Измену не прощают

Глава 42. Выбор

— А мы еще поедем к бабушке Свете и дедушке Сереже? — спрашивает Вероника, когда мы возвращаемся домой.

Уже поздно, дочери пора спать. Да и я очень устала. Глаза смыкаются.

— Конечно, поедем, — говорит Стас.

— А когда?

— Можем через неделю.

— Я хочу! — воодушевляется Вероника.

Дочь тащит в детскую многочисленные подарки от новых бабушки и дедушки. Раскладывает их на полу, принимается снова любоваться.

— Вероника, пора спать, — устало прошу.

— Я уложу ее, — произносит Стас. — Иди отдыхай.

Лечь спать не получается. Я сижу на кухне и слушаю, как Стас читает дочке сказки Пушкина. Минут через сорок он приходит ко мне.

— Уснула, — поясняет.

Я встаю с места и подхожу к раковине, чтобы помыть кружку. Но она выпадает из рук, потому что Стас неожиданно подходит сзади и берет меня в кольцо рук. Хорошо, не разбилась.

— Ты не ответила на мое предложение, — обжигает ухо горячим шепотом.

— На какое?

— Переехать ко мне.

Прошлой ночью, когда Стас сказал, чтобы мы с дочкой к нему переехали, я не придумала ничего лучше, чем заявить ему, что хочу спать. Слезла с его груди, отвернулась к стенке, но, конечно, не уснула. Всю ночь думала и ничего не придумала.

Разворачиваюсь от раковины к Стасу.

— Я не знаю, — честно признаюсь.

Он ласково заправляет волосы мне за уши.

— Что не знаешь?

— Все не знаю.

Опускаю взгляд в пол и молчу. В душе полный раздрай. Ярое противостояние разума и чувств, мозга и сердца.

— Твоя мама мне кое-что рассказала, — говорю после долгой паузы.

— Что именно?

— Что твой отец ей много изменял, — на этих словах резко поднимаю на Стаса голову.

Ни один мускул не дергается на его лице. Смотрит прямо и непроницаемо.

Я делаю вывод, что Стасу об этом известно…

Чувство легкого разочарования поселяется в сердце, когда вспоминаю, как хорошо Стас общается со своим папой.

— Ну есть такое, да, — невозмутимо отвечает.

— И как ты к этому относишься?

Безразлично пожимает плечами.

— Не знаю. Никак.

Ответ Стаса обескураживает меня.

— Что значит «никак»? — слегка повышаю голос. — Твой отец изменял твоей матери, а ты к этому относишься «никак»? То есть, тебе все равно?

— А что я должен сделать?

— Ну не знаю, может, хотя бы не так тесно общаться с человеком, который долго и планомерно унижал твою мать?

— Ты предлагаешь мне перестать общаться с родным отцом? — выгибает бровь. — Ты это серьезно?

— Он изменял твоей маме! Я так поняла, она его неоднократно на этом ловила!

Стас смеется.

— Я тебе больше скажу: даже я его ловил. Решил однажды прогулять последний урок в школе. Пришел домой на час раньше, а там отец с любовницей.

Я цепенею. А Стас говорит об этом так спокойно и даже с легкой иронией в голосе, что повергает меня в еще больший шок.

— И после такого ты с ним еще разговариваешь!? — восклицаю.

— Естественно, я с ним разговариваю. Он же мой отец.

Как Стас может говорить об этом настолько невозмутимо? Как будто изменять жене — это что-то само собой разумеющееся. Отталкиваю его от себя и отхожу к окну. Голова заболела, поэтому тру виски.

Мне в спину прилетает усталый вздох.

— Если хочешь мое мнение обо всем этом, то они оба хороши. Мама тоже виновата.

Резко разворачиваюсь к Стасу.

— Да как ты можешь так говорить! В измене виноват только тот, кто изменяет! Хочешь гулять — разводись и гуляй! Но не надо изменять жене!

— Никто не будет разводиться, чтобы пару раз перепихнуться на стороне. Где ты вообще видела, чтобы ради обычного перепихона разводились?

Я не могу поверить, что Стас говорит это серьезно. Он правда так думает?

— Как ты можешь в чем-то винить свою маму? Она прощала измены ради тебя, чтобы ты жил в полной семье.

— Я ее об этом не просил.

Стас говорит сухо и безразлично. Бесчувственно. У него что, нет ни капли жалости к родной матери, которая всю жизнь терпела измены и унижения?

— Первые лет десять они жили нормально, — начинает рассказ. — Отцу нравилось, что он приходит уставший с работы, а в доме вылизан каждый угол и наготовлено жрать. А потом в какой-то момент ему стало неинтересно с мамой. С ней не о чем было говорить. Ее интересы свелись к тому, какой порошок лучше всего отстирывает жирные пятна. Она с утра до вечера варила борщ и смотрела сериалы. Ну неинтересно мужчине с такой женщиной! Женщина должна быть личностью, у нее должны быть какие-то интересы, она должна развиваться. А когда женщина не развивается, мужчина теряет к ней интерес. Вот и все.

Упираю руки в бока.

— Мне показалось, или ты оправдываешь своего отца?

— Да никого я не оправдываю. Я просто рассказываю тебе, как было.

