это крайне маловероятно. Здешняя обстановка соответствует многократно виденной нами классической модели. Согласен, кое-какие обстоятельства не укладываются в нее, но все же модель налицо, и ее ни с чем не спутаешь. Нам доподлинно известно, что раса на этой планете погибла классическим образом, в результате создавшегося классического положения. Она переживает свой последний упадок, и ей уже не подняться…

— Я бы согласился с тобой, — сказал № 2, — если б не некоторые сомнения. Я склонен думать, что здесь присутствуют скрытые факторы, которые мы не заметили или, того хуже, заметили, но обошли вниманием, сочтя второстепенными.

— Однако ответ мы получили, — упрямо ответил № 1, — и нам уже давно пора бы убраться отсюда. Мы попусту тратим время. Здешняя история почти не отличается от множества уже известных нам. Так что же тебя беспокоит?

— Ну например, роботы, — ответил № 2, — Сумели ли мы уделить им то внимание, которого они заслуживают, или слишком быстро бросили изучать их? Если так, то мы могли не понять всего их значения и влияния, которое они оказывали или все еще оказывают — на создавшееся положение. Поскольку они — суть продолжение расы, их создавшей. Возможно, важное продолжение. Они могли и не играть заранее запрограммированных и ныне бессмысленных ролей, в чем мы убедили себя. Расспросы ничего нам не дали, но…

— А мы в каком-то смысле слова и не расспрашивали их, — заметил № 1. — Они не давали нам проходу, и каждый норовил поведать какие-то бессмысленные истории. В том, что они говорят, нет рационального зерна. Мы не знаем, чему верить и верить ли вообще. Все это какая-то тарабарщина. Кроме того, надо понимать, что роботы — всего лишь роботы, и ничего более. Это машины, причем порой до ужаса неуклюжие. И, будучи машинами, они только олицетворяют собой симптомы упадка, свойственного всем технологическим обществам. Они глупы. Мало того, они чванливы. Нет ничего хуже тупости в сочетании с гонором. И главная беда в том, что они питаются друг другом.

— Ты слишком обобщаешь, — возразил № 2, — Многое из сказанного тобой, быть может, и верно, но ведь не все же. Высокочтимый Старец, к примеру, не туп и не чванлив, он куда утонченнее иных, и тем не менее он — робот.

— Я согласен, что В. С. не туп и не чванлив, — сказал № 1. — Он — воспитанный и великолепный джентльмен. Во всех отношениях. И тем не менее, как я говорил, он бывает бестолков. Он позволяет себе мыслить, основываясь на слабой надежде, а не на фактах. На надежде, опровергаемой этими фактами. Мы — подготовленные наблюдатели с долгим опытом работы. Мы существуем куда дольше, чем В. С., и все время боремся за строгую объективность, которая чужда В. С., болтающему о вере и надежде.

— По моему разумению, пора кончать наш спор, — сказал № 2, — Мы начали пререкаться, и это никуда нас не приведет. Меня удивляет и огорчает, что мы, столько проработав вместе, еще способны впадать в такое состояние. Я воспринимаю это как предостережение: в нашей работе здесь что-то не так. Стало быть, мы не смогли достичь того совершенства, с которым всегда пытаемся работать, причиной чему в данном случае, должно быть, истины, ускользнувшие от нашего сознания, но не дающие нам покоя на подсознательном уровне.

— Я совершенно не согласен с тобой, — сказал № 1, — однако ты прав, говоря о бесплодности нашего спора. А посему давай выжмем из нашей утренней прогулки максимум удовольствия.

Глава 6

Кашинг переправился через реку, уцепившись за наспех связанный бревенчатый плот, на котором лежали лук и колчан. Плыть так было легче. Он вошел в реку под стенами университета и отдался на волю быстрого течения, которое снесло его вниз. Том вычислил, что его прибьет к противоположному берегу там, где ручей прорезал крутые стены утеса. Тогда ему не придется карабкаться вверх: по берегу ручья легко выбраться на южную окраину города. Прежде он не бывал в этих местах и гадал, что там увидит, хотя и понимал, что южная окраина вряд ли отличается от других: те же ряды ветхих домов, либо падающих друг на друга, либо уже рухнувших; едва заметные тропы, убегающие в разные стороны, остатки древних улиц, где и по сей день твердые мостовые не заросли густой травой.

Позже взойдет луна, но сейчас землю окутывал мрак. Рябь на реке крошечными радугами отражала слабый звездный блеск, но здесь, под сенью деревьев, в месте впадения ручья в реку, уже не было видно отражения звезд.

Взяв с плота колчан, Кашинг перекинул его через плечо, потом сунул руку в лямку маленького дорожного мешка, поднял лук и осторожно оттолкнул плот ногой подальше от берега. Склонившись над водой, он следил за плотом, пока тот не исчез в темноте. Течением ручья плот отнесет на стремнину, и тогда уже никак не догадаться, что кто-то переправлялся через реку под покровом ночи.

Плот исчез, но Кашинг все сидел, вслушиваясь и вглядываясь. Где-то на севере лаяла собака, настырно и упрямо, но вяло и бессмысленно — так, словно лай — ее главная обязанность. На том берегу ручья в кустах послышалась возня, осторожная, но деловитая. Животное, определил Кашинг. Явно не человек. Скорее всего, енот пришел полакомиться ракушками. Над головой жужжали москиты, но Кашинг не обращал на них внимания. Там, на картофельной делянке, он за много дней привык к москитам и их укусам. Их противный писк только немного раздражал, не более того.

Убедившись, что никто не видел, как он переправился, Том поднялся и зашагал по узкому берегу. Потом вошел в ручей и двинулся вверх по колено в воде, осторожно ступая, чтобы не угодить в яму. Глаза уже привыкли к темноте, и он различал черные деревья, слабый блеск бегущей воды. Том не торопился; ощупью отыскивая дорогу, он шел совсем бесшумно. Ветки низко склонились над водой, и он либо подныривал под них, либо отводил в сторону.

Пройдя с милю, он приблизился к развалинам старого каменного моста, вышел из воды и полез по склону на улицу, которая некогда вела к этому мосту. Он чувствовал под подошвами мокасин неровную твердь мостовой, поросшей травой и опутанной корнями. Собака на севере все лаяла, но теперь к ней присоединились другие, на юге и западе. Справа в кустах тревожно заверещала птица, вспугнутая каким-то своим, птичьим, страхом. На востоке за кронами деревьев мелькнул первый лунный свет.

Кашинг шел на север до перекрестка, потом свернул на запад. Он не был уверен, что до рассвета выберется из города, но хотел уйти как можно дальше. Еще до восхода солнца надо будет найти укрытие и пересидеть в нем день.

Он удивился своему странному возбуждению. Свобода, подумал он. Неужели это она приносит такую радость после долгих лет, проведенных взаперти? Интересно, так ли чувствовали себя древние американские охотники, отряхнув с ног пыль восточных поселений? Так ли чувствовали себя, выходя к бобровой запруде, горные жители, о которых, как и об охотниках, рассказывали мифы? Так ли чувствовали себя астронавты, устремлявшие свои корабли к далеким звездам? Если они, разумеется, вообще отправлялись к звездам…

Иногда меж деревьями мелькали черные громадины. Когда луна взошла высоко, Том разглядел, что громадины эти — руины зданий. Некоторые из них сохранили очертания домов, другие превратились в груды обломков, но еще не стали курганами и не провалились в свои котлованы. Том знал, что идет по жилым кварталам, и пытался представить себе, как они выглядели в прошлом, эти улицы, которые были обсажены деревьями, эти дома, новенькие и блестящие, окруженные зеленью лужаек. И люди в них. Вон там жил врач. Напротив — юрист. Чуть дальше по улице — владелец магазина компьютеров. Дети играли на лужайках с собаками, совершал обходы почтальон, у тротуара стояла машина. Том пожал плечами и спросил себя, верна ли представленная им картина и не очень ли он ее романтизирует. В подшивках старых журналов встречались фотоснимки таких улиц. Но, может быть, эти улицы тщательно отбирали для съемок и по ним нельзя судить обо всей картине в целом?

Луна светила ярче, и Том видел, что мостовая, по которой он шел, покрыта низкими кустами и опутана корнями, а между ними была протоптана узкая извилистая тропинка, огибавшая самые густые заросли. Оленья тропа? Или же по ней ходили в основном люди? Если люди, то надо с нее сойти. Однако в конце концов Том решил остаться на тропинке. Только по ней можно было двигаться дальше, потому что по сторонам путь преграждали заросли и бурелом, старые дома и, что еще хуже, предательские подвалы, зиявшие ямами.

Том зацепился за что-то ногой, потерял равновесие и упал, оцарапав щеку. Сзади послышался тяжелый глухой удар. Кое-как поднявшись, Том увидел оперенную стрелу, которая вонзилась в ствол дерева у тропинки. Западня, подумал он. Господи, западня, и он едва не попался. Еще пара дюймов — и стрела вонзилась бы в плечо, а то и в горло. Он почувствовал холодный страх и ярость. Зачем тут западня? Кого она подстерегает — оленей или людей? Надо бы спрятаться и подождать до утра, когда охотник придет взглянуть на свою добычу. А потом пустить в него стрелу, чтобы он уже никогда не устраивал таких ловушек. Но на это нет времени: к утру надо убраться подальше отсюда.

Он вылез из хитросплетения корней и устремился в кусты, прочь от этой улицы. Идти стало труднее: лунный свет не пробивался сквозь густую листву, и Кашинг без конца спотыкался.

Внезапно он услышал звук, заставивший его остановиться. Замерев с поднятой ногой, он весь обратился в слух. Сердце стукнуло один или два раза — звук раздался снова. Теперь Кашинг узнал его: это был глухой бой барабана. Том ждал. Звук повторился, уже громче и раскатистее. Потом барабан смолк, но вскоре забил опять — еще громче и настойчивее. Теперь звучало несколько барабанов, зычное буханье самого большого из них отбивало ритм.

Том растерялся. Он пробирался к южной окраине и считал, что здесь он не наткнется на племенные стоянки. Ну и дурак, что считал. Никто не мог бы сказать, где именно разбит лагерь. Племена, не выходя за границы города, бродили по нему во всех направлениях. Если окрестности лагеря становились небезопасными, племя снималось и уходило дальше по улице.

Барабаны звучали все громче. Том определил, что они где-то впереди. Может быть, чуть севернее. Наверное, какое-ни-будь празднество — годовщина племени или что-то еще. Том опять двинулся вперед. Надо было убираться отсюда и идти дальше, не обращая внимания на барабаны. Их бой нарастал. Теперь в нем слышалось нечто свирепое и кровожадное, нечто такое, чего он поначалу не заметил. Кашинг с содроганием прислушивался к этим звукам, в которых было что-то завораживающее. Иногда в промежутках между ударами слышались крики и лай собак. Впереди, примерно на расстоянии мили, Кашинг заметил пламя костров, отражавшееся от небосвода на северо-западе.

Том остановился, чтобы обмозговать ситуацию. Что творится там, за гребнем холма справа? Гораздо ближе, чем он думал поначалу. Может быть, свернуть к югу, подальше от греха? Возможно, племя выставило дозорных и нет смысла искушать судьбу, рискуя нарваться на них.

Том не двигался. Он стоял, прижавшись спиной к дереву, и смотрел на холм, прислушиваясь к барабанам и крикам. Может быть, стоило бы узнать, что там делается? Это почти не займет времени. Он тихонько заберется наверх, поглядит и опять двинется в путь. Никто его не заметит. Надо только остерегаться дозоров. Конечно, светит луна, но сюда, под сень густой листвы, ее свет почти не проникает.

Он не сразу осознал, что лезет вверх, на холм. Кашинг двигался, согнувшись в три погибели, иногда полз на четвереньках, отыскивая тень погуще, примечая любой шорох; ветви бесшумно скользили по его кожаной одежде.

Монти предупреждал его о какой-то опасности. На западе. Одну из банд кочевников вдруг обуяла жажда завоеваний, и она, возможно, движется на восток. Может быть, городские племена засекли эти перемещения и теперь вгоняют себя в воинственный раж?

У гребня холма Том стал еще осторожнее. Между перебежками он осматривался и только после этого делал следующий шаг. Гвалт за холмом нарастал; барабаны гремели, крики не смолкали. Собаки продолжали возбужденно лаять.

Наконец Кашинг добрался до вершины и увидел внизу, в котлообразном углублении, кольцо из костров и вопящих танцоров. Посередине стояла поблескивающая пирамида, отражавшая сполохи буйного пламени.

Пирамида из черепов, подумал Кашинг, из отшлифованных человеческих черепов. Но тут он кое-что вспомнил и понял, что ошибся. Он смотрел на пирамиду не из человеческих черепов, а из мозговых кожухов давно погибших роботов. Отполированные, сверкающие мозговые кожухи роботов, чьи корпуса проржавели и рассыпались много веков назад.

Уилсон писал об этих пирамидах, вспомнил Кашинг, и размышлял о мистическом или символическом значении таких вот собраний, выставляемых на всеобщее обозрение.

Том приник к земле, чувствуя, что дрожит все сильнее. Эта дрожь наполняла его страхом давно минувших веков, догоняла и хватала своими ледяными пальцами. Он почти не обращал внимания на скачущих горлопанов, во все глаза глядя на пирамиду. В ней было что-то варварское, нечто такое, от чего Том почувствовал холодок и слабость и начал осторожно пятиться назад, вниз по склону. Он двигался так же опасливо, как и прежде, но теперь был охвачен липким страхом.

У подножия холма он поднялся и пошел на юго-запад, по-прежнему осторожно, но уже быстрей. Бой барабанов и крики за спиной утихали и вскоре превратились в невнятный отдаленный гул. Но Кашинг продолжал подгонять себя. Вперед, вперед…

Небо на востоке чуть побледнело, когда он отыскал укрытие, в котором можно было пересидеть день. Похоже, это был какой-то старый дом, стоявший над озером и окруженный еще сохранившейся металлической изгородью. Посмотрев на восток, через озеро, он попытался отыскать то место, где отплясывало племя, но не увидел ничего, кроме тонкой струйки дыма. Дом был сложен из камней и кирпичей и так хорошо укрыт за деревьями, что Том заметил его, лишь когда пролез в пролом изгороди и почти налетел на стену. На крыше у торцевых стен торчали печные трубы, вдоль фасада тянулся полуразвалившийся портик. За домом стояло несколько кирпичных построек поменьше, наполовину утонувших в зарослях. Трава была высокая, но кое-где еще сохранились клумбы, и на некоторых цвели многолетние цветы, неподвластные векам, прошедшим с тех пор, как дом был покинут его обитателями.

На рассвете Том произвел разведку. Судя по всему, в последнее время тут никого не было. Ни тропинок, ни следов, ни примятой травы. Много веков назад этот дом, должно быть, подвергся разграблению, и теперь сюда просто незачем было возвращаться.

Кашинг не подходил к дому, удовлетворившись тем, что хорошенько рассмотрел его из своего укрытия среди деревьев. Убедившись, что дом покинут, он поискал укромный уголок, чтобы спрятаться, и нашел его в густой купе сирени, росшей на довольно обширном участке. Опустившись на четвереньки, Том пролез в самую чащу и нашел местечко, где можно было лечь.

Он поднялся и привалился спиной к переплетенным стволам сирени. Зелень поглотила его, и ни один прохожий не заметит, что здесь кто-то есть. Том отстегнул колчан и положил вместе с луком рядом с собой, потом снял с плеча мешок и развязал его. Достав кусок вяленого мяса, он ножом отрезал ломтик. Мясо было жесткое и почти не сохранило запаха, но в пути такая пища очень удобна. Она не портится, почти ни- «чего не весит и хорошо поддерживает жизненные силы — эта добрая и славная говядина, высушенная до такой степени, что в ней не осталось почти никаких соков. Том сидел и жевал, чувствуя, как уходит напряжение. Казалось, оно стекает из тела в землю, сменяясь усталой расслабленностью. Тут можно найти убежище и покой. Худшее позади. Он пересек город и добрался до западной окраины, избегнув всех опасностей, живым и невредимым.

Однако он понимал, что обманывает себя, думая так. Собственно, опасностей или угроз даже не было. Лично ему ничто не угрожало: западня — случайность. И сооружена была, скорее всего, для оленя или медведя, а Том попросту напоролся на нее. Опасность породила его собственная беспечность. Во враждебной или незнакомой стране нельзя идти по тропам. Надо держаться от них подальше, в самом крайнем случае идти параллельно им, обратившись в зрение и слух. Он научился этому за три года лесного бродяжничества, и ему следовало бы лучше помнить уроки. Он дал себе приказ впредь не зевать. Жизнь в университете убаюкивала, внушала чувство ложной безопасности, и в итоге весь его образ мыслей изменился. Если

он намерен пробраться на запад, надо вспомнить об осторожности.

Глупо было лезть на холм и пялиться на этот праздник или что-то там еще. Беспечность, и ничего больше. Внушая себе мысль о необходимости узнать, что происходит, он попросту дурачил себя. На самом деле он поддался порыву, чего никогда не должен делать одинокий путник. И что он, собственно, обнаружил? Племя или несколько племен, отмечавших какой-то неведомый праздник. Да еще подтверждение правоты Уилсона, писавшего о пирамидах из мозговых кожухов роботов.

Мысль об этих кожухах заставила его содрогнуться. Даже сейчас это воспоминание нагоняло на него безотчетный и неотвязный страх. Почему? Почему мозговые кожухи роботов вызывают у людей такие чувства?

Немногочисленные птицы запели свои утренние песни. Легкий ночной ветерок на рассвете вовсе утих, и листья были совершенно неподвижны. Том доел кусок, сложил остатки вяленого мяса обратно в мешок, потом потянулся и улегся спать.

Глава 7

Когда Том вылез из кустов сирени, она уже поджидала его. День был в самом разгаре. Она стояла прямо против лаза, проделанного им в кустах, и он понял, что тут кто-то есть, увидев пару босых ног в траве. Ноги были грязные, облепленные ошметками земли, с поломанными и неухоженными ногтями. Том застыл, увидев их, потом перевел взгляд повыше, на оборванный, выцветший и заляпанный халат, ниспадавший до лодыжек. Еще выше. Вот халат кончился, и Том увидел ее лицо, наполовину скрытое копной спутанных седых волос, из-под которой выглядывали холодные как сталь глазки, а в них поблескивали смешинки. В уголках глаз обозначились веселые морщинки, похожие на вороньи лапки. Тонкий искривленный рот, сжатые губы. Казалось, она пытается сдержать ликующий возглас. Том до боли выгнул шею и глупо посмотрел на нее.

Она хихикнула и выкинула коленце джиги.

— Ну, паренек, попался! — заорала она. — Попался! Лежишь на брюхе у моих ног, только и осталось, что облобызать их! Я за тобой весь день слежу, поджидаю. Не бужу. Позорище. Да ты меченый!

Он быстро оглядел ее и почувствовал стыд оттого, что эта скандальная крикливая старуха поймала его. Она была одна. Вокруг больше никого.

— Ладно, вылезай, — велела она, — Подымайся и дай мне посмотреть на это чудо. Не часто старой Мэг удается поймать такую птичку!

Он выкинул из лаза лук, колчан и мешок, потом поднялся и оказался лицом к лицу со старухой.

— Вы только взгляните на него! — ликующе воскликнула она. — Ну чем вам не прекрасный образчик? А ты, парень, обмишурился. Решил, что никто не узнал о твоей маленькой шалости. Ты, небось, думал, что никто не заметил твоего прихода на рассвете? Как бы не так! Хотя, надо признать, ты оказался ловчее других: все осмотрел, только потом полез. Но даже тогда я уже знала, что на тебе отметина.

— Хватит болтать, — грубо оборвал ее Том. — О какой это отметине ты говоришь? И как ты меня приметила? Почуяла, что ли?

— А он не дурак, — сказала она. — И говорит как по-писаному. «Почуяла», я думаю, как раз то самое слово. Я тебя впервые вижу, но я знала, что ты здесь и куда идешь. И следила за тобой, пока ты дрых тут целый день. Как ни крути, а старушенцию не проведешь.

— Отметина, — пробормотал Том. — Что за отметина? У меня нет никаких отметин.

— Печать величия, дорогуша. Какая же еще может быть отметина? Эдакий здоровяк, ищущий великих приключений.

Том нагнулся, поднял мешок и сердитым жестом перебросил его через плечо.

— Ладно, посмеялась, и будет, — сказал он, — Я пошел.

Она положила руку ему на плечо:

— Не спеши, мой хвастунишка. Ты разговариваешь с Мэг, ведьмой с холма. Я могу тебе помочь, если захочу. А я, наверное, захочу, потому что ты симпатяга и сердце у тебя доброе. Я чую, что тебе нужно помочь, и надеюсь, что ты не такой уж гордец и в случае чего попросишь о помощи. Хотя молодежь всегда страдает гордыней. Может, мои способности и невелики, а порой я даже сомневаюсь, что я — ведьма. Но слыть ведьмой почти так же славно, как и быть ею на самом деле. А поскольку меня считают ведьмой, я заламываю хорошую цену за свои услуги. Ибо, если попросить мало, все будут думать, что я — плохая ведьма. Но с тебя, мальчик, я ничего не возьму, потому что ты беднее церковной мыши и тебе все равно платить нечем.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал Кашинг, — Особенно если учесть, что я не просил вас о помощи.

— Вы только послушайте! Сколько в нем гордыни и надменности! — воскликнула Мэг, — Он не знает, чем ему может помочь такой старый мешок с костями. Но я не старый мешок, парень, а только пожилой. Не то что раньше, конечно, но еще и не совсем дряхлый. А молодым всегда есть чему поучиться у старших и опытных. Но тебе, я чувствую, мое искусство ни к чему.

— Вообще-то…

— Ну ладно. Чайник вскипел, и ты окажешь Мэг любезность, если присядешь к ее столу. Коли тебе надо идти, так лучше уж с полным желудком. Я чувствую в тебе какое-то величие. Мне бы хотелось побольше узнать о нем.

— Нет во мне никакого величия, — возразил Том, — Я просто лесной бродяга.

— И все же я чувствую величие, — сказала Мэг. — Или стремление к величию. Я это всегда распознаю. Утром сразу почувствовала. Что-то такое у тебя в черепушке. Какое-то в тебе бурлит возбуждение.

— Послушай, — с отчаянием проговорил он, — я просто лесной бродяга. А теперь, если ты не против…

Она покрепче ухватила его за плечо:

— Теперь ты не можешь убежать. Как только я тебя почувствовала…

— Не понимаю, как ты могла меня почувствовать. Ты вынюхала меня или прочитала мои мысли? Люди не умеют читать мысли. Ан нет, стой, пожалуй, могут. Я видел какую-то книжку…

— Парнишка, да ты никак грамотный?

— Разумеется.

— Тогда ты, должно быть, из университета. Ведь за его пределами мало кто может разобрать хоть строчку. Что же случилось, бедняжка мой? Они тебя выкинули?

— Нет, — уже еле сдерживаясь, ответил он, — не выкинули.

— Тогда, сынок, дело куда интереснее, чем я думала. Хотя мне следовало бы знать. Ты так взволнован. Университетские не выбираются в мир по пустякам. Они сидят в укрытии и боятся собственной тени…

— Я был лесным бродягой, прежде чем пришел в университет, — сказал Кашинг, — Я провел в лесу пять лет, а теперь снова взялся за старое. Замучился картошку тяпать.

— О, какая бравада! — воскликнула Мэг. — Он меняет тяпку на лук и идет на запад, чтобы дать отпор наступающей орде. Или цель твоих поисков настолько важна, что тебе наплевать на набеги захватчиков?

— То, что я ищу, возможно, не более чем легенда, пустой шепот веков. Но ты говоришь, на нас наступает какая-то орда?

— Тебе-то, конечно, откуда знать? Забились там за свои стены и бормочете о прошлом, а что вокруг творится — знать не желаете.

— Там, в университете, мы слышали разговоры о захватчиках, которые, возможно, уже выступили в поход.

— И даже более того, — добавила Мэг. — Орда мчится сюда и растет на ходу. Их цель — этот город. Иначе с чего там вчера ночью били в барабаны?

— Я тоже думал об этом, — сказал Кашинг, — Но разумеется, ничего не знал точно.

— А я их караулила, — сообщила Мэг, — Чтобы отправиться в путь при первом признаке их приближения. Потому что если они поймают старую Мэг, то повесят ее. Или сожгут. Или подвергнут это хрупкое тело другим пыткам и издевательствам. Они не любят ведьм, а мое имя им известно, хоть у меня и скромные способности.

— Но есть же городские жители, — сказал Кашинг, — Они пользовались твоей помощью. Сколько лет ты верой и правдой им служила. Тебе надо просто пойти к ним. Они защитят тебя.

Мэг сплюнула.

— Твое простодушие приводит меня в ужас, — сказала она. — Они сунут мне нож под ребра. Они меня не любят. Они меня ненавидят. Когда их охватывает слишком сильный страх, или жадность, или еще какое-нибудь чувство, непосильное для них, они приходят ко мне, умоляя о помощи. Но приходят лишь тогда, когда им больше некуда податься, поскольку считают, что могут замараться, имея дело с ведьмой. Они боятся меня, а потому ненавидят. Ненавидят, даже принимая мою помощь.

— Тогда тебе уже давно следовало убраться отсюда.

— Что-то меня не отпускало, — ответила она. — Несмотря на то что я знала: надо уходить. Даже понимая, что делаю глупость, я все равно осталась. Словно в ожидании чего-то. Я все размышляла, а теперь поняла. Возможно, мои способности больше, чем мне казалось. Я ждала, когда появится защитник, — и вот он появился.

— Да уж, черт возьми.

Она вздернула подбородок:

— Я пойду с тобой. Можешь говорить что угодно, но я иду с тобой.

— Я отправляюсь на запад, — сказал Кашинг. — И ты со мной не пойдешь.

— Сначала мы двинемся на юг, — невозмутимо ответила Мэг. — Я знаю дорогу. Я покажу тебе, куда идти. На юг до реки, а потом — вверх по течению. Так мы будем в безопасности. Орда станет держаться холмов, потому что по речной долине идти трудно.

— Я пойду очень быстро, — предупредил Кашинг, — И ночью.

— У Мэг есть чары, — сказала она, — и способности, которые можно пустить в дело. Она умеет чувствовать чужие мысли.

Том покачал головой.

— У меня есть лошадь, — заявила она, — Не благородных кровей, конечно, но умная и добрая. Она может везти все наши пожитки.

— Я ношу свои пожитки за спиной.

— Я возьму в дорогу ветчину, шмат сала, муку, соль, одеяла и подзорную трубу.

— Что значит «подзорная труба»?

— Зрительная труба с двумя окулярами.

— Ты имеешь в виду бинокль?

— Он очень старый. Один человек пришел ко мне за помощью и расплатился этим биноклем.

— Бинокль бы пригодился, — признался Кашинг.

— Ну вот видишь. Я не буду тебя задерживать в пути. Я быстроногая. Впрочем, Энди — доходяга. Но пойдет так, что мы его и замечать не будем. Да и не оставишь ты, благородный искатель легенд, беспомощную женщину…

— Беспомощную! — фыркнул Кашинг.

— Парень, ты не можешь не понимать, что мы пригодимся друг другу. Ты с твоей удалью да старая Мэг с ее способностями…

— Нет, — отрезал он.

— Пойдем в дом, — предложила она. — Там найдется пшеничная мука для оладий, кувшинчик сорго, а то и ломтик ветчины. За едой расскажешь мне, что ты ищешь, и мы помозгуем, как быть дальше.

— Ладно, отведаю твоих оладий, — сказал Том. — Но это ничего тебе не даст. Я не возьму тебя с собой.

Глава 8

Они выступили в путь, едва взошла луна. Кашинг шагал впереди, удивляясь, как это он согласился взять с собой Мэг. Он твердил «нет», она долдонила «да» — и в результате они вместе. «Может, это колдовство?» — спрашивал он себя. Если так — что, в конце концов, возможно, — то ее присутствие могло бы пойти на пользу. Если она умеет околдовывать других так же, как его, это может пригодиться.

И все-таки это обременительно, говорил он себе. В одиночку можно шнырять по лесу, думая только о себе, можно идти, как хочется. А когда вас двое да еще лошадь, это невозможно. Особенно из-за лошади. Он должен был заявить: «Ладно, пошли, только пусть лошадь останется». Но в присутствии Энди у него не хватило духу так сказать. Он не мог бросить Энди, точно так же как несколько лет назад не смог бросить скотину на своей ферме.

Мэг говорила, что Энди — доходяга, но Кашинг, едва взглянув на него, понял, что это ласковый и доверчивый конь. И неуклюжий. Энди знал, что он не скакун благородных кровей. Терпеливое животное, он рассчитывал на людскую доброту и заботу. Это был мешок с костями, умудрявшийся, несмотря ни на что, выглядеть деловитым и опытным конягой.

Кашинг направился на юго-восток, к долине реки Миннесота, как и предлагала Мэг. Миннесота представляла собой узкую извилистую речушку, бежавшую среди низких утесов и впадающую в Миссисипи чуть дальше к югу. Вчера вечером Том переправлялся через более широкую и полноводную реку. Долина густо поросла лесом и могла быть удобным укрытием, хотя ее многочисленные изгибы на много миль удлиняли себе путь на запад.

«Куда мы идем?» — думал он. Куда-то на запад — это все, что он знал. Это все, что знал Уилсон. Но как далеко на запад? В какую сторону? Где это? На ближайшем плоскогорье или у подножия Скалистых гор? Или в великих юго-западных пустынях? Я иду вслепую, размышлял он. Это безумие, если подумать.

Когда он рассказал Мэг о Городе, она вспомнила, что где-то слышала такую легенду, но не могла сказать, когда и от кого. Старуха была так рада возможности убраться из города, что даже не стала зубоскалить по этому поводу. Возможно, по пути им удастся узнать еще что-либо. Вдруг они встретят кого-нибудь, кто слышал об этом побольше? Если об этом вообще может быть известно больше. Если Звездный Город действительно существует.

А если он есть, чего они добьются, обнаружив его? Даже найдя Город и доказав, что человек когда-то летал к звездам, смогут ли они что-то изменить? Прекратят ли кочевники грабежи и набеги? Создадут ли городские племена справедливое правительство? Потянутся ли люди в университет? Начнется ли возрождение? Выберется ли человечество из животного состояния, в которое само себя ввергло?

Ничего этого не произойдет. Будет лишь удовлетворение, что когда-то, больше тысячи лет назад, человек мог покидать Солнечную систему и летать в космос. Этим можно будет гордиться, но гордость сама по себе мало чего стоит в нынешнем мире.

И все же пути назад нет, сказал себе Том. Он отправился на поиски, быть может поддавшись порыву, скорее под влиянием чувств, а не разума. И он должен оставаться верным своей цели, даже если ее достижение не принесет ему никакой прибыли. Даже если эта вера глупа, надо как-то поддерживать ее. «Почему?» — спросил он себя и не нашел ответа.

Луна уже стояла высоко на востоке. Город остался за спиной. Путешественники шли по дальнему предместью. Справа торчала покосившаяся водонапорная башня: еще несколько лет — и она с грохотом рухнет.

Кашинг остановился и подождал отставших. Энди мягко ткнулся мордой ему в грудь и ласково засопел. Кашинг тихонько погладил его гривастую голову, подергал за уши.

— Ты ему нравишься, — сказала Мэг, — а он не каждого любит. Этот конь разборчивый. А почему бы ему не любить тебя? Ведь он, как и я, видит, что ты меченый.

— Давай забудем об этом, — сказал Кашинг, — Обо всяких там отметинах. Нет на мне никакой печати. Что ты знаешь об этих местах? И что нам делать — идти, как идем, или повернуть на юг?

