Избранные стихотворения

Я — вождь земных царей и царь, Ассаргадон.

Владыки и вожди, вам говорю я: горе!

Едва я принял власть, на нас восстал Сидон.

Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.

Египту речь моя звучала, как закон,

Элам читал судьбу в моем едином взоре,

Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.

Владыки и вожди, вам говорю я: горе!

Кто превзойдет меня? Кто будет равен мне?

Деянья всех людей — как тень в безумном сне,

Мечта о подвигах — как детская забава.

Я исчерпал до дна тебя, земная слава!

И вот стою один, величьем упоен,

Я, вождь земных царей и царь — Ассаргадон.

Я люблю большие дома

И узкие улицы города,—

В дни, когда не настала зима,

А осень повеяла холодом.

Пространства люблю площадей,

Стенами кругом огражденные,—

В час, когда еще нет фонарей,

А затеплились звезды смущенные.

Город и камни люблю,

Грохот его и шумы певучие,—

В миг, когда песню глубоко таю,

Но в восторге слышу созвучия.

В нашем доме мыши поселились

И живут, живут!

К нам привыкли, ходят, расхрабрились,

Видны там и тут.

То клубком катаются пред нами,

То сидят, глядят;

Возятся безжалостно ночами,

По углам пищат.

Утром выйдешь в зал, — свечу объели,

Масло в кладовой,

Что поменьше, утащили в щели…

Караул! разбой!

Свалят банку, след оставят в тесте,

Их проказ не счесть…

Но так мило знать, что с нами вместе

Жизнь другая есть.

В борьбе с весной редеет зимний холод,

Сеть проволок свободней и нежней,

Снег, потемневший, сложен в кучи, сколот,

Даль улицы исполнена теней.

Вдали, вблизи — все мне твердит о смене:

И стаи птиц, кружащих над крестом,

И ручеек, звеня, бегущий в поле,

И женщина с огромным животом.

В мире широком, в море шумящем,

Мы — гребень встающей волны.

Странно и сладко жить настоящим,

Предчувствием песни полны.

Радуйтесь, братья, верным победам!

Смотрите на даль с вышины!

Нам чуждо сомненье, нам трепет неведом,—

Мы — гребень встающей волны.

Светлым облаком плененные,

Долго мы смотрели вслед.

Полно, братья соблазненные!

Это только беглый свет.

Разве есть предел мечтателям?

Разве цель нам суждена?

Назовем того предателем,

Кто нам скажет — здесь она!

Разве редко в прошлом ставили

Мертвый идол Красоты?

Но одни лишь мы прославили

Бога жажды и мечты!

Подымайте, братья, посохи,

Дальше, дальше, как и шли!

Паруса развейте в воздухе,

Дерзко правьте корабли!

Жизнь не в счастьи, жизнь в искании,

Цель не здесь — вдали всегда.

Славьте, славьте неустаннее

Подвиг мысли и труда!

Ты — женщина, ты — книга между книг,

Ты — свернутый, запечатленный свиток;

В его строках и дум и слов избыток,

В его листах безумен каждый миг.

Ты — женщина, ты — ведьмовский напиток!

Он жжет огнем, едва в уста проник;

Но пьющий пламя подавляет крик

И славословит бешено средь пыток.

Ты — женщина, и этим ты права.

От века убрана короной звездной,

Ты — в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,

Тебе мы служим, тверди гор дробя,

И молимся от века — на тебя!

Я — Клеопатра, я была царица,

В Египте правила восьмнадцать лет.

Погиб и вечный Рим, Лагидов нет,

Мой прах несчастный не хранит гробница.

В деяньях мира мой ничтожен след,

Все дни мои — то празднеств вереница,

Я смерть нашла, как буйная блудница…

Но над тобой я властвую, поэт!

Вновь, как царей, я предаю томленью

Тебя, прельщенного неверной тенью,

Я снова женщина — в мечтах твоих.

Бессмертен ты искусства дивной властью,

А я бессмертна прелестью и страстью:

Вся жизнь моя — в веках звенящий стих.

Ночным дождем повалена,

Вся в серебре трава;

Но в облаках проталина —

Живая синева.

Шагам песок промоченный

Дает певучий скрип.

Как четки, как отточены

Верхи дубов И лип!

Цветы в жару завялые,

Смеются мне в глаза,

И с песней птицы малые

Летят под небеса.

Предвечерний час объемлет

Окружающий орешник.

Чутко папоротник дремлет.

Где-то крикнул пересмешник.

В этих листьях слишком внешних,

В их точеном очертанья,

Что-то есть миров нездешних…

Стал я в странном содроганьи.

И на миг в глубинах духа

(Там, где ужас многоликий)

Проскользнул безвольно, глухо

Трепет жизни жалкой, дикой.

Словно вдруг стволами к тучам

Вырос папоротник мощный.

Я бегу по мшистым кучам…

Бор не тронут, час полнощный.

Страшны люди, страшны звери.

Скалят пасти, копья точат.

Все виденья всех поверий

По кустам кругом хохочут.

В сердце ужас многоликий…

Как он жив в глубинах духа?

Облик жизни жалкой, дикой

Закивал мне, как старуха.

Предвечерний час объемлет

Окружающий орешник.

