К черту любовь!

Кэтчер

Барбара ушла, закрыв за собой дверь, а я все стоял, не двигаясь, после нашего страстного поцелуя. Наконец я пошевелился. На полусогнутых ногах подошел к столу, взял ведерко, в котором стояла бутылка шампанского, и потащил на балкон. Там я поднял его над собой, набрал в легкие побольше воздуху и совершил то, что мне сейчас больше всего было нужно.

А именно – принять холодный душ.

Обретя над собой контроль, я решил, что мне следует вернуться в свою квартиру и поискать там спасения.

Пока ехал в лифте, я снял очки Зипа Мартина и стал размышлять над тем, что со мной происходило. Что бы это ни было, мне сейчас могло помочь только одно средство – скотч со льдом и полное уединение в моей славной холостяцкой квартирке. Когда двери лифта открылись, я услышал приглушенные звуки джаза, доносящиеся непонятно откуда. Я с легкостью узнал джаз-группу, потому что по чистой случайности у меня имелась абсолютно такая же пластинка. Через минуту я осознал, что именно эту запись и слышу. Из моей собственной квартиры.

Я подошел к двери и открыл ее ключом. Когда в лицо мне хлынул дым, я испугался но затем быстро успокоился, поняв, что это не пожар.

«В КВАРТИРЕ ПОЛНО БИТНИКОВ, И У НИХ ЗДЕСЬ ВЕЧЕРИНКА!» – пронеслось у меня в мозгу.

– Простите, – спросил я проходящего мимо представителя контркультуры. – Вы, случайно, не видели Питера Мак-Маннуса?

– Вы имеете в виду Кудесника? – переспросил меня Джек Керуак-младший.[30] Он махнул рукой в глубь комнаты. – Он там.

Я нашел глазами человека, на которого мне указывали, и с трудом распознал в нем Питера. Не сразу, конечно. На это потребовалось несколько секунд. Мой друг восседал на столике бара по-турецки, босой, на голове у него был берет, а вокруг шеи – бусы. Он то появлялся, то снова исчезал за зеркальной стеной.

Я решительно направился к нему, нажал на кнопку, чтобы остановить бар и вытащить моего с трудом узнаваемого друга из фантазийного Зазеркалья.

– Питер? – позвал я.

Он качнул головой в мою сторону.

– Ты звонил в дверь?

– Нет, Мейнард.[31] Я открыл своим ключом. Как попали сюда все эти люди?

Питер мечтательно улыбнулся.

– Я пригласил Викки в «Гринвич-Виллидж»[32] на чашечку кофе. Представляешь, на кофейню был совершен налет, и я пригласил всех сюда. Ты врубаешься, папочка-а-а?

Я оглядел комнату и вдруг заметил девушку с подведенными глазами, на которой не было ничего, кроме берета и тяжелых ботинок. Поражало и то, что все ее интимные места были прикрыты черными густыми волосами в стиле леди Годивы. Она направлялась прямо ко мне. Мое мнение о вечеринке резко изменилось.

– Да, врубаюсь, – заверил я Питера. – После вынужденной посадки длиною в двадцать четыре дня астронавту не терпится полетать.

Я нажал на кнопку, и Питер опять исчез за зеркальной стеной. Я не собирался ни с кем делиться. Особенно таким лакомым кусочком.

Я улыбался, глядя на нее. Восхищаясь тем, как искусно длинные волосы скрывали ее наготу, я лихорадочно вспоминал, где у меня хранился веер.

– Спроси, почему я в трауре, – сказала она скорбным голосом.

– Почему ты в трауре, детка? – спросил я, подыгрывая ей.

– Я в трауре, потому что тебя одели в саван из костюма и галстука, в котором Мэдисон-авеню похоронит тебя заживо, – изрекла она.

Такой образ мыслей мне понравился: она сразу увидела мою проблему. Но, с другой стороны, проблему всегда можно рассматривать как цепь возможностей.

– Я не прочь освободиться с твоей помощью от савана, – сказал я.

Леди Г. улыбнулась и взяла меня за конец галстука. Я последовал за ней, как овчарка Рин Тин Тин,[33] высунув язык, и был более чем готов к вечерней прогулке по кварталу. Или по спальне.

Она выбрала второй вариант.