— На юг, — ответила она, — Чем быстрее мы доберемся до долины, тем скорее окажемся в безопасности.

— Эта орда, о которой ты говорила, далеко?

— День пути, может — два. Неделю назад городские разведчики засекли ее в ста милях к западу. Кочевники собирали силы и готовились к походу. Скорее всего, они пойдут не спеша, поскольку торопиться им, похоже, незачем. Город здесь, к их услугам, к тому же они не знают, что их заметили.

— И пойдут точно с запада?

— Паренек, да не знаю я! Думаю, что так.

— Значит, у нас есть немного времени?

— Но только немного, — предупредила она. — И нет смысла его терять. В долине можно будет вздохнуть свободнее.

Кашинг снова зашагал вперед, Мэг и Энди последовали за ним. Пустое безжизненное место. Лишь иногда выскакивал из укрытия кролик и мчался прочь или сонно щебетала вспугнутая птица. Один раз из долины реки донесся крик енота.

Услышав храп Энди, Кашинг остановился. Конь что-то увидел или уловил какой-то звук, и лучше внять его предупреждению.

Мэг бесшумно подошла к Тому:

— Что там такое, парень? Энди что-то почуял. Ты видишь что-нибудь?

— Не двигайся. Пригнись к земле и замри, — велел он.

Похоже, ничего. Кучи мусора на месте домов, густые кусты,

длинные вереницы деревьев вдоль бывших бульваров. Энди притих за спиной.

Прямо перед ними, посреди некогда пролегавшей тут улицы, торчал камень. Небольшой, высотой примерно по пояс. Странно, откуда камню взяться здесь, посреди улицы?

Мэг протянула руку и стукнула Кашинга по ноге.

— Том, там кто-то есть, — заметила она. — Я их чую, но слабо: слишком далеко.

— Как далеко?

— Не знаю. Сигнал слабый и идет издалека.

— Откуда?

— Прямо перед нами.

Они ждали. Энди разок ударил копытом о землю и притих.

— Страшно, — сказала Мэг. — В дрожь бросает. Они не такие, как мы.

— Мы?

— Мы люди. А они нет.

В долине снова закричал енот. Кашинг напряженно вглядывался, пытаясь заметить малейшее движение, малейший признак чьего-то присутствия.

— Это камень, — шепнула Мэг.

— За ним кто-то прячется?

— Никто не прячется. Это сам камень.

Они подождали.

— Странное место для камня, — рассудил Кашинг, — Прямо посреди улицы. Кто его сюда притащил? И зачем?

— Этот камень живой, — сказала Мэг. — Он мог сам сюда приползти.

— Камни не умеют двигаться. Кто-то должен их передвигать.

Мэг промолчала.

— Оставайся на месте, — велел Том.

Он бросил лук, выхватил из-за пояса топорик и подбежал к валуну. Ничего не случилось. Он обошел камень кругом. За ним было пусто. Том протянул руку и потрогал его. Валун был теплый — теплее, чем должен быть камень. Солнце уже давно зашло, и камни должны остыть. Но этот теплый. Теплый и гладкий, скользкий на ощупь. Как будто его специально шлифовали.

Энди и Мэг двинулись вперед.

— Он теплый, — сказал Кашинг.

— Он живой, — ответила Мэг, — Запиши это, удалец. Живой камень или нечто похожее на камень.

— Мне это не нравится, — сказал Кашинг. — Попахивает колдовством.

— Никакого колдовства, — заявила Мэг, — Это что-то совсем другое. Что-то ужасное. Что-то, чего быть не должно. Это не похоже на человека, вообще ни на что не похоже. Застывшие воспоминания. Вот что я чувствую. Застывшие от времени воспоминания. Но их не прочтешь. Какое-то безразличие. Холодное безразличие.

Кашинг огляделся. Все спокойно. Деревья на фоне белесого лунного света. Мягкое звездное небо. Кашинг попытался подавить шевельнувшийся в нем ужас, горьким комком подступивший к горлу.

— Ты никогда не слыхала ни о чем таком? — спросил он.

— Никогда, парень. Никогда в жизни.

— Давай-ка мотать отсюда, — сказал Том.

Глава 9

Когда-то по долине пронесся ураган и проделал узкую просеку, повалив деревья, росшие между берегом и вершиной утеса. Лесные исполины рухнули, сломанные или вырванные с корнем, и образовали громадный завал. Пожухлые сухие листья еще висели кое-где на ветвях.

— Здесь мы будем в безопасности, — сказал Кашинг. — Всем, кто двинется с запада, придется огибать эти деревья.

Отводя ветви в сторону, они помогли Энди пробраться на полянку, достаточно большую, чтобы он мог прилечь, и достаточно травянистую, чтобы попастись.

Кашинг показал на поваленный черный дуб, корни которого нависали над ямой в том месте, где прежде росло дерево.

— Сюда, — сказал он. — Тут нас никто не заметит.

— Я сварганю завтрак, парень, — предложила Мэг, — Чего ты хочешь? Может, горячего хлеба с салом?

— Пока не надо. Поосторожнее с огнем. Только самое сухое дерево, чтобы не дымило, и костерок должен быть поменьше. Я займусь этим, когда вернусь. Не делай ничего сама, костер я беру на себя. Если кто-нибудь унюхает дым, начнут искать.

— Когда ты вернешься? Куда ты намылился, сынок?

— На утес. Хочу оглядеться, нет ли кого поблизости.

— Тогда захвати подзорную трубу.

С вершины утеса Кашинг окинул взглядом раздолье буйной прерии, где лишь изредка попадались купы деревьев. Далеко на севере виднелось несколько домов в маленькой роще — бывшая ферма. От построек мало что осталось. Кашинг разглядел в бинокль остов сарая — очевидно, капитального строения. Часть крыши обвалилась, но стены еще были целы. За сараем виднелся холмик на месте меньшего и не такого прочного строения. Сохранился и кусок частокола.

Спрятавшись в кустах, Кашинг терпеливо и тщательно обозревал прерию, переводя бинокль с запада на восток.

На востоке паслось стадо оленей. Потом на глаза попался барсук возле своей норы. На склоне пологого холма сидела на камне красная лисица и высматривала легкую добычу.

Кашинг продолжал наблюдать. Никакой небрежности, приказал он себе. Надо наверняка убедиться, что в прерии нет никого, кроме животных. Он снова посмотрел на запад и медленно повел бинокль к востоку. Олени были на месте, но барсук исчез. Скорее всего, забился в нору. Лиса исчезла тоже.

Вдруг Том заметил какое-то движение. Медленно переводя бинокль, он присмотрелся получше. Вдалеке что-то быстро двигалось. Потом он разглядел приближавшуюся кавалькаду. Кашинг попытался сосчитать всадников, но они были слишком далеко. Направлялись они не прямо в его сторону, а на юго-восток. Он следил за ними, будто зачарованный. Наконец-то можно их сосчитать. Девятнадцать или двадцать. Одетые в кожу и шкуры, они держали в руках щиты и копья. Их низкорослые коротконогие лошади скакали ровным галопом.

Значит, Мэг была права: орда выступила в поход. Это, должно быть, фланговый отряд, а главные силы дальше к северу.

Он следил за всадниками, пока те не скрылись из виду, потом оглядел прерию в поисках новых отрядов. Больше никто не появился, и Том, удовлетворившись итогами разведки, сунул бинокль в футляр и начал спускаться с утеса. Возможно, появятся и другие небольшие отряды, но нет смысла их дожидаться. Вероятно, Мэг права и они не пойдут по прерии к долине реки.

Дойдя до середины спуска, Том вдруг услышал голос, раздавшийся из кучи бурелома.

— Друг, — произнес кто-то негромко, но отчетливо.

Том замер с поднятой ногой и быстро огляделся.

— Друг, — снова раздался голос, — есть ли в твоем сердце сострадание к несчастнейшему из несчастных?

«Ловушка!» — подумал Кашинг и проворно выдернул из колчана стрелу.

— Нет нужды страшиться меня, — снова зазвучал тот же голос. — Даже будь у меня желание, я не смог бы причинить тебе вреда. Меня придавило деревом, и я был бы благодарен за любую помощь, которую ты сможешь мне оказать.

Кашинг заколебался.

— Где ты? — спросил он.

— Справа от тебя, — ответил голос, — На краю завала из деревьев. Я вижу тебя с того места, где лежу. Если ты пригнешься, то наверняка заметишь меня.

Кашинг сунул стрелу в колчан, пригнулся и заглянул в лабиринт веток. На него смотрело лицо, при виде которого Том ахнул от изумления. Он никогда прежде не встречал таких лиц, похожих на голый череп, сделанный из твердых пластин, которые блестели в лучах солнца, пробивающихся сквозь ветки.

— Ты кто? — спросил он.

— Я — робот Ролло.

— Ролло? Робот? Не может быть. Роботов больше, нет.

— А я — есть, — отвечал Ролло. — Не удивлюсь, если я — последний из роботов.

— Но что ты делаешь тут, робот?

— Я тебе говорил, помнишь? Меня придавило деревом. К счастью, небольшим, но из-под него невозможно выбраться. Мне зажало ногу, и я пытался высвободить ее, но это невозможно. Я пробовал копать землю, чтобы освободиться, но это тоже невозможно. Под ногой твердый камень, на ноге — дерево. Я не могу изогнуться и приподнять дерево. Я все испробовал, но ничего не могу поделать.

Кашинг полез под нависшие ветви. Протиснувшись вперед, он добрался до упавшего робота, присел на корточки и огляделся.

Он помнил изображения роботов в библиотечных журналах, сделанные еще до того, как появились первые настоящие роботы. На рисунках были громадные, неуклюжие, стальные, двуногие существа, которые, несомненно, передвигались бы с громким лязгом. Ролло был совершенно на них не похож. Это было стройное создание, почти худое. Массивные широкие плечи, голова чуть больше, чем надо. Затем корпус сужался, переходя в тонкую талию, чуть расширяясь в тазе, чтобы было куда вставить шарниры ног, стройных и аккуратненьких, при взгляде на которые Кашингу вспомнились ноги оленя. Одну из них придавило тяжелым суком дерева, отвалившимся от исполинского клена, когда тот рухнул на землю. Сук имел больше фута в диаметре.

Ролло заметил, что Кашинг разглядывает сук.

— Я мог бы поднять его и вытащить ногу, но не в состоянии изогнуться, чтобы ухватиться за него.

— Сейчас посмотрим, что можно сделать, — сказал Кашинг.

Он пополз вперед на четвереньках и сунул руку под сук.

Попытавшись приподнять его, он понял, что сможет лишь чуть-чуть его сдвинуть.

— Попробую поднять, — сказал он. — Я подам знак, а ты выдергивай ногу.

Кашинг подобрался поближе, удобнее расставил колени, наклонился и просунул под сук обе руки.

— Давай! — проговорил он, поднатужился и чуть-чуть приподнял сук. Он снова потянул его вверх.

— Я свободен, — сообщил Ролло, — Тебе почти не пришлось сдвигать его.

Кашинг осторожно отпустил сук, и тот упал на землю. Ролло ползал по земле. Он вытащил из-под кучи листьев кожаную торбу, поискал еще и нашел копье с железным наконечником.

— Прежде я не мог до них дотянуться, — объяснил он, — Когда этот сук упал на меня, я их выронил.

— Как ты? — спросил Кашинг.

— Разумеется, в исправности, — ответил робот. Он сел, обхватил пострадавшую ногу руками и осмотрел ее, — Ни вмятины. Прочный металл.

— Может, расскажешь, как ты угодил в такой переплет?

— С удовольствием. Я шел, когда началась буря. Я не очень беспокоился: небольшой дождь не повредил бы мне. Но потом ударил торнадо. Я услышал его приближение и попытался убежать. Но, наверное, попал в самый центр урагана. Вокруг трещали деревья. Меня начало поднимать ветром, потом снова бросило наземь. Я упал, растянулся. Тут-то меня и придавило. Сук отломился и прижал меня. А потом все кончилось, буря прошла, но я не мог двинуться. Поначалу я подумал, что это лишь маленькое неудобство. Я был уверен, что сумею освободиться. Но, как видишь, это оказалось невозможно.

— Давно это случилось?

— Могу сказать абсолютно точно. Я считал. Восемьдесят семь дней назад. Что меня беспокоило, так это ржавчина. В торбе у меня было немного медвежьего жира…

— Медвежьего жира?

— Да, медвежьего жира. Сперва убиваешь медведя, потом разводишь костер и вытапливаешь жир. Вообще-то любой жир годится, но медвежий лучше всего. Где еще достать жир, если не у животных? Когда-то мы пользовались продуктами переработки нефти, но их нет уже много столетий. Животный жир — дрянь, но за неимением лучшего… О таком теле, как у меня, надо заботиться. Нельзя допускать, чтобы оно начало ржаветь. Металл хороший, но ржавчина все равно может появиться. Восемьдесят семь дней — чепуха, но я попал бы в беду, если б ты не проходил мимо. Я решил, что когда-нибудь дерево сгниет и я освобожусь. Но на это могло понадобиться несколько лет. Не знаю, сколько уж. Да и скучно было лежать: все время перед глазами одно и то же. Поговорить не с кем. У меня была Трепещущая Змейка, она годами вокруг меня вилась. Ничего не делала, ни на что не годилась, конечно, только крутилась вокруг и наскакивала, словно играя. Но когда меня зажало под деревом, моя трепещущая старуха исчезла, и больше я ее не видел. Останься она со мной, была бы какая-никакая компания. Хоть было бы на что посмотреть. И я мог бы говорить с нею. Она никогда не отвечала, но я много с ней разговаривал. А едва меня прищемило, она погасла, и поминай как звали.

— Если не секрет, что такое Трепещущая Змейка?

— Я не знаю, — ответил Ролло. — Я только одну-то и видел. И никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь видел их прежде. Так, пустячок. Просто сияние. Она не ходила, не бегала, а только сияла в воздухе, все время поблескивая искорками.

На солнце блеск был плохо виден, но ночью это смотрелось красиво. Никакой формы, ничего такого. Просто сияние, танцующее в воздухе.

— И ты понятия не имеешь, что она такое и откуда явилась? И почему была с тобой?

— Иногда я думал, что она — мой друг, — ответил Ролло, — и это меня радовало, поскольку, как я уже говорил, мистер, я, вероятно, последний из роботов, и нельзя сказать, что у меня друзей полно. Большинство людей видит во мне лишь возможность пополнить коллекцию мозговых кожухов. Роботы, да будет тебе известно, настроены так, чтобы никого не убивать и не применять никакого насилия. Это заложено в нас. Вот почему роботов не осталось. Они позволяли загонять и убивать себя, даже пальцем не шевельнув, чтобы защититься. Или же они прятались и начинали ржаветь. Если даже им удавалось достать какую-нибудь смазку, запаса хватало ненадолго, и тогда они ржавели и им приходил конец. Только мозговые кожухи не ржавели. И через много лет какой-нибудь прохожий находил их.

Ну вот, значит, когда мой небольшой запас смазки весь вышел, я посовещался с собой и сказал себе, что это глупое непротивление роботов, возможно, годилось при старых порядках, но при новых — не имеет смысла. Я рассудил, что смогу достать животный жир, если только сумею заставить себя убить. Перед лицом гибели я решил, что нарушу запрет и буду убивать ради жира. И что убивать надо именно медведей, потому что у них полно жира. Но это было непросто, скажу я тебе. Я смастерил копье и упражнялся с ним, пока не научился пользоваться, потом отправился убивать медведя. Как ты, вероятно, догадываешься, я потерпел неудачу, ибо просто не смог сделать этого. Все вроде готово, но внутри какая-то вялость. Может, сам я никогда и не набрался бы храбрости. К тому времени я уже изрядно пал духом. У меня появилось несколько ржавых пятен, и я понял, что это — начало конца. В один прекрасный день я уж совсем было сдался, но тут меня заметил в горах большой гризли. Не знаю, что с ним случилось. Он был какой-то психованный, и, должно быть, неспроста. Я часто думал, в чем дело. Может, у него зубы болели или заноза в лапе торчала. Теперь-то уж не узнать.

Возможно, мой вид напомнил ему о чем-то неприятном. Так или иначе, не успел я оглянуться, как он напал на меня. Взъерошился весь, пасть разинул, заревел и давай когтищи выставлять. Наверное, будь у меня время, я бы повернулся и убежал. Но времени не было, да и бежать оказалось некуда. А потом, когда он уже почти сидел на мне, мой страх вдруг сменился яростью. И когда он набросился на меня, я подумал: «Ах ты, сукин сын. Может, ты даже покалечишь и сломаешь меня. Но я тоже покалечу и сломаю тебя». Я это хорошо помню. И еще я хорошо помню, как я в ярости поднял копье и бросился ему навстречу. Что было потом, почти ничего не помню. Все было размытым, как в тумане. Когда у меня в голове прояснилось, я стоял на ногах, весь залитый кровью, с окровавленным ножом в руке, а медведь лежал, и в глотке у него торчало мое копье.

Так я сломал запрет. Убив однажды, я стал способен убивать еще и еще. Я вытопил жир этого гризли, нашел ручей. с песчаным дном и несколько дней оттирал песком ржавчину и смазывал себя хорошенько. С тех пор я всегда тщательно смазывался. У меня никогда не кончалась смазка. Медведей много.

Но что-то я все о себе болтаю, а про тебя так и не спросил. Кто ты? Конечно, если ты хочешь мне это рассказать. Многие люди не говорят, кто они такие. Но ты пришел и выручил меня, а я не знаю, кто ты. Не знаю, кого благодарить.

— Я — Том Кашинг. И не надо меня благодарить. Пошли. Мой лагерь в двух шагах отсюда. Ты собрал свои вещи?

— У меня только торба да копье. Все мое богатство. Еще у меня есть нож в ножнах.

— Теперь ты свободен, — сказал Кашинг. — Что собираешься делать?

— Никаких планов у меня нет, — ответил Ролло, — Я никогда не строю планов. Просто иду куда глаза глядят. Не знаю, сколько лет я бродил без всякой цели. Одно время отсутствие цели тревожило меня, а теперь уже нет. Хотя, наверное, я с благодарностью согласился бы идти к цели, укажи мне ее кто-нибудь. Нет ли у тебя, друг, какой-нибудь цели, которая могла бы стать нашей общей? Ведь я кое-чем тебе обязан.

— Ничем ты мне не обязан, — сказал Кашинг. — Но цель у меня есть, и мы можем поговорить о ней.

Глава 10

Деревья опоясывали огромный холм. Они стояли на страже всю ночь, они стояли на страже веками, в стужу и зной, в ливень и засуху, в полдень и в полночь, под солнцем и под тучами. Солнце встало на востоке, и когда его лучи осветили и согрели Деревья, те приветствовали его со священным ликованием и благодарностью, как в самый первый раз, когда они еще были маленькими саженцами, воткнутыми в землю, чтобы служить той цели, которой они служили долгие годы. Их чувствительность и отзывчивость не притупились со временем.

Они впитывали свет и тепло и пускали их в дело. Они чувствовали утренний бриз и наслаждались им, шелестя листьями в ответ на его прикосновение. Они настраивались, готовились к зною, чтобы и его обратить себе во благо; они полностью использовали ту влагу, до которой могли дотянуться корнями, сохраняли ее, брали только самое необходимое, поскольку местность была засушливая и влагу следовало расходовать с умом. И они наблюдали, наблюдали без конца. Примечали все происходящее. Они видели лису, которая забивалась в нору на рассвете; сову, возвращающуюся в дупло наполовину ослепшей от утреннего света; мышку, которая с писком неслась в траве, убежав и от лисы, и от совы; неуклюжего гризли, вперевалку бредущего по равнине, — великого владыку всей земли, которому не страшна никакая другая живность, даже эти странные двуногие создания, иногда попадавшие в поле зрения Деревьев. Видели далекие стада диких коров, пасшихся на сочных лугах и готовых бежать, едва гризли направится в их сторону. Видели огромную птицу, парящую высоко в небе и обозревающую свои обширные владения. Сейчас птица была голодная, но она знала, что задолго до конца дня найдет околевшее или околевающее животное и наестся падали.

Деревья знали, как устроена снежинка, каков химический состав капли дождя, как рождается ветер. Они понимали родственные узы трав, деревьев и кустов, знали весенний блеск полевых цветов, которые цвели всяк в свое время. Они дружили с птицами, вившими гнезда на их ветках, знали муравьев, пчел и бабочек.

Они упивались солнцем и знали все, что происходит вокруг. Они переговаривались не ради обмена информацией (хотя при нужде и могли это делать), а для того, чтобы быть услышанными, чтобы сказать, что все в порядке. Ради дружеского единения и чтобы знать, что все хорошо.

На холме над ними стояли старинные дома. Они выделялись на фоне бледно-голубого безоблачного неба, озаренного восходящим солнцем, выскобленного дочиста летним зноем.

Глава 11

Костерок совсем не дымил. Мэг стояла возле него на коленях и пекла лепешку. В сторонке сидел Ролло, сосредоточенно отправляя обряд «самопомазания». Он лил вонючую жидкость из бутыли, которую смастерил из тыквы. Энди топтался и обмахивался хвостом, отгоняя мух, но от его внимания не ускользали сочные пучки травы, торчавшие там и сям. Недалеко журчала невидимая река, плескавшаяся меж берегами. Солнце стояло высоко на востоке, скоро станет жарче, но здесь, в укрытии из поваленных деревьев, сохранялась приятная прохлада.

— Так ты говоришь, паренек, что в той банде было всего двадцать человек? — спросила Мэг.

— Около того. Точно не знаю. Наверное, не больше двадцати.

— Скорее всего, разведывательный отряд. Послали прощупать город, это несомненно. Узнать, где стоят племена. Нам, верно, лучше немного побыть тут. Хорошее убежище, его так просто не найдешь.

Кашинг покачал головой:

— Нет, ночью двинемся дальше. Если мы идем на запад, а орда на восток, мы с ней скоро разминемся.

Мэг кивнула на робота:

— А с этим что делать?

— Пусть идет с нами, если хочет. Я еще не говорил с ним об этом.

— Я чувствую, что у этого предприятия достойная и животрепещуще важная цель, — сказал Ролло, — Даже не зная, в чем она состоит, я хотел бы присоединиться к нему. Я с гордостью думаю, что могу принести небольшую пользу. Не нуждаясь во сне, я мог бы нести караул, пока другие спят. У меня острое зрение, я ловок и могу ходить на разведку. Я хорошо знаком с дикими местами, поскольку был вынужден жить в таких местах, избегая травли со стороны человека. Я не употребляю никаких припасов, питаясь только солнечной энергией. Несколько солнечных дней — и я заряжен на месяц или больше. Да и весело со мной, потому что я не устаю от разговоров.

— Это уж точно, — сказал Кашинг, — С тех пор как я его нашел, он не умолкал ни на минуту.

— Много раз я был вынужден ограничиваться беседами с самим собой, — сообщил Ролло. — Это неплохо, если больше не с кем поговорить. Беседуя с собой, находишь много пунктов, по которым можно достичь полного согласия. И нет нужды говорить на неприятные темы. Самый счастливый год я провел давным-давно в глубине Скалистых гор. Я случайно повстречал старого горного жителя, который нуждался в помощи. Этот древний старик страдал странным недугом. У него затвердевали мускулы и болели суставы, и, не столкнись я с ним случайно, он бы не пережил зиму, поскольку в холода не смог бы добывать мясо охотой и носить дрова для обогрева своей хижины. Я остался с ним и добывал дичь и таскал дрова, а поскольку он не меньше моего изголодался по общению, мы проговорили всю зиму. Он рассказывал о великих делах, в которых участвовал или которым был свидетелем; иным рассказам, возможно, недоставало правдивости, хотя я никогда не подвергал их сомнению, ибо по мне общение важнее истины. И я тоже рассказывал ему чуть приукрашенные истории о том, как я жил после Эпохи Бед. А в начале следующего лета, когда боль стихла, старик отправился на так называемую сходку — место летней встречи таких же, как он. Он просил меня пойти с ним, но я отказался, потому что, честно говоря, больше не люблю людей. За исключением присутствующих. У вас, кажется, добрые намерения. А так я ничего хорошего от людей не видел в тех редких случаях, когда сталкивался с ними.

— Значит, ты помнишь Эпоху Бед? — спросил Кашинг, — Ты пережил ее и сохранил все в памяти?

— О, сохранить-то сохранил, — отвечал Ролло, — Я помню события, но бесполезно расспрашивать меня об их смысле и значении, поскольку тогда я ничего не понимал, хотя много думал об этом. Видите ли, я был лишь роботом на побегушках, поденщиком. Я умел выполнять только простые задания, хотя, как я понимаю, многие мои собратья были обучены особо и стали искусными техниками, да и вообще… Воспоминания у меня в основном неприятные, хотя за последние столетия я научился мириться с положением и не роптать на жизнь. Меня создавали не как одиночный механизм, но я был вынужден стать им. Волею злых обстоятельств я научился жить сам по себе, хотя это и не приносит подлинного счастья. Вот почему я с такой готовностью предложил вам свое участие в вашем предприятии.

— Даже не зная, в чем оно состоит? — спросила Мэг.

— Если впоследствии мне не понравится запах этого дела, я просто повернусь и уйду.

— Это не дурное дело, — сказал Кашинг, — Простой поиск. Мы ищем Звездный Город.

Ролло глубокомысленно кивнул:

— Я слышал о нем. Немного. И случайно, с промежутками во много лет. Он расположен, насколько мне удалось определить, на возвышенности или утесе где-то на западе. Этот холм или утес окружен густыми рощами Деревьев, которые, по легенде, охраняют Город и никого туда не пропускают. И есть еще, говорят, другие охранные приспособления, хотя верными и определенными знаниями о данных приспособлениях я не располагаю.

— Значит, такой город существует?

Ролло развел руками:

— Кто знает? Есть много историй о всяких странных местах, странных штуковинах и странных людях. Старик, с которым я зимовал, как-то упоминал о нем. По-моему, только однажды. Но он рассказывал много историй, и не все они были правдивыми. Он говорил, это место называется «Громовый утес».

— Громовый утес, — повторил Кашинг, — А ты, случайно, не знаешь, где он может быть, этот Громовый утес?

Ролло покачал головой:

— Где-то на Великих Равнинах. Это все, что мне известно. Где-то на великой Миссури.

Глава 12

Отрывок из «Истории» Уилсона:

«Одним из самых удивительных последствий Крушения стало развитие у человека некоторых особых качеств и способностей. Существует много рассказов о людях, обладающих такими способностями, порой совершенно невероятными. Однако никто не может подтвердить правдивость этих рассказов.

В библиотеке университета есть обширная литература о паранормальных способностях и даже описания случаев применения таких способностей. Справедливости ради надо отметить, что в подавляющем большинстве это чисто теоретическая литература и источники иногда изобилуют противоречиями. После внимательного изучения литературы, созданной до Крушения (это, разумеется, единственное, что у нас есть), можно, наверное, заключить, что действительно имел место целый ряд убедительных примеров психических и паранормальных явлений, придававших некоторые основания вере в правильность этих теорий.

После Крушения (хотя у нас не было документов, на основе которых можно составить суждение), похоже, наблюдалось гораздо большее количество паранормальных и психических явлений, чем до него. Надо, конечно, понимать, что ни одно из сообщений о них не может быть подвергнуто критическому изучению и разбору, как это было в прошлом. А поскольку ни один из отчетов не был отброшен как несостоятельный, может создаться впечатление, что сообщения поступали чаще, чем мы думаем. Каждый случай, если о нем становилось известно, превращался в чудесную и удивительную историю, и мало кого заботило, правдива она или нет. Но даже с учетом всего этого создается впечатление, что явление действительно набирает силу.

В этом университете есть люди, считающие, что рост явления, по крайней мере отчасти, объясняется разрушением научных и технологических шаблонов, по которым до Крушения жило все человечество. Если мужчина (или женщина), как утверждают мои коллеги, часто слышит, что та или иная вещь невозможна или, хуже того, что она представляет собой глупость, у него (у нее) наблюдается ослабление готовности верить в нее или отстаивать ее существование. Это может означать, что до Крушения люди, имевшие склонность к психическим и паранормальным проявлениям, могли подавлять свои способности или (с той же целью) разуверять всех в своих способностях (ибо кто согласится принимать участие в дурачествах?), а в итоге прогресс в этих областях был мизерным. В конце концов целая отрасль человеческого знания, целый разряд человеческих способностей был, вероятно, обойден вниманием, если не уничтожен вовсе, благодаря технократам, утверждавшим, что все это либо глупость, либо нечто совершенно невозможное.

Сегодня подобного диктата больше не существует. Технологическое мышление по меньшей мере дискредитировано, если не искоренено, машины уничтожены, общественные системы разрушены. Это спустя одно-два столетия дало человечеству возможность свободно заниматься глупостями, на которые прежде смотрели косо. Возможно, нынешнее положение создало благоприятные условия и среду, в которой нетехнологическое мышление и подход к решению человеческих проблем могли получить шанс на развитие. Думая об этом, задаешься вопросом, каким был бы наш мир, если б человечество не занималось почти исключительно физикой и биологией и если бы технология не стала главным звеном. Лучше всего, разумеется, было бы уравнять все науки и идеи, дабы они могли взаимообогащать друг друга. Но вышло так, что один образ мысли задушил все остальные…»

Глава 13

Они шли вверх по реке. Теперь уже в дневное время, поскольку наблюдать за прерией могли двое. То Ролло, то Кашинг забирались на верхушки утесов и высматривали отряды воинов и другие опасности. За первые несколько дней они засекли два-три отряда; ни один из них не интересовался речной долиной, и все двигались на восток. Наблюдая за ними, Кашинг чувствовал тревогу за университет, но убедил себя, что вряд ли они на него нападут. А если и нападут, высокие стены остановят любого супостата, кроме тех, кто проявит большую настойчивость, нежели простая банда кочевников.

Река Миннесота, вдоль которой они шли, была куда более спокойным потоком, чем Миссисипи. Она текла по своей лесистой долине со скоростью ленивого пешехода. Это была узкая речка, хотя иногда разливалась вширь в низинах, и им приходилось огибать такие места.

Прежде всего Кашинга раздражало то, что они идут слишком медленно. В одиночку он мог бы двигаться вчетверо быстрее. Но по мере того как шли дни, а новые банды кочевников все не появлялись, срочность отошла на второй план. В конце концов, дошло до него, никто ведь не устанавливает сроков.

Подавив раздражение, он попытался наслаждаться путешествием. За годы в университете он как-то позабыл о радостях вольного житья. Туманные промозглые рассветы, солнце, встающее на востоке, шум ветра в кронах, V-образный след на воде, оставленный проплывшей ондатрой, неожиданная лужайка, украшенная цветами, крик совы в сумерках над рекой, вой волков на утесах. Приходилось жить тем, что давала природа: речная рыба, белки и яблоки, толстые жареные кролики, иногда куропатка.

— Эта снедь будет получше, чем та дрянь, которую ты таскаешь в мешке, паренек, — сказала Мэг.

Том сверкнул глазами:

— Могут настать такие времена, что ты будешь рада и этой дряни.

Это была самая легкая часть путешествия. Жирные времена. Как только они покинут долину реки и пойдут на запад через равнины, станет труднее.

Через несколько дней к Ролло вернулась его Трепещущая Змейка и принялась танцевать вокруг него. Это была какая-то нелепая неуловимая штуковина, тонкая ленточка звездной пыли, сверкающая на солнце, испускающая странное свечение во мраке ночи.