Небо древним тайнам внемлет,

Где-то крикнул пересмешник.

Если б некогда гостем я прибыл,

К вам, мои отдаленные предки,—

Вы собратом гордиться могли бы,

Полюбили бы взор мой меткий.

Мне легко далась бы наука

Поджидать матерого тура.

Вот — я чувствую гибкость лука,

На плечах моих барсова шкура.

Словно с детства я к битвам приучен!

Все в раздолье степей мне родное!

И мой голос верно созвучен

С оглушительным бранным воем.

Из пловцов окажусь я лучшим,

Обгоню всех юношей в беге;

Ваша дева со взором жгучим

Заласкает меня ночью в телеге.

Истукан на середине деревни

Поглядит на меня исподлобья.

Я уважу лик его древний,

Одарить его пышно — готов я.

А когда рассядутся старцы,

Молодежь запляшет под клики, —

На куске сбереженного кварца

Начерчу я новые лики.

Я буду, как все — и особый.

Волхвы меня примут, как сына.

Я сложу им песню для пробы,

Но от них уйду я в дружину.

Гей вы! слушайте, вольные волки!

Повинуйтесь жданному кличу!

У коней развеваются челки,

Мы опять летим на добычу.

Мой дух не изнемог во мгле противоречий,

Не обессилел ум в сцепленьях роковых.

Я все мечты люблю, мне дороги все речи,

И всем богам я посвящаю стих.

Я возносил мольбы Астарте и Гекате,

Как жрец, стотельчих жертв сам проливал я кровь,

И после подходил к подножиям распятий

И славил сильную, как смерть, любовь.

Я посещал сады Ликеев, Академий,

На воске отмечал реченья мудрецов;

Как верный ученик, я был ласкаем всеми,

Но сам любил лишь сочетанья слов.

На острове Мечты, где статуи, где песни,

Я исследил пути в огнях и без огней,

То поклонялся тем, что ярче, что телесней,

То трепетал в предчувствии теней.

И странно полюбил я мглу противоречий

И жадно стал искать сплетений роковых.

Мне сладки все мечты, мне дороги все речи,

И всем богам я посвящаю стих…

Знаю я сладких четыре отрады.

Первая — радость в сознании жить.

Птицы, и тучи, и призраки — рады,

Рады на миг и для вечности быть.

Радость вторая — в огнях лучезарна!

Строфы поэзии — смысл бытия.

Тютчева песни и думы Верхарна,

Вас, поклоняясь, приветствую я.

Третий восторг — то восторг быть любимым,

Ведать бессменно, что ты не один.

Связаны, скованы словом незримым,

Двое летим мы над страхом глубин.

Радость последняя — радость предчувствий,

Знать, что за смертью есть мир бытия.

Сны совершенства! в мечтах и в искусстве

Вас, поклоняясь, приветствую я!

Казался ты и сумрачным и властным,

Безумной вспышкой непреклонных сил;

Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,

Ты демонски-мятежное любил!

Ты никогда не мог быть безучастным,

От гимнов ты к проклятиям спешил,

И в жизни верил всем мечтам напрасным:

Ответа ждал от женщин и могил!

Но не было ответа. И угрюмо

Ты затаил, о чем томилась дума,

И вышел к нам с усмешкой на устах.

И мы тебя, поэт, не разгадали,

Не поняли младенческой печали

В твоих как будто кованых стихах!

Как завидна в час уныний

Жизнь зеленых червячков,

Что на легкой паутине

Тихо падают с дубов!

Ветер ласково колышет

Нашу веющую нить;

Луг цветами пестро вышит,

Зноя солнца не избыть.

Опускаясь, подымаясь,

Над цветами мы одни,

В солнце нежимся, купаясь,

Быстро мечемся в тени.

Вихрь иль буря нас погубят,

Смоет каждая гроза,

И на нас охоту трубят

Птиц пролетных голоса.

Но, клонясь под дуновеньем,

Все мы жаждем ветерка;

Мы живем одним мгновеньем,

Жизнь — свободна, смерть — легка.

Нынче — зноен полдень синий,

Глубь небес без облаков.

Мы на легкой паутине

Тихо падаем с дубов.

Я желал бы рекой извиваться

По широким и сочным лугам,

В камышах незаметно теряться,

Улыбаться небесным огням.

Обогнув стародавние села,

Подремав у лесистых холмов,

Раскатиться дорогой веселой

К молодой суете городов.

Пусть, подняв пароходы и барки,

Испытав и забавы и труд,

Эти волны — свободны и ярки —

В бесконечный простор потекут.

Но боюсь, что в соленом просторе —

Только сон, только сон бытия!

Я хочу и по смерти и в море

Сознавать свое вольное я!

Роскошен лес в огне осеннем,

Когда закатом пьян багрец,

И ты, царица, входишь к теням:

И папоротник — твой венец!

Листва живет мгновеньем пышным

От всех надежд отрешена,

И стало будущее лишним,

И осень стала, как весна!

Но вздрогнешь ты у той поляны,

Где мой припомнится привет.

И долго будет лист багряный

Хранить замедленный твой след.

Здравствуй, тяжкая работа,

Плуг, лопата и кирка!

Освежают капли пота,

Ноет сладостно рука!