— А ты думаешь, вылизывать каждый угол — это легко? Ты думаешь, обстирывать мужа и сына-подростка — это легко? Ты думаешь, стоять у плиты — это легко? Это такая же работа, как в офисе или на заводе! Если не тяжелее.

— Опять же, ее об этом никто не просил. Она могла пойти учиться, куда-то устроиться, но не хотела. Ей нравилось сидеть дома. У мамы не было амбиций чего-то достичь. При этом у нее всегда была причина, почему она не может работать. То я маленький и часто болею, то я пошел в школу и меня надо забирать и проверять уроки, то нет нормальной работы, то везде мало платят… А еще у нее была депрессия, и она говорила, что не может работать из-за депрессии. Хотя, по-моему, у нее была депрессия от безделья. Короче, она никогда не хотела работать и развиваться. Ну знаешь, есть такая категория женщин, которые считают, что работать должен только муж, а они не должны. Вот это моя мама. Только к таким женщинам мужчина рано или поздно теряет интерес.

Стас заканчивает тираду и переводит дыхание.

— То есть, если я уволюсь и стану домохозяйкой, ты потеряешь ко мне интерес и станешь изменять? Я верно поняла?

Громко смеется, хотя не понимаю, что смешного в моих словах.

— Ты никогда не станешь домохозяйкой. Ты другого склада. Ты даже в декрет не пошла, когда родила Веронику. К слову, моя мама уволилась сразу, как только узнала, что беременна мной. Даже не стала дожидаться декрета.

— Значит, она все-таки работала?

— Секретарем на кафедре в своем институте, который так и не закончила. Это единственная запись в ее трудовой книжке.

— У тебя нет ни капли жалости к родной матери, — бросаю обвинительно. — Ты на стороне отца, который всю жизнь ей изменял.

— Это не так. Я ни на чьей стороне. Просто терпеть измены отца было ее собственным выбором. Она могла с ним развестись, но не захотела.

— Чтобы ты рос в полной семье!

— Еще раз: я ее об этом не просил.

Наш спор бессмыслен. Стас будет защищать отца-изменщика. Как у него вообще язык поворачивается говорить что-то в оправдание человека, который последовательно унижал свою жену? Мне противно находиться со Стасом в одном помещении. Моя обида на него снова становится на первое место.

— Тебе пора, — сухо говорю и отворачиваюсь.

Я хочу, чтобы Стас ушел. Не хочу его видеть, не хочу разговаривать с ним.

Но вместо того, чтобы пойти к двери, он направляется ко мне. Смыкает на мне свои руки и шумно выдыхает в затылок.

— Почему мы ссоримся из-за них?

— А мы и не мирились.

— Поль, ну хватит. Я — не мой отец. А ты — не моя мать.

— Вот именно, я не твоя мать, и я никогда не прощу измену.

Слова вылетают сами собой, но они попадают точно в цель, идеально описывают то, что я чувствую.

Стас аккуратно разворачивает меня к себе, берет в ладони мое лицо и поднимает на себя.

— Поля, я люблю тебя. Я никогда не буду тебе изменять. Клянусь. Поверь мне, пожалуйста. Что касается того раза… — запинается. — Да, я виноват перед тобой. Я сам себе не могу это простить. Но специально, намеренно… Я никогда тебе так не изменю, — припадает лбом к моему лбу. — Поля, ну у нас же все наладилось, нам же хорошо вместе, мы счастливы. Зачем ты это рушишь?

— Это ты счастлив, — шепчу, потому что ком в горле не позволяет говорить громче.

— А ты разве нет?

— А у меня картина перед глазами: ты и она…

Я не выдерживаю и начинаю тихо плакать. Стас прижимает меня к себе, зарывается лицом в мои волосы на затылке, а я реву в его грудь. Не отталкиваю от себя, наоборот, цепляюсь пальцами за его плечи. Я всхлипываю, кричу, выливаю всю боль, что скопилась во мне.

Стас держит меня, пока я сама не отстраняюсь. Вытираю ладонями лицо, размазываю по щекам косметику, громко втягиваю воздух через забитый нос.

— Я ничего не могу с собой поделать, — выдавливаю сипло. — У меня эта картина перед глазами. Она не уходит.

— Прости, Полина…

— Я понимаю, что ты сам пострадал. Я понимаю, что ты не изменил бы мне намеренно. Но я не могу развидеть ту картину. Просто не могу. Я пыталась, а не получается.

Отхожу к раковине, хватаю кухонное полотенце и принимаюсь промокать лицо. Затем беру стакан и наливаю воду прямо из-под крана. Осушив его до дна, ставлю на кухонную столешницу.

— Поля, пожалуйста, поверь мне. Я никогда-никогда больше тебе не изменю. Я клянусь тебе. Мне никто не нужен кроме тебя. Я люблю тебя и хочу быть с тобой. Что касается моих родителей, то это их жизнь и их выбор. К нам это не имеет отношения.

Выбор. Вот главное слово. Я должна наконец-то сделать выбор. Нельзя и дальше зарываться головой в песок. Как бы больно мне ни было, а необходимо принять решение.

И я его принимаю.

— Тебе пора.

Два слова звучат твердо. В воздухе повисает звенящая тишина, прерываемая только моим шумным из-за слез дыханием.

Стас больше ничего не отвечает. Молча разворачивается и уходит.