— Когда-то я считал ее своим другом, — сказал Ролло. — Несколько странно смотреть на огонек как на друга, но если ты одинок и веками не имел друзей, то и такой пустячок, как искорка на солнце, может показаться другом. Однако, как выяснилось, она — дружок только на погожий денек. Когда меня прижало деревом, она бросила меня и только теперь вернулась. А ведь она пригодилась бы мне в те дни: будь она со мной, я мог бы говорить себе, что я не один. Не спрашивайте меня, что она такое, ибо я понятия не имею. Я по многу часов ломал голову, пытаясь до чего-то додуматься и как-то это объяснить. Но объяснения не нашлось. И не спрашивайте меня, когда она впервые привязалась ко мне, поскольку это случилось столь давно, что меня так и подмывает сказать, что она была всегда. Хотя это было бы неправильно, потому что я все-таки могу вспомнить время, когда ее со мной не было.

Робот болтал без умолку, будто за годы одиночества в нем набралось целое море слов, которое теперь надо выплеснуть наружу.

— Я могу вспомнить то, что вы называете Эпохой Бед, — сказал он своим спутникам, сидя возле маленького костра, хорошо укрытого и почти не отбрасывающего света, — но не в состоянии ощутимо помочь понять ее, поскольку мне не полагалось разбираться в обстановке. Я был дворовым роботом в огромном доме, который стоял высоко на холме над могучей рекой, хотя это была не река, называемая вами Миссисипи, а какая-то другая на востоке. Не уверен, что знаю ее имя или имена хозяев дома, ибо от дворового робота не требовалось таких познаний и ему просто не сообщали подобных сведений. Но спустя какое-то время, вероятно после того как это началось, до меня и других роботов дошел слух, что люди разбивают машины. Этого мы понять не могли. В конце концов, нам было известно, что все очень надеялись и полагались на машины. Я помню, что мы говорили об этом, задавались вопросами и не находили ответов. Не думаю, чтобы мы действительно искали какие-то ответы. К тому времени обитатели дома уже сбежали, и мы не знали, почему и куда. Вы должны понимать, что никто никогда ничего нам не сообщал. Нам говорили, что делать, и это все, что требовалось знать. Мы продолжали исполнять свои привычные обязанности, хотя никто уже не говорил нам, что делать, и не имело значения, исполняем мы наши обязанности или нет.

А потом однажды — я это хорошо помню, потому что был потрясен, — один робот сказал нам, что поразмыслил и пришел к выводу, что мы — тоже машины и, если разрушение машин будет продолжаться, настанет час, когда и нас уничтожат. Разрушители, сказал он, еще не добрались до нас, потому что есть более важные машины, с которыми надо расправиться. Наш час настанет, когда они покончат с другими, сказал он.

Как вы понимаете, это стало причиной больших страхов и породило немало споров. Среди нас были такие, которые сразу поняли, что мы действительно машины, но столь же многие из нас были убеждены, что это не так. Я, помнится, какое-то время прислушивался к спорам, но в конце концов, тайком посовещавшись с собой, пришел к выводу, что мы все-таки машины. А придя к такому заключению, я не стал тратить время на причитания, а призадумался. Что мне делать, чтобы защитить себя? Поразмыслив, я счел за лучшее найти такое местечко, где разрушители не стали бы меня искать. Я не навязывал такой образ действия моим сотоварищам, ибо кто я такой, чтобы распоряжаться ими? И наверное, я понимал, что одинокий робот имеет больше шансов избежать гнева разрушителей, чем группа роботов, привлекающая внимание. Ведь одиночка может более успешно избежать обнаружения.

И я ушел, так тихо и незаметно, как только мог, и прятался во многих местах, ибо какого-то одного совершенно безопасного места не было. В конце концов я получил от других беглых роботов подтверждение тому, что разрушители, уничтожив самые важные машины, начали охоту на роботов. И заметьте, не потому, что мы представляли для них большую угрозу, а лишь потому, что мы были машинами, а они, очевидно, вознамерились избавиться от всех машин, пусть и самых незначительных. Хуже того, они охотились за нами не по злобе и не из-за фанатизма, побудившего их уничтожить все другие машины. Охота на нас была для них спортом, чем-то вроде охоты на лис или енотов. Будь это иначе, было бы лучше. Мы хотя бы не утратили собственного достоинства, зная, что представляем для них опасность. Но унизительно, когда на тебя охотятся, как собака на кролика. В довершение всех унижений я узнал, что нас травят и потом портят, а мозговые кожухи забирают как охотничьи трофеи. Думаю, это была последняя капля, переполнившая чашу нашего всеобщего страха и горя. Самым ужасным было то, что мы могли только бежать и скрываться, поскольку у нас существовал запрет на любое насилие. Мы не могли постоять за себя, только бежать. Лично я нарушил этот запрет, но гораздо позднее и скорее случайно, чем по иной причине. Не напади на меня тот полоумный гризли, я и сейчас был бы связан этим запретом. Но я не совсем справедлив: не напади он на меня, я бы не смог добыть смазку, которая защищает меня от ржавчины, и сейчас лежал бы весь ржавый и ждал, пока кто-нибудь не подберет мой мозговой кожух и не отнесет домой в качестве сувенира.

— Не совсем в качестве сувенира, — возразил Кашинг. — Здесь нечто большее. С мозговыми кожухами твоих собратьев связывается некий символизм, смысл которого непонятен. Тысячу лет назад один человек в университете написал историю Эпохи Бед и рассуждал в ней об обряде сбора мозговых кожухов и их символическом значении. Однако он не пришел ни к какому выводу. Я не знал об этом обычае, пока не прочел его «Историю». Я три года был лесным бродягой, большей частью слоняясь на юге, и никогда об этом не слышал. Вероятно, потому, что держался подальше от людей. Это хорошее правило для одинокого лесного бродяги. Я обходил племена стороной и держался подальше от всех, если не считать случайных встреч.

Ролло взял свою торбу и порылся в ней.

— Здесь я ношу мозговой кожух моего неизвестного собрата. Ношу уже много лет. Вероятно, из сентиментальных побуждений, а может, и в знак верности или как талисман. Не знаю. Я нашел его много лет назад в старом покинутом поселении, бывшем некогда городом. Я увидел, как он, блестит на солнце. Не весь, а лишь та часть, что была видна. Он валялся в куче ржавого металла, когда-то бывшего черепом и лицом робота. Покопавшись, я обнаружил контур туловища, съеденного ржавчиной. Его можно было заметить только по чуть изменившемуся цвету почвы. Вот что случилось с большинством из нас. Вероятно, со всеми нами, за исключением меня, ускользнувшего от охотников. Как только у нас кончалась смазка, мы начинали ржаветь, и это распространялось как болезнь, которую мы не могли сдержать. Ржавчина въедалась все глубже, до тех пор, пока в один несчастный день мы не теряли способности двигаться. Мы оставались лежать там, где падали, искалеченные ржавчиной, и с годами коррозия проникала все глубже. Наконец мы превращались в кучки ржавых хлопьев, напоминавшие очертаниями наши корпуса. Их засыпало листьями, их покрывала плесень в лесах и прериях, листья и травы гнили, укрывая нас от глаз. Ветер заносил нас пылью, а сквозь нас прорастали всякие растения, более буйные, чем где-либо, поскольку они питались железом, составлявшим наши тела.

Но мозговой кожух, сделанный из какого-то сверхпрочного металла, которому сегодня нет имени, оставался в целости. Вот я и подобрал этот кожух и сунул в мешок, опередив человека, который мог бы его подобрать, проходя мимо. Лучше уж он будет под моей защитой, чем в руках какого-нибудь человека…

— Ты ненавидишь людей? — спросила Мэг.

— Нет, никогда не испытывал я к ним ненависти. Боялся их? Да, боялся. Держался от них подальше. Но некоторых я не боялся. Старого охотника, с которым провел почти год. Вас двоих. Вы вызволили меня из-под дерева, — Он протянул мозговой кожух, — Вот, взгляните. Вы когда-нибудь видели такой?

— Я — ни разу, — сказала Мэг.

Она сидела и вертела его в руках, красные сполохи огня играли на поверхности металла. Наконец она вернула кожух Ролло, и тот положил его обратно в торбу.

…Наутро, когда Ролло отправился на разведку, Мэг сказала Кашингу:

— Этот мозговой кожух, парень. Ну тот, который Ролло дал мне посмотреть. Он живой. Я это чувствовала кончиками пальцев. Он холодный, но живой и разумный. И темный и одинокий. Настолько одинокий, что в каком-то смысле он даже не одинок. Он ничего не ждет, но и не утратил надежду. Как будто холод и тьма — образ жизни. И он живой. Я знаю, что он живой.

Кашинг резко вдохнул:

— Значит…

— Ты прав. Если жив этот, стало быть, живы и остальные — те, которые собраны, и те, что лежат незнамо где.

— Без каких-либо внешних сенсорных приспособлений, — сказал Кашинг. — Без зрения, без слуха, без связи со всем живым. Человек сошел бы с ума…

— Человек — да. Но эти штуковины — не люди, мальчик мой. Они — отголосок иных времен. Мы произносим слово «роботы», но не знаем, что это такое. Мы говорим «мозговые кожухи роботов», но никто, кроме нас двоих, не подозревает, что они живые. Мы думали, что роботы исчезли. Они окружены легендарным ореолом древности, как драконы. И вдруг ты входишь в лагерь в обществе робота. Скажи, ты просил его остаться с нами? Или он сам напросился?

— Ни то ни другое. Он просто остался, и все. Так же как оставался на год со старым охотником. Но я рад, что он здесь. Хороший помощник. Наверное, не надо говорить ему то, что ты сказала мне.

— Никогда! Для него это будет тяжело. Он не сможет избавиться от этих мыслей. Пусть лучше считает их мертвыми.

— А может, он знает.

— Не думаю, — сказала Мэг. Она сложила ладонь чашечкой, будто все еще держала мозговой кожух, — Паренек, я могла бы оплакать их. Всех этих потерянных бедняг, запертых во мраке. Но мне думается, что им не нужны мои слезы. Может, у них есть что-то другое.

— Постоянство, — ответил Кашинг. — Они выдерживают состояние, способное свести человека с ума. Возможно, какая-то своя философия, нашедшая некий внутренний фактор, который делает ненужной связь с внешним миром. Ты не пробовала пообщаться с ним, пробиться к нему?

— Неужели я так жестока? Я хотела, было желание. Дать ему знать, что он не один, утешить как-нибудь. А потом я поняла, что это было бы жестоко. Подавать надежду, когда ее нет. Будоражить его после того, как он черт-те сколько времени привыкал к темноте и одиночеству.

— Наверное, ты права. Мы ничего не можем для него сделать.

— Уже дважды за очень короткое время я соприкоснулась с разными разумами, — сказала Мэг. — С этим мозговым кожухом и с живым камнем, с тем валуном, который мы нашли. Я говорила тебе, что мои способности весьма скромны, но встреча с этими двумя формами жизни заставляет меня чуть ли не жалеть, что я вообще обладаю какими-то способностями. Лучше бы не знать ничего. Эта штука в кожухе наполняет меня печалью, а камень — страхом, — Она содрогнулась, — Этот камень — он был старый, очень старый, заскорузлый и циничный. Хотя «циничный» — не то слово. Безразличный. Может, так будет правильней. Штуковина, полная таких древних воспоминаний, что они как бы остекленели. Словно это воспоминания о каком-то другом месте. Такие воспоминания не могли зародиться на Земле. Они откуда-то извне. Откуда-то, где вечная ночь, где никогда не светило солнце и где нет такого понятия, как радость…

Как-то раз путешественники встретили одного человека — грязного старика, который жил в землянке, выкопанной в склоне холма над рекой. Землянка была выложена деревом, и тут можно было спать, не боясь непогоды. Две сонные собаки залаяли на пришельцев без всякого воодушевления и тявкали, пока старик не усмирил их. Они улеглись возле него и снова заснули. Их шкуры подрагивали, отгоняя садившихся на них мух. Старик улыбнулся, показав гнилые зубы.

— Бездари, — сказал он, кивнув на собак, — Самые никчемные псы, каких я когда-либо имел. Раньше они неплохо брали енота, но теперь загоняют на деревья демонов. Никогда не думал, что в этих краях столько демонов. Конечно, демоны сами виноваты, дразнят собак. Но вообще с ума можно сойти. Всю ночь пробегаешь в поисках енота, а найдешь демона на дереве. А чего их убивать? Только время зря тратить. Что с ними делать, с демонами? Они жесткие, не угрызешь, сколько ни вари. А вкус у них вовсе блевотный. Вы, ребята, знаете, что воины вышли искать добычу? В основном они держатся подальше от прерии — что им тут делать, когда и там есть вода? Какому-то крупному вождю шлея под хвост попала, вот он и пошел грабить. Наверняка направился в города. Ну, там ему намнут бока. Городские племена — подленькие племена, это я вам точно говорю. Вечно всякие грязные проделки устраивают. Никогда честно не бьются. Главное для них победить, а как — им без разницы. Да оно и ладно, хотя от этого дурно попахивает. Последнюю неделю или около того кочевники все идут и идут. Теперь меньше, через пару недель увидите, как они потянутся назад, заметая следы поджатыми хвостами, — Старик сплюнул в пыль. — Что это у вас? — спросил он. — Гляжу и не пойму ничего. Похоже, один из роботов, о которых давным-давно ходят слухи. Помню, моя бабка рассказывала про роботов много разного. Все время болтала. Но даже в детстве я знал, что это всего лишь сказки. Мало что из того, о чем она рассказывала, существовало на самом деле. Не было никаких роботов. Я спрашивал ее, где она всего этого наслушалась, и она отвечала, что от бабки, а та, верно, от своей бабки. Удивительно, как живучи старые истории. По идее, со временем они должны умирать. Куда там, когда на свете столько болтливых бабок!.. Как вы, ребята, смотрите на то, чтобы преломить хлеб со мной? — предложил он. — Уже есть пора, и я с радостью приму вас. У меня целый мешок рыбы и спинка енота, еще совсем свежая.

— Нет, сэр, спасибо, — сказал Кашинг, — Мы торопимся. Надо идти.

…Спустя два дня, перед самым заходом солнца, Кашинг шел вдоль реки с Мэг и Энди. Посмотрев на верхушку утеса, он увидел Ролло, спешно спускающегося вниз. Он торопился, металлическое туловище блестело в лучах заката.

— Что-то случилось, — сказал Кашинг. — Какая-то неприятность.

Он огляделся. За последние дни река сделалась уже, а утесы по берегам — менее крутыми. Вдоль кромки воды по-прежнему росла полоска деревьев, но не таких высоких, как ниже по течению. Посреди реки торчал островок, покрытый густым ивняком.

— Мэг, — сказал Кашинг, — возьми Энди и перебирайся на остров. Забейся поглубже в ивы и сиди тихо. И Энди пусть замрет. Не давай ему шуметь, зажми ноздри, чтобы не храпел.

— Но, парень…

— Шевелись, черт возьми, не стой. Перебирайся на остров. До него меньше ста ярдов.

— Но я не умею плавать, — захныкала Мэг.

— Тут мелко, — прошипел Том, — Можно вброд перейти. Вода будет не выше пояса. Держись покрепче за Энди, в случае чего он тебя перетащит.

— Но…

— Двигай! — вскричал он, подтолкнув ее.

Ролло слез с утеса и вихрем помчался к реке, вздымая ногами сухие листья.

— Отряд! — закричал он. — Совсем рядом. Движется быстро.

— Они тебя видели?

— Не думаю.

— Тогда пошли. Держись за мой пояс, дно илистое. Постарайся не упасть.

Он видел, что Мэг и Энди добрались до острова и скрылись в ивах. Бросившись в воду, Том почувствовал, как течение тянет его.

— Я держусь, — сообщил Ролло, — Даже если я упаду, все равно смогу переползти по дну. Я не утону. Мне не надо дышать.

Посреди реки Кашинг оглянулся. На утесе никого не было. Еще несколько минут, подумал он. Это все, что мне нужно.

Они достигли острова и, взобравшись на пологий берег, бросились в заросли.

— Теперь тихо, — сказал Кашинг. — Подползи к Мэг и помоги ей держать Энди. Тут будут лошади, и он может заржать.

Пригнувшись, он вернулся на берег и выглянул из укрытия среди ив. Никого. К потоку подошел черный медведь — чуть выше того места, где они переправлялись. Он стоял с глупым видом, окуная в воду то одну лапу, то другую и тщательно отряхивая их. На верхушке утеса никого не было. Из редкой рощицы вылетели две вороны и с жалобным карканьем устремились на утес.

Может быть, Ролло ошибся. Он видел банду, но мог неверно определить, в каком направлении она двигалась. Может, она свернет, не достигнув утеса. Но даже если и так, все равно надо прятаться, когда поблизости боевая дружина. Им повезло с островком. Здесь не так уж много укрытий, не то что ниже по течению. А дальше, в долине, укрытий будет еще меньше. Они уже забрались в прерию, и долина реки будет сужаться, а деревьев не станет. Придет время, когда они будут вынуждены вовсе покинуть долину и двинуться через равнины на запад.

Он обвел взглядом реку и увидел, что медведь ушел. Какое-то маленькое животное, крыса или ондатра, прыгнуло в воду с низкого берега острова и что было сил поплыло к другому берегу.

Когда он снова взглянул на вершину утеса, та уже не была совсем голой. На фоне неба виднелась горстка всадников, торчали пики. Всадники застыли в седлах, очевидно оглядывая долину. Потом к ним присоединились новые. Кашинг затаил дыхание. Смогут ли они разглядеть с высоты людей, прячущихся в ивах? Насколько Том понял, их не заметили.

Спустя несколько долгих томительных минут всадники двинулись вниз по склону. В большинстве своем они были облачены в одежды из кожи, потемневшей от дождя, снега и старости. Кое у кого были меховые шапки с лисьими, волчьими или енотовыми хвостами на затылке. У некоторых такие же хвосты свисали с плеч. На других были лишь кожаные штаны, а торс оставался обнаженным либо был прикрыт шкурами. У большинства были седла, но некоторые обходились без них. Опять же у большинства были копья. За спиной у всех всадников висели колчаны с оперенными стрелами.

Ехали они в гробовом молчании, не переговариваясь и не перекликаясь. Настроение у них мерзкое, подумал Кашинг, вспомнив, что говорил старик. А коли так, они поступили вдвойне мудро, спрятавшись в укрытие. В таком настроении всадники будут рады сорвать зло на ком угодно.

Следом за всадниками тянулась вереница вьючных лошадей, тащивших кожаные мешки, баулы и оленьи туши.

Отряд спустился в долину и углубился в заросли вербы. Тут всадники остановились, спешились и начали разбивать лагерь. Послышался разговор, река доносила звуки голосов. Но всадники разговаривали спокойно, без криков и возгласов. Потом в ход пошли топоры, началась заготовка дров для костра. Стук топоров эхом разносился меж утесами.

Кашинг задом отполз от воды и присоединился к своим. Энди лежал и слегка шевелил головой, покоившейся на коленях Мэг.

— Он совсем ручной, — сказала она. — Я его уложила. Так безопаснее, верно?

Кашинг кивнул.

— Они разбивают лагерь выше по течению. Их человек сорок или пятьдесят. На рассвете уйдут. Придется переждать.

— Думаешь, они опасны?

— Не знаю. Они ведут себя спокойнее, чем можно было ожидать. Не смеются, не шутят, не галдят, не хвастаются. Похоже, у них неважное настроение. Наверное, им досталось в городе. При таких обстоятельствах я бы предпочел с ними не сталкиваться.

— Ночью я мог бы переправиться и подползти к их кострам, — сказал Ролло. — Послушать, что они говорят. Мне такое не впервой. Я уже много раз подкрадывался к кострам, лежал и подслушивал. Я боялся, что меня заметят, но настолько жаждал услышать звуки голосов, что не мог удержаться. Заметить меня почти невозможно: я способен помалкивать, когда надо, и ночью вижу не хуже, чем днем.

— Ты останешься здесь, — отрезал Кашинг, — Утром они снимутся, и мы сможем пойти за ними, чтобы узнать, куда они направляются. А потом мы отправимся своей дорогой.

Он снял и развязал мешок, достал вяленое мясо и, отрезав ломоть, протянул его Мэг.

— Сегодня поужинаешь этим, — сказал он. — И чтобы я больше не слышал, как ты хулишь снедь.

На долину опустилась ночь. В темноте журчание воды слышалось отчетливее. Вдалеке заухала сова, на вершине утеса завыл койот. Где-то рядом плеснула рыбина. Сквозь ивовые ветки виднелся костер на берегу. Кашинг опять выполз к воде и стал смотреть на лагерь. Темные фигуры маячили у костров, доносился запах жареного мяса. В темноте топтались лошади, они храпели и били копытами. Кашинг просидел в кустах около часа. Убедившись, что опасности нет, он вернулся к Мэг, Ролло и Энди.

— Все в порядке? — спросил он, указывая на лошадь.

— Я с ним поговорила и все объяснила. Он будет лежать тихо.

— Никаких чар? — шутливо произнес Кашинг, — Ты не напустила на него чары?

— Разве что самую малость. Это безвредно.

— Надо поспать, — сказал Том, — Ролло, ты мог бы последить за лошадью?

Ролло протянул руку и потрепал Энди по холке.

— Он меня любит. Он меня не боится.

— А почему он должен тебя бояться? — спросила Мэг. — Он знает, что ты его друг.

— Иногда животные пугаются меня, — объяснил робот. — Я похож на человека, но не человек. Спи. Мне сон не нужен. Я буду караулить. Если понадобится, я вас разбужу.

— Уж пожалуйста, — сказал Кашинг, — Если заметишь что-нибудь. Но, по-моему, все в порядке. Они там, за рекой, тоже укладываются.

Завернувшись в одеяло, он смотрел в небо сквозь ивовые ветки. Ветра не было, и листья поникли. Сквозь них проглядывали две-три звезды. Река тихо лепетала, убегая вдаль. Как хорошо, думал он. Солнце, ночь, река, земля. Никаких крепостных стен и картофельных грядок. Интересно, так ли должен жить человек? Свободно, в согласии с землей, водой и небом? Может, когда-то в прошлом человек свернул не туда и дорога привела его к стенам, войнам и картофельным делянкам?.. Где-то ниже по реке опять ухнула сова, возможно та же самая, что и вечером; вдали завыл одинокий койот, а звезды над ивами, казалось, покинули свою небесную юдоль и нависли прямо над Томом…

Проснулся он от легкого толчка в плечо.

— Кашинг, вставай. В лагере что-то происходит.

Он увидел отблески звездного света на металлическом корпусе Ролло и выбрался из-под одеяла.

— Что такое?

— В лагере суета. Думаю, они снимаются. А до рассвета еще далеко.

— Ладно, давай посмотрим.

Он присел у воды. Прогоревшие костры были похожи на красные глаза во мраке. Между ними торопливо сновали темные фигуры. Слышался стук копыт и скрип кожаных седел, но разговоров почти не было.

— Ты прав, — сказал Кашинг, — их что-то встревожило.

— Погоня? Отряд из города?

— Возможно, — ответил Кашинг. — Но я сомневаюсь. Если городские племена отбились, они не стали бы устраивать погоню. Довольно и того, что кочевников отогнали. Но если эти наши приятели получили по шее, они, естественно, нервничают. И боятся собственной тени. Они торопятся вернуться домой, где бы он ни был, их дом.

— Нам повезло, сэр, — сказал Ролло.

— Да, — согласился Кашинг. — Заметь они нас, пришлось бы улепетывать.

Кочевники садились на коней. Кто-то выругал свою лошадь. Потом они поехали прочь; копыта стучали, седла поскрипывали, всадники перебрасывались словами.

Том и Ролло, присев, вслушивались в удаляющийся перестук копыт, пока он вовсе не затих.

— Они постараются как можно быстрее выбраться из долины, — сказал Кашинг. — На равнине они могут двигаться куда быстрее.

— А нам что теперь делать?

— Оставаться здесь. Чуть погодя, перед рассветом, я переправлюсь через реку и разведаю. Как только убедимся, что они в прерии, тотчас пустимся в дорогу.

…Кашинг перебрался через поток, когда звезды на востоке побледнели. На месте лагеря еще дымились кострища, и в золе поблескивали угольки. Пройдя через рощу, Кашинг увидел тропинку, протоптанную копытами. Кочевники поднялись на утес. Он отыскал место, где они вышли в прерию, и осмотрел в бинокль широкое пространство волнистой равнины. Там паслось стадо одичавших коров, шел медведь, ловко перелезая с камня на камень, отыскивая муравейники, личинки и гусениц. Лиса возвращалась домой после ночной охоты. В маленьком пруду плескались утки. Были тут и другие животные, а вот людей он не обнаружил. Даль уже поглотила кочевников.

Звезды исчезли, восток озарился светом. Том спустился по склону к лагерю. Он сердито фыркнул, увидев царивший тут беспорядок. Кочевники и не подумали убрать за собой. Вокруг потухших костров валялись обглоданные кости, у дерева стоял забытый топорик. Кто-то выбросил пару изношенных мокасин. Под кустом лежала кожаная торба.

Кашинг ногой выпихнул ее из-под куста, присел, развязал веревки и, перевернув, стал трясти.

Добыча. Три ножа, зеркальце с потускневшим стеклом, моток веревки, графин резного стекла, маленькая металлическая сковорода, старинные карманные часы, стоявшие, вероятно, уже много лет, ожерелье из матового бисера, красного и лилового, тонкая книжка в деревянном переплете, несколько сложенных листов бумаги. Жалкая кучка награбленного, подумал Кашинг, наклоняясь и роясь в вещах. И из-за этого рисковали быть убитыми или изувеченными! Хотя эти вещи, очевидно, прихватили попутно, вроде сувениров. Слава — вот что влекло в бой владельца этой торбы.

Кашинг взял книгу и перелистал. Старинная детская книжка с множеством цветных рисунков, изображавших места и людей, которых никогда не было. Красивая книжка. Такую можно показать, такой можно удивить у зимнего костра.

Он бросил ее на кучу добра и взял один из сложенных листков. Бумага высохла от времени и могла рассыпаться в руках. Кашинг осторожно развернул листок и склонился над ним при свете занимающейся зари. Поначалу он не мог понять, что же это такое. Пожелтевшая от времени поверхность была испещрена бледными коричневыми линиями, изгибающимися под немыслимыми углами, и такими же коричневыми буквами. Потом он понял: это топографическая карта. Судя по контурам, карта бывшего штата Миннесота. Он повернул карту, чтобы прочитать надписи. Вот Миссисипи, вот Миннесота, хребты Месаби и Вермилион, Милл-Лакс, Северный Берег…

Кашинг бросил лист и схватил другой. Этот он разворачивал быстрее, чем первый, и не так опасливо. Висконсин. Том разочарованно отбросил лист и взял третий. Оставалось еще два.

«Пусть он будет тут, — молил он, — Пусть он будет тут!»

Не успев развернуть лист, Том понял: он нашел то, что искал. За великой Миссури, говорил Ролло. Значит, в одной из Дакот. Или нет? Может, в Монтане или в Небраске? Хотя, насколько он помнит прочитанные книги, в Небраске мало высоких утесов. По крайней мере, возле рек.

Том разложил на земле карту Южной Дакоты и, разгладив, принялся изучать ее. Дрожащим пальцем провел вдоль извилистой линии, отмечавшей могучую реку. Вот он! К западу от реки, почти на границе Северной Дакоты: Громовый утес. Надпись в слабом свете была едва видна, как и сходящиеся бурые линии, показывающие его очертания и протяженность. Наконец-то. Громовый утес!

Он почувствовал приступ необузданной радости и с трудом овладел собой. Может, Ролло ошибся. Или ошибся старый охотник. А возможно (и это хуже всего), старик просто все выдумал. Очередная история. Или это не тот Громовый утес. Их могло быть множество с таким названием.

Однако Том не мог заставить себя поддаться сомнениям. Это как раз тот Громовый утес, который нужен. Иначе и быть не может.

Он выпрямился, схватил карту и повернулся лицом к западу. Наконец-то можно идти. Впервые с начала путешествия он точно знал, куда надо идти.

Глава 14

Целую неделю они шли на север, стараясь забраться как можно дальше. Потом Кашинг развернул карту и показал ее остальным.

— Смотрите, мы миновали озеро. Оно называется Озером Большого Камня. В нескольких милях отсюда есть еще одно озеро, его воды текут на север, соединяясь с Красной рекой. Громовый утес расположен строго на западе от этого места, может быть, чуть-чуть к северу или югу. Двести миль или около того. Если повезет, доберемся за десять дней. А скорее всего, за две недели. Ты знаешь эти места? — спросил он Ролло.

Тот покачал головой:

— Нет. Но я знаю похожие. Там трудно идти, дороги тяжелые.

— Это верно, — согласился Кашинг. — Могут возникнуть сложности с водой. Там нет рек, вдоль которых можно идти. Несколько речушек текут на юг, и это все. Придется нести воду с собой. У меня есть куртка и штаны. Хорошая кожа. Конечно, она протекает, но немного. Сгодится в качестве мехов для воды.

— Сгодится, да не очень, — возразила Мэг, — Ты помрешь от солнечных ожогов.

— Я все лето окучивал картошку без рубахи. Я привык.

— Тогда у тебя остается одна рубаха, — сказала Мэг, — Может, мы и варвары, но я не позволю тебе прошагать двести миль в чем мать родила.

— Я могу завернуться в одеяло.

— Одеяло — не одежда, — сказал Ролло. — В нем нельзя идти по зарослям кактусов. А там встретятся кактусы. Их никак не миновать. Скоро я убью медведя, у меня кончается смазка. Когда я это сделаю, мы снимем с него шкуру и смастерим мех.

— Ниже по течению реки было много медведей, — сказал Кашинг, — Ты мог бы убить их сколько угодно.

— Это черные медведи, — с досадой ответил Ролло, — Я не убиваю черных, когда есть другие. Мы входим в страну гризли. У гризли жир лучше.

— Ты с ума сошел, — сказал Кашинг. — Жир гризли ничем не отличается от любого другого медвежьего жира. Когда-нибудь очередной гризли снесет тебе голову.

— Может, я и спятил, — заявил Ролло, — но жир гризли лучше. А убить черного медведя — пустяк. Не то что одолеть гризли.

— По-моему, ты немного задирист для робота низшего разряда, — заметил Кашинг.

— У меня есть своя гордость, — отвечал Ролло.

Путешественники шли на север, и с каждой милей местность становилась все более унылой. Казалось, плоской равнине не будет конца. Она убегала к горизонту — тонкой синей линии на фоне небесной голубизны.

Следов кочевников не было. С тех пор как боевой отряд спешно покинул лагерь у реки, друзья ни разу не встретились с бандами. Теперь стад одичавшего скота стало гораздо больше, тут и там встречались маленькие стада быков. Иногда вдали показывались табуны диких лошадей. Олени исчезли, но попадались антилопы. Птицы было в изобилии — ею и питались. То и дело попадались «собачьи города» — целые акры земли, разрытые степными собачками. Приходилось смотреть в оба, чтобы не наткнуться на гремучих змей. Здесь они были мельче, чем лесные гремучки на востоке. Энди ненавидел этих шипящих рептилий и топтал их копытами, если те оказывались в пределах досягаемости. Кроме того, Энди стал добытчиком воды, с деловым видом приводя своих спутников к жалким ручейкам или стоячим лужицам.

— Он чует воду, — торжествующе говорила Мэг. — Я же сказала, что он пригодится нам в походе.

Трепещущая Змейка оставалась с ними круглые сутки, вертясь возле Ролло, а иногда и возле Мэг, которая воспринимала это вполне добродушно.

— Она такая красивая, — говорила колдунья.

Здесь, в пустынных местах, их стали преследовать какие-то лиловые тени, которые плыли справа и слева и чуть сзади. Поначалу путешественники никак не могли понять, то ли это действительно тени, то ли игра воображения.