Прочь, венки, дары царевны,

Упадай, порфира, с плеч!

Здравствуй, жизни повседневной

Грубо кованная речь!

Я хочу изведать тайны

Жизни мудрой и простой.

Все пути необычайны,

Путь труда, как путь иной.

В час, когда устанет тело,

И ночлегом будет хлев,—

Мне под кровлей закоптелой

Что приснится за напев?

Что восстанут за вопросы,

Опьянят что за слова,

В час, когда под наши косы

Ляжет влажная трава?

А когда, и в дождь и в холод,

Зазвенит кирка моя,

Буду ль верить, что я молод,

Буду ль знать, что силен я?

Люблю одно: бродить без цели

По шумным улицам, один;

Люблю часы святых безделий,

Часы раздумий и картин.

Я с изумленьем, вечно новым,

Весной встречаю синеву,

И в вечер пьян огнем багровым,

И ночью сумраком живу.

Смотрю в лицо идущим мимо,

В их тайны властно увлечен,

То полон грустью нелюдимой,

То богомолен, то влюблен.

Под вольный грохот экипажей

Мечтать и думать я привык,

В теснине стен я весь на страже:

Да уловлю я музы лик!

Ребенком я, не зная страху,

Хоть вечер был и шла метель,

Блуждал в лесу, и встретил пряху,

И полюбил ее кудель.

И было мне так сладко в детстве

Следить мелькающую нить,

И много странных соответствий

С мечтами в красках находить.

То нить казалась белой, чистой;

То вдруг, под медленной луной,

Блистала тканью серебристой;

Потом слилась со мглой ночной.

Я, наконец, на третьей страже.

Восток означился, горя,

И обагрила нити пряжи

Кровавым отблеском заря!

По улицам Венеции, в вечерний

Неверный час, блуждал я меж толпы,

И сердце трепетало суеверней.

Каналы, как громадные тропы,

Манили в вечность; в переменах тени

Казались дивны строгие столпы,

И ряд оживших призрачных строений

Являл очам, чего уж больше нет,

Что было для минувших поколений.

И, словно унесенный в лунный свет,

Я упивался невозможным чудом,

Но тяжек был мне дружеский привет…

В тот вечер улицы кишели людом,

Во мгле свободно веселился грех,

И был весь город дьявольским сосудом.

Бесстыдно раздавался женский смех,

И зверские мелькали мимо лица…

И помыслы разгадывал я всех.

Но вдруг среди позорной вереницы

Угрюмый облик предо мной возник.

Так иногда с утеса глянут птицы,—

То был суровый, опаленный лик,

Не мертвый лик, но просветленно-страстный.

Без возраста — не мальчик, не старик.

И жалким нашим нуждам не причастный,

Случайный отблеск будущих веков,

Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.

Мгновенно замер говор голосов,

Как будто в вечность приоткрылись двери,

И я спросил, дрожа, кто он таков.

Но тотчас понял: Данте Алигьери.

О, неужели день придет,

И я в слезах и умиленьи

Увижу этот небосвод

Как верный круг уединенья.

Пойду в поля, пойду в леса

И буду там везде один я,

И будут только небеса

Друзьями счастья и унынья!

Мне ненавистна комнат тишь,

Мне тяжело входить под кровлю.

Люблю простор, люблю камыш,

Орла, летящего на ловлю.

Хочу дождя, хочу ветров,

И каждый день — менять жилище!

Упасть бессильным в тяжкий ров,

Среди слепцов бродить, как нищий.

Меж ними, где навис забор,

Я разделю их братский ужин,

А ночью встретит вольный взор

Лишь глубину да сеть жемчужин.

Случайный гость в толпе любой,

Я буду дорог, хоть и странен,

Смешон невольной похвальбой,

Но вечной бодростью желанен.

И женщина — подруга дня —

Ко мне прильнет, дрожа, ревнуя,

Не за стихи любя меня,

А за безумство поцелуя!

И вас я помню, перечни и списки,

Вас вижу пред собой за ликом лик.

Вы мне, в степи безлюдной, снова близки.

Я таинства давно постиг!

При лампе, наклонясь над каталогом,

Вникать в названья неизвестных книг;

Следить за именами; слог за слогом

Впивать слова чужого языка;

Угадывать великое в немногом:

Воссоздавать поэтов и века

По кратким, повторительным пометам:

«Без титула»; «в сафьяне» и «редка».

И ныне вы предстали мне скелетом

Всего, что было жизнью сто веков,

Кивает он с насмешливым приветом,

Мне говорит: «Я не совсем готов,

Еще мне нужны кости и суставы,

Я жажду книг, чтоб сделать груду слов.

Мечтайте, думайте, ищите славы!

Мне все равно, безумец иль пророк,

Созданье для ума и для забавы.

Я всем даю определенный срок.

Твори и ты, а из твоих мечтаний

Я сохраню навек семь-восемь строк.

Всесильнее моих упоминаний

Нет ничего. Бессмертие во мне.

Венчаю я — мир творчества и знаний».

Так остов говорит мне в тишине,

И я, с покорностью целуя землю,

При быстро умирающей луне,

Исчезновение! твой зов приемлю.

Когда твой поезд, с ровным шумом,

Мелькнул и стал вонзаться в даль,

А я стоял, доверясь думам,

Меня так нежила печаль.