Но в конце концов они убедились, что тени существуют. Никаких форм и очертаний у них не было, их даже нельзя было разглядеть. Казалось, на фоне солнца пролетает маленькое облачко и создает тень. Но в небе не было облаков; солнце немилосердно палило, и казалось, что над головой висит медный котел.

Никто не заговаривал об этом явлении, но вот однажды вечером друзья расселись вокруг костра, разложенного возле спокойного ленивого ручейка с руслом из голышей, под дикими сливами со спелыми плодами, и Мэг сказала:

— Они все не отстают. Их и сейчас видно в свете костра.

— О чем ты говоришь? — спросил Кашинг.

— О тенях, парень. Не притворяйся, будто не видел их. Они крадутся за нами уже два дня. Ты тоже их заметил, правда, Ролло? Скорее всего, ты знаешь, что это такое. Ты путешествовал в этих местах.

Ролло пожал плечами:

— К ним нельзя прикоснуться, они следуют за людьми, вот и все.

— Но кто они такие?

— Преследователи, — ответил Ролло.

— По-моему, мы насмотрелись чудес сверх всякой меры, — заметил Кашинг, — Живой камень, Трепещущая Змейка, а теперь вот еще Преследователи.

— Ты мог бы десять раз пройти мимо того валуна и не понять, что это такое, — сказала Мэг, — Для тебя он просто камень. Энди первым почуял его, потом уж я…

— Да, знаю, — оборвал ее Кашинг. — Я мог бы пройти мимо камня, но не мимо Змейки и Преследователей.

— Здесь пустынное место, — сказал Ролло. — И тут возникает много странных вещей.

— Так везде на западе или только здесь? — спросил Кашинг.

— В основном тут. Про эти места много чего рассказывают.

— Это имеет какое-нибудь отношение к Звездному Городу?

— Не знаю, — отвечал Ролло, — Мне ничего не известно о Звездном Городе. Я только говорю о том, что слышал.

— Мне кажется, сэр Робот, — сказала Мэг, — что вы уклоняетесь от ответа. Вы могли бы побольше рассказать нам о Преследователях?

— Они поедают людей, — ответил Ролло.

— Поедают людей?

— Вот именно. Не плоть, конечно, поскольку им не нужна плоть. Они едят душу и разум.

— Хорошенькое дело! — воскликнула Мэг. — Стало быть, наши души и разум сожрут, а ты об этом и словом не обмолвился. Только сейчас сказал!

— Они не причинят вам вреда, — сказал Ролло, — Ваши души и разум останутся при вас. Они не заберут их. Они как бы обнюхивают их.

— Ты пыталась учуять их, Мэг? — спросил Кашинг.

Она кивнула:

— Что-то непонятное. Не ухватишь. Кажется, что их больше, чем на самом деле, хотя никто не знает, сколько их в действительности, поскольку их невозможно сосчитать. Как будто толпа людей, очень много людей.

— Это верно, — сказал Ролло. — Их очень много. Они сделали частью себя всех людей, разум и душу которых попробовали на вкус. Прежде всего надо сказать, что они пустые, у них нет ничего своего. Они — никто и ничто. Чтобы стать кем-то, возможно, множеством кого-то…

— Ролло, — перебил его Кашинг, — ты знаешь это наверняка или повторяешь то, что слышал от других?

— Только то, что слышал от других. Я же говорил, что вечерами, когда мне было одиноко, я подкрадывался к кострам и слушал разговоры.

— Да, я знаю, — проговорил Том, — Небылицы все это, байки…

В тот же вечер, когда Ролло отправился на разведку, Мэг сказала Кашингу:

— Парень, а я боюсь.

— Не обращай на Ролло внимания. Он как губка. Впитывает все, что слышит. Даже не пытается разложить все по полочкам, оценить и взвесить. Правда, выдумка — ему все едино.

— Но тут столько загадочного.

— Так ведь и ты ведьма. Перепуганная ведьма.

— Помнишь, я говорила тебе, что у меня скромные способности. Могу предчувствовать, кое-как читаю мысли. Я просто преувеличивала свои способности, чтобы обеспечить себе безопасность. Так я спасалась от городских племен. Они боялись трогать меня. Это был способ выжить, спастись, получать пищу и подарки.

…Когда они двинулись дальше, местность стала еще мрачнее. Со всех сторон — только далекий горизонт. Небо сохраняло голубовато-стальной цвет. С севера и запада дули сильные сухие ветры, и вокруг не стало ни капли влаги. Иногда у путешественников кончалась вода, и тогда либо Ролло находил ее, либо Энди чуял носом далекие источники.

Они испытывали все более острое ощущение оторванности, словно стали узниками этой сухой пустыни и потеряли всякую надежду выбраться. Бесконечное однообразие. Кактусы, выжженная солнцем трава, маленькие зверьки и птицы — все это казалось вечным и неизменным…

— Медведей нет, — посетовал Ролло как-то вечером.

— Так вот ты что делаешь, когда убегаешь от нас, — сказала Мэг, — Охотишься на медведей?

— Мне нужна смазка, — объяснил Ролло, — Мои запасы на исходе. А в этих местах водятся гризли.

— Найдешь ты своего медведя, — сказал Кашинг. — Вот переправимся через Миссури…

— Если мы еще отыщем Миссури, — подала голос Мэг.

Да, подумал Кашинг, в таких местах испытываешь ощущение, что все не на месте, все как-то сдвинулось. Тебе кажется, здесь должно что-то быть, а этого нет, и неизвестно, было ли. И единственная реальность — это пустота, которой нет конца. Они ушли со старой привычной Земли и по какой-то странной иронии судьбы или стечению обстоятельств очутились здесь, не на Земле, а на какой-то далекой чужой планете, одной из тех, что когда-то, возможно, посещал человек.

Трепещущая Змейка свилась в кольцо и словно нимб монотонно кружила над головой Ролло. На границе светлого круга, отбрасываемого костром, маячили густые тени Преследователей. Где-то там лежит Город, который они ищут. Возможно, это не город, а просто легенда. И местность, по которой они идут, тоже может оказаться не более чем легендой. Они — человек, ведьма и робот, возможно последний уцелевший робот. Разумеется, не последний оставшийся в живых (таких было много), но последний, сохранивший способность двигаться, работать, видеть, слышать и говорить. А они с Мэг, вероятно, единственные люди, знающие, что и другие роботы живы, но пребывают в безмолвном мраке.

Странная компания: лесной бродяга, ведьма, которая вполне может оказаться дутой ведьмой, — женщина, которая умеет бояться, которая ни разу не посетовала вслух на тяготы пути, — и пережиток прошлого, символ тех времен, когда жизнь была легче, но когда на древе жизни разрасталась раковая опухоль, жравшая эту самую жизнь до тех пор, пока жизнь эта стала никому не нужна.

А теперь, когда легкой жизни больше нет, что такое нынешняя жизнь? Почти пятнадцать веков бессмысленного жестокого варварства. И самое страшное в том, что человек даже не пытается подняться над своим варварством. Как будто, потерпев неудачу на избранном пути, человек не хочет и не может построить другую жизнь. Вероятно, не хочет даже попытаться сделать это. А может, человечество просто не сумело использовать свой шанс, а другого больше не будет?

— Парень, ты чем-то встревожен.

— Да нет. Просто размышляю. Что изменится, если мы найдем Звездный Город?

— Мы будем знать, что он есть. Будем знать, что когда-то человек летал к звездам.

— Но этого мало, — сказал Том, — Просто знать — мало.

Наутро хандра отпустила его. В этой пустыне, как ни странно, было что-то радостное, какая-то свежесть и чистота, простор, где человек ощущал себя хозяином всего, что видел. Они по-прежнему были одни, но одиночество уже не пугало. Как будто они шли по стране, специально созданной только для них, из которой изгнаны все остальные, где видно далеко, насколько хватает глаз. Преследователи по-прежнему сопровождали их, но уже не казались опасными. Они стали чем-то вроде попутчиков, членами компании.

На исходе дня путешественники увидели двух человек. Таких же одиноких и затерянных в огромной пустоте, как и они сами. До них, стоявших на невысоком пригорке, было с полмили. Мужчина был очень старый, с седыми волосами и бородой. Он был одет в потертые кожаные штаны и стоял прямо, как молодой дуб, глядя на запад. Неугомонный западный ветер трепал его шевелюру и бороду. Женщина, выглядевшая куда моложе, сидела за его спиной чуть сбоку, поджав ноги и наклонившись вперед; она была прикрыта халатом, давно превратившимся в лохмотья. Вокруг росли подсолнухи.

Подойдя поближе, Кашинг увидел, что старик стоит в двух неглубоких ямках. Он был босиком, пара изношенных мокасин валялась рядом. Ни он, ни женщина, похоже, не заметили их приближения. Мужчина стоял прямо и неподвижно, сложив руки на груди, запрокинув голову и прикрыв глаза. В нем ощущалась острая настороженность, как будто он прислушивался к чему-то, недоступному слуху других. Было тихо, лишь иногда шелестели подсолнухи под налетавшим ветерком.

Женщина, сидевшая в траве скрестив ноги, не шелохнулась. Похоже, они не знали, что их уединение нарушено. Голова женщины была склонена к коленям, которые она обхватила руками. Взглянув на нее сверху вниз, Кашинг увидел, что она молода.

Ролло, Мэг и Кашинг стояли рядом, озадаченные и немного раздраженные, и ждали, когда их заметят. Энди отмахивался от мух и щипал траву. Преследователи настороженно кружили поблизости.

Нелепо, подумал Кашинг. Стоим, будто шаловливые дети, которые заигрались и залезли, куда не положено. И теперь в наказание с ними не хотят разговаривать. Но от этих двоих исходила какая-то аура, мешавшая нарушить молчание.

Пока Кашинг решал, рассердиться ему или, наоборот, смутиться, старик очнулся и пошевелился. Первым делом он медленно, величественно опустил руки, потом голову. После чего вылез из ямок. Затем повернулся, и в этом движении была какая-то странная целеустремленность. Лицо его не было похоже на суровое твердое лицо патриарха, которое ожидал бы увидеть человек, видевший старика в трансе. Это было доброе, спокойное лицо славного человека, обретшего покой после долгих лет тягот и лишений. Над седой бородой, скрывавшей почти все лицо, сияли голубые льдинки глаз, окруженные сеточкой морщин.

— Добро пожаловать на нашу землю, незнакомцы, — сказал он, — Пусть у нас ее и немного, всего несколько футов. Не согласитесь ли вы испить воды за здоровье моей внучки и мое собственное?

Женщина по-прежнему сидела на траве, но теперь она подняла голову, прикрывавший ее халат упал на землю. На лице у нее было выражение какой-то невинной отрешенности, от которого становилось не по себе, а взгляд казался совершенно бессмысленным. Этакая миловидная кукла, будто не в своем уме.

— На тот случай, если вы не заметили, скажу, что моя внучка дважды блаженная, — проговорил старик. — Она не от мира сего и неприкосновенна для этого мира. Обращайтесь к ней ласково, пожалуйста, — или вовсе не замечайте ее. Она — нежное создание, и вам нечего бояться. Она счастливее меня, счастливее любого из нас. И прошу вас не жалеть ее. Напротив, это она с полным правом может пожалеть всех нас.

Мэг сделала шаг вперед и протянула старику чашку с водой, но тот отвел ее руку.

— Сначала Илейн. Она всегда первая. Возможно, вам хочется знать, чем я занимался, стоя в этих ямках и отрешившись от окружающего. Я был менее отрешен, чем вы, возможно, думаете. Я беседовал с цветами. Эти цветы так красивы, так чувствительны и учтивы… Я чуть было не сказал «умны», а это не совсем верно, ибо их ум, если его можно так назвать, не похож на наш, хотя, возможно, в некотором смысле он лучше нашего. Совсем другой ум, но если поразмыслить, то слово «ум», вероятно, тут не подходит.

— Эго у вас недавно? — немного недоверчиво спросил Кашинг, — Или вы всегда разговаривали с цветами?

— Сейчас — больше, чем прежде, — ответил старик, — Но у меня всегда был этот дар. И я общаюсь не только с цветами. С деревьями и любыми другими растениями — травой, мхом, лозами, сорняками, если, конечно, существуют растения, которые можно на полном основании назвать сорняками. Но разговоры с ними — не главное, хотя иногда я разговариваю. В основном я слушаю. Иногда я уверен, что они знают о моем присутствии. Когда возникает такая уверенность, я беседую с ними. Они чаще всего понимают меня, хотя не уверен, что они знают, кто это говорит с ними. Возможно, их восприятие не рассчитано на распознавание других форм жизни. Они существуют в своем собственном мире, который, я уверен, наглухо закрыт от нашего, так же как наш мир наглухо закрыт от их мира. Закрыт не в том смысле, что мы не знаем о них, ибо, на их беду, мы очень много о них знаем. Что нам совершенно неизвестно, так это то обстоятельство, что они обладают сознанием не худшим, чем мы.

— Надеюсь, вы извините меня за неспособность сразу уяснить смысл ваших слов, — сказал Кашинг, — Но я даже в самых диких своих фантазиях не мог допустить мысли о чем-либо подобном. Скажите мне, что было сейчас? Вы только слушали или разговаривали с ними?

— Сейчас они разговаривали со мной, — ответил старик, — Они рассказывали мне о чуде. На западе, говорили они, есть группа растений (насколько я понял, это деревья), которые, похоже, чужаки в этой стране, привезенные сюда давным-давно. Как их привезли, растения не знают, или мне не удалось их понять… Но в любом случае это великие деревья, гиганты разума и понимания. О, спасибо, дорогая, — Он принял из рук Мэг чашку и осушил ее, но не единым духом, а медленно, смакуя каждый глоток.

— И все это на западе? — спросил Кашинг.

— Да, они говорят, на западе.

— Но… откуда они знают?

— Похоже, знают. Может быть, семена, влекомые ветром, сообщили им. Или летучий пух. Или корни передают сведения по цепочке.

— Это невозможно, — заявил Кашинг. — Все это невозможно.

— А это металлическое существо, похожее на человека, — что такое? — спросил старик.

— Я робот, — ответил Ролло.

— Робот? Робот… А, знаю. Я видел их мозговые кожухи, но не встречал живых роботов никогда. Значит, ты — робот?

— Меня зовут Ролло. Я — последний из роботов. Хотя, если я не найду медведя…

— А меня зовут Эзра, — сказал старик. — Я — древний скиталец. Я брожу по стране, разговариваю с ближними своими, когда нахожу их. Это чудесные подсолнухи, большие пучки перекати-поля, розовые кусты, иногда даже трава — хотя с травой почти не о чем говорить.

— Дедушка, — сказала вдруг Илейн, — надень мокасины.

— Надену, — ответил Эзра, — Я совсем забыл про них. Нам пора в путь, — Он сунул ноги в поношенные бесформенные мокасины. — Я уже не в первый раз слышу об этих странных растениях на западе, — сказал старик. — Впервые я узнал о них много лет назад и изрядно поломал голову, хотя ничего не предпринял. Но теперь, когда старость схватила меня своей костлявой рукой, я стал действовать на основе полученных сведений. Ибо если не я, то кто же? Я многих расспрашивал и не нашел ни одного существа, способного разговаривать с растениями.

— И теперь вы идете искать эти легендарные растения? — спросила Мэг.

Старик кивнул:

— Не знаю, найду ли, но мы идем на запад, и я всех расспрашиваю по дороге. Мои друзья просили, чтобы мы не ходили, ибо считали мои слова глупостью. Они говорили, что я найду в пути только смерть. Но когда поняли, что я твердо решил идти, то стали упрашивать меня взять сопровождающих, отряд всадников, которые могли бы ехать в отдалении и защищать меня в случае опасности. Но мы с Илейн взмолились, чтобы нам не давали провожатых. Люди с добрым сердцем могут без страха идти сколь угодно далеко.

— Ваши друзья? — переспросила Мэг.

— Племя, — ответил Эзра, — Оно живет в прерии к востоку отсюда, в более благодатных местах, чем эти. Когда мы уходили, нам предложили лошадей и кучу припасов, но мы ничего не взяли. Если путешествуешь без всяких удобств, скорее найдешь то, что ищешь. Мы несем с собой только огниво и трут, чтобы разводить огонь.

— А чем питаетесь? — спросил Кашинг.

— Нам очень стыдно перед нашими друзьями и соседями, но мы питаемся кореньями и плодами, которые находим в пути. Уверен, что друзья-растения понимают нашу нужду и не держат на нас зла. Я пытался объяснить им, и хотя они, возможно, не все поняли, тем не менее ужаса не испытывают и не шарахаются от нас.

— Вы сказали, что идете на запад.

— Мы ищем эти странные растения, а они где-то на западе.

— Мы тоже идем на запад, — сказал Кашинг, — И вы и мы ищем каждый свое, однако, судя по тому, что вы рассказали, предметы наших поисков могут быть недалеко друг от друга. Вы согласились бы пойти с нами? Или вы должны идти одни?

Эзра призадумался, потом сказал:

— По-моему, нам лучше пойти вместе. Вы кажетесь мне людьми простыми и бесхитростными, и зла в вас нет. Поэтому мы с радостью пойдем с вами, но при одном условии.

— И что же это за условие?

— Иногда я буду останавливаться по пути и недолго беседовать с моими друзьями.

Глава 15

К западу от реки местность становилась все выше и суше, пока не превратилась наконец в плоскогорье. Кашинг смотрел на желтую ленту реки, которая змейкой вилась внизу. Она была похожа на гладкую шелковую ленту и очень отличалась от той реки, возле которой они разбили лагерь, чтобы набраться сил для последнего (если он последний) броска. Вблизи было видно, что вода желта от песка — бешеный ревущий поток прогрызал себе путь сквозь скалы. Странно, подумал Кашинг, до чего реки не похожи друг на друга: мощная, торжественная Миссисипи, стремительная в верхнем течении, болтливая квочка Миннесота, шумная, воинственная Миссури.

В расселине на склоне Ролло развел костер, выбрав место, где можно было как-то укрыться от ветра, который со свистом и завыванием прилетал из обширных западных прерий. Было видно, как к западу от реки земля поднимается, собираясь в складки, и наконец исчезает в мареве заката. Пока они достигнут равнины, пройдет еще один день, целый день. Путешествие тянется куда дольше, чем следовало бы. В одиночку он уже давно добрался бы до цели. Хотя, если подумать, будь он один, он бы понятия не имел, где она, эта цель. Он вспомнил, каким странным обстоятельствам обязан встречей с Ролло, в сознании которого засело это название: Громовый утес. Будь Кашинг один, он не нашел бы ни Ролло, ни карт.

Когда к ним присоединились старик и девушка, они пошли еще медленнее. Эзра то и дело выкапывал ямки для ног, чтобы побеседовать с кактусом или кустом перекати-поля, а то вдруг садился на корточки и болтал с одинокой фиалкой. И всякий раз Кашинг останавливался рядом с ним и стискивал зубы, подавляя острое желание пинками погнать старого дурня дальше. Но в то же время он не мог не признать, что Эзра ему нравится. Несмотря на все свои странности, он был отнюдь не глуп и позволял подтрунивать над собой — до тех пор, разумеется, пока речь не заходила о его чудачествах. По вечерам у костра он толковал о былых временах, когда считался великим воином и охотником и заседал в совете старейшин,

о том, как начал обнаруживать в себе необычайную способность беседовать с растениями. Когда об этой способности узнало племя, положение Эзры изменилось: он вырос в глазах соплеменников. Хотя почти не рассказывал им о том, как с годами его дарование укреплялось и достигло такой степени, что он почувствовал себя обязанным исполнить свой священный долг, причем не с пышными ритуалами, в которых с радостью участвовали бы его соотечественники, а тихо и скромно, в полном одиночестве, если не считать его странной внучки.

— Она — часть меня, — говорил он. — Я не знаю, как это происходит, но мы понимаем друг друга без слов.

Когда он говорил — о ней или о чем-нибудь еще, — она вместе со всеми сидела у костра, спокойная и отрешенная, уронив руки на колени и склонив голову, как во время молитвы, или откинув назад, и взгляд ее устремлялся не в окружающий мрак, а в какой-то иной мир, в иное время. Во время переходов она всегда шагала так легко, что иногда казалось, будто она летит, а не идет. Безмятежная, грациозная — да что там! Воплощенная грация, порождение иного мира, вольнолюбивый дух, томящийся в жалкой, бренной человеческой оболочке. Эта девушка не старалась быть непохожей на всех, она просто была другой. Говорила она редко, а когда и произносила пару слов, то только обращаясь к деду. И причиной тому — не пренебрежение к спутникам, просто она очень редко испытывала необходимость в общении с ними. Ее голос был чистым и мелодичным, а речь — правильной и совсем не похожей на невнятное бормотание умственно неполноценного человека, хотя временами она и казалась душевнобольной, отчего все недоумевали пуще прежнего.

Мэг все время держалась рядом с ней. Глядя, как они сидят или идут бок о бок, Кашинг задавался вопросом: что влечет их друг к другу — чудесные способности, которыми обладают обе, или просто дружеские чувства? Не то чтобы они были по-настоящему дружны: между ними всегда сохранялась известная дистанция. Мэг иногда разговаривала с Илейн, но не слишком часто. Уважая молчание, разделяющее или, быть может, связывающее их. Со своей стороны, Илейн обращалась к Мэг не чаще, чем к остальным.

— Ее странность — если это в самом деле странность, — сказала Мэг Кашингу, — такого рода, что дай бог всем нам быть такими странными.

— Она слишком погружена в себя, — заметил Кашинг.

— Напротив, — возразила Мэг, — она сейчас далеко, очень далеко отсюда.

Добравшись до реки, они устроили привал в ивовой роще на берегу, возвышавшемся над водой на добрую сотню футов.

После долгого перехода через прерию с ее скудной растительностью это местечко показалось им райским уголком, и они отдыхали тут целую неделю, объедаясь рыбой, которой кишела река. Эзра сдружился с огромной древней ивой. Он часами простаивал под деревом, обнимал его, шептал что-то и слушал ответное бормотание трепещущих листьев. А Илейн все время сидела в сторонке на земле, прикрыв голову изъеденным молью платком и сложив руки на коленях. Время от времени Трепещущая Змейка покидала Ролло и кружилась в танце над головой девушки, но та обращала на нее не больше внимания, чем на всех остальных. Иногда и Преследователи, пурпурные сгустки тьмы, окружали ее, словно стая голодных волков, и они занимали девушку не более, чем Трепещущая Змейка. Наблюдая за ней, Кашинг вдруг подумал, что она не замечает никого из них потому, что, раз увидев, поняла их суть и они больше не интересуют ее.

Ролло все искал гризли, и Кашинг пару раз охотился вместе с ним. Но гризли не попадались; здесь вообще не было никаких медведей.

— Смазка почти на исходе, — сетовал Ролло. — Я скоро начну скрипеть, потому что вынужден экономить ее.

— Но ведь убитый мною олень был такой толстый, — возразил Кашинг.

— Там сало! — вскричал Ролло, — Терпеть не могу сало!

— Ничего, когда выйдет твоя смазка, будешь рад любой. Надо было убить медведя еще на Миннесоте, там их было полно.

— Я искал гризли. А здесь гризли тоже нет.

— Вот проклятое упрямство! — вспылил Кашинг, — Жир гризли ничем не отличается от жира любого другого медведя, можешь ты это понять или нет?

— Это не совсем верно. Но делать нечего.

— Может, на западе будут гризли.

В восточной прерии Энди с отвращением жевал чахлую горькую траву, которой ему едва хватало, чтобы не испустить дух. Теперь он пасся на сочных лугах с высокой, по колено, травой. Фыркая от удовольствия, он катался с раздувшимся брюхом по песчаному берегу и наслаждался, а кулики и сороки возбужденно трещали вокруг, негодуя по поводу такого вторжения в их вотчину.

Потом Энди помогал Ролло и Кашингу таскать плавник, выброшенный на берег весенним половодьем. Из этого плавника Кашинг и Ролло соорудили плот, туго связав бревна ремнями из оленьей кожи. Во время переправы на плоту сидели Мэг и Ролло. Мэг — потому, что не умела плавать, а робот — из-за боязни воды, которую начал испытывать теперь, когда смазка почти кончилась. Все остальные плыли, держась за плот и стараясь править против течения, чтобы плот не слишком сносило. Сначала Энди не пожелал входить в быструю реку, но потом все же плюхнулся в воду и поплыл так рьяно, что скоро обогнал всех и первым выбрался на другой берег, оглашая воздух веселым ржанием.

Переправившись, путешественники решительно двинулись к предгорьям. Даже Эзра не просил больше остановиться, дабы побеседовать с растениями. Мало-помалу река скрылась из виду, а громадная пурпурная вершина горы, казалось, все никак не приближается.

…Кашинг сидел у вечернего костра. Завтра, думал он. Завтра мы сумеем до нее добраться…

Пять дней спустя они увидели Громовый утес. Всего лишь пятнышко на северном горизонте. Но они знали, что это она — вершина одинокой скалы. Ведь ничто другое на этой равнине не могло вознестись так высоко и нарушить идеально правильную окружность горизонта.

— Мы нашли то, что искали, — сказал Кашинг Мэг, — Через пару дней будем на месте. Интересно, что мы там увидим?

— Это не суть важно, мой мальчик, — ответила она. — Путешествие было просто чудесное.

Глава 16

Три дня перед ними маячила одинокая вершина Громового утеса. И вот путь им преградили пять всадников. Они стояли на низком взгорке, и, когда Кашинг со спутниками приблизился, один из них выехал вперед, подняв левую руку в знак того, что не желает раздора.

— Мы — стражники, — сообщил он, — и дали слово задерживать здесь нарушителей и любопытных.

На стражника он был мало похож, хотя Кашинг слабо представлял себе, как должен выглядеть настоящий стражник. Этот скорее смахивал на бродягу, переживающего худшие времена. Копья у него не было, но за плечами висели лук и колчан с короткими стрелами. Его короткие штаны были протерты на коленях, рубахи не было вовсе — вместо нее видавшая виды кожаная безрукавка. Вероятно, когда-то его лошадь отличалась красотой и норовом, но теперь всаднику угрожала опасность рухнуть наземь вместе с околевшей от старости клячей. Остальные четверо, восседавшие поодаль на своих доходягах, выглядели не лучше.

— Мы не зеваки и не нарушители, — сказал Кашинг, — так что можете нас пропустить. Мы знаем, куда и зачем идем, и не хотим ссориться.

— Тогда лучше бы вам направиться в другую сторону, — заявил всадник. — Если подойдете к утесу еще ближе, не миновать вам беды.

— Это Громовый утес? — спросил Кашинг.

— Именно так, — ответил стражник, — Если вы видели его нынче утром, то должны были сами догадаться. Над утесом висела громадная черная туча, а в вершину били молнии. И грома тоже хватало.

— Мы видели, — сказал Кашинг, — И еще подумали: неужто утес прозвали Громовым именно по этой причине?

— Изо дня в день над утесом висят огромные черные тучи, — сообщил стражник.

— То, что мы видели утром, было обыкновенной грозой, — возразил Кашинг, — которая прошла стороной на север.

— Ты ошибаешься, дружище, — сказал стражник, — мы говорим чистую правду.

Он махнул рукой остальным и спешился, потом подошел поближе и присел на корточки.

— Вы тоже можете сесть, — пригласил он, — И давайте побеседуем.

Его товарищи приблизились и тоже уселись; лошадь первого стражника побрела к своим соплеменницам.

— Ладно, — произнес Кашинг, — мы посидим с вами, если вы хотите, но недолго: нам еще идти и идти.

— А этот? — спросил стражник, ткнув пальцем в Ролло, — Никогда не видал подобной личности.

— Будьте спокойны, — ответил Кашинг. — Он безобиден.

Приглядевшись, он заметил, что все стражники, за исключением одного коротышки, были страшно худыми и изможденными, чистые пугала, будто их морили голодом до полного истощения. Сквозь бурую пергаментную кожу лиц проступали кости; руки и ноги напоминали палки.

Со взгорка, на котором они сидели, был хорошо виден Громовый утес. Он один господствовал над голой равниной. Подножие опоясывала темная полоса — должно быть, те деревья, которые, как сказал Ролло, образуют защитное кольцо и о которых, по утверждению Эзры, говорили подсолнухи и другие растения.

— Нынче утром, — обратился Кашинг к сидящим стражникам, — я увидел на вершине Громового утеса что-то белое. Точно не скажу, но похоже на здания. Вы не знаете, есть ли наверху какие-нибудь строения?

— Это волшебная обитель, — ответил предводитель стражи, — Там спят существа, которые будут после людей.

— Что значит «будут после людей»?

— Когда люди исчезнут с лица Земли, появятся они и будут жить вместо нас. А если разбудить их раньше времени, они сами уничтожат людей, сметут их с лица Земли и займут их место.

— Вы назвали себя стражниками, — заговорила Мэг. — Вы охраняете сон этих существ?

— Стоит кому-нибудь приблизиться, и они могут проснуться, — отвечал стражник. — А мы не хотим, чтобы они просыпались. Мы хотим, чтобы они продолжали спать. Ибо, если они проснутся и выйдут оттуда, дни человека на Земле будут сочтены.

— И вы предупреждаете всякого, кто подходит слишком близко?

— Век за веком, — сказал стражник, — несем мы нашу службу. Мы не одни — здесь много таких отрядов. Наши люди выпроваживают отсюда любопытных. Вот почему мы остановили вас: нам показалось, что вы направляетесь к утесу.

— Это так, — ответил Кашинг, — мы направляемся к утесу.

— Но туда нельзя! — воскликнул стражник. — Вы все равно не доберетесь до утеса: Деревья вас не пропустят. Но даже если

Деревья не остановят вас, это сделают другие. Камни переломают вам кости…

— Камни! — вскричала Мэг.

— Да, Камни. Живые Камни, которые стоят на страже вместе с Деревьями.

— Ну вот, видишь, — сказала Мэг Кашингу, — теперь ясно, откуда взялся тот булыжник.

— Но ведь это было в пятистах милях отсюда, — удивился Кашинг. — Что он мог там делать?

— Пятьсот миль — это много, — сказал стражник. — Но Камни иногда путешествуют. Так вы, говорите, нашли Живой Камень? Они ведь с виду обычные валуны.

— Это точно, — заметила Мэг.

— Деревья пропустят нас, — сказал Эзра. — Я поговорю с ними.

— Подожди, дедушка, — заговорила Илейн, — Эти господа не просто так не пропускают нас. Мы должны объяснить им все.

— Я уже сказал вам, — упорствовал стражник, — мы боимся, что Спящие проснутся. Столетиями мы охраняли их сон, мы и наши предки. Эта обязанность переходит от отца к сыну, из поколения в поколение. И мы свято исполняем ее, ибо в древних сказаниях говорится, что будет, когда Спящие проснутся.

Его речь текла рекой — торжественная, размеренная речь фанатика. Слушая вполуха, Кашинг думал, что эти странные люди сделали древнюю сказку своей религией и теперь посвящают жизнь поддержанию этого заблуждения.

Косые лучи заходящего солнца превратили пейзаж в волшебное сплетение изломанных теней. За взгорком виднелся глубокий овраг, пересекающий равнину; по краям оврага густо росли грушевые деревья, вдали виднелась рощица вокруг маленького озерца. Кроме этой рощицы да деревьев у оврага, на простиравшейся вдаль равнине не было ничего, только иссохшая трава.

Кашинг поднялся и отошел в сторонку. Ролло, который не мог усидеть на месте, присоединился к нему.

— Что будем делать? — спросил робот.

— Пока не знаю, — ответил Кашинг, — Не хочется мне с ними связываться. Да и им тоже неохота, судя по их действиям. Можно, конечно, спуститься с холма и подождать, пока им

не надоест тут сидеть, но мне кажется, это бесполезно. И переубедить их тоже нельзя: они фанатично веруют в истинность того, что делают.