Там на платформе опустелой

В июльском пламенном огне

Все то, что с детством охладело,

Я находил живым во мне.

И после всех моих падений

Мне так легко давались вновь

И детский трепет разлучений

И детски нежная любовь.

— Каменщик, каменщик, в фартуке белом,

Что ты там строишь? кому?

— Эй, не мешай нам, мы заняты делом,

Строим мы, строим тюрьму.

— Каменщик, каменщик, с верной лопатой,

Кто же в ней будет рыдать?

— Верно, не ты и не твой брат, богатый,

Незачем вам воровать.

— Каменщик, каменщик, долгие ночи

Кто ж проведет в ней без сна?

— Может быть, сын мой, такой же рабочий.

Тем наша доля полна.

— Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,

Тех он, кто нес кирпичи.

— Эй, берегись! под лесами не балуй…

Знаем все сами, молчи!

Все каменней ступени,

Все круче, круче всход.

Желанье достижений

Еще влечет вперед.

Но думы безнадежней

Под пылью долгих лет.

Уверенности прежней

В душе упорной — нет.

Помедлив на мгновенье,

Бросаю взгляд назад:

Как белой цепи звенья —

Ступеней острых ряд.

Ужель в былом ступала

На все нога моя?

Давно ушло начало

В безбрежности — края,

А лестница все круче…

Не оступлюсь ли я,

Чтоб быть звездой падучей

На небе бытия?

Где я последнее желанье

Осуществлю и утолю?

Найду ль немыслимое знанье,

Которое, таясь, люблю?

Приду ли в скит уединенный,

Горящий главами в лесу,

И в келью бред неутоленный

К ночной лампаде понесу?

Иль в городе, где стены давят,

В часы безумных баррикад,

Когда Мечта и Буйство правят,

Я слиться с жизнью буду рад?

Иль, навсегда приветив книги,

Веков мечтами упоен,

Я вам отдамся, — миги! миги!—

Бездонный, многозвонный сон?

Я разных ратей был союзник,

Носил чужие знамена,

И вот опять, как алчный узник,

Смотрю на волю из окна.

Еще я долго поброжу

По бороздам земного луга,

Еще не скоро отрешу

Вола усталого от плуга.

Вперед, мечта, мой верный вол!

Неволей, если не охотой!

Я близ тебя, мой кнут тяжел,

Я сам тружусь, и ты работай!

Нельзя нам мига отдохнуть,

Взрывай земли сухие глыбы!

Недолог день, но длинен путь,

Веди, веди свои изгибы!

Уж полдень. Жар палит сильней.

Не скоро тень над нами ляжет.

Пустынен кругозор полей.

«Бог помочь!» нам никто не скажет.

А помнишь, как Пускались мы

Весенним, свежим утром в поле

И думали до сладкой тьмы

С другими рядом петь на воле?

Забудь об утренней росе,

Не думай о ночном покое!

Иди по знойной полосе.

Мой верный вол, — нас только двое!

Нам кем-то высшим подвиг дан,

И спросит властно он отчета…

Трудись, пока не лег туман,

Смотри: лишь начата работа!

А в час, когда нам темнота

Закроет все пределы круга,

Не я, а тот, другой, — мечта,

Сам отрешит тебя от плуга!

Горящее лицо земля

В прохладной тени окунула,

Пустеют знойные поля,

В столицах молкнет песня гула.

Идет и торжествует мгла,

На лампы дует, гасит свечи,

В постели к любящим легла

И властно их смежила речи…

Стрелой вонзаясь в города,

Свистя в полях, гремя над бездной,

Летят немолчно поезда

Вперед по полосе железной.

Глядят несытые ряды

Фабричных окон в темный холод,

Не тихнет резкий стон руды,

Ему в ответ хохочет молот.

И, спину яростно клоня,

Скрывают бешенство проклятий

Среди железа и огня

Давно испытанные рати.

Помоги мне, мать-земля!

С тишиной меня сосватай!

Глыбы черные деля,

Я стучусь к тебе лопатой.

Ты всему живому — мать,

Ты всему живому — сваха!

Перстень свадебный сыскать

Помоги мне в комьях праха!

Мать, мольбу мою услышь,

Осчастливь последним браком!

Ты венчаешь с ветром тишь,

Луг с росой, зарю со мраком.

Помоги сыскать кольцо!..

Я об нем без слез тоскую

И, упав, твое лицо

В губы черные целую.

Я тебя чуждался, мать,

На асфальтах, на гранитах…

Хорошо мне здесь лежать

На грядах, недавно взрытых.

Я — твой сын, я тоже — прах,

Я, как ты, — звено созданий.

Так откуда — страсть и страх,

И бессонный бред исканий?

В синеве плывет весна,

Ветер вольно носит шумы…

Где ты, дева-тишина,

Жизнь без жажды и без думы?..

Помоги мне, мать! К тебе

Я стучусь с последней силой!

Или ты, в ответ мольбе,

Обручишь меня — с могилой?

Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,

Как и в былые дни, отточенный и острый.

Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,

И песня с бурей вечно сестры.

Когда не видел я ни дерзости, ни сил,

Когда все под ярмом клонили молча выи,

Я уходил в страну молчанья и могил,

В века загадочно былые.