— Не так уж они и крепки, — сказал Ролло. — Если применить силу…

Кашинг покачал головой.

— Кто-нибудь из нас может пострадать.

Илейн поднялась на ноги; до них донесся ее спокойный и тягучий голос.

— Вы ошибаетесь, — заявила она стражникам. — В том, что вы говорите, нет ни грана истины. Там нет ни Спящих, ни опасности. Мы идем вперед.

С этими словами девушка пошла навстречу стражникам, медленно, но уверенно, как будто никто не мог остановить ее. Мэг вскочила и уцепилась за руку Илейн, но та, резко высвободившись, двинулась дальше. Эзра быстро поднялся и поспешил за ней, а за ним последовал Энди, размахивая хвостом.

Стражники тоже вскочили и стали отступать. Их взгляды были прикованы к пугающе безмятежному лицу Илейн. Вдруг раздался хриплый рев и Кашинг оглянулся. Чудовищный серобурый зверь вылез из кустов и, припадая к земле и разинув огромную пасть, направился к лошадям стражников. Скованные ужасом лошади застыли, потом, словно очнувшись, огромными скачками понеслись прочь.

Ролло ринулся в бой, уже на втором шаге развив громадную скорость. Копье он держал перед собой обеими руками.

— Гризли! — вопил он. — Наконец-то!

— Вернись, болван! — заорал Кашинг, доставая стрелу и натягивая тетиву. Лошади быстро удалялись, за ними с яростным ревом бежал медведь, проворно нагоняя перепуганных животных. А за медведем, нацелив на него копье, мчался Ролло. Кашинг вскинул лук, прицелился и пустил стрелу, которая сверкнула в у лучах заходящего солнца. С ужасным ревом медведь развернулся: стрела пронзила ему шею. Кашинг достал вторую. Когда он снова поднял лук, медведь стоял на задних лапах, молотя; передними по воздуху, из яростно оскаленной пасти текла ’ слюна. Ролло со своим копьем едва не влетел к нему в объятия.

Кашинг выстрелил и услышал глухой стук — то стрела вонзилась в грудь медведя. Зверь стал валиться, все еще пытаясь

дотянуться лапами до Ролло, но тот изловчился и поразил его копьем в грудь, а Энди изо всех сил лягнул медведя в брюхо. Зверь рухнул. Ролло выбрался из-под него; блестящий металлический корпус робота был залит кровью. Энди еще раз пнул медведя, потом прошелся вокруг него танцующей рысью, горделиво выгнув шею. Ролло исполнил над добычей какой-то воинственный танец, сопровождавшийся уханьем и завыванием.

— Смазка! — ликовал он, — Смазка! Моя смазка!

Лошади стражников уже превратились в быстро удаляющиеся точки. Сами дозорные, во все лопатки мчавшиеся за ними, тоже были едва заметны.

— Ну, мальчик мой, — заметила Мэг, следя за ними, — кажется, наши переговоры сорваны.

— А теперь идемте к утесу, — сказала Илейн.

— Нет, — отвечал Кашинг, — Сперва добудем жир для Ролло.

Глава 17

Как и предупреждали стражники, неподалеку от Деревьев путников поджидали Живые Камни. Неторопливо и без всяких усилий перекатываясь с боку на бок, они появлялись десятками со всех сторон. Видимо, они умели управлять своими движениями. Время от времени они останавливались, потом катились снова. Они были темно-серые, почти черные, а в поперечнике достигали футов трех. Камни не старались преградить путь, а постепенно окружали путешественников, словно для того, чтобы погнать в сторону Деревьев. Мэг придвинулась поближе к Кашингу. Он взял ее за руку и почувствовал, что она дрожит.

— Мальчик мой, — сказала она, — я опять чувствую холод и пустоту — такие же, как тогда, во время первой встречи с таким вот Камнем.

— Было бы неплохо, сумей мы пройти лесом, — заметил Кашинг. — Похоже, эти Камни хотят, чтобы мы шли к Деревьям.

— Но стражники говорили, что Деревья нас не пропустят.

— Стражники, — возразил Кашинг, — действуют согласно древнему обычаю, от которого сейчас нет никакого проку, а может быть, и с самого начала не было. Просто они цепляются за него как за единственную весомую вещь в их жизни, единственное, во что они могут верить. Он связывает их с далеким прошлым и придает им чувство собственной значимости.

— И к тому же, — добавила Мэг, — когда медведь спугнул лошадей, стражники оставили нас и бросились их догонять. И не вернулись.

— Мне кажется, это из-за Илейн, — сказал Кашинг, — Ты видела их лица, когда они смотрели на нее? Они были в ужасе! Когда медведь погнался за лошадьми, он вывел стражников из состояния шока и дал им благовидный предлог для бегства.

— Может, лошади и ни при чем, хотя для степного народа лошадь очень важна. Без лошади они калеки — настолько эти люди срослись с ними. Неудивительно, что стражники припустили за лошадьми.

Деревья маячили впереди сплошной зеленой стеной. Выглядели они как обыкновенные деревья, но Кашинг поймал себя на том, что не может определить, какие именно. Кроны были густыми и раскидистыми, но это были не дубы, не клены, не вязы и не орешник. Они вообще не были похожи ни на одно из известных деревьев. Их листья трепетали и шелестели на ветру так же, как листья других деревьев, но, вслушавшись, Кашинг уловил в этом шелесте некую выразительность. Казалось, будь его слух немного острее, он сумел бы различить слова.

Трепещущая Змейка с огромной быстротой закружилась над головой Ролло. Преследователи, эти сгустки мрака, шедшие за ними по пятам, приблизились к путешественникам, словно ища защиты.

Эзра остановился футах в десяти от зеленой стены и застыл в своей обычной позе: руки сложены на груди, голова откинута назад, глаза закрыты. Илейн опустилась на землю, скрестила ноги, положила руки на колени и низко склонила голову, покрытую истрепанным платком.

Вдруг сзади послышался новый звук — резкий стук, и Кашинг, обернувшись, понял, что его издают Камни. Они выстроились полукольцом, края которого упирались в стену Деревьев, путники оказались в самой середине. Камни неуклюже переворачивались и стучали, задевая друг друга.

— Ужас! — вскричала Мэг. — У меня от этого холода кровь стынет в жилах.

Эзра все стоял истуканом, Илейн сидела сиднем, а Энди нервно помахивал хвостом. Преследователи уже суетливо сновали между путешественниками, сливаясь в сплошное темное облако. Трепещущую Змейку было едва видно — так яростно она кружилась.

— Мы не одни, — тихо сказал Ролло. — Взгляните назад.

Кашинг и Мэг обернулись. В полумиле от них на фоне неба выделялись силуэты пятерых всадников.

— Стражники, — пробормотала Мэг, — Чего им тут надо?

Едва она умолкла, как стражники вдруг тонко и пронзительно заскулили. В этом вопле слышалось беспредельное отчаяние.

— Господи, мальчик мой, когда же все это кончится? — воскликнула Мэг. С этими словами она быстро подошла к Эзре и умоляюще воздела руки, — Ради всего святого, пропустите нас! — закричала она. — Пожалуйста, пропустите нас!

Деревья, казалось, ожили и заволновались, их ветви пришли в движение, и стволы раздались в стороны, образуя проход. Путники вошли туда, в торжественное безмолвие, и весь остальной мир исчез, отдалился. Между Деревьями не было молодой поросли. В темной пустоте виднелись лишь гигантские стволы, которые торжественно возносились ввысь подобно колоннам храма. Землю устилал многовековой ковер опавшей листвы. Когда путешественники оказались среди Деревьев, проход сомкнулся и снаружи все стало по-прежнему.

Они остановились в тишине, которую лишь подчеркивал легкий шелест листвы над головой.

«Мы сумели, мы прорвались сюда», — хотел сказать Кашинг, но не смог, подавленный величием окружающего. Здесь было не место праздным разговорам. Здесь было нечто такое, что ему и не снилось. Он искал Звездный Город, и, даже понимая, что может в самом деле найти его, он был уверен, что это просто площадка, с которой люди отправляли в космос свои огромные корабли. Однако Деревья, Живые Камни и стражники — все это было настолько фантастично, что совершенно не вязалось с местом, которое он предполагал найти. И если этот утес — в самом деле Звездный Город, что за чертовщина происходит вокруг?

Эзра стоял на коленях, и его губы шевелились, словно он что-то шептал.

— Эзра! — воскликнул Кашинг. — Что происходит?

Илейн не сидела, как обычно, рядом с дедом. Она повернулась к Кашингу.

— Оставь его в покое, — холодно сказала девушка, — Оставь его в покое, глупец.

Мэг дернула Кашинга за рукав.

— Святая святых? — спросила она.

— Боже мой, о чем ты?

— Об этом месте. Это святая святых, разве ты не чувствуешь?

Кашинг покачал головой. Он не видел здесь ничего святого. Ужас — да. Чувство одиночества — да. Место, откуда нужно скорее уносить ноги. Место, покой которого внушает странное беспокойство. Но ничего святого.

— Ты прав, — сказали ему Деревья, — Здесь нет ничего святого. Тут жилище правды, тут мы ее находим, тут мы отделяем зерна от плевел. Здесь место вопросов и учения. Здесь мы заглядываем в души.

Он мельком увидел — или ему показалось? — зловещую мрачную фигуру в черном. Голова ее была прикрыта черным капюшоном, в котором пряталось злобное костлявое лицо. Эта фигура вселила в него ужас. Ноги ослабли и подломились, плечи поникли, мозг превратился в дрожащее желе. Его жизнь, вся его жизнь, все, что он когда-либо думал и делал, вытряхивалось из души, и он чувствовал, как жесткие пальцы с грязными ногтями деловито копаются в этом, ощупывая, изучая, распределяя, а потом тощая костлявая ладонь запихивает все обратно в его душу.

Он пошел вперед, едва держась на дрожащих ногах. Мэг шагала рядом, поддерживая его, и в этот миг сердце Кашинга наполнилось любовью к славной старой ведьме, которая без жалоб и сетований прошла вместе с ним много долгих миль.

— Вперед, мой мальчик, — сказала она. — Теперь путь свободен, осталось совсем немного.

Затуманенному взору Кашинга открылся проход, туннель, в конце которого виднелся свет. Кашинг, пошатываясь, шел рядом с Мэг. Он боялся оглянуться, потерять дорогу. Он знал, что его друзья следуют за ним. Мало-помалу светлое пятно приближалось. Кашинг из последних сил ускорил шаг и увидел прямо перед собой бесконечный подъем, склон, поросший прекрасной сухой золотистой травой. Тут и там торчали скалистые уступы, кусты и деревца.

Шедший сзади Ролло произнес:

— Вот мы и добрались, хозяин. Наконец-то мы здесь. Мы на Громовом утесе.

Глава 18

Чуть выше по склону они наткнулись на небольшое озерцо в неглубокой каменной выемке, окруженное чахлыми, изогнутыми ветром кедрами. Здесь они и развели небольшой костерок из сухих кедровых веток, на котором зажарили остатки оленины. Из лагеря были видны равнина внизу за кольцом Деревьев и казавшиеся игрушечными фигурки пятерых стражников, стоявших в ряд. Время от времени стражники как один воздевали руки к небу, и, когда затихал ветер, сидевшие у костра слышали их надрывное завывание.

Мэг внимательно рассматривала стражников в бинокль.

— Похоже, они кого-то оплакивают, — заметила она, — Сначала стоят неподвижно, потом делают один-два шага, будто танцуют, поднимают руки и подвывают.

Эзра кивнул с серьезным видом.

— Они фанатики, — сказал он.

— И откуда ты все знаешь? — заворчал Кашинг. — Ты прав, разумеется, но скажи мне, откуда ты знаешь? А я могу сказать тебе, что по горло сыт твоими позами, которые не менее глупы, чем кривляние стражников.

— Ты ошибаешься, — отвечал Эзра, — Я ведь провел вас мимо Деревьев. Я поговорил с ними, и они пропустили нас.

— Это ты так считаешь, — бросил Кашинг, — а я думаю, что нас провела Мэг, а ты только бормотал.

— Парень, — сказала Мэг, — давайте не будем ссориться. Совсем не важно, кто помог нам пройти. Главное — что Деревья нас пропустили.

Илейн взглянула на Кашинга, и впервые в ее глазах не было пустоты. Она смотрела на него с холодной ненавистью.

— Ты все время недолюбливал нас, — произнесла она. — Относился к нам свысока, считал нас чудаками. Я жалею, что мы пошли с тобой.

— Ну-ну, малышка, — сказал Эзра, — мы все понервничали, но это скоро пройдет. Согласен, иногда я, может быть, и переигрывал, но клянусь, что так же уверен в своих способностях, как и прежде. И я по-прежнему верю, что могу разговаривать с растениями. Я действительно говорил с Деревьями, клянусь, и они отвечали мне. Они разговаривали не так, как все другие растения. Это была занятная беседа, но я понял далеко не все. Деревья употребляли такие понятия, которые я раньше не слышал, и хоть понимал, что они новы и важны, сумел постичь лишь крохи. Они заглянули в мою душу и на мгновение открыли мне свою. Они изучали меня — не тело, но душу — и дали мне возможность сделать то же самое по отношению к ним. Но я не знал, как это сделать, как они ни старались. Я не знал, каким образом это сделать.

— Пространство — это иллюзия, — сказала Илейн, отчетливо произнося слова. Казалось, она разговаривала не с ними, а читала молитву, — Пространство — иллюзия, и время тоже. Таких вещей, как пространство и время, не существует вовсе. Мы не видим фальши понятий, называемых нами вечностью и бесконечностью. Есть еще один фактор, который может все объяснить. Если познать его, станет понятным остальное. Не останется ни тайн, ни любопытства, ни сомнений, потому что скоро все станет простым… простым… простым…

Она погрузилась в молчание и уставилась в пламя костра, сложив руки на коленях. На лице ее снова появилось выражение невинной отрешенности, от которого становилось не по себе.

Все притихли и застыли, пораженные, но тут вдруг с вершины утеса накатило какое-то ледяное, вселяющее ужас дуновение. Кашинг вздрогнул и произнес сдавленным голосом:

— О чем она?

Эзра пожал плечами:

— Не знаю. Прежде она ничего такого не говорила.

— Бедное дитя, — вздохнула Мэг.

— Я уже просил вас никогда не жалеть ее, — сердито сказал Эзра. — Это ей впору вас пожалеть.

— Я и не собиралась ее жалеть, — возразила Мэг.

— Стражников стало больше, — сообщил Ролло. — Только что появился новый отряд. На этот раз шестеро или семеро. И, кажется, с востока еще скачут: я вижу большое облако пыли.

— Стражники-то опростоволосились, — заметила Мэг, — При всем своем многолетнем опыте упустили нас. А ведь мимо них веками никто пройти не мог.

— А может, и желающих не было, — сказал Ролло.

— Может, и так. А может, просто никто не хотел этого так сильно, как мы, и так упорно не стремился к цели.

— Не будь медведя, и мы бы не смогли этого сделать, — добавил Ролло, — Медведь отвлек их внимание, и они упустили лошадей. А без лошадей они как без ног.

— Медведь их до смерти перепугал, — сказал Эзра. — Ни один нормальный человек не пойдет на гризли с копьем.

— Я не человек, — резонно возразил Ролло, — и я был не один. Кашинг несколько раз выстрелил, и даже Энди помогал.

— От моих стрел не было проку, — откликнулся Кашинг, — Они только взбесили зверя.

Он встал и побрел вверх по склону. Когда костер превратился в маленькую красную точку внизу, он присел на большой камень. Сумерки сгущались, за черной стеной Деревьев время от времени мелькали стражники.

Кашинг погрузился в размышления. Они прошли много миль по рекам и пустыням и наконец нашли то место, которое искали. Цель достигнута, и в душе образовалась какая-то странная пустота. Кашинг удивился этому чувству, ведь если цель достигнута, следует, по крайней мере, поздравить самих себя.

Послышались шаги, и Кашинг, вглядевшись во мрак, увидел Ролло. Робот приблизился и молча присел на камень рядом.

Помолчав с минуту, Кашинг сказал:

— Недавно ты назвал меня хозяином. Не надо больше этого делать, никакой я не хозяин.

— Это так, сорвалось, — объяснил Ролло. — Ты отлично провел экспедицию — так правильно? Я слышал, кто-то так говорил. И ты привел нас сюда.

— Я как раз думал об этом, — сказал Кашинг. — Что-то у меня неспокойно на душе.

— Нечего беспокоиться. Это Звездный Город.

— Вот это меня и смущает. Я не очень уверен. Мне кажется, что это не Город. Видишь ли, чтобы отправить корабль в космос, нужна стартовая площадка. А здесь трудно построить такую площадку. Разве что на вершине, если, конечно, там есть ровное место. Но зачем строить на вершине? Гравитация там такая же, как везде. А ведь еще надо втащить наверх строительные материалы… Было бы смешно строить там площадку, когда вокруг равнина на тысячу акров.

— Ну, я не знаю, — пробормотал Ролло. — Я в этих вещах не разбираюсь.

— Зато я разбираюсь, — сказал Кашинг. — В университете я читал о полетах на Марс, на Луну и другие планеты. Там было много книг о том, как это делалось, но нигде не говорилось, что стартовые площадки должны быть на вершинах гор.

— Но Деревья! — воскликнул Ролло. — Кто-то ведь посадил Деревья вокруг утеса, чтобы защитить то, что может быть там. Возможно, до Эпохи Бед люди были против полетов к звездам.

— Может, и так, — сказал Кашинг.

— Даже если это и не тот Звездный Город, — продолжал Ролло, — все равно здесь что-то есть — что-то, что охраняют Деревья.

— Возможно, ты прав, но я искал именно Звездный Город.

— Меня удивляет, что они нас пропустили. Я имею в виду Деревья. Они могли и задержать нас, ведь мы были окружены Камнями. Деревьям достаточно было слово молвить, чтобы Камни растерзали нас.

— Я тоже удивляюсь. Но я рад, что они этого не сделали.

— Потому что хотели пропустить нас. Решили, что так будет лучше. И не потому что мы безобидны, а будто ждали нас много лет. Кашинг, что они в нас нашли?

— Будь я проклят, если знаю, — ответил Кашинг, — Пойдем-ка в лагерь.

Эзра похрапывал у костра, Мэг сидела рядом, завернувшись в одеяло: ночь была прохладная. Энди, встряхивая головой, бродил неподалеку. Напротив Мэг сидела Илейн, прямая и напряженная, со сложенными на коленях руками. Ее лицо было бледным, глаза по-прежнему устремлены в пустоту.

— Вернулись наконец, — сказала Мэг, — Видели что-нибудь?

— Ничего, — ответил Кашинг, опускаясь рядом с ней.

— Ты голоден? Могу поджарить ломтик оленины. Надо ее доесть, пока не протухла.

— Завтра добуду что-нибудь, — пообещал Кашинг, — Где-то здесь должны быть олени.

— Чуть западнее я видел небольшое стадо, — сказал Ролло.

— Так тебе приготовить кусочек? — снова спросила Мэг.

Кашинг покачал головой:

— Я не голоден.

— Завтра мы доберемся до вершины. Как вы думаете, что мы там найдем?

— Стражники говорили, что там какие-то здания, — сказал Ролло. — В которых спят Спящие.

— Мы можем смело выкинуть из головы этих Спящих, — заявил Кашинг, — Это бабушкины сказки.

— Но стражники живут этими сказками, — заметил Ролло. — И может быть, это более чем сказки.

— Идолов можно создать и на пустом месте, — сказал Кашинг.

Он сгреб в охапку ветки, чтобы подбросить их в костер. Пламя вспыхнуло ярче, и свет упал на какой-то предмет, висящий в воздухе неподалеку от костра. Кашинг ошеломленно отпрянул, продолжая сжимать в руках хворост.

Предмет был цилиндрический, футов трех в длину и полутора в ширину. Этакая толстая тупорылая торпеда, висящая в воздухе. Она не тикала, не жужжала, не издавала никаких звуков, свидетельствующих о наличии механизма внутри. Поверхность ее была усеяна чем-то вроде стеклянных глаз, которые поблескивали в свете костра. Цилиндр казался металлическим.

— Ролло, — пробормотал Кашинг, — кажется, это твой сородич.

— Да, согласен, он смахивает на робота, — ответил Ролло, — но провалиться мне на месте, если я хоть раз видел что-либо подобное.

По логике вещей, мы должны испытывать страх, подумал Кашинг, а сидим совершенно спокойно. И даже если этот предмет опасен, страха он не внушает и не кажется угрожающим. Какой-то толстый коротышка, клоун, болтающийся в пространстве. На миг Кашинг словно увидел его лицо — мясистую, нахальную физиономию с широкой ухмылкой. Кашинг знал, что никакого лица нет, но именно такая рожа больше всего подходила этому короткому летающему цилиндру.

Эзра забормотал во сне, сглотнул, перевернулся на другой бок и снова захрапел. Илейн все так же неподвижно сидела на месте. Она либо не заметила цилиндр, либо не сочла нужным удостоить его вниманием.

— Что ты чуешь, Мэг? — спросил Кашинг.

— Только пустоту, мой мальчик, — отвечала та, — нечто бестолковое, мятущееся, горячее и дружелюбное, как бездомный пес, который ищет хозяина.

— Эта штука разумная?

— А как ты думаешь? Он живой, как мы, не чужой, не чуждый, но не разумный.

— Разумный, как вы, — вдруг сказал цилиндр трескучим металлическим голосом. Рта или иного отверстия видно не было, но, без всякого сомнения, голос исходил именно из этого висящего в воздухе предмета, — Пурпурная жидкость, — сказал он, — Не вода. Жидкость тяжелее воды. Плотнее воды. Сначала она стояла в углублениях, потом выплеснулась и потекла по земле. Там была багровая песчаная почва, в которой росли странные существа — цилиндрические, бочкообразные и круглые, как шар. Много крупнее меня. И у них были колючки и иголки, которыми они видели, осязали и обоняли. И говорили. Но я не помню, о чем они говорили. Я многого не помню. Они радовались багровой жидкости, которая текла по земле во все стороны. Она волнами катилась по алым пескам, и существа пели при виде ее. А почему они радовались, я не помню. Трудно понять, почему они ликовали; когда она захлестывала живое существо, оно умирало. Все его иголочки засыхали, оно теряло дар речи и лежало на солнцепеке, распространяя зловоние. Там было еще большое красное солнце, которое заслоняло полнеба, и на него можно было смотреть, потому что оно не грело и не сияло. Багровая жидкость текла по земле; иногда она останавливалась, и тогда существа снова начинали петь, призывая ее.

Тут раздался другой голос, попытавшийся заглушить первый:

— Звезды водили хоровод, зеленая и голубая; они двигались так быстро, что казались огненными лентами, и там, где они кружились, в небе стояло живое облако, питающееся энергией этих двух звезд. Интересно, всегда ли они вертелись так быстро, или это сверкающее облако заставляло их кружиться, и…

И еще один голос:

— Темнота — и в темноте бурлило что-то живое, что-то, не выносившее света. Оно уловило слабый свет, излучаемый мною, и сожрало его, вытянуло мою энергию, и я упал, обессилев, в темноту, и оно поглотило меня…

— Багровая жидкость поймала меня, — перебил первый голос, — и сделала частью себя, и рассказала мне о том, что было давным-давно, до рождения Вселенной…

— Боже мой! — вскричала Мэг, — Они окружили нас со всех сторон.

Казалось, воздух и впрямь кишел ими. Целая стая бормотавших толстеньких цилиндров нависла над людьми, перебивая друг друга.

— …Я не мог говорить с ними, потому что с ними нельзя говорить; они все выражали, чувствовали и обо всем думали иначе, и сами они были другие. У них было только туловище, огромное ужасное туловище. Мой разум не в силах передать этот кошмар, но одно я знал: в этом туловище много разумов, и все они говорили друг с другом и со мной и жалели меня, потому что у меня только один разум. Это были машины, но не такие, как мы. Они были живым металлом и чувствующей пластмассой, они имели душу…

— …Я был букашкой рядом с ними, они не замечали меня, не догадывались о моем присутствии, и я спрятался и слушал их. Они были богами, а я — пылью у них под ногами, хоть я и не знаю, были ли у них ноги. И я любил их и боялся одновременно…

— …Это был спрут, раскинувший щупальца по всей галактике и глотавший все живое. «Смотри на нас, — сказал он мне, — мы — жизнь…»

— …Это был народ — я не знаю, почему называю их народом, — для которого время ничего не значило; они победили время — или, может быть, только постигли его суть — и уже не боялись его господства. Но потом они обнаружили, что все-таки им необходимо время, и попытались вернуть его, но не смогли, ибо сами же убили его…

— «…Я истребитель, — сказал он мне, — Я уничтожаю жизнь, которая не имеет права на существование. Я начисто уничтожаю миры, которые становятся несправедливыми. Что ты скажешь, если я уничтожу тебя?..»

— …Это была раса весельчаков. Они все время шутили, хотя ничего смешного не было…

Бу-бу-бу — создания все болтали, бормотали и толклись в воздухе. Если бы они не перебивали друг друга, их можно было бы понять. Но они галдели все разом. Стоял такой шум, что с трудом можно было различить отдельные фразы. Кашинг почувствовал толчки в грудь и спину, удары по голове, словно нарастающий шум мог ощущаться физически. Эзра проснулся и сел, протирая глаза кулаками. Его губы двигались, но из-за шума невозможно было расслышать, что он говорит. Кашинг посмотрел на Илейн. Та по-прежнему сидела, уставившись в темноту и будто ничего не замечая. В тот день, когда он впервые встретился с нею и Эзрой, старик сказал: «Она не от мира сего». И Кашинг подумал, что она действительно находится одновременно в двух мирах, один из которых — пустяк по сравнению с другим.

Ролло стоял у костра, с ним явно творилось что-то неладное. Кашинг не сразу понял, в чем дело: Ролло был один, Трепещущая Змейка исчезла. Кашинг попытался вспомнить, когда видел ее в последний раз, но не смог.

Мы здесь, сказал себе Кашинг, и все-таки мы здесь, что бы ни происходило. Стражники нас задерживали, Камни подгоняли, но Деревья пропустили. Но прежде залезли в душу, в самые отдаленные ее уголки, оценили все наши дела и поступки. Хотя, кажется, не всех нас проверяли. Может быть, только меня. Мэг — нет. Ведь именно она подставила плечо, когда у меня подломились ноги. И не Эзру, поскольку он заявил, что беседовал с Деревьями. А Илейн? Кто знает… Она такая загадочная, замкнутая, непонятная… Энди? Кто такой этот Энди, умеющий находить воду, убивать гремучих змей и гоняться за медведями? Подумав об Энди, Кашинг улыбнулся.

А может, выбор пал на него как на главного, несущего ответственность за остальных? И что нащупали эти грязные пальцы, когда копались в его душе? Может быть, нечто такое, что в конце концов заставило Деревья пропустить их? Он задумался, что бы это могло быть, но так и не решил.

Внезапно бормотание смолкло, и толстые цилиндры исчезли. В темноте послышалось стрекотание кузнечика. Кашинг встряхнулся. Он был еще заворожен этим бормотанием и чувствовал боль во всем усталом и разбитом теле.

— Кто-то их позвал, — сказала Мэг, — Отругал и велел отправляться домой.

— Мы попали в негостеприимное место, — произнесла Илейн безжизненным голосом, — где нам не рады, где не рады ничему живому, где презирают мысль и логику. Но мы пришли сюда, потому что перед нами — Вселенная, и, если мы хотим познать себя, мы должны познать Вселенную…

Глава 19

В полдень путники сделали привал на опушке маленькой рощи. Кашинг подстрелил оленя, и все до отвала наелись мяса. Идти все время в гору было нелегко, к тому же склон изобиловал трещинами и скальными выступами, которые приходилось огибать. Сухая трава была скользкой, и все то и дело падали. Деревья внизу темным обручем охватывали подножие утеса. За ними равнина была усеяна черными крапинками, и Кашинг, посмотрев в бинокль, увидел, что стражников стало гораздо больше. Он заметил по крайней мере три отряда. Люди устраивали бивак. Кашингу подумалось, что это племена или представители племен, поднятые по тревоге. Почему сюда сбежалось столько народу? Должно быть, стражники представляли не малочисленное племя фанатиков, а огромный племенной союз. Эта мысль заставила Кашинга заволноваться, но он молча убрал бинокль в чехол, так ничего и не сказав остальным.

Зданий, которые он разглядел в бинокль несколько дней назад, теперь не было видно. Перед путниками возвышался лишь бесконечный склон, который им нужно было одолеть.

— Может быть, еще до темноты мы увидим здания, — сказал Ролло.

— Надеюсь, — откликнулась Мэг, — У меня уже ноги отваливаются.

Вокруг не было заметно никаких признаков жизни, кроме нескольких длинноухих кроликов, одинокого сурка, негодующе верещавшего на своем камне, да орла, кружившего в небесной синеве. Металлические цилиндры не появлялись.

В середине дня, когда путешественники, шатаясь от усталости, брели вверх по скользкому склону, они вдруг увидели два шара. Словно громадные радужные мыльные пузыри, те катились вниз, навстречу путникам. Потом остановились на небольшой каменной площадке.

Кашинг озадаченно разглядывал их. Прикинув разделявшее их расстояние, он высчитал, что шары имели около шести футов в диаметре. Это были гладкие и блестящие, идеально круглые и невесомые бестелесные существа — именно существа, потому что у Кашинга возникло ощущение, что они живые.

Мэг рассмотрела их в бинокль.

— У них есть глаза, — сообщила она, — или что-то вроде глаз. Они плавают по всей поверхности.

Она протянула бинокль Кашингу, но тот покачал головой.

— Пойдемте-ка вверх, — предложил он, — и рассмотрим их как следует.

Они стали подниматься. Шары поджидали их. Мэг оказалась права: у них было множество глазок, рассеянных по поверхности, и они время от времени перемещались. Кашинг и Мэг подошли поближе. Шары оказались примерно такого размера, как и предполагал Кашинг. Кроме глаз у них, похоже, не было никаких органов.

Футах в шести от шаров Кашинг и Мэг остановились. С минуту ровным счетом ничего не происходило, потом один из шаров издал странный звук — нечто среднее между грохотом и журчанием. Это было забавно, как будто шар прочищал горло.

Шар загрохотал снова, и на этот раз в его рокоте можно было различить глухие слова. Так мог бы говорить барабан, если бы только умел.

— Вы — люди? — спросил он. — Мы имеем в виду…

— Я знаю, что вы имеете в виду, — ответил Кашинг, — Да, мы — люди.

— Вы — разумная раса, возникшая на этой планете?

— Это точно, — подтвердил Кашинг.

— Вы — господствующая форма жизни?

— И это верно, — сказал Кашинг.

— Тогда позвольте представиться, — произнес шар, — Мы — группа Исследователей, прибывшая издалека. Я — номер один, а моего коллегу можно называть номер два. На самом деле никто из нас не первый и не второй, это просто для того, чтобы как-то различать нас.

— Ну и отлично, — произнес Кашинг, — Рады познакомиться. Но скажите, если можно, что именно вы изучаете?

— С удовольствием, — ответил № 1.— Мы были бы очень рады, сумей вы пролить свет на некоторые чрезвычайно интересные для нас вопросы. Мы изучаем технологические цивилизации, не способные к длительному существованию. Они несут в себе семена самоуничтожения. Мы посетили много планет, и везде, где технология приходила в упадок, раса погибала. Она возвращалась к первобытному укладу жизни и больше не расцветала. Здесь та же картина. Более тысячи лет люди живут как дикари, и так, судя по всем признакам, будет дальше. Однако В. С. уверяет нас, что это не так, что расы способны неоднократно приходить в упадок, но затем, после периода восстановления сил, снова достигать высокого уровня. И здесь мы видим, как говорит В. С., общий пример…

— Вы изъясняетесь загадками, — прервал его Кашинг. — Кто такой этот В. С.?