Как ненавидел я всей этой жизни строй,

Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,

Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,

Не веря в робкие призывы.

Но чуть заслышал я заветный зов трубы,

Едва раскинулись огнистые знамена,

Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,

Я вторю грому с небосклона.

Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,

Как прежде, пробежал по этой верной стали,

И снова я с людьми, — затем, что я поэт,

Затем, что молнии сверкали.

Камни, полдень, пыль и молот.

Камни, пыль и зной.

Горе тем, кто смел и молод

Здесь, в тюрьме земной!

Нам дана любовь — как цепи,

И нужда — как плеть…

Кто уйдет в пустые степи

Вольно умереть!

Камни, полдень, пыль и молот,

Камни, пыль и зной…

Камень молотом расколот,

Длится труд дневной.

Камни бьем, чтоб жить на свете,

И живем, — чтоб бить…

Горе тем, кто ныне дети,

Тем, кто должен быть!

Камни, полдень, пыль и молот,

Камни, пыль и зной…

Распахнет ли смертный холод

Двери в мир иной!

Снилось ты нам с наших первых веков

Где-то за высью чужих плоскогорий,

В свете и в пеньи полдневных валов,

Южное море.

Топкая тундра, тугая тайга,

Страны шаманов и призраков бледных

Гордым грозили, закрыв берега

Вод заповедных.

Но нам вожатым был голос мечты!

Зовом звучали в веках ее клики!

Шли мы, слепые, и вскрылся нам ты,

Тихий! Великий!

Чаша безмерная вод! дай припасть

К блещущей влаге устами и взором,

Дай утолить нашу старую страсть

Полным простором!

Вот чего ждали мы, дети степей!

Вот она, сродная сердцу стихия!

Чудо свершилось: на грани своей

Стала Россия!

Брат-Океан! ты — как мы! дай обнять

Братскую грудь среди вражеских станов.

Кто, дерзновенный, захочет разъять

Двух великанов?

В пропасти улиц закинуты,

Городом взятые в плен,

Что мы мечтаем о Солнце потерянном!

Области Солнца задвинуты

Плитами комнатных стен.

В свете искусственном,

Четком, умеренном,

Взоры от красок отучены,

Им ли в расплавленном золоте зорь потонуть!

Гулом сопутственным,

Лязгом железным

Празднует город наш медленный путь,

К безднам все глубже уводят излучины…

Нам к небесам, огнезарным и звездным,

Не досягнуть!

Здравствуй же, Город, всегда озабоченный,

В свете искусственном,

В царственной смене сверканий и тьмы!

Сладко да будет нам в сумраке чувственном

Этой всемирной тюрьмы!

Окна кругом заколочены,

Двери давно замуравлены,

Сабли у стражи отточены —

Сабли, вкусившие крови,—

Все мы — в цепях!

Слушайте ж песнь храмовых славословий,

Вечно живет, как кумир, нам поставленный,—

Каменный прах!

Славлю я толпы людские,

Самодержавных колодников,

Славлю дворцы золотые разврата,

Славлю стеклянные башни газет.

Славлю я лики благие

Избранных веком угодников —

(Черни признанье — бесценная плата,

Дара поэту достойнее нет!)

Славлю я радости улицы длинной,

Где с дерзостным взором и мерзостным хохотом

Предлагают блудницы

Любовь,

Где с ропотом, топотом, грохотом

Движутся лиц вереницы,

Вновь

Странно задеты тоской изумрудной

Первых теней,—

И летят экипажи, как строй безрассудный,

Мимо зеркальных сияний,

Мимо рук, что хотят подаяний,

К ликующим вывескам наглых огней!

Но славлю и день ослепительный

(В тысячах дней неизбежный),

Когда среди крови, пожара и дыма,

Неумолимо,

Толпа возвышает свой голос мятежный,

Властительный,

В безумии пьяных веселий

Все прошлое топчет во прахе,

Играет, со смехом, в кровавые плахи,

Но, словно влекома таинственным гением

(Как река, свои воды к простору несущая),

С неуклонным прозрением,

Стремятся к торжественной цели,

И, требуя царственной доли,

Глуха и слепа,

Открывает дорогу в столетья грядущие!

Славлю я правду твоих своеволий,

Толпа!

Все как было, все как вечно:

Победил — и побежден!

Рассечен дорогой млечной

Бесконечный небосклон.

Миллионы, миллионы

Нескончаемых веков

Возносили в бездну стоны

Оскорбляемых миров.

Все — обман, все дышит ложью,

В каждом зеркале двойник,

Выполняя волю божью,

Кажет вывернутый лик.

Все победы — униженье,

Все восторги — боль и стыд.

Победитель на мгновенье,

Я своим мечом убит!

На снегу, нетленно-белом,

Я простерт. Струится кровь…

За моим земным пределом

Может быть, сильна любовь!

Здесь же, долу, во вселенной —

Лишь обманность всех путей,

Здесь правдив лишь смех надменный

Твой, о брат мой, Прометей!

Олимпиец! бурей снежной

Замети мой буйный прах,—

Но зажжен огонь мятежный

Навсегда в твоих рабах!

Весь год прошел, как сон кровавый,

Как глухо душащий кошмар,

На облаках, как отблеск лавы,

Грядущих дней горит пожар.