— А, это Высокочтимый Старец. Для краткости — В. С. Он робот и джентльмен, и…

— У нас тоже есть робот, — сказал Кашинг. — Ролло, поди сюда, пожалуйста, и познакомься с нашими новыми друзьями. А еще у нас есть лошадь.

— Мы знаем, что такое лошадь, — сказал № 2, — Это животное. Нам только неизвестно…

— Энди — не животное, — кисло пробормотала Мэг, — Он, конечно, похож на лошадь, только совсем другой. Он может находить воду, драться с медведями и еще много чего.

— Я только хотел сказать, — продолжил № 2, — что нам неизвестно о существовании каких-либо роботов за пределами этой возвышенности. Мы полагали, что все они были уничтожены в так называемую Эпоху Бед.

— Насколько мне известно, я — единственный робот, оставшийся в целости и сохранности, — сказал Ролло, — Ну и еще, конечно, этот Высокочтимый Старец, как вы говорите.

— Высокочтимый Старец — главный над всеми остальными, — произнес № 1, — Вы их, конечно, уже видели. Маленькие гадкие твари, которые на всех набрасываются и угощают бесконечной бессмысленной болтовней. Они говорят все разом и очень назойливы, — Он вздохнул, — Они страшно надоедливы. Мы целые годы потратили, пытаясь разобрать, что они говорят. Но тщетно. Я полагаю — хоть мой коллега и не согласен со мной, — что они просто старые вруны, запрограммированные так, чтобы приставать со своими байками ко всем встречным и поперечным без всякого стеснения…

— Погодите, — сказал Ролло. — Вы уверены, что они роботы? Мы тоже так думали, но я надеюсь…

— Так вы их уже встречали?

— Разумеется, — сказала Мэг. — Значит, вы думаете, что они просто рассказывали нам сказки ради собственного удовольствия?

— Именно так, — ответил № 1. — Мой коллега, однако, ошибочно считает, что они изъясняются символами, которых мы в силу своих чужеродности и тугодумия не можем понять. Позвольте спросить вас: скажите честно, что вы о них думаете? Вы люди и могли разглядеть в них что-то недоступное нам.

— Мы слишком мало слушали их, чтобы прийти к какому-то мнению, — сказал Кашинг.

— Они пробыли с нами совсем недолго, — подтвердила Мэг, — а потом словно кто-то позвал их.

— Скорее всего, В. С., — сказал № 1. — Он присматривает за ними.

— Как нам встретиться с В. С.? — спросил Кашинг.

— Это нелегко, — ответил № 2. — Он не жалует гостей. Мы удостоились встречи с ним по чистой случайности.

— Значит, вы разговаривали с ним недолго?

— Нет, говорил он долго, — сказал № 1, — но только о своей вере в человечество.

— Вы сказали, он робот?

— Несомненно робот, — ответил № 2, — но, кажется, не совсем обычный.

— Это ты так думаешь, — перебил его № 1, — Он умен, вот и все. Просто очень умный робот.

— Мы должны были сказать вам раньше, — спохватился № 2, — но говорим только теперь. Мы очень рады видеть вас. Люди здесь еще не появлялись. По-моему, их не пускают Деревья. Как вам удалось пройти мимо них?

— Без особого труда, — сказал Кашинг. — Мы просто попросили, и Деревья пропустили нас.

— Значит, вы особые гости.

— Вовсе нет, — возразила Мэг, — Просто мы ищем место, откуда отправлялись к звездам.

— Отправлялись куда? Мы не расслышали.

— К звездам, — повторила Мэг.

— Но отсюда не отправляются к звездам. За все время, что мы здесь, никто не отправлялся. Мы, конечно, знаем, что когда-то люди летали в космос, но к звездам ли?

— Вы совершенно уверены, что отсюда никогда не отправлялись к звездам? — спросил Кашинг.

— Мы никогда не слышали ничего такого, — сказал № 2, — Нет никаких свидетельств того, что это место когда-либо использовалось в подобном качестве. У нас сложилось впечатление, что здесь было последнее прибежище тех избранных интеллектуалов, которые предвидели Эпоху Бед и искали тут спасения. Но если даже это и так, никаких записей не сохранилось — да мы их и не искали. Последний оплот разума на этой планете. Впрочем, если это все так, крепость пала. Здесь уже много столетий нет людей.

— Так это не Звездный Город? — спросил Кашинг.

— Звездный Город? Боюсь, что нет.

— Я никогда не утверждал этого, — сказал Ролло Кашингу, — Я просто передавал тебе то, что слышал.

— Вы сказали, — обратилась к Исследователям Мэг, — что мы — первые люди, попавшие сюда, и что вы рады нашему появлению. Но ведь увидеть людей и поговорить с ними очень просто. Пойти и отыскать их — вот все, что для этого нужно. Хотя, конечно, Деревья могли не выпустить вас.

— Деревья нам не помеха. Мы уже выходили и изучали людей много лет назад, — сказал № 2, — Мы легко перелетаем через Деревья. Но люди нас боялись. Они либо отчаянно бросались на нас, либо с воплями удирали.

— Но вот мы, люди, здесь, — сказал Кашинг. — Что мы можем сделать для вас?

— Вы можете сообщить нам, — начал № 1, — правомерно ли питать какие-либо надежды на то, что ваша раса, как в это свято верит В. С., достигнет былого уровня?

— Откуда я знаю? — удивился Кашинг. — Скорее уж вы можете сказать мне это. Вы же говорили, что изучили множество планет и погибших цивилизаций.

— Все они были похожи на эту, — сказал № 2, — Эта планета — классический пример классического положения дел. Технологическая цивилизация приходит в упадок, ее достижения сходят на нет и уже никогда не возрождаются.

— Так почему мы должны быть исключением из правила? И почему это вас так волнует?

— Все дело в В. С., — ответил № 1, — Он живет верой в вас.

— А вам не кажется, что В. С. водит вас за нос?

— Водит за что?

— Ну, разыгрывает вас. Дурачит. Может быть, смеется над вами.

— Нам так не кажется, — сказал № 2, — В. С. — настоящий джентльмен. Он не может так поступить. Понимаете, мы собирали наши данные миллионы лет, и впервые они ставятся под сомнение. Все остальные случаи были идентичны до последней детали. Неужели не ясно, как мы обеспокоены?

— Думаю, ясно, — произнес Кашинг. — Можно спросить вас, чем вы занимались кроме прямых наблюдений? Вы говорите, что убеждены в гибели расы, когда технологическая цивилизация приходит в упадок. Но что происходит потом? Если люди вовсе исчезнут на этой планете, кто займет их место? Что будет после них?

— Об этом мы никогда не думали, — серьезно ответил № 1. — Никто этим не интересовался.

Шары немного помолчали, потом принялись взволнованно раскачиваться. Наконец № 2 сказал:

— Нам надо все это обдумать. Мы должны взвесить ваше предположение.

И они покатили вверх по склону. Их глазки забавно метались по поверхности. Вскоре шары исчезли из виду.

Глава 20

Незадолго до наступления ночи Кашинг и его спутники выбрались на окраину Города. Они решили сделать привал перед просторной, вымощенной булыжником эспланадой, которая простиралась до больших серых каменных зданий. Путешественники испытывали странное чувство: не хотелось идти дальше и входить в Город. Возможно, следовало изучить его издали, чтобы свыкнуться с мыслью о его реальности.

Каменные ступени вели к широкой эспланаде, протянувшейся более чем на милю. Однообразие булыжной мостовой скрашивали выложенные камнем клумбы, в которых сейчас было больше травы, чем цветов, фонтаны и фигурные бассейны, полные пыли вместо воды. На одной из ближайших клумб все еще росло несколько ветвистых розовых кустов с блеклыми цветами. Ветер гнал по плитам лепестки.

Город казался заброшенным. Не видно было и сегодняшних гостей — болтливых цилиндров. Исследователи тоже не появлялись. Вокруг не было никого, кроме полудюжины недовольно щебечущих птичек, которые порхали с ветки на ветку. Над Городом раскинулось пустое небо. Отсюда, с высоты, открывался широкий вид на подернутую синей дымкой даль равнины.

Кашинг набрал хвороста и развел костер. Мэг достала сковородку и нарезала ломтиками олений окорок. Освобожденный от поклажи Энди расхаживал туда-сюда как часовой. Его копыта гулко стучали в тишине. Эзра сидел у клумбы и напряженно всматривался в кусты роз. Илейн на сей раз не присела рядом с ним, а отошла на несколько сотен ярдов и застыла, повернувшись лицом к Городу.

— А где Ролло? — спросила Мэг, — Я его не видела с самого полудня.

— Наверное, пошел на разведку, — предположил Кашинг.

— А что ему разведывать? Там ничего нет.

— У него ноги не устают, — сказал Кашинг, — С тех пор как Ролло присоединился к нам, он разведывал каждую милю пути. Такая уж у него привычка. Не волнуйся за него.

Мэг бросила мясо на сковородку.

— Мальчик мой, мы нашли не то, что искали? Как ты думаешь, что это?

— Не знаю, — коротко ответил Кашинг.

— А ведь ты так мечтал найти Звездный Город. Грустно, право. Где же мы дали маху?

— Может быть, — сказал Кашинг, — это и не то, что мы искали. Может быть, Звездный Город — просто сказка. Сказок ведь так много.

— Я не могу смириться с этой мыслью, — заявила Мэг.

— Пятнадцать с лишним столетий назад люди летали на Луну и Марс. Они не могли остановиться на этом. Они должны были стремиться еще дальше. Но это место не годится для дальних полетов: здесь нет стартовой площадки. И потом, было бы трудно поднимать так высоко необходимое оборудование.

— Может, они нашли другой способ достигнуть звезд? И мы все-таки нашли то место, которое искали?

Кашинг покачал головой:

— Я так не думаю.

— Но это место все-таки какое-то особенное. Иначе зачем Деревья сторожат его? Почему вокруг шныряют стражники?

— Мы постараемся это выяснить, — сказал Кашинг.

Мэг поежилась.

— У меня какое-то странное ощущение, — сказала она. — Как будто нам тут не место. Будто мы здесь лишние. Мне кажется, что эти громадные здания смотрят на нас сверху вниз, гадая, кто мы и почему мы здесь. Когда я смотрю на них, у меня мурашки по коже бегают.

Вдруг раздался голос:

— Эй, можно я это сделаю?

Мэг подняла глаза. Перед ней стояла Илейн, протягивая руку к сковородке.

— Да ничего, мне не трудно, — ответила Мэг.

— Ты все время занималась стряпней, а я ничего не делала. Можно я помогу?

— Отлично, — сказала Мэг. — Спасибо, деточка. Я что-то притомилась.

Она поднялась и села на каменную скамью. Кашинг опустился рядом.

— Что это? — спросил он. — Что с ней случилось? Может, к ней возвращается разум?

— Не знаю, — отвечала Мэг. — Но в любом случае я рада. Это было долгое и трудное путешествие, но я не променяла бы его ни на что. Я рада, что мы здесь, несмотря на все волнения и тревоги.

Илейн позвала друзей ужинать. Эзра прервал беседу с розами и присоединился к остальным.

— Не понимаю, что они мне говорят, — бормотал он. — Мне кажется, они пытались увлечь мое воображение на край Вселенной, откуда я мог бы взглянуть на вечность и бесконечность… А потом они спрашивали, что я вижу, и я не мог им ответить, потому что видел слишком много. Там царство могущественных сил и тайн, которые не дано разгадать человеку…

Он говорил без умолку даже с набитым ртом. И никто не прерывал его, не задавал вопросов. Кашинг поймал себя на том, что даже не слушает.

…Том проснулся через несколько часов. Все вокруг спали, костер прогорел, лишь несколько головешек светилось во тьме. Неподалеку, низко опустив голову, стоял Энди и дремал.

Кашинг откинул одеяло и встал. Ночь была холодной, и ветер с глухим завыванием носился меж алмазными звездами. Луны не было, в бледном сиянии звезд здания казались призрачно белесыми. Кашинг зашагал по Городу, озираясь по сторонам. «Я могу обойтись без тебя, — мысленно сказал он Городу, — Ты мне не нравишься. Не тебя я искал».

Он думал о людях, которые смогли повергнуть в прах великую и безликую технологическую цивилизацию, подавлявшую их. Они разрушили отвратительный им образ жизни, но не заменили его другим. Они оставили после себя пустоту, вакуум, в котором невозможно существовать, и поэтому вернулись в далекое прошлое, к древнему укладу, едва ли не к тому уровню, с которого начали. Может быть, человечество должно было возвратиться к началу пути, чтобы отыскать новый? Может быть, ему нужно было перевести дух и зализать старые раны? Раны его зажили, но почему оно застыло на месте на целые столетия? Возможно, люди боялись начать сызнова, создать новое чудовище, которое рано или поздно пришлось бы уничтожить опять, боялись спросить себя, сколько же фальстартов придется им сделать.

Впрочем, думал Кашинг, я фантазирую на слишком скудной почве. Вся беда в том, что после Крушения люди совсем перестали думать. Избитые и растерзанные прогрессом, они до сих пор не могут прийти в себя и лишь топчутся на месте.

И что такое эти громадные здания, стоящие в таком уединенном месте? Специальные сооружения, созданные для каких-то загадочных и тайных целей и тщательно охраняемые Деревьями и Живыми Камнями? Непонятно. И что такое Деревья и Камни — тоже непонятно. И Преследователи, и Трепещущая Змейка…

Кашинг медленно шел по эспланаде. Прямо перед ним возвышались две огромные башни, крепкие, квадратные, без всяких архитектурных излишеств. Внизу что-то темнело — возможно, ворота или дверь.

Подойдя поближе, Кашинг увидел, что темное пятно действительно дверь и она открыта. К ней вела каменная лестница. Едва Кашинг начал подниматься, в темноте за дверью вспыхнул и погас свет. Он остановился, затаив дыхание, но вспышка не повторилась. Дверь была гораздо больше, чем поначалу показалось: футов тридцать в ширину и сорок в высоту. Кашинг помедлил, потом перешагнул порог и вошел, осторожно пробуя ногами пол, чтобы не споткнуться и не провалиться в какую-нибудь яму. Пройдя несколько футов, он остановился и попытался что-нибудь разглядеть. Но тьма была такая, что он сумел различить только смутные очертания длинного коридора и каких-то предметов, стоявших вдоль стен. Внезапно впереди сверкнул огонек, за ним другой, и вскоре все вокруг было озарено странным неверным светом, исходящим от множества извивающихся лент. Они искрились, переливались и дрожали. На миг Кашинг остолбенел, но потом понял, что это сотни Трепещущих Змеек, танцевавших в темной комнате, куда вел коридор.

У Кашинга забилось сердце. Приблизившись к двери, он заглянул в комнату. В мерцающем неровном свете он разглядел тяжелый стол, в торце которого стояла фигура, похожая на человеческую.

Кашинг попытался заговорить, но слова будто высохли на языке и превратились в пыль, заполнившую рот и горло. Когда он попробовал заговорить снова, то обнаружил, что забыл, что хотел сказать.

Мягкая рука коснулась его ладони, и послышался голос Илейн:

— Здесь — граница вечности. Один шаг, и мы попадем туда. Ты чувствуешь это?

Он покачал головой. Он не чувствовал ничего, кроме страшного парализующего оцепенения. Кашинг с трудом повернулся и увидел девушку, стройную и хрупкую, в некогда белом, но теперь грязном и изодранном платье. В мерцающем свете ее безучастное лицо пугало еще больше. Но голос звучал чисто и спокойно.

— Мой дедушка сказал: растения сообщили ему, что здесь I Вечность. Это выше нашего понимания и за пределами наших ощущений. Это непостижимое состояние, не похожее на ту вечность, которую мы себе представляем. Это не отсутствие времени и пространства, это всезаключающая бесконечность, без начала и конца…

Вдруг Илейн судорожно вздохнула и так сжала руку Кашинга, что он почувствовал, как ее ногти впиваются в его ладонь.

— Это ни на что не похоже. — Она всхлипнула, — Ни на что внешнее. Это место… нет, не место…

А потом девушка обмякла и начала падать. Он подхватил ее на руки.

Фигура у стола оставалась неподвижной, и Кашингу показалось, что она пристально смотрит на него. Держа на руках Илейн, он повернулся к выходу. Взгляд стоящего за столом жег ему спину, но Кашинг не оглянулся. Он миновал коридор и вышел на эспланаду. Здесь он остановился и опустил Илейн на землю. Девушка не упала. Она стояла, напряженно выпрямившись.

Откуда-то донеслось цоканье копыт, и Кашинг, повернув голову, увидел Энди — тот гарцевал на плитах эспланады, горделиво вскинув голову и помахивая хвостом. Потом Кашинг разглядел бледные тени, сновавшие вокруг Энди, прыгающие над ним и пробегающие под брюхом. Тени резвились, будто свора щенков.

Илейн отшатнулась от Кашинга и молча побежала к лагерю. Том бросился за ней. Навстречу девушке выскочила Мэг. Она широко раскинула руки, пытаясь задержать ее безумный бег.

— Что с ней, мальчик мой? — спросила Мэг, — Что ты с ней сделал?

— Ничего, — ответил Кашинг, — Мы были в Городе, и там она несла свою занудную чепуху, в основном насчет вечности, а потом…

— Вы были в Городе?!

— Да, конечно, — ответил Кашинг. — Они оставили двери нараспашку.

Илейн уселась в своей излюбленной позе — руки на коленях, голова склонена. Эзра вылез из-под одеяла и хлопотал над ней.

— Что вы там нашли? — спросила Мэг, — И что за дьявол вселился в Энди?

— Он танцует со стаей Преследователей, — сказал Кашинг. — О нем не беспокойся, ему хорошо.

— А Ролло? Где Ролло?

— Будь я проклят, если знаю, — пробормотал Кашинг, — Когда он нужен, вечно пропадает. Болтается где-нибудь поблизости.

В воздухе вдруг возник металлический цилиндр, поблескивая рецепторами.

— Убирайся, — велел Кашинг. — Нам сейчас не до баек.

— Я здесь не для этого, — отозвался болтун. — Я принес вам послание от В. С.

— От В. С.?

— Высокочтимого Старца. Он приказал передать вам, что Город для вас закрыт. Он сказал, что мы не можем тратить время на любопытных туристов.

— Но мы не туристы, — возразила Мэг, — И мы скоро уйдем.

— Этого вы тоже не сделаете, — заявил цилиндр. — Вам не дадут уйти. Если вы уйдете, то повсюду разнесете глупые слухи, а мы этого не хотим.

— Итак, — произнес Кашинг, — нам нельзя ни уйти, ни попасть в Город. Что же нам делать?

— Это нас не касается. Это ваша забота, — ответствовал посланец.

Глава 21

Спустя три дня они окончательно убедились, что болтун сказал правду. Мэг и Кашинг обошли Город кругом, пытаясь проникнуть внутрь. Они видели двери, много дверей, но все оказались накрепко заперты. Окон было мало, и они располагались слишком высоко. Те немногочисленные окна, до которых удалось бы достать, тоже. были на замке, с вставленными в них совершенно непрозрачными и небьющимися стеклами. Вентиляционные шахты были слишком узки, чтобы по ним протиснуться.

Путники обнаружили, что Город намного больше, чем им казалось. Собственно говоря, он представлял собой гигантское здание с многочисленными крыльями и пристройками, соединенными как бог на душу положит. Некоторые части здания были пяти- или шестиэтажными, другие имели по двадцать и более этажей. Город опоясывала эспланада.

На второй день, после полудня, за углом одной из башен они наткнулись на Исследователей, которые, по-видимому, поджидали их. Мэг и Кашинг даже обрадовались возможности с кем-то поговорить. Два больших шара катились им навстречу, их глазки беспорядочно перемещались по поверхности. Достигнув вымощенной камнем площадки, шары остановились и стали поджидать людей.

— Присядьте и отдохните, пожалуйста, — пророкотал своим зычным барабанным голосом № 1. — Насколько мы знаем, у вашего вида такой обычай. У нас еще будет время поговорить.

— Мы все никак не могли понять, что с вами случилось, — сказала Мэг, — Во время последней беседы вы вдруг так неожиданно исчезли…

— Мы размышляли, — ответил № 2. — Мы очень заинтригованы тем, что вы сказали. Тем вопросом, который вы задали.

— Вы имеете в виду вопрос о том, что будет после людей? — спросил Кашинг.

— Вот именно, — ответил № 1. — И не столько сам вопрос, сколько то обстоятельство, что его могла бы задать любая раса. Это совершенно расходится с точкой зрения В. С., который, кажется, совершенно уверен, что ваша раса оправится от последствий катастрофы и вознесется на еще большую высоту, чем прежде. Кстати, вы видели В. С.?

— Нет, — ответил Кашинг, — не видели.

— Ну ничего, — сказал № 2, — Тогда вернемся к заданному вами вопросу. Как вы могли задать его? Сказать о каком-либо предмете, что он когда-нибудь будет заменен другим, — еще куда ни шло, но чтобы представитель какой-то расы спокойно говорил о том, что его расу заменит другая форма жизни, — это… это просто какое-то извращение.

— Но ведь это вполне естественно и находится в полном согласии с теорией эволюции, — ответил Кашинг, — Форма жизни становится преобладающей в силу нескольких факторов выживания. И на Земле за много миллионов лет сменилось множество доминирующих форм. Человеческая раса стала преобладающей из-за разума, но это не означает, что она останется таковой навсегда, и геологическая история Земли — подтверждение тому. Когда люди это поняли, они, естественно, задались вопросом: а что будет после них? Есть ли нечто более ценное для выживания, чем разум? Мы не можем сказать, что именно, но что-то должно быть.

— И вы можете говорить об этом так легко? — возопил № 2. — Вы не бьете себя в грудь от злости, не рвете волосы от отчаяния, вы не впадаете в панику, думая о том дне, когда не станет никого из вас?! Когда во всей Вселенной не останется никого похожего на вас, никого, кто вспомнил или оплакал бы вас?!

— Черт побери, конечно нет, — ответил Кашинг. — Мне бы и в голову не пришло делать что-нибудь такое.

— Вы так бесчувственны, — продолжал № 2, — что спокойно рассуждаете о том, что будет после вас?

— Мне кажется, — пробормотала Мэг, — что знать это было бы, по меньшей мере, забавно.

— Мы не понимаем, — сказал № 1. — Что вы подразумеваете под словом «забавно»?

— Ты хочешь сказать, бедняжка, что у вас никогда не было никаких развлечений?! — вскричала Мэг, — Вы не понимаете, что значит «забавно»?

— Мы не совсем уловили суть вашего высказывания, — сказал № 1. — Мы ни с чем подобным до сих пор не сталкивались. Нам трудно понять, как разумное существо может получать даже слабое удовлетворение от сознания неизбежности гибели своего рода.

— Да мы же не вымрем прямо сейчас, — сказал Кашинг, — Мы еще проживем какое-то время.

— Но ведь вы ничего для этого не делаете!

— А зачем? Мы просто живем, как живется. Лучше скажите, как вы считаете, что будет после нас?

— На этот вопрос мы не можем ответить, — сказал № 1. — Хотя с тех пор, как вы его задали впервые, мы много думали об этом. В. С., например, утверждает, что ваша раса достигнет былого величия. Но мы думаем, что он ошибается. Мы видели много планет, где доминирующая раса пала, и пала навсегда. Ничто не обещало, что она сможет возродиться.

— А может, вы просто не имели достаточно времени, чтобы поболтаться на этих планетах подольше и посмотреть, не появится ли какая-нибудь другая форма жизни, способная заполнить возникшую пустоту? — спросил Кашинг.

— Мы об этом как-то не думали, — сказал № 2, — Честно говоря, нас это не слишком занимало. Видите ли, мы оба всю жизнь посвятили изучению определенных критических точек развития цивилизации. На других планетах мы нашли классический образец самоуничтожения технологической цивилизации. Мы уже собирались вернуться домой и представить научный доклад об этой планете и наших сомнениях…

— Сомнениях, появившихся из-за тупого упрямства и неуловимости В. С., — подхватил № 1, — Он отрицает совершенно очевидные вещи. Он доказывает — и, признаться, порой убедительно, — что ваша человеческая раса должна возродиться, что она непобедима и ее дух не смирится с поражением. Он еще упоминал о каком-то фениксе, который возрождается из своего пепла, — мы не совсем уловили суть этой аллюзии.

— В любом случае, — сказал № 2, — ответ вы можете найти быстрее нас — если, конечно, он вообще есть. Нам кажется, что он может быть найден только в Городе. И вам, аборигенам этой планеты, сделать это будет гораздо легче, чем нам, измотанным путешествиями чужестранцам.

— Ну да, держи карман, — Кашинг махнул рукой. — Нас в Город не пускают. За нами, похоже, следят. И уходить нам ваш Высокочтимый тоже запретил.

— Нам послышалось, что вы говорили, будто не видели В. С.

— Мы и не видели. Он передал нам это с одним из своих маленьких болтунов.

— Гадкое создание просто лопалось от важности, — добавила Мэг.

— Это похоже на В. С., — сказал № 1. — Он такой утонченный пожилой джентльмен, только иногда очень раздражительный.

— Джентльмен, вы говорите? Так он человек?

— Нет, конечно нет, — сказал № 2, — Мы же вам говорили: он робот. Вы же знаете, что такое робот. Один из них пришел с вами.

— Погодите… — пробормотал Кашинг, — Кто-то стоял там в торце стола… Он был похож на человека, но не человек. Эго мог быть робот… Это мог быть В. С.!

— Вы разговаривали с ним?

— Нет, я с ним не говорил. Там было много всего другого…

— Вам нужно было поговорить с ним.

— Проклятие, да я и сам знаю, что нужно было. Да теперь уж все равно поздно. В. С. сидит где-то в Городе, и мы не можем до него добраться.

— Кроме В. С., — сказал № 1, — в Городе есть еще нечто интересное, скрытое за этими стенами. Мы не знаем, что именно, но чувствуем: что-то должно быть…

Под вечер Мэг и Кашинг вернулись в пустой лагерь. Чуть позже появился Энди. Илейн и Эзра беседовали с Деревьями внизу, а Ролло рыскал где-то в окрестностях.

— Теперь ясно, мальчик мой, — сказала Мэг, — что В. С. не бросает слов на ветер. Город и впрямь закрыт для нас.

— Это все чертова Илейн, — проворчал Кашинг, — Она несла всю эту чушь насчет вечности. Она на ней просто помешана.

— Ты слишком резок с ней. Ее мозг, возможно, мало развит, но, я уверена, она обладает некой магической силой. Она живет в совсем ином мире, как бы на другом уровне. Она видит и слышит то, что нам недоступно. И не надо больше об этом. Лучше подумаем, что будем делать, если не сможем выбраться отсюда.

— Я пока не собираюсь сдаваться, — ответил Кашинг. — Уж если нам понадобится отсюда уйти, мы что-нибудь придумаем.

— Да что бы там с этим Городом ни случилось, мы-то что хотели обнаружить? — спросила Мэг, — Как мы сбились с пути?

— Мы сбились с пути, — ответил Кашинг, — потому что шли вслепую. Мы верили каждому слуху, всем этим историям у костра, которые насобирал Ролло. Впрочем, это не его вина, а моя. Я готов был принять на веру все, что слышал.

…Ролло явился, как только стемнело. Он присел у костра и уставился на огонь.

— Я не много нашел, — сказал он, — На западе обнаружил каменоломню, где добывался камень для Города. Еще я нашел старую дорогу, ведущую на юго-запад. Она была построена до того, как выросли Деревья, теперь они ее преграждают. Я пытался пробраться через их заросли в нескольких местах, но не смог. Они просто стеной стоят. Может быть, с сотней крепких дровосеков это и было бы возможно, но у нас нет ни стольких рук, ни топоров.

— Если бы топоры и были, сомневаюсь, чтобы они помогли, — вздохнула Мэг.

— А племена все собираются, — продолжал Ролло, — На юге и востоке равнина просто черна от них, и все время подходят новые. Должно быть, вести у них разносятся быстро.

— Одно мне непонятно, — сказал Кашинг, — почему они собираются? Ну, были там стражники, конечно, но я думал, что это просто какое-то маленькое племя, помешанное на своей идее.

— Может быть, их идея и не такая безумная, — сказала Мэг, — коль она смогла просуществовать столько столетий.

— Ты думаешь, это место действительно так важно?

— Наверное, — ответила Мэг. — Город такой большой. Нужно было потратить столько времени и сил, чтобы построить его… И так хорошо защитить. Люди со своими странными машинами не смогли бы…

— Да уж это точно, — сказал Кашинг. — Интересно, что же здесь такое. Если б мы только могли узнать!

— То, что племена собираются у Громового утеса, — сказал Ролло, — доказывает, что он гораздо более значим, чем мы думали. Видимо, недаром племена держали здесь своих дозорных. Может быть, все это лишь легенда…

— Если и легенда, — вмешалась Мэг, — то весьма искусно скрываемая. Я никогда не слышала о ней. И уверена, что и наши городские племена тоже не слыхали.

— Наилучшие легенды и охранять следует наилучшим образом, — сказал Кашинг. — Так строго, чтобы никто не смел даже вслух говорить о них.

…На следующее утро они снова отправились в Город. Ничего нового они не обнаружили. Все так же незыблемы и молчаливы были каменные стены. Не было видно ни единого признака жизни.

Эзра с Илейн вернулись в лагерь к ужину, совершенно измотанные, еле передвигая ноги.

— Садитесь и отдыхайте, — сказала им Мэг. — Вот вода, а я сейчас поджарю вам мяса. Если хотите, вздремните чуток до еды…

Эзра просипел:

— Деревья не хотят пропускать нас. Никакие убеждения не помогают. Они не говорят нам почему. Зато они говорили о многом другом. Они рассказали о своих родовых воспоминаниях… О другой планете в другой системе, очень далеко отсюда. Они назвали мне ее имя, очень сложное и длинное, но я не запомнил и не переспросил, потому что мне показалось это неважным. Что с того, что мы будем знать его? Деревья забыли, как попали сюда, а может, просто не захотели сказать. Хотя, мне кажется, они не могут знать этого. Я не уверен, что они когда-нибудь видели ту планету, о которой говорили. Похоже, они обладают наследственной памятью. Расовой памятью, передаваемой из поколения в поколение.

— Ты уверен, что понял их правильно? — спросил Кашинг. — Они сказали, что родом с другой планеты?

— Без всякого сомнения, — ответил Эзра. — Они рассказывали мне об этой планете так, как человек, оказавшийся в чужой стране, мог бы рассказать о своей родине. Деревья даже показали мне эту планету, правда очень смутно и неясно, но кое-что можно было рассмотреть. Я уверен, что это была идеализированная картина, вся в розовых тонах, знаете, как розовые лепестки цветущих яблонь на фоне темно-голубого неба. Не то что на самом деле этот мир был розовый, но у меня было такое ощущение. Я знаю, что говорю очень сбивчиво, но мне так казалось. Это мир радости — не счастья, но радости.

— Возможно ли это? — спросил Кашинг. — Могло ли быть так, что люди добрались до далеких звезд, до этого розового мира и принесли оттуда семена Деревьев?

— А Преследователи и Трепещущие Змейки? — добавила Мэг, — И Живые Камни тоже — они все не из нашего мира. Они чужие здесь.

— И если все это так, — подхватил Ролло, — то здесь и в самом деле может быть место, откуда отправлялись к звездам!