Как исполин в ночном тумане

Встал Новый Год, суров и слеп,

Он держит в беспощадной длани

Весы таинственных судеб.

Качнулись роковые чаши,

При свете молний взнесены:

Там жребии врага и наши,

Знамена тяжкие войны.

Молчи и никни, ум надменный!

Се — высшей истины пора!

Пред миром на доске вселенной

Веков азартная игра.

И в упоении и в страхе

Мы, современники, следим,

Как вьется кость, в крови и прахе,

Чтоб выпасть знаком роковым.

Я на дудочке играю

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,

Я на дудочке играю,

Чьи-то души веселя.

Я иду вдоль тихой речки,

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,

Дремлют тихие овечки,

Кротко зыблются поля.

Спите, овцы и барашки,

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,

За лугами красной кашки

Стройно встали тополя.

Малый домик там таится,

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,

Милой девушке приснится,

Что ей душу отдал я.

И на нежный зов свирели,

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,

Выйдет словно к светлой цели

Через сад, через поля.

И в лесу под дубом темным,

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,

Будет ждать в бреду истомном,

В час, когда уснет земля.

Встречу грустью дорогую:

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,

Вплоть до утра зацелую,

Сердце лаской утоля.

И, сменившись с ней колечком,

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,

Отпущу ее к овечкам,

В сад, где стройны тополя.

На камнях скал, под ропот бора

Предвечной Силой рождена,

Ты — дочь губящего Раздора,

Дитя нежданное, Война.

И в круг зверей, во мглу пещеры

Тебя швырнула в гневе мать,

И с детства ты к сосцам пантеры

Привыкла жадно припадать.

Ты мощью в мать, хотя суровей,

По сердцу ты близка с отцом,

И нелюдскую жажду крови

Всосала вместе с молоком.

Как высший судия, всевластно

Проходишь ты тропой веков,

И кровь блестит полоской красной

На жемчугах твоих зубов.

Ты золотую чашу «право»,

Отцовский дар, бросаешь в мир,

Чтоб усладить струей кровавой,

Под гулы битв, свой страшный пир.

И за тобой, дружиной верной

Спеша, с знаменами в руках,

Все повторяют крик пантерный,

Тобой подслушанный в лесах.

Они кричат: за нами право!

Они клянут: ты бунтовщик,

Ты поднял стяг войны кровавой,

На брата брата ты воздвиг!

Но вы, что сделали вы с Римом,

Вы, консулы, и ты, сенат!

О вашем гнете нестерпимом

И камни улиц говорят!

Вы мне твердите о народе,

Зовете охранять покой,

Когда при вас Милон и Клодий

На площадях вступают в бой!

Вы мне кричите, что не смею

С сенатской волей спорить я,

Вы, Рим предавшие Помпею

Во власть секиры и копья!

Хотя б прикрыли гроб законов

Вы лаврами далеких стран!

Но что же! Римских легионов

Значки — во храмах у парфян!

Давно вас ждут в родном Эребе!

Вы — выродки былых времен!

Довольно споров. Брошен жребий.

Плыви, мой конь, чрез Рубикон!

Где вы, грядущие гунны,

Что тучей нависли над миром!

Слышу ваш топот чугунный

По еще не открытым Памирам.

На нас ордой опьянелой

Рухните с темных становий —

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови.

Поставьте, невольники воли,

Шалаши у дворцов, как бывало,

Всколосите веселое поле

На месте тронного зала.

Сложите книги кострами,

Пляшите в их радостном свете.

Творите мерзость во храме,—

Вы во всем неповинны, как дети!

А мы, мудрецы и поэты,

Хранители тайны и веры,

Унесем зажженные светы

В катакомбы, в пустыни, в пещеры

И что под бурей летучей,

Под этой грозой разрушений

Сохранит играющий Случай

Из наших заветных творений?

Бесследно все сгибнет, быть может,

Что ведомо было одним нам,

Но вас, кто меня уничтожит,

Встречаю приветственным гимном.

Свой суд холодный и враждебный

Ты произнес. Но ты не прав!

Мои стихи — сосуд волшебный

В тиши отстоенных отрав!

Стремлюсь, как ты, к земному раю

Я, под безмерностью небес;

Как ты, на всех запястьях знаю

Следы невидимых желез.

Но, узник, ты схватил секиру,

Ты рубишь твердый камень стен,

А я, таясь, готовлю миру

Яд, где огонь запечатлен.

Он входит в кровь, он входит в душу,

Преображает явь и сон…

Так! я незримо стены рушу,

В которых дух наш заточен!

Чтоб в день, когда мы сбросим цепи

С покорных рук, с усталых ног,

Мечтам открылись бы все степи

И волям — дали всех дорог.

Мне стыдно ваших поздравлений,

Мне страшно ваших гордых слов!

Довольно было унижений

Пред ликом будущих веков!

Довольство ваше — радость стада,

Нашедшего клочок травы.

Быть сытым — больше вам не надо,

Есть жвачка — и блаженны вы!

Прекрасен, в мощи грозной власти,

Восточный царь Ассаргадон

И океан народной страсти,

В щепы дробящий утлый трон!