Кашинг покачал головой:

— Здесь нет посадочной площадки. Если бы она была, мы бы ее уже нашли. И отсюда так далеко до всех источников снабжения. Отправлять космические корабли отсюда было бы экономически невыгодно.

…Ночью, когда Эзра с Илейн уснули, Ролло ушел на разведку, а Энди играл с Преследователями, Кашинг разговаривал с Мэг.

— Одно не дает мне покоя — то, о чем говорили Исследователи. Они сказали, что здесь есть еще что-то более важное, чем В. С. Нечто спрятанное, что мы должны найти.

Мэг кивнула.

— Может, и так, мальчик мой, — сказала она, — Возможно, здесь есть много интересного. Но как нам найти это? Что тебе подсказывает твой изобретательный ум?

— Ты почувствовала, что камень живой — тогда, далеко отсюда, — сказал Кашинг. — Почувствовала, кто такие Преследователи. Ты сказала, что они — толпа, множество людей, всех людей, которых они когда-либо встречали. Ты почувствовала, что мозг робота все еще жив. Ты сделала это без всяких усилий… Ты узнала тогда, что я сплю в сиреневом кусте.

— Я говорила тебе много раз, — ответила Мэг, — что я — всего-навсего бедная ведьма, старуха, которая использует свои слабые способности, чтобы только удержать душу в теле да уберечься от дурного глаза. Неряшливая, глупая и невоспитанная старушонка, которая должна тебе, мальчик мой, много больше, чем в состоянии заплатить, за то, что ты взял меня с собой.

— Без всяких усилий, — продолжал Кашинг, — просто мимоходом, само собой…

— Есть еще Илейн. Вот ее-то ты бы…

— Нет, не Илейн. Ее способности другого рода. Она видит слишком большую, слишком общую картину. А ты видишь каждую мелочь, чувствуешь каждую деталь того, что происходит.

— Ты сумасшедший, — сказала она. — Безумнее мартовского зайца.

— Ты сделаешь это, Мэг?

— Зря время потеряем.

— Мы должны разгрызть этот орешек. Мы должны узнать, что здесь происходит. Если не хотим до конца дней своих остаться на этой горе.

— Ну ладно. Завтра попробуем. Только для того, чтобы доказать тебе, что ты не прав. Если у тебя есть лишнее время…

— Чего-чего, а времени у нас предостаточно, — сказал Кашинг.

Глава 22

Мэг не хотела делать этого, но сказала себе, что должна попробовать, хотя бы для того, чтобы убедиться, что все это — пустая затея. Она немного боялась, поскольку могло выясниться, что ее способности не так уж велики. Если они у нее вообще были. Хотя, успокаивала она себя, она все-таки кое-что умела.

— Надеюсь, ты доволен, — сказала она Кашингу.

Яркое утреннее солнце играло на огромной металлической двери, покрытой чеканными символическими фигурами, которые ничего не значили для Мэг. Каменные башни, поднимавшиеся по обе стороны, подавляли своей неприступностью. Ей показалось, что они хмуро разглядывают их.

Исследователи сказали, что там, за дверями, есть что-то, но они не знают, что именно, и вот теперь ей предстояло это узнать. Задача была невыполнимая, она знала и не стала бы даже пробовать, но этот парень верил ей, и она не могла обмануть его. Остальные, она знала, не верили, потому что она не давала им повода убедиться в обратном. Она взглянула на Илейн, и на мгновение ей показалось, что в глазах второй женщины мелькнула искра спокойного удивления. Впрочем, бог знает, подумала она, что могло померещиться в отсутствующем взгляде Илейн.

Она опустилась на колени, устроилась поудобнее, пытаясь сосредоточиться, и представила себе, что от ее сознания тянутся тонкие осторожные усики, ощупывающие пространство, словно усики виноградной лозы, ищущие щелочки в стене, чтобы вскарабкаться наверх. Мэг почувствовала твердость камня и гладкую поверхность металла, потом проникла сквозь них — в пустоту. Там действительно что-то было.

Усики отдернулись, коснувшись чего-то странного, чего Мэг никогда прежде не встречала. Это не предмет, сказала она себе, а множество мелких, скользких, неопределенных сущностей. Совершенно непонятных — и усики ее мозга отдернулись. Они не были живыми или казались безжизненными, хотя, несомненно, существовали реально.

Внезапно почти физической болью ее пронзил ужас, и она содрогнулась от отвращения — как будто там были пауки, миллиарды суетящихся пауков с раздувшимися тельцами и ножками, покрытыми дрожащими черными волосками. Из груди ее был готов вырваться вопль, но она подавила его. Они не тронут меня, успокаивала она себя, они не могут достать меня — они там, внутри, а я здесь.

Она снова устремила к ним свое сознание и, оказавшись в самой их гуще, поняла, что это вовсе не пауки; от них не исходила опасность — поскольку они не были живыми. Но несмотря на это, в них был какой-то смысл. «Хотя как может неживое иметь смысл?» — подумала она.

Ее окружили и поглотили многочисленные сознания, маленькие, безжизненные сознания, которые словно шептали ей что-то, роились вокруг, искали ее внимания. Она услышала гудение бесчисленных энергий и увидела возникающие и пропадающие мимолетные образы, целый сонм образов. Это было похоже на рой комаров, толкущихся в лучах света. Колдунья не видела их, но ощущала трепетание маленьких крыльев.

Мэг старалась сосредоточиться, собрать свои ментальные усики, чтобы уловить и удержать хоть один из пляшущих образов и понять, что это такое. Словно издалека она увидела свое тело и почувствовала, как по лбу стекает пот. Она низко нагнулась и сжалась в комок, пытаясь собрать все свои силы. Она крепко зажмурилась, пытаясь создать в мозгу мысленный экран и сфокусировать на нем одно из мелькавших в голове изображений.

Образы стали ярче, но все еще метались и ускользали, туманные и неопределенные. Все напрасно, подумала она. Она старалась как могла, но не справилась. Было что-то неуловимо тонкое, чего она не в силах была удержать.

Она сжалась еще сильнее, качнулась и опрокинулась на бок, не разгибаясь… Открыв глаза, она смутно увидела склонившегося над ней Кашинга.

— Все в порядке, парень, — прошептала она, — Там что-то есть, но я не смогла уловить это. Я не смогла разглядеть.

Он присел рядом и приподнял ее.

— Все хорошо, Мэг, — сказал он. — Ты сделала все, что могла.

— Вот если бы со мной был мой хрустальный шар! — прошептала она.

— Твой хрустальный шар?

— Ну да. Я оставила его дома. Правда, я в него никогда особо не верила. Он был мне нужен для пущей важности.

— Думаешь, сейчас он помог бы тебе?

— Может быть. Он помог бы мне сосредоточиться. У меня никак не получается.

Все стояли вокруг, молча глядя на Мэг и Кашинга. Энди протиснулся поближе и, вытянув длинную шею, склонился над Мэг, словно шепча ей на ухо что-то ласковое. Она потрепала его по носу.

— Всегда-то он печется обо мне, — сказала она. — Он думает, что его обязанность — заботиться обо мне.

Она отодвинулась от Кашинга и села.

— Дайте мне немного времени, — сказала она. — Я передохну и попробую снова.

— Может, не стоит? — спросил Кашинг.

— Я должна. Исследователи правы. Там что-то есть.

Огромные серые стены вздымались в безоблачное небо. Высоко в синеве парил орел.

— Это похоже на букашек, — сказала Мэг. — Миллионы маленьких букашек. Суетятся. Жужжат. Я никогда еще так не терялась.

— Я могу помочь, — твердым холодным голосом произнесла Илейн.

— Милая, не лезь в это дело, — ответила Мэг. — Мне и без тебя трудно.

Она снова встала на колени.

— Попробую в последний раз, — сказала она. — Если и сейчас не получится, значит, все.

На сей раз ей было легче. Не нужно было ломиться сквозь камень и металл. Она сразу оказалась среди этих пауков и мошек. Но теперь мошки летали упорядоченно, образуя символы, которые она смогла уловить, однако все еще не понимая их смысла. Ей казалось, что еще чуть-чуть — и она все поймет. Если бы мне только удалось немного приблизить или замедлить пляску мошкары и суету пауков, думала она, я бы смогла уловить и удержать что-нибудь. Они суетились с какой-то целью, их движения не могли быть случайными. Во всем этом должен быть какой-то смысл.

Она попыталась приблизиться, и ненадолго безумное движение замедлилось. В это мгновение она почувствовала счастье, такое глубокое и ясное, что оно почти физически ударило ее и поглотило своей свободной сладостью. Но, едва ощутив его, она почувствовала что-то неладное, словно это было безнравственно и несправедливо — познавать такое глубокое счастье. Это было, она поняла инстинктивно, искусственное счастье, синтетическое счастье, и ее смущенное, ищущее сознание уловило мимолетный образ, комбинацию символов, которая объясняла это ощущение и, возможно, была его причиной. Все это длилось очень недолго, потом чувство счастья исчезло и все вокруг показалось пустым и холодным. Остались только рои насекомых, которые, она знала, на самом деле не насекомые, а нечто воспринимаемое ее человеческим сознанием как насекомые.

Застонав, она начала искать счастье — пусть поддельное, но такое необходимое, — с истерическим отчаянием пытаясь коснуться его вновь, удержать хоть на мгновение, ощутить его розовое сияние. Ей казалось, что она уже не сможет жить в бесцветном и жестоком без него мире. С жалобным стоном она тянулась и тянулась за ним, но, когда щупальца ее сознания касались его, розовое сияние ускользало и исчезало…

Издалека, из другого мира послышался голос, который она когда-то слышала, но теперь не смогла узнать.

Вот, Мэг, — сказал он, — Вот твой хрустальный шар.

Она почувствовала, как ей в ладони опустилось что-то твердое и круглое, и, приоткрыв глаза, уловила его полированный блеск в лучах утреннего солнца.

Чье-то чужое сознание взорвалось и забилось в ее мозгу — холодное, колючее, темное сознание. Словно наконец вырвавшись на волю, но испугавшись простора, открывшегося перед ним после многих столетий безнадежного ожидания, оно издало торжествующий крик.

Нежданное сознание уцепилось за мозг Мэг, как утопающий за соломинку, уцепилось отчаянно, словно боялось вновь остаться в одиночестве, в темноте и холоде. По ее ментальным усикам оно проникло туда, где роились букашки и копошились пауки. Поначалу оно отпрянуло от них, но потом нырнуло вглубь, в гущу мелькающих крылышек и неугомонных волосатых лапок, потащив ее за собой. И вдруг пропали и крылышки, и лапки, и мошки с пауками. И их исчезновение было таким же удивительным, как и появление. Беспорядок, создаваемый ими, кончился.

Потом пришло понимание — неполное и смутное, но вполне реальное. Оно проникло в ее мозг и заполнило его. Но она улавливала только часть смысла, как бывает, когда слушаешь чью-то быструю речь и разбираешь лишь одно слово из десяти. Однако она все-таки понимала, что это кипящая масса знаний, ответы на все когда-либо заданные вопросы.

Ее сознание отпрянуло, защищаясь от непосильной массы информации, глаза открылись. Хрустальный шар выпал из рук и покатился с колен на каменные плиты. Мэг увидела, что это вовсе не хрустальный шар, а мозговой кожух робота, который Ролло носил в своей торбе. Она протянула руку и погладила его, бормоча ласковые слова, ошеломленная тем, что произошло. Разбудить его, дать ему понять, что он не одинок, внушить несбыточную надежду было бы непростительной жестокостью. Разбудить его на одну минуту и вновь погрузить в одиночество и мрак, коснуться ненадолго и оттолкнуть… Мэг подняла его и прижала к груди, как мать ребенка.

— Ты не одинок, — сказала она ему, — Я останусь с тобой.

И, произнеся это, она ощутила это сознание снова — уже

не холодное и темное, но теплое и переполненное дружеским чувством и какой-то заискивающей признательностью.

Над ней открылась огромная металлическая дверь. На пороге стоял робот, более массивный, чем Ролло, но очень похожий на него.

— Меня называют Высокочтимым Старцем, — сказал робот, — Не желаете ли войти? Я хотел бы поговорить с вами.

Глава 23

Они сели за стол в той самой комнате, где Кашинг и Илейн впервые увидели В. С. Только на этот раз она была освещена светильником, стоявшим на столе. Как и тогда, под потолком крутились и играли Трепещущие Змейки, но их было не так много.

В. С. тяжело сел в кресло во главе стола, остальные разместились вокруг. Мэг положила на стол мозговой кожух робота и прикрыла его ладонями, чтобы он знал, что она рядом. Она постоянно чувствовала, как кто-то нежно касается ее сознания, словно желая убедиться, что она здесь. Энди стоял в дверях — наполовину в комнате, наполовину в коридоре, опустив голову, но все примечая. За его спиной реяли серые тени его друзей — Преследователей.

В. С. устроился в кресле поудобнее и долго глядел на гостей, словно размышляя, не ошибся ли он, решив встретиться с ними.

Наконец он заговорил.

— Я рад приветствовать вас в Звездном Городе, — сказал он.

Кашинг хлопнул ладонью по столу.

— Хватит с нас волшебных сказок! — закричал он. — Люди не могли отсюда взлетать к звездам. Здесь нет посадочных площадок. Это же нелогично!

— Мистер Кашинг! — мягко произнес В. С. — Позвольте мне все объяснить. Вы говорите, нет посадочных площадок. Разумеется, их здесь нет. Вы когда-нибудь задумывались, сколько проблем нужно решить, чтобы полететь к звездам? Они так далеко, а человеческая жизнь так коротка.

— Но я читал книги, — сказал Кашинг. — В университетской библиотеке…

— Вы читали только то, что было написано о полетах к звездам за столетия до того, как эти полеты стали вообще возможны. Когда люди летали не далее Луны или Марса.

— Это так, но…

— Вы читали о криогене, с помощью которого можно было бы замораживать пассажиров на время космического перелета, а потом оживлять. Вы узнали, что такое сверхсветовая скорость. Вы прочли о мечте человека — создать на планетах, подобных Земле, в других солнечных системах, колонии землян.

— Но ведь что-то должно было сбыться, — упорствовал Кашинг. — Рано или поздно люди должны были найти способ, как все это осуществить.

— Они и нашли его, — сказал В. С. — Некоторые все-таки полетели к ближайшим звездам. И обнаружили там массу интересного. Они привезли семена, из которых впоследствии выросли Деревья, окружающие эту гору. Они привезли Живые Камни, Трепещущих Змеек и Преследователей — вы их видели. Но такие полеты оказались непрактичными. Очень дорого, да и фактор времени играл определенную роль. Вот вы говорите о логике… Но ведь посылать людей в космос тоже нелогично. Когда технология достигает качественно нового уровня, становится ясно, что именно было неправильно. Ваши перспективы меняются, а вслед за ними и ваши цели. Вы спрашиваете себя, что вам нужно, чего добиваетесь и какие ценности вы приобретете, затратив усилия. Вот и мы задали себе такой вопрос, когда начали летать к звездам. И пришли к выводу, что сам по себе факт высадки на другую планету другой системы не так уж и важен. Конечно, первооткрыватель получал славу и удовлетворение, да и ученые узнавали много полезного, однако процесс был чересчур медленным; он занимал слишком много времени. Конечно, если бы мы могли послать сразу тысячу кораблей, каждый в свою точку Вселенной, отдача была бы более скорой. Времени это заняло бы не меньше, но через несколько столетий корабли стали бы возвращаться один за другим. Но мы были не в состоянии послать сразу тысячу кораблей. Экономика не выдержала бы такого напряжения. К тому же, послав разом тысячу кораблей, мы были бы вынуждены продолжать строить и посылать новые, чтобы впоследствии каналы, так сказать, не пересохли. Мы знали, что не имеем таких ресурсов, и у нас было мало времени, потому что социологи уже предупреждали нас о грядущем Крушении. И мы были вынуждены спросить себя: что же мы все-таки искали? И ответ был приблизительно таков: мы искали информацию.

Если бы вы представляли, в какую эпоху мы жили, вы бы смогли понять, под каким давлением мы оказались тогда. Наша задача состояла уже не в том, чтобы летать к звездам, а в том, чтобы собрать и сохранить научные знания, которые могли бы дать нам путеводную нить, могли бы помочь преодолеть Крушение. Остальное население не беспокоили предсказания наших социологов и совершенно не интересовала наша работа. Годами народ бомбардировали предостережениями разного рода знатоки, большинство из которых ошибалось, и люди были уже так «наинформированы» их мнениями, что перестали вообще обращать внимание на то, что им говорили. Они просто не знали, чему верить, а чему нет.

Но была небольшая группа ученых и инженеров — несколько тысяч человек, — которые видели опасность достаточно ясно. Преодолеть Крушение можно было несколькими путями, но лишь один из них, казалось, давал наилучшие шансы: мы рискнули предположить, что ответ может содержаться в знаниях, собранных другими цивилизациями. Это будет некий главный ответ, о котором мы не догадывались, ответ полностью в духе человечества или абсолютно не свойственный ему — и мы могли бы им воспользоваться.

В. С. замолчал и оглядел сидевших за столом.

— Вы следите за моей мыслью? — спросил он.

— Кажется, да, — сказал Эзра, — Вы говорите о древних временах, не известных нам.

— Они должны быть известны мистеру Кашингу, — сказал В. С. — Он читал об этом времени.

— Я не умею читать, — заметил Эзра. — В моем племени никто не умел.

— Поэтому-то меня приятно удивил мистер Кашинг, — сказал В. С. — Вы говорили об университете. Так университеты все еще существуют?

— Я знаю только один, — ответил Кашинг. — Может, есть еще какой-нибудь, только я о них не слыхал. В нашем университете много столетий назад работал человек по имени Уилсон. Он написал историю Крушения. Правда, это не очень достоверная история, она основана преимущественно на легендах.

— Значит, вы представляете себе, что такое Крушение?

— Только в общих чертах, — ответил Кашинг.

— Но вы же узнали о Звездном Городе.

— Не из истории. Уилсон знал о нем, но не включил в свой труд. Я думаю, потому, что посчитал слишком дикой фантазией. Я нашел его записки, в которых он упоминает о Звездном Городе.

— И вы решили отыскать его. Но, найдя, не поверили, что это то самое место, которое искали. Нет посадочных площадок, твердите вы. Когда-то они были здесь — недалеко отсюда. Потом, спустя какое-то время, мы решили, что они не нужны, и подумали, а не лучше ли посылать не корабли с людьми, а роботов.

— Эти болтуны… — догадался Кашинг, — Так вот что это такое — космические зонды, роботы! А Исследователи считают их непонятными вздорными болтунами.

— Ох уж эти Исследователи, — вздохнул В. С. — Пара умников с одной очень далекой планеты. Они намереваются создать капитальный труд «Закат и падение технологических цивилизаций». Они уже немало помучились, потому что у меня нет никакого желания направлять их по верному пути. Это сейчас мое основное занятие здесь — сбивать их с толку. Если хоть немного помогу им, они проторчат здесь еще добрую сотню лет, а мне этого совсем не хочется. Я сыт ими по горло.

Так вот, Путешественники — эти зонды, которых вы зовете болтунами, — намного дешевле кораблей. Конечно, их разработка стоила немалых средств, но по ее окончании они стали обходиться гораздо дешевле. Оснащенные различными сенсорными устройствами, они умеют извлекать необходимую информацию и не тащат на Землю кучу лишних сведений. Мы собирали, программировали и посылали их сотнями. Лет через сто они начали возвращаться, переполненные информацией, закодированной в их памяти. Некоторые из них не вернулись. Наверное, с ними что-то случилось. Когда был запущен первый из них, разразилось Крушение. И на станции не осталось людей. Только я да еще несколько роботов, вот и все. Теперь и их нет. Износ деталей, конечно. Одни погибли во время обвала, другие пали жертвами какой-то странной болезни, что меня чрезвычайно удивляет, поскольку роботы невосприимчивы к болезням. Третьи по неосторожности погибли от короткого замыкания. У нас есть электричество — на вершине горы установлены солнечные батареи. А этим светильником мы пользуемся потому, что кончились лампочки, а новых взять негде. Так или иначе, все роботы, кроме меня, вышли из строя.

Когда Путешественники возвращались, мы помещали закодированную информацию в банк памяти, перепрограммировали их и отправляли снова. Правда, последние несколько столетий я не отсылал их с Земли. В этом, похоже, уже нет никакого смысла. Наши банки памяти и так переполнены.

Получив информацию, я должен был дезактивировать Путешественников и отправить их на склад. Да только мне стало их жалко — они так любят жизнь! Когда центральный банк принимает информацию зондов, в них сохраняются остатки впечатлений, тень знаний, которые они собрали. Поэтому они обладают некой псевдопамятью обо всем, что пережили, и проводят время, рассказывая друг дружке о своих великих приключениях. Некоторые из них сбежали в тот день, когда вы пришли, и явили вам образчик своей болтливости, пока я не позвал их. Так же они свалились на команду Исследователей, но я не пытался остановить их. Когда эти умники возятся с ними, то не трогают меня.

— Ну вот, парень, — сказала Мэг, — ты и нашел свой Звездный Город. Правда, не совсем то, что искал, но нечто большее.

— Одного я не понимаю, — сказал Кашинг, — Почему вы с нами сейчас разговариваете? Вы же передали нам — помните? — что Город для нас закрыт. Что заставило вас изменить решение?

— Вы должны понять, — ответил В. С., — что сведения о таком месте, как это, нужно хранить в тайне. Когда его строили, специально выбрали самый отдаленный уголок. Посадили Деревья, которые генетически запрограммированы на то, чтобы не впускать посторонних, и окружили кольцом Живых Камней. Деревья были пассивной защитой, Камни в случае необходимости могли стать активной. Однако за многие годы Камни поразбежались — им нравится путешествовать. Предполагалось, что Деревья будут следить за ними, но так получалось не всегда. Когда основали станцию, уже было ясно, что человечество движется к Крушению, а потому стало необходимым не только максимально засекретить станцию, но и обеспечить ее защиту.

Мы надеялись, конечно, что Крушение можно будет задержать на несколько столетий и за это время нам удастся найти какой-нибудь выход. Но все произошло слишком быстро, за неполное столетие. После Крушения станция существовала долго, и Деревья успели изрядно вырасти. Но все равно они не устояли бы перед решительной артиллерийской атакой. Нас спасли только удаленность да секретность, в которой создавался проект. А толпы разрушителей были слишком заняты другими объектами, чтобы обратить на нас внимание, — даже если бы и знали о станции.

— Но я спросил, почему вы изменили свое решение в отношении нас, — прервал его Кашинг.

— Я хочу объяснить все по порядку, — сказал В. С. — Когда все люди умерли, здесь остались только роботы. Мы не нуждались в какой-то серьезной поддержке, и поэтому проблем у нас почти не было. Видите ли, наши банки памяти просты настолько, что управлять ими мог бы и ребенок. Только одна система доставляет нам много неприятностей. Восстановительная.

— Восстановительная система?

— Это часть установки, которая обеспечивает расшифровку закодированной информации. Здесь находятся целые горы данных, но их нельзя получить. Я пытался разобраться в этой системе, надеясь, что мне удастся найти неисправность, но, вы понимаете, я не техник. Я запрограммирован только на административную работу. В общем, наше положение таково, что у нас есть масса информации, а мы не можем ею воспользоваться.

Когда вы пришли, у меня появилась слабая надежда… Деревья доложили мне, что среди вас несколько сенситивов. И я велел им пропустить вас. Я надеялся, что сенситив может расшифровать сведения, и был просто потрясен, что самый сильный ваш сенситив вообще не интересуется нашими данными!

— Вы говорите, Деревья передали вам это? — спросил Кашинг. — Значит, вы сами сенситив?

— Моя чувствительность другого рода, — ответил В. С. — Я запрограммирован так, что могу взаимодействовать с Деревьями — и только. Так что моя чувствительность очень ограничена.

— Значит, вы считали, что человек-сенситив смог бы получить информацию. И когда Илейн не сделала этого…

— Я решил, что все пропало, — сказал В. С. — Но теперь я думаю иначе. Она просто слишком сильный сенситив, запрограммированный на космос и явления космического масштаба. Когда она небрежным взглядом окинула то, что хранится в наших банках памяти, то была потрясена царящим там хаосом. И я должен признать, что там действительно ужасный беспорядок. Миллиарды единиц информации свалены в кучу. Но этим утром появился другой сенситив — Мэг. Она добралась до них, она их пощупала и, хоть ничего и не поняла, узнала, что они там есть.

— Все это — благодаря мозговому кожуху, — вставила Мэг, — Это он мне помог.

— Я дал тебе мозговой кожух вместо хрустального шара, вот и все, — сказал Ролло, — Просто гладкая вещица. Тебе нужно было сосредоточиться.

— Ролло, — сказала Мэг, — прости меня, пожалуйста, Ролло, это нечто большее. Я надеялась, что ты никогда не узнаешь. Только Том да я, мы оба знали, но не говорили тебе.

— Вы хотите сказать, — перебил ее В. С., — что мозг внутри этого кожуха все еще жив? То есть, когда тело робота обездвижено или разрушено, его мозг продолжает действовать?

— Но это невозможно! — вскричал Ролло. — Он не может ни видеть, ни слышать, он замкнут внутри кожуха!

— Это так, — прошептала Мэг.

— Тысячу лет, — продолжал Ролло, — Больше тысячи лет…

— Ролло, нам очень жаль, — сказал Кашинг, — Еще той ночью, давно, когда ты дал Мэг подержать кожух, помнишь? Она почувствовала, что он еще жив. Она сказала мне, и мы решили, что тебе не нужно знать об этом. Видишь ли, ничего уже нельзя сделать.

— Их же миллионы, — бормотал Ролло. — Лежат там, где упали, и никто не найдет их всех. А другие собраны в кучи… А третьими играют дети, словно игрушками…

— Я, как робот, разделяю ваше горе, — произнес В. С. — Но я согласен с джентльменом, что ничего уже сделать нельзя.

— Мы можем собрать новые тела, — сказал Ролло. — В конце концов, мы же можем сделать что-нибудь, чтобы вернуть им зрение, слух… И голос.

— А кто смог бы сделать это? — с горечью спросил Кашинг, — Кузнец в деревенской кузнице? Ремесленник, делающий наконечники для стрел и копий кочевников?

— И теперь, — сказал В. С., — этот мозг, столько лет изолированный от внешнего мира, разбужен человеческим мозгом. Как вы, кажется, сказали, он откликнулся и помог.

— Я могла разглядеть только пауков да мошек, — сказала Мэг. — Но для меня они ничего не значили. Когда он помог мне, они превратились во что-то, имеющее смысл, хоть я его и не поняла.

— И все-таки мне кажется, — произнес В. С., — что моя надежда может оправдаться. Вы сумели проникнуть в банк данных, вы их почувствовали, смогли воплотить в зрительную форму.

— Не понимаю, — вставил Кашинг, — чем это может помочь. По-моему, зрительные образы просто бесполезны.

— Это было только начало! — воскликнул В. С. — Во второй, в третий или даже в сотый раз их смысл станет очевидным. Это могло бы случиться скорее, будь у нас, скажем, сотня сенситивов и у каждого — мозг робота, который усиливал бы его способности, как это произошло с Мэг.

— Все это, конечно, прекрасно, — сказал Кашинг, — но кто может поручиться, что из этого что-нибудь выйдет? Вот если бы мы смогли восстановить систему расшифровки…

— Повторю ваши слова, — вздохнул В. С. — Кто смог бы сделать это? Кузнецы да ремесленники? И даже если бы нам удалось восстановить ее, вы уверены, что мы смогли бы извлечь нужную информацию? Мне кажется, у сенситива больше шансов разобраться в том, что там спрятано…

Кашинг возразил:

— Со временем мы могли бы найти людей, способных восстановить систему расшифровки. Если бы только были чертежи и описания…

— Здесь, в Городе, — сказал В. С., — есть и то и другое. Я копался в них когда-то, но ничего не понял. Не смог разобраться. Вы ведь умеете читать?

Кашинг кивнул.

— В университете была библиотека. Но от нее мало проку. Цензура изъяла все, что было написано за несколько столетий до Эпохи Бед.

— А нашей библиотеки не коснулась цензура, — сказал В. С. — И в ней могут быть материалы, необходимые для обучения людей, которые, как вы сказали, способны восстановить систему.

Тут заговорил Эзра:

— Я пытался следить за вашей беседой, но не уверен, что все понял. Мне ясно только, что есть два пути: либо восстановить систему, либо использовать помощь сенситивов. Вот я сам сенситив, и моя внучка тоже, но, боюсь, никто из нас не смог бы ничем помочь. Очевидно, все сенситивы узко специализированы. Илейн беседует с космосом, так же как я с растениями. Боюсь, что мы не найдем подходящего сенситива. Они все такие разные.

— Это так, — заметил Кашинг. — В «Истории» Уилсона есть глава, в которой говорится о расцвете паранормальных способностей после Крушения. Он чувствовал, что технология будет подавлять развитие таких способностей. И когда давление технологии исчезает, должно появляться много сенситивов.

— Может, оно и так, — упорствовал Эзра, — да только я думаю, что среди них вы все же найдете очень немногих, способных сделать то, что Мэг.

— Вы забываете об одном, — сказала Мэг. — Все дело в мозге робота. Я не думаю, что он усилил мои способности. Я подозреваю, что я только и сделала, что направила его в банки памяти, дав ему узнать о них. Он заглянул туда и передал мне то, что увидел.

— Как это ни печально, — сказал Ролло, — но мне кажется, что Мэг права. Помочь могут не столько люди-сенситивы, сколько роботы. Их мозги были заперты в кожухах столько столетий. Они же продолжали функционировать в полном одиночестве. Единственное, чем они могли заниматься без связи с внешним миром, — саморазмышлениями. С тех пор как их создали мыслящими, они все думают и думают. Они ставили перед собой задачи и пытались их решить. Все эти годы они развивали свою собственную логику. Они повышали свой интеллект, заостряли ум…

— Я с тобой согласен, — сказал Эзра. — Это мне понятно. Нам нужны такие сенситивы, которые смогли бы работать с мозгом, то есть быть его переводчиком.

— Отлично, — сказал Кашинг. — Итак, нам нужны мозговые кожухи и сенситивы. Но все равно мне кажется, что мы должны искать людей, способных разобраться в системе расшифровки. Так вы говорите, здесь есть библиотека?

— Весьма обширная научно-техническая библиотека, — подтвердил В. С. — Но для того, чтобы ею воспользоваться, нужны люди, умеющие читать.

— А в университете сотни людей, которые умеют читать! — воскликнул Кашинг.

— Значит, нам нужно решать проблему на двух уровнях? — спросил В. С.

— Да, — ответил Кашинг.

— Мне тоже так кажется, — вставил Эзра.

— Если нам повезет, — сказал Кашинг, — то, как вы думаете, чего мы добьемся? Новой основы для новой человеческой цивилизации? Чего-то, что вытащит нас из варварства и поставит на старый путь технологии? Ведь если вдруг затея с сенситивами и роботами провалится и нам придется восстанавливать систему расшифровки, без помощи технологии нам не обойтись.

— Никто не может с уверенностью сказать, что именно мы найдем, — ответил В. С. — Надо попытаться. Мы не можем стоять на месте.

— Но у вас должны быть какие-то идеи, — настаивал Кашинг, — Не может быть, чтобы вы не поговорили хотя бы с несколькими зондами, прежде чем поместить информацию в банки.

— Я беседовал с большинством из них, — сказал В. С. — И у меня есть только самое общее представление о том, что хранится в банках. Конечно, кое-что я узнал, но весьма поверхностно. Видите ли, роботы были запрограммированы только на посещение тех планет, где предполагалась жизнь. Когда их датчики не фиксировали наличия жизни на планете, они там не задерживались. Но даже на тех планетах, где жизнь была обнаружена, не было и признака разума. Это, впрочем, не значит, что на них вовсе нет ничего ценного.