Но ненавистны полумеры,

Не море, а глухой канал,

Не молния, а полдень серый,

Не агора, а общий зал.

На этих всех, довольных малым,

Вы, дети пламенного дня,

Восстаньте смерчем, смертным шквалом

Крушите жизнь — и с ней меня!

Нет, мы не только творцы, мы все и хранители

тайны!

В образах, в ритмах, в словах есть

откровенья веков.

Гимнов заветные звуки для слуха жрецов

не случайны,

Праздный в них различит лишь сочетания

слов.

Пиндар, Вергилий и Данте, Гёте и Пушкин —

согласно

В явные знаки вплели скрытых намеков черты.

Их угадав, задрожал ли ты дрожью предчувствий

неясной?

Нет? так сними свой венок: чужд

Полигимнии ты.

Здравствуй, листик, тихо падающий,

Словно легкий мотылек!

Здравствуй, здравствуй, грустью радующий,

Предосенний ветерок!

Нежно гаснет бледно-палевая

Вечереющая даль.

Словно в лодочке отчаливая,

Уношусь в мою печаль.

Все как было: тиховеющие

Липы слабо шелестят,

В нишах зелени белеющие

Кротко статуи глядят.

Ясно гаснет отуманенная

Заводь сонного пруда,

Сердце, словно птица раненая,

Так же бьется, как тогда.

Здесь, вот здесь, в стыдливой длительности

Слили мы уста в уста.

Как же нет былой действительности?

Он не тот? Иль я не та?

Выхожу в аллею липовую,

Где сказал он мне: я твой!..

И не плачу, только всхлипываю,

Шелестя сухой листвой.

Но не длить мечту застенчивую

В старый парк пришла я вновь:

Тихой грустью я увенчиваю

Опочившую любовь!

На высях дремлет бор сосновый;

Глуха холодная волна;

Закат загадочно-багровый

В воде — горит, как сон лиловый;

Угрюмость, блеск и тишина.

Над гладью вод орел усталый

Качает крыльями, спеша.

Его тревожит отблеск алый,—

И вот на сумрачные скалы

Он пал, прерывисто дыша.

Ни паруса, ни дыма! Никнет

Свет, поглощаемый волной.

Порою только чайка крикнет

И белым призраком возникнет

Над озаренной глубиной.

Холод, тело тайно сковывающий…

Холод, душу очаровывающий…

От луны лучи протягиваются,

К сердцу иглами притрагиваются.

В этом блеске все осилившая власть,

Умирает обескрылевшая страсть.

Все во мне — лишь смерть и тишина,

Целый мир — лишь твердь, и в ней луна.

Гаснут в сердце не взлелеянные сны,

Гибнут цветики осмеянной весны.

Снег сетями расстилающимися

Вьет над днями забывающимися.

Над последними привязанностями,

Над святыми недосказанностями!

Кричат афиши пышно-пестрые,

И стонут вывесок слова,

И магазинов светы острые

Язвят, как вопли торжества.

Там спят за стеклами материи,

Льют бриллианты яркий яд,

И над звездой червонцев — серии

Сияньем северным горят.

Прорезан длинными колодцами

Горящих улиц, — город жив,

Киша бессчетными уродцами,

Вечерний празднует прилив.

Скрыв небеса с звездами чуткими,

Лучи синеют фонарей —

Над мудрецами, проститутками,

Над зыбью пляшущих людей.

Кадрилей нарушая линии,

Меж пар кружащихся — звеня,

Трамваи мечут молньи синие,

Автомобили — сноп огня.

Позор под музыку колесную,

Вознес смычок, как дирижер,

И слил толпу многоголосную

В единый и священный хор:

«Мы славим, Прах, Твое Величество,

Тебе ведем мы хоровод,

Вкруг алтарей из электричества,

Вонзивших копья в небосвод!»

Молодой моряк вселенной,

Мира древний дровосек,

Неуклонный, неизменный,

Будь прославен, Человек!

По глухим тропам столетий

Ты проходишь с топором,

Целишь луком, ставишь сети,

Торжествуешь над врагом!

Камни, ветер, воду, пламя

Ты смирил своей уздой,

Взвил ликующее знамя

Прямо в купол голубой.

Вечно властен, вечно молод,

В странах Сумрака и Льда,

Петь заставил вещий молот,

Залил блеском города…

Сквозь пустыню и над бездной

Ты провел свои пути,

Чтоб нервущейся, железной

Нитью землю оплести.

В древних вольных Океанах,

Где играли лишь киты,

На стальных левиафанах

Пробежал державно ты.

Змея, жалившего жадно,

С неба выступы дубов,

Изловил ты беспощадно,

Неустанный зверолов,

И шипя под хрупким шаром,

И в стекле согнут в дугу,

Он теперь, покорный чарам,

Светит хитрому врагу.

Царь несытый и упрямый

Четырех подлунных царств.

Не стыдясь, ты роешь ямы,

Множишь тысячи коварств,—

Но, отважный, со стихией

После бьешься, с грудью грудь,

Чтоб еще над новой выей

Петлю рабства захлестнуть.

Верю, дерзкий! ты поставишь

По Земле ряды ветрил.

Ты своей рукой направишь

Бег планеты меж светил,—

И насельники вселенной,

Те, чей путь ты пересек,

Повторят привет священный:

Будь прославлен, Человек!