— Но ведь на некоторых планетах был какой-то разум?

— Это так. На большинстве планет, где мы по какой-либо причине предполагали его наличие. На некоторых планетах он был примитивен, на других — достигал пугающего уровня. Вот, например, сотнях в пяти световых лет от нас есть мир, который я бы назвал Галактическим главным управлением, хотя это слишком человеческая оценка. Там вершатся судьбы миллионов звезд. А немного ближе есть планета, где процветающая раса создала такую совершенную культуру, что нам ее представители показались бы богами.

— Но вы считаете, есть какие-то факторы, может быть много факторов, из которых мы можем выбрать те, что способны помочь человечеству возродиться?

— Я уверен, — сказал В. С., — что, если мы решим их использовать, мы обязательно найдем что-нибудь подходящее. Как я уже говорил, у меня довольно слабое представление о том, что принесли Путешественники. Может быть, даже не о самом главном. Могу сказать вам, что я уловил: что-то о механизме везения, таком методе, при котором может быть усилено или спроектировано везение; что-то о большой конфедерации инопланетян, которая перед гибелью сумела собрать весь свой научный и культурный багаж в одном месте, откуда он мог бы быть при необходимости извлечен; о каком-то уравнении, которое лично для меня ничего не значит, но в котором, как я подозреваю, ключ к сверхсветовым полетам. Я слышал о разуме, который освоил паразитическое существование, причем не только в мозговых тканях; о математике, которая имеет много общего с волшебством и, по сути, его использует… Может быть, мы ничего из этого не сумеем применить, а может, что-нибудь и пригодится. Это только примеры. В банках памяти информации намного больше и, конечно, много бесполезного. Не могу утверждать, но думаю, что мы могли бы обнаружить много принципов или идей, которые можно приспособить к нашим условиям и с пользой применить.

— Мы коснулись только краешка знаний, — впервые послышался голос Илейн. — Мы все видели слишком смутно. Собирая мелкие частицы, не могли уловить целого. Там есть вещи более великие, чем мы могли вообразить.

Она говорила, не обращаясь ни к кому. Ее руки покоились перед ней на столе, а взор был устремлен куда-то сквозь окружавшие их стены, в какой-то другой мир, который она одна способна была увидеть.

Она смотрела в космос.

Глава 24

— Ты сошел с ума, — твердила Мэг Кашингу. — Если ты к ним выйдешь, они тебя растерзают. Они и так недовольны, что мы сюда пробрались. Они злы на нас…

— Они люди, — защищался Кашинг. — Варвары! Кочевники! Но все же люди. Я могу поговорить с ними, и они должны меня понять. Нам нужны мозговые кожухи, нам нужны сенситивы, нам нужны люди с техническим чутьем. С природным техническим чутьем. В старину были такие люди, которым достаточно было посмотреть на механизм, чтобы понять, как он работает. Совершенно инстинктивно, на глаз определить, как взаимодействуют работающие части.

— То было в старину, — сказал Ролло. — Те люди, о которых ты говоришь, жили среди машин и мыслили соответственно. И потом, речь идет не о примитивных механизмах, а о сложнейшей электронике. Такой, как система расшифровки. А искусство электроники утрачено давным-давно. Требуются специальные знания, годы обучения…

— Может, и так, — согласился Кашинг. — Но ведь здесь есть техническая библиотека, а в университете найдутся грамотные люди, которые еще не потеряли необходимые для обучения способности и дисциплину. Конечно, это займет много времени. Но после Крушения уже несколько поколений прожили впустую. Не страшно, если еще несколько столетий уйдет на обучение. Что нам нужно, так это подобрать подходящих сенситивов, потенциальных технологов, инженеров, академиков, найти мозговые кожухи…

— Мозговые кожухи — это ключи, — сказала Мэг. — Это наша единственная надежда. Если кто-то из них сохранил древние традиции логики, так это то, что нам нужно. Вместе с сенситивами они смогут расшифровать и освоить информацию.

— Только бы извлечь ее из банков, — сказал Кашинг, — а уж записать ее кто-нибудь сможет. Нам обязательно придется все записывать, иначе ничего не получится.

— Я согласен, что мозговые кожухи роботов — наша единственная надежда, — заметил Ролло. — Ведь со времени Крушения человечество ни на йоту не продвинулось в технологии. Сколько уж длятся все эти драки, войны и беспорядки. Кто-то ведь мог бы за это время переизобрести порох. Но никто и извилиной не шевельнул, чтобы это сделать. Да вы и сами знаете. Говорю вам, технология мертва. Однажды испробовав, ваша раса отвергла ее. Сенситивы и мозговые кожухи — вот все, что нам нужно.

— В. С. говорил, что здесь есть мозговые кожухи погибших роботов, — сказал Эзра.

— Всего с полдюжины, — махнула рукой Мэг, — А нам нужны сотни. Мозговые кожухи тоже могут быть разными. Мне кажется, они не похожи друг на друга. Из сотни, может, один или два способны разобраться в банках памяти.

— Ладно, согласен, — сдался Кашинг. — Нам нужны команды сенситивов и целые горы кожухов. Но чтобы их достать, все равно надо идти к племенам. В любом из них могут быть ведьмы и колдуны. У многих полным-полно кожухов. Искать племена далеко не надо — стоит только выйти за Деревья. Что я и сделаю утром.

— Не ты, а мы, — перебил его Ролло.

— А вот вы останетесь здесь, — возразил Кашинг. — Да стоит им тебя увидеть, они изловят тебя, как кролика, и вытащат твой мозговой кожух…

— Но я не могу отпустить тебя одного, — запротестовал Ролло. — Мы столько миль прошли вместе! Ты ходил со мной на медведя! Мы друзья, понимаешь? Нет, я не могу отпустить тебя одного.

— Если пойдет один — за ним пойдут все остальные, — сказала Мэг, — Вдвоем вы тоже не пойдете.

— Ну уж нет! — завопил Кашинг. — Черт возьми, я пойду один, а вы все должны остаться. Я уже сказал, что для Ролло это слишком опасно. Конечно, и меня там может подстерегать опасность, но я думаю, что как-нибудь выкручусь. Мы не можем рисковать. Вы все — сенситивы, вы нужны здесь. Мы ни одного не можем потерять.

— Ты забываешь, — заметил Эзра, — что ни я, ни Илейн не можем ничем помочь. Я могу беседовать только с растениями, а Илейн…

— Почему ты думаешь, что можешь говорить только с растениями? Ты вбил это себе в голову, и все. Даже если этим твои таланты и исчерпываются, ты ведь можешь говорить с Деревьями. А это должно пригодиться. А Илейн с вершины своего видения способна разглядеть такие связи в том, что будет извлечено из банков памяти, которых мы и не заметим.

— Но там может быть наше родное племя, — упорствовал старик. — Если так, оно нам поможет.

— Мы не должны на это рассчитывать, — сказал Кашинг. — Со своим племенем вы сможете пообщаться и попозже.

— Мальчик мой, — пробормотала Мэг, — по-моему, ты просто сошел с ума.

— В нашем деле нужно немного безумства, — сказал Кашинг.

— А ты уверен, что Деревья тебя выпустят?

— Я поговорю с В. С. Он им прикажет.

Глава 25

Подойдя ближе, Кашинг обнаружил, что кочевников намного больше, чем он предполагал. Их типи — конические палатки наподобие тех, в которых жили аборигены североамериканских равнин, — покрывали большое пространство, сияя белизной в лучах восходящего солнца. Тут и там паслись табуны лошадей, охраняемые всадниками. Над лагерем поднимались струйки дыма. Кроме пастухов, никого не было видно.

Солнце, еще не поднявшись над горизонтом, уже безжалостно жгло прерию. Воздух, душный и неподвижный, был так раскален, что каждый вдох давался с трудом.

Кашинг стоял в тени Деревьев, рассматривая открывавшуюся перед ним картину и пытаясь подавить боязливый трепет, отдававшийся где-то в желудке. Теперь, когда он уже был готов двинуться к лагерю кочевников, он впервые осознал, что ему может угрожать опасность. Правда, он сам говорил об этом накануне, но одно дело — говорить, а другое — столкнуться с нею нос к носу.

Но ведь эти люди должны прислушаться к голосу разума, успокаивал он себя. Он все объяснит им, и они поймут его. Конечно, они дикари, они вернулись в первобытное состояние после Крушения, но ведь за несколько поколений вековые традиции цивилизованной логики не могли исчезнуть бесследно.

Кашинг двинулся вперед, сначала быстро, потом умерил шаг. Лагерь находился на некотором расстоянии, и надо было еще добраться до него. Он уверенно шел вперед, не оглядываясь. Где-то на полпути он остановился, чтобы перевести дух, и оглянулся на утес. И сразу заметил металлический отблеск на темном фоне Деревьев.

Ролло, проклятый дурак, все-таки увязался следом.

Кашинг замахал руками и завопил:

— Убирайся, дурень! Вернись сейчас же!

Ролло заколебался, потом, помедлив, снова двинулся вперед.

— Иди назад! — вопил Кашинг, — Уходи отсюда! Балда! Я же велел тебе не выходить!

Ролло остановился, приветственно подняв руку. Кашинг угрожающе шагнул к нему.

Ролло медленно повернулся и побрел к Деревьям. Пройдя несколько шагов, он остановился и оглянулся. Кашинг яростно замахал руками.

Ролло отвернулся и поплелся туда, откуда пришел. И больше не оглядывался.

Кашинг постоял, глядя ему вслед. Солнце палило немилосердно. Далеко на западе над горизонтом клубились черные облака. В воздухе пахло грозой.

Убедившись, что Ролло не следует за ним, он снова двинулся к лагерю, в котором уже появились признаки жизни. Из-под пологов типи выбрались собаки и лениво залаяли. Навстречу ему неторопливо двигалась небольшая группа всадников. На краю лагеря собралась стайка мальчишек и что-то вопила пронзительными и неприятными голосами.

Кашинг не убавил шага. Всадники приближались.

Они подъехали и остановились перед ним.

— Доброе утро, джентльмены, — спокойно произнес Кашинг.

Не отвечая, они пристально и без всякого выражения смотрели на незнакомца. Потом расступились и, пропустив его, вновь сомкнулись вокруг.

Кашингу все это очень не понравилось, но ничего не оставалось, как продолжать начатое. Он не должен показывать страха. В конце концов, это мог быть почетный эскорт, высланный навстречу, чтобы проводить его в лагерь.

Он не спеша шагал вперед, стараясь не обращать внимания на окружавших его людей. Он чувствовал, как взмокло у него под мышками и пот тек по телу. Ему захотелось вытереть лицо, но он удержался.

Они приблизились к лагерю, и Кашинг разглядел широкие проходы-улицы между рядами типи. Он увидел женщин и детей с такими же бесстрастными лицами, как у сопровождавших его мужчин. Мальчишки с воплями носились среди палаток.

Большинство женщин были настоящие ведьмы — в потрепанных шерстяных халатах, с косматыми грязными волосами и лицами, задубевшими от солнца и ветра. Большинство из них были босы, а их руки огрубели от работы. Старухи разевали беззубые рты и гоготали, лица других женщин не выражали ничего, кроме осуждения.

На краю лагеря стояли несколько мужчин и молча глядели на гостя. Когда Кашинг приблизился, от них отделился согбенный старик и, хромая, подошел к нему. На нем были кожаные штаны, через плечо был переброшен плащ из шкуры пумы. Его снежно-белые волосы, вероятно обрезанные тупым ножом, свисали до плеч.

В нескольких шагах от него Кашинг остановился. Старик рассматривал его холодными синими глазами. Наконец он сказал Кашингу:

— Иди за мной, — повернулся и зашагал по «улице».

Кашинг медленно пошел следом.

До него донесся запах приготовляемой пищи, который перебивала вонь отбросов, разлагавшихся под жарким солнцем. У входа в некоторые типи были привязаны лошади — военные трофеи или боевые друзья своих владельцев. Кто-то швырнул палкой в крутившихся вокруг собак — те истерически завыли. Жара становилась невыносимой, раскалилась даже дорожная пыль. Тем не менее все говорило о приближавшемся урагане.

Когда старик подошел к группе воинов, они расступились, пропуская его и Кашинга. «Эскорт» ускакал. Кашинг не смотрел по сторонам, но знал, что лица людей вокруг такие же каменные, как и у всадников.

Кашинг и старик вошли в круг стоявших людей. Перед ними в тяжелом кресле, покрытом шкурой антилопы, сидел человек. Старик отстал, а Кашинг прошел еще несколько шагов и приблизился к человеку в кресле.

— Я — Бешеный Волк, — произнес человек и сделал паузу, очевидно рассчитывая на эффект, который должно было произвести его имя.

Это был огромный, но не неуклюжий мужчина. В его лице присутствовала даже некоторая утонченность. Окладистая черная борода контрастировала с бритым черепом. Меховая куртка, украшенная волчьими хвостами, распахнулась, обнажая бронзовую мускулистую грудь. Мощные руки упирались в подлокотники кресла.

— Меня зовут Томас Кашинг, — сказал Кашинг. Он был неприятно удивлен, заметив стоявшего за креслом человека со шрамом — давешнего предводителя стражников.

— Ты пришел с Громового утеса, — прорычал Бешеный Волк, — Ты из той шайки, которая с помощью волшбы прошла сквозь Деревья. Вы потревожили Спящих.

— Там нет Спящих, — возразил Кашинг. — На Громовом утесе находится Звездный Город. Там — будущее человеческой расы. Я пришел к вам за помощью.

— Что значит «за помощью»?!

— Нам нужны ваши сенситивы.

— Сенситивы? Что ты имеешь в виду? Выражайся яснее.

— Ваши ведьмы и предсказатели, знахари, если у вас есть таковые. Люди, которые могут говорить с Деревьями, заманивать дичь, предсказывать погоду, гадать, подбрасывая резные кости.

Бешеный Волк ухмыльнулся:

— А вам они на что? У нас их и так мало. С чего это мы должны отдавать их вам, нарушителям покоя Спящих?

— Говорю вам, нет там никаких Спящих. Нет и никогда не было.

— Один из них нам так же говорил, — подал голос стражник, — Высокая женщина с пустыми глазами и ужасным лицом. «Вы ошибаетесь, — сказала она нам, — там нет никаких Спящих».

— Где эта женщина, — спросил Бешеный Волк Кашинга, — с пустыми глазами и ужасным лицом?

— Она осталась там, на горе, — ответил Кашинг.

— Будит Спящих…

— Проклятье! Вы что, не понимаете, что я вам говорю? Там нет Спящих.

— А еще с вами был железный человек, вы называли его роботом, очень древним словом, которое нынче редко употребляется.

— Этот железный человек, — вставил стражник, — убил медведя. Вот этот, который стоит здесь, пускал в медведя стрелы, но убил его железный человек. Он пронзил ему грудь копьем.

— Это так, — подтвердил Кашинг. — От моих стрел было мало проку.

— Значит, ты признаешь, что с вами был железный человек.

— Да. Он последний из своего рода. И он мой друг.

— Друг?

Кашинг кивнул.

— Ты что, не знаешь, что робот — если это он — порождение зла, пережиток тех дней, когда человек был в рабстве у чудовищных машин? — спросил Бешеный Волк, — Что это преступление — укрывать такую машину и быть ее другом?

— Все было совсем иначе, — возразил Кашинг, — Я имею в виду, что до Крушения не машины использовали людей, а люди машины. Мы связали свою жизнь с ними. В том, что произошло, была наша вина, а не их.

— Так ты утверждаешь, что древние легенды лгут?

— Ну да, — сказал Кашинг. — Я читал «Историю».

Наверное, подумал он, просто нелепо приводить это в качестве доказательства человеку, сидящему в кресле. И так открыто противоречить всему, что он говорит. И в то же время еще хуже было бы гнуть перед ним спину или как-то иначе проявлять признаки малодушия. Может быть, попрепиравшись, Бешеный Волк захочет наконец выслушать его.

— «Историю»? — вкрадчиво переспросил Бешеный Волк, — О какой такой «Истории» ты говоришь?

— «Историю» написал человек по имени Уилсон, тысячу лет назад. Она есть в университете.

— A-а, университет на берегу Миссисипи! Так вот откуда ты взялся — жалкий трусливый яйцеголовый, из тех, кто возится на своих картофельных пятачках и суетится за стенами! Ты явился сюда, как будто имел на это право, и требуешь наших, как ты там выразился, «сенситивов»?..

— И это еще не все, — сказал Кашинг, стараясь, чтобы его голос звучал как можно увереннее, — Мне нужны ваши кузнецы и оружейники. И все мозговые кожухи роботов, какие у вас есть.

— Ах вон оно что, — все еще мягко сказал Бешеный Волк, — И только-то? Ты уверен, что это все, чего ты хочешь?

Легкое оживление промелькнуло на лицах его соплеменников. Они знали манеры своего вождя.

— Это все, что мне нужно, — кивнул Кашинг. — Имея все это, мы сможем найти путь к новой жизни.

— А что же плохого в том, как мы живем? — спросил Бешеный Волк, — У нас достаточно еды, чтобы набить брюхо, и много земли для кочевки. Мы не должны работать. А в старые времена, говорят, все люди должны были работать. Они просыпались и завтракали, готовясь к работе. Они работали целый день, а потом приходили домой и сразу ложились спать, чтобы рано встать и снова идти на работу. У них не было свободного времени. И вместе с тем они не жили лучше нас. За свой труд они имели только пищу и сон. Это-то и у нас есть, да побольше, чем у них, и для этого нам не надо работать. Ты явился из этой цитадели яйцеголовых, чтобы все изменить, чтобы вернуть прошлое, когда надо было от зари до зари надрываться на работе. Мы столько веков охраняли Спящих, чтобы они не проснулись и не сожрали нас, а ты пришел, чтобы разбудить их.

— Я вам сто раз говорил, нет там Спящих, — сказал Кашинг, — Можете вы поверить моему слову?! На этой горе находятся знания, которые люди собрали среди звезд и которые помогут нам не вернуться к старому пути, а найти новый.

Все бесполезно, подумал он. Они ему не поверили. Он ошибся. У них не было здравого смысла. Они ему никогда не поверят.

— Этот человек безумен, — сказал стражник.

— Да, в самом деле, — произнес Бешеный Волк, — Мы только время теряем с ним.

Кто-то подошел сзади и почти осторожно схватил Кашинга. Тот рванулся и почувствовал, что крепкие руки держат его мертвой хваткой, не давая двигаться.

— Ты совершил тяжкий грех, — сказал Бешеный Волк, — Ты совершил самый ужасный грех, — и он обратился к людям, державшим Кашинга: — Привяжите его к столбу.

Кочевники расступились, и Кашинг увидел столб, до сих пор скрывавшийся за спинами людей. Столб был высотой не более пяти футов, вырубленный, видимо, совсем недавно.

Державшие Кашинга люди молча подтащили его к столбу, завели руки за столб и прикрутили так, что ремни оказались в специально сделанных для этого зарубках, чтобы их нельзя было сдвинуть. После чего все так же молча ушли.

Кашинг увидел, что находится в самом центре лагеря. Все «улицы» выходили на своеобразную площадь.

Комок земли просвистел у него над головой, второй попал в грудь. Стайка мальчишек помчалась прочь в восторге от собственной храбрости.

Кашинг обнаружил, что солнце скрылось и вокруг потемнело. Стояла неестественная тишина. Огромное исчерна-багровое облако клубилось на западе. Его рваные щупальца протянулись к солнцу и закрыли его. Вдали прогремел гром, и огромная молния вырвалась из черного облака над вершиной горы.

Кашинг представил себе, как в какой-нибудь из палаток вожди племени вместе с Бешеным Волком и стражником решают, что с ним делать. Он не строил на этот счет иллюзий. Не важно, какую форму примет их решение, конечный результат мог быть один. Он подергал стягивающие его ремни. Они держали крепко и не поддались.

Конечно, это было безумство — думать, что кочевники могут прислушаться к его доводам. Да он и не имел возможности объяснить им все, и его беседа с Бешеным Волком это показала. Он знал, что провалом своей попытки он обязан этой нелепой легенде о Спящих, мифу, который стал их псевдоевангелием. Еще вчера, разговаривая со своими друзьями, он считал, что его доводы настолько убедительны, что им можно поверить. Видимо, годы, проведенные в университете, взяли свое. Человек, проведший несколько лет в тиши и созерцании, не способен взаимодействовать с реальностью, все еще окрашенной фанатизмом Крушения.

Он представил себе тех, кто остался на горе. Никто из них не смог бы организовать настоящую работу, чтобы попытаться открыть тайны, спрятанные в банках данных. Ролло в счет не идет — для этого нужен человек, а не робот. Мэг при всех своих способностях слишком робка, а потому беспомощна. Эзра и Илейн просто непригодны для этого.

Энди, подумал он с легкой усмешкой. Если б Энди только мог говорить, он поставил бы на него.

Тяжелые раскаты грома доносились с запада, и над вершиной Громового утеса, как змеи, извивались молнии. Духота и влажность усилились. Пурпурно-черная туча закрыла небо.

Из хижин высыпали люди, в основном женщины и дети. Мальчишки снова начали атаку, осыпая его комьями земли и камнями, которые, к счастью, редко достигали цели. Небольшой булыжник ударил его в челюсть, отчего она сразу онемела.

Далеко в прерии он разглядел всадников, гнавших табун лошадей к лагерю. Он увидел, что лошади ударились в галоп и пастухи изо всех сил нахлестывают своих кляч, пытаясь усмирить табун. Очевидно, что-то испугало лошадей. Вспышки молний, возможно, или близкие раскаты грома.

На дальнем краю лагеря кто-то тревожно закричал, и вопль был подхвачен остальными. Люди выскакивали из палаток, орали и метались.

Наконец он разглядел вдали то, что испугало их, — блеск огня, яркое мерцание тысяч Трепещущих Змеек на фоне черного неба, облако света, несущееся к лагерю. Он перевел дыхание и натянул ремни. Змейки, подумал он, что это стряслось с сумасшедшими тварями?

Когда Змейки приблизились, Кашинг увидел, что они не одни. Перед ними скакал Энди. Его хвост и грива развевались на ветру, а ног почти не было видно из-за быстрой скачки. Рядом с ним, тускло поблескивая, мчался Ролло, а следом летели темные кляксы огромной стаи Преследователей, заметные в темноте только благодаря безумно крутящимся сияющим Трепещущим Змейкам.

И позади всех, подпрыгивая и сталкиваясь, стараясь не отставать, катились Исследователи.

Табун перепуганных лошадей ворвался в лагерь и с диким ржанием понесся, круша хижины. Люди в панике метались, и их рты, разинутые в беззвучном вопле, походили на круглые «о». Когда лошади приблизились, Кашинг сумел ослабить ремни и сполз к подножию столба, пытаясь сжаться в комок. Налетев на столб, ржавшая лошадь встала на дыбы и ударила его копытом в плечо. Другая налетела на палатку и свалилась вместе с ней, запутавшись в жердях и шкурах. Из-под смятого шатра выкарабкался человек и бросился наутек. Вспышка молнии на мгновение осветила его лицо, и Кашинг узнал Бешеного Волка.

Рядом с Кашингом очутился Ролло и одним взмахом ножа перерезал стягивавшие его ремни. Лагерь обезлюдел, лишь несколько человек барахтались под упавшими типи, завывая, как недорезанные псы, и пытаясь высвободиться.

Воздух вокруг кишел Трепещущими Змейками, крутящимися огненными петлями. Скачущего Энди окружали Преследователи. Ролло нагнулся к уху Кашинга и прокричал, стараясь перекрыть раскаты грома:

— Мы их хорошо проучили! — Он показал на лагерь. — Теперь они будут бежать без оглядки до самой Миссури.

Рядом с Ролло подпрыгивал от возбуждения один из Исследователей. Он проревел Кашингу:

— Теперь мы знаем, что такое «забавно». Ролло велел нам пойти и посмотреть кое-что «забавное».

Кашинг попытался что-то сказать, но его слова утонули в шуме урагана, обрушившегося стеной дождя и пронзительным ветром.

Глава 26

Сухие, покрытые кактусами равнины Миссури остались позади, а впереди расстилались родные прерии бывшей Миннесоты. На сей раз, отметил Кашинг с некоторым удовлетворением, им не надо держаться берегов петляющей реки, а можно двигаться прямо через прерии к разрушенным городам-близнецам Миннеаполису и Сент-Полу, к конечной цели — университету. Ни орды кочевников, ни городские племена не угрожали им.

Первые осенние заморозки расцветили деревья золотой и красной кистью, вокруг пестрели осенние цветы.

Весной они вернутся на Громовый утес. Они пойдут туда с караваном лошадей, со снаряжением и по меньшей мере с несколькими исследователями из университета. Может быть, мечтал Кашинг, за зиму они смогут связаться с некоторыми из городских племен или даже с восточными ордами, которые окажутся более разумными и миролюбивыми, чем кочевники из окрестностей Громового утеса. И тогда у них будут необходимые мозговые кожухи и сенситивы.

Немного впереди шел, разведывая дорогу, Ролло, за ним — Энди, сопровождаемый стайкой Преследователей, играющих вокруг него, словно компания щенков. Исследователи неторопливо катили рядом, и, сверкая на мягком осеннем солнышке, всюду крутились Трепещущие Змейки.

— Вы меня совсем обобрали, — сказал печально В. С., когда они расставались. — Вы не оставили мне ни единой Змейки, ни одного Преследователя. Это все ваша глупая лошадь и не менее глупый робот. Они, эти двое, тащат за собой все сумасшедшие штучки, какие им попадаются. Впрочем, я и рад, что они с вами. Никакие разбойники не посмеют вас тронуть.

— Мы вернемся, как только кончится зима, — пообещал ему Кашинг, — Мы не будем терять время напрасно. И я надеюсь, все остальные тоже придут.

— Я был один так долго, что такой короткий срок мне не страшен. Я легко перенесу разлуку, потому что у меня появилась надежда.

Кашинг постарался охладить его пыл:

— Вы понимаете, что все это может и не получиться? Даже приложив все усилия, мы можем не разгадать, что хранится в банках данных. И даже если что-нибудь и получится, мы можем не найти там ничего полезного.

— На протяжении всей истории люди только и делали, что рисковали, — сказал В. С. — Наши шансы, я знаю, невелики, но ведь выбирать нам не приходится.

— Если бы только Бешеный Волк был на нашей стороне. Если бы он только выслушал меня…

— В любом обществе найдутся люди, не признающие новых идей. Они предпочитают сидеть на месте и не двигаться. Они найдут массу причин, чтобы не изменять своего образа жизни. Они привязаны к старым предрассудкам. Они цепляются за старые, давно отжившие правила, сути которых не понимают. Они объявляют святыней ветхие идеи. Но я не таков. Может быть, я глупо сентиментален, но мой оптимизм не иссякает. Я докажу это. Как только вы уйдете, я снова стану посылать зонды. Когда они начнут возвращаться, через сотни лет, мы уже будем ждать их, готовые принять все полезное, что они собрали.

Время от времени на горизонте появлялись небольшие группы всадников, следившие за ними, потом исчезали. Может быть, они сообщали об их продвижении племени Бешеного Волка.

Погода стояла ясная, и путь был легок. Теперь, когда они достигли родной прерии, Кашинг подсчитал, что дней через десять они достигнут стен университета. Возможно, думал он, в университете сохранились искры здравого смысла, которые разгорятся от новых идей.

Мэг шла чуть впереди Кашинга, и он зашагал быстрее, чтобы догнать ее. Она несла мозг робота бережно, как только могла. Всю долгую дорогу она не расставалась с ним. Она прижимала его к себе даже во сне.

— Я совершенно уверена в одном, — сказала она ему много дней назад. — Каждый сенситив, использующий мозг робота, должен нести ответственность за него. Однажды установив контакт, нельзя прерывать его. Нельзя разбудить мозг и оставить его в одиночестве. Он становится как бы частью человека, его лучшим другом, его вторым «я».

— А если сенситив умрет? — спросил Кашинг. — Ведь мозг может пережить много поколений. Что делать, если лучший друг умрет?

— Мы подумаем об этом, — ответила она, — Может быть, это будет другой сенситив, готовый заменить умершего. А может, мы когда-нибудь найдем способ создать какую-нибудь электронную систему, которая связала бы мозг с внешним миром. Зрение, слух и голос. Я знаю, это означало бы возврат к технологии, а значит, это необходимо.

Это может стать реальным когда-нибудь, думал он. Если бы они только смогли… Он не был уверен, что такое возможно. Даже простейшее электронное оборудование создается в результате многих лет специальных разработок. Даже с помощью технической библиотеки Звездного Города возродить это искусство почти невозможно. Потому что мало одного знания, что и как работает. Есть еще проблема изготовления деталей. Электроника требует мощной технической вооруженности. Даже в самых смелых мечтах Кашинг признавал, что восстановить все это выше человеческих сил.

Разрушив технологическую цивилизацию, человек сделал необратимый шаг. Уже ничто и никогда не будет так, как прежде. Человека может сдерживать простой страх, что если он достигнет успеха, то уже не сумеет остановиться, что технология, однажды возродившись, будет развиваться и снова превратится в чудовище. Неизвестно, возможно ли повторение такой ситуации; страх может оказаться необоснованным, но все же он есть. Он может помешать восстановить хотя бы часть разрушенного в Эпоху Бед.

Если человечество хочет сойти с пути варварства, должен быть найден какой-то новый путь, основанный на другом принципе, нежели технология. Бессонными ночами Кашинг пытался представить себе этот путь, но не мог. Это было за пределами его возможностей.

Он поравнялся с Мэг и зашагал рядом.

— Меня одно беспокоит, мальчик мой, — сказала она ему, — Ты сказал, университет примет нас, и я в этом ничуть не сомневаюсь — ты ведь знаешь этих людей. Но как насчет Исследователей? Как там отнесутся к Исследователям?

Кашинг улыбнулся и вспомнил, что улыбается впервые за долгое время.

— Это будет здорово, — сказал он. — Погоди, вот увидишь. Исследователи изучают университет, университет изучает Исследователей, и те и другие пытаются узнать, из какого теста слеплены их коллеги.

Он встряхнул головой и снова засмеялся.

— Господи, это будет просто замечательно, — сказал он. — Не терпится увидеть.

Он позволил себе расслабиться и отвлечься от терзавших его мыслей.

Исследователи, два инопланетных существа, представители другой формы жизни. Их раса построила цивилизацию на интеллектуальном любопытстве. Это любопытство, возможно, присуще любой расе, но не в такой степени. О том, что оно в полной мере проявилось у этого шарообразного народца, свидетельствовало само их появление на Земле. Вполне возможно, что Исследователи пожелают помочь человечеству решить его проблемы. Как именно, неизвестно. Но их нечеловеческая логика может помочь изменить наш мыслительный процесс, влив в него свежую кровь.

Свободный обмен информацией и мыслями между университетом и Исследователями будет полезен и той и другой стороне. Потому что, хоть университет уже нельзя назвать интеллектуальным сообществом, все же в нем сохранились древние традиции обучения, а может быть, даже исследования.

В конце концов, сказал себе Кашинг, наши дела не так уж и плохи. Нам есть на что надеяться: Громовый утес, Исследователи, университет, все еще живые внутри своих кожухов мозги роботов, свободное развитие сенситивных способностей, Деревья, Змейки, Преследователи…

— Мальчик мой, — прервала Мэг его размышления, — я уже говорила однажды и могу повторить снова: это было чудесное путешествие!

— Да, — ответил Кашинг, — конечно, ты совершенно права.



Загрузка...