Взрывают весенние плуги

Корявую кожу земли,—

Чтоб осенью снежные вьюги

Пустынный простор занесли.

Краснеет лукаво гречиха,

Синеет младенческий лен…

И вновь все бело и все тихо,

Лишь волки проходят как сон.

Колеблются нивы от гула,

Их топчет озлобленный бой…

И снова безмолвно Микула

Взрезает им грудь бороздой.

А древние пращуры зорко

Следят за работой сынов,

Ветлой наклоняясь с пригорка,

Туманом вставая с лугов.

И дальше тропой неизбежной,

Сквозь годы и бедствий и смут,

Влечется, суровый, прилежный,

Веками завещанный труд.

Свежей и светлой прохладой

Веет в лицо мне февраль.

Новых желаний — не надо,

Прошлого счастья — не жаль.

Нежно-жемчужные дали

Чуть орумянил закат.

Как в саркофаге, печали

В сладком бесстрастии спят.

Нет, не укор, не предвестье

Эти святые часы!

Тихо пришли в равновесье

Зыбкого сердца весы.

Миг между светом и тенью!

День меж зимой и весной!

Весь подчиняюсь движенью

Песни, плывущей со мной.

Я сеятеля труд, упорно и сурово,

Свершил в краю пустом,

И всколосилась рожь, на нивах; время снова

Мне стать учеником.

От шума и толпы, от славы и приветствий

Бегу в лесной тайник,

Чтоб снова приникать, как в отдаленном

детстве,

К тебе, живой родник!

Чтоб снова испытать раздумий одиноких

И огненность и лед.

И встретить странных грез, стокрылых

и стооких,

Забытый хоровод.

О радость творчества, свободного, без цели,

Ко мне вернешься ты!

Мой утомленный дух проснется в колыбели

Восторженной мечты!

Вновь, как Адам в раю, неведомым и новым

Весь мир увижу я

И буду заклинать простым и вещим словом

Все тайны бытия!

Здравствуй, август, венчен хмелем,

Смуглый юноша-сатир!

Мы ковры под дубом стелем,

Мы в лесу готовим пир!

Будь меж нами гость желанный

За простым лесным столом.

Груды груш благоуханны,

Чаши пенятся вином.

Заплелись багрянцы клена

В золотую ткань дубов,

Но за ними — небосклона

Синий круг без облаков.

Словно этот плод созрелый,

Лето соками полно!

Пей же с нами, чашей целой,

Вечно жгучее вино!

Ты, серпы точивший в поле,

Ты, поднявший первый цеп,

Славь недели полной воли,

Новый плод и новый хлеб!

Август милый! отрок смуглый!

Как и мы, ты тоже пьян.

Свечерело. Месяц круглый

Озарил круги полян.

Мы не спорим, не ревнуем,

Припадая, как во сне,

Истомленным поцелуем

К обнажившейся спине.

Безликая, она забыла счет обличий:

Подсказывает роль любовнику в бреду,

И коршуна влечет над нивами к добыче,

И гидре маленькой дает дышать в пруду.

В пустыне выжженной встает былинкой смелой,

В ничтожной капельке селит безмерный мир,

Рождает каждый миг, вплетает тело в тело,

И семена существ проносит чрез эфир!

Прильну ли к толще скал, к потокам припаду ли

В земле и в воздухе, как стуком молотков,

Мне отвечает Жизнь, и, в неумолчном гуле

Ее живых работ, мир неизменно нов!

От грозных пирамид и гордых библиотек

До гор, воздвигнутых из ракушек морских,

От криков дикаря, метнувшего свой дротик.

До черного червя, который мудро тих,—

Сверкает жизнь везде, грохочет жизнь повсюду!

Бросаюсь в глубь веков, — она горит на дне…

Бегу за высь времен, — она кричит мне: буду!

Она над всем, что есть; она — во всем, во мне!

О братья: человек! бацилла! тигр! гвоздика!

И жители иных непознанных планет!

И духи тайные, не кажущие лика!

Мы все — лишь беглый блеск на вечном море лет!

Веет нежная прохлада

Наступающей зимы.

Тело свежести так радо!

Взорам белости так надо

В четкой раме полутьмы!

Над равниной яркоснежной

Месяц в небе ворожит.

Все, как в детстве, безмятежно;

Все, как в смерти, неизбежно,

Нет желаний, нет обид.

Путь мой вьется в бесконечность

Меж полей, как мрак, пустых.

В думах милая беспечность,

И мечты ласкает встречность

Рифм знакомых и простых.

Ты должен быть гордым, как знамя;

Ты должен быть острым, как меч,

Как Данту, подземное пламя

Должно тебе щеки обжечь.

Всего будь холодный свидетель,

На все устремляя свой взор.

Да будет твоя добродетель —

Готовность взойти на костер.

Быть может, все в жизни лишь средство

Для ярко-певучих стихов,

И ты с беспечального детства

Ищи сочетания слов.

В минуты любовных объятий

К бесстрастью себя приневоль,

И в час беспощадных распятий

Прославь исступленную боль.

В снах утра и в бездне вечерней

Лови, что шепнет тебе Рок,

И помни: от века из терний

Поэта заветный венок!